Отпечаток перстня

2004 год, август.

"М-да, ну и вид — краше в состав Политбюро вводили. Время, ч-чёрт… Лет бы двадцать назад я бы…. Папаша Дюма был, безусловно, прав и хорошо знал тему, поместив на язык плутоватому Планше: "сколько ни съешь, всё ж поешь только раз". Если верить биографам, старичок не раз и не два подбирался к вершинам такого богатства, что в ту пору даже пыль в воздухе вокруг него клубилась исключительно золотая, и с не меньшей же регулярностью соскальзывал в пропасть нищеты. Поговаривали, будто великий выдумщик явился в Париж, имея в кармане всего сорок франков, и якобы к концу жизни его личные накопления соста-вили всё те же сорок. Обвинения в мотовстве создатель замка "Монте-Кристо" безоговороч-но отвергал, резонно замечая, что первоначальный капитал он сохранил в неприкосновенно-сти…Так…э-э по какому поводу вспоминаем афоризмы старого фантазёра? А вот. Навер-ное, я тоскую по прошедшим годам, как бомж тоскует по употреблённой по случаю неделю назад редкостной и обильной пище, и ведь понимает пропойца, что такой случай больше не обломится, но слюновыделение работает автономно. Вот что роднит меня с бомжем — вос-поминания, воспоминания…. Нормальные ассоциации, особенно после вчерашнего. Старею, должно быть. С умилением вспоминаю себя в лейтенантских погонах, тогда с бодуна у меня в глазах капилляры ещё не лопались. А счас…. Э? Давно так безоглядно не надирался. Разве что в девяносто седьмом, после пинка под задницу. И регалии не помогли. Помнится, в тот момент я сам себе казался ржавым засапожным ножом, зажатым между кирзовым голенищем и потной хозяйской портянкой. Любому бы так казалось — ноги об меня вытирали основательно, беспощадно, с остервенением. Все, кому не лень. И где они все? Ай, ладно, бессмысленно сожалеть о днях ушедших. Что было, то быльём… — эфемерность, цепляющая за душу…иногда. Не зря же в одном из Платоновых диалогов наш ум сравнивается с восковой табличкой, на которой окружающий мир, подобно перстню, оставляет свой отпечаток. Память — сложный оттиск на воске сознания, ощутимый и, порой, болезненный, сколько бы не убеждал себя, что реально лишь настоящее. Однако, как ни крути, сильнее всего будоражит и гонит адреналин предчувствие грядущего".

Примерно такие мысли не очень бодро пошевеливались в голове Виктора Сергеевича Шершнева. Надо отдать должное: мысли двигались, хотя и вяло, но упорядоченно, Виктор Сергеевич давно дисциплинировал процесс собственного мышления. Стоя перед зеркалом в туалетной комнате и оттянув пальцами кожу под глазами, генерал лейтенант в отставке, де-путат ГД и сопредседатель СОТОФ без удовольствия рассматривал своё отражение. Он от-крыл холодную воду, выбрал небольшое махровое полотенце, подержал под струёй, отжал и приложил к лицу, согнувшись над раковиной. Постояв так с минуту, аккуратно продёрнул мокрое полотенце сквозь хромированное кольцо, поводил руками под тихо жужжащим фе-ном и направился в рабочий кабинет, минуя закуток с диваном — комнату отдыха, прозывае-мую "плацкартой" за соответствующие размеры.

Лет этак шесть с половиной-семь тому, группа отставных военных, все в немалых чи-нах — от полковника до полковника с приставкой "генерал", повязанная общей судьбой и общей бедой, взлелеяла идею создания общественной организации, способной объединить под своим знаменем всех тех, кто ещё недавно носил погоны. Так родился СОТОФ — Союз Отставных Офицеров. Программный лозунг выдвинулся сам собой — ясный и понятный, как безоблачное небо над всей Испанией: "Бывшим защитникам Отечества — достойную пен-сию, достойное жильё, достойную жизнь!" Казалось бы, чего уж тут непонятного? Солдат, четверть века мотавшийся по глухим весям нашей необъятной Родины по принципу "куда пошлют"; иногда годами не имевший возможности жить вместе со своей семьёй; как пре-данный пес, недрёманно оберегавший радиоактивное жерло — ядерный щит страны; первым встававший под пули в горячих точках — заслуживает, как минимум, уважения. Кукиш без масла под нос!"…ваше сердце под прицелом…". Циничная технология лихорадочного де-лежа "народного достояния" принципиально не учитывала интересы Армии, что не удиви-тельно: тех, кто заказывал музыку, никак не устраивала обороноспособная Россия, а устраивала гигантская куча дерьма на одной шестой — нет, после Беловежской уже поменьше — части суши. Если при этом загнобить офицерство — можно реально сформировать пятую колонну. Почти удалось. Польша, в лице Збигнева Бжезинского, жестоко мстила за более чем двухвековое унижение. Идеологические внутривенные и подкожные финансовые инъекции эффективно перестраивали метаболизм страны, задёрганное народонаселение, вопреки криминальным реалиям и повальному обнищанию, продолжало истово верить в светлое будущее. Шестёрки неожиданно становились тузами, пешки проходили в ферзи, королей сбрасывали с поля с матом или без такового. Кое-кто из новых хозяев попадал не только под меткий журналистский обстрел — помимо чернил в ход шло настоящее автоматическое оружие, а так же подствольные гранатомёты, радиоуправляемые мины и прочие дьявольские штучки. Карта России тлела и обугливалась в районе Северного Кавказа, ветры демократических перемен грозили раздуть пламя, при этом пожар мог перекинуться к соседям.

Вот в таких благоприятных условиях приступил к работе штаб организации отставных вояк. По первому времени хватало энтузиазма и старых связей. Потом понадобились деньги — на великие дела нужны великие бабки. И они появились. Об их происхождении знали только Виктор Сергеевич и дядя Слава — "комбат", пророкотавший по этому поводу класси-ческое: "Заграница нам поможет".

На Старом Арбате в Новомалопесковском переулке приобрели под штаб-квартиру бывший доходный дом — девятнадцатого века постройки зданьице о двух этажах и об одном подъезде, приютившее в коммунальных квартирках некоторое количество пожилых людей. Лишённые перспективы и прав на расширение жилплощади, старички с несказанной радо-стью встретили предложение обменять свои крохотные коммуналки на отдельные одноком-натные и разъехались по персональным квартирам. А домишко перешёл в собственность юридического лица — СОТОФ. Не дворец, конечно, но имелось у здания, помимо всего, ещё одно преимущество, впрочем, характерное для старых арбатских застроек: с тылу к дому примыкал небольшой глухой дворик, огороженный высокой кирпичной стеной. В силу рас-положения и высоты дома солнце здесь было редким гостем, однако это обстоятельство не шибко огорчало господина сопредседателя — с некоторых пор он не жаловал прямые и жгу-чие солнечные лучи.

…В апреле девяносто шестого работник Генштаба генерал-лейтенант Шершнев ему одному ведомым способом раздобыл жесточайший компромат на одно высокопоставленное лицо, имевшее в закрытом кругу кодовое имя — Слон. В закрытом кругу…

Вскорости компромат лёг на стол Генерального прокурора. Тот, основательно изучив документы и состряпав компилятивную вытяжку, не долго думая, испросил у Президента аудиенцию. Гарант Конституции в ту пору недомогал и принял обер-прокурора на даче в Барвихе. Какой там состоялся разговор — никто не догадывался, а вот чем закончился…. Бу-квально через пару недель грянули серьёзные перестановки в Правительстве, повлекшие за собой лавину смещений в ближайшем окружении Слона. Сам Слон с достоинством ушёл в отставку и сел за мемуары. А немного погодя генералу Шершневу было предложено отпра-виться в бессрочную командировку на Северный Кавказ представителем Главного командо-вания — слили его соратники, он стал неудобен в Москве.

…Виктор Сергеевич усмехнулся, вспоминая тогдашние конспирологические изыски. К слову: Генеральный прокурор тоже надолго не задержался, освободил кресло.

…Колёсный БТР сопровождения, военный уазик с цельнометаллическим кузовом, ещё БТР — транспортная связка ходко двигалась по пустой, удивительно прямой для гористой местности, кое-как асфальтированной дороге. Почти по прямой, это если смотреть сверху — плавно чуть влево, чуть вправо, а если сбоку взглянуть — вверх-вниз, с горки на горку, ино-гда, будто по обрамлённой горами пустыне, иногда по краю кручи. В бронетранспортёр можно упаковать до двадцати пехотинцев, но в каждом ехала группа из шести человек, включая водителя. Ребята расположились с комфортом. Поездка считалась неопасной, наши как бы контролировали зону предполагаемой инспекции. Лето. Август. Жара и пыль.

Выполняя распоряжение Ставки, генерал Шершнев выехал из Моздока по направле-нию Назрань — Магас — Владикавказ и далее до границы с Грузией. Какая нужда имелась в этой поездке? По-видимому, руководство Генштаба озаботилось: уж коли в группе войск на Северном Кавказе имеется свой человек, то пусть он лично и проинспектирует эту самую группу на предмет боеспособности. То бишь, охарактеризует моральный климат в частях, реальное состояние боевой техники, тактическую подготовку применительно к местным условиям, снабжение частей, отношения и контакты с населением, и прочее, и прочее. "Свой человек" обязан всё рассмотреть, всё оценить и составить отчёт по пунктам. Задача, мягко выражаясь, для одиночки неподъёмная. В этом были свои резоны. Во-первых: однажды сорвавшийся с кавказских гор, нескончаемый поток военных отчётов и донесений различного уровня и содержания требовал перекрёстной проверки. Во-вторых: отчёт прикомандированного к Северокавказскому Военному Округу генерал-лейтенанта Генерального штаба — серьёзный документ, на который можно ссылаться при постановке и решении различных задач. Ну, и, в-третьих, как понимал сам Виктор Сергеич: подшитая бумага — отпечаток пальца, способный, буде появится такая нужда, изобличить автора в халатном отношении к своим обязанностям, сделав его козлом отпущения. Может, были и другие резоны, но лично Шершневу ранее перечисленных хватало выше самой высокой кремлёвской маковки.

Расстояние по трассе от Моздока до Назрани — километров шестьдесят, из них сорок по территории самопровозглашённой республики Ичкерия — от блокпоста к блокпосту, а там ещё четвертак до Владикавказа. Если просто проехать — пару часов, если инспектировать, и то не шибко въедливо — минимум неделя. Генералу, привыкшему к тиши московских кабинетов — влом по обычаю, но опальный Виктор Сергеич не позволял себе расслабухи и горестного нытья, избрав манеру волевого, жёсткого, готового к любым трудностям командира. Да и не настолько уж он изнежен — Афган прошёл, правда, сей факт — дело давно минувших дней, но факт же…, и боевые награды — не бирюльки по случаю какого-нибудь юбилея. После Афганистана по настоящему воевать больше не довелось — он делал карьеру, а карьера делала его.

Из Моздока отбыли на УАЗе часов в семь утра. Два БТРа — памятные с Афгана "бато-ны" спереди и сзади. За рулём УАЗика боец-срочник по имени Коля, а по фамилии — Ивань-ков. Рядом с водителем капитан, разведчик, а в данном случае штурман, великолепно знаю-щий дорогу — Паша Полежаев, на заднем сидении сам Шершнев. Полежаева представили Виктору Сергеевичу в штабе округа за день до поездки, рекомендации дали самые блестя-щие. Рекомендациям генерал-лейтенант поверил безоговорочно, лишь только глянул на офицера. Знаете, в каждой армии мира есть такие парни: с первого взгляда любому ясно — воин. Это и призвание, и профессия, и образ жизни, и что-то ещё сверх образа. Если просто взять в кадр — вроде бы ничего уж такого особенного: парень, как парень, худощавый, чуть выше среднего роста, волосы русые, улыбка приятная, видок обманчиво простецкий. А за кадром…, будто в каждом кулаке фугас, в каждом глазу лазерный прицел. Нет, и ещё раз нет, тут важно понять, он совсем не походил на "универсального солдата" нового поколения с компьютером в башке. Так сразу и не объяснишь. Скорее на защитника, на витязя.

На коленях у Паши обязательный АКМ, а, вообще, боезапаса хватило всем с избытком.

До первой плановой остановки в воинской части на границе с Чечнёй километров два-дцать — всего полчаса езды, не более. Виктор Сергеевич, зная, что капитан первым не нару-шит молчание — не имеет права в присутствии генерала — решил сам разговорить попутчи-ков, чтоб не выглядеть в их глазах барином, заносчивым дураком, презирающим всех, кто чином ниже. В конце концов, им предстояло не один день вместе мотаться по разрозненным очагам российского воинского контингента. Надо дать понять ребятам, что он не чужак, может быть, прихвастнуть, совсем немного. Не заигрывая.

— Вот что, дорогие товарищи по оружию, — Коля, не отрывая глаз от дороги, навострил уши, капитан сел вполоборота, — подозреваю, что кое-кто из присутствующих мысленно ух-мыльнулся, мол, тоже мне товарищ. Мы, мол, тут каждый день под смертью. Без обид, в мозги не залезешь. Докладываю: я не родился генералом, и дедушки генерала у меня не бы-ло. Три года в Афгане. Там и пулю схлопотал. Так что ранение и боевые награды — самые настоящие. Думается, имею право называть вас товарищами, не обижусь, если и вы меня так же. Договорились?

— Так точно, товарищ генерал! — звонко ответил Коля, полыхнув ушами.

Паша кивнул и молча бросил руку под козырёк порыжевшего кепи. Лицо, потеряв ско-ванное выражение предупредительного внимания, разгладилось, открылось, подобрело, что ли.

Виктор Сергеевич маленько оттаял душой. Кажется, контакт наметился.

— Ну, а коли так, давайте будем общаться. Разрешаю в этом кругу обращаться по име-ни-отчеству, сближает. Зовут меня — Виктор Сергеевич. "Тщнерал" можете оставить за бор-том, а, впрочем, допустимы оба варианта, как удобнее. Но при народе извольте по уставу. А я…? Если запросто, по именам, не обидитесь? Э?

С передних мест послышалось смущённое бормотание типа: "почтём за честь".

— Значит, Коля-Николай и Павел, если не ошибаюсь, Петрович?

— Угу, — позволил себе чуть-чуть улыбнуться капитан, — и фамилия тоже на "П" начина-ется. По этому поводу в полку некоторое время шутка ходила.

— Ну, ну…, - поощрил генерал.

Паша развернулся поудобнее.

— Мой позывной…рейдовый — "Астра", утверждали, произошёл от ФИО. Якобы, прежний комполка выстроил такой ассоциативный ряд: три "П" — три…, простите…ппер — венерическое — Венера — звезда — "Астра".

— Венера — не звезда, а планета, — хмыкнул Коля, и его уши снова зардели.

— "Над тёмным носом нашей субмарины взошла Венера — странная звезда…", — продек-ламировал капитан, — Константин Симонов, между прочим, настолько астрономию тоже знал. Эх, Колька, поэзия, она подразумевает…

"Кажется, ребята раскрылись, эт-хорошо. А Паша, гляди-ка, стихи почитывает явно не из школьной программы. Парень прост, да не прост".

— Ладушки, — подытожил Шершнев, — мне бы…

Он почему-то замолчал, уставившись сквозь левое боковое стекло на плывущие в ры-жем мареве горы, похожие на миражи или на тучи. Перевший впереди БТР поднимал в воз-дух, наверное, тонны пыли. Она искажала пространство, клубилась и проникала в УАЗик, несмотря на специальные фильтры и наглухо закрытые окна. Пылевые облака, закручиваясь и смешиваясь с горячим оранжевым светом, лупившим слева, с востока, напоминали плаз-менные протуберанцы над солнечной короной. Почему на ум пришло именно такое сравне-ние? Неизвестно. Виктор Сергеевич не имел никакого представления об астрофизике, а ко-рону и протуберанцы видел только на картинке в Детской Энциклопедии. Однако облизы-вающие стекло вихри казались неимоверно раскалёнными, способными расплавить танко-вую броню. Как ни странно, палящая жара в кабине не ощущалась — механик-специалист Коля, даром, что пацан, приспособил к своему коню кондиционер, снятый с какого-то ста-ренького "японца".

Генерал перевёл взгляд направо. На западе картинка выглядела менее ужасающей. Че-го там — идиллической. Они как раз проезжали мимо небольшого посёлка. Ну и ну! "Хазбу-лат удалой, бедна сакля твоя…", какая нафиг сакля — добротные кирпичные дома, по боль-шей части двухэтажные, стоящие довольно близко друг к другу. Меж ними виднелись кро-ны, непонятно каких, но явно плодовых деревьев. Откуда ни возьмись, вынырнула речушка — своеобразная водная преграда, дугой окаймляющая жилой массив и быстренько исчезаю-щая то ли в низинке, то ли в овраге.

Проехали. Окраина селения потерялась за частоколом пирамидальных тополей. Потом тёмно-зелёная живая стена внезапно оборвалась, открыв в полукилометре от трассы желто-ватую каменистую кручу. Вот тут-то Шершнев и увидел настоящие сакли, прилепившиеся к горному склону и, похоже, давно заброшенные. А ближе к дороге высилась суровая на вид башня высотой с трёхэтажный дом, сложенная из серого камня.

Генерал не просто молчал и не только смотрел. Он ломал голову над поставленной Генштабом задачей. Не первый день. И чем больше думал, тем больше утверждался в изна-чально мелькнувшем подозрении: все вопросы на засыпку. Гнобят. Подставляют под удар. Что характерно — свои! Вот уж воистину: "Побереги мя, господи, от друзей, а от врагов я сам…" Да, задание мне в одиночку не расколоть. Разве что с помощью капитана. Реально.

Вчера вечером, в беседе с руководителем пресс-центра Округа, Виктор Сергеевич, как бы случайно поинтересовался, не знает ли тот капитана Павла Полежаева.

— Пашку-то? — приподнял брови, ни в какие интриги не посвящённый полковник, — кто ж его не знает? Личность, можно сказать, легендарная. По чужим тылам ходит, как хитрый ворон по свежевспаханному полю — проглотит, сколько надо, и айда. На всех блокпостах желанный гость. У разведчиков есть примета: кто с ним идёт в рейд, получает как бы стра-ховой полис — сертификат, значит, гарантирующий возвращение в сохранности. Нет, под-ранки бывали, но, сколько воюет, ещё ни одного не потерял. Чехи за него даже награду объ-явили. Уважают.

Генерал эту тему намотал на ус. Павел мог стать ценнейшим и объективным информа-тором. Но расспрашивать в присутствии водителя было бы наверняка неосторожно. После возвращения, Николая обязательно возьмут в оборот особисты. Втихаря. "Что генерал гово-рил?" "Что делал?" Да "чем интересовался?" Мальчишка, святая душа, всё, как на духу вы-ложит. А мне это надо? Надо другое: подготовиться и переговорить с Павлом с глазу на глаз. Убедительно.

На том и порешив, Виктор Сергеевич нарушил затянувшееся молчание.

— …мне бы хотелось, чтобы вы, Павел, объясняли по ходу, всё, что мы видим. Я в этих местах впервые. Ну, или почти впервые — три часа, проведённые в одном батальоне, не в счёт. Всё в диковинку. Хотелось бы узнать, как тут люди живут, чем промышляют, как к нам относятся? Вот эта башня, например, зачем?

Капитан без подготовки заговорил тоном завзятого экскурсовода:

— Башня эта старая. Ей, может быть, не одна сотня лет. Такие почти во всех аулах стоят. А для чего люди во все века и повсеместно строили неприступные башни? Понятно для чего, для обороны. За её стенами прятались женщины, дети, совсем дряхлые старики. Во время набегов. А набеги тут — дело обычное. Сосед к соседу спокон веку ходил, как запорожцы к туркам за зипунами. Скот уводили, женщин. Разбой у горцев издревле почитается благородным мужским занятием. Это уж при советской власти поутихли, да и то…

— А как же знаменитое кавказское гостеприимство? — ехидно поинтересовался генерал.

— Не ведаю тов…, Виктор Сергеич, не застал. Должно быть, к нам это не относится. Тут ведь как: значение имеет лишь свой тейп, остальные — чужаки, потенциальные жертвы. В нормальных странах разбой, убийство человека, угон в рабство уже давно являются уголовно наказуемыми. А здесь — доблесть. Какое-то детское отношение к чужой жизни и собственности. Неразвитое. Ребёнок увидел игрушку в руках у другого, понравилась, отобрал. А пострадавший кинулся назад отбирать, и сверх того прихватить, в качестве моральной компенсации. Так одно действие влечёт за собой ответное, становясь лишь звеном в цепочке подобных. Дети гор, ей богу! Кровь пролилась — месть, отрезание голов. Дикость. Племена враждуют столетиями. Может быть, потому горцы так и не сумели создать мощное независимое государство?

Полежаев замолчал, собираясь с мыслями, грустно покивал головой.

— Я никогда не интересовался историей горских племён, — вставил Шершнев, — всплывает в памяти что-то типа "Хаджи-Мурата" или "Кавказского пленника", и всё.

— Так ведь и я никогда. Не по своей прихоти я попал на Кавказ, а, попав, стал присмат-риваться. Вы думаете, почему я начал с местных разбойных традиций? Даже в мыслях не держал преподнести вам уродливую этническую конструкцию, дабы дать начальный нега-тивный импульс. А начал с плохого, чтобы потом перейти к хорошему.

— А оно есть?

— А как же! — заулыбался Павел. — Народ тут живёт умелый. Земледельцы, скотоводы, ткачи, кузнецы, кожевники, золотых и серебряных дел мастера. Обратите внимание: все пе-речисленные ремёсла архаичны. Несмотря на спутниковые антенны и современное оружие, люди живут всё ещё в девятнадцатом, если не в восемнадцатом веке. Я не про города, я про посёлки. Особо отмечу: люди здесь гордые, независимые, смелые и — присмотритесь к их облику — красивые. И здесь живут мудрые старики.

— Товарищ генерал, — подал голос водитель Коля, — разрешите обратиться к товарищу капитану?

Опаньки, неожиданный пассаж. Оказывается, красные Колины уши служат ему ис-правно. Мало того — ему есть, что сказать! А капитан совсем не выглядит растерянным, в его глазах прячется лёгкая хитринка, будто знает, о чём пойдёт речь.

— Гхм, разрешаю.

Коля набрал воздуху в лёгкие, уши совсем запунцовели, немного натужно помолчал и выдал.

— Товарищ капитан, а как, по-вашему, сочетаются гордость, смелость и красота с дет-ской жестокостью? Что ж они мудрых-то не слушают?

Ещё раз опаньки! Вот тебе и пацан!

Полежаев гордо посмотрел на генерала — знай, мол, наших! — глянул на водителя гла-зами любящего старшего брата.

— Молодца, друг мой Колька! Вопрос, что называется, в цель! А вот ответа у меня нет — одни домыслы. Вообще, по моему мнению, плохих или хороших народов не бывает. Вот ты можешь однозначно сказать, что мы, русские, хорошие, а чеченцы плохие? — Водитель, при-подняв плечи, отрицательно помотал головой. — Не можешь. И правильно. Но всё-таки, мне на ум иногда приходит мистическая крамола: а не висит ли над Чечнёй проклятие? Ты, Коля, по молодости, наверняка не помнишь, как в девяностом — девяносто первом здесь воевали между собой отряды полевых командиров. Подчёркиваю: не с оккупантами, а между собой! Опять, тейп на тейп. В то время ещё Садам Хусейн оборзел — ввёл войска в Кувейт. Там нефть, тут нефть. Нефть, блин, для некоторых народов становится тем самым мистическим проклятием…Ага, кажись, приехали. Прибыли, так сказать, в расположение пехотной дивизии. На этом крыле, товарищ генерал, базируется мотострелковый полк. Нас встречают.

…Были ещё переезды, остановки, воинские части, были раскованные, оживлённые бе-седы по дороге, но почему-то именно этот, самый первый разговор-знакомство таких разных по социально-армейскому статусу людей особенно запомнился Шершневу. Стоя у пасмурного, кабинетного окна, Виктор Сергеевич мечтательно улыбнулся, вспоминая клуб по обмену мнениями на колёсах. Разговор, протяжённостью в двадцать километров. Остальные беседы отложились не так чётко. Может быть потому, что их смазали дальнейшие события?

Там, в мотострелковом полку, после въедливого ознакомления с документацией и на-стырного лазания по лагерю, к вечеру он окончательно решил заагентурить капитана.

Дивизия расположилась на данном участке с лета девяносто третьего и за три года ус-пела основательно окопаться. Военные строители, пренебрегая фундаментом, прямо на ка-менистом грунте возвели из массивных блоков несколько двухэтажных параллелепипедов, каждый длиною со стандартный жилой дом в три подъезда. Хватило и на штаб, и на казар-мы, и на всё прочее. Оборудовали даже пяток номеров для изредка наезжающего командо-вания. Водитель Коля и капитан Полежаев в категорию почётных гостей, понятное дело, не вошли.

После ужина без возлияний, генерал пригласил капитана к себе в номер, обставленный с казарменным шиком: встроенный платяной шкаф, письменный стол, журнальный столик, кресло, два стула и узкая, аккуратно застеленная кровать. Стены оклеены серебристо-серыми обоями, на столе вездесущий графин и телефон внутренней связи.

— Садитесь, капитан.

Капитан сказал: "Слушаюсь", — и присел на ближайший стул. Не расселся, не развалил-ся, а именно присел: ноги вместе, спина прямая, ладони на планшетке, планшетка на коле-нях.

Виктор Сергеевич сам садиться не стал, притёрся задом к столу, скрестив руки на гру-ди. Для затравки задал давно крутившийся на языке вопрос:

— Скажите, Павел, вы какое училище заканчивали?

Полежаев ответил не задумываясь.

— Три курса Высшей школы КГБ. После третьего набил морду комсоргу. Не за убежде-ния, за подлянки. Исключили. Несовместимо, говорят, с высоким званием советского офи-цера. С большим трудом — не хотели брать — перевёлся в общевойсковое. Выпуск — девяно-сто два. С тех пор, вот уже четыре года в этих краях. Безвылазно.

— Та-ак. Из сказанного вами делаю вывод: раз не приобрели гражданскую специаль-ность, значит, мечтали об офицерской карьере. Значит: "Есть такая профессия — Родину за-щищать?" Э?…Хотите — верьте, хотите — нет, но я вашего "Личного дела", ей богу, в глаза не видел. Вот и интересуюсь, с кем свела судьба на пыльных тропах. Резонно? Э?

Капитан кивнул — лицо серьёзное, даже насупленное, глаза, днём серые, к ночи будто потемнели. Хорошие глаза, внимательные. Только ни черта в них не разберёшь — тёмные омуты. Можно поклясться, что в этих омутах обязательно водятся черти. Мелькало в глуби-не что-то такое.

Как Шершневу помнится, ещё немного, и он бы тогда сфальшивил. Что называется: дал петуха. Не должен бы облечённый полномочиями московский генерал объяснять капи-тану смысл и причины своих вопросов. Формально — да, а по сути…? Как подступиться?

И тут Полежаев, нежданно-негаданно перехватил инициативу.

— Товарищ генерал, пару слов разрешите?

— Валяй…те.

— Вячеслав Владимирович, мой бывший командир батальона, подполковник, просил передать вам поклон и благодарность. Вы недавно…в апреле…под Знаменским встреча-лись…и здорово его выручили.

Опаньки!

Чтобы, не имея домкрата, дослужиться до генеральских погон, нужно обладать суммой определённых качеств. В том числе, умением держать удар. Виктор Сергеевич дослужился, и этот факт что-то да значил.

Он не вздрогнул от неожиданности, не сделал удивлённое лицо, он, благосклонно улыбнувшись капитану, оторвался от стола, прошагал через комнату, от души надеясь, что походка не выглядит деревянной, и сел в кресло.

…Воспоминания, воспоминания. Восемь лет, как с куста. Какие же мысли тогда закрутились? Панические? Пожалуй, да.

Достали! Коготок увяз — комбат вцепился. И какой он, нафиг, комбат? — исполняющий обязанности командира подразделения "Т". Комитетчик. И опять неправильно! КГБ больше нет. И подразделения "Т" нет. Осталась группа неприкаянных людей, которых, в угоду не-понятно чьим интересам, сдали. Что я о них знаю? Тех, кто остался за бугром, по-видимому, вообще вычеркнули. Стёрли. Они даже не эмигранты. Там они имеют легальное прикрытие, документы, статус, а здесь они вне закона. Нету таких граждан в России, и никогда не было. Получается…, что же получается? "Комбат" явно врал, утверждая, что деятельность подразделения прекратилась сама собой. Судя по всему, он продолжает руководить глубоко законспирированной агентурной сетью, работающей…. На кого? Значит, он сам вне закона. А ведь это уникальные профессионалы. В их распоряжении мощные банковские вклады по всему миру. В их руках информация такая…такая, ну, я не знаю…. Верхушка Интерпола, наверное, за её крупицы вся скопом бы удавилась. И не только она.

Стоп! Чего это я расфантазировался? Может быть, ничего подобного и в помине нет? А есть кучка отщепенцев, растерянных, мечущихся, пытающихся подвербовывать сторонни-ков. Не мытьём, так катаньем. А запись нашего разговора для шантажа уже не годится — не актуальна. Но чует моя печёнка: рано этих ребят списали. Судя по компромату, что подогнали на "Слона"…

— Спасибо, капитан. Как поживает…Вячеслав Владимирович?

Капитан пожал плечами.

— Нормально. Не жалуется. Вот, поручил пакет вам передать. Разрешите?

Он, раскрыв офицерскую планшетку, извлёк из неё толстый, напоминающий банде-роль, белый конверт формата А4 и протянул генералу.

Какая мысль мелькнула при виде аккуратной упаковки? Что-то вроде: "Зачем это по-слание? Конверт белый, а возьмёшь в руки — не отмоешься, станешь соучастником. Соуча-стником чего? Не важно!"

Чуть помедлив, ровно столько, чтобы движение не показалось поспешным и суетли-вым, Шершнев потянулся за пакетом. Посылка перешла из рук в руки, став на мгновение связующим звеном, ощутимым и плотным. Капитан разжал пальцы, материальная цепь ра-зорвалась, вместо неё возникла духовная связь, словно конверт послужил проводником осо-бого импульса. В тот миг генерал не понял, не оценил это, без преувеличения, знаковое со-бытие. Он пока ещё жил и мыслил прежними категориями. Понимание пришло значительно позже, в период потерь, когда последовательно: недоумение, обида, гнев по поводу цинич-но-несправедливой кары, переросли в депрессивную ломку, грозившую размазать в кашу его возмущённо кипящий разум.

— Знаешь, что в нём? — спросил Шершнев, взвешивая конверт на ладони, без напряга выбирая новую, приятельскую форму общения.

Полежаев понял, кивнул утвердительно и пояснил:

— Когда вы, Виктор Сергеич, сюда из Москвы прибыли, батя сразу сказал — цитирую по памяти: "В ближайшее время генерала заставят отчитаться по полной программе. Задача, при местном бардаке, провальная, и его руководители об этом знают. Но он их сделает". В общем, здесь черновик вашего будущего отчёта.

Шершнев с трудом удержался от проявления эмоций. Всякие дёргания, посвисты, удивлённые вопли типа: "как?" да "откуда?" в доверительной атмосфере показались неуме-стными. Он вытащил стопу листов — пакет не был запечатан — взял первый, пробежал глаза-ми и всё-таки дёрнулся и удивлённо раскрыл рот. Нет, его взволновало не содержание, его выдержку окончательно подкосила форма: текст был написан от руки, а уж свою-то руку, свой почерк он узнавал и отличал в любых документах.

Я же ничего подобного не писал, да и писать пока не о чем! Нет, ребята, это уже мис-тика!

Он поднял враз ставшие больными глаза.

— Иногда, — сказал Павел, — у меня возникает подозрение, что батя знается с нечистой силой. Потом пропадает, потом снова…

Слова подкреплялись полуулыбкой, но у генерала создалось впечатление, что капитан к своим словам относится достаточно серьёзно.

 

Отпечаток перстня

(продолжение).

Виктор Сергеевич, опираясь на трость, смотрел сквозь оконное стекло на узкую мостовую, постоянно дремлющую в тени и только в полдень принимавшую солнечные ванны. Недалече взрыкивал и лязгал гигантский город, а в переулке царила патриархальная, застойная тишина, которую не могли спугнуть изредка пробегавшие легковушки, лишь придававшие этой тишине бархатистость и особый унылый шарм. Старенький, чистенький и по-своему уютный клочок столицы, нынче таких в центре — раз-два, и обчёлся — Первопрестольная активно обновляется, перестраивается. "Европеизируется", — мысленно сконструировал генерал длинное и корявое слово.

Он, прихрамывая, прошёл к рабочему столу и с удовольствием уселся в обтянутое ко-ричневой кожей, высокое "сталинское" кресло. Обстановка в кабинете сопредседателя, как и во всех других апартаментах и закоулках офиса (кроме туалетных комнат), была выдержана в псевдо-аскетическом стиле министерских кабинетов середины прошлого столетия. Ушлые, совсем ещё не старые, прекрасно образованные и неконсервативные в пристрастиях офицеры единодушно и не без умысла отвергли современный европейский дизайн, равно как и византийскую роскошь представительских залов.

Фасад здания капитально подновили, сохранив первоначальный облик. Посетитель, при взгляде на фасад, ожидал подобия внутри, и не ошибался в своих ожиданиях: паркет, прикрытый классической зелёной дорожкой с бордовыми полосами по краям; дубовые панели; отливающие тёмной бронзой портьеры; тяжёлые филёнчатые двери, оснащённые латунными табличками — на всём отпечаток времён прошедших. У несведущего человека создавалось впечатление, что тут всё так и было спокон веку, и после всяких новомодных интерьеров, попадая в столь консервативную обстановку, он проникался неосознанным доверием к организации, мол, люди не выдрючиваются, не расточительствуют — люди экономят. На самом деле "сталинский" антураж влетел в копеечку, каковая превышала самые неуёмные аппетиты специалистов по современному дизайну. Но вот это-то как раз было не важно — деньги поступали с регулярностью бьющего из каменной трещины камчатского гейзера. Все денежные дела СОТОФ — что являлось предметом тайной гордости Виктора Сергеевича, ведающего финансовыми вопросами организации — всегда были в ажуре.

Союз офицеров не занимался политикой. Оказывая посильную помощь бывшим воен-нослужащим, он впрягся в тот самый воз, который государство благополучно скатило в кю-вет. Сам Виктор Сергеевич, например, баллотировался в Госдуму, как независимый канди-дат. А созданный союзом "СОТОФ-банк" не лез в большую коммерцию, узко специализируясь на кредитовании малого бизнеса — предприятий, основанных отставниками, на выдаче малопроцентных ссуд и на оказании материальной помощи военным пенсионерам. Работа благородная, но не доходная. Понятно, что фискальные органы обходили союз стороной, делая вид, будто его вообще не существует. Кому охота копать там, где много не срубишь, а крышевать вояк — себе дороже. Вот и варились господа офицеры в собственном соку. Раз в год на пленуме союза заслушивался финансовый отчёт, выборная ревизионная комиссия подбивала бабки, верстался бюджет, и на этом все успокаивались. И ни руководители, ни, тем более, рядовые функционеры СОТОФ не подозревали о существовании хорошо законспирированной организации, действующей под его прикрытием: филиале всеми забытого подразделения "Т".

Кресло под Шершневым, стол перед ним и прочая меблировка были всё из той же са-мой дорогой оперы. Исключение составляли компьютер и современный аппарат связи — тут уж ничего не попишешь.

Сопредседатель прикоснулся пальцем к овальной кнопочке и сказал, обращаясь к ап-парату на столе:

— Марина Сергеевна, вы на месте?

— Я-то на месте, — женским голосом отозвался аппарат, — а вот зачем вы тут, ни свет ни заря? Вам, после вчерашнего, полагается дрыхнуть без задних ног.

— Кстати, напомнили: мне бы чаю…после вчерашнего.

Через секунду открылась дверь, и в кабинет вкатился сервировочный столик. Следом вошла худощавая, всё ещё очень красивая женщина лет пятидесяти, в строгом тёмно-синем костюме, лицо без макияжа, русые с проседью волосы прибраны в старомодный узел. Она посмотрела на генерала с укоризной, но в живых, тёмных глазах пряталась смешинка.

— Вот ваш чай. Сегодня могли бы не изображать из себя трудоголика.

Виктор Сергеевич, несмотря на хромоту, махом вылетел из кресла, подхватил со сто-лика гранёный — их заказывали специально — стакан в мельхиоровом — их тоже заказывали — подстаканнике, обжигаясь, с купеческим хлюпом потянул ароматный напиток…

— По части чая вы, Марина Сергеевна, мастерица, а как референт…, - он отрицательно помотал головой, — никак не отвыкнете от командирских замашек, э-э-э, короче, вы хоть и полковник, но бывший.

Марина Сергеевна в девичестве носила фамилию — Шершнева и являлась не только референтом сопредседателя, но и его родной сестрой. Так уж получилось. Она действитель-но имела звание полковника и ушла на пенсию в сорок два года с должности заместителя начальника аналитического отдела ГУВД Московской области. Она была и осталась великолепным аналитиком, а подала в отставку совсем не по собственному желанию, и случилась сия не шибко благовидная история сразу после вывода за штат её родного брата — этакое тотальное нивелирование неугодного семейства по уровню грунта.

Шершнев болтал и улыбался, и было видно, что он просто прикалывается.

— От бывшего слышу, — ответила Марина Сергеевна, улыбнулась в ответ и погладила генерала по щеке, — по какому поводу вчерашний сабантуй?

— А что, сильно надрался? Э?

— Да нет, внешне — не очень, однако охрана докладывала: то слезу вытирал, то зубами скрипел. Старая история?

— Типа того.

* * * *

…Позади несколько инспекционных визитов в части, впереди всего в пяти километрах Назрань. Всё те же горушки, дорога, пыль и злобное солнце.

Доклад с первого БТРа.

— "Астра", "Астра", непорядок. Труп на обочине.

Как раз переваливали очередной холм. Через пару секунд УАЗ добрался до верхотуры, открылся вид на ныряющую вниз дорогу, метрах в трёхстах делавшую поворот и исчезав-шую за крутенькой каменистой осыпью. С вершины холма окрестности просматривались на довольно приличное расстояние, и были пустынны, желты и каменисты. Внизу, неподалёку от поворота на краю дороги, на плоском валуне, как на диване, распростёрлось человеческое тело.

Капитан схватил микрофон на шнуре, нажал кнопку.

— Всем остановиться, повторяю: всем остановиться.

Команда исполнилась моментально. И без того не шибко кочегарившие БТРы и УАЗ, бормоча моторами, замерли метрах в десяти друг от друга.

Шершнев автоматически отметил весьма существенную деталь: командир отряда со-провождения капитан Полежаев отдавал приказы, не раздумывая ни секунды, что называет-ся — на первом вдохе. Сказывался немалый боевой опыт. Обстановка вроде бы не вызывала опасений, но генерал, здраво обмыслив, что в неординарной ситуации командир должен быть один, решил не встревать. Капитан рассудил точно так же и не сомневался в своём праве.

— Я "Астра". Боевая готовность! Как поняли? — Сказал он в микрофон, передвинул свой АКМ на колени водителю Коле и повернулся к Шершневу. — Товарищ генерал, вынужден вас побеспокоить — за вашей спиной в багажнике лежит карабин в чехле, передайте его мне…пожалуйста.

Генерал, не задавая вопросов, встал коленями на сиденье, пошарил в багажнике, заце-пив чехол за ремень, выволок на свет божий карабин "Кедр".

— Спасибо, — оценил его усилия Полежаев и пояснил, — тут оптика снайперская. При-смотрюсь, что да как.

Он расчехлил современное, красивое оружие, достал из бардачка снаряженный мага-зин, щелчком пристегнул к карабину, потом, передёрнув затвор, выпрыгнул из машины — ловко у него всё это получилось, будто слилось в одно сложное движение. Павел пристроил цевьё смертоносной машинки на кромку автомобильной дверцы и, прищурив левый глаз и уперев приклад в плечо, приблизил лицо к оптическому прицелу.

Виктор Сергеевич, само собой, пристально наблюдал за капитаном, но краем глаза ви-дел покрытые бурой, будто выгоревшей травой холмы, небо, обесцвеченное зноем и пылью, витающей над головой, и высоко-высоко чёрные точки птиц. Общая атмосфера не ахти, ка-кая уютная, но и не грозная. На мозги противно давило знание, что поблизости лежит труп кем-то убитого человека. Здесь убивают каждый день, ни мир — ни война, но чтобы найти мертвеца вот так, на обочине… — горячая тут точка, и в прямом, и в переносном.

— Коля, микрофон держи передо мной, чтоб все слышали, — приказал Павел и заговорил громко, отчётливо выговаривая слова, — так, что мы видим? Приблизительно в двухстах пя-тидесяти метрах от нас, лежит тело убитого человека. Следы насильственной смерти налицо, как то: голова размозжена в кашу чем-то тяж…, ага, вон каменюка валяется вся в крови. Судя по обилию крови, убивали прямо здесь на месте. Угу…, кисти рук отсутствуют. Отрезали или отрубили, возможно, ещё у живого. С-суки…На трупе милицейская форма. Обычная. Наши служивые здесь такую не носят. Какой-нибудь местный участковый…Мухи. Покойнику всего несколько часов. На такой жаре…. Ух, блин! Зверьё! Ступни ног тоже того — отсутствуют. Поизмывались. Та-ак, что ещё? А вот камень под ним — мне совсем не нравится. Где вы видели такие камни? Не с горы же скатился, и прямо на обочину? Хотя, может и скатился. Один чёрт — не нравится. Слушать всем! Коля, как я отойду, подъезжаешь передком под задок БТРа, вплотную. Прикроешься. Десантуре люки закрыть! Ребята, щас жахнет! Или я ни хрена не соображаю. Как поняли? Исполнять!

Паша, захлопнув дверцу, направился к передовому БТРу.

УАЗ, тихо урча, осторожно двинулся следом, упёрся, замер.

Шершнев с каким-то отстранённым интересом по-прежнему следил, как Павел посто-ял, озираясь и тихо шевеля губами, словно молился, как он вскинул карабин, как одновре-менно с хлопком дёрнулось его плечо, принимая отдачу, как после этого капитан неуловимо быстро скользнул за корму бронированной машины.

Сначала УАЗ чуток вздрогнул, и лишь потом раздался ужасающий грохот. Не самая хлипкая машина завибрировала. Генералу показалось, что он очутился внутри какого-нибудь резонирующего устройства, скажем, глухого барабана. Ударная волна миновала и покатилась дальше, а он всё сидел, ловя ртом воздух. В ушах шуршало и потрескивало, как будто верньер старенького радиоприёмника попал на пустую волну. Будто соскользнул временной пласт, вернув в Афган.

Открылась дверца машины, в проём заглянул Павел:

— Товарищ генерал, вы в порядке?

Шершнев, глубоко вдохнув, сделал сильное сглатывающее движение.

— В порядке, — ответил он и взболтнул головой, прогоняя непрошенные шорохи, — что это было?

Павел держал в руке микрофон.

— Ребята, не расслабляться! Смотреть в оба! — И пояснил. — Фугас. Булыга под трупом — кукла. Сдетонировала от разрывного. Заряд, глиной обмазали, грязной извёсткой облили. Чем не камень? Сколько взрывчатки не пожалели! Остановись мы возле трупа — всех бы в кювет покидало вместе с БТРами. Воронка, блин, как от хорошей авиационной бомбы. В общем — западня для генерала. Смертельная, между прочим. Наверняка радиоуправляемая.

Виктор Сергеевич уже окончательно пришёл в себя — не баба, в конце концов — начал просчитывать варианты.

— Ты думаешь, за нами пасли?

— Обратите внимание, Виктор Сергеевич, за полчаса тряски, ни одной встречной, ни одной попутки. Значит, спереди и сзади на трассе стоят посты и направляют машины в объ-езд по грунтовкам. Вполне возможно — местные менты и стоят, но засаду устроили наёмни-ки.

Генерал неизвестно на кого обозлился.

— Предательство? Э?

— Это заказуха — привет от слона. Кроме него такой заказ оплатить некому. Слон узнал, кто привёз на него компромат, теперь хочет понять, кто собрал информацию. Вас желают допросить.

Павел поднёс к губам переговорник.

— Наблюдатель, что впереди?

— Тишина, — товарищ капитан, — сипло ответила рация.

— Сёма, попробуй связаться с "восьмёркой", доложи обстановку. Пусть гонят сюда, но с осторожностью. С той стороны возможны сюрпризы. И вертушку сверху, мол, от имени генерала. Выполняй!

— Есть!

В переговорнике пискнуло, щёлкнуло, и ломкий голос затараторил.

— Восьмой, восьмой, я Астра, восьмой, я Астра! Восьмой, ответьте, вас вызывает Астра! Восьмой, восьмой…

Прошла минута, голос в рации всё повторял: "Восьмой, восьмой…"

Глаза у капитана прищурились, лицо приобрело выражение задумчивой отрешённости.

— Товарищ капитан, — подал голос радист, — какая-то фиг…, ох, простите, как будто в пустую бочку! Волну поменяли, что ли?

— Тебе виднее, — отозвался Полежаев, — прошурши по диапазону.

Несколько секунд переговорник молчал, затем послышалось невнятное бормотание, а ещё через секунду радист доложил:

— Товарищ капитан, рация неисправна. Стрелка по шкале бегает, а настройки нет. Ни автоматической…никакой! Гетеродин…

— И что? — Прервал капитан.

— Так панель бы вскрыть.

— Делай.

— Есть. Приступаю, — скрипнул переговорник.

Генерал жестом предложил Полежаеву отключить микрофон. Паша понимающе кив-нул.

— Халатность радиста? Э? — Голос у Шершнева звучал далеко не благодушно.

Капитан отрицательно мотнул головой. Генерал уже давно приметил этот его фирмен-ный жест, вовсе не означавший полного отрицания, скорее, побуждение к раздумьям.

— Нет. Вы ж сами знаете: с каждого блокпоста контрольку подавали, а где надолго, там утром и вечером отмечались в штабе, в соответствии с приказом. При наших темпах, пере-рывы во время следования от получаса до полутора, и то, когда мы с трассы по грунтовкам в расположения добирались. Сегодня утром я тоже связывался.

— И что? — Спросил генерал, необидно передразнивая Полежаева.

Паша секунду-другую молчал, закусив губу, наконец, ответил:

— Вскроет — увидим. Я думаю — микроавтодестроер. Это…

— Я знаю, что это, — прервал Шершнев.

Недавно инженеры-электронщики сконструировали такую фитюльку для шпионов, ко-торая вставляется, скажем, в схему радиопередатчика, фиксирует переговоры и, время от времени, в виде цифрового импульса выбрасывает их в эфир. Благодаря этому, злой дядя точно знает местонахождение рации, или, если фитюлька достаточно сложная и мощная — слышит переговоры. С некоторым опозданием, правда. А получив определённую команду, автодестроер, в соответствии с названием, саморазрушается, до кучи, выводя из строя схему самого передатчика. Обнаружить его конечно можно, если искать. Однако штучка дорого-стоящая и на рынке не продаётся. Включить в схему тоже не просто, работа для спеца. Дан-ный факт, как аргумент заказухи.

— Какой вывод?

Шершнев мысленно просчитал варианты. Вывод напрашивался сам собой, но ему хо-телось получить подтверждение. Зарывать голову в песок бессмысленно, если его выкладки верны, то положение у них — хреновее не бывает. После взрыва прошло минутки три-четыре от силы. Значит, вскоре последует продолжение.

Он глянул на небо — птички исчезли, перевёл взгляд на окрестности — спокойствие и безлюдье.

— Я уже сказал — за вами охотятся, — подтвердил генеральские выводы Павел, — операция спланирована не вчера, и с привлечением серьёзных средств. И сил тоже, надо думать.

— Ну, и…?

— На прорыв? Не советую. За поворотом ждут.

— А здесь мы, как на ладони.

— На ладони — не в кулаке. Подавятся. — Павел включил микрофон. — Приготовиться к бою! Любой транспорт, с любой стороны — по колёсам! Не остановится — мочить из грана-томёта, близко не подпускать!

Уже отдав команду, Павел вопросительно посмотрел на генерала.

— Ты здесь командир, — ответил генерал на невысказанный вопрос и потянулся за авто-матом.

В переговорнике пару раз булькнуло, в том смысле, что "всегда готовы".

И тут, словно подтверждая приказ, с той стороны, откуда они сами недавно подъехали, послышался звук работающего с натугой мотора. Почти одновременно — будто эхо забилось в холмах — на этот раз со стороны скрытого осыпью поворота, донёсся похожий, натужный рык. На счёт "раз, два, три", из-за кручи вылетел ЗИЛок "сто тридцатый" — кабина окрашена в гражданский, такой легкомысленный голубенький цвет, а вот обтянутый брезентухой на рамах кузов, явно принадлежал военному транспорту.

Генерал не знал, кто из ребят сидит за станкачом в авангардном БТРе, но парень ока-зался не промах. Грузовик вписался в поворот на скорости километров под шестьдесят, что для ЗИЛа весьма непросто, и сейчас, газуя, выруливал, чтобы обогнуть воронку, вырвавшую треть полотна по ширине. Пулемётная очередь вспорола передние скаты, покрышки вмиг превратились в стаю вспугнутых летучих мышей, передок ударил дисками в размягчённый асфальт.

Шершнев с каким-то детским восхищением наблюдал, как задние колёса, бешено вра-щаясь, продолжали рвать покрытие, как машина пошла юзом, инерция развернула её попе-рёк дороги, потащила, грузовик картинно завалился набок и ухнул в воронку вверх колёса-ми. Удачно так лёг: кабина полностью скрылась в дыре, а кузов окончательно перегородил дорогу. Из разодранного в клочья брезента высунулись изломанные каркасные конструкции, точно рёбра из сплющенной грудной клетки. Почему-то в этот миг совсем не подумалось, что в кабине мог сидеть самый обычный, мирный сельский житель, поспешавший по своим мирным сельским делам, а в кузове односельчане.

Виктор Сергеевич ещё раз убедился, что солдаты истово верят в капитанскую правоту. Пулемётчик, дай бог ему здоровья и долгих лет жизни без проблем, выполнил приказ, не задумываясь и, как тут же выяснилось, правильно сделал. Потому что следом выскочили ещё два таких же разогнавшихся ЗИЛка, водилы еле успели ударить по тормозам. Второй по счёту грузовик на излёте ткнулся бампером в опрокинутого лидера аккурат напротив треснувшего бензобака, третий подпёр его с кормы, лишая маневренности. Им бы отпятиться, но замешкались, не хватило слаженности. Времени тоже не хватило. Из-под тентов, не ведая, что происходит, посыпались вооружённые люди, внося свой вклад в общую неразбериху.

Запертый водитель наверняка увидел вытекающее топливо, и наверняка попытался сдать назад, да куда там. Из БТРа твёрдо застучал пулемёт, ломая нападавших и высекая ис-кры. Разлитое горючее вспыхнуло. Мощное пламя лизнуло кожух движка, попавшего в ло-вушку ЗИЛа. Под капотом задымилось, потом раздался хлопок, крышка деформировалась и отскочила. Огонь махом охватил второй грузовик. Третий поспешно сорвался с места на задней передаче, сшибая тех, кто не успел отскочить.

Воспоминания имеют свойство растягиваться. На самом деле на всё про всё ушло се-кунд десять от силы. С такого расстояния Шершнев, само собой, не видел горючку, выте-кающую из бесстыдно выставленного напоказ бака, лишь предполагал нечто подобное, и последующий эффект великолепно подтвердил его домыслы. И ещё он, заворожено наблю-дая за дьявольской акробатикой нахрапистого грузовика, не увидел, как, повинуясь приказу Полежаева, арьергардный БТР сорвался с места и задним ходом, искусно маневрируя, пом-чался в обратном направлении, навстречу приближающемуся с тыла рычанию.

Оттуда накатывали два таких же ЗИЛа с затянутыми тентом кузовами. Холм, на кото-рый по длинному тягуну взбирались машины, сыграл злую шутку из-за отсутствия прямой видимости. Взрыв и высоко взлетевшие в безветрии клубы чёрного дыма не насторожили нападавших. Они именно этого ожидали и были уверены, что сработала западня с приман-кой, и какой-нибудь, сброшенный с дороги, российский БТР вовсю полыхает там внизу за холмом. Стрельба? А что стрельба? — Её вообще трудно услышать за рёвом моторов. В ка-бинах и в кузовах ЗИЛов случайных не было, тут сидели умелые и решительные бойцы, по-добранные из наёмников, чей опыт, как правило, неизмеримо превышал опыт малообстре-лянных российских солдатиков. В другое время и при других обстоятельствах опытные на-ёмники наверняка проявили бы большую осторожность, но они, располагая конкретной ин-формацией, точно знали, на кого организована охота, и не ожидали серьёзного сопротивле-ния. Разведданные подтверждали сообщение информатора из штаба Северокавказского во-енного округа — отряд малочисленный. К тому же время операции ограничено.

Вообще-то "сто тридцатый", особенно потасканный, на подъём не очень — мощи не те — не столько едет, сколько рычит, приходится идти на пониженной с утопленной педалью акселератора. Движок ревёт, в кабине чад. Короче, наша продукция, не какая-нибудь там заграничная. В таком шуме себя хрен услышишь, а уж рык встречного транспорта, и подавно.

Когда из-за бугра, почти лоб в лоб, выкатился широкий тёмно-зелёный чемодан, стало уже поздно. Водитель ведущего ЗИЛа инстинктивно сдал вправо, подставив, таким образом, и себя, и следующий за ним грузовик. И пошла пулемётная очередь, длинная и крутая, как одесская лестница.

Крупнокалиберные пули по эффективности, как снаряды. Такие не просто гвоздят — они сносят на своём пути всё. Гигантская, невидимая кувалда плющит и крушит стальные остовы автомашин, вдребезги разносит моторы и покрышки, распарывает натянутый бре-зент. Во что она превращает человеческую плоть — дай бог никому не увидеть.

Однако — видят. Дело рук своих. Молодые ребята. И считают себя правыми. И по ту, и по эту сторону. Для того их мамки рожали? Для того беззубые ротики присасывались к титькам? К смуглым или к белым — какая разница? Чтобы вот так? В угоду кому?

На последний вопрос генерал знал ответ, работа такая. Ему бы, да не знать! — Обеим сторонам отстёгивались деньги из одного кармана. А, вот на главный вопрос, какая вселен-ная способна вместить материнское горе? — Нет ответа. Но тех, кому эта война выгодна, от-веты на такие вопросы не интересуют. Ибо там, где счёт идёт на сотни миллионов долларов, если не более, человеческие жизни превращаются в невзрачные цифры, выносятся за скобки и во внимание не принимаются.

О чём думал генерал в те минуты? Задавал ли себе вопросы? Да ни черта! Помнится, очень не хотелось оказаться на месте истерзанного человека с отрезанными кистями и ступ-нями. Он, прижимаясь к раскалённому, пахнущему солярой боку БТРа, выцеливал движу-щиеся вверх по склону фигурки и хладнокровно нажимал на спусковой крючок АКМа. Бил короткими, как в служебном тире. Позиция — слава те, господи!

Фигурок много, слишком много на полтора десятка наших, включая его самого. Ата-кующие грамотно перебегали от укрытия к укрытию, от ямки к камешку, умело используя рельеф, неотвратимо сокращая расстояние. Они тоже стреляли, накрывая огнём, пока другие продвигались. Многие из нападавших спотыкались, падали и больше не поднимались, но остальные упорно карабкались на холм. Упорно, как ассасины Старца Горы Хасана ибн Саббаха из крепости Аламут. Но ассасинов опаивали дурью, а эти…? Может, и этих опоили? Ну, доберутся они до нас, но, сколько поляжет по пути? Если вся операция затеяна ради захвата оного генерала, то плата слишком велика. Генералом больше, генералом меньше — для матушки-Родины сей факт не имеет никакого значения, а вот потеря нескольких десятков отменных бойцов, это э-э… потеря. И ведь ни с чем не считаются, прут на автоматы, и не только на автоматы. С периодичностью механического кузнечного молота бухал гранатомёт и прессовал эффективно, а они всё лезли, целеустремлённо и нелогично, будто чёрные муравьи в родной муравейник. В конце концов, атака захлебнулась, фигурки рассредоточились и залегли — складок и всяческих трещинок на местности хватало с лихвой.

Чуть позже выяснилось, что среди чёрных муравьёв далеко не все самоубийцы.

Где-то за поворотом, вне пределов прямой видимости противники установили миномёт — то ещё насекомое, пожалуй, похлеще муравьишек. Прожужжала первая мина и бухнула правее с недолётом. Это уже архисерьёзно. Скорректировать и пристреляться — раз пукнуть. На открытой дороге спрятаться от осколочных мин невозможно. Накроют, нафаршируют и амбец, ребята, что называется: "напрасно старушка ждёт сына домой…"

— По коням! — Рявкнул Полежаев, не дожидаясь следующей посылки. — За мной!

Вот тут Шершнев ещё раз по достоинству оценил боевой талант капитана и слажен-ность действий его команды, словно читающей мысли своего командира. Генерал ещё толь-ко начинал разворот на сто восемьдесят, а Коля уже, рванув дверцу УАЗика, плюхнулся за баранку и скрежетнул задней передачей; разведчики, один за другим, стремительно нырнули в люк БТРа; Паша, стоя у распахнутой задней дверцы с нетерпением смотрел на копошащегося генерала.

Шершнев метнулся к машине, сгруппировался и, втянув живот, бочком скользнул в са-лон. Он еле успел подобрать ноги и очень удивился тому факту, что Павел уже сидит рядом, а УАЗ задним ходом летит под горку, без торможения сходу разворачивается, оседая на задние колёса, водитель Коля врубает первую. Визжание покрышек напоминает ржание застоявшегося мустанга, толчок сотни лошадей и резкий скачок вперёд. Тело генерала то бросает носом в спинку переднего сиденья, то вдавливает в жёсткую опору позади. Сначала чуть не расквасил нос, потом чуть не хрустнули шейные позвонки. Вот уж точно: "По коням!", — прости господи. Сзади, как привязанный, мчится БТР.

Нападавшие, вероятно, ожидали и добивались именно такого маневра. Просчитали, подлецы, что в случае отхода БТРы напорются на засаду. Просчитали, но…просчитались — засада в клочья, горстка оставшихся в живых бандитов расползлась по щелям. Одна пробле-ма: два ЗИЛа в крайне нерабочем состоянии, слипшись бортами на заносе, перегородили дорогу. Пробка! Так уж получилось. Колёсный БТР — не танк: при всём старании не сможет сходу ни сдвинуть, ни растащить по-быстрому многотонную груду исковерканного железа. Объехать не позволяет рельеф, даже не стоит пробовать. В рваных и глубоких каменистых складках машина заклинится и из боевой техники перейдёт в разряд неподвижной мишени. Конечно, рскантовать потихоньку эту баррикаду можно, есть силы и средства, нет главного — времени.

— Чем бы ни занимался, — словно прочитав мысли генерала, оскалился Павел, — мне всю жизнь не хватало времени.

— "Даже если вас проглотил кит…", — пробормотал Коля себе под нос, и Шершнев ещё раз отметил, что юный солдатик кое-что имеет в голове.

Капитан щёлкнул микрофоном.

— Ход конём, ребята. Сёма, что у тебя?

В переговорнике зашуршало, и ломкий голос доложил.

— Шпиён, товарищ капитан, плата выгорела!

— И?

— Никак!

— Понятно, — Павел мечтательно возвёл очи к белёсому небу, — Завьял, дай три красных!

Он вставил микрофон в держатель и вылез из кабины. Виктор Сергеевич открыл двер-ку со своей стороны и, прихватив автомат, тоже выбрался на воздух. Он следом за капита-ном направился к баррикаде из сросшихся грузовиков, в пяти метрах от которых стоял вто-рой БТР. Вокруг баррикады лежали перемолотые тела людей. Полотно дороги, ближайшие скалистые морщины, уделанные в хлам грузовики — всё вокруг уляпано красными лужами и кляксами. Картина адова, криминальный морг отдыхает. Трое бойцов в пыльных гимнастёр-ках и в такого же цвета панамах, затаившись за остовами, насторожённо наблюдали за ты-лом, четвёртый копошился в кузове.

В это самое время с интервалом в две секунды в небо ушли три красных ракеты.

— Как обстановка? Обратился Павел к парню с сержантскими лычками.

— Ажур, товарищ капитан, живых тут нет, смылись. Во-он из-за того бугорка пострели-вают.

Из кузова, старательно пригибаясь, спрыгнул парень в камуфляже и с явно бурятской физиономией, голова по-особому повязана платком из такой же пятнистой ткани.

— Штабель, — доложил он, — страшно смотреть, вся анатомия наружу. И чего лезли? Ко-мандир, это не чеченцы.

— Это интересно, — генерал повернулся к Павлу.

Тот кивнул солдатику.

— Докладывай.

— Там, — бурят указал на рваный брезент, — один парень на моих глазах помер, а перед тем бредил, разговаривал. Я чеченский маленько знаю, но парень говорил на каком-то дру-гом.

— Он прав, — согласился Виктор Сергеевич, — человек в бреду говорит на родном. Что вы об этом думаете, капитан?

Полежаев, пренебрегая субординацией, как бы фамильярно коснулся рукава генераль-ской куртки.

— Ещё одно подтверждение, товарищ генерал. Западня готовилась не местными. Вер-нёмся (капитан не сомневался в благополучном исходе), учиним следствие. Виктор Сергеич, вам бы в "батон", мы тут сами.

Шершнев в БТР не полез, но и не стал подходить вплотную к груде металла, чтобы не петлять между кровавыми лужами, прислонился к бронемашине рядом с передним колесом, стараясь не смотреть на изуродованные тела. Противоестественный для нормального живо-го человека вид разорванной плоти вызывал, помимо вульгарной тошноты, ещё и бессозна-тельное душевное отторжение. Здоровая психика натурально протестовала. Он исподволь наблюдал за капитаном и его командой и отметил, что ребята лишь изображают равнодушие и крутизну. Они, как и большинство людей, особенно молодых, не приемлют вида смерти, тем более такой. Они морщатся, отводят глаза, сглатывают, кривятся, бережно обходят уже темнеющие на жаре, глянцевые потёки с островками багровой пены. Их лица не выражали торжества по поводу столь скорой и эффектной победы. Горечь. Да, горечь-горькая проступала на лицах ребят.

— Наблюдайте пока, — как-то отстранённо махнул рукой Павел и направился к генералу.

— Какие планы, капитан? — Спросил Шершнев.

— Я думаю, — Паша посмотрел на часы, — в Назрани уже встревожились. Чёрный дым, взрывы, красные ракеты иначе, как боевыми действиями не истолкуешь. Должны зашеве-литься. Обязаны. Чёрт знает, почему командир тамошнего гарнизона тормозит? Есть уве-ренность, что абреки уже перемещают миномёт на новую позицию. Долбанут. Ещё чуть, и дам команду на атаку. Попробуем расстрелять в упор, — капитан кивнул на стоящий посреди дороги передовой БТР, — а там, глядишь, наши подоспеют.

— Как считаешь, почему засаду устроили так близко от города?

— Рассчитывали на быструю расправу. Ну, и психологический фактор — расслабуха, могли ведь прямо к покойничку подъехать для разборки. Шарах, и мы в кювете, что оста-лось. Сорвалось, теперь бесятся.

— Похоже на то, — кивнул Шершнев.

Паша снова глянул на часы, хлопнул рукой по борту бронемашины и приказал высу-нувшемуся из люка бойцу.

— Завьял, на максимальной вперёд. Твоя задача: раздолбать миномёт под горой и бегом назад. Выполняй!

— Есть! — Рявкнул парень, скрылся внутри, захлопнув люк, и машина с рёвом и сизым выхлопом сорвалась с места.

Колёсный бронетранспортёр — машина ходкая, способен развить скорость до ста кило-метров в час, и Завьял бил все рекорды, раскатываясь под горку.

— Лучше никогда, чем поздно…

Шершнев успел заметить, как Павел пальнул из карабина прямо от пояса. В миг вы-стрела он почувствовал ожог под правой коленкой, нога почему-то онемела и подломилась, следом волна сильнейшей боли прокатилась от колена к голове, на глаза легла душная, тём-ная паранджа, высасывая сознание.

"За что они…?"

"За то же, за что и ты…"

"Но я выполняю приказ. И я хочу мира этой земле".

"Они тоже выполняют приказ. А мир — он разный".

"Мир один, где не убивают…по приказу. Где люди живут, как…люди".

Ощущение токающей боли в правой ноге не позволяло уснуть. Болезненные импульсы пробегали по телу и отдавались в левой руке затяжным нытьём. Сонное оцепенение смени-лось беспокойством. Щелчком вернулось сознание. Воссоздалась расплывчатая картина: он стоит у БТРа и разговаривает с капитаном; на периферии в уголке глаза лёгкое движение; Паша стреляет навскидку; человек, всё это время лежавший замертво, вскидывается над ас-фальтом скомканной красной тряпкой; кровь веером. Боль в ноге.

"А меня, кажется, зацепило грязно. Кость, зараза…. Лишь бы не ампутация".

Он открыл глаза. Лежит в тенёчке, по-видимому, подле бронетранспортёра. Не на го-лом асфальте, мягко подстелено, под приподнятой головой какая-нибудь скатка. Ч-чёрт, больно. Над ним чьё-то лицо. А-а, Коля-Николай.

— Как… дела…, Коля? В… меня… стреляли?

— Лежите, товарищ генерал, вас ранило осколком в ногу. Один чех на гранате лежал, ну, и рванул чеку. Наши на подходе, уже вертушка кружит.

Колина голова ушла в сторону, и в правый глаз жгуче ударила световая вспышка. Оду-ревший солнечный луч, рикошетом отскочив от стеклянного осколка в искорёженной кабине грузовика, впился в хрусталик. Полыхающее зеркальце мистическим наитием направило долгую белую молнию прямо в самый незащищённый пятачок человеческого тела. Сумасшедший лазер выжигал глазное дно, раскалённый лучик вплавлялся в мозг.

Шершнев поспешно закрыл глаза, но острая игла пронзила веко. Выделились и тут же закипели слёзы. Надо прекратить эту пытку!

— Осколок… стекла… режет, — выдавил он.

— Бредит, — сказал кто-то рядом.

"Вот уж точно — бред! Сказать толком не могу".

Он мотнул головой, но она, как свинцовый шар, под собственной тяжестью вновь ска-тилась в продавленную в скатке ямку. Гадство!

Он собрал мысли и силы.

— Солнечный зайчик… глаза… слепит. Уберите.

На лицо моментально упала тень. Слава богу!

— Слава богу! Ещё чуть, и глаз бы вытек.

Всего несколько мгновений беспомощности в фокусе слепящего света, но ему хватило этих секунд, чтобы навсегда заработать стойкое неприятие ярких солнечных бликов. С тех пор он по жизни выбрал для себя теневую сторону, и тень благодарно приняла его.

— Простите, товарищ генерал, — забормотал некто Колиным голосом, — я тут это, отвлёк-ся. Бой идёт.

— Бой?! — Виктор Сергеевич заскрёб рукой в поисках "Калаша".

— Да нет, — поправил себя Коля, — наши утюжат, вертушка садится уже.

 

Загадочные совпадения

2004 год, август.

— …о своих приключениях в Чечне я тебе рассказывал, — Виктор Сергеевич, отпив гло-ток чая, поставил стакан на сервировочный столик.

Брат и сестра сидели в обшитых кожей, строгого вида креслах с высокими прямыми спинками. Столик на колёсиках уютно притулился между креслами, на нём, помимо гене-ральского стакана с чаем, имел место, отсвечивающий хрустальными гранями, пузатенький кувшин с апельсиновым соком, который Марина Сергеевна предпочитала всем остальным напиткам.

— Полумрак и спокойная беседа с родным человеком. Что ещё нужно усталому путни-ку? Э?

— Ну, — Марина приподняла тонкий бокал, наполненный густой оранжевой жидкостью, — историю твоего ранения я знаю, но ко вчерашнему она каким боком?

Виктор задумчиво покивал головой.

— Не припоминаю, говорил я тебе, или нет: солдатик один — водитель Коля отдал для меня с пол-литра своей крови. Меня первый раз прооперировали в госпитале при воинской части, что под Назранью. У него четвёртая группа оказалась, как у нас с тобой. Вот и отдал. А вчера… еду я по площади "трёх вокзалов", документы читаю, перевожу замыленный глаз на тротуар и вижу — Коля! Кровник! Представляешь? Всего на секунду отвлёкся. Мистика! Шлёпает себе с вещмешком, вид затрапезный. Изменился, конечно. Восемь лет, как-никак. Я его, ей богу, сначала по ушам признал. Уши у него особенные, как крылья у слона.

Марина фыркнула.

— Шершнев, у слона нет крыльев!

— Да? Занятно, — Виктор по-хитрому сморщил нос, — у тебя аналитический склад, Ма-риша, ты не приемлешь фантастические образы. Но если бы у слона выросли крылья, они были бы в точности такие: большие и розовые. Речь не о том. Я же его со спины увидел. По-пробуй, узнай через восемь лет человека даже не в лицо. В незнакомой одежде. Особенно, когда и мысли-то об этом человеке давным-давно улетучились. Э? И вообще, я думал лишь о прочитанном, глядел рассеянно, просто глаза отдыхали. Но вот зацепился взглядом, хоть тресни! Я же говорю — мистика! Кровь притянула! Мало того, у меня нужды не было по этой площади проезжать! По неосознанному побуждению попросил Федюню дать кружок.

Марина Сергеевна поставила бокал на столик, лицо сделалось серьёзным.

— Витя, я, как аналитик, в любом происшествии мистическую составляющую буду рас-сматривать в последнюю очередь, но, опять-таки, как аналитик, вынуждена отметить некую неправильность, отсутствие логики в событии. Ты не должен был увидеть, но ты увидел. Меня это настораживает по одной простой причине.

— Э?

— Ты ещё не всё рассказал.

Виктор Сергеевич, вскинув подбородок, посмотрел на сестру словно свысока.

— Умная, да? Ты, как всегда, права, это ещё не всё.

— Ну, ну…?

— Я вижу розовые уши, приказываю водителю остановиться, выскакиваю из кабриолета и, как последний псих, преследую человека в толпе. Заметь, я ни в чём не уверен, но меня какая-то сила тянет. Мне надо увидеть его лицо! Надо убедиться, что это Коля! Надо, и всё! И я, расталкивая людей, гонюсь за ним. Что за порыв? Мне до сих пор непонятно. А человек уже подходит к входу в метро. Веришь, нет, я в том состоянии в вагон бы следом заскочил. Догоняю, кладу руку на плечо. Оборачивается. Он! Коля!

…Человек обернулся. Глаза последовательно выражают сначала недоумение, потом растерянность.

— Тов…, товарищ генерал? Виктор Сергеич?! К-каким…?

Спешащие в метро люди с баулами и чемоданами натыкались на стоящих посреди те-кущей толпы, ворчали, обходили. Шершнев потянул парня в сторону.

— Узнал? Ну, Коля-Николай, я то понятно — каким, а вот ты? — Затормошил Шершнев смущённого кровника.

— Да, — промямлил Николай, — вроде как бы по делу.

— По делу, не по делу…, пошли в машину, по дороге поговорим. Пошли, пошли!

И Коля пошёл как-то нехотя, понуро, обречённо.

Шершнев, конечно же, отметил эту мрачную скованность бывшего бойца, но, будучи человеком умудрённым, не полез с расспросами: захочет — скажет. В эти минуты, испытывая необъяснимый подъём и прямо-таки детскую радость, он, тем не менее, другим слоем сознания, трезвым и дисциплинированным, анализировал свои ощущения. Он точно измерил свои чувства, но рассудочность параллельного слоя ничуть при этом не умаляла настоящую, искреннюю радость. Он неожиданно для себя понял, что и сама встреча, и последующие, необдуманные, спонтанные действия определены его личной волей. Встреча была необходима им обоим, и она случилась, здесь и сейчас. Это не слепой случай, и не божий промысел — это созревшая закономерность, такая же неизбежная, как второй закон Ньютона.

Подхватив Николая под руку, он буквально поволок его к краю тротуара, где их уже поджидал по-кошачьи тихо мурчащий, блистающий чёрным лаком и хромом, бликующий затемнёнными стёклами, барственный и строгий внедорожник "Лексус".

Коля неожиданно упёрся, глядя на шикарный автомобиль дикими глазами, сморщился, словно вот-вот заплачет, и заявил охрипшим, тоскливым голосом:

— Товарищ генерал, вы ведь даже не знаете, как я жил все эти годы, что делал. А я ведь сюда прямо с зоны. Зек я! Пять лет на нарах тюремную баланду хлебал.

Он глядел исподлобья, насторожённо, и с крохотной надеждой, как смотрит бродячая собака на высшее существо: прогонит или пожалеет.

Шершнев внимательно и, на сей раз очень серьёзно, посмотрел парню в глаза. Чувства сегодняшнего Николая были ему понятны. После Чечни, восемь лет назад его самого с голо-вой опустили в грязь. Что он тогда пережил? Что сейчас переживает Коля? Солдатик, ещё в те прошедшие времена и в мыслях не смевший встать вровень с заслуженным, всевластным генералом, однако имевший незапятнанную биографию и реальную перспективу, заполучил судимость и ущербную строку в личном деле. Жизнь под откос?

— Ты что, в бегах, в розыске? Э?

Парень смутился.

— Нет, вчистую, от звонка до звонка.

— Чего же тогда буксуешь? Ты свободен, я свободен! Чем не повод? Приказываю лезть в машину, боец Иваньков! Надеюсь, я правильно запомнил твою трудную фамилию. Лезь! Кому говорю?! Я теперь тебя, парень, просто так не отпущу. Заодно всё и расскажешь. Да подвинься, я рядом сяду.

Сидевший за рулём сотрудник СОТОФ по имени Фёдор обернулся.

— С пополнением, Виктор Сергеич?

— Непременно. Познакомься, Фёдор, это Николай Иваньков, мой боевой товарищ.

Водитель протянул широкую и жёсткую, как доска, лапу.

— Очень приятно, Николай. Меня, как ты слышал, Фёдором зовут.

Колины уши засветились в полутьме салона.

— Так, Фёдор, сначала в ММО, потом в парикмахерскую, потом в нашу гостиницу, — Шершнев хлопнул Николая по плечу, — ММО, чтоб ты знал — читается, как "магазин модной одежды" или Михал Михалыч Орлов — это наш союзник по СОТОФ, он фирму держит. На-до тебя, брат, в ресторанный вид привести. Гуляем!

— Так я пустой, — оробел Николай.

Генерал строго посмотрел на бойца.

— А тебя никто и не спрашивает

…Марина Сергеевна вертела в руках пустой бокал, на её лице отражалось сосредото-ченное раздумье.

— Знаешь, Витя, — заговорила она медленно, выдерживая паузы, словно с трудом подыс-кивая слова, чтобы облечь в форму, закрепостить ускользающую мысль, — с тех пор, как ты повёлся с дядей Славой, ты стал по-другому видеть мир и себя в нём. Все последние годы я наблюдаю за твоими метаморфозами…. Ну, ну, не дуйся, я сказала: "наблюдаю", а не "ис-следую". Присматриваю, как сестра, как близкий человек. И прихожу к поразительному вы-воду: ты бессознательно подгоняешь события под свою волю. Я не знаю, как у тебя это по-лучается, и ты не знаешь. Ты не управляешь событиями, но ты их используешь максимально эффективно. Ты меня, пожалуйста, не перебивай, мне и так сложно сформулировать итог своих наблюдений. Надеюсь, ты не будешь спорить, что есть люди, которые прямо-таки притягивают всяческие несчастья, а есть, наоборот, такие, которым везёт невероятно. Ака-демик Вернадский подобные отклонения не полагал всего лишь игрой случая. Он считал, что разум каждого человека включен в единое поле — ноосферу, и что метаморфы, обладаю-щие отрицательным или положительным зарядом воли, способны влиять на события через поступки других людей. Подчёркиваю: непроизвольно! Хронические невезунчики навряд ли избирают свою стезю по собственному хотению. Волевой заряд сам выстраивает цепочку причин и следствий. Так ты из тех, из положительных. И виноват в твоих превращениях дя-дя Слава. У него совершенно дикая психоэнергетика. Попросту говоря: он тебя заразил, инициировал твою волю. Ты, конечно, можешь назвать сказанное бабьими глупостями, но если призадумаешься и вспомнишь все свои, якобы случайные удачи и успешные деяния, то заметишь систему. В доказательство привожу довод: полагаю, что загадочные совпадения, связанные со вчерашней встречей, ещё не исчерпаны. Я права?

Виктор Сергеевич ошалело смотрел на сестру.

— Мариша, ты это сама придумала?

— Придумала, придумала. Колись, Витя, есть продолжение?

Он приподнял плечи, в глазах плескалось весёлое недоумение.

— Я, знаешь ли, не принимаю всерьёз твои доводы и выводы, уж больно они…, - он по-щёлкал пальцами, подыскивая слово, не нашёл, махнул рукой, — зря я тебе отказал в умении мыслить фантастическими образами, вон, как завернула. Если принять всё, что ты тут…, то я медленно, но неизбежно превращаюсь в крылатого слона…Однако случайно или нет, но ты опять права — у этой истории есть продолжение. И ещё какое! Сейчас, подожди, приму меры.

Сопредседатель, опираясь на подлокотники, выбрался из кресла, прихрамывая, прошёл к рабочему столу, щёлкнул клавишей на аппарате связи.

— Слушаю, Виктор Сергеич, — прозвучал в динамике голос охранника.

— Тёзка, я временно перевожу все звонки на тебя. Если что-то срочное…, ну, ты зна-ешь…

— Понял.

Он извлёк из выдвижного ящика чёрную плоскую коробочку, напоминающую дистан-ционный пульт.

— Информация не подлежит…, - пробормотал он, нажимая кнопки, при этом отрубалась всякая связь с внешним миром: стационарные телефоны, мобильники, селектор.

Губы Марины Сергеевны чуть-чуть поехали, складываясь в торжествующую полу-улыбку.

Дубовая панель, справа от окна и прямо напротив кресел, сместилась в сторону, открывая четыре плоских монитора, расположенных квадратом. Экраны засветились одновременно, на окно сама собой сползла тяжёлая портьера. На верхнем левом экране проявилось изображение пустой сопредседательской приёмной, рядом высветился вестибюль с охраной, на двух других — мостовая перед главным входом и тыловой замкнутый дворик. Помимо автономно действующей системы видеоконтроля, кабинет был оборудован специальными средствами защиты от любого известного способа прослушивания, о чём знали немногие. В своё время на подобных заморочках настоял Вячеслав Владимирович. Кстати, по этой же причине кабинетный компьютер не имел подключения к Сети. Преданность Марии Сергеевны сомнению не подвергалась, она, по роду деятельности, была посвящена во все секреты старшего брата.

— Ого, какие меры, — деланно восхитилась Марина, — значит…?

Шершнев вернулся в кресло, вздохнул, развёл руками.

— Да, Мариша, дело серьёзное. Поэтому Коля сейчас отсыпается в люксе нашей гости-ницы и по моей просьбе не высовывается. Там за ним присмотрят, составят компанию, и вообще…, - Виктор неопределённо помаячил пальцами перед лицом, — я, пожалуй, растолкую. Декаду назад дядя Слава обозначил интерес к одной не афиширующей себя организации. Помнишь?

— Общество "Новая Азия"? Помнится, те ребята откупили захиревший пионерлагерь в Подмосковье, шикарно отстроились и функционируют в закрытом режиме. Что-то вроде элитарного клуба без допуска посторонних, а, по сути — представительство ныне запрещён-ной тоталитарной секты "Алиф-Ламед-Ферт — Заря Логоса". — Отчеканила Марина Сергеев-на. — Причём тут твой Коля?

— Вот именно! Сразу же после освобождения Николая с зоны, ещё до его приезда в свою родную деревню под Тверью, к нему подкатили некие тёмные личности и предложили работу. Угадай где? Э?

— Тут и гадать нечего, — хмыкнула Марина, — судя по твоим ужимкам — в клубе "Новая Азия".

— Смекаешь? — Виктор ткнул пальцем в закрывающую окно портьеру. — Им нужны лю-ди, прошедшие через бойню, повёрстанные кровью и, в идеале, с уголовным прошлым. С их точки зрения такой боец, как Коля, отлично вписывается в схему. Вопрос: для чего? Э?

— Тут, — Марина плеснула в бокал сока из хрустального кувшина, пригубила, — широкое поприще для домыслов. Могу привести несколько, навскидку.

— Внимательно…

— Люди с такими навыками нужны для проведения акций устрашения, а то и устране-ния неугодных, для вооружённых провокаций, для поддержки массовых волнений, для тер-рора, для жёсткой охраны, наконец.

— Охраны кого? Чего?

— С уголовным прошлым вряд ли для охраны больших ценностей. Скорее уж концен-трационных лагерей.

— Заметь, — Шершнев поднял вверх указательный палец, — все, перечисленные тобой, функции предусматривают активное воздействие. Идёт вербовка боевиков! Подбирают та-ких: повоевавших, поневоле или по призванию перешагнувших через внутренний запрет — убийство себе подобных, припёртых обстоятельствами к стенке, озлобленных. Что ты, ана-литик, по этому поводу думаешь? Э?

— Возможно, — сестра задумчиво взболтнула сок в бокале, — возможно. Открывшиеся об-стоятельства требуют осмысления и расследования. А чтобы расследовать, надо внедрить. Так?

— Умница!

Марина Сергеевна победно улыбнулась.

— Что и требовалось, Витя! Не успел Вячеслав Владимирович заинтересоваться "Новой Азией", как ты уже встретил человека, способного стать твоим агентом в их стане. И как встретил! На голом наитии. Это ли не доказательство? Э?

— Дразнишься? — Виктор сурово посмотрел на сестру. — Ну, дразнись, дразнись. Хотя, чёрт знает, может, ты и права? Только, если честно, Мариш, мне бы не хотелось становиться этаким слоником с крыльями. Чревато, знаешь ли. Кстати, я дяде Славе ещё вчера сообщил. Он был далеко, но сегодня должен с часу на час объявиться здесь. Тебя что-то беспокоит?

— Да. Меня беспокоит пока один вопрос: можно ли доверять этому парню, Николаю Иванькову? Нет, ты не спеши меня уверять. И не будь таким прекраснодушным. Ведь ты уже сталкивался с предательством. Не забыл?

…И хотел бы, да не мог. Из Чечни в столицу его доставили самолётом, и сразу же в Кремлёвку. Одна операция, другая, третья — рана оказалась более чем скверной: кость пере-бита напрочь. Семь месяцев с аппаратом Илизарова, пожизненная хромота и встроенный барометр, чутко реагирующий на погоду. Военно-врачебная экспертиза вынесла однозначный вердикт — инвалидность третьей группы.

Закалённый в кабинетных баталиях, поднаторевший в строительстве собственной карьеры, генерал Шершнев отлично понимал, каких направлений ветры дуют в коридорах Генерального штаба, и не сомневался, что отставка и пенсия — всего лишь вопрос времени, отпущенного на излечение. На самом донышке сознания ещё пряталась капелька надежды — авось оставят, но рассудок твердил: "Готовься к переменам". По жизни он больше доверял рассудку и потихоньку примерял на себя жизнь пенсионера. А почему бы и нет? У него имелось всё для безбедного существования: великолепная пятикомнатная квартира в центре, загородный дом с участком, валютные вклады в надёжных банках и солидная заначка на случай непредвиденных реформ, да и генеральская пенсия тоже позволяла. Единственная дочь к тому времени прочно обосновалась во Франции, удачно и, что удивительно, по любви, выскочив замуж за земельного магната, перебивавшегося выращиванием винограда и виноделием в промышленных масштабах. В кругах, где генерал почитался за своего, считалось престижным отправлять детей за границу, подальше от непредсказуемой Родины.

Виктор Сергеевич точно не помнил, но, кажется, Солженицын сказал, дескать, беда нашего народа в том, что им управляют люди, не связывающие ни собственное будущее, ни будущее своих детей с этой страной. Прав мыслитель, ой прав. Многие это понимали, да помалкивали. И генерал понимал, но противиться сияющей дочериной любви не мог — бес-смысленно. Своё-то будущее он видел здесь, и только здесь.

Парадоксально, но именно поэтому предложение написать рапорт не вызвало совсем уж непреодолимой душевной ломки.

Так-то оно так…но, но, но. Кто бы ещё подсказал, в чём это "но" заключается. Коро-че, напала всё-таки на Шершнева такая хандра, что хоть в запой, хоть волком на луну.

Отставку внешне он воспринял спокойно, а что в душе, то никого не касается. Сжал зубы, написал рапорт и ушёл.

Как водится у россиян, надо было накрыть "поляну" по поводу. Он заказал кабинет в приличном ресторане и разослал приглашения узкому кругу сослуживцев из тех, кого считал товарищами. Сугубый мальчишник. Застолье ртов на десять. Время всеобщего сбора — восемнадцать, ноль, ноль.

Когда стрелки показали девятнадцать с копейками, заявился первый и единственный посетитель, к тому же незваный — пожилой полковник из кадров.

— Я без приглашения, Сергеич, примешь?

Стол блистал хрусталём и мельхиором. Призывно лыбились коньячные бутылки, пу-зырились прозрачные лафитнички, истекали слезой деликатесы, белели продёрнутые в кольца салфетки. Но пачкать салфетки было некому. Метрдотель с удивлением и беспокойством поглядывал на одиноко сидящего генерала. По его понятиям, от приглашения на застолье к таким людям не отказываются. Где ему было знать, что эффектный генерал уже выбыл из категории "таких людей".

В эти минуты Виктор Сергеевич впервые ощутил боль в груди.

Полковник возник не то, чтобы кстати, однако появилась возможность окатить влагой оцепеневшую душу.

— Давай, Сергеич, примем по штрафной, — предложил кадровик, разливая по фужерам финский "Абсолют".

Он томно выцедил свою долю и, подцепив на вилку пласт бастурмы, пристально уста-вился на духовитый кусок мяса. В рот не положил, видимо, решив, что для первого фужера достаточно лишь кратковременного созерцания закуски, отвёл взгляд от вилки.

— Ждёшь? Не жди. Не придут. Ты же в опале. Неужели ещё не понял?

Старик озвучил то, во что Виктор Сергеевич, глядя на пустые стулья и наблюдая за бе-гущей по циферблату стрелкой, никак не мог, не желал поверить. Его натурально и цинично предали. И не враги, те по определению не предают. Предают друзья.

Вот тут ему вставило. Он почувствовал себя курой-гриль: штырь насквозь от…, про-стите, до самой глотки, а его самого неумолимо вращает в палящем пространстве. Ещё не-много, и из него, как сок из тушки, потечёт бессвязная речь. Обида, гнев, боль, непонимание, горечь вот-вот изольются потоком сумбурных слов. Нет, ребята, не дождётесь! Ещё сохранились: разум, достоинство, гордость и воля. Готовая выплеснуться смесь, под высоким внутренним давлением прекратила бурлить, остыла, выстроила полимерные цепочки, скаталась в смоляной ком и улеглась под сердцем.

— А сам-то, что? — Спросил Виктор, лишь бы не сидеть истуканом.

— А мне насрать! — Полковник наполнил фужеры. — Я сегодня рапорт подал. Пора, брат, на отдых. Домик с огородиком, рыбалка, то, сё — растительное существование. Вот уж не думал, что за несколько лет мощное государево учреждение превратится в крысятник. Нет, я не идеализирую прошлое. Во все времена интриговали и подличали, но, хотя бы, соблюдали внешние приличия. Так что, не жалей — ушёл, и правильно сделал. Ну, будем?

— Давай!

В тот вечер, впервые за много лет, Виктор надрался до зелёных соплей.

Ещё через полмесяца они с женой махнули во Францию — обласканная светом Карина мучилась в пустоте. Каждый новый день приносил крохотные, но, тем не менее, болезнен-ные подтверждения неуклонного сползания по социальной вертикали.

На утро после "банкета" позвонил какой-то — Виктор Сергеевич фамилию не расслы-шал — капитан из военной прокуратуры и в категорической форме предложил отставному генералу явиться для дачи показаний по поводу "чеченского инцидента". С его слов получа-лось, что Шершнев сам заварил кашу.

— Знаешь что, капитан, — вспылил Виктор, — шёл бы ты в…Чечню. Когда вернёшься, ес-ли вернёшься…живым, тогда и побеседуем.

Прокурорский больше не досаждал. Зато позвонили из отдела кадров, попросили зайти, оформить пенсионные документы. В Генеральном Шершнев проработал достаточно долго, не раз сиживал на сходках по случаю проводов на пенсию, и всегда наблюдал один и тот же торжественный акт, когда "имениннику" пенсионное удостоверение вручалось прямо на банкете. Или "Сам", или кто-то из замов — в зависимости от ранга новоявленного пенсионера — зачитывал благодарственное письмо, лживо сожалел об уходе такого ценного работника, выражал надежду, просил не забывать и, потрясая памятным адресом, извлекал из него малозначительную медальку и красную книжицу военного пенсионера. Виктора Сергеевича демонстративно обошли даже в такой малости — мелкая подлость человечков с мелкой душонкой. За какие грехи? Ведь от него отвернулись как раз те, кто год назад деловито обсуждал при его участии варианты охоты на "Слона"? Устранение исполнителей? Тьфу, на вас!

Он сказал себе, де, пора привыкать к статусу рядового гражданина, напялил штатскую одёжку и безропотно оттоптал тропу от кабинета к кабинету, оформляя положенные доку-менты.

Потом звонок из ХОЗУ, надо, мол, подписать бумаги, удостоверяющие, что на данный момент Шершнев не занимает служебную дачу.

— А зачем подписывать, если не занимаю?

— Ну, как же…? — Воскликнули на том конце.

Виктор Сергеевич хотел отключить телефон, да передумал — может, дочь позвонит из своей благодатно-виноградной Франции.

И так, день — через день, незначительные, но унизительные свидетельства отрешения от власти. Он ещё раз сказал себе: "Ты обыкновенный пенсионер, каких миллионы. Привы-кай к чиновничьему пренебрежению и практическому бесправию". Сказать-то, сказал, а толку? Душа потихоньку превращалась в гнойник — вот-вот прорвётся. Начал сатанеть по любому поводу. Что при этом переживала избалованная генеральша Карина? Что он мог сделать? Тогда он сказал жене: "Поехали к дочери, внука повидаем, развеемся, покрутимся по Парижу".

Покрутились по Парижу, посетили Лувр, пожили в особняке. Радушный зять предлагал переехать насовсем, дочь умоляла, полуторагодовалый внучёк лопотал по-французски и цеплялся за дедов галстук. Жена осталась водиться с малышом. Он не смог. Не от чёрствости — семью он всеохватно обожал. Хотелось кому-то, что-то доказать. Договорились наведываться. По сути, отчуждение Карины не выглядело предательством, но холодок наметился. Домой он летел один.

А дома, задыхаясь в вакууме, он, наверное, запил бы, однако, доселе молчащий двер-ной звонок, неожиданно ожил. В дверях, улыбаясь, маячил комбат Вячеслав Владимирович — таинственная личность. Он принёс с собой списки недовольных, застоявшихся без дела офицеров-отставников. Он, по таким же, как сам, таинственным каналам, организовал кам-панию в СМИ, представившую Виктора этаким израненным героем, пострадавшим за прав-ду. Самое странное — всё, что публиковалось, являлось достоверным до последней буквы и подтверждалось фактами. Закрутились такие дела…

Виктор с мягким укором посмотрел на сестру.

— Ну, не все предали. Вячеслав Владимирович, например. Э?

— Ничего не имею против, но ведь и он использует тебя, твою харизму.

— Он меня, — пожал плечами Шершнев, — я его — самая надёжная связка.

— Так что с Колей?

Виктор Сергеевич успокаивающим жестом дотронулся до руки собеседницы.

— Мариш, я не вчера родился. О слепом доверии речь не идёт. Прежде чем наклюкаться, я с дядей Славой этот вопрос обговорил. Его люди займутся и проверкой Колиных злоключений, и обеспечением секретности. Ты, кстати, знакома с бывшим командиром Николая?

— С Павликом Полежаевым? Спрашиваешь!

— Вот он и займётся. Уел? Э?

— На здоровье, — улыбнулась Марина и, повернувшись к мониторам, добавила, — а вот и дядя Слава по нашу душу.

 

Чистый след

2004 год, август.

Идея информационного окукливания и без того невероятно засекреченной группы "Т" принадлежала её создателю Юрию Андропову и являлась одним из эпизодов его тайной доктрины. Жёсткий, волевой, умный и очень хитрый — даром, что ли был одним из руково-дителей партизанского движения в Карелии — Андропов, похоже, ещё в начале восьмидеся-тых предвидел коллапс социалистической системы. Иначе чем объяснить тот факт, что ста-реющий всесильный политик, не доверяя Политбюро и управляемым силовым ведомствам, замкнул все связи подразделения на себя и приступил к изъятию документов, проливающих свет на его деятельность. Приступить-то, приступил, но, проводя изъятие в режиме стро-жайшей секретности и, опасаясь, прежде всего, своих же соратников, завершить работу не успел. Однако успел-таки перед подозрительно скоропостижной кончиной отдать тогдаш-нему командиру подразделения приказ о разрыве всех контактов с руководителями КГБ, ГРУ, СВР и далее по списку, и об уходе в глубокое подполье. Временно.

Незнамо, как предпоследний Генеральный секретарь ЦК КПСС, одновременно предсе-датель Президиума Верховного Совета СССР, одновременно председатель Совета Обороны относился к возможной, а, может, и неизбежной смене существующего строя, но, обнулив некоторые направления тайной деятельности, устранив их следы из пределов информацион-ного поля, он грамотно кинул своих преемников. Решение, безусловно, мудрое, поскольку, как показали дальнейшие события, в ходе Perestroika и в течение переходного периода за-кладывалось и продавалось всё, имеющее хоть какую-то цену. В окружении Горбачёва хо-дили тончайшие, на грани ультразвука слухи, что именно Андропов увёл из-под носа пар-тийных бонз большую часть золотого запаса страны. Не зря же у последнего Генсека дела практически сразу пошли наперекосяк. И как тот ни старался использовать в качестве под-тяжек насильно отрезвлённое общество, кооперативное движение, гласность и ускорение, как ни тужился наладить контроль над денежными сбережениями трудящихся и бандитски-ми общаками — штаны всё-таки упали.

То, что "несгибаемый большевик" не успел довершить в восемьдесят четвёртом, через семь лет, в девяносто первом, по недомыслию уничтожили сами реформаторы. Хотя, не ис-ключено, что некий скромный кадровик, ссылаясь на Службу Безопасности Президента, действуя последовательно и самоотверженно, всё-таки выполнил задание, полученное ещё задолго до развала. Ведь наверняка были у Андропова нигде не засвеченные, абсолютно преданные, идейные сексоты? Сейчас, пожалуй, и концов не найти.

Так или иначе, но кое-где сохранившиеся, подшитые или разрозненные бумаги, в тек-стах которых упоминалось подразделение "Т", уже не могли навести на сколь-нибудь зна-чимый след. А никто и не пытался этот след взять.

Могла ли отверженная и отрешённая, самовольно утратившая связь с сюзереном, нигде не фигурирующая и потому, как бы несуществующая организация, со временем превратиться в крупнейшую международную банду? Никак нет! Не могла! По одной простой, как дискретная математика, причине: она целиком состояла из служивой элиты, свято сохраняющей, несмотря на обилие напяленных масок, традиции имперского офицерства. И потому она превратилась в тайный рыцарский орден со своим уставом и со своей идеологией. Кстати, о масках.

Вот сейчас изображение на едва ли не метровом экране позволяло рассмотреть детали. Из притормозившего у входа в офис авто "Фольксваген-пассат" неуклюже выбрался гро-моздкий, немного сутулый, пожилой человек — клерк средней руки, с достоинством несущий по жизни до конца не изжитое совковое мировосприятие, груз профессиональных знаний и не чрезмерных чиновничьих амбиций. Мистер Холмс или мсье Пуаро, живи они в современном мире, основываясь на незаметных поверхностному глазу нюансах и пытливых наблюдениях, опираясь на собственные аналитические способности, однозначно определили бы в нём какого-нибудь третьего заместителя директора не шибко крупного банка, по долгу службы курирующего текущие вопросы взаимоотношений между учредителями и администрацией этого банка. Вот, так! И не ошиблись бы. Подполковник в отставке Вячеслав Владимирович Горин действительно занимал такую должность в СОТОФ-банке, что позволяло ему поддерживать тесные связи с сопредседателем офицерского союза, мотаться по командировкам и перевозить значительные суммы в рублях и валюте, естественно, с вооружённой охраной. Сам он, конечно же, имел разрешение на ношение оружия. Работа у него такая.

В кругу посвящённых Вячеслав Владимирович не без горькой иронии величал себя "Великим Магистром неприкаянного Ордена "Талиона", оставаясь при этом верным сыном забывчивого Отечества, а выработанная в годину великих катаклизмов формула: "Служу трудовому народу", — почиталась намолённым девизом орденцев. При всём, при том тайным рыцарям ну никак не светил в окошке ситцевый, настоянный на редьке с квасом, посконный патриотизм. Люди "Т" не грешили сентиментальностью. Ни банкир из Марракеша, ни юрист из Нью-Йорка, ни предприниматель из Копенгагена, ни другие, разбросанные по све-ту резиденты подразделения, никогда не ощущали потребности прослезиться, вспоминая песни, про плакучую иву, про клин журавлей, про берёзовый сок, про неразгаданную грусть. Они работали на далёкую отчизну, руководствуясь нормальным чувством долга. Вот и всё. А командира без всякой иронии почитали настоящим Великим Магистром. И он того имени стоил. Генерал Шершнев благодарил судьбу, столкнувшую их лбами на каменистой тропе.

 

Запутанный след

2004 год, август.

Следом за третьим заместителем из автомобиля выбрался…

— Та-ак, — протянул Виктор, — шустёр наш дядя Слава!

— Да уж, — с гордостью согласилась сестра, и уточнила — а что?

— А то! А-а, ты же вчера нас не видела. Кто, думаешь, с ним? Друга, понимаешь, Коль-ку из гостиницы приволок. Значит…? Э?

— Значит, он знает больше, чем мы. Так и должно….

А Шершнев и не спорил.

— Через годик после того случая, — Коля-Николай рассказывал, поглядывая на Шершнева, полагая его здесь главным, — я дембельнулся, только домой не поехал, остался ещё на два года по контракту. Я ведь сам-то деревенский, нас там таких Иваньковых…, а из Твери, из института меня после первого курса забрили — сессию завалил.

— Лоботрясничал? — Генерал посмотрел с укоризной, как мама с картины "Опять двой-ка".

— Угу, всем бы так. У папки с мамкой таких, как я, ещё трое. Денег нет, а жрать…, про-стите, — Коля покосился на Марину Сергеевну, — кушать хочется. По ночам подрабатывал, а на лекциях задрёмывал. В общем, не вытянул. Военкомат тут, как тут. Сначала, как водится, учебка, потом с полгода туда-сюда, а уж потом в Чечню. Да я не жалею. С первого дня под началом у товарища капитана, спасибо ему за науку.

— Всегда пжалста, — улыбнулся, весь такой непривычный в штатском, хорошо пошитом костюме, примостившийся в кресле Полежаев.

Николай признательно покивал головой, будто кланялся.

— Вы даже не представляете, как я рад встрече, и с командиром, и с вами, товарищ ге-нерал. А вас, — Коля, сидя в кресле, всем телом повернулся к Вячеславу Владимировичу, — товарищ комбат, я сразу узнал, когда в гостиницу за мной заехали. После курсов на механи-ка-водителя я в мотострелковом под Рязанью служил, а аккурат перед вашим отъездом меня с пополнением в Чечню. Весной девяносто шестого. Вы меня, конечно не помните…

— Ошибаешься, сынок, я всех помню. У всех каскетки на темечке, у тебя на ушах дер-жалась. Да ты не смущайся. Паша мне говорил, что ты стал отменным бойцом. Это хорошо. А вот, как тебя на зону угораздило?

Коля, опустив голову, втянул воздух сквозь зубы, выдохнул чуть ли не со свистом, сжал костлявые кулаки. В горле стало сухо и жарко, как в паровозной топке.

— Подставили меня. Нет, честное слово! Мне врать, выгоды нет! — Парень внезапно за-молчал, ослабил галстук и, расстегнув ворот рубашки, прижал руку к ямке над грудью. Си-лился ещё что-то сказать — голос сорвался, на глазах выступили слёзы, лицо враз осунулось, на скулах заходили желваки. Засипел, словно подавился горстью песка.

— Ты по порядку, — Павел встал, коснулся рукой плеча бывшего подчинённого, — а я по-ка уважаемое собрание обеспечу напитками. Виктор Сергеич, можно в холодильнике пошу-ровать? Вон, у Кольки уже в глотке скрипит. Нет уж, Марина Сергеевна, я сам. Прошу! Ко-му соку, кому минералочки? Коньяк не предлагаю.

Так по-хозяйски приговаривая, Паша быстренько извлёк из встроенного холодильника запотевшие бутылки с "Нарзаном" и яркие упаковки с соком, водрузил всё это великолепие на столик.

— Стаканы в "плацкарте" — подсказал Шершнев, — в буфете.

Пока Павел бренчал посудой за перегородкой, в кабинете все молчали, но это молча-ние не имело ничего общего с тем неловким, натужным, про которое потом говорят, мол, "мент родился". Комбат, закрывая широкой спиной нижнюю часть окна, смотрел во двор, меланхолично перебирая пальцами портьерную бахрому; Марина Сергеевна, пристроив "ежедневник" на колене, что-то черкала в нём; Виктор Сергеевич сосредоточенно выгребал из широченного, двухстворчатого холодильника пакеты с орешками и кексами. И лишь Коля Иваньков, подсвечивая ушами, мысленно материл себя за несдержанность. Вот ведь грёбаная доля, втянувшись в войну, как в трясину, умирая и убивая, не раз постояв над бездыханными телами товарищей, собственной шкурой ощутив несправедливость системы, отмотав срок без вины, он уверился, что его душа стала жёстче сапожной подмётки. Ан нет! Встретил людей из той, из прошлой жизни, людей, которых безмерно уважал, и раскис.

Раскис, не раскис, а наивность давным-давно растерял, понимая, что интерес к его судьбе далеко не праздный. Люди задают вопросы и выслушивают ответы вовсе не для того, чтобы повздыхать, да пожалеть. Изощрённое зоной чутьё подсказывало, что этим ребятам, включая Марину Сергеевну, он для чего-то нужен. Сволочной, писклявый голосок гундел в уши, де, мол, привечают тебя только потому, что ты им надобен, иначе не стали бы с тобой вошкаться. Он это пищание урезонивал, вспоминая ту неподдельную радость, с какой Вик-тор Сергеич вчера тормошил его в толпе, растерянного и оробевшего. Встреча была, бес-спорно, случайной, никто не мог знать, что именно в этот день Николай выйдет из поезда на московский перрон. Значит, уже после генерал или комбат, а, может капитан, или все они вместе решили привлечь его к своим насущным делам. А раз так, то он не возражает. Он даже не мечтал влиться в такую команду — судьба сама распорядилась. И пусть они используют его, как хотят, он будет с ними до конца! Вот так, и никак иначе! Если, конечно, примут.

Из закутка выскользнул Павел, удерживая на ладони левой руки поднос, похожий на большой серебристый лист кувшинки. Пять высоких, тонкостенных, суживающихся кверху стаканов, сгруппированных посередине листа, действительно напоминали лепестки чудного прозрачного цветка.

Потеснив пакеты и бутылки, Павел поставил поднос на столик, напузырил в один из стаканов кипящей и стреляющей, ледяной минералки, и протянул стакан Николаю.

— Поухаживаю за гостем. Испей, вчерашний вечер, надо думать, ещё напоминает о се-бе?

— Спасибо, — Николай, сделав несколько глотков, прижал стакан к груди обеими рука-ми, — поймите, там, на зоне я худо-бедно свыкся с мыслью, что пять лет псу под хвост, что потеряны годы, которые я мог посвятить учёбе, что судимость невыводимым пятном будет преследовать меня всю жизнь, пачкая характеристики и резюме. Свыкся, но не было дня, чтобы я об этом не думал. Срок я получил за преступление, которого не совершал. Обиду, злость глушил, надо было выживать, не оскотиниться. Не я первый, не я последний. А вас встретил — появилась надежда. Вот и психую. Доля, блин…простите.

Он говорил горячо, его не перебивали. Марина Сергеевна ободряюще улыбнулась.

— Да вы не волнуйтесь. Николай, поверьте: мы — ваши друзья. Мне вот интересно, что вы такое вчера Виктору рассказывали, что он аж слезу подпускал?

— Мариша, — Шершнев погрозил сестре пальцем, — грешно хихикать над старшим бра-том. Я, между прочим, тоже имею право на чувства. Водочка, она, конечно, усугубляет, но рассказ Николая меня зацепил. Коля, будь другом, повтори для всех.

Павел, ещё раз коснувшись Колиного плеча, направился к своему креслу, на ходу при-хлёбывая из стакана, а комбат, отвернувшись от окна, столь выразительно кивнул, будто приказ зачитал.

Звукоизоляция кабинета была, что надо, уличные шумы сюда не проникали, слыша-лось лишь дыхание присутствующих людей, шорох одежды да потукивание генеральской трости — Виктор Сергеевич, не спеша, возвращался к своему креслу у рабочего стола, до-шёл, уселся, вопросительно уставился на парня.

Николай кашлянул, прочищая горло, обвёл взглядом кабинет, выбрал на дубовой пане-ли точку и, зацепившись за неё взглядом, заговорил.

— Можно и повторить, — он хмыкнул, — не в смысле, чтоб пожалели, а так — для ясности. Я, пока чужой срок мотал, решил: расшибусь, а должок верну. Только не подумайте, что мне слава Монте-Кристо не даёт покоя. Впрочем, да! Не даёт! Должна же быть в жизни справедливость, иначе… Я справедливость так понимаю: "Какой мерой меряешь, такой и тебе отмеряно будет". Да ай!

Его словно тряхнуло от чрезмерных эмоций, прорвавшихся сквозь блокаду деланной бравады, и он утихомирил их, ударив сжатым кулаком по колену.

— Тэ-эк, прошу прощения, что-то меня не туда понесло, не с того начал. Сами понимае-те — тема больная. Ладно. Я ведь планировал денег на контракте подзаработать на первое время, квартиру в Твери снять, в институте восстановиться на вечернем, чтоб, значит, учиться и работать. Многие так делают. Ну, а когда образование получу…В общем, перспективы самые радужные. Сначала всё шло, как задумано: квартиру снял в коммуналке, в ВУЗ поступил. Нормально! А вот с работой облом. Куда берут — там не платят, а где платят — там мест нет. Подумывал частным образом мастерскую по ремонту автомобилей организовать. В машинах прилично разбираюсь. Казалось бы, чего проще? Ага! Только меня там и ждали! Конкуренция жёсткая. Всё поделено, и всё под крышей. Это сейчас тогдашние проблемы выглядят ерундовыми, а в ту пору я маленько запсиховал. Нет, деньги были, однако, когда не всё ладится… Союз ветеранов Чеченской войны? Так его ещё не было. Афганцы были, но это другой коленкор. Короче, потыкался туда-сюда и как-то открываю местный "Рекламник", а там объявление, что, мол, требуются охранники в фирму, зарплата, мол, стабильная, то, сё. Дежурства: сутки через трое. Приём, мол, на конкурсной основе. Воины уволенные… Ну, сами, наверное тыщу таких объявлений видели. А чего ж, график для учёбы в самый раз. Пошёл. Взяли. Ещё радовался, придурок! — Коля засипел, отпил из стакана, который так и не выпускал из рук, и продолжил ясным голосом. — Приступил к работе и учёбе. Посильный труд и непосильный отдых. Вроде, как масть пошла. Охраняемый объект — небольшой двухэтажный офис с примыкающим к нему складским ангаром и огороженной площадкой со всяким хламом. На смене трое. Ничего сложного. Ключи сдал — ключи принял, через сутки свободен. В общем, как в романах: "ничто не предвещало…" Так и жил, и на восток забывал перекреститься, покуда гром не грянул. Можно ещё водички?

— Наливай да пей. Тут тебе официантов нету! — По-охотнорядски отозвался Павел.

Пашин ответ прозвучал бы обидно, чтоб не сказать, грубо, но широкая улыбка и обод-ряющий взгляд словно говорили: "Не комплексуй, приходи в себя, парень! Воспаряй орлом над собственной тщедушностью!"

И Николай воспарил! И улыбнулся в ответ, и, наконец-то, свободно вздохнул! И в этом вздохе, как капля щёлока в чистом озере, незаметно растворились и гнетущая горечь, и ско-ванность, и обида на весь белый свет, и робость перед присутствующими, и, чего греха та-ить, неосознанная до конца зависть к этим сильным и независимым людям. Он выпрямился в кресле, стряхнув наваждение волчьих законов зоны и ощущение ущербности, ясно поняв, что здесь он среди своих. Что люди рядом с ним ждут от него не просто рассказа, а чёткого изложения исходных данных, чтобы, основываясь на них, выработать определённый план и сделать шаг к неведомой ему цели. Пока неведомой.

Продолжил он по-деловому, без сипения и горестного сглатывания.

— Тринадцатого октября заступил на смену, как водится. Осень такая, знаете, жемчуж-ная — другого слова не подобрать. Листья почти опали, солнце сквозь тучки светит, но тепло и сухо, как в валенке с калошей. В такие дни настроение самое благодушное. Причин для беспокойства никаких. Сделал первый обход по графику. Кабинеты проверил — всё в ажуре. Чаю втроём попили, за жизнь поболтали, снова разбрелись по точкам ответственности, снова сошлись, снова поболтали. Ребята, надо сказать, со мной в смене вполне приличные. Спокойствие. Так незаметно вечер подошёл, потом ночь. Очередной обход по графику. Всё путём, как обычно. Ключи у меня от всяких подсобок и так, по мелочи. От директорского кабинета я, естественно, ключей не имел, от других кабинетов, впрочем, тоже. Бухгалтерия, отдел снабжения, отдел продаж — нам туда заказано. Ручки подёргал для понту и всё. Осел я в дежурке, значит, читаю конспекты. Моль не прошуршит. Перед сменой я обычно хорошо отсыпаюсь, да и армейские навыки ещё не растерял, поэтому ни в одном глазу. На нарах я много-много раз прокручивал события того дня, особенно той ночи. Событий, правда, до определённого момента, как таковых, не было, так, маленькие детали цепляются одна к од-ной, но восстановить могу, чуть ли не по минутам, если только башку размышлениями не свернул, не подогнал результаты под собственные подозрения. Ведь и так бывает? Ладно. Во всяком случае, точно могу назвать время, с которого начался мой многолетний персональный кошмар. Объект охраны располагался в промзоне, в полукилометре железнодорожная сортировка, автотрасса с подъездными путями рядом опять же, поэтому днём и ночью рычание проезжающих грузовиков сливалось с лязгом и гудками со станции. Вот этот самый привычный звуковой фон я воспринимал, как тишину. В три двадцать семь — я на часы автоматом глянул — поблизости неожиданно раздался натужный рёв КАМАЗа. Что, я работу КАМАЗовского движка не отличу? Почему неожиданно? Так подъезжающий грузовик непременно слышно издалека, а тут звук, будто с неба упал. Вы понимаете, о чём я? И сам рёв был какой-то…, я ещё подумал, мол, глушак накрылся. Одновременно я услышал, будто осколки стекла полетели, но уже над головой, прям в здании офиса на втором этаже. Каюсь, на гражданке нюх потерял, не сразу среагировал, а через секунду-две. А если бы и сразу… Сначала появилась такая смешливая мыслишка, мол, так ревёт, что стёкла лопаются. Потом мелькнуло, что это же посыпалось окно директорского кабинета со стороны нашего складского двора. Потом, на бегу уже, подумалось, что на окнах решётки и пока ничего страшного. Ну, а уж потом поймал запах гари.

Николай на секунду прикрыл глаза и снова очутился на лестничном пролёте в конторе фирмы.

…Он бежит вверх, почти не касаясь ногами ступеней. Ещё не верится в происходящее. Ну, что такого может случиться? Ерунда какая-нибудь! Второй этаж начинается с микроскопической, огороженной перилами площадки и чуть приоткрытых, стеклянных, двустворчатых дверей. В щелке меж створками клубится сизый дымок. Лишь тогда в первом приближении он начинает осознавать, что у дежурной смены большие проблемы. На площадке пирамидкой стоят три химически-пенных огнетушителя, а над ними торчит красная коробочка с кнопкой пожарной сигнализации под стеклом — пожарный пост. Коля ключами разбивает символическое стёклышко на коробке, резко вдавливает кнопку вызова пожарной службы, хватает ближайший огнетушитель, плечом расшибая дверные створки. Коридор. Запертые двери кабинетов. Направо директорская приёмная, именно оттуда по полу ползёт густеющий на глазах сизо-чёрный дым. Дверь в приёмную филёнчатая, хлипкая вылетает с одного плевка. А вот в святая-святых запросто не попадёшь — дверь особая. Николай, тараня разлетающиеся филёнки, успевает подумать, что бодаться в принципе ни к чему, один хрен до приезда пожарных в кабинет шефа не пробиться, да и те сходу вряд ли, разве что решётки вышибут на окнах. Тут без вопросов — предосторожность оправданная: там сейф с бабками, документация, за которую конкуренты готовы отстегнуть, может ещё какая хренотень. Думать-то думает, но дверь в приёмную всё же таранит, чтоб, значит, потом не обвинили в бездействии. Оп-паньки! Бронированная плита, исполняющая обязанности кабинетной двери — нараспашку! Подсвеченные пламенем клубы едкого дыма — горит бумага, горит пластик. Николай не задумывается, почему так, главное, он сможет хоть что-то предпринять до приезда пожарных. Перекинув рычажок на огнетушителе, и, перевернув красный цилиндр вверх тормашками, он бросается в проём. Очаг возгорания, вопреки опасениям, не так уж и велик: только-только занимается громадный письменный стол, полыхает оргтехника, тлеет паркет, пламя вылизывает портьеры, ещё что-то там трещит в углу. Пенная струя расходуется вхолостую, пока он выдирает шнур из розетки, но того, что осталось, хватает, чтобы довольно эффективно сбить жадные язычки с монитора и факса. Опадающая пена лужей растекается по столешнице. Пустой огнетушитель летит в сторону. Коля срывает портьеру, топчет на полу. Снова пламя. Ч-чёрт! Он бежит к инвентарю на входе, хватает оставшиеся огнетушители и с разворота в дым. Второй огнетушитель чуть ссыкнул и умер. Младенец способен на большее. Коля матерится сквозь зубы. Впрочем, матерится он непрерывно — как-то помогает, что ли? Зато третий! О-о! Элефант! Обливает всё, что пытается сдружиться со стихией огня. Раздаётся пронзительный визг-рёв пожарных сирен, топот ног сначала внизу, потом по лестнице. Коля удовлетворённо прислоняется к стене и только сейчас замечает, что дверца тяжёлого жаропрочного сейфа открыта настежь.

— В точности так всё для меня началось, — сказал Николай и охладил минералкой пере-сохшее горло, — а чем закончилось… Надо ли рассказывать, какой кипеж поднялся в офисе немного погодя? Пожарные, милиция и даже "скорая", наверное, чтобы хозяина откачивать. Он то плакал, то порывался меня укусить. Всё кричал, что разорён. Я лишь руками разводил. Ну не выстраивалась у меня никак логическая цепочка. Ну, скажите на милость: причём здесь грузовик? А разбитое стекло со стороны складского двора, а незапертая дверь в кабинет? Притом, что приёмная на замке. Нетронутые решётки на окнах и, наконец, распотрошённый сейф? А пожар? Если неизвестный деятель забрался в кабинет и всё это натворил, то куда он делся? Скрыться злоумышленник не мог! Даже в суматохе мимо меня разве что легендарный ниндзя мог проскочить. Я ведь, между прочим, хоть и бывший, но разведчик. Нет, что вы, я и не собирался какие-то версии выдвигать! Для себя понять хотел: что же здесь происходило? Но в тот момент я так и не сумел сложить два и два, а потом нас по одному начали допрашивать, не отходя от кассы. Я рассказал, как было. А потом меня арестовали…Я вас ещё не утомил?

Вопрос прозвучал достаточно нахально, но, поскольку Николай адресовал его Марине Сергеевне, демонстративно повернувшись к единственной в этой компании женщине, муж-чины промолчали, оставив решение за дамой.

Марина Сергеевна мягко, лучисто улыбнулась.

— Николай…

— Можно просто — Коля, — поспешно вставил Николай, и в его голосе послышалась про-сительная интонация, а уши загорелись.

— Спасибо Коля, — оценила Марина Сергеевна проявленное парнем сочетание хитрости и простодушия, на её лице блуждала улыбка любящей королевы-матери, — вы сегодня зав-тракали?

— Д-да нет, н-не хотелось, как-то.

— После вчерашнего, — хохотнул Павел, тактически продолжая разыгрывать роль казар-менного остряка, но, поймав взгляд комбата, приложил палец к губам, мол, всё — меняю ам-плуа, — Вячеслав Владимирович, да Николай всё видит и всё понимает, а скоморошество моё — что-то вроде психотерапии. Ей богу, ну идут же люди к психотерапевту, прекрасно пони-мая, что врач — не чудотворец. На что они надеются? Да, в конечном счёте, на проявление внимания к ним, на душевность, которой им недостаёт в повседневной жизни. А сопутст-вующая психодиагностика и различные рекомендации рассматриваются ими всего лишь, как довесок к общению, пусть даже оплаченному. И это установленный факт! А я от всей души.

После такого заявления всем почему-то стало весело и свободно.

— Друзья, — повысила голос Марина Сергеевна, — предлагаю отобедать!

— Согласен! — Подержал Шершнев, глаза его хитро блеснули. — Чем-нибудь необременительным. Шашлыком из осетрины с гарниром из спаржи под грибным соусом, к примеру.

— А ты, гурма-ан, Витя, — пророкотал дядя Слава, — что может быть непритязательнее и вкуснее русских пельменей? Особенно если на десерт подать сухое красное и фрукты.

— Самые коварные гурманы, это те, которые закусывают водочку квашеной капустой, а на чёрный хлеб кладут розовое сало, — парировал генерал, — и я из таких. Кто "за"?

"За" проголосовали единодушно.

Николай вертел головой и улыбался, он отлично понимал, что всё это немножечко представление, спектакль для одного зрителя, но не имел ничего против — визит к психоте-рапевту.

Перед поездкой в ресторан комбат неожиданно заявил, что они с Павлом плотно позавтракали и на обед пусть особо голодные отправляются без них, а он и Павел займутся неотложными делами и обязательно дождутся возвращения, поскольку беседа ещё не окончена. И ещё: он настойчиво порекомендовал Николаю загримироваться.

— Это необходимо, — заявил он, — потом объясню.

Полежаев на минутку исчез и вернулся в кабинет с чемоданчиком, в котором, как вы-яснилось, хранились маскирующие личину причиндалы. Колины уши замаскировали чудес-ным и ничуть не мешающим париком, приклеили небольшие усы в цвет, глаза закрыли оч-ками с радужными стёклами в тонкой оправе.

Марина Сергеевна придирчиво осмотрела произведение Пашиного гримёрного искус-ства и молча подняла вверх большой палец.

Павел также молча подвёл Николая к зеркалу. Из зазеркалья на Колю смотрел эффект-ный бизнес-мальчик из тех, что разъезжают на крутых иномарках, решают масштабные дела, иногда общаются с прессой и всегда обедают в дорогих ресторанах.

— И впредь без грима никуда! — Сурово сказал Вячеслав Владимирович.

Николаю захотелось, взяв под козырёк, щёлкнуть каблуками, но он лишь кивнул, слег-ка приподняв руку.

— Я учту ваши пожелания, Вячеслав Владимирович, напомните об этом моему секрета-рю.

Марина Сергеевна дважды сомкнула ладони, обозначив аплодисменты, Виктор Сер-геевич деловито кивнул, будто ничего другого не ожидал, а Павел с полупоклоном указал на выход.

— Машина подана, господа!

 

Гадкий утёнок

Обедали в ресторане при гостинице, в которую Шершнев вчера определил Николая на постой, только не в главном зале, а в отдельном, уютном кабинете.

— За депутатами Госдумы журналисты, конечно, постоянно не следят, но лучше побе-речься от случайного взгляда. Москва — город узкий. Если какой-нибудь щелкопёр намы-ленный ненароком засечёт в моей компании молодого бизнесмена, тут же начнётся заварушка: "Кто таков? Какие такие у них общие дела? А не пахнет ли здесь коррупцией?" и так далее. Нам это надо? А гостиница, чтоб ты знал, наша, то есть Союза офицеров. Вчера под этим делом, наверное, и не заметил, как тебе выделили номер, даже паспорта не спросив? И не спросят. И милиция с проверкой не заявится. В этом преимущество здешних стен. Так, что будем заказывать?

Трапеза протекала в молчании, лишь изредка расцвечиваясь фразами типа: "Коля, по-дайте мне, пожалуйста, вон тот соусник, нет, рядом. Спасибо". Что интересно, Николая молчание само по себе не тяготило. Бывает ведь и так: сойдутся вместе люди по какому-нибудь делу, обсудят, и вроде бы более-менее симпатизируют друг другу, можно бы и поговорить на отвлечённые темы ради приличия, но кроме деловых фраз ничего на ум не приходит. Собеседники напрягаются — нет контакта. Бывает, но не в данном конкретном. А здесь за столом царило полное взаимопонимание, никто из присутствующих не испытывал потребности в пустом разговоре — всему своё время, будет нужно и слова придут сами.

Откушали без экзотических разносолов, но сытно. Доминирующим блюдом на столе, как и предсказал дядя Слава, оказались шикарные пельмени в окружении различных при-прав и соусов. У Коли, при виде этого великолепия, подтянуло живот — пельменей он не пробовал лет пять с хвостиком. А если честно: за эти прошедшие годы ему ни разу не дове-лось харчеваться вкусно и обильно. Вчера, насильно усаженный за ресторанный столик, он просто не знал, как себя вести, вяло ковырял вилкой что придётся, а потом быстро захмелел и что ел, и как, и сколько — память не сохранила. Сегодня по началу он тоже чувствовал себя за столом неловко, всё побаивался чего-нибудь опрокинуть или обмишуриться со столовыми приборами, но, поняв, что за ним никто не наблюдает, принялся метать со скоростью роторного снегоуборщика. Под фрукты места в желудке уже не осталось. Ел глазами.

Не отпал насосавшимся клопом, не отрыгнул по-купечески — сел прямо, промокнул гу-бы салфеткой, осмотрелся. Убранство кабинета словно продолжало тему сталинских интерьеров, как в офисе на Арбате — один в один: такие же дубовые панели, строгие стулья, зелёная ковровая дорожка, тяжёлые драпировки. Аскетизм и роскошь, и хрен определишь, где начинается роскошь, и где заканчивается аскетизм, но Коле понравилось. Ему не могло не понравиться, будто с улицы шагнул в другое измерение. Жаль, всю жизнь в гостях не проведёшь. Сия нехитрая и несвоевременная мысль вернула его к делам насущным, настроение чуток испортилось, совсем чуть-чуть, и даже не испортилось, а изменилось, перетекло в другое русло, не оставив места сытому благодушию. Однако всё равно — кайф!

— Коля, почему вы не едите фрукты? — Заботливо поинтересовалась Марина Сергеевна.

— Спасибо, я бы с удовольствием, но уже не могу проглотить ни кусочка.

— Если не ошибаюсь, русский физиолог Сеченов, — пробормотал генерал, прихлёбывая сок, — как-то выразился в том смысле, что еда, это одно из интимнейших проявлений обще-ния человека с окружающим миром. Предлагаю после столь напряжённого интимного об-щения вернуться к делам не менее щепетильным и, пожалуй, более серьёзным. Поехали?

А ещё через полчаса в кабинете Шершнева вновь собралась прежняя компания.

Как-то само собой вышло, что слово взял Вячеслав Владимирович.

— Николай, — начал он, расхаживая по зелёной дорожке взад-вперёд, — я думаю, ты уже давно сообразил, что наш интерес к тебе лично и к твоей судьбе выходит за рамки чисто дружеского участия. С Виктором Сергеевичем, а особенно с Павлом Петровичем ты знаком по Чечне, и эти люди, как я понял, пользуются твоим полным доверием. Подожди, дружок, знаю, что ты хочешь сказать, мол, не просто доверием, а уважением, граничащим с прекло-нением. Правильно? Твои уши подтверждают мою правоту. Не обижайся на незамыслова-тую шутку, это всего лишь попытка укрепить связавшую нас верёвочку. Для чего мне это нужно? Так вот, э-э с господином генералом и с твоим боевым командиром всё более-менее ясно, но… с Мариной Сергеевной ты познакомился только сегодня, а во мне ты узнал быв-шего комбата, с которым пару раз столкнулся несколько лет назад. То есть, по сути, Марина Сергеевна и я — люди для тебя чужие, однако ореол безусловного доверия к знакомым тебе офицерам, автоматически распространяется на остальных здесь присутствующих. Рано или поздно ты задашь себе вопрос: "А с какой стати?" Не спеши возражать. Ты уже не восемна-дцатилетний первогодок и разучился пускать пузыри. В свои двадцать шесть тебе довелось столкнуться и с войной, и со смертью, и с предательством, и с несправедливостью. Пройдёт эйфория от нечаянной и многообещающей встречи, и ты встанешь перед выбором, вот тогда появятся сомнения. И тогда, усомнившись в правоте и пользе выполняемой работы, ты, не-ожиданно для себя самого, тьфу, тьфу, тьфу — разуверишься в нашей порядочности, и накро-ется задуманное дело медным тазом. Может такое случиться? Сплошь и рядом убеждения меняют отнюдь не подонки, те отлично видят свои выгоды, а люди, вечно ищущие сермяж-ную правду. Тем более что твоё задание будет связано с риском для жизни, и понадобятся предельно жёсткие, безжалостные действия по отношению к противнику. А для этого, Ни-колай, необходимо безоговорочное доверие к своим соратникам и чёткое осознание собст-венной правоты, чтобы потом не мучиться по поводу и без, чтобы не посещали мысли типа: задурили голову, объехали на кривой козе, вербанули, как лоха! Итак, всё ранее сказанное сводится, в сущности, к двум вопросам: можешь ли ты доверять нам, и можем ли мы дове-рять тебе? Эти вопросы можно слить в один: какова степень нашего взаимного доверия? Не спеши, подумай, проанализируй своё нынешнее состояние. От искренности и достоверности ответа зависит очень и очень многое, в том числе человеческие жизни. А пока ты думаешь… Ты не дурачок и, надеюсь, нас за таковых не держишь. Да не подпрыгивай ты! Мы все прекрасно понимаем, что в данное время ты чувствуешь себя Золушкой, чудесным образом попавшей на бал, и боишься, что по причине твоего несогласия карета превратится в тыкву. Ну, хорошо, если тебе не нравится сравнение с девочкой — сравним тебя с гадким утёнком. Суть всё та же. Есть такая мыслишка? И не кривись. Тебе только кажется, что ты выше этого, а в подсознании заноза сидит. Так вот, если твоё решение будет отрицательным, ну, скажем, считаешь, что уже достаточно навоевался, настрадался, тянет к нормальной, спокойной жизни — так и скажи. Союз офицеров в любом случае поможет тебе встать на ноги: и работу подыщем, и на учёбу направим. Никаких обид, потому что к нашему делу нужно быть психологически подготовленным. Ещё добавлю: в случае согласия тебе придётся играть роль человека обиженного, озлобленного и жестокого. Фальшь в такой игре может оказаться смертельно опасной. Подробнее не могу. Думай. Да, хотел предложить и отвлёкся, то есть пока в твоей голове созревает решение, ты мысли о будущем отодвинь в сторонку — сами дозреют, а поведай нам о временах прошедших. Как тебя упекли за решётку? Из того, что ты нам рассказал, не вытекает, данных для обвинения маловато.

Вячеслав Владимирович, давая понять, что речь окончена, прошёл к пустующему креслу и легко, как юноша опустился на жёсткое сиденье.

Само собой, все смотрели на Николая. Его лицо выражало безмятежность и уважи-тельное внимание, руки спокойно лежали на коленях. Но какие чувства клокотали в его ду-ше! Он испытывал великолепное в своей чистоте торжество! Ему поверили, он нужен, ему готовы предложить дело, опасное и оттого ещё более значимое! А он согласен. Да что там: он страстно желает включиться в работу. Для него лично вопрос доверия к новым соратни-кам вообще не стоял. Какое нафиг доверие-недоверие? Даже думать на эту тему не хотелось. Преданность — вот единственно верное слово, максимально полно отражающее настроение. И никаких сомнений! Николай знал: эти люди просто не могут заниматься грязными делами. Кроме того, сознательно или бессознательно, они помогли ему справиться с горячечной, непреходящей болью, чёрной и липкой, угнездившейся на самом донце души чуть больше пяти лет назад. Эта боль долгими ночами на нарах исподволь подтачивала его психику, надрывала сердце, и вот она прошла, приказала долго жить. Господи, как полегчало на сердце! Появилась уверенность, и вместе с ней пришло ощущение силы. Самое главное — он не одинок! Чувство одиночества, поселившееся в груди в обнимку с липкой болью, растаяло бесследно.

Ещё, глядя на бывшего комбата, он испытывал удивление, и даже некое мистическое восхищение. Всего пару часов назад этот немолодой человек представлялся Николаю таким респектабельным чиновником, важным, серьёзным и молчаливым. Но когда он заговорил жёстко и напористо, то круто преобразился, будто внутри этого колоритного, но до поры достаточно обыкновенного человека неожиданно включилась мощная силовая установка. Глазами, ушами, всей кожей и даже вкусовыми рецепторами на языке Николай улавливал исходящую от Вячеслава Владимировича гипнотическую энергию. Казалось, в нём таится нечто большее, чем действующая на окружающих, но всё же человеческая сила — какая-то ураганная магия, не подавляющая, но подпитывающая своей неисчерпаемой энергетикой.

За три без малого года службы в разведроте у Полежаева Николай приобрёл очень приличные бойцовские умения, шутя ломал полешки и крушил кирпичи пяточкой, коленкой, локтём или ребром ладони. Но Паша, усиленно натаскивая молодёжь, не считал подобные фокусы вершиной боевого искусства. На войне учатся быстрее, там не бывает победы по очкам, а проигранная схватка, как правило, означает смерть. Ребята умели бесшумно и молниеносно двигаться в кромешной темноте, сильно и точно метали не только ножи, но и любые предметы тяжелее пера, в их руках каждая фитюлька превращалась в смертоносное оружие, и они владели жестоким рукопашным боем, грубым и чрезвычайно эффективным, когда один боец в считанные секунды вырубает полдюжины здоровых мужиков. Как ни странно, шофёр-универсал Коля Иваньков слыл одним из лучших. Николай, как любой молодой мужчина, втихаря гордился своим мастерством, но в обыденной жизни никогда и нигде его не демонстрировал — Павел, провожая умелого бойца на гражданку, настоятельно советовал не кичиться силой и ни под каким видом не применять наработанное грозное оружие.

— Ты ещё живёшь войной, Коля, пройдёт, быть может, не один год, прежде чем ты свыкнешься с мирной жизнью. А пока тебе придётся держать себя в узде, иначе ты станешь слишком опасен для окружающих. Ни в какие секции боевых искусств не записывайся, на татами не выходи и вообще не стремись сделать спортивную карьеру. Это уже не твоё.

Николай понял правильно. Выполняя наказ капитана, он взнуздал впитанную в печён-ку постоянную агрессию, готовность к жёстким действиям. В большинстве мужчин, и в два-дцать, и в сорок лет живёт невольный, неподдающийся разуму, атавистический инстинкт самца, ревниво оценивающего возможности соперника, готового в битве отстаивать своё превосходство. Обыкновенный молодой парень Николай не являлся исключением. Так вот, холёного чиновника, каковым спервоначалу предстал Вячеслав Владимирович, он бы оце-нивать не стал по причине незначительности соперника. Но сейчас перед ним стоял совсем другой человек, и Коля безоговорочно признал его превосходство.

Павел бодро подмигнул, мол, такие дела, друг мой, Колька, то ли ещё будет. Николай, кивнув в ответ, улыбнулся.

— Я готов, и с превеликой радостью. Хочется, знаете ли, выговориться за все годы. На зоне-то я всё больше отмалчивался, там откровенность не в цене. А арестовали меня не с бухты-барахты, а на основании "неопровержимых" улик. Представьте себе, нас ещё допро-сить не успели, пожарники касками только-только дым разогнали, а какой-то прокурорский чин среди ночи шустренько уже поручил ментам произвести обыск по месту моего прожи-вания. И что вы думаете? Нашли-таки! На полке в шифоньере под разными там полотенцами лежала стопочка дензнаков в заклейке с росписью главного бухгалтера фирмы. Купюры в таких заклейках иначе как из сейфа попасть в мою комнату не могли. Там же обнаружили самопальные ключи от бронированной двери в кабинет. По всему выходило: это я, дурак, сейф подломил, а денюжки заховал до того "надёжно", что даже упаковку содрать поленился. Ума не приложу, в кого я такой умный? Денег нашли всего-ничего — десять тысяч, сотенными, хозяин же талдычил о десяти миллионах. Где остальные? Ответ на этот смешной вопрос дала моя квартирная хозяйка баба Натаха, кстати, фронтовичка, и честность её не оспаривается, а то, что она совсем старенькая, немощная, плохо видит и ещё хуже слышит, так это никого не насторожило. Короче, по её словам, где-то после полуночи хлопнула входная дверь. Она спросонья окликнула, типа: "Коля, ты?" А вошедший, якобы, ответил: "Я, баба Натаха, спи. Мы с приятелем не надолго". И вправду, минут десять пошебуршали и ушли. Чувствуете интригу? Прямо на блюдце меня — преступника такого малохольного поднесли. Что интересно: у моих напарников по дежурству обыски не проводили — сразу ко мне. Ну, скажите, товарищ капитан, вы меня знаете, я, конечно олух, но не до такой же степени?

— Подтверждаю, — хмыкнул Павел, — олух, это точно, но, действительно, не до такой степени. А если серьёзно, то вывод плавает на поверхности, как это самое, и душок от него соответствующий. Подставили тебя, Коля, и даже не очень напрягались для правдоподобия. Полагаю, лично Николай Иваньков им был не нужен, а подыскали они э-э…для отпущения. Угу, угу, за козла отвечу. Ты чего рот до ушей растянул? Я сказал что-то смешное?

Николай с трудом стёр с лица улыбку.

— Да вот, вспомнилось к месту. Через пару часов после ареста меня допрашивал лейте-нантик один, усатенький такой, молодой, немногим меня постарше. В свою речь он всё вре-мя для связки вставлял "это самое". Вот мне и подумалось: под "этим самым" он подразу-мевал то же, что и вы, товарищ капитан? У того лейтенанта с подбором слов вообще были проблемы, будто в язык гантеля завёрнута. А выражался он примерно так: "Значит, вы, это самое, назовите своё имя, фамилиё, отчество, год, когда, значит, это самое, родился". Было бы смешно, только перед допросом в камере мои руки завели за спинку стула и сковали на-ручниками, как какому-то буйному и особо опасному. Ладно, думаю, потешатся да отвянут, поймут, что я здесь не при делах. Вообще, допрос вёлся как-то вяло. Лейтенант всё требовал назвать имя сообщника, присвоившего деньги, но было видно, что пропавшие деньги его не сильно колышут, словно бы весь разговор затеян ради бумажки. Вот, думаю, работничек. А потом он на меня попёр. В Чечне, мол, воевал? Героем себя, мол, мнишь? Вы, мол, там, не-бось, только с женщинами да детишками геройствовали, а от мужчин дристали. Прошу прощения. Вспомнил я погибших товарищей и говорю: "Лейтенант, у тебя ус отклеился". Он аж заверещал. "Ах, ещё на месте? — спрашиваю. — Ну, так щас отклеится". И закатал я ему пяточкой в челюсть, не сходя со стула — руки-то за спиной. Вполсилы, чтоб не зашибить. Он кувыркнулся и притих. Сержанты, видимо, за дверью торчали, заскочили и ну меня прессовать, но тоже вяло. Ей богу, сонное царство. Больше я этого летёху не встречал. И, что интересно, на суде этот факт не всплыл, вроде как и не было никакого случая нанесения тяжких телесных сотруднику при исполнении. А ведь челюсть я ему непременно сломал. Да и сам суд был каким-то странным, скоропалительным, что ли. Я ведь так и не сознался — не в чем, и денег не нашли, а впаяли по минимуму. А на зоне… Мазу не держал, но… Блатные прознали по своим каналам, как я вмазал лейтенанту и зауважали. Срок тянулся без особенных проблем. Работал, дисциплину соблюдал, всему начальству машины до ума доводил, в театральной труппе подвизался в эпизодах. Начальство хлопотало о досрочном, но бумаги почему-то ходили долго. Освободился всего на пару месяцев раньше срока, в первых числах августа — и то хлеб. Ну, что ещё? Всё, пожалуй.

Шершнев согласно кивнул, пальцами выбил дробь на крышке стола.

— С этим ясно, — веско подытожил он, — но ты мне ещё рассказывал, как тебя после ос-вобождения некие личности взяли в оборот.

— А, ну да, было дело. Собственно, я за тем в Москву и приехал.

— Ну, ну, — подбодрил комбат.

Николай почувствовал, что именно с этого момента начинается главный разговор. От него ожидают какого-то важного сообщения. Но какого? Он постарался сосредоточиться на недавних событиях.

 

Работодатель

Он сидел на лавке в зале ожидания небольшого железнодорожного вокзала, придержи-вая вещмешок на коленях. В кармане немного заработанных кровных, справка об освобож-дении и билет в общий вагон на проходящий до Москвы. Вот она, долгожданная воля, оформленная в виде заплёванного перрона, зачуханного станционного зала с грязными де-ревянными скамьями, с вездесущими цыганами, расположившимися на ночлег в грудах пё-строго тряпья, со снующим и лязгающим на дальних путях тепловозом. Пик первородного возбуждения уже миновал, сохранилось ощущение удовольствия и лёгкости, от простейшей на первый взгляд мысли: отныне он сам себе хозяин!

До пассажирского поезда ещё восемь часов, потом двое суток до столицы в перепол-ненном вагоне, скорее всего без лежачего места. Наплевать, пять лет отсидел, ещё пару су-ток выдержит. Зато насмотрится на осенний лес от Урала до центральной полосы, полюбу-ется сквозь мелькание косых ферм на большие и малые реки с головокружительно растяну-тых над водой железнодорожных мостов, на всероссийское раздолье, по которому отчаянно тосковал. Стоянки, вокзалы, станции, перроны, посадки-высадки. Он наконец-то увидит красивых женщин, фланирующих вдоль поезда. Ведь пользуются же они услугами железной дороги? Это была прямо-таки необоримая потребность: для начала хотя бы насмотреться на красивых женщин, впитать в себя предвкушение секса, которого был лишён на долгие пять лет. Он осмотрелся. Жаль, что в этом обшарпанном зальчике нет женщин, и вообще людей всего-ничего: кроме цыган ещё парочка молодых офицеров, старик с большущей корзиной, да в углу шепчутся какие-то потёртые личности.

Ладно, подождём, прокатимся. Ну, а потом по трассе Москва — Тверь автобусом до родного посёлка, приросшего к берегу Иваньковского водохранилища — это всего сто кило-метров, и дома. А что он будет делать дома? Да, блин! Мысль о доме не радовала, скрадывая чувство всеохватного умиления, как пресловутая ложка дёгтя, а скорее, как какашка, при-сохшая под хвостом симпатичной лохматой дворняги. Причина понятна, как счёт на паль-цах: перспективный парень уехал в Тверь за высшим образованием, а вернулся через много лет с судимостью. Позорно. Выбора, однако, нет, надо вставать на учёт в райотделе по месту постоянной прописки, получать паспорт, ибо без удостоверения личности ты не человек. А дальше? А что — специальность в руках. Слесарь по ремонту автомобилей Николай Иваньков! Звучит. Постоянные автолюбители-просители, левый приработок, жена, дети, быт, пол-литра за ужином, потом две. И так пожизненно. О том мечтал? Вот тебе и воля — грёбанная доля. Эйфория откатила, настроение подпортилось. Он опустил голову на вещмешок и, наверное, задремал. Очнулся оттого, что кто-то лапнул за плечо.

— Далеко подался, земеля?

Он вскинулся, насторожённый и немного злой.

Перед ним стоял один из тех, потёртых. Рослый жлоб, пожалуй, на голову выше Нико-лая. Только какой-то скользкий, будто зоной опущенный. И глаза бегают.

"Этому-то, что надо?"

— А тебя, — процедил он сквозь зубы, — здороваться не учили?

— Да ладно, — "скользкий" зачем-то посмотрел поверх его головы в угол, — все свои. Может, в картишки?

— Не на что, — буркнул Николай, — руку убери.

Жлоб руку не убрал, наоборот, скрючил клешню, комкая ватник.

— Ну, тогда так пойдём. Хозяин побазарить хочет.

"Хозяин? Кому хозяин?"

Казанком большого пальца Коля легонько тюкнул жлоба под локоток, точно в нужное местечко. Это не больно. Вроде лёгонького удара током. Приёмчик так себе — малоэффек-тивный, однако рука немеет секунд на тридцать. А больше и не надо.

Потёртый верзила удивлённо схватился правой рукой за повисшую вдоль тела левую.

— Ты чё? Ну…!

Он, похоже, хотел грязно выругаться или выцедить сквозь толстые губы что-то угро-жающее, но наткнулся на колючий взгляд и осёкся.

Николай продолжал сидеть на скамье в обманчиво расслабленной позе, и лишь при-стально сощуренные глаза, словно вцепившиеся в лицо жлоба, говорили о его готовности к действию. В колонии он имел опыт общения с этой породой, и знал, как себя вести со всякой шушерой, научился отпугивать. Обычно, у таких вот мелких уголовников, поотиравшихся в местах заключения, вырабатывается особое чутьё на опасность, они очень хорошо чувствуют человека слабого, такого обязательно постараются прижать, взять за горло, сломать, сделать рабом, но с сильным они никогда не связываются — себе дороже. Разве что кодлой на одного. На парня, впервые попавшего на зону, кое-кто из подобных типов попробовал наехать. Как наехали, так и отъехали, а, вернее, отползли, во избежание более серьёзного травматизма. Скорее всего, шакалы, собравшись в стаю, забили бы кусачего щенка — замолвить-то словечко некому, но на зону, от кого и кому положено, пришла малява, как непокорный пацан отоварил мента, и Колю раз и навсегда оставили в покое, признав за ним право кусаться.

Николай видел, как наглая ухмылка на лице "скользкого" жлоба сменяется растерян-ностью. Захотелось молвить что-нибудь веское, типа: "Я дважды не повторяю", — но это бы-ло бы явным перебором.

Тип удалился, сохраняя по возможности независимый вид, остался неприятный осадок. Коля посмотрел на часы, как медленно тянется время. Он, было, собрался снова подремать, но в мозгу пискнул тревожный зуммер — с улицы в зал ввалились два быковатых парня в ментовской форме, с притороченными к поясам дубинками.

Ну, заглянули стражи порядка, ну и что? Однако зуммер в голове не утихал.

Один бычок остался в дверях, другой направился прямо к Николаю. Остановился на-против, в глазах презрение и хамоватая уверенность в собственной непогрешимости.

— Документы!

Вот так, без предисловий и реверансов, хотя по правилам должен бы представиться.

Николай встал, чтобы не смотреть на сержанта снизу, и, вынув из кармана справку об освобождении, протянул бдительному стражу.

— Тэ-эк, — парняга не спешил, — значит, освободился?

— Так точно! — Отрывисто бросил Николай, в полном соответствии с воинским уставом, не хотелось более ни в чём походить на зека.

Сержантская челюсть пошла вперёд, глаза налились дурной кровью.

— Ты под солдата-то не канай, блатата! — В голосе послышалась угроза.

Колька трусости не прощал ни себе, ни другим. Он тоже упрямо выдвинул челюсть.

— Я - старший сержант запаса. До срока — три года в Чечне, в разведроте.

Брякнул и пожалел — доказать-то не может. Но, видимо, столько гордости и убедитель-ности было в его словах, что милицейский сержант поверил сразу, безоговорочно, без бу-мажных доказательств.

Сержант как-то сник.

— Бля, — сказал он, — а я на афгано-таджикской… Я тебе верю. Знаешь, почему? По тону. Я своих за версту… Как же тебя на зону-то, братуха?

— Фирмач подставил.

— Мочить надо! — Рявкнул бычок.

Николай улыбнулся.

— И это говорит блюститель?

Парень неумело оскалился.

— Какой я тебе блюститель? Говновоз я! Видишь лычки? С ними с границы пришёл, с ними сколько лет и хожу. Другие не светят. А что ты хочешь с моими пятью классами? Ме-ня сначала в стройбат хотели, да как раз на границу смертники понадобились. Отправили. Таких не жалко. Там я был человеком, а здесь…, - он вернул справку и вдруг зашептал ско-роговоркой, — слышь, чего скажу. Я ведь не сам к тебе сунулся, попросили меня. Тут один крутой бизнесмен уже не первый год самолично вербует таких, вроде тебя, кто из колонии. Не всех, конечно, а к кому интерес есть. У него тут всё схвачено, наш капитан перед ним на цырлах ходит. Вот он меня к тебе и направил. Вербовка всегда с проверки документов начи-нается. Зачем ему это надо? А хрен его… Работёнка, видать, денежная. Про всех не скажу, только я одного зека запомнил, его барин тут при мне несколько лет назад обхаживал, а че-рез год смотрю, приезжает этот завербованный сюда на крутющей иномарке. Делай выводы.

Коля заинтересовался.

— А не помнишь, как того зека звали, может, знакомый?

Сержант пожал плечами.

— Не, не помню. Хотя, постой. Грузинская такая фамилия. Вроде как Жора. Жорадзе? Жорания? Как-то так.

Коле вспомнилась фотография на Доске Почёта в Красном уголке ИТУ. Среди уважае-мых людей особо выделялся Жордания Илларион Константинович. Легендарный Дато, ос-нователь и первый продюсер зоновской театральной труппы. Самого Дато Николай не за-стал, тот освободился несколькими месяцами ранее, а вот с его преемником Игорем Вавило-вым даже сдружился.

— Может, Жордания?

— Точно, Жордания! Знавал?

— Понаслышке. Лет пять прошло.

— А я что говорю? Бизнесмен, вербовщик этот сюда давненько наезжает. Тока он всегда точно знает, кто ему нужен. Теперь вот ты понадобился. Знать, чем-то ты ему интересен. Так ты это, подумай. Глядишь, повезёт. Ну, давай, братуха, удачи.

Бычок подмигнул, руки, однако, не подал. Развернулся и пошёл. А Николай присел и задумался.

Это что же получается? Есть люди, занимающиеся неизвестным бизнесом. Им для че-го-то нужны бывшие зеки. Не кто попало, а избранные по каким-то критериям. Скажем, Да-то — авторитетный вор. Человек по-своему порядочный. С понятием. Если б захотел, давно бы короновался. Не хочет. Одиночка. А я? Я тоже одиночка. Ну и что с того? А, может, и вправду — шанс? Хрена ли мне в деревне. По жизни тащить свою ущербность? Ладно, чего гадать, если нужен — зацепят.

С этой мыслью Николай снова ушёл в полудрёму. В голове всё перепуталось, время исчезло, и он уже не мог определить, как долго пускал слюни, может, миг, может, час. Оч-нулся, когда пространство вокруг него заколыхалось и заскрипело. Дёрнув головой, он от-крыл глаза. Оказывается, шаталась и скрипела хлипкая скамья, какой-то дядька усаживался рядом. Николай утёрся кулаком и посмотрел на нового соседа.

— Я вас потревожил? — Вежливо поинтересовался сосед.

Коля обвёл взглядом зал, кругом пустующие скамейки. К месту — не к месту на ум пришёл старый анекдот: "Сидит Петька на рельсе, подходит Чапаев…". Такая свежая мысль заставила встрепенуться и приглядеться к соседу. Дядя присел неспроста. Без вопросов.

— Без вопросов, — озвучил Коля последнюю, пришедшую на ум мысль.

— Спасибо, — простенько ответил подсевший.

В этом зальчике он смотрелся селёдкой на ёлке. Вокруг сплошные вылущенные шиш-ки, и вдруг селёдка. Шишки смотрят и думают: "Как её сюда занесло? Не нашего поля яго-да". Так ягода или селёдка? Блин, о чём думаю?!

Мужик действительно казался в данной обстановке чужим, и по форме, и по духу. До-рогой плащ, доро…, да всё на нём дорогое. Самоуверенный.

— Я, собственно, хотел с вами поговорить, если не возражаете.

Коля промолчал. Разговор всё равно уже начался. И потом, ему самому было интерес-но. Прозябание в заштатном посёлке не привлекало, возможно, у него появится выбор, а от-казаться никогда не поздно.

— Да, да, — продолжал между тем мужчина, — конкретно с вами. Николай Фёдорович Иваньков, если не ошибаюсь? А меня зовут Алексеем Алексеевичем. Я к вам по делу. Ува-жаю молчунов, Николай Фёдорович. А чтобы у вас не было сомнений по поводу моей осве-домленности, и, скажем так, правильности выбора, я схематично, если позволите. Итак: Иваньков Николай Фёдорович, год рождения — семьдесят восьмой, место рождения — посё-лок Иванькино, что на берегу Иваньковского водохранилища. После десятого класса посту-пил в Калининский, теперь Тверской технологический, отчислен после первого курса — завалил сессию. Призван в армию. Армейская специальность — механик-водитель. Три года в Чечне. Две медали за отвагу. Не очень-то вас там баловали наградами. В фирме, где работал после демобилизации, похитил крупную сумму денег. Осуждён на пять лет — вообще-то, дело мутное. Легко пускает в ход кулаки. Во время следствия нанёс побои офицеру милиции. На второй день пребывания в ИТУ избил троих…, замяли. Продолжать?

Коля отрицательно мотнул головой.

* * * *

…Коля мотнул головой и скосил глаза на Пашу Полежаева.

— Вот так просто взял и выдал, чуть ли не всю подноготную. Я ошалел! Прикиньте: вы-хожу из заключения, добираюсь до вокзала, покупаю билет на поезд, сижу, жду, никого не трогаю, и тут вокруг начинается свистопляска. Сначала какой-то хмырь пристаёт, потом мент со своими откровениями, а потом появляется джентльмен весь из себя и наизусть зачитывает моё личное дело. Выходит, он сведения обо мне специально собирал. Значит, я ему нужен и разговор пойдёт без дураков.

Николай, сделав многозначительную паузу, с удовольствием отпил минералочки из стакана.

— Интригуешь, мастер художественного слова? — Ехидно поинтересовался Паша.

— Ни боже мой, — Коля степенно поставил стакан на столик, — с мыслями собираюсь.

— Ты уж лучше давай так, без мыслей, а то пока соберёшься, меня седина в голову про-бьёт.

— Павлик, — вздохнула Марина Сергеевна, — а вы не торопите, видите, человек наслаж-дается.

Комбат хмыкнул, посмотрел на Николая весёлыми глазами.

— А хочешь, Колька, я остальное за тебя расскажу.

— Нет уж, — подхватился парень, — не ломайте кайф.

Старший сержант запаса Иваньков действительно чувствовал себя легко и уютно. По-сле встречи на вокзале у него сохранилось стойкое ощущение, будто он покрылся изнутри тёмным налётом, и вот теперь, вслух вспоминая ту довольно странную ситуацию, он словно снимал с себя порчу.

— Короче…

— Стоп! — Вячеслав Владимирович погрозил пальцем. — Короче не надо. С этого момента поподробнее.

Коля потёр подбородок, прищурился, восстанавливая в памяти недавнюю беседу.

* * * *

…Коля потёр подбородок, прищурился.

— Не понимаю. Зачем вам?

— Я всегда очень тщательно собираю сведения о своих будущих сотрудниках. — Алексей Алексеевич поднял вверх указательный палец, как бы подчёркивая важность сказанного.

— Сотрудниках?

— Да. Я хочу предложить вам работу. Высокооплачиваемую.

Николай закусил губу.

С одной стороны жизнь наглядно показала, что пряники сами с неба не падают. Да и приглашение выглядит, мягко говоря, нестандартно. А с другой стороны: терять ему особо нечего. Постылую жизнь в родном посёлке? На хрена такая жизнь. А тут высокооплачивае-мая работа — альтернатива прозябанию. Правда, точил махонький червячок, но надо быть совсем придурком, чтобы отказываться с ходу.

— Я бы охотно выслушал.

Алексей Алексеевич удовлетворённо кивнул.

— Тогда небольшое вступление. Вы, Николай Фёдорович, механик-водитель и знаете, что иногда от одного винтика зависит нормальная работа всей машины. Любая фирма, это отлаженный механизм, и он не должен давать сбои из-за некачественной детали, встроенной в его конструкцию. Согласны? Вы, быть может, знаете, но я всё-таки напомню: в развитых странах, таких, скажем, как Сэ ШэА или эФэРГэ — много их, развитых — менеджер по персоналу, подбирая нового сотрудника из числа соискателей, дотошно изучает все доступные сведения о претенденте. Понимаете? Все! Доступные! Наши толстозадые кадровики и кадровички так не умели и не хотели уметь. Их мало интересовали: профессионализм соискателя, общие деловые качества, коммуникабельность, толерантность, состояние здоровья, каким видом спорта занимается, вредные привычки, специальные требования, наконец. Да и не было соискателей, а было телефонное право, приятельские отношения, родственные связи, общая тусовка. И по сей день то же самое. Слава богу, уже не везде и не всегда. Так вот, я работаю по наиболее эффективной схеме. Надеюсь, я сумел объяснить свою осведомлённость?

— Теперь — да. Я уж, было, подумал, что попал в поле зрения какой-нибудь разведки. — Немудрёно отшутился Коля.

— Так оно и есть. Но ни какой-нибудь, а нашей фирменной.

Алексей Алексеевич, покосившись на цыган, поморщился.

— Пахнет здесь. Может, на свежий воздух?

— Я бы размялся, да поклажу здесь не бросишь, а таскать… — Коля тоже покосился на цыган.

— Присмотрят. — Бизнесмен, приподняв руку, пощёлкал пальцами.

Живенько подскочил тот самый "скользкий" жлоб из "потёртых", подобострастно склонился.

— Присмотри! — По-барски бросил Алексей Алексеевич и пошёл к выходу.

Руки в карманах, шикарный светло-серый плащ, под напуском тёмных брюк сверкаю-щие штиблеты, завитки седеющих волос на затылке — барин, ни дать, ни взять, а следом Ко-ля в потрёпанном ватнике, в старых штанах, заправленных в стоптанные сапоги.

Небольшая привокзальная площадь была по ночному времени пустынна. После пропи-танного таборными ароматами станционного зальчика, воздух показался удивительно све-жим. Зябкий ветерок приносил запахи хвойного леса. Вроде бы — благолепие, но нет мира в душе. Пять лет тому, такой же прохладной и сухой, только не августовской, а октябрьской ночью он сидел в дежурке, читал конспект по механике, и ведать не ведал, что пройдёт всего несколько часов, и все его планы и мечты накроются, не стоит уточнять — чем. Накатила горечь, органично переходящая в озлобление, из тёмных подвалов вылезла мысль о мести — боль и наслаждение истерзанного сердца! Только вот у поселкового автомеханика руки коротки. Не сама ли судьба даёт ему шанс в образе крутого бизнесмена с передовыми методами вербовки? А если да? То…?

Словно почувствовав его состояние, Алексей Алексеевич неожиданно спросил:

— Вам приходилось стрелять в людей?

Коля кивнул, пожав плечами — на войне, как на войне.

— Тогда, Николай, ответьте, пожалуйста, искренне, без всяких там нравственных мета-ний: в вас когда-нибудь просыпалось стремление к власти? Власти над человеческой жиз-нью и смертью? Власти тайной, и оттого ещё более сладостной и коварной?

Коля, будь он в другом состоянии, посчитал бы вопрос нелепым, но не сейчас. Он лишь немного удивился его своевременности и точности, и ответил созвучно своим мыслям:

— Я бы от неё не отказался, и знал бы, как ею распорядиться.

— Вот! — Воскликнул Алексей Алексеевич, воздев палец к небу. — Ответ, подтверждаю-щий правильность моего выбора! Запомните, Николай, когда я выбираю себе помощников, я не только знакомлюсь с их личными делами, я кладу их души на ладонь и вижу. Сияние Ло-госа подсказывает…!

Коля с удивлением услышал в нормальном, до сей поры голосе, кликушеские, истовые нотки. Был человек, как человек, говорил здраво, и вдруг, ни с того, ни с сего понёс ахинею.

"Блин, уж не шизик ли? Да нет, ни менты, ни блатата вокзальная не стали бы стелиться перед шизоидом. Тогда, чего он распелся, как проповедник? Кладёт он, видите ли!"

Но вслух ничего не сказал. Правда — хорошо, а счастье лучше.

Бизнесмен прервал свой немного выспренний монолог, полез в карман, из вынутого футлярчика выложил на ладонь капсулу и бросил в рот. Чуть-чуть подождал.

— Барахлит, знаете ли, — сказал он нормальным тоном, — работа напряжённая, некогда подумать о здоровье. Кстати, о работе. Наша фирма имеет обширные связи в России и за ру-бежом, осуществляет грузоперевозки. Естественно, склады, специальные объекты, требую-щие охраны. Бизнес, особенно в России, обязан себя защищать. Какая к чёрту прозрачность — сожрут! В серьёзных делах — серьёзные секреты. Наем сотрудников охранных фирм при-ведёт лишь к утечке информации. Уважающее себя предприятие создаёт собственную служ-бу безопасности, и набирает туда людей проверенных, способных не теряться в нештатных, я бы сказал: экстремальных ситуациях. Что может быть экстремальнее войны и тюрьмы? Можно, конечно, набирать безопасников из бывших омоновцев, собровцев, спецназовцев, десантуры. Другие фирмы так и поступают. Что из этого следует? А то, что в различных фирмах работают недавние сослуживцы, друзья-приятели, которым, зачастую, боевое брат-ство дороже деловых интересов. Возможен обмен информацией и, опять же, утечка. Соглас-ны? В Чечне вы, Николай, тоже были в коллективе, но… Во-первых: минуло пять лет и ва-ших сослуживцев разбросало по городам и весям, тогда как омоновцы да собровцы живут и работают в одном городе, а уходя на гражданку, тут же и пристраиваются во всякие службы безопасности — негласная круговая повязка. Во-вторых: вы прошли зону и разучились кому-либо доверять. Я смотрел ваше досье. Вы, практически, ни с кем не контачили, держали дистанцию. Вы — одиночка. В-третьих: вы владеете оружием и не боитесь крови. В четвёртых: ваша двойная попытка получить образование говорит об амбициозности и нежелании прозябать вдали от цивилизации. Подытожим всё вышесказанное и приходим к выводу: такие сотрудники будут полезны нашей фирме. По-моему я очень доходчиво объяснил мотивацию. Вопросы?

Николай для себя решил: предложение он, конечно же, примет, но сначала нужно смо-таться в Иванькино, повидаться с родителями, получить паспорт, восстановить прописку и всё такое прочее. Эти соображения он и высказал нанимателю.

Алексей Алексеевич согласно кивнул и достал из кармана небольшой пакет.

— Всё правильно, и всё предусмотрено. В этом пакете мобильный телефон и зарядное устройство. Умеете пользоваться? Не беда. Здесь же лежит инструкция. Когда покончите с делами, приедете в Москву, позвоните. Только не забудьте перед поездкой зарядить теле-фонный аккумулятор. Номер набирать не надо, просто нажмёте кнопку, указанную стрел-кой. Вам ответят: "Общество — "Новая Азия". Назовёте себя. Фамилию, имя, отчество пол-ностью. Получите указания. Учтите, времени у вас на устройство личных дел до конца ме-сяца. Первого сентября Сим-карта выйдет из строя. Если до первого звонок от вас не посту-пит, будем считать сегодняшний разговор несостоявшимся. Впрочем, я уверен, что эта встреча не последняя. Так что, до свидания.

В ту же секунду по тёмной стене вокзала скользнули лучи автомобильных фар. Из не-освещённого закоулка на площадь выехал УАЗ-внедорожник и притормозил поблизости. Передняя правая дверца гостеприимно открылась. Барин махнул рукой и, придерживая полы плаща, влез в машину и отбыл.

 

Тревожное сообщение

Я хорошо запоминаю на слух, так уж устроена память. Если бы не спал на лекциях… Говорят, якобы во сне материал лучше усваивается. Туфта…простите, ерунда это. — Коля лишь сейчас обратил внимание на прижатый к груди стакан с водой, аккуратно поставил его на столик. — В общем, наш разговор я пересказал слово в слово. Ладно, потом домой уехал. Пяток дней там прокантовался — обрыдло. Младший братишка в армии, средний на заработках, сестрёнка замуж выскочила, мамка с батей здоровы, вздыхают, работы нет. Какого рожна, думаю, я здесь? Попрощался и укатил сюда. А тут Виктор Сергеич.

— А телефончик подаренный, где? — Спросил Паша.

— Так, на Ленинградском, в камере хранения. Автоматической. В сумке. Я сначала хо-тел по Москве погулять, а потом уж звонить. Пожитки в камеру, и айда.

Николай Иваньков развёл руками, как бы говоря: я, дескать, свою повесть завершил, дело, мол, за вами. В кабинете на пару-тройку резиновых секунд повисла тишина.

Генерал взлохматил седую шевелюру и, ни к кому не обращаясь, заявил:

— Я уже созрел.

— В смысле? — Подала голос Марина Сергеевна.

— В смысле: готов поверить в чертовщину, мистику, пятьсот жён и семьсот наложниц царя Давида. Слова Агафона, что, мол, "весьма вероятно наступление невероятного", полу-чили наглядное подтверждение.

— Агафон? У нас на зоне одного урку в бараке так звали.

Шершнев хмыкнул.

— Совпадение, я имел в виду древнегреческого философа.

— Да, — грустно покачал головой Коля, — совпадение. У нас разные знакомые. А чего тут такого невероятного?

— А всё! — В голосе генерала Николаю послышалось будто бы ликование, однако, ка-кое-то нервное, вперемешку с удивлением. — Кстати, о совпадениях, в этом деле их слишком много для обыкновенной случайности.

Николай пожал плечами.

— Я пока ни одного не вижу.

— Пожалуй, — раздался хрипловатый голос Вячеслава Владимировича, — пора нашего гостя ввести в курс.

Комбат необычайно легко для своего возраста и массивной фигуры поднялся с кресла, вышел на середину кабинета и сурово уставился на Николая.

— Рассказывать я буду о делах серьёзных и…опасных, — он неожиданно и совсем не-серьёзно подмигнул, — но ты не пугайся, наше дело правое. Для начала в нескольких словах обрисуем существующее положение и наше место в нём. Здание, в котором мы находимся — центральный офис Союза Отставных Офицеров. Союз, как общественная организация, зарегистрирован в девяносто восьмом. В то время ты ещё находился в Чечне, в армейской среде наверняка ходили слухи об офицерском союзе, значит, существование СОТОФ, возможно, не является для тебя новостью. Так?

— В общих чертах.

— Понятно. Тогда ещё пару штрихов к общим чертам. Союз, чтоб ты знал, помогает офицерам-отставникам адаптироваться к гражданской жизни: трудоустройство, помощь в организации собственного дела, беспроцентные ссуды на жильё и тому подобное. В стране практически каждый четвёртый, уволенный в запас офицер — член СОТОФ. Причём, органи-зация не сугубо армейская, тут попадаются ребята и из МВД, и из ФСБ и из ФАПСИ, сло-вом, все те, кто носил погоны и за годы беспорочной службы, в качестве награды получил пинок. А таких, как ты сам понимаешь, много, и калачи все тёртые. СОТОФ — организация изначально аморфная, так и задумывалась, у всех свои дела, а сюда идут, когда возникают проблемы. И это принципиально. Активистов и функционеров немного — ровно столько, сколько надо. Союз — не вещь в себе и приносит большую пользу. Здесь создан целый отдел писем. Ежемесячно приходят тысячи писем с просьбами и жалобами, и тысячи с благодар-ностями. Есть чем гордиться. Однако это, что называется, на поверхности. А теперь о высо-ком и жутко секретном. Под крышей СОТОФ образовалось ядро из тех самых тёртых кала-чей, кому не безразлична судьба России. Да, вот так, судьба страны — ни больше, ни меньше. Возможно, ты подумаешь, что, мол, собрались в кучу пенсионеры и разыгрывают из себя рыцарей тайного ордена. Отнюдь. Да не маши руками, я же сказал: "возможно". Работают в этой группе профессионалы высочайшего класса, и объединяет их, помимо всех прочих, ещё одно качество — отсутствие гибкости. Никогда и ни при каких обстоятельствах они не поступались честью российского офицера, а честность, она, знаешь ли, не всегда угодна. Приоритетные направления борьбы — терроризм и наркотики. Мы не то, чтобы подменяем силовиков, но… силовые ведомства подотчётны, несвободны от заинтересованного влияния и опутаны законами, как веригами, вернее, не столько законами, сколько разного рода зацепками в уголовно-процессуальном кодексе, на которых крючкотворы весьма эффективно спекулируют. По наркотикам, к примеру, до суда доходит одно дело из десяти, да сколько их разваливается в ходе судебных разбирательств. Вывод?

Коля отрицательно помотал головой.

— Предпочитаешь пока выводов не делать? Правильно, сначала надо подумать. При-знаться, я ожидал, что пара вопросов у тебя всё же появится. Но раз ты с вопросами не спе-шишь, я их сам выделю. Итак, вопрос первый: почему существование ядра — дело "жутко секретное"? И второй: по какому праву российские законы я назвал веригами?

— Да вроде бы и так всё понятно.

— Это вряд ли. Я поясню. Наша группа ведёт оперативные разработки по обозначенным направлениям. Силовики не потерпят вмешательства в их дела даже от бывших соратников, и не потому, что это их кусок хлеба. Обладание определённой информацией позволяет на этот кусок намазывать белужью икру толстым слоем. А тут конкуренты. Действуя тайно, мы ограждаем себя от разборок со спецслужбами и не засвечиваемся перед преступниками, что позволяет работать с высокой результативностью. Это, что касается секретности. Теперь о законах. Можно сколько угодно распинаться о демократии, но закон везде и во все времена был на стороне сильного. В нынешней России тем более. Не спорю, кое-что делается к лучшему, с девяносто третьим и даже с девяносто девятым не сравнить, и, тем не менее…. Полученную в результате оперативных мероприятий информацию аккуратно, дозировано, так, чтобы это походило на случайно просочившиеся сведения, перебрасываем заинтересованным службам. Потом по телевидению крутят сюжеты о перехваченной крупной партии наркотиков или об уничтожении боевиков-террористов. Службы пожинают лавры в полной уверенности, что до всего они докопались сами. Но иногда, подчёркиваю, иногда мы вынуждены выступать в роли судей. Это происходит в особых случаях, когда преступники, на совести которых искалеченные человеческие судьбы и смерть людей, ускользают от коротких рук государственного правосудия. Наша тайная коллегия выносит приговор окончательный и обжалованию не подлежащий. "Ибо зло на свершившего тяжко ляжет…". Тем самым, не нарушая законов божеских, мы всё же нарушаем законы, прописанные на бумаге. Совесть при этом нас не мучает. Эх, Коля, кабы ты знал, как часто нарушают законы как раз те, кто призван их блюсти. Ну, как, не испугался ещё?

Коля отрицательно покачал головой.

— Вячеслав Владимирович, я ведь не правозащитник какой, я с зоны. Кое-что повидал. Меня нарушениями напугать трудно.

— Другими словами, ты принимаешь нашу позицию и самосудом наши решения не считаешь. Так?

— Откровенно?

— Ещё бы!

— Я о таком на нарах только мечтал. Чтоб, как на передовой: здесь мы — там противник, в руках оружие. Кто — кого, без компромиссов.

— Та-ак, — протянул комбат, — чувство мести — плохой советчик. Не застит?

Николай смутился.

— Нет. Наверное, нет. После того, что со мной сделали, у меня появилась острая по-требность в справедливости. И в справедливом возмездии тоже. Вы же сами сказали, что "зло на свершившего ляжет". Это из Библии?

— Из книги Экклезиаста.

— Ну вот — древние мудрецы дело знали. Готов выполнить любое задание.

— Доберёмся и до задания, но, — комбат большущей лапой ухватил массивное кресло за спинку, легко, будто невесомое, переместил его в центр кабинета и уселся напротив Нико-лая, глаза в глаза, — сперва о сути дела. Началось оно с тревожного сообщения. Бывший офи-цер ВМФ, работающий в частном торговом флоте, вернувшись из очередного рейса, решил навестить брата. Его брат вместе с женой и дочкой проживал в Уссурийске, всего в сотне километров от Владивостока. Моряк — человек одинокий, души не чаял в своей племяннице, немедля загрузился подарками, сел в свою "Мазду" и поехал. Дело житейское. Однако дол-гожданная встреча не состоялась по причине отсутствия родственников. В их квартире оби-тали чужие люди. Морской волк пропадал по иноземным портам больше полугода и, естественно, предположил, что семья брата по какой-то причине поменяла место жительства. Само собой, он попытался дознаться о местонахождении родни у новых жильцов, но те ни сном, ни духом. Единственная зацепка, что приобрели они квартиру через Владивостокскую фирму "Уральский-Дальний". Сунулся наш моряк в справочную, в милицию, там лишь плечами пожимают: съехали и съехали, мало ли…. Пришлось возвращаться ни с чем. Решил во Владивостоке наведаться в названную фирму, может быть, там имеются сведения о родне. И ещё он спохватился, что по приезде не зашёл на почту и не заглянул в свой абонентский ящик. Действительно, в ящике его ожидало письмо, но не от брата — автор-доброхот предпочёл остаться неизвестным. Позже моряк отнёс это письмо в офис Приморского краевого филиала СОТОФ. Оттуда оно переадресовалось к нам. В письме говорилось, что его родственники попали в беду, и руку к этому приложила некая таинственная секта. Сначала посадили на иглу дочь, то бишь, племянницу бывшего офицера. Кошмар продолжался месяца три, а потом пришли бандиты и заявили, что пора платить по счёту. Оказывается, девочка вогнала семью в колоссальные долги, но рассчитаться можно, продав квартиру. Последовали угрозы. В милиции никаких мер не приняли, лишь пообещали отправить девочку в колонию для наркоманов. В общем, брат отдал квартиру бандитам, и семья уехала куда-то в глушь, по слухам, в тайгу на реку Раздольная близ границы с Китаем. Там, якобы, существует целое поселение таких же бедолаг. Ютятся в землянках. А верховодят там сектанты. Каково?

Коля сжал кулаки.

— Да за такое надо головы отрывать!

— Согласен. — Кивнул Вячеслав Владимирович. — Коллеги из Приморского оперативно перебросили нам текст письма через Сеть прямо в присутствии моряка. Вон, Паша прини-мал. В ответе он посоветовал отставнику никуда не влезать, ни в какую фирму за разъясне-ниями не обращаться и ждать специалистов. Павел и ещё один тёртый калач, прозванный в узких кругах "товарищем Суховым" в тот же день отбыли самолётом во Владивосток. Па-вел, может быть, сам расскажешь о своих подвигах?

— Да какие там подвиги? Мы хоть и стартовали шустренько, — Паша извернулся в кресле лицом к Николаю, — да в Хабаровске просидели сутки из-за погоды во Владике. А пока мы коротали время на баулах, беспокойного моряка сбила машина, на переходе через улицу. Водитель, как водится, извини за каламбур, скрылся. Машину вскорости обнаружили — была в угоне. Очередной "висяк". Товарищ Сухов — это рабочий псевдоним, а зовут его Фёдором, обратил внимание на настораживающий фактик: злоумышленник угнал авто примерно за десять минут до наезда, а за полчаса до трагедии — есть случайный свидетель — мужчина покинул офис "Уральский-Дальний". Видимо, не удержался, проявил инициативу. Подмеченный факт, будучи до времени, единственным, сам по себе ничего не значил и никого не заинтересовал. Мы попали, что называется, с корабля на похороны. Первая трагедия. В сущности, вся наша командировка — цепочка трагических событий.

— Не прибедняйся, Павел, — Виктор Сергеевич погрозил пальцем, — банду сектантов вы всё-таки раздолбали.

— Так оно, — капитан вздохнул, — только вернуть потерянным людям человеческий облик уже не смогли.

— Твоей вины в этом нет, зато, вдумайся, сколько людей, благодаря вам, избежали по-добной участи.

— Так оно, — повторил Паша, — ладушки, я по порядку. Как я уже говорил, попали мы прямо на похороны. У покойного родственников, кроме исчезнувшего брата, не имелось, организацию ритуала взял на себя местный филиал Союза офицеров. Факт смерти без во-просов. Организаторы получили разрешение, оформили документы и на следующий день — на погост. Тут мы как раз. Ныне усопший в своё время дослужился до капитана первого ран-га, его знали многие, народу набралось человек сто. В основном моряки, как из отставных, так и из действующих. В общей офицерской тусовке мы благополучно затерялись, никто на нас не обратил никакого внимания. Ну, пришли люди попрощаться, что с того. Про нас знал только краевой председатель — контр-адмирал в отставке, да два его ближайших сотрудника. Это я к тому: появились мы в городе инкогнито, и данное обстоятельство, особенно в ракурсе смертельного наезда, надо было сохранять, как можно дольше. Так товарищ Сухов и сказал адмиралу. Потом он, всё через того же председателя и его соратников, не сильно напрягаясь и не засвечиваясь, оприходовал всю информацию по максимуму — следак-то от бога. По ходу выяснилось, что наследников у покойного нет, зато есть четырёхкомнатная квартира в центре горда. Вот товарищ Сухов и предложил пустить слушок, что, якобы, у здешнего Союза офицеров имеются кое-какие документы, на основании которых, вышеупомянутый Союз вполне может унаследовать недвижимость усопшего. Утку запустили, ждём, не светимся. И двух дней не прошло, появляется брат покойного, чин чинарём. Во финт! Фёдор, чертяка ушлый, знал, что делал. Перво-наперво возник вопрос: не липа ли? Братишку-то в глаза раньше никто не видел. Сделали несколько фотографий, и я смотался по-быстрому в Уссурийск, предъявил соседям. Соседи брата признали, мол, Василий Петрович, и точка! Только нашлась одна дотошная бабуся с двойным дном и пронзительным взглядом. Она зачем-то поводила ладошкой над снимками, губы поджала, подумала-подумала и выразилась туманно: "Васька, конечно, он…, да не он. Тута больше на покойника похож. Извели мужика христопродавцы. Господь до времени попустился, однако, ты, — она ткнула в меня корявым пальцем, — станешь орудием в деснице его. И не придуривайся под старого!". Я, естественно, поинтересовался, как у бабки насчёт зрения? Уникально, но факт — стопроцентное. Вообще, бабка вся уникальная — с виду карга-каргой, а глаза лучистые, зелёные, и чудится зрачок вроде кошачьего или рысьего. О том и доложил товарищу Сухову по возвращении. Фёдор задумался.

"Слыхал, — говорит, — я о таком, и даже сталкивался лично в девяносто четвёртом. Помнишь или нет, в девяносто пятом шуму было из-за теракта в Токийском метро? Адепты тоталитарной секты "Аум Сенрикё" надумали проверить, как действует газ зарин на боль-шое скопление людей в огромных, закрытых помещениях. Массированная атака двадцатого марта послужила причиной смерти десяти человек, пять тысяч пассажиров получили отрав-ления. Секту объявили вне закона, кого смогли — арестовали. Её тогда у нас тоже запретили. Куда деваться? А до теракта тамошний гуру Сёко Асахара, даром, что полуслепой, двери во все министерские кабинеты России ногой открывал. Большие бабки — десятки миллионов долларов, перетекали в карманы наших высших чиновников. Тогдашний премьер Асахаре чуть не в пояс кланялся. Сектанты стремились распространить своё влияние прежде всего на перспективную молодёжь. С высочайшего соизволения устраивались встречи в МГУ, в "Бауманке", в других ВУЗах Москвы. Агитация, надо отдать должное этому всевидящему слепцу — Сёку, была на уровне: пение мантр, духовные практики и прочая мура. На меро-приятия откупались дорогущие залы. И ведь все знали, что при этом используются как бы безвредные лекарственные препараты в сочетании с малыми дозами зарина. Этот хренов газ, минимально растворённый в воздухе, оказывает опьянение сродни наркотическому. Обеспечивалась ошаленная внушаемость аудитории. А при длительной обработке у приверженцев возникало стойкое нарушение психики. Вот с такими живыми покойниками и с их духовными наставниками я и столкнулся, расследуя дело о нескольких убийствах. Там много чего было. Подобное гадство сопровождалось присвоением недвижимости неофитов. Духовники, надо отметить, действовали нагло, наши законы для них не писаны — шибко высокая крыша. Когда я слишком глубоко копнул, мне дали по шапке. Продажность верхов в то время была беспредельна. После запрета сектанты рассосались, но никуда не делись. В столице появились элитарные, закрытые клубы "друзей востока". Так вот, дружок, нынешняя ситуация оченно напоминает дела давно минувшие. Теперь понятно, почему рядом с братишкой всё время находится, будто бы, адвокат. По сути, это тот же духовный наставник, братик-то зомбирован напрочь и самостоятельно мыслить уже не способен".

Сухов, выдав такую несвойственную ему длинную тираду, снова задумался, а я, понят-ное дело, молча ждал, когда он разрешится. Встревать с советами не по чину. Чтоб ты, Коля, знал: в нашем тандеме товарищ Сухов — мозги, я — кулаки. Силовая поддержка, так сказать. Хотя, пусть он сам человек и не молодой — полтинничек разменял — один стоит целого взво-да, а то и роты. С виду — семидесятилетний старик… А! Я про одно обстоятельство забыл: мы с ним по Владику перемещались только в гриме. Знаешь, есть такие мази, стягивающие кожу в морщины, подкладки под губы да за щёки, и прочие ухищрения. Плюс животик на-кладной, плюс изменённая походка. Один-два штриха, и тебя мама вблизи не узнает. На гриме Сухов настоял. Я так думаю: он с самого начала знал, какие-такие приключения нам грозят в Приморье. Нам местные однокомнатную квартирку определили для постоя, так мы, на ночь глядя, весь этот ужас с себя смывали, а утром опять. Когда я приехал с докладом, Фёдор ещё в гриме посиживал. Старикашка, старикашкой. И я не лучше. Потешно!

— Что-то ты, Паша, слишком покровительственно к сединам…, - буркнул Шершнев.

— Помилуйте, — Павел прижал руки к груди, — Виктор Сергеич, я же не свысока, я всего лишь подчёркиваю разительное несоответствие внешности и возможностей. А ну, какие бандитствующие придурки наскочат на такого старичка в подворотне? Умора и трагедия! — Капитан как-то вдруг погрустнел и повторил раздумчиво. — Умора и трагедия, да…

 

Владивосток — дело тонкое

Апрель, 2004 год.

Павел успел заварить чай на кухне, напластать бутербродов с колбасой и сыром, при-волочь в комнату всё это кулинарное великолепие и водрузить на стол, а Сухов, ни на какие раздражители не реагируя, всё что-то просчитывал в уме, и лицо его при этом становилось злым. Наконец, он заговорил.

— Понимаешь, Паша, я, когда расследовал то давнишнее дело, наткнулся на такие фак-ты, что волосы дыбом. Люди, по своей наивности попадавшие в секту, либо быстро станови-лись недоумками, либо бесследно исчезали. Наряду с захватом имущества в ходу были пыт-ки и убийства. Тех, кто спохватывался и желал выбраться из трясины — в расход. Устраива-лись показательные казни. Человеческая жизнь рядового члена секты стоила меньше коз-лячьего помёта. И это на территории России в конце двадцатого века! Едва миновал девяно-сто третий с его потрясениями, когда Президент расстреливал Верховный Совет и тасовал правительство, как карточную колоду, под звуковой фон о грядущих демократических за-воеваниях. В любые времена даже во власти встречаются люди порядочные, но многие ха-пали "зелень" и ртом, и задницей, и не было им дела до каких-то там людишек. Мало того, когда я стал ломиться в двери ответственных кабинетов, меня попросту сдали, выбросили из органов и натравили на меня "Аум…". Как я тогда выжил? О том разговор особый. При-шлось временно уйти на нелегалку и начать собственную тайную войну. Конечно, мне не-гласно и довольно эффективно помогали — всё-таки не все кругом подонки. А потом девяно-сто пятый, теракт в Токио, запрет секты, и я вышел из подполья. Звали назад в контору, да я ту службу с кровью выблевал. За период своей тайной войны я себе на "пожизненное" зара-ботал не единожды. Вот так. Дело пошлое, только по таким деяниям срока давности не пре-дусмотрено. Знаешь, почему я тебе об этом говорю? Чутьё старого опера подсказывает, что грядёт здесь подобная войнушка. Придётся преступать законы. Кабы они работали, может, и не пришлось бы…, а так — уповаю на высшую справедливость. Ты что-нибудь о "Законе Та-лиона" слышал?

Товарищ Сухов вопросительно уставился на Павла, тот пожал плечами.

— Я о подразделении "Т" знаю ровно столько, сколько батя позволил, как и ты тоже, и поелику знаю о принципе возмездия. Наказание адекватное деянию…вроде бы.

— Во, во — адекватное. В Персии, например, за воровство отрубали руку, и тоже полага-ли сие адекватным. Налицо явный перебор. В нашем случае подразумевается не столько адекватность, сколько справедливость. Но в целом ты прав. Если государство не может, а пуще того, не хочет наказать преступника, на него опускается бич божий. Бабка ведь не зря тебя "десницей господней" нарекла. Однако, если по морально-этическим соображениям…

Капитан криво усмехнулся.

— Юлишь, Фёдор, ты мою биографию знаешь. Сдаётся мне, ты заранее готовился к ны-нешней заварушке, потому и меня с собой прихватил. А la guerre come a la guerre, по законам военного времени.

Сухов кивнул, соглашаясь.

— Без пощады, значит? Тут имеется один нюанс. В девяносто четвёртом меня преследо-вали, я защищался, чтобы выжить. Крыса, загнанная в угол, кусается. В данной же ситуации нас не трогают. Мы можем спокойно купить билеты на самолёт и фью-ю. Только…

— Вот именно! Мы-то фью-ю, а люди?

— О них и речь. — Лицо Сухова разгладилось, и он стал похож на доброго дедушку. — Кто бы сейчас нас послушал. Я тебя успокаиваю, ты — меня. Подводим, понимаешь, обоснование под свои предстоящие злодейства.

— Ну, — восхитился Паша, — ты и фрукт!

— От такого слышу. А теперь не перебивай. Все вопросы потом. Можешь на бумажку записывать, если старческая память подводит.

Хотел Паша сказать что-нибудь вроде, мол, на себя посмотри, но промолчал, если Су-хов попросил не перебивать, значит…

— …Я опять вернусь к тому давнему делу о преступлениях сектантов "Аум Сенрикё". По ходу там один фигурант высветился — Керигин Олег Олегович. Из бывших, из партийной номенклатуры то бишь. В прежние времена при ЦК ошивался в должности "подай стулья", а после переворота при новом правительстве непонятно кем. Но был вхож! И знаешь, почему? Живые денюжки в клюве таскал от главного сектанта в высокие кабинеты. Заодно, надо полагать, передавал прошения. Не-ет, не курьер. Ежели, скажем, ты рупь несёшь — ты посыльный, а когда такое бабло "зелёными", то ты в должности никак не ниже советника по вопросам религиозных конфессий. Поскольку я занимался убийствами, мне как бы не было дела до того: кто, кому и сколько, однако наружка за этим деятелем присматривала и выявила довольно любопытный факт: господин Керигин усиленно способствовал налаживанию тесных контактов духовников секты с Минатомом. Скажи, для чего сектантам Министерство атомной энергетики? Вот и я также плечами пожал. Поприще для построения всяческих версий агромадное, вплоть до мирового диктата при поддержке собственного ядерного оружия, что совсем уж из области фантастики. А вот угроза террористических актов с использованием "грязных" бомб — это реально. С полученными данными я пошёл в верха, выложил всё, как есть и обосновал свои предположения. Через пару дней меня отстранили от следствия, а чуть позже дали пинка в копчик. Я не идиот, во всяком случае, стараюсь им не быть, и подобный исход прогнозировал, но молчать не мог — не в моих правилах. Однако я и предположить не мог, что меня с потрохами сдадут сектантам. Всякое в нашей конторе бывало, но такое…, воистину — эпоха перемен, чтоб её!…А не спроворить ли нам, чего-нибудь пожевать?

Павел глянул на поднос — вместо бутербродов одни крошки. Когда успел? Люди вол-нуются по-разному: кто-то нервно курит и бегает по комнате, кто-то заламывает руки и бранится, кому-то кусок в горло не лезет, а вот Фёдор жрёт. И чем больше психует, тем яростнее потребляет. Судя по количеству съеденного, коллега явно не в своей тарелке, в смысле: столовые приборы ему в данной ситуации без надобности.

"Спроворить нам….", — звучало чересчур демократично, ибо забота о пропитании, вплоть до сервировки стола, возлагалась, как и многое другое, на плечи капитана. Товарищ Сухов на бытовые мелочи не разменивался, он мыслил, добывал и сопоставлял факты, ин-триговал, планировал и жил в особом, недоступном непрофессионалу мире дознания.

Ни слова не говоря, однако, демонстративно покачивая головой, Павел направился на кухню, долил в чайник воды из пластиковой бутыли — в городе с холодной водой перебои, а про горячую граждане уже не помнят. Как они тут живут? Ни помыться толком, ни попить вволю. Местная и губернская администрация по ноздри в политике, фига ли им до электората.

— "Изнывать от жажды по пояс в воде — что может быть нелепее?", — вопросил из ком-наты товарищ Сухов.

Паша даже не удивился. Он не без оснований полагал, что его напарник запросто чита-ет чужие мысли.

Пока вода закипала, Паша достал из холодильника лапшу быстрого приготовления и припасённую ещё до поездки в Уссурийск куру-гриль, разделив оную по справедливости: себе ножку, Сухову всё остальное. Не то, чтобы он сидел на диете, просто сто километров назад проницательная бабка накормила его такими пончиками! О пончиках лучше не вспо-минать, иначе, читающий мысли Фёдор, лишит его последнего куска курятины.

— Чего ты там притих? — Рявкнул телепат. — Тащи сюда! Не боись, всё не съем!

Ну и ну, Паша лишь снова покачал головой.

— Когда я ем — я глух, но разговорчив, — заявил коллега, наматывая лапшу на вилку, — слушай дальше. После демонстративного террористического акта, я уже упоминал, японские власти признали секту преступной организацией. Наши ещё некоторое время пытались делать вид, что их это не касается. Ссылались на сложные отношения с Токийской прокуратурой, приплетали Курильские острова, но в наглую игнорировать мировое мнение не посмели. "Свет истины Аум", в конце концов, крякнул и в наших палестинах. Я тогда специально поинтересовался: функционеры секты, замешанные в терроре и убийствах российских граждан, были осуждены, но получили такие сроки — обхохочешься. Господин Керигин исчез. Ну, думаю, или закопали, или одно из двух. Минуло десять лет. — Сухов покрутил в воздухе вилкой, изображая восходящую спираль, — пора переходить к делам сегодняшним. Письмо позвало в дорогу, мы откликнулись. Предчувствие у меня было, поэтому мы здесь, как тихушники и в гриме. И не зря! Адвокат и охранник, что опекает нашего брата Васю, время от времени бегает в офис "Уральский-Дальний", видать, за указаниями, потому как другого повода я не вижу. Отсюда вытекает, что вышеназванная фирма имеет прямое отношение к сектантам. Я выбрал точку и посвятил пару часов наблюдениям. В результате филерских мероприятий я засёк догадайся кого? Правильно: Керигина Олега Олеговича! Постарел значительно, но узнаваем — этакий барин с седеющей шевелюрой. Он меня в лицо знает, зараза. Только сейчас он не Керигин, и не Олег свет Олегович, а Ковригин Алексей Алексеевич.

Товарищ Сухов аккуратно положил на краешек блюда последнюю обглоданную кос-точку и, сложив руки на животе, удовлетворённо откинулся на спинку стула, победно глядя на Полежаева. В этот момент он сильно походил на великого актёра Евстигнеева в роли профессора Плейшнера — добрый и беззащитный человек. Он играл, он лицедействовал, он примерял очередную бессчётную маску. Его лицедейство из профессиональной необходи-мости давно переросло в привычку, а привычки суммарно, с Пашиной кочки зрения, закре-пощают человека, делают его на капелюшечку объективно слабее. Хотя, кто из нас без при-вычек и слабостей, не шибко обременительных для окружающих? Поэтому Павел к измен-чивым личинам напарника относился с пониманием и даже с уважением, поскольку у това-рища Сухова была, среди прочих, ещё одна привычка или скорее свойство личности, кото-рое он сам характеризовал, как "неликвидность, граничащую с идиотизмом". Этот человек не то, чтобы не умел, он физически не мог покупаться и продаваться. "Клинический случай, — притворно вздыхал он, — но мой мозг и весь организм в целом способен функционировать лишь в рамках идеи, созвучной с моим пониманием справедливости". Витиевато, но, по су-ти, верно. "В рамках идеи" его мозг функционировал, дай боже, а в опасных ситуациях к работе подключался "весь организм в целом", да так, что от некоторых только клочки по закоулочкам. Некогда в Конторе умели учить многому.

Павел представил, как десять лет назад товарищ Сухов, защищая свою жизнь, бодался с сектантами в тайной войнушке и, несмотря на немалый боевой опыт, мысленно содрогнулся. Успевшие вовремя смыться, наверняка запомнили его лицо, возможно, и по сей день, оно грезится им по ночам в дурных сновидениях.

— Я тебя не утомил? — Съехидничал Фёдор.

Павел отмахнулся.

— Чего уж там. Что дальше?

— Дальше? Войну объявим. Беспощадную.

— Ага. С чего начнём?

Сухов не ответил, он задумчиво посмотрел на часы, сказал: "Пора", — и полез в карман за сигаретами. Табакокурение было ещё одной его слабостью или привычкой, как ни назы-вай. С ней он боролся, но победить не мог. Может, не хотел? Собственно, вся борьба своди-лась к курению по расписанию. За сутки он позволял себе употребить девять сигарет. С учё-том шестичасового сна, по штучке в два часа.

Напарник молчал вовсе не потому, что раздумывал, по его лицу было видно: план дей-ствий готов, но Фёдор, попыхивая сигаретой, оттягивался и с ответом не спешил.

Аккуратист Павел, собрав со стола тарелки, пошёл на кухню отмывать посуду в тазике — планы планами, а повинность повинностью. Он не торопил коллегу и не ломал голову по-пусту. Знакомы они с Фёдором уже лет шесть, и эта не первая их совместная командировка. Судьба в образе бати-комбата свела их перед тем, как неожиданно для командования Паша написал прошение об увольнении. Сослуживцы недоумевали, они со дня на день готовились обмыть в кружке с водкой Пашину майорскую звёздочку, а он, чудик….

Павел вернулся в гостиную, она же кабинет, она же спальня, как раз к процедуре ту-шения бычка — окурок, бережно зажатый между большим и средним пальцами, нежно при-жимался к присыпанному пеплом, жестяному донышку банки из-под шпротов. На лице кол-леги было написано искреннее сожаление. Никогда по жизни не куривший Павел, в который раз подумал о том, что трудно найти привычку глупее, чем вдыхание дыма от сгоревших растений.

Товарищ Сухов хитровато так, по-ленински глянул на Павла и, словно отвечая на его невысказанные мысли — телепат, блин — заговорил.

— Мне лично трудно представить себе причину, подвигнувшую к первой затяжке первого курильщика в истории человечества. Ведь был же первый? Но сначала нужно было выбрать из разнообразия трав именно эти мясистые и горькие листья, высушить их, свернуть в подобие сигары или даже изобрести что-то вроде курительной трубки и, запалив с одного конца, втянуть в себя едкий дым. Человек, дотоле никогда не куривший, не мог испытывать потребность в глотании дыма. Особого дурмана в табаке нету, привыкание к нему — процесс совсем не моментальный. Откуда, что? Некие жреческие мистерии? Гм, тоже версия, но не более достоверная, чем любая другая. В таком разе можно допустить, что действо сие изначально было продиктовано наитием свыше. И уж много позже свою роль сыграло инстинктивное стремление приматов к подражанию. Вот я, в силу юной бестолковости, впервые закурил из чистого обезьнства да, пожалуй, из желания казаться взрослее. То, пан, есть глупство. Много раз бросал, боролся с вредной привычкой, как видишь, безуспешно, а сейчас, разменяв полвека, не вижу смысла в этой борьбе. Пока. Так вот: пока, — Сухов своеобычно перепрыгнул с отвлечённой темы на текущую, — ничего особенного не предпринимаем, работаем тонко. Столь любимые тобой грубые методы забудь. Я покопаю вокруг фирмы, ты присмотришь за братом Васей и его адвокатом. Все дела. Завтра вечером обменяемся, если не случится чего-нибудь из ряда вон. А если всё же случится, воспользуемся кодом.

Паша кивнул. В их тандеме не первый год существовал способ кодированного экс-тренного вызова с помощью мобильного телефона. Конечно, чего проще: набрал номер и говори. Но бывают, особенно в их работе, обстоятельства, когда открытая беседа по мобиль-нику не желательна, скажем, если за тобой ведётся наблюдение, или рядом с тобой находит-ся человек, которому вовсе не обязательно, а то и вредно, слышать твой разговор, да мало ли… Вот для таких вот обстоятельств и встроены в их аппаратики особые приставочки, сами по себе никакой информации не передающие, лишь включающие зуммер в режиме вибрации. Коллеги носили свои телефоны, пристёгивая их ремешком чуть выше запястья левой руки. При желании можно и поговорить, а так: нажал кнопочку сбоку, к напарнику поступил неслышный сигнал. Сколько раз нажал, столько зуммеров прошло. Количеством и продолжительностью сигналов обозначалась заранее оговорённая информация. Ни один, даже сверхвнимательный топтун не насторожится, если преследуемый правой рукой коснётся запястья левой. Вот и вся хитрость.

 

Из ряда вон

Апрель, 2004 год.

Капитан, уходя в плавание, свою "Мазду" непременно оставлял на стоянке Союза офицеров, а в довесок к автомобилю прикладывал стопку собственноручно заполненных бланков-доверенностей на право управления машиной. Бланки хранились в сейфе председа-теля, и он, пользуясь предоставленным правом, при необходимости вписывал в доверен-ность ФИО нужного водителя. Таким вот образом Павел полноправно оказался за рулём ав-то ныне покойного капитана — не подкопаться, катайся, сколько хочешь, поскольку данные о смерти владельца в ГИБДД не попадают.

Паше подумалось, что хоть и не уберёгся моряк от смерти, но, сам того не ведая, обес-печил им же самим приглашённых негласных следаков оптимальнейшим транспортом. Пре-имущества налицо. Первое — мобильность. Ну, это само собой. Второе: тачку можно не ща-дить, если того потребует дело. И главное: если в силу обстоятельств придётся переступить закон, то ни Сухова, ни Павла невозможно вычислить через этот теперь уже ничейный авто-мобиль. Дальновидный Сухов подсуетился и ещё в Москве организовал водительские права, естественно фальшивые, с фотографией Паши в гриме. Кроме того, этот город настолько переполнен японскими тачками, что "Мазда" цвета "мокрый асфальт" с тонированными стёклами, подобная из подобных, обычная из обычных, становится неприметной до невидимости.

В воздухе висела влага: и не дождь, и не туман — не поймёшь что. На ветровом стекле, миг за мигом, словно сами собой тут и там вскипали малюсенькие капельки воды. Через приоткрытую "боковушку в салон цедился, по-настоящему ощутимый только приезжими, запах моря-океана. Павел, выдерживая интервал и прячась за двумя-тремя попутными лег-ковушками, уже полдня таскался по городу в хвосте у серебристой "Мишубиси".

Чтобы не особенно мудрить, Павел с утра пораньше припарковался к обочине непода-лёку от входа в небольшую частную гостиницу, в которой, по данным Сухова, приютился адвокат, как отметил Паша — тот ещё сибарит. Устроился адвокат с комфортом, а вот затор-моженного и бессловесного Василия Петровича — брата покойного капитана, определил для проживания в хлипкой хижине на окраине города. Судя по всему, хозяин пригородного до-мика — пожилой то ли китаец, то ли кореец, был в курсе сектантских делишек, поскольку, не задавая лишних вопросов, жёстко ухватил Василия за руку и увёл в дом. Сам адвокат дальше калитки не пошёл, сказал пару слов на прощанье и уехал.

Ровно в десять сибарит вышел из гостиницы и направился к охраняемой автостоянке. Даже если бы Павел не предполагал за ним греха сговора с преступниками, он всё равно с первого взгляда почувствовал бы к адвокату отвращение: слишком холёный, с нижней губой — не переплюнешь, с походкой, каковую в воинских кругах называют педерастической. Че-ловек с такой внешностью по определению не может быть порядочным. Ну и хрен с ним!

Адвокат оказался мужиком деятельным. До обеда он успел побывать у нотариуса и в БэТэИ, зачем-то заскочил в Торгово-промышленную Палату, потом в офис "Уральский…", и сейчас направлялся в центр, вероятно в муниципальную администрацию. Пока ничего особенного. Рутина. И вдруг…

На Пашином запястье завибрировал мобильник: раз, два, три — три коротких зуммера. Полежаев моментально разобрался с направлением, перестроился в левый ряд и пошёл на разворот — адвокат пусть катится хоть в администрацию, хоть на Лысую гору — короткий сигнал означал повышенную срочность.

Паше, в отличие от Сухова, прежде не доводилось бывать во Владивостоке, поэтому друг и напарник, используя два свободных дня, усиленно натаскивал коллегу, чтобы тот хоть как-то ориентировался в незнакомом городе. За пару дней узнать город невозможно, но Павел был хорошим учеником, а Сухов — хорошим учителем. Главное, требовалось опреде-лить для экстренной встречи пяток точек на территории. Определили, изучили, закодирова-ли. Хитрец Сухов не только читал мысли, он ещё прозревал будущее, в чём Павел не раз убеждался. А, быть может, и не прозревал, а выстраивал, сообразно своему плану, что вряд ли легче. Остаётся лишь порадоваться, что такой умница числится в друзьях, а не…

— Бля!

"Мазда" уже минут десять катила в нужном направлении с максимально разрешённой скоростью, когда задрипанная "Тоёта" из левого ряда на обгоне круто вклинилась в транс-портный поток прямо перед Пашиным носом. Подрезала да вдобавок притормозила, будто нарочно подставляя задницу. Девяносто процентов водителей в такой ситуации бьют по тормозам, выворачивая руль влево, инстинктивно выбирая наименьшее зло — удар один хрен будет, но не такой разрушительный. Выворачивать нельзя! — по левой стороне их нагоняла какая-то борзая красная тачка, зато навстречу никого. До неизбежного столкновения остава-лись считанные доли секунды.

Выкручивая руль, Павел вместо тормоза выжал до упора педаль акселератора. "Не подведи, старуха!" То ли в соответствии с законами физики, то ли вопреки этим законам, заюзившую на влажном асфальте "старуху" выбросило на полосу встречного движения. Мимо с гудением пролетел борзый болид. Пробормотав: "К-козлы", — Паша аккуратно вер-нулся в свой ряд, не преминув мигнуть фарами вслед дурной "Тоёте", благо, гаишников по-близости не оказалось. Обошлось. Авария, пусть и мелкая, при любом раскладе — штука ма-лоприятная, а с учётом липовых прав и повышенной спешки, так вообще… Павел сосредо-точился на дороге. Дорога вела из города к участку пустующего побережья.

Ещё в самолёте, рассматривая карту, Павел перво-наперво обратил внимание на симпатичную особенность: город расположился на куске суши, вонзившемся острым зубом в залив Петра Великого. Тогда подумалось: наверное, в ясную погоду с какой-нибудь высокой точки можно любоваться противоположными берегами залива, на две трети опоясывающими мыс. Должно быть это красиво.

Память тысячи поколений сухопутных предков внедрила в сознание искони континен-тального жителя Полежаева безотчётную веру в незыблемость и бесконечность земли. Замк-нутые в твердь реки и озёра лишь поддерживали и усиливали эту веру. Но когда Павел, стоя на береговой кромке, посмотрел в даль, в разум вползло первобытное ощущение предела земли и предела жизни. И пусть учёные утверждают, что эта самая жизнь зародилась в воде, однако суровый океан совсем не походил на питательный бульон. Может, всему виной была пасмурная погода? Неуютно на продуваемом пронзительным ветром берегу. За спиной словно пощёлкивал непрерывно осыпающийся гравий, это стучал голыми ветками высокий кустарник, километровыми зарослями отсекавший окраинный посёлок от прибрежной полосы. Неуютно, безлюдно и, по правде — поразительно красиво! Сурово, дико и красиво! Безлюдность побережья парадоксально усугублялась дощатыми, обветшавшими и, видимо, заброшенными строениями-сараями, торчавшими на урезе воды.

Товарищ Сухов не зря выбрал это одичавшее место в качестве возможной точки для аварийного свидания. До посёлка бегал старенький автобус, то есть добраться до пригорода можно без привлечения личного транспортного средства, а дальше пешочком всего-ничего, и ты уже шагнул в другое измерение, где из живых существ одни лишь чайки, которым на тебя по большому…

Следуя в заданном направлении, "Мазда" обогнала пассажирский автобус, в жестяных недрах которого, скорее всего, трясся сейчас товарищ Сухов. Что побудило Фёдора назна-чить рандеву в столь отдалённом и глухом месте, Павел пока не знал, но решению коллеги доверял без колебаний. По оговорённому на этот случай плану, он должен был дождаться появления товарища, но не подходить к нему, а присмотреться к окружающим, ежели тако-вые появятся. А дальше…, дальше вариации на тему вариаций — сплошное творчество.

Дорога опустела, лишь далеко впереди маячила одинокая тачка, сильно похожая на ту задрипанную, что недавно так беспардонно подрезала "Мазду". На таком расстоянии не ра-зобрать, но если это та самая и никуда не свернула, значит, подставлялась нарочно — дорож-ные разводилы, не иначе. "Якорь им в глотку", — по-боцмански ругнулся Полежаев — бли-зость океана обязывала. Он мельком глянул в зеркало над ветровым стеклом — автобуса сза-ди не видно, застрял на очередной посадке-высадке. Нагонит. Уже совсем близко конечная остановка, там надо будет пристроиться в сторонке и подождать. Нормально.

За поворотом показалась площадка, где автобус обычно высаживает последних пасса-жиров и разворачивается. А это что? Памятная "Тоёта" торчала чуть ли не посередине пло-щадки, а её обшарпанный бок подпирала парочка крупноватых мальчиков в кожанах — "эки-паж машины боевой". Подпираемая машинка, судя по состоянию, побывала не в одном тан-ковом сражении, причём, ходила на таран. "Мальчикам" лет по тридцать, и рожи у них, мягко выражаясь, нехорошие. Ну, да бог с ними.

Павел, чтобы никому не мешать и не очень выставляться, отогнал свою машину в уго-лок, рядом с глухим забором, заглушил движок и, желая размять ноги, выбрался из-за руля. Он не смотрел в сторону битой "Тоёты" и на "мальчиков" возле неё, они ему были не инте-ресны, но краем глаза уловил движение.

— Эй, мужик!

Один рослый, с трёхдневной рыжеватой щетиной на морде, направлялся к "Мазде", поигрывая длинной цепочкой, с бренчащей на ней связкой ключей — движение руки, и цепь наматывалась на кулак, превращаясь в подобие кастета, обратное движение — шелестящая цепь раскручивалась, а ключи становились увесистым снарядом. Ловкий, чёрт, и мосластый, но запущенный: мешки под глазами, да и сами глаза нездоровые, мутные; жилистая шея, пожалуй, тонковата для такой крупной, наголо выбритой головы.

— Это вы мне?

Небритый "мальчик" нехорошо осклабился. Он видел перед собой хоть и широкопле-чего, но сутуловатого пятидесятилетнего дядьку с отвисшим животиком — лоха по жизни — такие роль и грим определил напарнику Сухов. Дылда, чувствуя себя хозяином, приближал-ся не спеша.

— Тебе, тебе, — жулик длинно сплюнул лоху под ноги, — ты, чайник херов, меня на трассе чуть седым не сделал. За моральный урон надо…

"Интересно, они сами по себе, или это каким-то боком связано с тревожным сигналом? Хотя, вряд ли, старичок мог сойти на любой промежуточной".

Паша, стремительно шагнув навстречу, с тяжёлым хлопком вбил кулак в брюхо небри-того. Тот, сохраняя на лице наглую ухмылку, сломался в поясе, выпуская воздух из всех от-верстий. Короткая куртка, задравшись, оголила белую, веснушчатую спину. Второй "маль-чуган", явно не ожидал такой прыти от пожилого пузатенького дядьки и замер с открытым ртом, но в драндулете сидел третий, по-видимому, старшой, обладавший лучшей реакцией. Он начал открывать дверцу, одновременно выдвигаясь наружу, намереваясь выпрыгнуть из автомобиля. Лучше бы он этого не делал. Оставив правую руку под корпусом обездвижен-ного дылды, Павел левой ухватился за широкий кожаный ремень, рывком оторвал тушу от земли и швырнул в распахнувшуюся дверь. Поистине цирковой трюк! Тяжёлое, согнутое почти под острым углом тело, врезалось в старшого, на короткое время оглушив его и капи-тально законопатив проём.

Эти недоумки не знали с кем имеют дело, а если бы им кто-нибудь намекнул, они бы не поверили, полагая, что такие бойцы встречаются только в кино.

Малый, до сих пор стоявший с открытым ртом, наконец-то очухался и попытался дви-нуть необычного дядю кулаком, с зажатой в нём свинчаткой. Паша, легко уклонившись и не слишком мудрствуя, перехватил шаловливую ручонку в запястье и, вывернув её, одновре-менно шлёпнул парня ладонью по носу. Тот вякнул от боли и скособочился, стараясь осла-бить натяжение в смещённом суставе, с опущенного подбородка закапали кровавые сопли.

— Пусти, сука! — Просипел малый.

— Ща! Водить умеешь? Полезай за руль и не высовывайся!

Давление на сустав усилилось, и парень, поскуливая, поспешно зашарил свободной ле-вой рукой по дверце авто в поисках утопленной дверной ручки. Трясущиеся пальцы сколь-зили по металлу. Нащупал, потянул на себя. У японцев всё не как у людей: у нас гора, у них — яма, у нас руль слева, у них — наоборот, поэтому процессу посадки вывернутая рука вовсе не мешала. Паша выпустил её из тисков, только почти полностью затолкав парня на сиденье, гнусаво, как в боевике, сказал: "Даже не думай", — и захлопнул дверь. Жулик, откинувшись, сидел на водительском месте, более не пытаясь что-либо предпринять, по всему видно, радовался, что дёшево отделался.

Лысый "мальчик", первым познакомившийся с Пашиным кулаком, выпал из машины и сейчас вовсю старался подняться, упираясь руками в порог "Тоёты", а третий жулик, пра-вильно оценив ситуацию и свои возможности, уже не помышлял о расправе, он забился в угол, бледное лицо искажено страхом. Возможно, при других обстоятельствах старшой вёл себя нагло, самоуверенно и жестоко. Так то при других. Легко куражиться над слабым.

— Скоро, — с убедительным равнодушием заговорил Паша, цепко удерживая взглядом белую маску, — здесь появится мой приятель. Он не такой добрый. И жить вам останется се-кунд десять от силы. Крабы тоже жрать хотят. Ваш последний шанс — вон отсюда!

Упрашивать не пришлось. "Мальчик" вздел себя на ноги и торопливо заполз в машину, дверца захлопнулась. "Тоёта", петляя, рванула в сторону города. И вовремя: из-за поворота показался автобус.

Павел обвёл взглядом окна ближайших, притаившихся за заборами домишек — тёмные стены, крыши, тёмные окна и никого. Похоже, никто не заметил скоротечного инцидента — будний день, молодёжь давно переселилась в город, взрослые, предпочитавшие собственное подворье, на работе, а старикам и детям не до созерцания опостылевшей площади. Это хо-рошо. Он, нацепив на нос очки с обычными стёклами, достал из бардачка пару мелких клю-чей и отвёртку, открыл капот. Неподалёку заскрипела воротная калитка, на дорогу высыпала стайка улыбчивых китайцев, нагруженных большущими клеёнчатыми баулами. Они заспешили к остановке. Подкативший автобус пискнул тормозами, чихнул, густо насытив морской воздух чадом соляры, и распахнул двери. Внезапно мелкий дождик прервал свою посевную, серый облачный покров расплылся, в полынью по-китайски улыбнулось солнышко.

Первыми из автобусного нутра грузно выбрались две пожилые тётки с хозяйственными сумками, следом, держась за поручень и подстраховывая себя тросточкой, осторожно спустился товарищ Сухов в образе семидесятилетнего старичка. Он попусту не крутил головой, оглядываясь по сторонам, а, внимательно глядя под ноги, засеменил к ныряющей в кустарник тропинке. Паше не было дела до старичка, а старичку до Паши. Горохом суетливо выкатилась компания китайских торговцев. Приезжие и отъезжающие, совершенно друг от друга не отличимые, смешались, залопотали, загомонили. Самым последним, не торопясь, спустился невысокий, но крепенький мужичок, приземистой фигурой неуловимо напоминающий ушастого инопланетянина из "Звёздных войн", лицо морщинистое и озабоченное, точно он погряз в размышлениях о судьбах цивилизации. "Инопланетянин" эдак лениво осмотрелся, постоял, засунув руки в карманы куртки, будто раздумывая, потом, достав платок, промокнул под носом, сдвинул бейсболку козырьком на затылок и вразвалочку побрёл за кустики. Вот и топтун. Полежаев нажал один раз кнопочку на мобильнике, коллега поймёт. За мужичка Паша сильно не тревожился, как, впрочем, и за товарища Сухова, но тренированный глаз разведчика засёк некую несуразность в толпе китайчат. Что-то здесь было не совсем… Ага, так и есть! Все копошатся, обвешиваются баулами, а один, хоть и лопочет вместе со всеми, но порожняком. Этот факт пока ни о чём не говорит, но настораживает.

Изображая задумчивого чайника, Полежаев копался в моторе. Он для пущей достовер-ности заблаговременно снял провода со свечей, одну вывернул и спрятал в карман, вместо неё достал заранее припасенную по совету напарника точно такую же, только покрытую толстым слоем нагара, всё это дело перемазал замасленной грязной тряпицей. Натянутые на руки тонкие нитяные перчатки с прорезиненной подкладкой тоже разукрасил маслянисто-сажистыми разводами. На перчатках Фёдор настаивал особо, а Павел никогда не пренебре-гал советами и настояниями коллеги.

Провидец Сухов как в воду глядел: подозрительный китаец отделился от толпы сооте-чественников и направился прямиком к приткнувшейся в уголке "Мазде". Не так глупо, не так глупо, где-то, в чём-то даже умно. Но каков наглец!

— Хозяин, тебе помочь? Я мало-мало дазбидаюсь.

Павел вскинулся, рассеянно посмотрел на парня. Нет, это он издали сходит за хрупкого паренька, вблизи видно, что уже не мальчик — мужчина: под глазами сеточка, в уголках рта морщинки, костистый, ладони широкие, набитые — наблюдательный боец всегда может распознать другого бойца по рукам. Вот те и перчатки! Ну, Фёдор! Ну, гад, умница! А парняга "мало-мало" переигрывает, язык коверкает, косит под скромного коробейника-челнока. Однако под тёмным, свободным пуховиком можно запросто спрятать оружие, сунуть, скажем, под ремень на животе — хрен заметишь.

— Спасибо, херня, — интеллигентно ответил Полежаев, — сам разобрался. Видишь?

Китаец мельком глянул на свечу, сунулся под капот, провёл пальцем по резьбе поса-дочного гнезда.

— Нахера пачкаешься? — Паша — сама простота.

— Гдязно. Маслом пахнет. — Улыбка словно нарисована; лицо — маска; глаза — щелочки тьмы.

— Ага, — Павел по-свойски ткнул китайца локтём в бок — думаешь, масло гонит? Да не, это я щас протирал.

Парень кинул глаз на грязную тряпицу в Пашином кулаке.

— Зажигание сбито. Извините. — Он развернулся и пружинистой походкой направился следом за успевшими загрузиться соотечественниками.

Паша вежливо угукнул в ответ, он сосредоточенно отскребал надфилем нагар со свечи.

Гомонящая группка втянулась в улицу и скрылась из виду за щелястым забором. Если подозрения верны и китаец прибыл сюда вторым номером для присмотра за номером пер-вым и для слежки за Суховым, то в данный момент он пришипился за оградой и зырит в ще-лочку. Пусть его, зырит, один чёрт, времени у него не лишку, через пару-тройку минут объ-явится снова — надо же страховать первого топтуна, а не площадью любоваться. Но на чью мозоль так грубо наступил коллега, что его аж двое ведут цепочкой? И ведь наступил явно сознательно, вызывая на себя. Ох, и фрукт! Не зря, ох не зря чинуши в погонах боялись его пуще банды террористов. Сколько он начальству крови попортил с такой-то мистической проницательностью…Ага, а вот и наш второй номер.

Парень выскользнул из-за угла, деловитой походкой пересёк площадь по краю и углу-бился в кусты. Пожилой дядя, облокотившийся на багажник "Мазды" и самозабвенно поли-рующий детальку, подозрений больше не вызывал. Дядя швыркал напильничком, дул на свечу, рассматривал её на вытянутой руке сквозь очки, снова швыркал и ничего вокруг не замечал.

Та-ак, сейчас топтун замрёт в кустиках и ещё раз перепроверится. Нужды в этом нет, но он, судя по всему, профессионал, а профессия требует. Павел прямо-таки шкурой ощущал пытливый взгляд. Он удовлетворённо протёр свечу тряпочкой и, отклеившись от багажника, схватился за поясницу, немного постоял полусогнутым, потом выпрямился и проковылял к передку автомобиля — пожилой человек, можно сказать, своё отскакал, теперь только передвигается, да и то, не бог весть, как.

Давление чужого взгляда пропало. Павел дважды нажал кнопочку сигнального уст-ройства, потом спокойно, не торопясь, вкрутил на место родную свечу, привёл движок в по-рядок и аккуратно, без хлопка закрыл крышку капота. Перчатки и тряпицу, сунув в полиэтиленовый пакет, убрал в бардачок. Вот теперь пора!

Солнышко опять ушло за тучу, повеяло сыростью, заморосил мелкий дождик. И, слава богу. Тропа осталась в стороне. Влажная прошлогодняя листва не шуршала, лишь пружини-ла под подошвами. Серая одежда сливалась с серым переплетением ветвей. Разведчик дви-гался быстро и бесшумно, как умел, чётко фиксируя малейшие детали: ветреное шевеление веток, цветные пятна на лиственном ковре, разорванную паутинку, примятую бурую траву, надломленные сухие стебельки, метание вспугнутой пичуги, игру теней. Шутка природы, но здесь, в чаще шум океанского прибоя слышался явственнее. Однако Павлу несмолкаемый шумовой фон ничуть не мешал, тренированный слух разведчика тонко разделял витающие вокруг звуки. Он был мастером, он был в своей стихии, он чувствовал ответственность, но не чувствовал напряжения и беспокойства, точно и профессионально просчитывая каждый шаг. Само собой, ни о чём таком Павел не думал, он просто действовал. Он двигался не ос-тавляя следов, просачиваясь, подобно облаку тумана, сквозь путаницу ветвей.

Разведчик замер на полушаге. Впереди в изломанном мельтешении проклюнулось диссонирующее чёрное пятно. Он, задержав дыхание, прислушался, словно прощупал окрестности сонаром. Людей поблизости нет. Павел достал из кармана куртки компактный, но достаточно сильный монокуляр, приложился, вращая колёсико фокусировки. Забавно: тот самый чёрный китайский пуховик висел на сучке, изображая затаившегося в кустах человека, а вот хозяин отсутствовал. Первая мысль: присел за кустики по нужде. Нужда, на то и нужда, ежели приспичит… Нет, не видать. Манок? Засада? А смысл? Вот мерзавец! А что у него напялено под пуховиком, какого цвета? Вопрос не пустой. Да-а. Возможно, дутая куртка попросту мешала скрытному передвижению, вот и скинул. Был ещё вариант, подсказкой всплывший в памяти: убийца, планируя расчленку, чтоб не перемазаться, заранее снял с себя верхнюю одёжку и заховал, потом вернулся. Однако, сомнительно. Одно достоверно: самого китайца рядом нет, Паша бы почуял, а своему чутью он доверял, оно не раз выручало его там, в Чечне, да и после. В своё время на Кавказе слагались легенды о его ненормальной везучести, — из каких только ситуаций не выкручивался, как с гуся вода. Паша лишь посмеивался. Если честно, он и сам не мог объяснить своё сверхъестественное чутьё. Он чуял опасность, как чует акула растворённую в воде каплю крови. Вот и всё.

Всё-то всё, но на всякий случай пуховик обошёл стороной. Непонятное, ещё не означа-ет опасное, однако, "не буди лихо…" Скоро откроется берег с видом на заброшенные сара-юшки — конечная остановка, а спина китайца чего-то не маячит, а пора бы.

Миновав по длинной кривой подозрительную куртку, Павел словно пересёк некую не-материальную черту, за которой воздух насытился ощущением тревоги. В мозгу пискнул сигнал опасности. А потом словно включился электронный будильник: пи, пи, пи! Опас-ность! Опасность! Опасность, угрожающая не ему лично — Фёдору! Павел сорвался на бег. Это вовсе не значит, что он, забыв об осторожности, панически, не разбирая дороги, с трес-ком ломился, как лось через кустарник. Ничего подобного. Ни один звук не добавился к ес-тественному шуму прибрежной чащи: ни хруста сучков, ни шлёпанья бьющих по сырой прелой листве подошв, ни тяжёлого дыхания. Бег не мешал думать и анализировать ситуа-цию. Сухов знал о преследователях, знал их количество и интервал между ними. Он не соп-ляк, чтобы позволить загнать себя в ловушку. В чём же дело? Откуда эта тревога? Может быть, это дальневосточный антураж действует мне на нервы, и я слишком доверился своим ощущениям? А на самом деле — фигня и ничего страшного? Хорошо бы. Однако в мозгу — пи, пи, пи…

Чаща поредела, приобрела прозрачность, завиднелись торчащие на сваях сараи. С каж-дым длинным скачком всё яснее проступали детали, точно на фотопластинке проявлялось изображение. От набегающих на берег сизых волн кустарник отделяла усыпанная обкатан-ными камешками полоса суши шириной метров тридцать. Сама каменистая полоса, просо-ленные доски сарайных стен, хмурая, рябая от мелких барашков, безбрежная плоскость воды и затянутое тучами небо сливались в единообразное полотнище гигантского экрана, и на фоне этого свинцово-серого полотна расплывчатым силуэтом угадывалась маленькая фигурка товарища Сухова, будто бы прислонившегося к одной из свай. Метрах в десяти от него и на чуть большем расстоянии от кустов стоял китаец без пуховика, но в сером с поперечными тёмными полосками свитере. Он находился к Павлу спиной, рук не видно, но его поза: расставленные ноги, чуть откинутый назад корпус, говорила сама за себя — в руках у него ствол, и он изготовился к стрельбе.

Фигура Фёдора словно колебалась, размазывалась. Павел понял — коллега качает маят-ник, и при таком освещении даже опытный стрелок может обмишуриться. Если только у него не автомат. Оружия у Паши, как и у напарника, не имелось, перед отлётом Сухов велел убрать в сейф вместе с разрешительным документом. "Не создавай себе проблемы. Самолёт, грим, то, сё…", — прокомментировал он своё решение. Бля! Сейчас пушка была бы к месту. В кулаке у разведчика с самого первого тревожного сигнала зажат перочинный нож — штучка так себе, исключительно для шинковки хлебушка под селёдочку, не более. Ни баланса, ни тяжести. Было бы из чего выбирать. Однако в умелых руках и медная монетка — оружие, а уж перочинный ножик…

Ещё немного, всего десяток метров и кустарник закончится. Павел, на бегу, взвесив нож на ладони, уже поднял правую руку локтём вперёд для броска, но китаец неожиданно прянул в сторону и вроде бы даже выстрелил. Во всяком случае, прозвучал негромкий хло-пок. Одновременно с хлопком товарищ Сухов качнулся, нелепо взмахнув руками, но не упал. Китаец же, содрогнувшись телом, пошёл бочком, бочком назад и в сторону, шаг-другой, колени подогнулись, он мягко прилёг на камни, ноги судорожно задёргались.

Ножик Паша так и не метнул, своевременно поняв по скособоченной фигуре и запле-тающимся конечностям, что китаец своё отжил. Чего же вещь пачкать? Он подбежал и склонился над телом.

— Не трогай! — Прикрикнул Фёдор, в несколько длинных шагов оказавшись рядом.

А Паша и не думал. Чего там трогать, если в горле под челюстью торчит наборная, до блеска отполированная рукоятка кустарного ножа. Такие в магазинах не продаются. Вопро-сов было много, поэтому он лишь спросил:

— Ты не ранен?

— Ещё чего! — Возмутился Фёдор. — Давай-ка, уберём его с глаз к дебаркадеру. Да акку-ратнее, и не волоком, он ещё пригодится.

Паша промолчал. Для чего может пригодиться труп? Н-да, Сухову виднее. А сараи-то, оказывается, ещё и дебаркадеры. Какие-то они не очень дебаркадеры, если судить о них по сооружениям на московских железнодорожных вокзалах. Да и бог с ними, а вот труп, это уже серьёзно. Здесь не война, чтобы направо-налево…

Они сообща донесли выскальзывающее, будто резиновое, неожиданно тяжёлое, при кажущейся общей субтильности, тело до сарая и, как на мемориальный постамент, водрузи-ли его на площадку. Поскольку деревянная лесенка была давным-давно сломана, Сухов, по-могая себе одной рукой, лихо запрыгнул — хрен старый — на полутораметровую высоту. Па-ша следом.

Когда китайца втащили под крышу, при рассеянном, втекающем через проломы и ще-ли свете, Павел увидел в уголке ещё одно тело.

— И первого грохнул? — Спросил он.

— Ещё чего, — повторился Фёдор, — усыпил. Уголовник, наркоша — не опасен.

— А этот? — Паша кивнул на китайца.

— Этот, — лицо напарника стало злым, — очень. Я за ним ещё в девяносто четвёртом го-нялся. Садист, убийца, правая рука у российского гуру "Аум". Я, когда его засёк, чуть себя не выдал.

— Скажи, пожалуйста, — удивился Павел, — а как же тогда ты ему на мушку попался?

— Ещё чего! — В третий раз повторил коллега, похоже, ставшую любимой формулу. — Это я попался? Это он, как видишь, попался. Состоялась честная дуэль, не мог же я его, пра-во слово, из-за угла — себя не уважать — результат на полу.

Павел покачал на ладони найденный рядом с трупом пистолет-пулемёт "Агран".

— Честная, говоришь? Значит, калибр "десять-шестьдесят два" для тебя тьфу? С каких это пор нож против скорострельного пистолета, он же мог тебя…

— Мог — не мог…. Мы с тобой работаем, или погулять вышли?

— Хороша прогулка! Кстати, откуда нож?

Фёдор указал подбородком на спящего топтуна.

— У него изъял. Слушай, давай все вопросы на потом, мне ещё этого урку надо допро-сить. И, вообще, Павлик, от тебя будет больше пользы, ежели ты обследуешь округу на предмет лишних глаз и ушей.

— Слушаюсь, командир!

Сухов, как всегда, прав: осмотреться надо. Как ни крути, а на этом клочке всего не-сколько минут назад совершено убийство. Они сами могут сколько угодно называть его справедливым возмездием, но с точки зрения закона, это тяжкое преступление, наказуемое очень и очень большим сроком, будь они хоть трижды правы. Не то, чтобы Пашу сильно волновала перспектива оказаться за решёткой по обвинению в убийстве. Если быть точным: она его не волновала вообще, поскольку их с Фёдором совместный опыт исключал её, как бредовую нереальность. Кровь тоже не пугала — насмотрелся. Дело в другом. Почему про-фессионал, каких поискать и не найдёшь, Сухов, ревностно исповедующий постулат о бес-ценности человеческой жизни и, ко всему прочему, прямо-таки фанатично ратующий за чистоту исполнения работы, пренебрёг своим профессионализмом и решился на крайнюю меру? Да, как обставил! Рискуя жизнью, чёрт старый, спровоцировал дуэль, чтобы не выгля-деть в собственных глазах палачом. Что нужно было натворить, чтобы так его допечь?

В очередной раз покачав головой, Павел мягко спрыгнул с площадки и внимательно осмотрелся по сторонам, одновременно чутко прислушиваясь к нестандартным шорохам, зачастую выдающим присутствие человека. Чайки орут. Тропа, ведущая через заросли к бе-регу, в общем и целом, протоптана, но, судя по отсутствию свежих следов на сыром грунте, можно сказать, что стадами здесь не ходят. Последние дни прилично дождило, и любой прохожий просто обязан был оставить на размякшей почве отпечатки обуви, потому, как и Сухов, и урка, подобно Павлу с китайцем, пробирались к берегу по чащобе параллельно тропе. На прибрежной полосе в нескольких местах имеются следы кострищ, там и сям валяются окурки, банки из-под пива и прочий мусор искусственного происхождения. Всё это безобразие явно прошлогоднее. Надо думать, летом тут резвится молодёжь, но в эту весеннюю пору, продуваемый ветрами берег, мягко говоря, неуютен. И ещё раз трижды три, слава богу!

Паша повернулся лицом к берегу. Если отсюда смотреть прямо, то примерно за два-дцатикилометровой плоскостью воды можно угадать, теряющийся в непогожей хмари, вос-точный берег залива, а если кинуть глаз правее, то взгляд утонет в серой пелене, размывшей черту горизонта. В отдалении виднелись морские судёнышки, числом несколько, следующие то ли в порт, то ли из порта. Суша в этом месте не была по-пляжному пологой, она возвышалась над уровнем моря эдак на метр-полтора. Монотонно набегающие валы с весьма приличным шумом колотились о каменистую кромку, захлёстывая и подбрасывая тучи водяных капель. Должно быть, зимой прибрежные кусты и эти сараи превращаются в ледяные скульптуры.

За стенкой сарая бубнили на два голоса. В несмолкаемом шуме терялись слова. На ум не к месту и не ко времени пришли строки Осипа Мандельштама: "А море Чёрное, витийст-вуя, шумит, и с тяжким грохотом подходит к изголовью". Если "чёрное" написать с малень-кой буквы…. Хрен знает, о чём думается! В сарае покойник, дела приобретают острый ха-рактер. Причём тут стихи?

Бубнёж в сарае затих. Через пару минут в проёме показался товарищ Сухов, морда са-модовольная. Он грациозно для своего возраста спрыгнул на камешки и, зажав трость под мышкой, ладонями обхлопал брюки на коленях.

— Порядок, пошли!

— А с этими, что? — Павел кивнул на сарай.

Коллега улыбнулся, глаза сделались мечтательными.

— Всё путём. Наркоша до утра проспит, если раньше не разбудят по случаю. А, про-снувшись, увидит дело рук своих: собственный нож в приятельском горле, кровь на руках, а на пузе у покойника шприц использованный да ампулы с морфием. Морфий, очень кстати, отыскался в кармане убиенного. Не знамо уж, по какой нужде таскал. Сам не кололся — факт. Что ещё? Для настырных следователей повсюду кровавые пальчики. Урка, само собой, запаникует, но наличие наркоты притупит все страхи. Он обязательно примет дозу, и под кайфом, прихватив морфий, отправится в бега. Нож забудет, кровь не смоет. Его быстро возьмут, преступление, то бишь, убийство раскроют по горячим следам. Танцуют все!

Полежаев кивнул. Не самый плохой вариант и, что характерно, достоверный. Они с на-парником аккуратненько пробирались по бездорожью, стараясь не оставлять следов.

— А "Агран"?

Фёдор похлопал себя по животу.

— Он им без надобности.

Паша опять согласно кивнул.

— Слышь, за делами не сказал: китаец тут в кустах свой пуховик оставил.

Приятель искоса посмотрел на Павла.

— Даже не думай, всё ценное он прихватил с собой.

 

Рыбный день

Апрель, 2004 год.

Потом Фёдор замолчал, и всю дорогу, пока добирались до машины, оставленной у за-бора на конечной остановке, он больше не проронил ни слова, о чём-то напряжённо раз-мышляя. Паша с вопросами традиционно не приставал — не впервой. Нельзя мешать напар-нику думать. Сейчас его мозг усиленно работает. Вообще-то он всегда работает, даже во сне. Добытые путём дознания разнокалиберные и кажущиеся малозначительными, если рассматривать каждый в отдельности, факты и фактики — кванты информации, постоянно и всесторонне изучаются и сортируются. В непрерывном процессе обмозговывания рождается версия, и наступает пора принятия решения. В таком разе, если хочешь хорошо — а то и вообще — жить, лучше не путаться в ногах.

Молчание не угнетало. Полное взаимопонимание, являясь необходимой и органичной составляющей их совместной деятельности, поднимало коллег на иной уровень общения. После знакомства с Суховым и до определённого момента Павел полагал, что у того в башке компьютер, способный в считанные секунды прокрутить немыслимое число комбинаций. Однако по мере узнавания, ввёл существенную поправку: в компьютер магическим спосо-бом встроен философский камень, превращающий дробинки информационного свинца в золотые слитки, или вообще сам чёрт не знает во что. Чёрт-то, может, и не знает, а вот Фёдор знает.

Двое французов: Луи Повель и Жак Бержье в своей работе — "Утро магов" высказали соображение, что де"…последние открытия в области психологии достаточно убедительно свидетельствуют о том, что существует высшее состояние сознания, отличное от сна и бодр-ствования — состояние, в котором интеллектуальные способности человека многократно возрастают". Это определение, по мнению Павла, точь-в-точь подходит к напарнику.

И, что занятно, решение, как правило, предъявлялось настолько простое и доступное, что оставалось только руками развести и воскликнуть: "А я-то думал!". Короче, хоть Паша, бывало, чуток подначивал друга, но втихаря маленько им восхищался, неоднократно убеж-даясь на опыте в его прозорливости.

Помимо раздумий по поводу необычайной одарённости товарища Сухова, в Пашином мозгу свербела совершенно бытовая мыслишка: не разули бы какие-нибудь сволочи, бро-шенную без присмотра "Мазду". Случается сплошь и рядом. А то, глядишь, вообще угонят! Вот это будет проблема, так проблема! Иногда самые хитромудрые построения развалива-ются из-за сущей нелепости. Интересно, как Сухов поступит в этом случае?

А Сухов тем временем сгорбился и, постукивая тросточкой, заковылял по тропе. Кус-тарник кончился.

Обеспокоено метнув глаз в сторону заветного закутка, Паша мысленно перекрестился — на месте! Стоит себе, зараза, прижалась глянцевой тушей к потемневшему от сырости за-бору, сливаясь покрытием с лоснящимся от влаги асфальтом, и лыбится хромированными деталями.

В машине напарник, вынырнув на секунду из омута раздумий, бросил: "Домой…с за-ездом в "Гастроном" — глад терзает", — и снова погрузился.

В город въехали при полном молчании. Тормознув у супермаркета, Павел оставил дру-га куковать в авто, а сам пошёл за покупками. Закупив съестное, он, хорошо подумав, направился вдоль рядов по второму кругу, закладывая в тележку припасы с расчётом на марш-бросок километров на полста туда, да столько же обратно. Когда он влез в машину, бросив пакеты на заднее сиденье, Фёдор покосился прищуренным глазом на запасы и пробурчал:

— Соображаешь.

Павел спокойно, можно сказать, вдумчиво вёл автомобиль по мокрым улицам незна-комого, по большей части, города. Да, по большей…, а по меньшей Павел разъезжал уже достаточно свободно, ещё немного, ещё недельку-другую, и можно запросто наниматься в таксисты. А так — хороший город, не вредный. И люди здесь хорошие, опять-таки по боль-шей части.

Соратники загнали "Мазду" на платную стоянку рядом с временным пристанищем, рассортировали провизию, что-то прихватили с собой, а шоколад, галеты и консервы пере-ложили в багажник.

Дома Фёдор как бы расслабился, посветлел лицом.

— Пашка, жрать хочется, — голос вроде виноватый, но физиономия довольная, — потру-дись во благо, пока я ползаю в Сети. Тебе за это ничего не будет.

— Под "ничего" подразумевается жратва?

— А то! — Ухмыльнулся приятель, открывая дверь в туалет.

Павел безропотно побрёл на кухню.

Вот бы удивились его бойцы, застав своего командира, специалиста по диверсионно-разведывательным операциям, за чисткой картошки. Впрочем, данный факт ни в коей мере не поколебал бы их уважение к капитану Полежаеву — разведчик, он и на кухне разведчик. По мнению самого Павла, приготовление пищи — одно из простейших и необременительных занятий, было бы из чего.

Он, как многие, в свободное время иногда пялился в "ящик", предпочитая новости и аналитические программы. Ничего удивительного, за несколько лет жизни в условиях не-скончаемого боя, он почти забыл, что такое телевизор и смотрел с удовольствием. Особен-ное и странное впечатление производили постоянно идущие по всем каналам кулинарные передачи. Их Паша называл "элементом телевсеядности". Было в этих передачах, помимо скрытой рекламы кухонной атрибутики, что-то завораживающее, что-то от коммунистиче-ского "завтра". Представлялось, как россияне, обложившись шматами осетрины, кусками мясной вырезки, грудами ананасов и прочей общедоступной чепухой, никак не могут взять в толк: что со всем этим делать? А тут, бац — кулинарная передача! И сразу такое облегчение! Оказывается, "всё это" пригодно в пищу, мало того, при известном умении, ничуть не хуже перловки с горохом. К примеру, обыкновенные груши, если их притомить в сухой "Хванчкаре", вполне сойдут, понимаешь, за десерт. Мысли немножко детские, но разве дети всегда неправы? Кроме того, под такие мысли жареная картошка с котлетами, казалась необычайно уместной.

Всё готово. Подавать, не подавать?

— Скоро ты там? — Откликнулся Сухов на мысленный посыл.

— Уже!

Напарник появился на кухне, потирая руки.

— О-о, запахи будоражат!

Он принялся за еду, умудряясь сохранять аккуратность при непрерывной болтовне.

— Ну да, — признался он, словно отвечая на ранее заданный вопрос, — подставился я соз-нательно. Надо было расшевелить муравейник. Заявился я, понимаешь, в контору фирмы "Уральский-Дальний" под видом возможного клиента, вроде как квартиру хочу приобрести. Они мне: "Мы не занимаемся вопросами недвижимости". Да? Вы же, мол, продали квартиру в Уссурийске, ранее принадлежавшую…, ну, и так далее. Дал понять, что знаю слишком много. Получилось что-то вроде шантажа. Принимал меня исполнительный директор, весьма пожилой человек, с виду интеллигентный. Но не безобидный, нет. Они своё талдычат: ошибочка, мол, мы, мол, рыбой торгуем. Эт-точно. Официальное занятие фирмы: доставка рыбопродуктов в регионы Сибири и Урала. Потребители постоянные. Процветают. Есть свой — небольшой, правда, цех по переработке рыбы где-то за городом. Точного месторасположения пока не знаю. Вонища, говорят, страшенная. Там рыбу потрошат и замораживают, а из печени трески производят рыбий жир для нужд фармацевтики. Якобы. А чай будет?

Паша грозно посмотрел на друга.

— Будет, будет…, шашлык из тебя будет! — Пообещал он голосом джина из мультика. — Подставился он…, а со мной как? Будь на моём месте женщина, она б щас издала надрыв-ный вопль, типа: "А обо мне ты подумал?!", — и, покачивая бёдрами, скрылась бы на кухне. Однако я, слава те, господи, мужик, и без чая не оставлю. Лучше скажи, тебя только жажда мучает, или совесть тоже? По-другому нельзя было?

— Мучает, — повинился Сухов, глядя на коллегу честными глазами, в которых не обна-руживалось и тени сожаления, — чтоб мне ни дна, ни покрышки! Немножечко. А насчёт "по-другому"…

Фёдор, нахмурившись, посмотрел на часы, полез в карман за сигаретой, раскурив, пыхнул дымком в потолок и продолжил.

— Я, когда тебе про давнишнее расследование докладывал, обозначил только канву, подробности опустил, щадя твои, расшатанные в Чечне нервы. Эпизод, к примеру. Снимаю я свидетельские показания. Свидетельница похожа на бомжующую старуху, а по анкетным данным — инженер-экономист, тридцать два года. Женщина находилась в состоянии про-страции, вспоминала и говорила с трудом — не хотела вспоминать. Познакомился я с ней после обыска в одном загородном закрытом пансионате. Мы туда нагрянули с группой захвата буквально накануне моего отстранения. Так вот, она со своим муженьком чересчур продвинутые были, метались в поисках божественного смысла, ну и запали, идиоты, на секту "Аум Сенрикё". Мало того, что сами сунулись в этот поганый вертеп, они ещё и ребёнка с собой притащили. Дочка у них третьеклассница…была. На одном из молитвенных собраний — за городом дело происходило — прямо на глазах у родителей, пускавших слюни в религиозном экстазе, этот садюга зверски изнасиловал девочку. Что чувствовал ребёнок? Девчушка родителям верила, надеялась, что они её защитят. Пока могла, кричала, звала маму с папой, а они…, - Фёдор порывисто загасил недокуренную сигарету, встал, засунув руки в карманы, развернулся лицом к Полежаеву, — когда пришло отрезвление, они постепенно начали понимать, что произошло, и что находятся они в небольшой комнате, а рядом на топчане еле дышит истерзанная девочка. Муж взбесился, бросился искать насильника. Почти сразу появились какие-то люди, забрали ребёнка, сказали, якобы, на лечение. Больше женщина ни дочь, ни мужа не видела. Из пансионата её так и не выпустили, дали выпить лекарство, дальше — провал. По моим прикидкам провела она там около полугода. Что делала — не помнит. Вроде её иногда пользовали, как женщину. Бывали минуты просветления, она умоляла вернуть дочь, ей обещали. Я провёл очную ставку, предъявил ей задержанных. Насильника она опознала.

— Этого самого китайца? — Спросил Павел, с трудом разжав зубы.

Сухов кивнул.

— Тогда он носил имя Кадзуо. Косил под японца, а кто на самом деле, хрен знает. И это не единственный и не самый страшный эпизод. Были ещё люди, показавшие на него. Кабы знал, что меня с утра пораньше отстранят, я бы его ещё ночью грохнул.

— Бля, — сказал Паша, — у меня к тебе теперь одна претензия: добрый ты сильно, раз по-зволил этому Кадзуо так легко умереть.

— Вот то-то! После узнал: всех задержанных выпустили под залог, отобранные мной показания свидетелей, испарились. Я потом частным порядком искал садиста. Как в воду канул. А тут смотрю, собственной персоной входит в контору фирмы. Почти не изменился. Прикинул я варианты. Узнать меня в гриме невозможно, а вот если подставлюсь, то разбор-ка со мной обязательно будет и без Кадзуо ну никак не обойдётся. Не ошибся, как видишь.

Хозяйственный по обязанности Павел, с вздохом поднялся из-за стола, сложил грязную посуду в тазик и поставил на газ.

— Не пойму, — поинтересовался он, — как ты спящего урку сумел допросить? Препарат заначил?

— И заначил, и вколол, — согласился Фёдор.

— Значит, — вкрадчиво подытожил Паша, — ты ампулу ещё в Москве прихватил. Федя, в кого ты такой умный?

Сухов, криво улыбнувшись, развёл руками.

— Знаешь, Павлик, на этот вопрос попробуй ответить сам, а я пока поработаю в Сети. Надо, понимаешь, кое-кому дрозда вставить. Да, кстати, озаботься походным снаряжением для пешей прогулки по весенним субтропикам.

И Паша, естественно, озаботился, и вернулся не скоро, а, вернувшись и бросив в при-хожей пакеты с приобретённым добром, застал Сухова в образе Сухова, то есть без грима. Значит, операция вступает в завершающую фазу.

Фёдор делал растяжку. Сидя на шпагате, он плавно сгибался, попеременно дотрагива-ясь пальцами обеих рук до оттянутых носков то левой, то правой ступни. Тренировочные штаны чуть присборились, открывая незагорелые, покрытые светлыми волосками ноги, на голом торсе под гладкой кожей набухали длинные мышцы. Павел с невольным восхищени-ем засмотрелся на игру мускулов. И пусть он по физическим кондициям и бойцовским уме-ниям превосходил друга, но всегда помнил, что Сухов старше его на двадцать лет, и каких лет — каждый год можно считать за два, а то и за три.

Наверное, ещё до появления человекообразного в долине Неандерталь, в душе каждого самца, как бы он ни хорохорился, засело реликтовое явление — преклонение перед физиче-ской силой. И до сих пор сидит, независимо оттого, что "пришёл господин Кольт и всех уравнял". Да, с появлением стрелкового оружия мужики постепенно начали терять хватку, к примеру, автомат "Узи" или тот же "Агран" в руках у заморыша — куда с кулаками против? Однако…

— Сегодняшние игры на лоне природы, — вслух продолжил Пашины рассуждения, чи-тающий мысли, Сухов, — показали, что терять форму чревато.

— Угу, — приколол Павел, скрывая восхищенное недоумение за ехидством, — на твою бы талию балетную пачку, да музыку Петра Ильича к "Лебединому…", ни дать, ни взять — Одетта.

Фёдор, неуловимо подобрав ноги, из положения напольной вазы стремительно взмыл под потолок, нанося хлёсткие шлепки в пустоту по кругу.

— Всё, всё, утихомирься. Насчёт пачки и лебедей забираю. Чем порадуешь?

Сухов провёл ладонью по широкой груди, по плоскому животу, наискось перечёркну-тому — не вся кожа гладкая — длинным шрамом.

— Гадство, старею — вспотел. Погоди немного, ополоснусь. Время терпит.

Он, ссутулившись, убрёл в ванную, а Паша, пока то да сё, разобрал покупки. На свет божий выгрузились два лёгких, удобных комбинезона чёрного цвета, две ветровки с под-стёжкой, пара пар туристических ботинок, чёрные вязаные шапочки-раскатки, охотничьи тесаки в ножнах на ремнях, компасы, пятидесятиметровый капроновый линь и прочая мело-чёвка.

Появился мокрый и непривычно молодой Сухов.

— Ты машину, где оставил? Возле дома? Эт правильно. Ты бы грим того, — подсказал он, постукивая зубами и растираясь полотенцем, — пока вода бежит. Душевно без горячей бодрит, бляха-муха, до посинения.

Паша с радостью полез под душ, предвкушая нормальное человеческое удовольствие от скорого лицезрения в зеркале собственной, на два десятка лет помолодевшей физионо-мии. Смеситель, совершенно лишний по нынешним временам — надёжный, как всё отечест-венное — краны крутились с натугой, ванна порыжела, кафель в потёках. Да и вся квартирка была не ахти. Нет хозяина. Но зеркало отражало. Павел намылил отмытое лицо, отскоблил вечернюю щетину и, протерев зеркало мокрой ладонью, с удовольствием себя осмотрел. Не так плохо, во всяком случае, значительно лучше, чем до того.

— Ты ета, — подал голос Фёдор, — не утонул там? А то чай остывает.

Чудеса: Сухов заварил чай! Сам! Паша, как был в одних плавках, вывалился на кухню и замер на пороге — за столом сидел моложавый широкоплечий человек в чёрном комбине-зоне, перетянутом широким ремнём.

— Хорош! Давненько тебя таким не наблюдал.

— И я тебя. Сидай, хлопец, почаёвничаем с кральками на дорожку.

— А выводы?

— А выводы я тебе за сто километров все выложу.

— Значит, через Уссурийск на Раздольную?

Сухов закинул в рот кусочек баранки, втянул глоток чаю, прожевал.

— Значит, — кивнул он, — наведаемся в затерянный лагерь к неприкаянным душам. Уст-роим сектантам рыбный день.

— Думаешь — наркота? — Задал Паша, давно свербевший вопрос.

— Уверен. Выращивают индийскую коноплю в особо крупных объёмах, и ничего нового и суперхитрого они не придумали, им это ни к чему. А хрена ли ты про выводы, коли сам допёр?

Пожав влажными квадратными плечами, Паша задумчиво откусил полбаранки.

Сухов бросил взгляд на окно.

— Смеркается, — сказал он, — скоро уже. Чёрт знает, почему люблю быть в дороге. В са-молёте, в поезде, особенно в авто, чтоб не за рулём. Сидишь себе, размышляешь, по сторо-нам глазеешь. И ведь что интересно, вся моя служба вспоминается, как одна сплошная доро-га. Ночь-полночь, выходной, отпуск — побоку. Приказ — и в дорогу. Казалось бы, в печёнках должно, ан нет. Каждое новое дело, как шаг в неизведанное, как в тёмную воду. Никогда не знаешь, куда заведёт. То ли грудь в крестах, то ли башка в сортире. Начальство давит, а коп-нёшь поглубже — паникует. Куда, мол, лезешь? Нынешняя работа — праздник души. Вот так, Пашка. Собираемся, что ли?

 

Или туда и обратно

Апрель, 2004 год.

Покинули квартиру, как стемнело, опасно от ока вездесущих бабулек. Ключи оставили на столе — больше не понадобятся, дверь захлопнули, молча спустились к "Мазде". Машин-ка отозвалась с пол-оборота, движок томно замурлыкал. Через арку выехали на освещённую фонарями, запруженную автомобилями улицу. Не то, чтобы сплошняком, но подсвечивали витрины магазинов. Возле сумеречного скверика стайка девиц в юбочках до пупка. На стройных ногах не целомудренные колготки — чулки с резинками, чтоб обязательно прогля-дывали полоски нежной кожи на ляжках. Холодновато, однако. Сезон отлова иноземного моряка. Паша проглотил слюну.

— Проституция, — вздохнул телепат Сухов, — как форма общественного милосердия. Секс — великая сила, это я тебе, как специалист говорю, со всей ответственностью. Все разведки мира использовали, используют, и будут использовать секс, как инструмент сбора информации. И тамошняя братва ловится, как ни странно, и будет ловиться. И вовсе не странно — закономерно. Разве аморально любить красивую женщину? Нормальному мужику иногда просто необходимо сбросить напряжение. Это так понятно. Пусть за деньги, что с того? Политики тоже зарплату получают. А профессия у девчонок рисковая. Сутенёр, скотина — всё себе; менты жлобствуют; клиенты брюхоногие — не все же красавцы вроде тебя. Что ж им, забесплатно? В древней Греции храмовая проституция поощрялась даже среди замужних матрон. В древнем Риме вообще беспредел — кто кого сгрёб. Ханжество современного общества, не устраняя, загоняет проблему во мрак. А во мраке творятся вещи чудовищные. Эффективная борьба с венерикой возможна лишь при легализации секс-бизнеса. Не купринская "Яма", не дай бог, нужны современные, хорошо организованные Дома Свободного Секса. С медперсоналом, с барами, с бассейнами, с парилкой, если угодно. И девочки проверены, и сами в безопасности, и клиенты довольны, и налоги в казну, а не липкому сутенёру. А за "чистоту любви" пусть ратуют инопланетяне, только не надо смешивать позывы естества с занозой в сердце. Кое-кто талдычит о святости семейных уз, а причём здесь проституция? В огороде бузина, а в Киеве дядька. Проституция подвигает к супружеской измене? Чушь! Если мужик гулёна, один чёрт взбляднёт. Скажи, я не прав?

— Ну, ты и тему выбрал, — Павел снова проглотил скопившуюся во рту влагу, — на ночь глядя. А импотенция, к слову, бо-ольшущая трагедия.

— Это, как посмотреть. Может, наоборот — великое счастье. — Фёдор полез в бардачок за сигаретами. — Потерпи уж, на сегодня последняя. Между прочим, м-пых-пых, я лично знаком с супружеской парой…, ну, мужчина попал в Чернобыле под выброс. Выжил, но со способностью…э-э, того… Семья не распалась, сохранилась искренняя привязанность, взаимопонимание, взаимоуважение, гармония. Секс, хоть и важный элемент семейных отношений, но не доминирующий.

Паша спорить не стал. Закапал дождик, пришлось включить дворники.

Сухов молча смаковал отраву, опуская пепел в чашечку на дверце, Полежаев также молча вёл машину по пустынному шоссе. Ну, не совсем пустынному: изредка над полотном возникало жёлтое мерцающее пятнышко, быстро разделяясь на две сияющие точки, Паша автоматом переключался на ближний свет, точки стремительно росли, на краткий миг салон наполнялся фиолетовым сиянием, и тут же на трассу падала тьма, лишь в зеркальце постепенно затухали угольки габаритов. Ещё реже такие угольки разгорались впереди, они какое-то время просто висели в темноте, потом надвигались, "Мазда" на крейсерской скорости обходила препятствие, и тогда мертвящий свет чужих фар долго ещё мельтешил позади, пропадая на поворотах.

Спалив табачок до фильтра, Сухов щёлкнул пепельницей, похоронив в миниатюрном контейнере непригодный к тлению цилиндрик.

— Существует закономерность, — прервал он затянувшееся молчание, — давно подмечен-ная в народе: порядочный, законопослушный обыватель нет-нет, да и напорется на неприят-ности, а беспринципный авантюрист, нагло попирающий законы божеские и человеческие, живёт себе припеваючи. Не зря же говорят: "Наглость — второе счастье". Обыватель всё ви-дит, всё понимает, успокаивая себя фразой: "Божьи мельницы мелют медленно, но тонко", а наглец действует, и чем примитивнее действо, тем оно эффективнее.

— Ты это к чему?

— А к тому, что честная пассивность не только сама по себе уязвима — не противодействуя, она потворствует преступлению.

Паша хмыкнул.

— Философствуешь? Сказал бы проще: "Мочить в сортире".

— Двумя руками "за"!

— Что-то не пойму: ты меня агитируешь?

— Язык разминаю, — буркнул Сухов, — теперь к делу. В компьютерную память "Ураль-ского-Дальнего" я не забрался, не нашёл. Скорее всего, они вообще не подключены к Сети из предосторожности. Зато я залез-таки в базу местных железнодорожных грузоперевозок. Там в архиве чего только нет: договора аренды транспортных средств, то есть вагонов; то-варно-транспортные накладные; финансовые документы; всякие-разные квитанции; описа-ние тары со схемой размещения грузов и прочая. Без документов груз на железную дорогу не принимается. Нашлись в архиве и наши "Удальцы" — кто ищет на свой афедрон приклю-чений, тот всегда надыбает. По документам у них всё путём. Имеются и лицензия на осуще-ствление торгово-промышленной деятельности, и все необходимые сертификаты. Продук-цию отгружают регулярно и постоянному потребителю. Обычно для отправки арендуют один вагон-рефрижератор и, что бывает значительно реже, один трёхтонный грузовой кон-тейнер. Рыба в вагоне, рыбий жир, из-за малого тоннажа, в контейнере. Транспортная тара для жира — десятилитровые пластиковые банки, полупрозрачные и герметично запаянные. Они устанавливаются в обрешётки по десять штук, а обрешётки, в свою очередь, плотно размещаются в контейнере. Погрузка производится в присутствии служащего таможни. Пустая формальность, рутина. Заверенные сертификаты качества, как всегда, в порядке. Чиновник отлично видит, как колышется в банках вязкая, жёлто-коричневая субстанция и зевает от скуки, но не уходит, пока привычно не опустит в карман конверт с премией. Доступно излагаю? Едем дальше. У нас ведь как: к составу дальнего следования обязательно цепляется почтово-багажный вагон с жилым отсеком. Что касаемо рыбы, тут всё ясно, получатель груза всегда чётко обозначен, и если рыбьего жира в данной отправке нет, то рефрижератор катит себе спокойно до указанной станции, где его встречают. А вот с рыбьим жиром картина немножечко иная. Совсе-ем немножечко. Если он наличествует в отправке, то фирма покупает койко-место в жилом отсеке для доверенного лица, сопровождающего груз, а в сопроводительных документах указывается только пункт следования без юридического адреса и названия фирмы-потребителя. Там простенько записано: "Отпустить по предъявлению подлинника накладной с печатью отправителя". Смекаешь?

Полежаев мало-помалу смекал. Картинка выходила занятная. Рыбка на сумму, исчис-ляемую в сотнях тысяч долларов, ценилась отправителем намного ниже контейнера с жи-ром. В одном случае все реквизиты налицо и полное доверие Российским железным доро-гам, в другом — никаких документальных следов получателя, но контейнер сопровождается, а сопровождающий явно обеспечивает сохранность груза до станции назначения и передаёт неведомому встречающему из рук в руки подлинник товарной накладной. При таком подхо-де полностью исключается вероятность попадания груза не в те руки.

— А рыбий жир дорогой?

— Не настолько. Слушай дальше. От Уссурийска до границы с Китаем километров пол-ста, по Раздольной чуть больше. По меркам коренных москвичей — пограничная зона. Если верить письму, а не верить, у нас резонов нет, то лагерь находится примерно посерёдке, да-же могу указать где. Не отвлекайся, мы в Уссурийск спешим, а не на погост.

Замечание было заведомо несправедливым, и поэтому Павел воспринял его, как при-вычную разгрузку. Сухов изредка специально выдавал подобные ворчливые фразы, ничего общего с натурой не имеющие, и именуемые им самим " вербальными пассажами во мраке". Что он при этом имел в виду, за все годы совместного общения Павел так и не понял, но терпеливо сносил — у всякого мудреца свои заморочки.

И без всякой паузы:

— А письмо капитану, между прочим, написала та самая бабка-ясновидящая, что тебя прикармливала в Уссурийске и обзывала десницей господней.

Павел приподнял плечи.

— Предположим, о том, что бабка меня, как ты выразился, прикармливала, догадаться было легко по отсутствию аппетита. Пончиками угощала, у-у! А с чего ты взял, будто она письмо…? Смысл? Она ж могла лично капитану рассказать, когда тот братишку разыскивал.

— А вот и нет, — Фёдор многозначительно погрозил пальцем, — и как раз по причине смысла. Ей надо было оставить вещественный след в виде письма, и чтоб письмо это попало в нужные руки.

— Всё равно не указывает. Почему бабка?

— Ты в чутьё веришь?

— В твоё — да.

— Вот и верь, — и по обыкновению без перехода, — знаешь, что такое гектар? Знаю, что знаешь. Вот и скажи: сто метров на сто — это много? Всего ничего, так — полянка в лесу. И в том лесу, куда мы пойдём, таких полянок-делянок много, и растёт на них индийская коноп-ля.

— Вряд ли, апрель на дворе.

— Да, конечно, сейчас там пусто, но семена для посева уже готовы, а это улика. Та-ак, подъезжаем. У поста ГАИ остановись. Нас там встретят.

— Кто?

— Свои. Надо же где-то заночевать. Выходим утром.

Впереди над дорогой разливалось зарево, невидимые по ночному времени облака от-ражали огни города. За поворотом показался освещённый пятачок, на краю которого возвы-шался стеклянный донжон, увенчанный вывеской "ГИБДД" для непонятливых. Подле баш-ни припаркованы две тачки милицейской раскраски и одна партикулярная. Немного по-дальше на площадке теснились фуры дальнобойщиков.

Павел степенно вкатил "Мазду" на свободное местечко. Проверки документов он не опасался, поскольку вместе с гримом убрал и фальшивые права, заменив их настоящими. Из будки в сопровождении молоденького лейтенанта вышел высокий пожилой дядька в чёрном плаще и в кожаной кепке. Он, посмотрев на номер, махнул офицеру, мол, свободен, и в два широких шага оказался возле машины. Паша прикинул: судя по властной отмашке, мужчина был не из рядовых — либо действующий, либо бывший, но пока ещё влиятельный начальник.

Сухов ткнул пальцем в клавишу опускания бокового стекла.

— Здравствуйте. Вы от Петра Сергеича? — Спросил дядька, заглядывая в салон. Лицо брыластое, неулыбчивое, глаза цепкие.

Фёдор, немного потеснив Павла, придвинулся к окошку.

— Да, — ответил он, — здравствуйте. Пётр Сергеич кланяется. На словах просил передать, что днями будет. Дословно.

Лицо у мужика чуть расслабилось. Он кивнул и, помаячив рукой, типа: следуйте за мной, отправился к автомобилю, притёртому между милицейскими тачками. На этот раз для разнообразия — серебристая "Субару". Салон на пару секунд осветился, когда дядя, открыв дверцу, влезал на водительское сиденье. "Субару" подвижной ртутной капелькой обтекла пограничные столбики, выкатилась на трассу и, набирая скорость, помчалась в сторону зарева. "Мазда" следом.

— В чём прикол? — Спросил Паша.

Сухов правильно понял вопрос.

— Личность в городе известная, бывший силовик, нынче в администрации. Сильно ува-жает контр-адмирала. Вопросов задавать не станет, покажет квартиру, и на том спасибо. А признал за своих по паролю, оговорённому загодя. Я ведь в Интернете на всяких уровнях поработал, ба-альшие, доложу тебе, переговоры провёл. Утречком узнаем результаты. Да, — Фёдор пристукнул ладонью по колену, — вернёмся к нашим сектантам. Схема у них — примитивнее некуда. Вообще, по моему мнению, самый примитивный план отличается от самого хитрожопого только суммой привлечённых средств. Где обманом, где дурманом они сколотили группу полностью потерявших волю, зависимых людей, поселили их в лесу подальше от ненужных глаз и используют, как рабов. Натурально. Эти самые рабы засеяли лесные делянки индийской коноплёй. Знаешь, сколько можно срубить конопли с одного га? Три-четыре тонны. В тех краях, по моим прикидкам — я данные аэрофотосъёмки раскопал — гектарчиков десять будет, а то и поболе. С урожая получается до двадцати пяти процентов конопляного масла, содержащего наркоту. Посчитай. Жмых тоже в дело. Въезжаешь, какая прорва дури расходится по России? То-то! Сейчас неважно, каким образом они откупились от властей, однако, факт. Допускаю, что мотивация самая, что ни на есть банальная, типа компактного проживания религиозной общины. А что: арендовали земельку лет эдак на пятьдесят, обустроились, налоги платят. Убогие в свою защиту ни слова не скажут. А то, что их такими сделали да в рабов превратили, кого волнует? Ага, наш провожатый, кажись, сворачивает во двор. Знать, прибыли. Ладно, потом доскажу.

"Субару" действительно нырнула в арку. Внутренний двор, образованный единым, замкнутым в периметр, жилым домом, сам по себе небольшой, уютный, коммунальными услугами не обижен, жильцам есть, чем гордиться: мусорные баки прямо под окнами, рядок чахлых кустиков, детская песочница, прямо возле баков спонтанно возникшая автостоянка — в целом не слишком отличается от множества старых московских двориков. Во дворе пусто и тихо. На весь дом светятся всего несколько окон.

Машины остановились в метре одна от другой. Стёкла поехали вниз. Дядька, не выхо-дя из-за руля, протянул в окошко ключи, Сухов принял.

— Второй подъезд, первый этаж, номер восемнадцать. Платная охраняемая стоянка за углом. Разберётесь? Извините, — мужчина попытался улыбнуться, — за нерадушный приём, жену сегодня прооперировали, беспокоюсь, еду в больницу. Если нет вопросов…?

— Спасибо, вам. Разберёмся.

Дядька укатил.

— Я думал, — Паша потрогал свой нос, словно только что получил щелчок, — он по жизни такой бука.

— Бывает, — Сухов дёрнул плечом, — Давай, выгрузим из машины всё, что нам принадле-жит, обезличим, так сказать, чужой транспорт и уберём с глаз долой под охрану. В квартире разговоров по делу не ведём.

— Думаешь?

— Не знаю, и знать не хочу, но…сам понимаешь.

— Угу, — Павел согласно кивнул, — тогда договаривай здесь, что не успел.

Фёдор развёл руками.

— Да ты и сам всё понял.

— Есть пробелы, — Павел качнул головой, — маслице, предположительно, путешествует вместе с рыбьим жиром. Так? А рабы, как я понимаю, сами наркоманы, так чего же…?

— Ошибочка. Они не наркоманы, они люди, "искренне верующие". Другое дело, что ве-ра внедрена в их сознания искусственно, с использованием психотропных препаратов, по-давляющих волю. Вероятно, в общине регулярно проводятся моления, где пастыри неза-метно подкачивают паству психотропами для укрепления веры. Ещё вопросы?

— А, как же! Ты уловил, к чему я веду? — В голосе Павла звучало аккуратно дозирован-ное ехидство.

— Ну, давай, веди, — Фёдор с недовольным видом отвернулся к окну.

— Вижу, — Паша удовлетворённо вздохнул, — что уловил. Молчишь? Тогда спрашиваю конкретно: если рабы такие "искренне верующие", то увещевания на них не подействуют, и они по первому знаку адептов растащат нас на фрагменты. Чтобы самим выжить, нам при-дётся защищаться, значит, мочить неповинных одурманенных людей. Это торжество спра-ведливости да? В жисть не поверю, чтоб ты, да этот вопрос не обмозговал заранее. Колись, чего уж.

Сухов молча поднял правую руку к лицу, большим и средним пальцами помассировал уголки глаз, уронил руку на обтянутую кожей панель приборов, выбил короткую дробь.

— Мы, — начал он, словно в раздумье, — можем вернуться и купить билеты на самолёт, как законопослушные…

— Неправильный вариант, — отрезал Павел.

Фёдор встрепенулся.

— Ну, уел ты меня, Пашка, уел! Не знал я, с какого боку к тебе подойти. Там на берегу, когда я того зверя финкой, ты мне ничего не сказал, но я-то видел твоё недовольство. А кто надысь уверял, мол, "на войне, как на войне"?

— То есть мочить всех пастырей на месте, чтоб никто не успел поднять общину в шты-ки?

— Да! Иначе в аэропорт.

Паша откинулся на спинку сиденья.

— Надо, значит, надо, — пробормотал он, — потащили шмотьё в квартиру.

Сухов облегчённо перевёл дух, кажется, вот-вот перекрестится, но креститься он не стал, тронул приятеля за плечо.

— Ты меня, бывало, фруктом величал, так ты тоже…того — не лучше.

Паша расплылся в улыбке.

…На исходе ночи два человека покинули квартиру, расположенную на первом этаже трёхэтажного жилого дома, невидимые и неслышимые пересекли замкнутый двор, минова-ли арку и очутились на неосвещённой в целях экономии улице. Одеты они были неброско, универсально и демократично. В такой одёжке, одинаково пригодной, как для дальних по-ходов, так и для повседневной носки, постоянно щеголяли нынче миллионы провинциаль-ных россиян. На плече у молодого болталась спортивная сумка, за спиной прилепился то-щий мини-рюкзачок, тот, что постарше, шёл налегке. Они уверенно повернули налево и до-вольно быстро вышли к железнодорожному вокзалу.

Город на полторы сотни тысяч жителей, это, конечно, не многомиллионная Москва, но единственный вокзал, хоть и не выглядел переполненным, однако и не пустовал даже по такому раннему времени — всегда и везде найдётся десяток-другой-третий непосед, которым срочно куда-нибудь нужно. И выглядят непоседы в большинстве своём примерно так же — затеряться даже в небольшой толпе сравнительно легко, особенно если ты в принципе нико-му не нужен.

Павел с Суховым перво-наперво направились к автоматическим камерам хранения и избавились от обременительной сумки, в которой до поры упокоились обременительные цивильные шмотки и обременительный, обложенный этими шмотками, ноутбук. Если бы портативный компьютер был наделён сознанием, он бы, безусловно, обиделся на такое обхождение, ведь во многом благодаря его помощи Фёдор сумел — Паша узнал об этом минутами позже — обрушить лавину законных репрессий на региональную структуру секты, лавину, похоронившую под собой мощный наркотический источник.

До самого утра Павел ни о какой, такой-сякой лавине ведать не ведал, но зато он знал Сухова и намотал на уши его вскользь брошенную фразу, что, мол, "утречком узнаем ре-зультаты". Поэтому он ночью вовсю отдыхал и плохих снов не видел. А "утречком", точнее, в четыре после полуночи, Фёдор связался по Интернету с Москвой. С учётом разницы во времени там был самый разгар рабочего дня. Паша не стал заглядывать через плечо и любо-пытствовать, с кем Сухов "чатится". Созреет — скажет. Он успел проделать комплекс обяза-тельной разминки и даже почистить зубы и побриться, а когда, благоухая пастой и кремом, вышел из ванной комнаты, увидел уже упакованную сумку и довольную физиономию друга. Павел вопросительно глянул на Фёдора, тот, молча, поднял кверху большой палец, а потом медленно повернул его вниз жестом римлянина — "пиндык проигравшему".

После камеры хранения они купили билеты на пригородную электричку, и вышли из гулкого здания на безлюдный перрон. Сухов, помаячив перед глазами фосфорным цифер-блатом, полез за первой на сегодня сигаретой. Снова зарядил мелкий дождик. Вокзальные окна — единственные источники света, бросали на асфальт поблескивающие от влаги жёлтые полосы, худо-бедно, рассеивающие сырую тьму. Павел подставил лицо солоноватому, едва ощутимому сквозняку.

— Оглашаю, — начал Сухов, выдыхая слова вместе с табачным дымом, — последние из-вестия. В результате непростых переговоров, сначала моих с Шершневым, а потом Виктора Сергеича с руководством ГУ по борьбе с незаконным оборотом, во Владик срочно вылетела группа федералов. Собственно, они уже на месте. Сегодня в середине дня под их руково-дством и при непосредственном участии силами местного ОМОНа будет произведён захват офиса фирмы "Уральский-Дальний" и перерабатывающего цеха. Лица, причастные к произ-водству и сбыту наркотиков, пойдут на нары.

— Каждый охотник желает знать, где сидит стукач, — то ли предостерёг, то ли уточнил Паша.

— Обижаешь. Федералы не лохи.

— А они найдут?

— Обижаешь, я тоже не лох. На сегодняшний день фирмой заказан под погрузку трёх-тонный контейнер и приобретено койко-место для сопровождающего. Смекаешь? Вскрышка произойдёт прямо на товарном дворе. — Сухов щелчком положил окурок с пяти шагов точнёхонько в урну, посмотрел на самосветящиеся зеленью стрелки. — Щас электричку подадут.

Не успел он закрыть рот, как ожил репродуктор и женским голосом высказался в том смысле, что "будьте внимательны и осторожны, на первый путь пребывает электропоезд, и будет следовать со всеми остановками до станции…". На перрон, покидая светлое вокзаль-ное нутро, потянулась цепочка непосед. Слева, из-за ограничивающих обзор, едва видимых в размытом сумраке построек и заборов, высунулась лобастая, китообразная башка с горя-щими глазами, надвинулась, раздался сиплый свисток. Башка неторопливо поползла вдоль платформы, будто бы из омутной темноты вытягивая один за другим вагоны, перфориро-ванные тускло светящимися окнами. Вагоны катились, замедляя ход, наконец, замерли, слитно лязгнув демпферами. Длинно фыркнули раздвижные двери. Прямо напротив друзей-приятелей удачно так остановился экипаж, имеющий статус "моторного". Все остальные вагоны, как вагоны, пусть и давно пережившие свою юность и зрелость, стоят себе тихонеч-ко в ожидании пассажиров, а этот вибрирует и трындычит, как мотоцикл на холостых обо-ротах. Наверное, по этой причине конкурентов на сидячие, равно, как и на стоячие места не наблюдалось. Вдвоём на весь полутёмный вагон они уселись напротив друг друга на дере-вянные, покрытые лаком скамьи. Длинномерная жестянка, предназначенная для транспор-тировки человеков из пункта Х в пункт У, или куда подальше, законсервировала в себе сту-жу прошедшей зимы.

Они покинули поезд на третьей по счёту остановке. По левую руку метрах в ста от же-лезнодорожной насыпи в предрассветной хмари жемчужной акварелью вырисовывались од-ноэтажные домики с огородами. Туда они не пошли, свернули направо.

— Никому-то мы нафиг не нужны, — горько посетовал Паша, спускаясь с насыпи.

— И это радует, — согласился товарищ Сухов.

Рассветало. Они загодя в подробностях изучили карту и могли бы выйти к заданному участку, ориентируясь лишь по светлому пятнышку выползающего, плавающего в клочкова-тых облаках солнца, однако Фёдор посчитал нужным задействовать современную электро-нику. Он извлёк из внутреннего кармана утеплённой ветровки хитрющий прибор, вывел на экран карту местности и, сверившись с компасом, зафиксировал их местоположение в про-странстве. Такая неслабая штучка, используя земной магнетизм и спутниковые сигналы, обеспечивает компьютерный круиз-контроль.

— Чтоб леший не попутал, — пояснил он неизвестно кому, поскольку Паша в пояснениях не нуждался.

Удовлетворённо угукнув, Фёдор сунул прибор в карман и уверенно направился к близ-ким зарослям. Они углубились в чащу. Лес, как лес — ничего особенного: смешанный, характерный для умеренной полосы, местами хвойный и густой, местами ветвисто-голый и обманчиво прозрачный. И шли они долго — ровно четыре часа, пока Сухов не скомандовал привал неподалёку от меленького ручейка.

Быстренько насобирали всякого древесного лома, запалили костерок, побаловались чайком с галетами и шоколадом, пристроившись на подвернувшейся коряжине. Пополнив энергоресурс, Сухов полез за сигаретой, со смаком прикурил от обугленной веточки, пыхнул дымом. Потом нахмурился и заговорил, будто продолжая вечерний разговор и отвечая на невысказанные мысли Павла.

— Считаю, сколько бы сектантов в лагере ни оказалось…

— Как говаривал один телеведущий, — подхватил тему Павел, — "с ними надо кончать". Так?

Сухов качнулся вперёд.

— Пашка, ты всё понимаешь. Я же профессиональный законник! А что нам остаётся? Арестовать и отконвоировать? Куда? Да и не позволят. И ОМОНу не позволят. Одурманен-ных людей автоматами не напугаешь.

Не выдержал Федор, открылся. Оказывается, не такой уж он и железный. Паше стало обидно за друга, мучительно ищущего и не находящего. А вот сектанты не мучаются, поло-жили они…

— Тебя моё мнение интересует? Мы приняли единственно возможное решение. И не майся.

Фёдор, махнув рукой, вытащил прибор, сверился.

— Тогда вперёд!

Обильно залив костерок водой из ручья, они снова отправились в путь, и шли ещё че-тыре часа, раздвигая ветки, орошаясь влагой, чапая по прелым листьям и рыжей хвое.

К началу четвёртого часа пополудни они выбрели к обширной поляне по апрельскому сезону никакими травами не укрытой, но и без аграрных познаний с первого взгляда стано-вилось понятно: что бы здесь летом ни росло — оно росло с соизволения и под присмотром человека. Поле ровно прокошено, ни единого неубранного стебелька, лишь бурая прошло-годняя стерня. Урожаем здесь явно дорожили.

Фёдор, приподняв бровь, многозначительно покосился на Павла, мол, не, ну ты понял? Паша, ясное дело, понял и кивнул. Он осторожно двинулся в обход делянки, Сухов, словно признавая значительный опыт напарника в проведении диверсионно-разведывательных опе-раций, пристроился следом.

Метров через сто Паша наткнулся на хорошо набитую тропку, протоптанную, одно-значно, не зверушками. Люди тут похаживают, и не так уж редко. Даже если бы не броса-лись в глаза чисто материальные следы присутствия человека, Павел по любому утроил бы осторожность. Обострённым чутьём, от которого зачастую зависит жизнь разведчика во вражеском тылу, он уловил некую недобрую волю, разлитую в окружающем пространстве, и ещё сопутствующую ей, тяжкую безысходность. Хреновенькое местечко, хотя встречались места и похреновее.

Крадучись миновали ещё одну делянку и сначала верхним чутьём уловили близкое присутствие людей, а потом услышали невнятные голоса. Павел жестом предложил Фёдору оставаться на месте, а сам, прикинувшись рыжим листиком, голой веточкой, сосновой шиш-кой, эфемерным облачком скользнул в том направлении.

Ещё через полсотни метров открылась маленькая полянка, на которой находились лю-ди. Трое.

Говорил человек, стоявший вполоборота к тому месту, где затаился разведчик.

— …Где уж нам? Ты, сыне Аркадий, в горячке без памяти лежал вот на этом самом мес-те. Обмороженный. Смерть вокруг тебя ходила. Если б не я, растащили бы твои косточки лисы по норам. А где благодарность, сыне?

Полежаев проглотил смешинку. Если есть "сыне", значит, есть и "отче"? Речь, в самом деле, была немного, совсем чуть-чуть смешной и много-много странной. Говоривший выглядел лет на двадцать моложе, чем стоявший напротив него в позе предельного послушания "сыне Аркадий". Лицо у молодого "отче" холёное и излишне смуглое, подбородок до синевы выбрит, нос тонкий с горбинкой, а уж приодет, как успешный модельер, лично придумавший себе костюм для прогулок по лесу: благородно-болотного цвета укороченная куртка с массой карманов, клапанов, клёпок и молний; такие же брюки, заправленные в фасонистые полусапожки из мягкой кожи. Супротив него "сыне" смотрелся дремучим лешаком: драная ушанка, длинные пегие космы, неопрятная борода, измождённое лицо, на тощих плечах висит замызганный стеганый ватник, солдатские штаны с завязочками, обмотки с галошами. В таком наряде разве что бомжа можно встретить, да и то редко.

Последний из троицы сидел поодаль на корточках в позе "конвой устал": локти на ко-ленях, татуированная кисть левой руки безвольно свисает, правая рука прижата к груди под бушлатом — и, казалось, совсем не обращал внимания на своих соседей.

"Сыне Аркадий", молчал, опустив голову. После паузы "отче" заговорил снова.

— Я давно замечаю: ты на эту полянку частенько приходишь. Вот и сегодня мы с братом Симоном пошли следом, а ты тут, как тут. Что-то тебя сюда притягивает? Молчишь? Не знаешь или…? Я не сержусь, понимаешь? Я даже радостную весть тебе принёс. Возрадуйся, сыне, гуру избрал твою дочь! Соединившись с Первосвятым, она познает сияние Логоса!

Вот тут лешака проняло, он вздрогнул и вскинул голову.

— Нет! Не надо, ради Христа! — В его возгласе прозвучали мольба и болезненная паника. — Она же ещё ребёнок!

— Христа? Какого Христа? — "Отче" заговорил насмешливо. — А, это которого мелкие людишки на Голгофу притащили да там и распяли? И Всемогущий позволил вот так, гвоз-дями…? Мне смешно! А тебе?

Убогий мужик набычился и произнёс с угрозой:

— Дочку не отдам. — Худой, нескладный, забитый, а вот, поди ж ты, сколько решимости и ненависти в голосе.

Смуглолицый молодец опасливо отступил. "Брат" Симон, до этой поры безучастный, легко распрямился, правая рука выскользнула из-за пазухи и повисла вдоль тела. Всё бы ни-чего, но в руке был пистолет — такой же "Агран".

"Угу, а лешака, по всему, приговорили".

Павел повнимательнее присмотрелся к "брату" Симону — примат, конечно, но ещё не "homo", и далеко не "sapiens": лоб покатый, челюсть скошена, глаза равнодушные, прокис-шие — быстрый и опасный, с отчётливой аурой маниакального убийцы.

— Теперь я вижу: отринул ты наше учение, Аркадий, — "отче" добавил в голос вкрадчи-вые, инквизиторские интонации и на этот раз не назвал человека унизительно-ласковым "сыне", — ну, что ж, это твой выбор. А с твоей девочкой мы всё-таки побалуемся.

Он ничем не рисковал, твёрдо зная, что у стоящего напротив человека нет шансов: тя-жёлая пуля, распотрошит брюшину, швырнёт убогого на землю, и он умрёт не сразу, долго ещё будет корчиться и хрипеть, бессильный, страдающий душой и телом, царапая скрючен-ными пальцами прошлогоднюю листву.

Так бы и случилось, но примат Симон, почему-то не успел. Он прогнулся в пояснице назад — мудрено не прогнуться, если в грудь с хрустом входит тяжёлый охотничий нож — и плашмя, с горловым клёкотом, ломая голые ветки, завалился в кустарник. Ноги, обутые в добротные сапоги, заколотили по земле.

Молодому инквизитору, наверное, следовало бы удивиться, вот только времени на удивление у него уже не осталось — он самолично сократил себе жизнь, решив поглумиться над беспомощным, как он считал, давным-давно растоптанным и униженным существом. Последние слова самоуверенного сектанта кровавым пламенем ожгли разум человека Арка-дия, мгновенно введя его в состояние бешеного исступления, он превратился в зверя, ценой собственной жизни защищающего своего детёныша, он видел лишь горло врага, и в немыс-лимо стремительном броске дотянулся до этого горла корявыми, натруженными клешнями. В ином состоянии отравленному, изнурённому долгим недоеданием человеку ну никак не совладать с молодым и тренированным бугаём, но крайнее ожесточение всего на малую до-лю времени, на краткий миг одарило его поистине невероятной силой. Худющий мужик — острые лопатки выпирают под ватником — сбил с ног франтоватого крепыша, навалился, закаменел над бьющимся телом.

Павел более не вмешивался, он, всё ещё невидимый, хмуро наблюдал за мгновенной, жуткой развязкой. Каких-нибудь пять-шесть секунд назад на лесной полянке все были живы и относительно здоровы. Да, каких-нибудь… — всего-ничего, а секунды кап-кап-кап. Один из трёх обязан был умереть. Неизбежно. Павел выступил в роли спасителя, мановением швырнувшей нож руки он изменил предначертанное и мысленно сказал, что это хорошо, а если и не хорошо, так, во всяком случае, справедливо. Жизнь одного, скрученного в бараний рог мужика, показалась значительнее и нужнее. Умерли палачи.

Сухов коснулся его плеча, словно выказывая одобрение, легонько сжал. Собственно, Павел давно почувствовал присутствие друга и в какой-то мере был доволен этим обстоя-тельством — хотя бы не надо ничего объяснять. Молча кивнув и уже не скрываясь, он пере-сёк поляну, склонился над трупом "братка" Симона, осторожно вывернул из пока ещё мяг-кой руки пистолет и, поставив его на предохранитель, сунул в карман, потом, не испытывая ровным счётом никакой брезгливости, выдернул нож.

Не сегодня, не вчера, а много лет тому — с первых выстрелов в Чечне в Пашином серд-це поселилась горечь. Выбрав путь Воина, он, как литературный Бонд, получил ордер на убийство, на суд и расправу. Данным ему правом он пользовался в исключительных случаях, но никогда не колебался, осознавая необходимость своей работы, однако знал: когда-нибудь горечь переполнит сердце и разорвёт его.

Паша оглянулся. Человек Аркадий стоял на коленях перед трупом бывшего "отче" и, подвывая, медленно раскачивался из стороны в сторону, точно совершал некий языческий обряд, его расплющенная шапчонка валялась рядом. Прямо напротив него остановился то-варищ Сухов, но мужик на его появление никак не отреагировал, оставаясь на коленях. Транс? Ступор? Шок? Чёрт знает, что с ним делать. Паша подошёл и тоже встал возле на-парника.

Фёдор приблизился вплотную к мужику, похлопал по плечу.

— Кончай истерику, Аркадий, всё будет путём.

Сказал обыденно, как старому знакомому, будто и не чужак он в этих местах, а просто заглянул проведать, да вот незадача, мол, бывает.

Как ни странно, спокойный голос подействовал отрезвляюще. Глаза Аркадия приобре-ли осмысленное выражение, он, вздрогнув всем телом, попытался встать на ноги — не смог, завалился набок. Сухов, подхватив его под мышки, легонько вздел и чуток потормошил.

— Ну, ну, всё нормально.

— К-кто вы? — Лешак перевёл взгляд на Павла, и неожиданно редкозубо ощерился. — А я тебя видел!

— Где? — насторожился Сухов.

В глазах Аркадия замельтешили странные зайчики, морщинки разгладились, лицо по-молодело, он выпрямился, развернув тощие плечи. Так прошла секунда-другая, потом он снова нахмурился, собрал на лбу складки.

— Погодите, дайте с мыслями собраться, — он потёр рукавом замурзанную телогрейку, подёргал себя за бороду и быстро, захлёбываясь заговорил, словно просил прощения, — я ведь не всегда таким был. Журналист, в прошлом, правда, провинциальный. Чёрт с ним, это неважно. Просто хочу сказать, что в состоянии изъясняться по-человечески. Трудно, конеч-но, давно не практиковался, в уме фразы складывал. Тут не больно-то поговоришь. Тут жи-вут общиной люди сплошь психически неполноценные, одурманенные, а верховодят всем бандиты. Я тоже был неполноценным, как все, до того сна…, да, я вас увидел во сне.

Паша за свою бурную жизнь всякого насмотрелся и наслушался, но пока ещё никто не утверждал, что разведчик Полежаев посещает чужие сны. Всё когда-то происходит впервые. Бог с ними, со снами — у каждого свои фишки, а уж в одурманенном мозгу…. И ещё как-то вскользь подумалось: неужели этому человеку, только что пережившему дикий стресс, хва-тило бредового видения, чтобы сходу зачислить в союзники нежданных чужаков? Или всё-таки жданных?

— Стоп! — Сухов для наглядности сопроводил слова поднятием руки. — О снах чуть поз-же. Аркадий, ты… вы говорите: бандиты верховодят? Тогда постарайтесь ответить чётко: сколько их, и где они сейчас?

— Да, да, да, — лешак закивал патлатой головой, — конечно, конечно, сейчас соображу. Отвык от общения, знаете. Да, я уже говорил. Сколько? Четверо их, бандитов. Двое здесь, — он покосился на труп у ног, губы затряслись, отвернулся, махнул рукой, — получается, ещё двое в посёлке. Летом и особенно осенью их больше, а по весне охранять нечего, а послуш-ники, они…послушные: велят в нужнике утопиться — утопятся, мозги-то выгорели.

— Это хорошо, это я не о мозгах, хорошо, что бандитов мало. Было бы здорово их врас-плох застать, чтоб не растревожить людей. Как по вашему, можно?

— Да, да, да, сейчас, сейчас, — Аркадий шлёпнул себя по лбу, — ну, конечно! Все наши в землянках. Работы пока нету, так, по мелочи, вот и сидят по норам. Витаминов весной не хватает, хворают, всё больше лежат, выходят только по вечерам на молитвенные восхвале-ния.

— А бандиты? — Сухов не позволял лешаку шибко растекаться.

— А, что бандиты, — человек Аркадий нахмурился, — преступники они, убийцы, насиль-ники, г-гады.

И Фёдор, и Павел видели, с каким напряжением Аркадий старается уловить суть во-проса. По идее, невозможно требовать ясности мышления от человека, чей мозг каждоднев-но многие годы пропитывался ядом. Уже одно то, что он отвечал и давал более-менее ра-зумные пояснения — чудо. То есть иногда его мысли маленько путались и плыли, но в целом он ухватывал. Что-то такое с ним произошло и, видимо, недавно, что-то, пробудившее по-груженное в спячку сознание. Сухов мысленно нарисовал птичку в графе "сон". С этим надо будет разобраться.

— Мы для того сюда и пришли, — терпеливо пояснил он, — чтобы ваших людей от этих гадов избавить. И нам очень нужно знать, где сейчас бандиты находятся?

— А, ну да, ну да, у себя…наверное.

— У себя — это где?

Аркадий расплылся в улыбке, обнажив сероватые дёсны и редкие пеньки, мало похо-жие на зубы.

— А-а, я понял! Вы хотите их убить!

— Да, — на по-детски бесхитростный вопрос, Фёдор дал по-взрослому чёткий ответ. А чего рассусоливать? Ведь именно за этим они сюда явились.

Мужик помолчал, собирая мысли в кучу, опять потеребил клочковатую бороду и заго-ворил на этот раз медленно, вдумчиво подбирая слова:

— Я знал, что вы придёте, и заранее всё обдумал, только голова откликается не сразу. Вам в посёлке открыто появляться нельзя — общинники за бандитов горой. Вот ведь как: и пытают их, и убивают, и женщин насилуют, а они веруют и гимны поют. Наркотическое внушение — штука страшная. На себе испытал. В посёлке всего два дома: один молельный, он прямо посередине площади, а второй терем, где бандиты живут, так он поодаль за де-ревьями. Не ошибётесь. А нам избы не положены, мы в землянках. Сорок два человека вме-сте со мной. К терему вы подберётесь незаметно, пастыри-то наши никого не ждут, и боять-ся им некого, а там…

Аркадий примолк и вопросительно посмотрел на Павла. Паша кивнул.

— Разберёмся, — он покосился на покойника, — что с этими?

— Спрятать бы, — задумчиво пробормотал товарищ Сухов, — от греха. Аркадий, вас, я так понимаю, хотели закопать. Возможно, где-то тут припрятана лопата.

— Была. Симон прихватил.

Ни слова не говоря, Паша направился к кустикам, из которых торчали сапоги. Вообще-то никакой лопаты он там не видел, но на всякий случай ещё раз внимательно осмотрел кус-ты — не завалялась ли. Не завалялась. Он прошёл по тропке немного дальше. Ага, вот она возле деревца на полштыка в земле.

— Дела здесь творятся непотребные, — объяснил Паша самому себе смысл находки, — ну, что ж, не рой другому яму…

— Я же говорил, — Аркадий поёжился и с ненавистью посмотрел на лопату, наверное, представил, для какой надобности она оказалась здесь.

— Инструмент ни при чём, — назидательно сказал телепат Сухов, — а нам он сейчас очень и очень. Пал Петрович, уж, коли ты плащаницу Десницы Господней примеряешь, будь другом, смотайся по указанному адресу, разберись и покарай, кого следует, покуда мы с Аркадием тут занимаемся захоронением.

— Ну, ты и фрукт, — пробурчал Паша, в который раз ступая на тропу деяния праведного, но незаконного, — чего ж не покарать — который раз караю. А плащаница, к вашему сведе-нию, вовсе и не одёжка, а обрядное покрывало с изображением Христа в гробу. Удружил, называется!

— Больно умный. А за базар извиняюсь, образование подкачало. Так и быть, переименуем в доспехи. Потом возвращайся, — распорядился Сухов вслед, — мы тебя здесь дождёмся.

— Чего ж не возвратиться — который раз возвращаюсь, — приколол Паша.

Аркадий округлившимися глазами смотрел на приятелей.

Паша шёл и думал о том, что Фёдор, старый хрыч и чёртов психолог, вот таким вот трёпом обычно снимает напряжение перед кровавой работой. Образование у него подкачало, видите ли! Однако помогает.

Шёл вроде бы по наитию, но к логовищу бандитов выбрался точно. Затаившись в кус-тарнике, рассмотрел дом. Какой нафиг дом — домина! Метров, примерно, пятнадцать на пятнадцать, накатанный из толстенных брёвен, двухэтажный да ещё с мансардой. Крыша, правда, кондовая, зато труба кирпичная. Дымит. Архаровцы, похоже, в доме. Всего двое. В таком запросто можно разместить с комфортом человек двадцать, а то и больше. В сезон, наверное, так и бывает. Отгрохали себе хоромы, сволочи, на халяву. Это ж сколько рабов на них горбатилось? Вокруг терема приличный пустырь в виде неровного квадрата, обложенного со всех сторон лесом. Если лесному коттеджу суждено сгореть, огонь до деревьев не дотянется. Сгореть? Почему, собственно? Откуда эта мысль? Вероятно, пока сюда шёл, подсознательно лелеял желание спалить сектантское логово вместе с бандитами. Эдакая опалимая купина — перст божий. Не-ет, ребята, не стоит, в таком пансионате вся община поместится. Из землянки да во дворец.

Апрельское солнце падало за лес. К дому протянулись остроконечные чёрные тени. Павел, удовлетворённо цыкнул зубом, пригнулся, ступил в одну из теней и сразу же стал невидимкой — он это умел. Он не двигался, он струился, как струится размытый вечерний воздух по влажной земле. Вот он уже на крыльце прошёлся подушечками пальцев по выцветшим дверным плахам. Дверь закрыта, но не заперта. Он легонько, на какой-нибудь миллиметр сместил её вовнутрь. Замер. Петли не отозвались. Так, по чуточке, по чуточке расширив щель, проскользнул в тёмные сенки, прислушался. За стеной бубнили голоса. Кто-то сдавленно закашлялся.

— Ещё, — попросил сиплый голос, — ещё. Блин — перебор! Отвали, тебе сегодня фартит.

— Раз фартит, два фартит, — пропел мягкий тенорок, — а на третий — амбец. Ну че, сда-вать, или как?

— Харе. Чего-то Ходжа с Симой долго.

— Пока побазарят, пока то сё, пока закопают. А че ты дёргаешься?

— Бабу хочу! — Повысил голос сиплый.

— А че, этого добра мало? Любую бери да дери.

— Не, Стриж, я их всех, акромя старух. Ходжа обещался Аркашкину малолетку прита-ранить.

— А тебе-то че с того, — тенорок сочился ехидством, — Ходжа пока сам не наиграется, другим не обломится.

— Наиграется и бросит. Сима бабами брезгует, а я её во все щели.

— А че ты, а не я? Давай очередь разыграем.

Дальше Павел слушать не стал. Будучи Воином, он никогда не позволял озлоблению и ненависти брать верх над профессионализмом — давил на корню. И сейчас задавил, но чего ему это стоило! В висках затокала кровь.

Бандиты наверняка заметили чёрную тень, неизвестно откуда возникшую рядом и, мо-жет быть, даже успели удивиться, но больше они ничего не успели, потому что быстро умерли — с раздробленными шейными позвонками долго не живут.

Полежаев осмотрелся. За окнами сумерки. На полке рядком стоят керосиновые фонари, ещё один, подвешенный на кронштейне между окнами, освещает комнату. Противоположные стены по обе руки от входа заставлены двухъярусными кроватями, отделёнными друг от друга дощатыми перегородками. Получалось так, будто на каждую двухэтажную койку отводилось что-то вроде персональной ниши или купе без дверей — итого дюжина каморок. Казарма с элементами обособленности. В нишах, помимо лежанок, имеются одностворчатые шкафы и тумбочки — уют и уединение — всё для человека. Посередине помещения растянулся обеденный стол. Напротив входа кухонные шкафчики с посудой и столики, топится здоровенная русская печь. Повсюду относительный порядок, не разбросано рваньё-тряпьё вперемешку с порожней тарой, не раскиданы окурки и объедки. Местный начальник, а это, судя по всему, покойный Ходжа, не любил бардака. Данный факт наводил на мысль о его офицерском прошлом…А, может, и настоящем?

Осмотр занял секунду-две, потом Павел, на всякий случай, запер дверь на засов и при-ступил к обследованию помещений. Ходил, смотрел, мотал на ус, найденное оружие укла-дывал в большую спортивную сумку. Составив представление о бандитском быте и услови-ях проживания, вернулся к покойникам, подумал и решил, что им тут не место. Первым де-лом он отыскал ключи к дверным замкам, а вторым делом упаковал тела в обнаруженные в шкафу тёмные покрывала и поочерёдно переправил их в кусты подальше от случайных глаз. Туда же уволок сумку с оружием. Предстояло дело третье, не самое приятное и уж, конеч-но, не самое лёгкое — транспортировка усопших к месту захоронения.

Взвалив на правое плечо восьмидесятикилограммовый куль с одним из усопших, он левой рукой сгрёб ремни погромыхивающей металлом сумы. По темнеющему лесу шёл на автопилоте и поспешал, поскольку солнце всё ещё падало и никак не могло упасть, но день всё же приближался к вечеру, а дела хотелось завершить до наступления темноты.

На подходе к заветной полянке тихонечко высвистнул. В ответ подал голос товарищ Сухов:

— Здесь мы! Заждались.

Действительно, заждались. Сухов, прислонившись плечом к древесному стволу, дымил сигареткой, Аркадий стоял рядом с ним, опираясь на лопату, как на костыль, чуть в сторонке бугрился холмик свежей земли. Скатив с плеча жуткую ношу около выкопанной ямы, Павел повернулся к Фёдору и поставил к его ногам сумку.

— Полюбопытствуй, — посоветовал он, трогая баул носком ботинка, — конфисковал.

Сухов, наклонившись, расстегнул молнию, подвигал железо рукой и многозначительно надул щёки.

— Понимаю, — кивнул он, — после обсудим. Сам-то ты, как?

— Ты, — Паша невесело улыбнулся, — насчёт кровавых мальчиков? Я этих за беседой за-стал…содержательной. Смаковали, как доберутся до дочки Аркадия сегодня вечером. Так что совесть меня не гложет.

Услышав такое, Аркадий аж заколотился, как лихорадочный, схватившись за черенок лопаты, забормотал что-то бессвязное.

Сухов понимающе склонил голову — Павел мог бы не бередить душу отцу девочки, но сделал это нарочно. Со временем рабское житьё замылилось бы в его памяти, появился бы комплекс вины, мол, не без его участия совершилось групповое убийство, дальше-больше, мысли о покаянии — с интеллигентами такое бывает. Теперь же Аркадий никогда, ни при каких обстоятельствах не вспомнит о бандитах с жалостью.

— Ладно, — вздохнул Павел, — вам хорошо, а мне ещё второго тащить. Полкилометра, между прочим, а эти кэгэ под восемьдесят каждый.

— Да если, — Фёдор закатил глаза, — восемьдесят кэгэ да умножить на полкэмэ…, во-семьдесят на пол — это будет…

— Шашлык из тебя будет! — Традиционно рявкнул Паша и направился за вторым и вдруг услышал за спиной:

— Вот звери! Дерьмо! — Судя по всему, к лешаку наконец-то опять вернулась способ-ность говорить.

Под эту фразу Павел покинул полянку, а, вернувшись со страшной поклажей на плече, обнаружил Сухова и Аркадия восседающими прямо на голой земле. Нет, всё-таки догада-лись постелить поверх лиственного ковра покрывало — пустое, без усопшего. Ни слова не говоря, чемпион по переноске трупов на дальнее расстояние, протопав к могиле, отправил туда свою ношу, после с большим удовольствием бухнулся на свободное местечко.

— Передохнём и закидаем, — сказал Фёдор, — пока тебя черти носили или ты чертей, мы с Аркашей договорились: он ненавязчиво берёт власть в общине в свои руки. Потерявшие своих адептов, лишённые всяческой инициативы, люди с охотой признают нового председа-теля колхоза — в городе им не место. Куда без документов, без жилья, без денег? Будут ово-щи выращивать, заживут, глядишь, оттают. А семена и маслодавильню сожгут. Не возража-ешь? Ключи от терема отдай. Лучше послушай, что Аркаша рассказывает.

"Уже не Аркадий, а Аркаша, — подумал Павел с одобрением, — братан, значит", — а вслух лаконично приободрил:

— Внимательно…

Лешак помялся, помялся и выдавил с трудом:

— Случилось чудо, — и замолчал.

— И всё? — спросил Павел, выдержав паузу.

Аркадий сокрушённо развёл руками.

— Не-ет, — Фёдор положил руку мужику на плечо, — не всё. Ты же хорошо начинал. Да-вай, вспоминай свои журналистские умения и говори, будто сам с собой, откровенно — это важно.

— Хорошо, — Аркадий потупился и вздохнул, — я попробую. Понимаете, когда человече-ский мозг так долго обрабатывают, в том числе и галлюциногенами, ему может привидеться всякое. Боюсь, вы примете случившееся со мной за сумерки разума. Я и сам задумывался — не бред ли? Но вы же пришли как раз на эту поляну, и сделали то, что мне было обещано — факт! Я прав?

— Не отвлекайся, — попросил Фёдор, — до сих пор мы тебе верили и не пожалели об этом. Мы слушаем.

— Хорошо, — повторил бывший "журналист, правда, провинциальный", — вы представ-ляете себе нынешнее состояние любого из наших поселян-общинников? Представляете? Вы на меня посмотрите: не человек — пугало огородное. И остальные снаружи не лучше. Только я это осознаю, а они нет. Они и изнутри такие же, как бы правильнее сказать: неприкаянные, замурзанные, что ли. Никакие! Сущности в них не осталось — макеты, пародии. И хоть никого из обитателей я раньше не знал, и не могу оценить степень их деградации в полной мере, но это сейчас и не важно, я вспоминаю и анализирую своё собственное прежнее состояние, и мне становится жутко. От любого другого животного меня отличали: умение говорить и воспринимать приказы, и способность выполнять работу. Никакой личной инициативы, никаких сильных эмоций, никаких желаний. Даже вредные привычки, пороки, страсти не тревожат. Наркоман здесь забывает о наркотиках, алкоголик о выпивке, курильщик о табаке. Заодно, все забывают о сексе. О ревности, кстати, тоже. Семьями живут по инерции. Вспоминаю: адепты иногда брали себе женщин из тех, что помоложе, насиловали, а их мужья сохраняли полное равнодушие. Имели место убийства. На моей памяти несколько. Из каких побуждений — не знаю. Не ритуальные, это точно. И опять никому дела нет. Самое яркое переживание, это молитвенный экстаз, но уж, зато экстаз, так экстаз: беспредельный, слепой, безрассудный. Прикажет адепт умереть — умрёшь, прикажет убить — убьёшь. Мысли какие-то крутились, но самые примитивные, насущные.

Аркадий неожиданно закашлялся, и кашлял надрывно, хрипя и хлюпая, зажимая рот рукой, раскачиваясь взад-вперёд, потом тяжело поднялся, отошёл к кустикам и густо сплю-нул. Вернулся, вытирая рукавом ватника рот и слезящиеся глаза. Друзья-соратники при этом терпеливо хранили молчание.

— Простите, это у меня давно. Так, о чём я? А, да…я, почему так распинаюсь — хочу, чтоб вы поняли, что я попросту был неспособен что-либо придумать или вообразить, а сей-час, прикидывая, не могу найти случившемуся рационального объяснения. Представьте се-бе: зима в самой студёной поре, полночь, очаг тлеет, в землянке сыро и зябко, люди спят не раздеваясь, только обутка сушится на камнях. И вдруг я встаю, пимы, шапку напяливаю, ру-кавицы там брезентовые, и выхожу на стужу. Зачем — не знаю, и знать не хочу, как кукла с заводом. Просто вышел и пошёл. И дошёл до этой полянки, это я точно знаю, видите, отсю-да вправо кедрач начинается, другого такого места поблизости нет. Я потом много думал, вспоминал, в какой-никакой порядок выстраивал. Луна, помню, яркая-яркая, снег до того белый, аж светится, и я посреди стою. Эмоций, помнится, никаких. Как сейчас вижу: осы-пался снег с кустов и на поляну выходит седая матёрая рысь, неспешно так. Снег глубокий, мне чуть не по колено, а она не проваливается, не буровит, а как по насту. Меня в том со-стоянии это не удивило, меня вообще ничего не удивляло. Вот встала она напротив и в глаза мне смотрит, и распрямляется. А я вижу — это и не рысь вовсе, а старая старуха в седой шу-бе. Я на неё смотрю, она на меня. Как долго, затрудняюсь сказать, наверное, долго. Потом снова снег осыпался серебристый такой, и из-за деревьев появляетесь…, появляется молодой мужчина, ну точь-в-точь вы, Павел. До ва…, до его появления мой мозг как бы спал, и вдруг — эмоции! Ма-аленькие такие, будто стайка воробьёв порскнула из-под ног. Я повернулся и пошёл назад. Больше на меня дурман не действовал. Не то, чтоб взрывным образом, а постепенно пришло понимание. Вот, всё.

На Павла рассказ произвёл неоднозначное впечатление. Мозг Аркадия, сбросив путы дурмана, перешёл на нормальный режим работы — это безусловный позитив. А вот видение ли инициировало мозговую деятельность, или проснувшийся мозг породил видение — чёрт знает. То, что он, якобы, именно Пашу в бреду увидал, тоже объяснимо. Скажем, какой-нибудь утёнок, вылезая из яйца, признаёт за свою мамашу первое, увиденное в момент рож-дения (или вылупления, как правильно?) существо. С Аркашей примерно то же самое: разум выкалупывается из ядовитого панциря, он уже не растение и понимает, что Ходжа и Сима сейчас будут его убивать, он страстно хочет спастись сам, чтобы спасти дочь от насилия, он знает, что обречён, и тут на поляне появляется Павел во всём чёрном! Немудрено, что образ впервые увиденного чужака, спроецировался на образ из бредового видения, и он сказал: "Кря!", — в смысле: "А я тебя видел!" Вроде бы всё ясно, однако не давали покоя рысьи глаза старой карги, угощавшей чудо-пончиками. От такой мысли попахивало мистикой и язычеством. Тем более в облике старушенции явно доминировали какие-нибудь манчжуро-уйгурские корни.

— Кто их шаманов, однако, разберёт, — вздохнул читающий мысли Сухов.

— Вопрос, — Паша поднял руку, — Аркадий, ты говоришь, что сам с поляны ушёл, а Ход-жа козырял, мол, это он тебя нашёл в снегу обмороженного?

— Врал, — отмахнулся мужик, — он утром заявился к нам в землянку, наверное, по следам, и поинтересовался, кто ночью выходил. Молчать не имело смысла, мои пимы ещё не просохли. Ложь вызвала бы подозрение. Я сказал, что не знаю, что мне ночью снилось, будто я по лесу ходил. Ходжа успокоился, пробормотал что-то насчёт лунатиков, а вечером произнёс проповедь о чудесном спасении обмороженного общинника. Я так и не понял, для чего. Он хи-итрый был.

 

Центральный офис СОТОФ

2004 год, август.

Солнце катилось, катилось по небу и докатилось, на минуту-другую зависнув в той самой поре, когда его рассеянные лучи обычно мимоходом прикладываются к окнам офиса на Новомалопесковском. Портьеры, и без того золотистые, превратились в магические само-светящиеся волны, кабинетный антураж приобрёл ореол парадности, а лица присутствую-щих — бронзовую многозначительность.

Коля Иваньков невольно косился не столько на своего бывшего командира, сколько на его костистую длань, спокойно обхватившую подлокотник кресла. Полежаев сжато и, очень точно определяя узловые моменты, рассказывал о своём рейде по сектантским тылам, но лишь особо драматичные эпизоды сопровождались малозаметным шевелением пальцев — выдержка у ротного профессиональная. И ладонь тоже профессиональная, способная вы-полнять функции топора или тех же слесарных тисков.

— Вот, собственно, на том наша командировка и завершилась. — Павел, как бы знаменуя конец повествования, потянулся за стаканом сока, отхлебнув, блаженно улыбнулся. — Ты, поди, думаешь, что в деле поставлена точка? (Вот чёрт!) Ошибаешься, друг мой Колька, все-го лишь многоточие.

— Мысли читаете, товарищ капитан? От Сухова заразились?

Марина Сергеевна, откинувшись на спинку кресла, мелодично фыркнула.

— Тебе бы с ним. — Полежаев, отпив ещё глоточек, причмокнул. — Ещё вопросы?

— Даже два, — Николай для наглядности растопырил два пальца, — почему многоточие, и где обещанные товарищем генералом невероятные совпадения?

Скорее всего, Виктор Сергеевич незаметно нажал какую-то кнопочку, потому что глу-хая панель рядом со столом отъехала в сторону, открыв целый ряд горизонтальных панелек из серебристого металла. Одна из панелек с лёгким жужжанием выдвинулась, как дисковод из системника. Генерал, не вставая, протянул руку и извлёк на свет божий чёрную пластиковую папочку.

— Взгляни, — кивнув Коле, он протянул папку через стол, — тут фотографии. Может, кого узнаешь.

Коля с готовностью соскочил с насиженного места — молодое тело требовало движе-ния, и со всем уважением принял из рук генерала канцелярский атрибут с фирменным изо-бражением гусиного пера в белом кругу и надписью "Erich Krause".

— Не спеши, — подсказал капитан, — снимки делались скрытно, это тебе не портреты. Внимательно изучи на всех планах лица и детали, даже смазанные.

— Обижаете, товарищ капитан, — заявил Коля, поражаясь собственной наглости, и тут же бросил леща, — я под чьим началом служил?

На этот раз хмыкнул сам Шершнев, а Паша сурово погрозил пальцем.

В папке оказался большой конверт, а в нём штук двадцать фотоснимков открыточного формата, вполне приличного качества: для глянцевого журнала, конечно, не сгодятся, а вот для провинциальной газетки запросто. На первой же фотке Николай засёк знакомое лицо, но, подражая капитанской выдержке, без суеты исследовал детали, после чего положил фото на краешек стола.

— В центре, рядом с джипом, — уточнил он, — мой нынешний работодатель Алексей Алексеевич. Остальных людей никогда не видел.

Следующий снимок Николай, отрицательно помотав головой, отложил в сторону. В общем, дело пошло. Фотографии аккуратно раскладывались на две стопочки, однако знако-мые лица, кроме надменного лица Алексея Алексеевича, запечатлённого в разных ракурсах, что-то не попадались. Детализация и рассортировка снимков не приносили чудесных открытий, но Коля продолжал тщательно исследовать каждое новое изображение.

Лишь на предпоследней по счёту фотографии рука Николая дрогнула. Снимок делал-ся, судя по всему, в ресторане не из самых дешёвых: лепные колонны, бронза, зеркала, све-чи, соответствующая сервировка. На переднем плане фигурировал ничем не примечатель-ный пиджак, напяленный на сидящего спиной к фотографу седоволосого мужика. За столи-ком, напротив седовласого и лицом к объективу располагался импозантный немолодой мужчина с серебристой проседью в волнистых каштановых волосах и с широкой скобкой густых, рыжеватых, ухоженных усов. С такой внешностью надо непременно подаваться в актёры — успех гарантирован. Насколько Николаю было известно, усатый красавец именно так и поступил: организовал первую театральную труппу в одной из колоний под уральским городом Краснотурьинском. Лично с этим человеком Коля не встречался, но его фотографию в своё время видел и его имя упоминал не далее двух часов назад — Илларион Жордания, он же авторитетный вор по кличке Дато. После его освобождения творческим коллективом руководил Игорь Вавилов, стоявший у истоков колониально-театрального движения, и Коля Иваньков, до головной боли тосковавший по незаслуженно утерянной свободе и нуждавшийся в успокоении души, с удовольствием влился в труппу, на доступном уровне осваивая актёрскую профессию.

Играть, так играть: Коля принял подобающую позу и торжественно, стараясь произве-сти эффектное впечатление на публику, провозгласил:

— Илларион Жордания по кличке Дато — отец-основатель театрального коллектива в ИТУ номер двадцать три! Кстати, люди на зоне отзывались о нём очень уважительно. При-личный, говорят, человек, и не только с точки зрения блатных, говорят, по жизни мужик нормальный, хоть и вор.

— Теперь уже не вор, — Виктор Сергеевич постучал пальцем по столу, — а уважаемый, преуспевающий бизнесмен, и не из последних, по меркам города Среднегорска. Ну и как, Николай, улавливаешь совпадения?

— Просекаешь? — Уточнил капитан.

— Рискну предположить, — Коля даже зажмурился от удовольствия, — что мой вербов-щик Алексей Алексеевич, в своё время вербанувший Жорданию, и есть тот самый Керигин Олег Олегович. Угадал? Но, — он растерянно взглянул на Павла, — выходит, в апреле он сумел от вас уйти?

— Не от нас, — Павел помаячил пальцем перед Колиным носом, — а от федералов, кото-рым поручался разгром "Уральского-Дальнего". Мы в то время, если ещё не забыл, подчи-щали сектантов в лесу на Раздольной. В принципе, не буду хаять, ребята из Главного Управ-ления сработали грамотно и повязали всех с поличным, но Олег Олегович или Алексей Алексеевич, как угодно — один чёрт — испарился. Мало того, получателя рыбьего жира мос-ковским зубрам вычислить не удалось, и они в том не виноваты. Во-первых, они не могли знать о приоритетах и полагали, во-вторых, что вся операция, это результат разработки их агентуры. Вот так всегда: им лавры — нам многоточие. Да мы не в обиде.

— Я понимаю.

— Тогда…? — Полежаев кинул вопросительный взгляд на Вячеслава Владимировича, комбат согласно наклонил голову.

— Не передумал ещё? — В "батином" вопросе причудливо сплелись предостережение и доверительность.

— Вы о чём? — Коля сыграл в непонятку, подчёркивая свою, раз и навсегда высказанную решимость.

Вячеслав Владимирович опять кивнул.

— Ясно, к-хм, и всё-таки…? Пашин доклад наглядно показывает, с какими проблемами приходится сталкиваться нашим сотрудникам, и какими способами они эти проблемы ре-шают. То, что по закону иные их действия подпадают под суровую статью — ещё не самое страшное. Всегда и непременно присутствует моральный аспект: имеешь ли ты право выно-сить приговор и, тем паче, приводить его в исполнение. Каждый конкретный случай — это мучительный поиск единственно верного решения, за которым человеческая жизнь. Ошибка тяжким бременем ляжет на душу, станет фугасом, разрывающим психику. Ты, Коля, участ-вовал в боевых действиях, но там и тогда ты был изначально оправдан воинской присягой и приказом командира, а здесь и сейчас мерилом твоей правоты станут категории более зыб-кие. Справедливость, знаешь ли, понятие субъективное.

— Я понимаю, — упрямо повторил Николай.

— Проехали тему, — "батя", водрузив руки на высокие подлокотники кресла, сплёл пальцы в замок и опустил на эту фундаментальную конструкцию подбородок, — следуем дальше. Возможно, ты отметил тот факт, что Сухову с Полежаевым понадобилось всего четыре дня на раскрутку дела о производстве и транспортировке наркотиков в чрезвычайно крупных объёмах — догадливые ребята, ничего не скажешь — профессионалы. Как думаешь: в регионах догадливые профессионалы совсем перевелись? И я думаю, что нет. Вывод?

— Крыша?

— Несомненно. Керигин в своё время, пусть и десять лет тому, не зря тёрся в верхах. Многие из власть имущих того периода, сегодня если и не при официальной власти, зато при гигантских капиталах. До них дотянуться трудно, а они могут дотянуться до любого. И дотягиваются, и покрывают, скорее всего потому, что у самих рыльце в пушку. На этот раз крыша не помогла, "Удальцы" получили по максимуму, но это так, к слову. Вернёмся к нашим сектантам. Керигина мы, в конце концов, вычислили, и получателя рыбьего жира тоже вычислили в Среднегорске, это на Урале. Нет, не Жордания, его роль пока не понятна. Наши агенты хорошо поработали, ухватились за будто бы случайные, разрозненные узелки, потянули, и из мути, на фоне традиционного российского бардака только-только начали прорисовываться контуры довольно зловещей организации. Сектантство, ею насаждаемое — не более чем полулегальное прикрытие, один из приёмов, инструмент для охмурения человеческих душ — маскарадный костюм, в который рядятся оборотни. Фактов у нас пока маловато, всё больше догадки, но на догадках вырастает версия. По нашей версии, впрочем, опирающейся на скромный фактический материал, выходит, что некий…нет, скорее некая колония паучков приступила к плетению, я бы сказал, опасной паутины на территории России. В поле зрения попадают средненькие, не выпяченные коммерческие структуры, фирмочки, закрытые элитные клубы или совершенно никчемные, вроде бы безобидные некоммерческие объединения, каковые по отдельности ничего особенного из себя не представляют. Тем не менее, их много. Находятся они в разных регионах, и в разных городах, и сами они такие разные, и на первый взгляд между собой никак не связаны. Но выясняется интересное обстоятельство, между ними курсируют одни и те же люди, по-видимому, связники, и если маршруты связников обозначить на карте линиями, то мы увидим широко раскинутую сеть. Напрашивается предположение, что у всех у них один хозяин, и не исключено, что главный паук притаился за пределами России. Как тебе…?

— Совсем не нравится. Помнится, — Николай тщательно подбирал слова, — лет пятна-дцать назад, в далёком пионерском детстве в музее я видел карту Российской Империи де-вятьсот пятого года, с обозначенными на ней активно действующими в различных городах подпольными ячейками накануне попытки переворота. Там были кружки, связанные пря-мыми линиями. Ваш рассказ напомнил мне ту карту.

— Неплохо, — взгляд Вячеслава Владимировича выразил одобрение, — очень неплохо, молодой человек. Переворот? Хм — нет, так далеко дело не зашло. Пока. Однако при такой разветвлённой сети можно исподволь, но эффективно влиять на некоторые решения мест-ных властей. Такие, по сути, незначительные решения и мелкие правовые конфликты, акку-мулируясь в региональной среде, способны в дальнейшем создавать нешуточные социаль-ные проблемы. Кто знает: кем, когда и как эти проблемы будут обыграны, но от мелких проблем до великих потрясений дистанция не такого уж огромного размера. И это всего лишь один предполагаемый аспект. Я говорю об этом, чтоб ты проникся серьёзностью вопроса. Как это Павел говорит: "Просекаешь?"

— Но если всё так серьёзно, надо же уведомить официальные власти! — Коля, недоумён-но приподнял плечи, желая ещё что-то добавить, но поперхнулся и шлёпнул себя ладонью по губам, уши засветились. — П-простите, ляпнул н-не подумав, н-нашёл, кого учить.

— На первый раз прощается, — улыбнулся "батя", — кроме того, есть веские причины, о которых ты даже не подозреваешь, исключающие обращение к официалам. И вообще, под-нимать шум при такой скудной информации преждевременно. Надо пощупать паутину из-нутри. Мы как раз примеривались к одному такому закрытому клубу под названием "Новая Азия", ломали голову, как туда вползти, и тут — поразительное везение — Виктор Сергеич неожиданно и совершенно случайно встречает давнего знакомца Колю Иванькова, которого сам Олег Олегович Керигин настойчиво вербует в ряды общества "Новая Азия". Как? Чем не невероятное совпадение?

Николай шумно вздохнул.

— Обалдеть!

— Вот именно. Задание, надо отметить, не более опасное, чем, скажем, подсчёт зубов в пасти голодной акулы.

— Угу, — так, чтоб все слышали, пробормотал Полежаев, — надо всего-навсего найти под водой голодную акулу, треснуть её по носу, а когда она раззявит хавальник, быстренько по-считать зубки. Потом, дай бог ласты, пока не склеились.

Коля фыркнул.

— Ничего смешного, — укоризненно покачал головой Вячеслав Владимирович, — Павел хоть и вылез с несанкционированной репликой, но поход в паучье логово обрисовал в целом верно.

Положив руку на грудь в районе прыгающего от восторга сердца, Коля проникновенно заговорил.

— Вячеслав Владимирович, уж не знаю, что про меня рассказывал товарищ капитан, но уверен: трусом он меня не считал и не считает, иначе не стал бы держать меня в разведроте до самого дембеля. А раз я учился у товарища капитана, значит не такой уж беззащитный и бестолковый. Не подведу. Товарищ капитан, ну хоть вы скажите! Товарищ генерал, вы меня в деле…!

В кабинете воцарилось недолгое и необременительное молчание.

Шершнев легонько припечатал ладонь к столу.

— Подтверждаю, — только и сказал он.

— Ну что ж, — Вячеслав Владимирович поднялся с кресла и торжественно протянул рас-крытую ладонь для рукопожатия, Николай, торопливо вскочив, протянул руку навстречу, — Николай Фёдорович Иваньков, официально ты зачисляешься в штат службы безопасности банка "СОТОФ" в качестве младшего сотрудника. Извини, дружок, должность старшего сразу не даётся, не положено. Чтоб ты знал: служба безопасности любого серьёзного банка наделена полномочиями, значительно превышающими полномочия даже очень крутого ча-стного охранного агентства, и возможности у неё соответствующие, и пользуется уважением у госструктур, поскольку над ней витает аура больших денег. А сейчас безотлагательно займёмся твоей подготовкой. Помимо инструктажа тебе необходимо поставить гипнозащиту и принять антидоты, блокирующие наркотическое воздействие, в паучнике вряд ли ограничатся простым собеседованием.

— Я не внушаемый, — самоуверенно заявил Коля.

— Не зарекайся, поднаторели пауки в хемосуггестии, обрабатывать будут по науке. Но дело даже не в этом: человек, подвергнутый психокорректировке, на соответствующую ус-тановку реагирует соответствующим образом. Тебе нужно научиться распознавать глубину внушения и грамотно сымитировать реакцию. Скажем, внушается тебе определённая манера поведения: слюни там пустить, или уснуть, или окаменеть. Как ты сможешь понять, что от тебя требуется? Значит, тебе надо кое-чему подучиться у наших спецов. От убедительности твоей игры будет зависеть многое. Твоя жизнь в том числе. Просекаешь?

Павел, выпрыгнув из кресла, встал рядом, прикоснулся к плечу и произнёс загадочную фразу:

— Не волнуйся, Колька, закрытый клуб — это ещё не открытый космос.

 

"Ряд волшебных изменений…"

Коля не волновался, и ничего похожего на страх тоже не испытывал, поскольку страх, по его убеждению, появляется, если поставленная задача мелочна, если тяжесть возможной жертвы не уравновешивается достоинством цели, короче, если овчинка не стоит выделки. А мелкими овчинками он пренебрегал.

Как и положено приезжему, он находился в соответствующее время в соответствую-щем месте, то есть на известной всем россиянам площади "трёх вокзалов". По этому случаю он облачился в новенький спортивный костюм, пошитый, если верить лайбе, в Индонезии и в корейские кроссовки — и симпатично, и телу свободно. Поставив видавший виды баул на более-менее чистый пятачок асфальта возле стены здания, Коля подпёр спиной эту самую стену и достал из кармана жемчужно-серой куртки заветный мобильник.

Всего один гудок и тут же шорох соединения. Диспетчеризация, надо отдать должное, у них на высоте. У кого — у "них"? И в ответ хрупкий девичий голосок, ассоциирующийся с нежно-цыплячьего цвета хризантемой, расцвёл на том конце радиоволны.

— Общество "Новая Азия".

— Николай Иваньков беспокоит, — намеренно шершавым голосом подсказал он в точеч-ное отверстие чуткого звукоуловителя, — мне велели позвонить.

— Секундочку, — после пятисекундной паузы, — вы где?

— На Ярославском.

— Подождите, пожалуйста, — пауза, — так, через полчаса напротив входа в метро остано-вится светло-серая "двадцать девятая "Волга", номер четыреста пятьдесят семь. Запомнили? Сообщите водителю своё имя. Мы вас ждём, Николай.

В последних словах нашлось местечко призывно-игривым интонациям. Отчего-то за-щемило сердце. Ох уж это азиатское кокетство, хотя, скорее всего, за диспетчерским пуль-том бдела вчерашняя московская десятиклассница, разбирающаяся к тому же в устаревших марках отечественных автомобилей. "Волга", тем более "двадцать девятая" — не самый рес-пектабельный элемент столичных улиц, но и не самый назойливый, как раз пригодный пас-сажирам, одетым в спортивные костюмы, и в этом имеется своя логика.

Николай, коротая время, купил за "чирик" вафельный конус "Nestle", увенчанный светло-зелёной шапочкой замороженного молочного продукта. Всосав кисло-сладкую кашицу и узрев под ней обидную пустоту, сокрушённо пробормотал классическое: "Дурют нашего брата". Хвалёные импортные фитюльки не шли ни в какое сравнение, ни по качеству, ни по весу, ни по цене с памятным с детских лет мороженым.

На расправу с пустышкой ушло секунд тридцать и, чтобы совсем уж не заскучать, Коля посвятил, оставшиеся двадцать девять с половиной минут, разглядыванию двух потоков: людского и автомобильного.

Из людского потока глаз то и дело выхватывал красивых женщин, соблазнительных, но в данном конкретном месте целеустремлённо поспешающих по своим делам, в перечень которых общение с лопоухим Колей не вписывалось.

В транспортном потоке довольно часто проплывали, пролетали шикарные тачки, бли-стая лаком и хромом. В салонах шикарных тачек, наверное, сидели шикарные, надменные женщины — подруги толстощёких и самоуверенных нуворишей — неведомо из какой мути всплывших хозяев новой жизни. Во всяком случае, такие картинки рисовались в Колином воображении, поскольку бедняку свойственна убеждённость, что подобными машинами не могут владеть люди достойные. Ещё бы! — стоимость одного крутого автомобиля, пожалуй, превышала годовой фонд заработной платы поселковых работяг. Короче, кипела вся из себя деловая и безумно дорогая для провинциала столица. Всё это мельтешение было любопыт-ственно, но не более, как-то принципиально не задевало: ну, идут, ну, катят, и бог с ними — есть дела поважнее.

Неподалёку остановились две приезжего вида тётки, обременённые сумками. Та, что помоложе, призывно кивая на вход, обозначенный буквой "М", и, по-видимому, желая про-демонстрировать уважительное отношение к своей пожилой попутчице, звонко выкрикнула примечательную словесную конструкцию: "Поехалите!" Прохожие одобрительно косились — не каждый день доводится услышать столь вежественное обращение к сединам. Пожилая, явно доселе не соприкасавшаяся с метрополитеном, бочком-бочком отодвигалась в сторон-ку, топталась, робко поглядывая на жаждущие врата преисподней. Тогда молодая, стремясь придать больше решимости боязливой товарке, выдала очередную, не менее примечатель-ную фразу: "Насрать, а я поеду!" Вот так — почтительно и душевно.

Поблизости, наконец-то, тормознула светло-серая "Волга" под номером 457, и Нико-лай так и не узнал, набралась ли решимости старая женщина, дабы безоглядно нырнуть под мраморные своды обители подземного молоха. Подхватив сумку, он направился к машине и самочинно открыл правую переднюю дверь.

За рулём сидел (ё-моё!)…сидела женщина, и не просто женщина, а, как бы помягче, не шибко привлекательная особа женского пола. Приличным людям полагается отзываться о женщинах, как о покойниках: либо хорошо, либо вообще помалкивать. Коля, в своё время, учился в институте, чтобы стать приличным человеком. Не выучился. Кроме того, он ощу-щал в себе вполне понятную антипатию к любому, кто, так или иначе, соприкасается с сек-тантами. Поэтому, пусть будет особа лет примерно так от двадцати до тридцати пяти от ро-ду, костлявая, плоскогрудая, с испитым, топорной выделки чертами, с неподходящими к уз-кому лицу толстыми губами в комочках дешёвой помады. Размалёванный рот очень удачно гармонировал с дурацкими красными стёклами на длинных и раскосых солнцезащитных очках, от чего создавалась иллюзия зияющих вместо глаз кровавых ран. Одна приятная не-ожиданность — голубой брючный костюм сидел на особе вполне ладно.

Коля склонился, придерживая дверь, и без улыбки — чай не китаец — представился:

— Я - Иваньков. Вы за мной?

Особа, приглашающее хлопнув похожей на птичью лапку ладошкой по сиденью рядом с собой, растянула губы.

— Садитесь, Николай. Сумочку сзади пристройте.

Коля испытал шок, поскольку именно этот голосок девочки-десятиклассницы он, мож-но сказать, только что слышал из мобильника. Вот это да! Вот тебе и нежная хризантема! Скорее уж сирена, с которой, несмотря на её чарующий голос, побаивались связываться да-же герои древности.

Тем не менее, преодолев секундное замешательство. Коля забросил сумку, куда сказа-но и чинно уселся, куда указано. Машина тронулась. Сердце больше не щемило, да и разго-воры разговаривать что-то не тянуло, но провинциалу, которого гостеприимно везут по Мо-скве, сидеть букой и отмалчиваться всяко-разно невместно — не та птица. К тому ж, особа, вряд ли питающая заблуждение по поводу своей внешности, может расценить молчание, как неприязнь, и записать его на свой счёт. В принципе верно, но не нужно. А, главное, согласно легенде, он просто обязан проявлять естественный в его положении интерес, как-никак, а едет он не куда-нибудь, а устраиваться на пока неизвестную, но высокооплачиваемую работу.

Стараясь, чтобы голос звучал непринуждённо, он приступил к светской беседе, сооб-разно своему статусу.

— Хорошая машина "Волга". Нам далеко?

— Не очень, — пропела сирена, — если пробок не будет, часа за два доедем.

— А вообще? — проявил он положенную настырность.

— За город, — уточнила сирена, — меня, кстати, Натой зовут.

— Очень приятно, — соврал Коля, шаркнув ножкой по резиновому коврику, а меня…

Ната, толкнув парня локтём, очень музыкально рассмеялась.

— Ты уже сто раз успел представиться.

Удивительно, но факт: после сопровождаемого смехом лёгкого касания, Коля ощутил пусть слабый, однако, явно сексуальный позыв. Ну, ё-моё, ни хрена себе! Он прислушался к своим ощущениям. Мамочки мои, да ведь прямо здесь, не отходя от трассы, началась психо-логическая обработка! Да как искусно! Вот вам и заурядная страшилка за рулём. Получите, молодой человек, щелчок в нос, за самоуверенность. Про нос очень своевременно вспомнил: каких-то особых запахов в салоне вроде бы нет, однако без паров дурмана явно не обошлось, иначе чем объяснить внезапно накатившее возбуждение. А сирене хоть бы хны. Наверное, дурманная химия рассчитана только на мужиков, или у неё в крови противоядие. И здесь тоже "дурют нашего брата".

И, что дальше? Та-ак, по идее, вот сейчас вот, он должен маленько посопротивляться, как бы подсознательно не воспринимая свою попутчицу, как женщину. А потом? Потом па-циент потихоньку оттаивает, расслабляется, проникается симпатией к гипноиндуктору и, испытывая нарастающее половое влечение, начинает молоть языком, оказывать всяческие знаки внимания, полагая себя в меру несмелым и потому ещё более коварным обольстите-лем. Значит, надлежит обольщать и обольщаться. Что ж, надо, так надо. Поехали.

"А она ничего, если присмотреться, то вполне. И почему это она в первый момент по-казалась такой…, такой м-м-малоприятной? Наверное, она хотела такой показаться. Губы, вот, специально какой-то дрянью намазала, чтобы оттолкнуть. И лицо вовсе даже не грубое, и худоба — не худоба, а хрупкая женственность, а грудь, пусть маленькая, но нежная, в ла-донь просится. Что ты говоришь, Ната? Откуда я такой взялся? Откуда и все. Ох, прости, пошлость сморозил. Сам-то я из-под Твери, можно сказать, деревенский. После школы, вот, в институт поступил, хотел в люди выбиться, да хроническое безденежье подкосило — сре-зался после первого же семестра и загремел в армию. Где служил? Я не служил, я воевал! В Чечне, конечно, где ж ещё. Страшно? Не то слово. Кроваво — это да. По первости на трупы смотреть не мог, а потом привык к мочилову, втянулся. Да ну, причём здесь воинское брат-ство? Не бог весть, но платили. На контракте кое-какие бабки срубил, опять за учёбу взялся, но, видать, не судьба. Короче, загремел в зону на пятерик. Никакого преступления я не со-вершал — подставили, как лоха. Ничего-ничего, придёт ещё моё время, о-о, я тех су… кха, я их на куски порежу".

С почином! Колины мозги словно бы разделились на две половинки — не на правое и левое полушария, а как-то иначе, по принципу "явное — тайное". Первая — "явная" половин-ка, поддаваясь внушению, распускала хвост, токовала тетеревом и с робким вожделением поглядывала на (да, да, уже) привлекательную до ужаса собеседницу. А вторая — "тайная", призрачно витая над собственным сексуально озабоченным организмом, придерживала пер-вую за язык, фиксировала всяческие попутные нюансы, анализировала реакцию Наты, по ходу корректируя безвольную трепотню. Такое вот раздвоение личности.

Небрежное: "привык к мочилову" и мстительное: "на куски порежу" ввернул спецом, с двойным умыслом: во-первых — демонстрация нравственных ориентиров испытуемого, во-вторых — проверка Наты на вшивость. Другая бы нормальная баба поморщилась, а эта лишь рассыпает волнующий смех да подбрасывает вопросик за вопросиком.

И Коля пел взахлёб, испытывая при этом странное состояние. Ему, конечно, и прежде доводилось кривить душой, но лишь изредка и по мелочи, а вот так вдохновенно врать до сих пор как-то не приходилось. Если на то пошло, то он вроде бы и не врал. Во всяком слу-чае, его "явная" половинка искренне верила в собственную правдивость, безотчётно повто-ряя всё, что надиктовывала его скрытная и расчётливая, "тайная" ипостась.

— Я понимаю, за пять лет, что на зоне…, многое изменилось, так просто тех козлов не достать. Бегать по Твери с ножиком? Не смешно. Деньги нужны, без них только подтереть-ся. А тут такое предложение. Мамка с батей за эти годы от меня отвыкли, я, если честно, тоже. Съездил вот, поклонился родичам, так сказать, со всем сыновним уважением, посмотрел, как они нищенствуют, и хорош. Я так не хочу. Столько лет без родной деревеньки прожил, а сейчас так вообще — с души воротит. Ваш менеджер — Алексей Алексеевич, знаете? — ушлый мужик. Обрисовал. Перевозка и охрана грузов. Это моё. В чём, в чём, а в машинах и оружии… У вас, я так понял, фирма серьёзная. Риск, говоришь? Последние восемь лет тем и жил. Это что — МКАД? А машин-то, ё-моё, как в центре! Мы скоро будем за городом? Так быстро? Я и не заметил. А куда мы свернули? Что за шоссе? А спешить обязательно? Ну-у, просто в кои-то веки довелось пообщаться с приятной женщиной.

Ната оборвала смех, легонько вздохнула и еле слышно промурлыкала:

— Я не спешу. Скоро будет площадка для дальнобойщиков, там передохнём. Хорошо?

Она включила правый поворот, снизила скорость, и, тихонько что-то напевая, подала машину с трассы на ответвление. "Волга" выкатилась на асфальтовый пятак довольно при-личных размеров, окружённый деревьями и пустующий по причине самого разгара рабочего дня. Загнав автомобиль в укромное местечко под тенистые древесные кроны, Ната выклю-чила зажигание, медленным движением сняла кошмарные очки и, повернувшись всем телом к Николаю, серьёзно и внимательно заглянула в его глаза.

С ума сойти! Колино сердце зашлёпало, как драный ремень на шкиве автомобильного вентилятора — вот-вот разлетится в лохмотья. Колдовские глаза сирены — глубокие беспа-мятные омуты завораживали. Без очков её лицо разгладилось и необычайно похорошело. Этот факт признала даже затихарившаяся в глубине сознания, трезвая и потому насторожённая "тайная" половинка.

По лицу Наты скользнула мимолётная и какая-то чуточку грустная улыбка. Она отвела глаза и, перегнувшись, слегка касаясь Колиного плеча грудью, достала из чехольного кар-машка небольшую сумочку. У Николая от прикосновения немного затуманились мысли и, что совсем уж ненормально, из этого тумана выплыло давным-давно слышанное название — косметичка. Чудны извивы мужской психики, причём здесь косметичка, если рядом женская грудь?

В руках у Наты появился пакетик с необычными бархатистыми салфетками. Она раз-вернула одну, нежно-розовую, приложила к лицу, на пару секунд замерла, придерживая ла-дошками, отняла от лица, аккуратно, лёгкими касаниями протёрла салфеткой губы и бросила её в ноги. Снова вздохнув, приоткрыв ротик, она взглянула на Колю, словно спрашивая: "Ну, как?"

Это можно было сравнить разве что с контрольным выстрелом в голову! Перед Колей Иваньковым сидела совсем другая, освобождённая от наслоений клоунского грима, юная, свежая и манящая женщина!

Скрытая ипостась высоко оценила искусство охмурения. Дурман дурманом, но пред-ложенное в сочетании с химией чудо постепенного перевоплощения, когда прямо на глазах отвратительная гусеница превращается в прекрасную бабочку — о, это производит неотрази-мое впечатление. Скажем, очередной новобранец, слегка ошарашенный волнующим голо-ском из телефона, усаживаясь в авто и узрев на месте водителя весьма непривлекательную тётку, настраивается на обычную поездку. Откель ему, бедолаге, знать, что с самого первого "алё" последовательно развивается многократно апробированная операция по заполаскива-нию его бесхитростных мозгов.

Приходится скромно констатировать эффективность такой методики и лишь развести руками — если бы не антидоты и поставленная спецами гипнозащита, гореть бы Коле в стра-стном пламени, разожжённом присутствующей рядом — рукой подать — женщиной.

А кто сказал, что он не горит? Полыхает, да ещё как! Жар растекается по всему телу, и не от сердца, а от мужского сокровища, предусмотренного природой в паху между ног. Пер-воначальный, лёгкий и сладостный трепет, накапливаясь, как шалая вода за плотиной, пре-одолел, наконец, некий барьер, обернулся жгучей страстью, взломал заплот и обрушился ничем более не сдерживаемой лавиной, подавляя разум и обогащая основной инстинкт за-предельными нюансами. Чуть подмокшие плавки и лёгкие спортивные штаны уже не могли сдерживать рвущееся к вершинам мужское естество.

Ната, робко облизнув губки, медленно прижалась к плечу Николая, потёрлась грудка-ми, будто умащиваясь поудобнее, и положила ладошку на рельефно обозначившийся меж его ног, обтянутый тонкой тканью бугор. Коля застонал, его бёдра сами собой подались на-встречу ласковым пальчикам. Ладошка сначала огладила, потом слегка сжалась, обхватила, словно стараясь вобрать в себя затвердевшее сокровище и вдруг, вспорхнув, шаловливо нырнула под поясную резинку, совершив настойчивое полукруговое движение вдоль про-гнувшегося тела.

Пленённый сексуальным безумием Николай вообще не почувствовал никакого движе-ния и лишь по неожиданной свободе понял, что штаны вместе с плавками сползли почти до колен. Пружина распрямилась. Сидя вполоборота, он жадным взглядом обволакивал её ли-цо, точно впитывая нежный образ. Левая рука, скользнула ей за спину, прижала узкий стан, его губы встретились с её мягкими и тёплыми губами. Поцелуй получился долгий, голово-кружительный, сбивающий дыхание, как затяжной прыжок с парашютом. И такой же опас-ный. В то же время его правая рука, совершенно разумом не управляемая, действуя сама по себе, расстёгивала пуговички на блузке. Пальцы дрожали, но, потихоньку справляясь с за-стёжками, добрались-таки до брючного пояска. Рука, скользнув под лёгкий газ ткани, легла на шелковистый животик, ласкающим движением поднялась выше и Колина ладонь, нако-нец-то, прильнула к маленькому трепещущему полушарию, нежному и вожделенному, увенчанному аккуратненькой пипочкой соска. Медовая грудка доверчиво улеглась в горсть.

Сладкая боль в паху доводила до сумасшествия, там мягко закольцованные пальчики Наты сновали вверх-вниз, нагнетая невероятное напряжение. Желание соединиться с этой — только с этой, и ни с какой другой — женщиной, войти в её лоно, стало всепоглощающим. Левая рука съехала на талию, а с талии на правое бедро, нащупывая застёжку. Да где же она?! Нету! Раз здесь нету, значит, она должна быть с другой стороны. Убрать правую руку с женской сисечки просто невозможно — это было выше Колиных сил, уж очень уютно она там пристроилась. Он плотнее прижался к девушке, обвил её талию всё той же, менее загру-женной левой, и зашарил пальцами в поисках "молнии" на её левом бедре.

— Подожди, — прошептала Ната, обдавая ухо жарким воздухом, и повторила, — подожди. Сейчас, сейчас тебе будет хо…ро…шо.

— …Шо…шо…шо, — откликался он, не замечая собственного учащённого дыхания.

Женщина чуть-чуть отстранилась, как-то сжалась, съежилась, словно от внезапного сквозняка и, свернувшись калачиком, опустила голову ему на колени. Потом…, потом мяг-кие влажные губы обхватили его плоть. Одновременно от волос на голове и от кончиков пальцев на ногах покатились волны острого наслаждения, столкнулись в паху, взметнулись, расплескались, и крышу окончательно сорвало.

 

Превышение допустимого

У иного мужика к двадцати шести годам в загашниках памяти накапливается преиз-рядное количество воспоминаний о постельных похождениях, да таких, что целомудренным составителям "Кама-сутры" с их передними и задними "вратами рая", впору обратиться в пепел со стыда. У Николая Фёдоровича Иванькова к своему возрасту кое-какой сексуальный опыт тоже имелся, но весьма и весьма скромный. Ничего удивительного: ни армия, ни зона приобретению такого опыта не способствовали. Поселковая юность тоже не позволяла раз-гуляться молодой плоти. Парень и девка, может, и не прочь бы, да слишком много внима-тельных глаз бдят из тёмных окошек, зашторенных ситцевыми занавесочками. Щупались, бывало, по углам, сопели, не без того, однако до дефлорации взаимное ублажение не дохо-дило. Как правило. А ежели кто кого распечатывал, то уж будь добр: "ваш товар — наш ку-пец", штамп в паспорте, самогон рекой, унылый быт, унылая работа, унылая повседневная пьянка, и…прощайте честолюбивые замыслы.

И лишь в течение первого в жизни студенческого семестра Николай слегка продвинул-ся на этом интимно-сладостном поприще. Разбитной сокурснице приглянулись Колины уши.

Жила она с хорошо поддающими, настрогавшими кучу детей родителями в рабочем посёлке на окраине Твери, ввиду неустроенности быта старалась как можно реже появляться дома, ночуя у подруг в общаге. Там она и подцепила, в смысле, соблазнила ушастого и стеснительного юношу — Колю Иванькова. Встретились они на общежитской вечеринке по случаю чьих-то именин, сидели рядышком на чужой койке, прихлёбывая "Отвёртку" из одной баночки, слегка осоловели, прониклись взаимной симпатией и как-то сами собой уединились от общего базара в пустующей комнатушке. Девушка, не чинясь, жарко дыша, щедро подставила свои прелести под трясущиеся Колины руки и отдалась ему с удивительной для её юного возраста страстью. Что и говорить, первое в Колиной жизни, да ещё такое горячечное соитие довело его до ошаления и стало причиной влюблённости, не окрыляющей, а какой-то мутной, осадочной. Девчонка не отличалась красотой, но имела всё, что положено иметь женщине, и Николай притягивался к ней, как гвоздь к магниту. Звали её Лизой, однако она сама предпочитала транскрипцию — Лайза. Ещё она не отличалась постоянством в выборе постельных партнёров, испытывая прямо-таки болезненное пристрастие к любовным играм с мальчиками. Врачи-сексологи, наверное, найдут объяснение, столь рано созревшей пылкости, но в общаге на эту тему не парились, и к ней прилепилось прозвище — Лайза Минетти. По этому поводу Коля злился, страдал, но ничего не мог с собой поделать.

Чтобы избавиться от докучливого любовника, Лайза уговорила выступить в качестве лекарства от любви не очень щепетильную подругу. Подруга зазвала парня к себе, обнажи-лась и, преодолев недолгое сопротивление, провела сеанс излечения. Юноша более-менее остыл, чувства подугасли, но какая-никакая нежная дружба сохранилась — девчонка, в об-щем-то, была добрая, а что мальчиков любила, так это и не грех вовсе, особенно с точки зре-ния мальчиков.

Позже, когда произошло то, что произошло, друзья высказали догадку, дескать, Лизка чувствовала, что не заживётся на этом свете, вот и спешила. Всё может быть. Её нашли мёртвую субботним утром в парковых зарослях. Видимо, хотела навестить родителей и братиков с сестричками, всего сто метров не дошла до дому, какие-то выродки изнасиловали девчонку и запинали — живого места не осталось на её юном теле. "Зачем? — ревела подруга, — попросили бы по-хорошему, сама бы раздвинула".

Насильников и убийц — троих шестнадцатилетних парней, задержали на следующий день по горячим следам. Доказательств их преступления имелось предостаточно, но следст-вие по делу всё тянулось и тянулось, и суд состоялся всего лишь за сутки до Колиной явки на приписной пункт по повестке военкомата.

Сидя в зале судебных заседаний, Николай пристально всматривался в ненавистные ли-ца бравирующих своей отмороженностью гадёнышей и всё пытался и не мог понять: зачем эти тупые рептилии, походя и свирепо прервали человеческую жизнь. Чем угрожала, что могла противопоставить им семнадцатилетняя девчушка? Чем отличаются эти садюги от большинства молодых людей? Морды-то обычные, без печати порока и жестокости, а за ци-ничными ухмылками прячется страх, и ни капли раскаяния. Недоумки просто не восприни-мали меру своего злодеяния. И совсем не потому, что пока ещё несовершеннолетние. Можно ли мерить нравственность количеством прожитых лет? Шестнадцатилетние парни уже не младенцы, знают, что творят, и от взрослого преступника их отличает лишь неумение заметать следы. Они втихаря гордятся своей безжалостностью и бесчеловечностью. И всегда будут гордиться. Единственный сдерживающий фактор — расплата за содеянное. Значит, убивать можно — попадаться нельзя.

Один из подсудимых по фамилии Рыгов и с соответствующей кличкой, отвечая на во-просы судьи, доходчиво пояснил: " А чего? Просто захотелось. Попинали маленько, чтоб никому не нажаловалась". Вот и всё: захотелось, и убили.

Восемнадцатилетнему пареньку Коле впервые пришлось столкнуться с настоящей тра-гедией, мазнувшей чёрной тенью, больно царапнувшей по сердцу ядовитыми когтями — с убийством, можно сказать, близкого человека, с убийством, совершённым походя, между делом. Кем? Людьми? С виду — да, но… Нет, это не люди!

В деревенской глубинке, не такой уж и далёкой от цивилизации, случались, конечно, мордобои, или запойный мужичок под "белочку" решал погоняться с оглоблей за "своёйной бабой", но драчунов разнимали, а мужичка по-соседски утихомиривали, душевно разливая под это дело по стаканам "мировую". По "телику", что ни вечер, "крутили" боевики, где статистов убивали пачками без особой надобности, но фильмы воспринимались, как игра, где всё понарошку. Вообще-то, слово "деревенский", отнюдь не синоним слову "наивный" и, тем паче, "блаженный"; и социум не представлялся Николаю этакой братской семьёй; и где-то в височной извилине за ухом гнездилось точное знание, что ходят по земле звери в человечьем обличье и совершают свои зверские преступления, но пока злодейства творились далеко-далеко, и не особо тревожили, и близко к сердцу не принимались. А тут приблизились вплотную. Вот они…все трое…сидят на скамье…ухмыляются. От-требье.

У призывника Иванькова мозги закипали от ненависти к подонкам. Его возмущала ка-кая-то, по его мнению, неправильная обыденность судебного разбирательства. Допрашива-лись обвиняемые, давали показания эксперты и сотрудники милиции, выступал обвинитель, брал слово защитник, которого Николай прямо-таки возненавидел за отведённую ему роль, и всё это делалось монотонно, будто бы даже привычно, словно не витала под потолком тень старухи с косой. Лизка умерла, и умерла не сразу, последние минуты её жизни были наполнены ужасом и болью. И по восемь лет?! Да за такое…!

Да, да, каждому кинули по восемь лет! — детский срок за недетское преступление. Уж очень снисходительно наше законодательство к малолетним убийцам. Малолетним? Тоже мне — дети! Шалуны! На свободу выйдут — снова захочется, снова "маленько" убьют. Только теперь уже наученные, постараются затереть следы, чтоб не нашли, значит. Потом снова захочется, потом снова… "А чего?"

Почему именно сейчас вспомнилась первая в жизни жрица любви Лизка и проведён-ный при её непосредственном участии великолепный ритуал расставания с девственностью? Да и не то, чтобы вспомнилась, просто отголосок давнего события скользнул по краешку памяти — лёгкое дуновение принесло издалека неясный и тут же оборвавшийся сигнал. Так почему? Да потому: в настоящий момент, в салоне заезженной "Волги", на потёртом сиденье он пережил острейший оргазм, сродни тому — первородному. Ясный пень, стимулятор половой активности, распылённый в замкнутом пространстве, усилил ощущения, но, надо отдать должное Нате, она хороша сама по себе. Жаль, если девочка глубоко завязла в сектантских делах-делишках. Искренне жаль.

Вообще-то, Коля Иваньков ни о чём таком особенно и не думал. Он — так и не удосу-жившись натянуть штаны — полулежал на горячем сидении, ласкал грудки приткнувшейся к плечу женщины и балдел от нежданно-негаданно словленного отчаянного кайфа. Впрочем, почему нежданно? Специалист-психолог мало кому известного "центра подготовки" СО-ТОФ — седой, улыбчивый дядька с водянистыми, пристальными глазами следователя НКВД, сразу сказал: "Если ты им нужен не в качестве пускающего слюни дебила, то хомутать тебя, парень, будут для начала непременно на сексе. Наилучший иммунитет — пресыщенность, поэтому я рекомендую…"

Выслушав доходчиво изложенную рекомендацию, Николай чуть сконфуженно улыб-нулся и согласно кивнул, а в душе возликовал — "без греха и досыта".

Вечером в дверь его гостиничного номера постучала очень и очень привлекательная девица. Она осталась в номере на всю ночь. Девушка оказалась профессионально нежной и податливой. Неизбалованный женским вниманием Николай уснул лишь под утро, когда ус-талая профессионалка, намекнув, что ей "пора", быстренько собралась и выскользнула из комнаты. Следующим вечером в номер вошла другая, не менее прелестная девушка. Короче, Коля Иваньков в течение трёх предоставленных для подготовки дней и ночей (и каких!) дисциплинированно и с удовольствием следовал рекомендациям психолога. Излишне под-чёркивать: Николай встречал подруг в искусно наложенном гриме, а сами девочки контро-лировались службой безопасности специализированной гостиницы.

За эти три чудесных ночи парень основательно вымотался физически и прямо-таки расцвёл духовно. Ещё бы, что может быть целебнее для израненной души, чем насыщенная ночь с прекрасной женщиной? После такой терапии Коля не без оснований полагал, что по-давить его волю и трезвый разум при помощи секса, даже помноженного на афродизиак, уже не возможно.

"Как я ошибался!"

Ната сонно дышала в шею, её нежная грудь наполняла ладонь, её ласковая рука по-прежнему лежала на мужском сокровище, было бездумно хорошо, и даже присущий отече-ственным авто запах раскалённого масла казался всего лишь пикантным ароматом.

Николай почувствовал повторно накатывающее возбуждение. Ласковые пальчики женщины моментально отреагировали на подступающее напряжение, оживились, массируя вновь активно набухающий орган, она немного отстранилась и внимательно посмотрела ему в глаза. Ох, этот взгляд! Ему опять до головокружения, до лихорадочной дрожи захотелось прижаться к её раздвинутым ногам, войти в неё, ощутить своей грудью её обнажённую грудь и слиться в едином ритме.

Предвкушая, он потянулся к замочку "молнии" на её брюках, но Ната прервала это ес-тественное движение, перехватив своими пальчиками его руку.

— Не надо, — жалобно вздохнула она, — не могу.

Николай растерялся.

— П-почему?

Ната лукаво прищурилась.

— Про женские дни слышал?

— Это когда "обтягивающее не носить"?

— Прости — гигиена. Я хочу, ну, очень-очень, но не сейчас.

Женщина будто даже виновато вздохнула, потом её глаза ни с того, ни с сего округли-лись, и Коля догадался, что смотрит она мимо него в боковое окно.

В его голове только-только начала оформляться мысль, мол, что-то неладно в окружающем мире, а дверца "Волги" с его стороны внезапно распахнулась, и чья-то грубая рука сгребла ворот куртки под горлом. Последовал мощный рывок…

Оплошность — она всегда чревата. Да, Коля оплошал, расслабился, растёкся, и суровая действительность болезненно напомнила о себе. Можно сколько угодно оправдываться, мол, за деревьями трасса и шум непрерывно проносящихся мимо машин сделался привычным, как морской прибой, и поэтому, мол, всегда чуткие ухи не выделили из общего фона скромное урчание мотора подъезжающего автомобиля. Оправдываться можно, но на том свете твои оправдания уже никому не понадобятся, и, в первую очередь, тебе самому.

…Последовал мощный рывок, воротник куртки затрещал, но выдержал. Единствен-ное, что Николай успел сделать, это пригнуть голову, чтоб не шарахнуться о верхнюю жёст-кость, и ещё он успел, сгруппировавшись, сильно оттолкнуться ногами. И в бизнесе, и в по-литике, и в бою знающие люди советуют воспользоваться приложенной противником энер-гией, чтобы добиться нужного тебе эффекта. Можно, конечно, упереться и чужой силе про-тивопоставить свою, но это по ситуации — готовых рецептов нет. Если ты способен выбрать правильный вариант — быть тебе со щитом.

"Стреноженный" спущенными до колен штанами, он вылетел из салона, как речной окатыш из рогатки и приземлился с кувырком значительно дальше того места, где его ожи-дали подловить. Такой неожиданный кульбит позволил ему выиграть пару секунд, подхва-титься, натянуть штаны и оценить обстановку. К тому же его первоначальное явление — го-лый низ и торчащий пенис — вызвало у нападавших издевательский хохот. Они не восприня-ли всерьёз ловко проскользнувшего, жилистого, но голозадого мужика, обеспечив ему до-полнительное время на подготовку.

Николай отметил, что злоумышленники подкатили на сером потрёпанном "Опеле" почти вплотную к "Волге". Трое вооружённых бейсбольными битами парней (интересно: если бейсбол в России не популярен, то, скажите, за каким хреном эти биты свободно про-даются в магазинах спортинвентаря?) натурально ржали, а Коля смотрел на них и офигевал. И было от чего: он узнал в этих троих Лизкиных убийц! Рыга — по фамилии Рыгов, Топа — Топорков и Стеба — Стебликов стояли перед ним на девять лет повзрослевшие, заматерев-шие, крайне злобные и абсолютно беспощадные. Они, чувствуя себя хозяевами положения, позволили себе немножко посмеяться перед экзекуцией. Совсем немножко — секунды три. Иногда секунда стоит жизни, а уж целых три — о-о! Три на три запросто делится без остатка — по секунде на брата. Но трое бандитов об этом не знали, полагая застигнутого врасплох горемыку очередной жертвой. Очередной?! По прикидкам они уже с год, как на свободе и, похоже, продолжают свои людоедские забавы, и вряд ли эта их первая вылазка. А даже если и первая, всё равно станет последней. Наверное, они — молодые и борзые — заранее распре-делили роли: один приходует бабу, двое гоняют "зайца" по лесу пока тот, обессиленный, не подломит ноги и не умрёт под хряскими ударами. Убежать они не позволят — им это не ин-тересно.

Николай в такой момент не стал заморачиваться вероятностью подобной встречи, бе-гать и петлять он не собирался, значит, надо либо наказывать, либо… Никаких "либо"! Жить вам, от-требье, осталось всего-ничего — покаяться уже не успеваете. На зоне у Ивань-кова не было спарринг-партнёров, если не считать тех урок, что пытались спервоначалу его подмять, но ежедневную часовую разминку он себе отвоевал — дисциплинированного зека начальство за такое дело не жучило и высоко ценило, как автомеханика. В течение послед-них дней Полежаев придирчиво проинспектировал его навыки и выставил "троечку". А "троечка" у капитана — это что-то! Это вселяет!

Рыга, не отсмеявшись, резко прыгнул вперёд и нанёс хлёсткий удар битой по рёбрам. Ежели бита достигает цели — хана: человек жив, способен ощущать боль, но бегать и кричать он уже не может. Кайф! Далее — неспешный забой, с хрустом, с мокрыми шлепками и с разлетающимися кусочками человечины.

Одновременно Топа, стоявший в стороне от приятелей и поближе к "Опелю", шмыг-нул Коле за спину, отрезая путь к отступлению, а Стеба, огибая капот "Волги", кинулся к левой дверце — Ната по-прежнему сидела на месте водителя. Нравственные калеки разыгры-вали спектакль, доставлявший им чудовищное удовольствие. Судя по слаженности дейст-вий, у троицы убийц-насильников наработан кое-какой опыт, и данный факт наводил на мысль поистине страшную: значит, находятся где-то рядом подавленные горем люди, похо-ронившие или безуспешно разыскивающие своих близких.

Николай Фёдорович Иваньков мысленно поклялся, что эти…, эти уже никогда больше не выйдут на свою жуткую охоту.

…Мало кто из командиров в Чечне представлял себе истинные умения ребят из раз-ведроты капитана Полежаева, их считали "везучими дьяволятами" и не более, поскольку в настоящей работе "дьяволят" видели только сам их наставник Паша Полежаев, его замести-тель — лейтенант Солоха, да противники, которые никому ничего рассказать уже не могли. Генерал-лейтенант Виктор Шершнев, например, считал лопоухого старшего сержанта Иванькова универсальным механиком-водителем, каковым Коля и являлся…по совмести-тельству. Правда, основную специальность диверсанта-разведчика, в ротном обиходе — ди-вера, он получил позже.

Считалось, что дивер чрезвычайно вынослив и способен с полной выкладкой долго бежать по пересечённой местности, но никто не мог сказать — как долго; считалось, что ди-вер хорошо стреляет, но не все же они, блин, снайперы; считалось, что дивер умеет неплохо драться и результативно использовать холодное оружие, но нельзя же пацанву-срочников сравнивать с какими-нибудь легендарными ниндзя. В общем, неплохие ребятишки, спортивные и, даст бог, кто-нибудь да оторвёт себе краповый берет. Может быть. Когда-нибудь. А так — везёт ребятам, возвращаются живыми, и, слава богу.

Занятия по рукопашной капитан Полежаев проводил со своими подчинёнными отдель-но, не афишируя и не допуская к сему действу лиц посторонних. "Чтоб не сглазили". Парней в свою роту, которая по численности приписанного к ней народу была поменьше иного общеармейского взвода, капитан отбирал тщательно, руководствуясь отнюдь не физическими качествами, а таким диким и никчемным критерием, как нравственные установки кандидата. Потом уже и сами ребята понимали, что к чему — каждый из них сам по себе превращался в грозное оружие.

Так вот, о рукопашной. Ничего плохого нет в красивых спортивных состязаниях на ковре, татами или ринге, где существуют свои правила, где присуждаются очки за актив-ность и за грамотно выполненный бросок, где техничный удар ценится выше "грязного", где даже так называемые "бои без правил" имеют свои ограничения. Наоборот — это не только эффектное зрелище, но и философия, и этика, и мудрость поколений, и доброта, и демонстрация незаурядных человеческих возможностей, и, что тоже немаловажно — навык, позволяющий отбиться от уличного хулигана, а то и от толпы. Диверу всё это без понятия, его задача — одним экономным движением отключить противника, если нужен "язык", или уничтожить, чтоб остаться в живых самому. Всё! Не умеешь — не выживешь. Со стороны его действия могут показаться случайными, могут выглядеть дилетантской дракой, а не эффектным боем, только вот сам чёрт не объяснит, почему это вдруг толпа умелых здоровяков, кажется, вот-вот уже растерзывающих дивера на фрагменты, быстренько и непонятненько превращается в штабель порубанных полешек, а дивер спокойно уходит, будто так и надо. Да, дивер владеет и использует сплав приёмов, разработанных в различных школах различных единоборств, но помимо них он иногда вытворяет нечто, нигде, никогда и никем не описанное, приёмом называться недостойное, похожее на случайный, но неожиданно смертельный жест.

Ребята из разведроты капитана Полежаева не мнили себя крутыми спецназовцами и не кичились приобретёнными умениями, может быть потому, что настольной книгой в команде почиталась повесть братьев Стругацких — "Трудно быть богом". А вчера Николай узнал от самого Полежаева, что капитан с недавнего времени активно налаживает контакты с дембельнувшимися и разъехавшимися по стране бывшими подчинёнными. Глядя в удивлённые глаза Иванькова, Паша пояснил: "А не криво опять вместе поработать, а, Колька?"

…хлёсткий удар битой по рёбрам…

Коля качнулся назад, позволив дубине пролететь мимо, ещё раз качнулся вперёд, пра-вой рукой поймав убойщика за челюсть, и резко дёрнул в сторону, обратную, заданному инерцией направлению. Тяжёлое тело Рыги, в отличие от головы, продолжало двигаться всё туда же, что неизбежно привело к непоправимому смещению шейных позвонков.

Давным-давно, ещё в прошлом веке фанатичная испанская коммунистка Долорес Ибаррури (подпольный псевдоним — Пассионария, что по нашему будет — Пламенная) про-изнесла гордую и красивую фразу: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!" Недобро-желатели, правда, эти слова маленько урезали до простого: "Лучше стоя, чем на коленях", — пламенные испанки — они такие. Так вот, Рыга умер гордо и красиво. Хоть тут мудаку по-везло, поскольку на зоне с его статьёй, как правило, живут раком. Достойная поза.

Но эту тему Николай развил после, а "пока покойничек покачивался", Коля успел пе-рекатиться через крышу "Волги", чтобы встретить как раз подоспевшего Стебу. Стеба похо-дил на нормальных людей хотя бы тем, что не умел бегать спиной вперёд и, стремясь к во-дительской дверце — бабу же нельзя упускать — обегая капот машины, повернулся спиной к подельщикам, что не позволило ему увидеть красивую смерть Рыги. Он был уверен, что приятели сами разберутся, он предвкушал, он пускал слюни от нетерпения и вожделения, он обожал, прежде чем замочить, сначала помучить — такой вот "мачо-мучачо".

Увлечённый предстоящим делом, рывком открывая дверь "Волги", Стеба так ничего и не понял, он не пережил, в отличие от Лайзы, ужаса от осознания неминуемой смерти — ему тоже повезло. Везёт же некоторым!

Николай принял его в подкате, но, поскольку катился он не по земле, а по крыше авто-мобиля, то его ноги оказались на уровне плечевого пояса среднего человека, это обстоятель-ство и определило Стебино последнее в жизни везение. Повёрнутая внутрь стопа левой Ко-линой ноги оказалась за спиной мачо чуть выше лопаток, обеспечив ему поддержку, чтоб, не дай бог, не упал на спинку раньше времени, а правая пятка ударно вошла под нижнюю челюсть, задрав подбородок и продвинув его далее по прямой. Вследствие такого нехитрого толчка позвоночник в районе шестого позвонка образовал прямой угол, затылок Стебы кос-нулся спины, одновременно треснули горловые хрящи и мышцы шеи — травмы не совмести-мые…

Стеба ещё падал, а Коля, раскинув ноги врастяжку, крутнулся на спине в обратную сторону, исполнив движение, в нижнем брейке называемое "геликом" и…

Топа слыл в своей компании самым "добрым", он не любил мучить людей и всегда старался вырубить жертву на раз и, желательно, насмерть, поэтому приятели держали его на подхвате, чтоб не ломал кайф. Топа по этому поводу не возникал, так как помимо "доброты" отличался от корешей ещё и разумной трусостью. Сообразив, что спектакль пошёл не по сценарию, но, ещё не осознав, в силу врождённого умственного торможения, что дружки окончательно сошли со сцены, он попытался достать дубиной мужика, запрыгнувшего на крышу "Волги". Раскорячив ноги, Топа довольно умело направил свистнувшую в воздухе биту, намереваясь раскроить фраеру череп. Получи, сука!

…крутнулся на спине в обратную сторону, исполнив "гелик" в нижнем брейке, и нос-ком левой кроссовки подбил под локоток стремительно летящую руку с дубиной, тем самым значительно усилив маховый момент.

Топу развернуло, он почти упал, приземлившись на колено и на ладони рук — поза спринтера перед выстрелом стартового пистолета. Из этой позы Топа и стартовал, и, забыв про оружие, рванул без оглядки к спасительным кустам, не подозревая, как мало осталось ему до финиша.

Соскочив на землю, Коля подцепил носком кроссовки забытую Топой биту, подбросил её, как это делает цирковой жонглёр со специально брошенной под ноги булавой, поймал за рукоять на взлёте и по-городошному метнул вслед убегающему. "Летит булава, гудит була-ва, и попадает булава Соловью-разбойнику прямо в…".

Бейсбольная бита — штучка увесистая — хоть и спортивный, но снаряд, а если снаряд попадает в основание черепа… Топа жил, как трус, и умер, как жил. "В общем, они все умерли".

Коля посоветовался со своей совестью и получил уверения, что она, то бишь — совесть, не собирается терзать его душу по столь незначительному поводу, как "превышение преде-лов необходимой обороны" — примерно так в "УК РФ" называется статья, которую он толь-ко что себе накрутил. А, ч-чёрт! Сколько же за такое дело светит? И пойди, докажи, что оборонялся, что это особо опасные преступники, что за их уничтожение надо награждать. Доказать, наверное, можно, однако, не факт. Что же делать? Явка с повинной? Х-м.

"Прежде всего, надо утешить Нату, вдруг у неё истерика", — забеспокоилась "явная" половинка. "Подождёт твоя Ната, — обрубила "трезвая" ипостась, — пока будешь успокаивать, сюда свернёт очередной усталый путник и выбора уже не будет. Что делать, что делать? — закопать!"

В сторону Наты он всё-таки посмотрел. Девушка стояла между "Опелем" и "Волгой" и на истеричку совсем не походила, хотя мордашка у неё раскраснелась, а глаза возбуждённо блестели.

— Ты их…, - звенящим голосом заговорила она, — они…

— Спокойно, девочка. Я тут приберу по-быстрому, потом…, всё потом.

Для принятия решения Николаю потребовалось не более одной секунды, далее он дей-ствовал так, как действовал бы на спецзадании, подчищая за собой хвосты.

Для начала заглянул в салон "Опеля". Ключи в замке. Хорошо. Достать. Открыть ба-гажник. Ага, лопата — припасли, значит. В сторонку, пригодится. Та-ак, сначала Топу. Гад, растёкся медузой. Теперь Рыга. "Попинали маленько…", — говоришь? Ну, ну. Хороший ба-гажник, ёмкий. Давай-ка, Стеба, туда же. Биты рядом. Пальчики не оставлять. Хлоп! Пора объясниться.

— Ната, ты как? Пойми, если б не я их, так они бы нас точно.

— Как ты их…?

Николай нахмурился.

— Чечня научила. У тебя водичка есть? Пить хочется. И руки бы ополоснуть.

Ната удивлённо посмотрела на него, покачала головой, потом вздрогнула, словно спо-хватившись.

— Руки оп…. Ах, да! Где-то была.

Она, как заведённая, сделала три шага, открыв переднюю дверь, пошарила в бардачке и вытащила полуторалитровую пластиковую бутылку с зелёной этикеткой "Ессентуки".

— Вот.

— Спасибо, — просипел Коля, откручивая пробку, — а стакан?

Ната вяло отмахнулась. Из-под пробки зашипело, пальцы окатило пузырчатой пеной.

Истолковав её отмашку, как разрешение, Коля присосался к горлышку, сделал не-сколько глотков солоноватой, тёплой минералки, полил на ладони, завинтил крышечку и покосился на девушку.

О чём она сейчас думает? Сеанс сексобработки показал, что она не просто служащая общества "Новая Азия", а задействованный сотрудник, можно сказать — агент. Это обнадё-живает со всех сторон. Во-первых, как агент, она наверняка подготовлена к нештатным си-туациям и не станет падать в обморок. Во-вторых, тутошний инцидент как нельзя лучше характеризует бандита Иванькова. Пусть её шефы думают обо мне, что хотят, лишь бы думали плохо. Она же не в курсе той давней истории, полагает, что я раньше не знал этих отморозков, и у меня не было причин их ненавидеть до сегодняшнего дня. Сегодня я совершил настоящее преступление, и ни в одном глазу. Господи, я же частенько мечтал встретить гадёнышей на узкой тропинке и, надо же — сбылось! Встретил! Кстати, а какова вероятность такой встречи? Причём, не в Твери, а под Москвой? Чёрт знает! В России сто сорок миллионов народу, можно встретить кого хошь, но чтоб вот так, как по заказу, это один шанс на…, на много. Совпадения продолжаются? Удивительные встречи, как в фильме "Вечный зов"? Можно сказать и так, но это выходит за грань допустимого. Ей богу, попахивает мистикой. М-да, попал. Всякое бывало, но такого ещё не было. Интересно, как поведёт себя Ната? Свидетельница. Недонесение о преступлении приравнивается к соучастию. Наверняка ей светиться нежелательно — показания, то, сё… Найдёт повод скинуть меня с хвоста? Возможно, возможно. Не такой уж я ценный кадр. А с другой стороны… провёл нестандартный бой, в считанные секунды положил троих, а потом попросил водички, страха не выказываю, угрызениями не мучаюсь. Это интригует. Нужен я им такой? Пожалуй. Такие на дороге не валяются. Сдаётся мне, она сейчас тормозит не с испугу, а гадает: нужен — не нужен. Значит, будет звонить начальству, как оно решит. Ко всему, я же приворожённый, сексом бабахнутый, послушный. Карманный монстрик. Пакемон. Куды ж меня? Играем? Ладно, повяжем языком.

Все эти мысли пролетели в Колиной голове за время, необходимое на один выдох и на один вдох. Он отёр губы рукавом спортивной куртки.

— Влип, — с ноткой озлобления произнёс он, — надо как-то сливать эту парашу.

Девушка дёрнула плечиком. В уголке рта образовалась морщинка, придав её лицу вы-ражение грустное и беспомощное.

Не удержавшись, Коля склонился и прикоснулся губами к этому уголку.

Ната отстранилась.

— Не надо.

— Прости, — Николай преданно, по-собачьи попробовал заглянуть ей в глаза, кивнул и изобразил на лице напряжённое раздумье, — бывало и хуже. Но на зону я больше не хочу. Тебя подставлять — тем более. Я так понимаю: работодатель после всего этого связываться со мной не станет — нужна ему лишняя головная боль? Жаль, я рассчитывал. Ну, форс-мажор, мать его! Короче, сделаем так: ты сейчас уезжаешь, типа, "меня тут не было", а я…, ну, это мои проблемы. Как тебе…?

Коля замолчал, прижал к груди пузырь "Ессентуков" и с надеждой и обожанием уста-вился на Нату.

"Соображай, девочка, соображай".

Ната соображала. Она задумчиво и отрешённо смотрела на Николая, и за этой её отре-шённостью угадывалась лёгкая брезгливость. По-видимому, она уверовала, что её подопеч-ный окончательно сбрендил на почве сексуальной близости, что за мимолётную благосклонность он будет ей ноги в тазике мыть и воду из тазика пить, и она расслабилась, не считая нужным и далее скрывать своё истинное отношение к очередному околдованному придурку, застившему глаза похотью. А Коля, едва ли не вывалив язык от умиления, смотрел на девицу, как бродячий пёс, нашедший хозяйку и готовый умереть у её ног.

Наконец, Ната решилась.

— Коленька, погуляй пока, ладно. Мне надо созвониться.

Приласканный пёс с радостью воспринял команду, лизнул хозяйскую руку и поскакал по своим собачьим делам.

Девочка забралась в машину, плотно закрыла двери и окна, и только после предприня-тых мер извлекла из сумочки мобильник. Разговаривала она минут восемь. За это время Ко-ля успел наведаться за кустики, чтобы освободить немного места под минералку, и пройтись туда-сюда вдоль посадок по асфальтовому краешку площадки. Естественно, прогуливался он не просто так, он, что называется, крутил проблему, как учёный минералог крутит перед собственным носом подвернувшийся необычный окатыш — и одну плоскость рассмотрит, и другую лизнёт, и третью поскребёт ногтём и, рано или поздно, выбросит, убедившись, что в руках всего лишь закаменевшая какашка.

С одной стороны, порученная операция на грани срыва. Что из того? А ничего хороше-го. С другой стороны, по большому счёту, это не трагедия и не крушение надежд. Упущен-ный шанс? Бабка надвое… — работодатель ещё висит на телефоне. Что-то он ещё выдаст? С третьей: обладай он даром предвидения, постарался бы избежать встречи с отморозками? Да ни за что! Те трое, что в багажнике — убийцы. "Бывшие", — поправил он сам себя, поскольку, будущего у них нет, значит, их несостоявшиеся жертвы будут жить долго и счастливо и никогда не узнают, что их долгая жизнь состоялась благодаря Коле Иванькову. Есть повод порадоваться и похвалить себя. Далее. Какой стороной повернуть? Ага! Инцидент с отморозками можно рассматривать, как своего рода тест. Какое мнение о нём составит Ната, и как охарактеризует его перед боссами? Пожалуй, так: туповат, но решителен, жесток, не боится нарушать даже самые тяжёлые статьи УК, хороший боец. Вам мало? Вам не нужны киллеры? Значит, вы не те, за кого вас принимают. Значит, генерал и комбат ошиблись адресом. Хм, маловероятно — они не из тех, кто ошибается.

В конце концов судьбоносный разговор завершился, сквозь стекло было видно, как На-та убрала телефон. Николай, будто в нетерпении, направился к ней, с удовольствием наблю-дая, как она змейкой выскальзывает из автомобиля. Он испытывал некоторое волнение, и совсем не из-за спрятанных в багажнике бандитов-покойничков. Он получил задание, и сейчас ожидал решения какого-нибудь менеджера или гуру, или отца-основателя, или руководителя рангом помельче, из общества "Новая Азия".

Ната призывно помахала рукой, Коля побежал на цырлах.

— Знаешь, Коленька, — потупившись, заговорила девушка, — ты…ты необыкновенный. Подожди, ничего не говори! Мне не хотелось бы потерять тебя. (Пёс, радостно виляя хво-стом, заплясал вокруг хозяйки). В общем, я уговорила своих начальников, они тебе помогут. Сейчас ты сядешь в "Опель" и поедешь следом за мной. Тут недалеко.

Другой бы на месте Николая, прежде всего, поинтересовался, а что делать с этими в багажнике и не встретятся ли по дороге кордоны ГИБДД, однако закодированный человек — немножко тормоз и вовсе не обязан дружить с логикой, поэтому он лишь радостно закивал в ответ, пробормотав что-то типа вопроса: "Значит, мы не расстаёмся?", — затем послушно направился к "Опелю".

О чём думала Ната, глядя, как безропотно садится в машину очень опасный — он это только что доказал — но совершенно одурманенный, можно сказать, "ручной", молодой мужчина? Судя по всему — ни о чём хорошем — брезгливость на её лице отпечаталась круп-ными буквами.

Коля уселся за руль и, вставив ключ в замок зажигания, запустил стартёр. Движок рыдвана заперхал, закашлял и неожиданно замолчал. Николай всмотрелся в тускло подсве-чивающие окошки приборов на панели. Ещё секунда-две, и эти датчики-показатели автомо-бильного здоровья погасли совсем. Вот, чёрт, мало того, что топливо на нуле, так ещё и ак-кумулятор сдох! Придётся…

"Стоп! — подсказала "тайная", не подверженная внушению, рассудочная ипостась, — это хорошо, что машина крякнула. Заигрался ты, парень, в поддавки. С таким тормозным путём в мозгах можно чёрт-те куда загреметь. Подумай своей одурманенной башкой, куда ты собрался с покойничками в багажнике. Ну, положим, тебе повезло, ты не нарвался на на-ряд ДПС и на проверку в рамках "Антитеррора", что дальше? Привозишь ты хозяевам пол-ную машину жёсткого компромата на себя любимого, и заставят они тебя, скажем, похоро-нить, или того хуже — сжечь трупы в печке, а сами эту сцену снимут на плёнку. Может такое случиться? Запросто. И окажешься ты, дружок, по жизни на хор-рошем крючке. Конечно, сектанты сами не без греха, но уж способ подставить тебя и не подставиться самим, всяко-разно найдут…при желании. И тогда тебе, братец, пиндык насовсем. Тебе это надо?"

Он вылез из машины, открыл крышку капота и присвистнул — движок выглядел так, будто сначала его обильно смазали солидолом, а потом растрясли над ним несколько меш-ков-пылесборников из хорошо поработавших пылесосов. Чтоб довести мотор до такого со-стояния — это надо уметь. К маслянисто-чёрной грязи, густо облепившей агрегат, прикасать-ся не хотелось. Аккумулятор не лучше всего остального. Да пропадите вы!

— Что тут? — спросила Ната, выглядывая из-за плеча.

Коля посторонился.

— Хлам.

— Но ведь приехали…

— Им не повезло, — злобно ухмыльнулся Николай и сплюнул, — если б движок умер по-раньше, они бы сюда не добрались. Судьба.

— Судьба. — Согласилась девушка и переспросила. — И что — никак?

— Скорее эти оживут, — Коля показал большим пальцем на багажник.

— Тогда…, что же…?

Коля скроил туповато-наивную физиономию.

— Ну-у, можно в багажник "Волги"…

— Нет уж! — Ната испуганно отшатнулась. — Они мне не нужны!

"Конечно, девочка, таких инструкций ты не получила. Покойнички в твоей машине, это круто! Подарок от нашего стола, вашему столу. Ну, нет, так нет, я не настаиваю".

— Тогда сматываемся, и побыстрее. Щас, только подшаманю, чтоб пальчики не остав-лять.

— А эти?

— Нафиг! Пока запахнет, пока то, сё…, нас здесь не будет.

Ната внимательно, как умела, посмотрела на парня, уже распахнувшего дверцу "Вол-ги" со своей стороны, брезгливого превосходства в её взгляде больше не наблюдалось. Вот тебе, девушка, и "ручной тормоз".