Козел

(Kозлиная песнь)

1970-е

Действующие лица:

КОЗЕЛ — В КОТЕЛКЕ

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ СОЛДАТ

СОЛДАТ В ФОРМЕ

МАЙОР

(На авансцене, справа, сидят Козел, Солдат и Сообразительный солдат. Играют в карты, в подкидного дурака.)

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Так. Все тузы вышли.

СОЛДАТ И как ты все помнишь? Тебе бы по арифметической части пойти.

КОЗЕЛ А вы, ребята…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Ходи.

КОЗЕЛ Семерка.

СОЛДАТ А мы ее, едри его мать!

КОЗЕЛ Семерка.

СОЛДАТ А мы ее, едри его мать!

КОЗЕЛ Еще семерка.

СОЛДАТ А мы ее, едри его мать!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Ладно, бито.

КОЗЕЛ А вы, ребята…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Ходи.

КОЗЕЛ А вы, ребята, откуда?

СОЛДАТ Значит девятка, едри его мать! На аэродроме мы.

КОЗЕЛ Значит на аэродроме? Девятка.

СОЛДАТ Значит на аэродроме. Хе-зе.

КОЗЕЛ Ишь ты. Хорошие вы ребята.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Хорошие, говоришь? А мы ее вот как.

СОЛДАТ Так не пойдет, едри его мать.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Это почему же?

СОЛДАТ Восьмерка-то девятку не кроет, хе-хе.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ А это разве восьмерка? И вправду.

КОЗЕЛ Хорошие вы ребята. Вот помню давно…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Вот теперь бито.

КОЗЕЛ Давай, под меня ходи. Помню, такие же, как вы, давно это было…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Валет.

СОЛДАТ Валет, счастья нет, едри его мать!

КОЗЕЛ Как вы, двое. Давно это было. Кошку…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ На, крой.

КОЗЕЛ А тут дам нет.

СОЛДАТ Точно, Петя. Нет дамов. Хе-хе.

КОЗЕЛ Возьми свою дамочку. Так двое кошку поймали. Давно это было.

СОЛДАТ Кошку, говоришь? А валетика не хочешь, вместе похохочешь, едри его мать.

КОЗЕЛ Можно и валетика. Поймали, значит, кошку, в мешок посадили…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Вот дамочка.

КОЗЕЛ А дам нет.

СОЛДАТ В мешок, говоришь? Правда, Петь, дам нет. Вот тогда валетик, красный светик, едри его мать.

КОЗЕЛ А мы его козырем! Посадили, значит, в мешок и об столб.

КОЗЕЛ Бита. В мешок, говоришь, кошечку-то? Кто ходит?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Я, вроде.

КОЗЕЛ Нет, я. На дамочку. Раз ее об столб, два…

СОЛДАТ Об столб, говоришь? Ах ты, дамочка, моя мамочка! Хе-хе.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Бита. Давай под меня. И чего это ты про кошку начал?

КОЗЕЛ Вспомнилось. Ведь вроде вас двое…

СОЛДАТ На тебе десяточку-поросяточку, едри его мать. Вроде нас, говоришь? Чем кроешь-то!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ А я чем крою?

СОЛДАТ А ты чем кроешь? Вини козыри у нас, крести были в прошлый раз, хе-хе.

КОЗЕЛ Да. Двое, вроде вас. Один еще в форме. Кивер, там, палаш.

СОЛДАТ Кивер? Еще десяточка для комплектика, едри его мать.

КОЗЕЛ Кивер. Значит об столб ее раз, два! А она, бедненькая, мычит жалобно. Меу-меу.

СОЛДАТ Меу, говоришь. Петь, опять неправильно кроешь, едри его мать. Кивер говоришь. Нет, это не мы.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Где это неправильно? И что это ты про кошку завел?

КОЗЕЛ Да, вроде вас двое. На тебе еще десяточку.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ И что тебе эта кошка далась? Козырь.

СОЛДАТ Петь, я же говорю, вини козыри-лазари. Кивер, значит? Нет, это не мы. Вот у меня… Забери. Вот у меня даже собака была, друг, значит, человека. Пес-барбос.

КОЗЕЛ Хочу. Вроде вас двое, только давно это было, я же сказал.

СОЛДАТ Восьмерка? А мы ее, едри его мать! Нет, это не мы. Вот у меня пес был. Кингом звали. Имя такое. Иностранное.

КОЗЕЛ Имя, говоришь. Восьмерка. И били ее, пока мешок не прорвался.

СОЛДАТ Прорвался, говоришь? А мы ее, едри его мать. Да, Кинг. И любил меня.

КОЗЕЛ Любил говоришь? Еще восьмерка. Значит, пока мешок не прорвался. Она тогда выскочила…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ И что тебе она далась? Ты сам-то какой части?

СОЛДАТ Выскочила, говоришь? А мы ее, едри его мать! Любил меня, можно сказать, как отца родного. Бывало, крикну: Кингушка-душка! Да, какой ты части?

КОЗЕЛ Кингушка говоришь? Еще восьмерочка. Выскочила она, значит и бежать, а сама все: меу-меу… По какой части, спрашиваете?

СОЛДАТ Дёру и меу-меу, говоришь? А мы ее, едри его мать! Только значит, его крикну, а он уже несется. Петь, ведь королей-то тут нет. По какой части, спрашиваю?

КОЗЕЛ Несется, говоришь? Бита. А ведь вроде вас двое. Козел я.

СОЛДАТ Значит козел? Вот тебе, Петь, девяточка — на штаны заплаточка, хе-хе.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ А мы ее козырем. Козел говоришь?

КОЗЕЛ Козел. А буби не козыри.

СОЛДАТ Да, Петь, буби не козыри. Козел, козел — обитатель таких сел, хе-хе.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Ну, тогда мы ее королем. Есть еще у кого? Козел говоришь?

КОЗЕЛ Козел. На еще.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Это что, фамилия такая?

СОЛДАТ Фамилие?

КОЗЕЛ Просто козел.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Имя, что ли?

КОЗЕЛ А тузы-то все вышли. Просто козел.

СОЛДАТ Просто козел, говоришь, едри его мать. Да, Петь, а тузы-то все вышли. Как у тебя туз оказался?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Ну, если туз не нравится, вот король.

СОЛДАТ Но, Петь, как туз-то у тебя оказался?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Ладно, ты играй, в свои карты смотри. Как это, просто козел?

СОЛДАТ Просто козел. Петь, но туз-то…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Ты играй. Это что, животное такое?

КОЗЕЛ Ну, да.

СОЛДАТ Животное? Забирай спелый каравай, хе-хе.

КОЗЕЛ Животное. Я кончил.

СОЛДАТ Вот ты, Петь, и в дураках, хе-хе. Это ме-е-е которая?

КОЗЕЛ Которое ме-е-е.

СОЛДАТ Ме-е-е, едри его мать!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Козел? И ты…

СОЛДАТ А где же ты так в карты выучился?

КОЗЕЛ Да я много чего умею.

СОЛДАТ Э, едри его мать, козел!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Значит, козел?

КОЗЕЛ Значит, козел.

СОЛДАТ А где ж ты так в карты выучился, хе-хе.

КОЗЕЛ Я не только в карты умею.

СОЛДАТ Ишь ты. Хе-хе.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Значит, козел. А весишь сколько?

КОЗЕЛ Я еще и в лото умею, и в бутылочку, и на дуэли.

СОЛДАТ На дуели, едри его мать?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ А весишь-то сколько?

СОЛДАТ На дуэли, едри его мать!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Весишь-то сколько?

СОЛДАТ А тебе что?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Молчи. Ну, что? Еще разок?

КОЗЕЛ Можно. Только побыстрее. Что-то холодно стало.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ (Солдату) Давай его к нам.

СОЛДАТ (громко) Кого его?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Тише ты. Сдавай.

КОЗЕЛ Что?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Сдавай, говорю.

СОЛДАТ Ты же дурак, ты и сдавай. Дураку и карты в руки. Хе-хе

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ А разве я дурак?

СОЛДАТ Ты, ты, Петь.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ (Солдату) Давай его к нам в часть.

СОЛДАТ Кого его?

КОЗЕЛ Что?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ (Солдату) Тише ты. (Козлу.) Еще разок говорю.

СОЛДАТ Что тише?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Сиди тише.

КОЗЕЛ Значит черви козыри.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ (Солдату) К нам в часть на кухню.

СОЛДАТ Какую кухню?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Тише ты. У меня шестерка червей. Хожу. Вот шестерочка. Козла на кухню.

КОЗЕЛ А мы ее.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Еще шестерочка

СОЛДАТ (тихо) Козла на кухню, едри его мать?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Да. Еще шестерочка. У меня и веревка есть.

СОЛДАТ (громко) Козла на кухню? Хе-хе.

КОЗЕЛ Что?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Еще шестерочка. (Солдату) Ты сзади заходи.

КОЗЕЛ (смотрит на часы)Ну, мне пора.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Куда же ты? Вот еще шестерочка. (Солдату) Заходи.

СОЛДАТ Под кого заходить?

КОЗЕЛ Это что же? Пять шестерок?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Как это пять?

СОЛДАТ Как это пять? Все правильно.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Да заходи же!

КОЗЕЛ Конечно же пять. Вот эти четыре я покрыл.

СОЛДАТ Совсем не пять, едри его мать!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Да заходи же?

СОЛДАТ Под кого?

КОЗЕЛ Э, братцы, шельмуете. Ну, я пошел.

СОЛДАТ Кто это шельмует, едри его мать? Все правильно.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Да заходи же!

СОЛДАТ Вот одна шестерка, вот вторая…

КОЗЕЛ Я пошел.

СОЛДАТ Подожди, вот вторая, вот третья… Э-э-э! Правда. Пять шестерок.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заходи же идиот!

СОЛДАТ Это нехорошо. (Козлу) Садись, разберемся, едри его мать!

КОЗЕЛ Нет, мне пора. Я пошел.

СОЛДАТ Садись, сейчас разберемся и до сути разберемся.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Да заходи же.

СОЛДАТ Нехорошо, Петь, мы играем по-честному, а ты…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Отстань.

СОЛДАТ Зачем человека обижать. Вот, он четыре шестерки покрыл, едри его мать.

КОЗЕЛ Ну, я пошел.

СОЛДАТ Садись, садись, сейчас разберемся, едри его мать.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Да заходи же, хватай его.

СОЛДАТ Но ведь пять шестерок.

КОЗЕЛ Я пошел.

СОЛДАТ Садись.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Да держи же его! (Бросается на козла и надевает на шею веревку. Козел упирается) Пошли, пошли, скотина. (Вдвоем тянут козла)

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Идем, идем, скотина.

СОЛДАТ (надевает на козла свалившуюся с него шляпу) Вот шапочка твоя. Идем, идем скотинушка-сиротинушка, едри его мать.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СОЛДАТ Нет, Петь, ты не прав. Зачем же было пять шестерок?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заткнись.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заткнись.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СОЛДАТ Идем, идем, скотинушка. Нет, Петь, он, конечно, про кошку нехорошо сказал, но ты…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Да заткнись.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СОЛДАТ Нет, про кошку нехорошо, но пять шестерок…

КОЗЕЛ Ме-е-е.

(Слева из-за кулис появляется Майор)

МАЙОР (смотрит на часы) Черт. Вечно опаздывают. Договорились на семь. Еще на телевидение надо поспеть. Вроде на семь договаривались.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СОЛДАТ Нет, Петя, он, конечно, едри его мать, про кошку…

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заткнись. Идем, скотина.

СОЛДАТ Ну, скотинушка, идем, может и чего найдем. Хе-хе. Нет, Петя, я точно считал, шестерок было пять.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заткнись. Я чтобы заманить его.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СОЛДАТ Идем, идем, скотинушка. Заманивать-то заманивай, а шельмовать, едри его мать, не моги. Надо чтобы честно было.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

МАЙОР Роль-то идиотская. Вроде, на семь договорились. Принимать присягу. Все время в этой тесной форме. Шить никто не умеет. Вроде, на семь договаривались, а уже пятнадцать минут. Хорошо, не пожарником, или еще кем там.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СОЛДАТ Нет, Петя, он зря, конечно, про кошку, но про тебя я не думал, что ты так можешь. Столько раз играл, а не думал, едри его мать.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заткнись.

СОЛДАТ Нет, Петя, кошка кошкой, а шестерки шестерками.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Идем, идем.

СОЛДАТ Идем, идем, скотинушка. Нет, Петя, у меня вот и пес был барбос. Кингом звали.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Идем, идем. Заткнись же ты.

СОЛДАТ Идем, идем козлятина. Нет, Петя.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

МАЙОР Вроде на семь договаривались. Еще пять минут и пойду, на телевидение надо поспеть. А, может, отменили. Не могли предупредить. Небось, как путевку нужно, так не забудут позвонить.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СОЛДАТ Нет, Петя. Вот когда у меня Кинг был, пес мой, король по-английски, мне говорили, так вот я его каждый день сам кормил. А вот так, чтобы шесть пятерок, это нехорошо.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Идем, идем, скотина. Заткнись. Я же для пользы дела.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СОЛДАТ Идем, идем козлятинка-поросятинка. Польза пользой, едри его мать, Петя, а шесть пятерок — это неправильно.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Идем, идем, скотина.

СОЛДАТ Идем, идем. Нет, Петя…

МАЙОР А-а-а. Идут. Это куда же вы, голубчики. Я уж и уходить собирался. Да с козлом еще.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

(Сообразительный и Солдат вытягиваются по стойке смирно)

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Товарищ майор! Позвольте обратиться! Мы козла на кухню доставляем.

СОЛДАТ Козла, товарищ майор.

МАЙОР Козла?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Козла.

СОЛДАТ Козла, значит, с Петей. Хотя я ему и говорил, что он неправ.

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Козла, товарищ майор. На кухню.

СОЛДАТ Козла, товарищ майор.

КОЗЕЛ Здравия желаю, господин полковник. (Расшаркивается со шляпой в руке)

МАЙОР Я майор.

КОЗЕЛ Здравия желаю, господин полковник.

МАЙОР Я майор.

КОЗЕЛ Здравия желаю.

МАЙОР Здравствуйте, здравствуйте.

КОЗЕЛ (скидывает веревку) Эх, господин полковник.

МАЙОР Я майор.

КОЗЕЛ Эх, господин полковник. Не тот солдат пошел.

МАЙОР А вы, собственно…

КОЗЕЛ Эх, господин полковник.

МАЙОР Я майор.

КОЗЕЛ Ах, господин полковник. Не тот материал идет в солдаты. Никакого страха. Никакого уважения к начальству. Вы только посмотрите на них.

МАЙОР Как стоите! Смирно!

КОЗЕЛ Не тот солдат пошел. А воротнички-то, воротнички-то. Не воротнички, черт-те что!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Товарищ майор!

МАЙОР Молчать!

СОЛДАТ Товарищ майор!

МАЙОР Молчать!

СОЛДАТ Ведь козел.

МАЙОР Молчать!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Товарищ козел!

КОЗЕЛ Молчать! Ах, господин полковник!

МАЙОР Я майор.

КОЗЕЛ Ах, господин полковник! Мы с вами люди иного поколения, еще кое-что смыслим в этой жизни, а с этих — что взять? Тьфу! Вот прямо, знаете ли, на глазах берут кошку, в мешок ее, эту кошечку, значит, а кошечка, значит меу…

СОЛДАТ Товарищ майор!

КОЗЕЛ Молчать! Значит, в мешок эту кошечку, а она меу-меу…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Товарищ козел!

КОЗЕЛ Молчать! И об столб этот мешочек с кошечкой, а она из мешочка: меу…

СОЛДАТ Товарищ козел!

КОЗЕЛ Молчать!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Товарищ козел!

КОЗЕЛ Молчать. Значит берут эту кошечку в мешочке и об столбик, а она — меу, так жалобно, меу! Ах, господин полковник!

МАЙОР Я майор.

КОЗЕЛ Ах, господин полковник! Мыслимо ли такое в старое, доброе время! Вы мне только скажите, господин полковник.

МАЙОР Я майор.

СОЛДАТ Ну, господин козел!

КОЗЕЛ Молчать!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Господин козел!

КОЗЕЛ Молчать! Лечь! Ах, господин полковник!

МАЙОР Встать! Я майор.

КОЗЕЛ Лечь! Ах, господин полковник! Вот люди раньше были! Как сейчас помню — Денис Давыдов, Пестель, Рылеев, Бестужев-Рюмин! Помню, поймали меня как-то…

СОЛДАТ (лежа) Про кошку это он зря, но все-таки, Петь, шесть семерок…

КОЗЕЛ Поймали меня как-то Пушкин с Лермонтовым…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заткнись, а то господин козел услышит.

КОЗЕЛ Пушкин и говорит: давай отпустим его, ничего себе вроде козлик.

СОЛДАТ Нет, Петь, шесть семерок…

КОЗЕЛ А Лермонтов, строгий такой мужчина, глаза черные, блестят. «Нет, — говорит, — с козла хоть шерсти клок». И как дернет. Ах, господин полковник!

МАЙОР Встать! Я майор.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Тише ты, господин козел услышит.

КОЗЕЛ Лечь! Ах, господин полковник! Какие люди были!

МАЙОР Встать! Да, люди были в наше время! Бобров, Семичастный! А Федотов! Помню, сидел я с отцом на западной трибуне. Вижу, Федотов выбегает с розовой ленточкой на правой ноге.

СОЛДАТ Нет, Петя, семь шестерок…

МАЙОР Отец мне и объяснил. У него с правой ноги страшенный удар. Так ему запретили бить с правой, а ленточка, чтобы судье было видно, где у него правая нога, а где левая, а то ведь они все бегают — поди разберись!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заткнись.

КОЗЕЛ Лечь! Ах, господин полковник!

МАЙОР Встать! Я майор.

КОЗЕЛ Лечь! Ах, господин полковник! Раз, помню, поймали меня Достоевский с Петрашевским. Были такие. Петрашевский и говорит: давай отпустим его, ничего себе, вроде, козлик. А Достоевский, нервный такой мужчина, руки дрожат, глаза бегают. «Нет, — говорит, — с козла хоть шерсти клок!» Да как дернет. Ах, господин полковник!

МАЙОР Встать! Я майор.

КОЗЕЛ Лечь! Ах, господин полковник! Какие люди были!

МАЙОР Встать! Или, помню, Яшин со Стрельцовым поспорили. Стрельцов говорит: забью пенальти. А Яшин говорит: вот тебе! Встал, значит, в ворота, а Стрельцов к мячу. Удар у него страшенный. Ка-а-а-к ударит! Яшин прыгнул, поймал мяч и лежит. К нему подбегают, а он мертвый. Во какой удар! Стрельцова потом за это судили. Лет двадцать дали.

КОЗЕЛ Лечь! Ах, господин полковник!

МАЙОР Встать! Я майор.

СОЛДАТ Нет, Петя, но семь шестерок…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Тихо ты. Господин козел услышит.

КОЗЕЛ Лечь! Ах, господин полковник! Вот, помню, поймали меня Пыпин со Столыпиным. Были такие. Пыпин и говорит: давай его отпустим, ничего себе, вроде, козлик. А Столыпин, хозяйственный такой мужчина, росту громадного, пришепетывает. «Нет, — говорит, — с козла хоть шерсти клок!» Да как дернет! Ах, господин полковник!

МАЙОР Встать! Я майор.

КОЗЕЛ Лечь! Ах, господин полковник! Какие люди были!

СОЛДАТ Нет, Петя, но столько семерок…

МАЙОР Встать! Какие люди были! Любовь Орлова! Кадочников! Бывало весь гарнизон плачет.

КОЗЕЛ Лечь! А Шаляпин! — Подковы гнул на груди! Ах, господин полковник!

МАЙОР Встать! Я майор.

КОЗЕЛ Лечь! Ах, господин полковник, я и говорю.

МАЙОР Встать! А Заглада!

КОЗЕЛ Лечь! А матрос Кошка!

МАЙОР Встать! А…

КОЗЕЛ Лечь!

МАЙОР Встать!

КОЗЕЛ Лечь!

МАЙОР Встать!

КОЗЕЛ Лечь!

МАЙОР Встать!

КОЗЕЛ Лечь!

МАЙОР Встать!

КОЗЕЛ Лечь!

МАЙОР Встать!

КОЗЕЛ Лечь!

МАЙОР Встать!

КОЗЕЛ Лечь! Ах, господин полковник!

МАЙОР Встать! Я майор.

КОЗЕЛ Лечь! Ах, господин полковник, ведь они, небось, не знают, как и подпругу одеть, как чресседельник подтянуть.

МАЙОР Встать! А вы откуда знаете?

КОЗЕЛ Лечь! Я много чего знаю. Вот во вчерашней пьесе коня играл.

МАЙОР Встать! Коня играл?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ А ведь вчера у нас…

КОЗЕЛ Молчать!

СОЛДАТ Что, едри его мать?

КОЗЕЛ Молчать!

МАЙОР У нас вроде не было вчера лошади.

СОЛДАТ Лошадки, сивки-бурки вроде не было. Кошка какая-то была, едри его мать, Мурка, кажется, не помню <нрзб>

КОЗЕЛ Молчать!

СОЛДАТ Только кошечка в окошечке, едри его мать.

КОЗЕЛ Молчать!

МАЙОР (Сообразительному) Товарищ Иванов, и вообще, я же должен был играть коротенькую роль. А здесь столько текста! Я же присягу должен был принимать. А текст весь у вас был.

СОЛДАТ Да, товарищ Иванов, и падать мы не должны были. Вроде все время даже по стойке смирно должны были стоять, едри его мать.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ (Козлу)А вы кто, товарищ?

КОЗЕЛ Козел. А что?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Нет, ничего. Козел?

Майор Козел, говоришь?

СОЛДАТ Козел, обладатель дальних сел, едри его мать.

КОЗЕЛ Да, козел, а что?

МАЙОР А разве у нас есть такие в труппе, товарищ Иванов? Вот Григорьев есть, Павлов есть, Андреев есть, Толстой есть, Горький есть, Бунин есть, Бабаевский есть, Лысенко есть, Вавилов есть, Папанин есть, Папанов есть, Папаев есть…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Ладно, хватит.

МАЙОР Тухачевский есть, Чаплин есть, Генри Мур есть, Хичкок есть, Монтегю есть…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Хватит.

СОЛДАТ Ишь, понесло, как на воду весло, едри его мать.

МАЙОР Эйзенштейн есть, Старшинов есть, Клод Лорен есть…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Молчать!

КОЗЕЛ Молчать!

МАЙОР А такого вроде не было.

СОЛДАТ Козел? Ишь ты, едри его мать.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Козел? Вроде нет такого.

КОЗЕЛ А вы из какого театра, товарищи?

МАЙОР Из этого.

СОЛДАТ Из этого отпетого, едри его мать.

КОЗЕЛ Из этого? Не-е-е! Я, значит, из другого.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Сразу видно, что из другого.

СОЛДАТ Конечно, из другого. Я сразу это заметил, едрена Матрена, что из другого. Когда еще вы, товарищ Иванов, восемь семерок…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Какие восемь семерок?

СОЛДАТ Ну, тогда, в карты, восемь семерок…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Что ты болтаешь?

СОЛДАТ Ну, товарищ Иванов! Он еще про кошку…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Какую кошку?

СОЛДАТ Ну, которую об столб, а она — мяу. Я ему прямо сказал, что про кошку нехорошо, едри его мать. Но восемь семерок тоже нехорошо, товарищ Иванов.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Не помню.

СОЛДАТ Ну, как же! (Козлу) Вы помните, мы еще по второму кону пошли. И вы, товарищ Иванов, заходили под него с шестерок.

КОЗЕЛ Чего?

СОЛДАТ Я же говорил, что нехорошо. Хотя он про кошку тоже зря.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Не помню.

СОЛДАТ Ну, товарищ Иванов, я же тогда, едри его мать…

МАЙОР Давайте скорее, мне еще на телевидение надо поспеть.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ На телевидение, на телевидение… Ты научись играть сначала. Какие у тебя первые слова?

МАЙОР Слова какие? Вот — черт возьми, опаздывают. Договорились на семь.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Разве же так говорят! Вот как надо — черт возьми, договорились на семь.

МАЙОР Я так и говорю — договорились, говорю, где-то около семи, черт возьми.

СОЛДАТ Ты, Вась, слушай его. Товарищ Иванов знает, что говорит. Он правильно говорит.

МАЙОР А я что? Договорились, говорю, пятнадцать минут восьмого, говорю, никого нет, у меня и голова разболелась, вчера значит выпил…

СОЛДАТ Нет, Вась. Товарищ Иванов правильно говорит, едри его мать, он ведь руководитель, все равно, что родитель.

МАЙОР А я и говорю — на полвосьмого договорились…

КОЗЕЛ И это так у вас разговаривают с режиссером? У нас бы давно прогрессивки лишили.

СОЛДАТ Прогрессивки? А как же без нее паразитки жить-то? Едри его мать.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Вот и поработай с ними?

МАЙОР А что я? Я так и говорю — черт возьми! Договорились на восемь.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Вот и поработай с ними!

СОЛДАТ Нет, Вась, товарищ Иванов правильно говорит.

КОЗЕЛ У нас тоже был такой, Кошкин. Так его…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Кошкин? Я его знаю. Так это он мне про вас рассказывал.

СОЛДАТ А ты, Вась, едри его мать, слушай его.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Рассказывал про вас. Хвалил.

КОЗЕЛ И знаете, что с ним случилось.

СОЛДАТ Что?

КОЗЕЛ Двое таких, вроде вас (указывает на Солдата и Майора), посадили его в мешок и об столб!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Об столб? Кошкина? Хороший, вроде был мужик. Непьющий.

СОЛДАТ Об столб? Едри его мать! Где-то я про это уже слышал?

МАЙОР Это не мы.

КОЗЕЛ Вроде вас. Двое. А бедный товарищ Кошкин только ох да ах.

СОЛДАТ Ох да ах? Едри его мать! А, товарищ Иванов?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Чего только не бывает. И об вас хорошо отзывался.

КОЗЕЛ Только ох да ах, пока мешок не прорвался. А сколько раз его с прогрессивки снимали.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Да. Не тот материал в актеры идет. Вот раньше.

МАЙОР А что я? Я просто сказал, вроде на девять договорились.

СОЛДАТ Нет, Вась, конечно, он зря про Кошкина, но ты слушай, товарищ Иванов правильно говорит, едри его мать.

КОЗЕЛ Вот раньше шли — один к одному: все не ниже метра восьмидесяти.

МАЙОР Давайте скорее, а то на профсоюзное собрание надо.

КОЗЕЛ Косая сажень в плечах…

СОЛДАТ Он, конечно, зря про Кошкина, но вот товарищ Иванов…

МАЙОР На собрание нужно. И ваша явка обязательна.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Нам тоже нужно?

МАЙОР Конечно. Давайте скорее.

СОЛДАТ (Сообразительному)А вообще-то он прав, товарищ Иванов, насчет собрания, едри его мать.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ А нам-то зачем на собрание?

СОЛДАТ Нет, Петь, он прав, насчет собрания. А про Кошкина этот вот зря…

КОЗЕЛ Я пошел, а то вам на собрание.

СОЛДАТ Нет, насчет собрания он прав, а вот шесть девяток — это ты зря, Петь.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Какие девятки.

СОЛДАТ Ну, он еще про кошку, а я ему прямо тогда и сказал, что это он зря, едри его мать. Но восемь девяток, Петь, нехорошо.

КОЗЕЛ Я пошел.

МАЙОР Идите, идите.

КОЗЕЛ Всего доброго, господин полковник.

МАЙОР Я майор.

СОЛДАТ Про кошку-то — это он зря. Но, Петь, ты тоже неправ.

КОЗЕЛ Всего доброго, господин полковник.

МАЙОР Я майор.

КОЗЕЛ Всего доброго. (Направляется к выходу)

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Товарищ майор. А как же козел-то?

МАЙОР Какое козел?

СОЛДАТ Козел?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Ну, на кухню которого.

МАЙОР На кухню?

СОЛДАТ Кухню?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Мы же козла на кухню вели.

МАЙОР Ах, козла. Так ведите.

(Козел бросается бежать)

Держите его!

(Сообразительный бросается на козла и хватает его)

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ (Солдату) Заходи справа!

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СОЛДАТ Что?

КОЗЕЛ Ме-е-е.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заходи справа!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

СОЛДАТ Что?

КОЗЕЛ Ме-е-е!

МАЙОР Держать козла!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

СОЛДАТ Держать козла!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Слушаюсь! Держать козла!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

СОЛДАТ Держать козла!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заходи справа!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

МАЙОР Держать козла!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

СОЛДАТ Держать козла!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Ах, ты еще кусаться!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

МАЙОР Вяжи козла!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заходи справа!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

СОЛДАТ Ах, ты еще кусаться!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

МАЙОР Бери козла!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Бери козла!

КОЗЕЛ Ме-е-е!

СОЛДАТ Ах, ты еще кусаться!

(Бьет Козла, тот падает и не шевелится)

МАЙОР Чего не шевелится-то?

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ И вправду, не шевелится.

СОЛДАТ Подох кажись. (Наклоняется над Козлом, вытирает пот со лба)

МАЙОР Лежит козел-то.

СОЛДАТ Лежит, сердечный, едри его мать.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Подох, знать.

СОЛДАТ Как пить дать, подох.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Да все одно — на кухню.

СОЛДАТ Про кошку это он тогда, конечно, зря, а жалко все-таки. Ничего себе был козлик.

МАЙОР Несите его на кухню.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Слушаюсь, товарищ майор.

СОЛДАТ Жаль. Ничего себе, вроде, был козлик, а ты ему еще восемь десяток, Петь.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Какие десятки?

СОЛДАТ Ну, он еще про кошку, а ты ему десяточки.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Какую кошку?

МАЙОР Несите же.

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Слушаюсь, товарищ майор.

СОЛДАТ Слушаюсь, товарищ майор.

(Поднимают Козла и несут.)

Нет, Петь, про кошку он, конечно, не прав, но и ты ведь…

СООБРАЗИТЕЛЬНЫЙ Заткнись ты.

СОЛДАТ Нет, Петь, про кошку он, конечно, зря, но ты тоже не прав.

КОНЕЦ

 

Я играю на гармошке

(пьеса с пеньем и поруганием зала)

1970–е

Действующие лица:

ВАСЯ,

ПЕТЯ,

КОЛЯ,

3 МИЛИЦИОНЕРА

И ВЕСЬ ЗРИТЕЛЬНЫЙ ЗАЛ.

(Зритель входит в зал и находит, что на сцене, при открытом занавесе и полном отсутствии декорации, которая утверждает, что все это есть только сцена и никакое не выдуманное место, а единственно — сцена, кто-то лежит и спит. Зритель рассаживается поудобнее и выжидает. Наконец, тот, кто лежит на авансцене, приподнимается, потягивается и вроде бы просыпается. Его зовут Вася. Имя ему подходит. Он молод, строен, но упитан. Он тоже отлично знает, что он в зале, а не в каком там представляемом месте.)

ВАСЯ (потягиваясь) Ктой-то меня укусил. Ктой-то меня укусил. (Чешется. Смотрит на пол около себя, туда-сюда, пытаясь отыскать укусившего.) Во, ползет. Скорпион. (Достает из кармана нож, самодельный, но красивый и большой. Пытается ножом попасть в насекомое.) Ра-а-аз! Мимо. Верткое, падло. Скорпион. Хоп! Готово! Пополам. А голова в зал побежала. А зад здесь. А голова в зал. (Поднимает нож с оставшимся на нем задом насекомого. Подносит ближе к глазам, рассматривает.) Шевелится. Небось, скорпион. Ядовитый. А где голова-то? (Смотрит в зал, куда уже успела добежать голова насекомого. Видит ее.) Вон побежала. Шустрая. (Снимает ботинок, прицеливается и кидает его в голову насекомого. Пока непонятно, попал или нет. Всматривается.) Э! Промазал. (В зал.) Эй, подай ботинок. Кому говорю, подай ботинок. (Ему подают, он, не глядя на подающего, вырывает ботинок, кладет его рядом, а сам все время внимательно следит за головой насекомого.) Вот так-то. Сразу надо было, а то жди его. (Снимает второй ботинок, долго прицеливается, кидает.) Во-о-о! Видели? Попал! Видели? Попал. Эй, подай ботинок! Кому говорю, подай ботинок. (Ему подают, он вырывает ботинок из рук подающего.) Вот так-то. (Снова смотрит на кончик ножа с остатками насекомого.) А этот еще шевелится. Бежит. Живучий, падло. Только кусать уже нечем. Скорпион. Ядовитый. (Начинает напевать, мотив угадывается сразу: «Я играю на гармошке…» К залу.) Давайте, подпевайте. Все. Я играю на гармошке… Ну-у! Кому сказал?!

(В это время появляются два приятеля Васи — Коля и Петя. Коля — длинный такой, Петя — маленький, но злой. Вася сразу замечает их и забывает про зал.)

КОЛЯ Привет, Вася.

ПЕТЯ Привет, Вася.

(Вася молчит, но понятно, что он слышал приветствие приятелей, и не против ответить, просто выжидает для значительности.)

КОЛЯ А здесь хорошо. (Неловко оглядывается.) Досточки ровные. Как стол. (Присаживается, поглаживает доски рукой.) И сыграть, и выпить можно.

ВАСЯ Привет, привет. Идите сюда. (Коля сразу подбегает поближе. Петя тоже садится.)

ПЕТЯ А почему, Вась, вчера…

КОЛЯ(перебивает) Вчера все нормально. Купили белого, бабам красного и на хату. Одна испугалась, хотела слинять. Ничего, я ей… Поняла.

(Молчание. Вася долго и внимательно смотрит на Колю. Тот спохватывается.)

КОЛЯ Есть, есть, Вась. (Вытаскивает бутылку и три стакана из огромных карманов своего длинного и обвисшего пиджака. Открывает бутылку, расставляет стаканы, разливает, пригнувшись, ползает по полу — следит, чтобы было поровну. Все равно Васе достается больше. Выпивают. Молча сидят.)

Пойдем, что ли. (Смотрит на Васю.)

ВАСЯ Рано еще.

ПЕТЯ Тогда посидим. (Разваливается на полу, ковыряет что-то пальцем.)

ВАСЯ (запевает) Я играю на гармошке… (К залу.) Давай все. (Поднимается на ноги и начинает размахивать руками — руководит залом.) Я играю на гармошке… Плохо. (Еще энергичней размахивает руками.) Снова. Я играю на гармошке у прохожих на виду… (Зал потихоньку втягивается в пение.) Еще раз. Дружнее. Я играю на гармошке… Все дружно. У прохожих на виду. (Останавливается против одного из кресел в первом ряду.) Ты чего не поешь?

ЗРИТЕЛЬ (несколько испуганно, но самолюбиво) А я, а я… а что? Я что?

ВАСЯ Почему не поешь, падло?

КОЛЯ (нерешительно трогает Васю за рукав) Вась, не надо.

ВАСЯ (не оборачиваясь, резко бьет Колю по руке. Тот отпускает Васин рукав. Вася продолжает угрожающим тоном говорить со зрителем.) Почему не поешь, падло? Почему не поешь, говорю? (Соскакивает со сцены и неприятной, но красивой пружинящей походкой медленно приближается к зрителю, наклоняется прямо к его лицу.) Почему не поешь, спрашиваю.

ЗРИТЕЛЬ (отпрядывает и прижимается к спинке кресла. Она его дальше не пускает, а то бы он уполз в самый дальний угол зала. Говорит с остатками самолюбия). Я? Я? Ничего. А что?

ВАСЯ (начинает медленно поднимать левую руку. Поднимает ее до уровня носа зрителя. Тот замирает на вздохе.) Почему не поешь, падло, когда все люди поют?

ЗРИТЕЛЬ (кричит) Вы что? Вы что? Вы не имеете права!

ВАСЯ (хватает зрителя за грудь. Тот весь обмякает. Пете и Коле). Эй, подите сюда! (Петя и Коля соскакивают со сцены и помогают тащить зрителя.)

ЗРИТЕЛЬ На помощь! На помощь!

ВАСЯ (передразнивая) На помощь! На помощь! (К залу.) Ну!

ЗРИТЕЛЬ На помощь! На помощь!

(Его втаскивают на сцену. Волокут к центру сцены. Разворачивают лицом к публике. Петя и Коля держат его за раскинутые руки.)

ВАСЯ (подходит к зрителю и наклоняется прямо к его лицу) Почему не поешь? Не умеешь? Ты что, против меня?

(неожиданно снова взбодрившись) Вы не имеете права!

ВАСЯ (бьет его. Тот моментально сгибается, через некоторое время выпрямляется) Ну, что?

ЗРИТЕЛЬ Да я…

ВАСЯ (лезет во внутренний карман пиджака зрителя. Вытаскивает какой-то красный пропуск. Рассматривает его и идет к авансцене) Так, младший научный сотрудник. Младший, значит. А рожа-то! Рожа-то! (Смеется.) Ой, не могу! (Пете и Коле.) Эй, пойди сюда.

(Петя и Коля отпускают руки зрителя и идут к Васе. Зритель хочет опустить руки, но Петя оборачивается и грозит ему. Зритель по-прежнему держит руки раскинутыми. Петя, Коля и Вася смотрят на фотографию и смеются.)

ПЕТЯ Ой, не могу, рожа!

КОЛЯ И очки! Гы-гы.

ВСЕ ВМЕСТЕ Ха-ха-ха!

ВАСЯ (показывает фотографию залу) Смех-то какой! Чего не смеетесь? (Наклоняется к первому ряду и ходит вдоль сцены с весьма угрожающим видом.) Что не смеетесь? Не смешно? А? (Первые ряды начинают посмеиваться. Потом смеется и весь зал.) О, вспомнил. Ты ведь научный сотрудник. Во. (Берет свой ножик с засевшим на нем задом насекомого и идет к зрителю. Тыкает ножик прямо ему в лицо.) Во, смотри. Внимательно. Это скорпион? А? Вон, ножками еще шевелит. А голова в зал убежала. Это скорпион? А?

ЗРИТЕЛЬ Я… я не знаю. Я по гидродинамике.

ВАСЯ Кого спрашиваю? Это скорпион или нет?

ЗРИТЕЛЬ (заикаясь и путаясь) Я по гидро… Но по-моему, этот вид млеко… насекомых водится только в широтах южнее… а в нашей полосе…

ВАСЯ (бьет Зрителя. Петя и Коля держат его, чтобы не упал). А я говорю — скорпион.

ЗРИТЕЛЬ Ну, если вы настаиваете…

ВАСЯ Скорпион?

ЗРИТЕЛЬ Если вы… Скорпион, скорпион.

ВАСЯ А чем он питается?

ЗРИТЕЛЬ Я… я не знаю.

ВАСЯ Ах, ты не знаешь! Так я знаю.

(Начинает запихивать в рот зрителя останки насекомого. Зритель слабо сопротивляется. Петя и Коля опускают руки Зрителя и помогают Васе запихивать насекомое в рот Зрителю. В это время непонятно как Зритель вырывается и бежит через зал к выходу. Вася, Петя и Коля с ругательствами несутся за ним. Зритель убегает.)

Убежал, падло. Ничего. Ничего. Давайте, тогда споем. Я играю на гармошке… (К залу.) Все поем. Раз, два, начали. Я играю на гармошке… (Петя и Коля ходят вдоль рядов и внимательно следят за зрителями, делая то подбадривающие, то угрожающие жесты. Зал постепенно запевает.) Еще раз. Все вместе. Я играю на гармошке у прохожих на виду.

ВАСЯ Ой, какая красивая девушка. Давайте познакомимся. Меня зовут Вася. А вот его Почему вы не поете? Песенка не нравится? (Берет девушку за руку.)

ДЕВУШКА (вырывает руку). Отстаньте.

ВАСЯ Я вам не нравлюсь? (Снова берет девушку за руку. Та пытается вырваться, но это ей не удается. Вася достаточно силен.) Петя, я ей не нравлюсь. А тебе я нравлюсь?

ПЕТЯ (подходит, подходит и Коля) Очень даже нравишься.

ВАСЯ (девушке, которая извивается, пытаясь вырваться уже из рук и Пети, и Коли). Вот видите. Он не врет.

ДЕВУШКА Отстаньте! Помогите! Граждане, помогите!

ВАСЯ Ну, что же вы, граждане?

ПЕТЯ Ну, что же вы, граждане?

КОЛЯ Гы-гы.

ДЕВУШКА Помогите! Помогите!

ВАСЯ (с помощью Пети и Коли тащит девушку на сцену) Что же вы, граждане? Такая красивая девушка вас просит, а вы.

(Кто-то из зрителей пытается подняться на помощь. Петя замахивается на него. Зритель снова садится.)

ДЕВУШКА Помогите! Помогите!

(Вася, Петя и Коля втаскивают девушку на сцену. Петя и Коля держат ее за руки. Вася отходит в сторону, осматривает ее, подходит поближе, берет руками за подбородок, вертит лицо девушки из стороны в сторону.)

ВАСЯ Красивая девушка.

ДЕВУШКА Помогите! Помогите!

ВАСЯ (Пете и Коле с деланным удивлением.) И почему же это я ей не нравлюсь? (Осматривает себя.) Вроде я красивый. Не урод ведь.

ПЕТЯ Очень красивый.

КОЛЯ Гы-гы.

ДЕВУШКА Помогите! Помогите!

ВАСЯ Ну-ка, давайте-ка ее разденем.

(После недолгого сопротивления стаскивают с девушки платье.)

ДЕВУШКА Помогите! Помогите!

ВАСЯ Ах, какие красивые трусики. И бюстгальтер. (Подходит, всматривается, трогает пальцем.) Цветочек какой-то вышит. (Тоже всматривается и тоже трогает пальцем.) Точно, цветочек. И резиночка. (Дергает за резинку.)

ДЕВУШКА Помогите! Помогите!

ВАСЯ Давай дальше.

(Стаскивают с девушки трусы и бюстгальтер.)

ПЕТЯ Хи-хи-хи!

КОЛЯ Гы-гы-гы!

ДЕВУШКА Помогите! Помогите!

ВАСЯ А теперь ложи ее!

(Петя и Вася пытаются повалить девушку на пол. В это время непонятно как девушка вырывается и бежит через зал к выходу. Вася, Петя и Коля с ругательствами несутся за ней. Она убегает.)

ПЕТЯ Убежала, падло.

КОЛЯ Убежала.

ВАСЯ Убежала.

(смотрит вокруг, вспоминает) Ничего. Давайте споем. Я играю на гармошке… (К залу.) Все вместе. Раз, два, начали. Я играю на гармошке у прохожих на виду… Еще раз. Дружнее. Я играю на гармошке… (Зал поет.)

(К какой-то старушке, которая привлекла его внимание.) Что, бабушка, весело? Смешно?

БАБУШКА Смешно, сыночек, смешно.

ВАСЯ А чего ж это так тебе смешно?

БАБУШКА Смешно, сыночек, смешно.

ВАСЯ Пойдем, бабуся, на сцену. Там еще смешнее будет.

БАБУШКА Ой, что ты, сыночек.

ВАСЯ (выводит старушку из ряда и подталкивает к сцене) Идем, идем. Не беспокойся, бабуся, все будет в лучшем виде.

БАБУШКА Да что ты, сыночек.

ВАСЯ Ничего, бабуся, ничего. (Выводит ее на сцену. Петя и Коля берут ее за руки.)

БАБУШКА Чтой-то вы, сыночки, хотите делать.

ВАСЯ Ничего, бабуся, ничего, смеяться будем. Может, тебе платьице мешает, так мы его мигом. (Начинает стаскивать с нее платье.)

БАБУШКА Ты что это, сыночек. Стара я уже.

ВАСЯ Ничего, бабуся, мы поможем.

БАБУШКА (начинает странно дергаться всем телом) Ой, ой, ой, ой!

ВАСЯ Все, бабуся, будет в лучшем виде.

(Старушка начинает дергаться еще сильнее и поспешней, потом вдруг старуха повисает в руках у Пети и Коли.)

ПЕТЯ Что это она?

КОЛЯ Может, померла?

ВАСЯ (крадучись подходит к старухе, смотрит) Точно. Померла. Давайте-ка смываться.

(Направляются в разные стороны, осторожно и неслышно. В это время раздаются милицейские свистки. Все трое вздрагивают и замирают. Стоят. Из трех углов сцены, как раз из тех, куда в раздельности направлялись Вася, Петя и Коля, появляются три милиционера. Они подтянуты, молодцеваты, в свеженьких костюмчиках. Они идут свободно, играючи, небрежной, почти балетной походкой. Вася, Петя и Коля съеживаются и пятятся задом, к центру сцены, где остается лежать полураздетая старуха. Вася, Петя и Коля пятятся, а милиционеры неумолимо и весело наступают на них. Все подходят к старушке. Милиционеры весело смотрят на нее, смотрят на приятелей, снова на старушку, снова на приятелей, в зал, и так несколько раз. Потом милиционеры хлопают по плечу каждый своего подопечного и улыбаются.)

1милиционер (в зал) Это была просто шутка.

ВАСЯ Хе-хе-хе.

ПЕТЯ Хи-хи-хи.

КОЛЯ Гы-гы-гы.

2 милиционер Просто шутка.

ВАСЯ Хе-хе-хе.

ПЕТЯ Хи-хи.

КОЛЯ Гы-гы.

ИЗ ЗАЛА Ничего себе шуточка.

(Вася, Петя, Коля и три милиционера настораживаются.)

2 милиционер Кто это сказал?

ИЗ ЗАЛА Ничего себе шуточка.

2 милиционер Кто это сказал?

ВАСЯ Кто это сказал?

ПЕТЯ Да, кто это сказал?

КОЛЯ Кто это там сказал?

(Милиционеры идут в зал и вытаскивают из рядов человека. Он сопротивляется, но его тащат на сцену.)

ЗРИТЕЛЬ Помогите! Помогите!

ВАСЯ (передразнивая) Помогите! Помогите!

1 милиционер Идем, идем!

ЗРИТЕЛЬ Помогите! Помогите!

2 милиционер Идем. Идем.

(Милиционеры уволакивают Зрителя за сцену, оттуда, уже издалека слышно: Помогите! Помогите!)

ВАСЯ Ну, хорошо. Давайте теперь споем. Я играю на гармошке… Все вместе. Раз, два, начали. Я играю на гармошке. Снова. Дружнее. Все вместе. Начали. Я играю на гармошке у прохожих на виду… (Зал поет.)

КОНЕЦ

 

Третий

(пьеса с помощью зала)

Действующие лица:

ВАСЯ СИТНИКОВ — МОЛОДЫЕ ЛЮДИ

МИША ШИМЯКИН

ИВАН ИВАНЫЧ — ПОЖИЛОЙ ЧЕЛОВЕК

(Занавес открыт. На авансцене, посередине, стоит телефонная будка, дверью обращенная к правым, от зрителя, кулисам. На двери, собственно, нет; есть пустой проем. Стекол тоже нет. Выбиты. Появляется молодой человек. Это — Вася. Одет он достаточно обычно, так что будь он не на сцене, то вряд ли бы привлек к себе внимание. Он лезет во внутренний карман пиджака, достает затрепанную записную книжку, находит нужную страницу, долго водит пальцем, отыскивая нужный телефон, отыскал, размышляет, шарит по карманам, отыскивая двухкопеечную монету, отыскал, набирает номер. Раздается телефонный звонок. В одном из дальних рядов зала молодой человек, тоже ничем не выделяющийся, сидит, закинув ногу на ногу. Это Миша. Он подносит к уху телефонную трубку.)

МИША Алло. Алло.

ВАСЯ Алло. Алло.

МИША Алло. Алло. Не слышно

ВАСЯ (бьет по автомату, монета проскакивает) Миша! Это я! Это ты?

МИША Я

ВАСЯ Привет. Как здоровье?

МИША Хорошо. А что?

ВАСЯ Всякое бывает. Плохую вещь я тебе расскажу.

МИША Алло. Алло. Что ты сказал? Не слышно.

ВАСЯ Печальную историю, говорю.

МИША Что? Алло. Алло.

ОДИН ИЗ ЗРИТЕЛЕЙ (Мише) Печальную историю хочет рассказать.

МИША (зрителю) Спасибо.

ЗРИТЕЛЬ Пожалуйста.

ВАСЯ Кто у тебя там? Откуда ты звонишь?

МИША Какая тебе разница? Это ты звонишь, а не я.

ВАСЯ Миша, слыхал: Иван Иваныч…

МИША Алло. Алло. Что ты говоришь?

ВАСЯ Ты слышишь? Иван Иваныч, говорю.

МИША Алло. Алло.

ЗРИТЕЛЬ (Мише) Он говорит, Иван Иваныч.

МИША (зрителю) Спасибо.

ЗРИТЕЛЬ Пожалуйста.

ВАСЯ Алло. Слышишь? Пришел он к главному.

МИША Алло. Ничего не слышно.

ЗРИТЕЛЬ (Мише) К начальнику, говорит, пришел.

МИША (зрителю) К начальнику? Какому начальнику?

ЗРИТЕЛЬ Я не знаю.

МИША Спасибо.

ЗРИТЕЛЬ Пожалуйста.

ВАСЯ Алло. С проектом пришел.

МИША Что?

ЗРИТЕЛЬ (Мише) К начальнику с чертежами пришел.

МИША (зрителю) Понятно. Спасибо.

ЗРИТЕЛЬ Пожалуйста.

ВАСЯ Алло. Алло. Ты слышишь, главный зарезал, а Ивану Иванычу плохо стало, домой увезли. Алло! Ты слышишь?

МИША Алло. Алло. Что Иван Иваныч?

ЗРИТЕЛЬ (Мише) Начальник зарезал, и Ивану Иванычу плохо стало.

МИША (зрителю) Зарезал?

ЗРИТЕЛЬ Ну, в смысле, в производство не запустил, а у Иван Иваныча инфаркт — известное дело.

МИША Спасибо.

ЗРИТЕЛЬ Пожалуйста.

МИША Алло. Вот теперь слышно.

ВАСЯ Ты понял, что я тебе рассказал?

МИША Мне тут пересказали.

ВАСЯ Как это пересказали? Кто это подслушивает?

МИША Да ты так орешь, что везде слышно.

ВАСЯ Алло. Алло.

МИША Что ты орешь так? А кто этот Иван Иваныч? У меня знакомых инженеров вроде бы нет.

ВАСЯ Алло. Алло. (Колотит по автомату.) Ничего не слышно.

МИША Кто это Иван Иваныч? А-а-а! Это дядя Наташеньки?

ВАСЯ Алло. Алло. Что ты говоришь?

ЗРИТЕЛЬ (Васе) Он говорит, дядя Наташеньки.

ВАСЯ (вылезая из будки, насколько это позволяет ему телефонный провод, зрителю) Что?

ЗРИТЕЛЬ Дядя Наташеньки.

ВАСЯ Какой Наташеньки?

ЗРИТЕЛЬ (поворачиваясь назад, к Мише) Какой Наташеньки дядя?

МИША Ростовой. Он, что ли, умер?

ЗРИТЕЛЬ (Васе) Дядя Наташеньки Ростовой умер.

ВАСЯ (зрителю) Спасибо.

ЗРИТЕЛЬ Пожалуйста.

ВАСЯ (возвращаясь в будку) Алло. Алло. Миша! Что, дядя тоже? Наташенькин тоже умер? Когда?

МИША Так ты же сам сказал.

ВАСЯ Алло. Когда я говорил?

МИША Сейчас. Иван Иваныч, говорил, умер.

ВАСЯ Да я тебе про нашего Иван Иваныча.

МИША А-а-а-а. А почему он инженер?

ВАСЯ Какой инженер? Спектакль надо отменять. Его нет. Я тебе звоню, чтобы ты не приходил.

МИША Да все равно я уже пришел. Давай без него что-нибудь придумаем.

ВАСЯ Начинать?

МИША Начинай.

(Вася вешает трубку, выходит из будки, скрывается за кулисы. Снова появляется, представляется публике: Вася Ситников. Потом вдруг опоминается и кричит через весь зал Мише.)

ВАСЯ Миша, а как же с Иван Иванычем?

МИША (кричит) Что-нибудь придумаем.

ВАСЯ Так ведь нас двое.

МИША (выходя из себя) Да звони ты, черт тебя подери.

(Вася, как в начале, достает записную книжку, отыскивает телефон, опускает монету, набирает номер. Раздается звонок.)

МИША Алло. Алло.

ВАСЯ Алло. Алло.

МИША Алло. Алло. Не слышно.

ВАСЯ (бьет кулаком по автомату, монета проскакивает) Миша? Это ты? Это я.

МИША Вот теперь слышно.

ВАСЯ Ты чего делаешь?

МИША Ничего не делаю.

ВАСЯ Выпить хочешь?

МИША Хочу.

ВАСЯ Ну, иди ко мне.

(Миша оставляет трубку на кресле, представляется: Миша Шимякин, идет на сцену. Входит на сцену. Здоровается с Васей за руку.)

МИША А кто третий?

ВАСЯ Вот в этом месте и должен был появиться Иван Иваныч.

МИША Что придумать такое? А? (Пауза.) Придумал. (В зал.) Кто будет третьим?

(Самый первый в одном из задних рядов зала — маленький человек с бородкой.)

ЗРИТЕЛЬ Я.

МИША (кричит ему через весь зал) Значит, когда я сейчас спрошу: А кто третий? — вы скажете: Я — и пойдете на сцену. Понятно?

ЗРИТЕЛЬ Понятно.

МИША (Васе) А кто третий?

ЗРИТЕЛЬ Я.

ВАСЯ Иди сюда, на сцену.

(Зритель пускается в путь.)

(Мише.) Давай позвоним Ивану Иванычу. Узнаем, как он себя чувствует.

МИША Он же умер.

ВАСЯ Кто тебе сказал? Просто ему плохо стало, и его увезли домой. (Опускает монету в автомат, набирает номер. Раздается звонок. В одном из дальних рядов пожилой человек поднимает трубку.)

ИВАН ИВАНЫЧ Алло.

ВАСЯ Иван Иваныч, это мы. Это я, Вася.

ИВАН ИВАНЫЧ Ах вы, сукины дети! …… вашу мать!

ВАСЯ Алло! Алло! Что вы говорите?

ЗРИТЕЛЬ (сидящий близко к сцене) Сукины дети, говорит.

ВАСЯ (зрителю) Спасибо.

ЗРИТЕЛЬ Пожалуйста.

ИВАН ИВАНЫЧ Сколько можно сидеть и ждать!

ВАСЯ Алло! Алло! Что?

ИВАН ИВАНЫЧ Провод подергай.

ВАСЯ Алло! Алло! Что?

ЗРИТЕЛЬ (Васе) Провод, говорит, подергайте.

ВАСЯ (зрителю) Спасибо.

ЗРИТЕЛЬ Пожалуйста.

ВАСЯ (подергал провод) Иван Иванович.

ИВАН ИВАНЫЧ (передразнивая) Иван Иваныч, Иван Иваныч.

ВАСЯ Вот теперь слышно.

ИВАН ИВАНЫЧ Слышно ему. Сукины дети! Сколько можно ждать?

Мой выход сейчас, а вы телитесь час целый.

ВАСЯ Понятно. Значит я сейчас перезвоню.

(Вешает трубку, выходит из будки, в это время подходит зритель, согласившийся быть третьим.)

ЗРИТЕЛЬ Вот я и здесь.

МИША Вы, товарищ, извините, но обстоятельства переменились. Наш третий нашелся.

ЗРИТЕЛЬ (несколько смешавшись) Да… А я думал… А далеко тут у вас это… в смысле. (Изображает жестами поллитра.)

ВАСЯ Здесь, рядом. (Показывает за кулисы.)

ЗРИТЕЛЬ (делает неуверенное движение в сторону, указанную Васей) Может, я сбегаю?

МИША Нет, нет, товарищ. Посторонним запрещено. Просим покинуть сценическую площадку. Тут рядом с театром, за углом, есть винный отдел, скоро кончится — сбегаете. (Васе.) Ну, давай. Звони Иван Иванычу.

(Вася начинает искать двухкопеечную монету, но не может найти. Зритель в это время неохотно и очень медленно начинает покидать сценическую площадку. Миша теперь вместе с Васей ищет монету. Но монеты нету.)

ВАСЯ Все монеты истратил, пока тебе звонил.

МИША У меня нет тоже.

ИВАН ИВАНЫЧ (через весь зал) Да что же это такое! Ну и сукины дети!

МИША (через зал) А что вы так нервничаете, Иван Иваныч?

ИВАН ИВАНЫЧ Он еще спрашивает!

ВАСЯ Я по тексту должен был всего два раза звонить, а получилось 4. Откуда я возьму монеты?

ИВАН ИВАНЫЧ Ты не болтай. Время идет.

МИША А мы (смотрит на часы) начали раньше, и до вашего выхода еще пять минут.

ВАСЯ А где же я монеты возьму?

ИВАН ИВАНЫЧ (к зрителям) Дайте этим идиотам кто-нибудь монету.

(Васе и Мише зрители дают несколько монет. Вася набирает номер. Раздается звонок.)

ИВАН ИВАНЫЧ Алло.

ВАСЯ Алло. Иван Иваныч?

ИВАН ИВАНЫЧ Я.

ВАСЯ Это я, Вася. Мы тут с Мишей собрались. А вы что делаете?

ИВАН ИВАНЫЧ Ничего.

ВАСЯ Третьим не хотите быть?

ИВАН ИВАНЫЧ С удовольствием.

ВАСЯ Тогда идите на сцену. Мы вас тут будем ждать.

(Вася выходит из автомата, Иван Иваныч поднимается, представляется зрителям: И в а н И в а н ы ч, — идет на сцену. Сталкивается с зрителем, который уже почти совсем покидает сценическую площадку.)

ИВАН ИВАНЫЧ Кого вижу! Кого я вижу!

ЗРИТЕЛЬ Здравствуйте, Иван Иваныч. Как здоровье?

ИВАН ИВАНЫЧ Прекрасно. А вы куда направляетесь.

ЗРИТЕЛЬ Мне сказали, что тут недалеко, за углом, винный отдел, хочу сбегать.

ИВАН ИВАНЫЧ Зачем за угол бежать. Тут есть, за кулисами. Пойдем со мной.

ЗРИТЕЛЬ Мне сказали, что посторонним нельзя.

ИВАН ИВАНЫЧ Какой же ты посторонний, когда ты с Иван Иванычем.

(Поднимаются на сцену, подходят к Васе и Мише.)

МИША А, Иван Иваныч. Приветствую вас.

(Здоровается с ним за руку.)

ВАСЯ А, Иван Иваныч. Приветствую вас.

(Здоровается с ним за руку.)

МИША (зрителю) Товарищ, я же вам уже сказал, что присутствие посторонних на сценической площадке…

ИВАН ИВАНЫЧ Какой же он посторонний? Он же автор.

МИША (сменив тон) Разрешите представиться: Миша Шимякин.

ВАСЯ Вася Ситников.

МИША Ну что? Нас четверо. Скинемся на две?

(Скидываются. Уходят. Зритель некоторое время ждет, но потом понимает, что ничего больше его не ожидает и начинает расходиться.)

 

Стало быть…

ОРЛОВ Эх, повешаем, елочки зеленые! А, Дмитрий Александрович?

ПРИГОВ Ну, это с какой стороны взглянуть, вот скажем…

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Дмитрий Александрович.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

ШИЛКОВСКИЙ Хм.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Игорь Сергеевич.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

ПРИГОВ А кого бы нам повесить, Борис Константинович?

ОРЛОВ Да хоть бы вас, Дмитрий Александрович.

ПРИГОВ Можно конечно, но если взглянуть…

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Дмитрий Александрович.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

ОРЛОВ А пулеметик мы попросим Игоря Сергеевича почистить.

ПРИГОВ Это точно. Если бы я вешал, то только Игоря Сергеевича просил бы пулеметик…

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

ЛЕБЕДЕВ Ну это ты хватанула, Иностранка.

ШИЛКОВСКИЙ Это можно.

БУРОВА Какой ты хороший, Игорь.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанула, Надя.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

ОРЛОВ Так, Дмитрий Александрович…

ПРИГОВ Ну это с какой стороны взглянуть…

ЛЕБЕДЕВ Это ты хватанул, Дмитрий Александрович.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

БУРОВА Какой ты умный, Слава.

ПРИГОВ Вот, скажем, отрезать одну ногу…

ОРЛОВ Откуда ты знаешь, что у тебя несколько ног?

ПРИГОВ Это…

БУРОВА Какой ты глупый, Дмитрий Александрович.

ОРЛОВ Вообще нет ног.

ШИЛКОВСКИЙ Ты прав, Боря. Мы знаем, что у нас несколько ног, длиной 1 метр 32 сантиметра, обтянутых кожей и кое-где поросших волосами.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Игорь Сергеевич.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

БУРОВА Ах, какие вы хорошие.

ПРИГОВ Так это я говорю, что есть ноги, а не Борис Константинович.

ШИЛКОВСКИЙ Тогда это ты прав, Дима, что нет у нас ног длиной 1 метр 32 сантиметра, покрытых кожей и кое-где поросших волосами.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанула, Иностранка.

ОРЛОВ Игоряша, как пулеметик? Повешаем, елочки точеные.

ШИЛКОВСКИЙ Вот.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул Игорь Сергеевич.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

ОРЛОВ А что затвор не движется?

ШИЛКОВСКИЙ А я заклепал его, чтоб попрочнее был. Зашпаклевал и краской покрыл

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанула, Иностранка.

БУРОВА Какой ты хороший, Игорь.

ОРЛОВ А как же Пригова вешать-то будем? Пригов Может, шашечкой попробуем?

БУРОВА Какой ты глупый, Дмитрий Александрович.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанула, Надя.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

ОРЛОВ Хорошо. А шашечку мы попросим Игоря Сергеевича наладить.

БУРОВА Какой ты красивый, Боря.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Борис Константинович.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

БУРОВА Какая ты хорошая.

ПРИГОВ Это точно. Если бы я кого вешал, то шашечку только Игорю Сергеевичу поручил. А кого вешать будем?

ОРЛОВ Да хотя бы вас, Дмитрий Александрович. Что скажете, Дмитрий Александрович?

ПРИГОВ Смотря с какой стороны взглянуть…

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Дмитрий Александрович.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

БУРОВА Какой ты умный, Слава.

ПРИГОВ Вот, скажем, отрезать одну ногу…

ОРЛОВ Откуда ты знаешь, что у тебя несколько ног?

ПРИГОВ Это…

БУРОВА Какой ты глупый, Дмитрий Александрович.

ОРЛОВ Вообще нет ног.

ШИЛКОВСКИЙ Ты прав, Боря. Мы знаем, что у нас несколько ног длиной 1 метр 32 сантиметра, обтянутых кожей и кое-где поросших волосами.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Игорь Сергеевич.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

БУРОВА Ах, какие вы хорошие!

ПРИГОВ Так это я говорю, что есть ноги, а не Борис Константинович.

ШИЛКОВСКИЙ Тогда это ты прав, Дима, что у нас нет ног длиной 1 метр 32 сантиметра, покрытых кожей и кое-где поросших волосами.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

ЛЕБЕДЕВ Ну, ты это хватанула, Иностранка.

ОРЛОВ Игоряша, как шашечка-то? Эх, повешаем, елочки точеные.

ШИЛКОВСКИЙ Вот.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Игорь Сергеевич.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

ОРЛОВ А что из ножен не вынимается?

ШИЛКОВСКИЙ А я заклепал ее, чтобы попрочнее было. Зашпаклевал и красочкой покрыл.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанула, Иностранка.

БУРОВА Какой ты хороший, Игорь.

ОРЛОВ А как Пригова вешать-то будем?

ПРИГОВ Может веревочкой попробуем.

БУРОВА Какой ты глупый, Дмитрий Александрович.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанула, Надя.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

ОРЛОВ Хорошо. А веревочку попросим Игоря Сергеевича наладить.

БУРОВА Какой ты красивый, Боря.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Борис Константинович.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

БУРОВА Какая ты хорошая.

ПРИГОВ Это точно. Если бы я кого вешал, то веревочку только Игорю Сергеевичу поручил. А кого вешать будем?

ОРЛОВ Да хотя бы вас, Дмитрий Александрович. Что скажете?

ПРИГОВ Смотря с какой стороны взглянуть…

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Дмитрий Александрович.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

БУРОВА Какой ты умный, Слава.

ПРИГОВ Вот, скажем, отрезать одну ногу…

ОРЛОВ Откуда ты знаешь, что у тебя несколько ног?

ПРИГОВ Это…

БУРОВА Какой ты глупый, Дмитрий Александрович.

ОРЛОВ Вообще нет ног.

ШИЛКОВСКИЙ Ты прав, Боря. Мы знаем, что у нас несколько ног длиной 1 метр 32 сантиметра, обтянутых кожей и кое-где поросших волосами.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Игорь Сергеевич.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

БУРОВА Ах, какие вы хорошие.

ПРИГОВ Так это я говорю, что есть ноги, а не Борис Константинович.

ШИЛКОВСКИЙ Тогда это ты прав, Дима. Что нет у нас ног длиной 1 метр 32 сантиметра, покрытых кожей и кое-где поросших волосами.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанула, Иностранка.

ШИЛКОВСКИЙ Вот.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанул, Игорь Сергеевич.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е.

ОРЛОВ А что веревочки-то нет?

ШИЛКОВСКИЙ Она интерьер портит. А виселица-то на шипах сделана. Прочно. Зашпаклевал и красочкой покрыл.

ИНОСТРАНКА Фе-е-е. Дерьмо.

ЛЕБЕДЕВ Ну, это ты хватанула, Иностранка.

БУРОВА Какой ты хороший, Игорь.

ОРЛОВ А как Пригова вешать-то будем?

ПРИГОВ Может попробуем…

КОНЕЦ

 

Вопрос закрыт

(пьеса с пониманием и послушанием зала)

Действующие лица:

много и разные

(На сцене огромный стол, покрытый красным сукном. За ним много стульев.)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ(к залу). Для ведения собрания необходимо избрать президиум. Предлагаю кандидатуры: Петров, Иванов, Сидоров, Гладков, Федин, Кочетов и другие. Имеется два предложения: голосовать списком и голосовать поименно. Кто за первое предложение? Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Вопрос закрыт. Голосуем списком. Кто за предложенный список? Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Вопрос закрыт. Прошу товарищей занять места в президиуме. Теперь о выборах. У нас бюллетени трех цветов: розовый — для членов секретариата, зеленый — для членов правления, белый — для членов секций. Есть предложения: опускать бюллетени в одну урну, в три урны; или белые и зеленые в одну, а розовые — в другую; либо белые и розовые — в одну, а зеленые — в другую; либо розовые и зеленые — в одну, а белые — в другую. Сначала ставим на голосование вопрос об урнах. Кто за одну? Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Вопрос закрыт. Теперь у нас некоторые товарищи являются одновременно как членами секретариата, так и правления, так и секций. Есть предложения: голосовать единовременно, голосовать раздельно; либо членам секретариата и секций — сначала, а правления — потом; либо членам правления и секретариата — сначала, а секций — потом. Ставим вопрос о времени голосования. Кто за единовременное голосование? Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Вопрос закрыт. Теперь еще два предложения: принять решение по итогам голосования сегодня после подсчета голосов, или принять решение по итогам голосования на нашем завтрашнем заседании. Ставим на голосование. Кто за то, чтобы решение по итогам голосования принять сегодня? Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Вопрос закрыт. Для проведения выборов необходимо избрать счетную комиссию. Предлагаю список: Волков, Зайцев, Кошкин, Орлов, Воробьев и другие. Имеются два предложения: голосовать списком или голосовать поименно.

Кто за первое предложение, голосовать списком? Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Вопрос закрыт. Голосуем списком. Кто за предложенный список? Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Вопрос закрыт. Приступаем к тайному голосованию. Сейчас по рядам пронесут урны. Кто за — бросает пятачок, кто против — десять копеек. Президиум удаляется на совещание, а счетная комиссия принимается за работу.

(Президиум удаляется. В это время прямо из зала, из первых рядов, вылезает на сцену человек 10–12, одетых очень разнообразно: в сапогах и без сапог, перепоясанные пулеметными лентами и без всяких лент, небритые и бритые, с охрипшими голосами и звонкими. Сразу понятно, что это ревком. Они разбирают стулья, садятся в самых разнообразных позах. Закуривают.)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Открываем заседание. Пришло распоряжение: Орловку не обстреливать, сохранить здания.

1 ЧЛЕН Уже обстреляли. Все разрушили.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Вопрос закрыт. Второй пункт: Приговку не сдавать, это важный опорный пункт, утром подойдет подкрепление.

2 ЧЛЕН Уже сдали. 3 часа назад.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Вопрос закрыт. Третий пункт: Лебедевку пока не занимать, не растягивать линию фронта.

3 ЧЛЕН Уже заняли. Всех людей положили, а заняли.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Вопрос закрыт. Четвертый пункт: прорыв по направлению к Бочаровке отменяется.

4 ЧЛЕН Уже прорвали. Сегодня днем.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Вопрос закрыт. Пятый пункт: Косолапова не преследовать, не распылять силы.

5 ЧЛЕН Уже ушли за ним 2 корпуса.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Вопрос закрыт. Шестой пункт: людей Волкова пока не расстреливать, произошла ошибка.

6 ЧЛЕН Уже расстреляли.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Вопрос закрыт…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Извините, товарищи, я вас прерву всего на минутку. Мне надо сделать маленькое объявление.

2 ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Пожалуйста, пожалуйста.

1 ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Товарищи, во избежание ошибок при голосовании, предупреждаю, что те, кто голосует против, во избежание непонимания, должны бросать десятикопеечную монету, а не две монеты по пять копеек. У меня все. Спасибо.

(1-й председатель уходит, заседание ревкома продолжается.)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Вопрос закрыт. Седьмой пункт: состав с продовольствием не сжигать, раздать населению.

7 ЧЛЕН Уже сожгли.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Вопрос закрыт. Восьмой пункт: приказ об отступлении не распространять, держать в тайне.

8 ЧЛЕН Уже распространили, все знают.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Вопрос закрыт. Девятый пункт: поставить охрану у всех складов со спиртом, чтобы не разграбили.

9 ЧЛЕН Уже разграбили.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Вопрос закрыт. Ну, вроде бы все пункты обсудили. Вопросов нет, товарищи? Заседание закрыто.

(Уходят. Снова появляется 1 председатель со своим президиумом.)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Марья Филимоновна, почему это все стулья разбросаны, поправьте, пожалуйста.

(Появляется уборщица и приводит в порядок стулья. Президиум садится. Председатель стучит карандашом по графину с водой.)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Позвольте предоставить слово для сообщения председателю счетной комиссии.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СЧЕТНОЙ КОМИССИИ Товарищи, позвольте огласить решение счетной комиссии. На первом заседании счетной комиссии перевыборного собрания от 2 апреля 1974 года комиссия избрала председателем Орлова Б. К. Теперь о результатах голосования. На собрании присутствовало 48 членов секретариата, 52 члена правления и 68 членов секций. Было заготовлено соответственно 48 розовых бюллетеней, 52 зеленых и 68 белых. Результаты голосования. Из общего числа 168 делегатов проголосовало 168 человек. Все 5- и 10-копеечные монеты признаны действительными. Все кандидаты избраны единогласно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ПРЕЗИДИУМА Ставим на голосование решение счетной комиссии. Кто за то, чтобы утвердить это решение? Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Вопрос закрыт. Разрешите спектакль считать закрытым.

 

Место бога

1973

Действующие лица:

отшельник — старик

ЧЕРТ — СРЕДНИХ ЛЕТ, МОЛОЖАВЫЙ, ПОДВИЖНЫЙ, ЛАДНО ОДЕТЫЙ.

(На сцене Отшельник. Он что-то бормочет, стоя на коленях, боком к зрительному залу. В это время откуда-то с потолка вниз головой спускается Черт. Он оказывается лицом к лицу с Отшельником, только лицом вверх ногами. Некоторое время Отшельник смотрит в перевернутое лицо Черта, затем отшатывается, но Черт уже и сам оказался на полу, прохаживается, легкими движениями рук смахивает пылинки с изящных полусапожек и с вельветовых брюк, заправленных в полусапожки. Сверху на нем вельветовая же куртка, но другого цвета и свободного покроя. Неожиданно резко Черт поворачивается к Отшельнику.)

ЧЕРТ Уах-ах-ах-ах! (Орет, пугает, смеется, Отшельник застыл на месте. Хочет перекрестить Черта. Тот делает какой-то красивый пасс, и рука Отшельника начинает безвольно опускаться. Черт прохаживается по сцене, оглядываясь, щупая ткань занавеса и поглаживая стены.) Вот видишь — не сгинул. А? Ты что-то сказал? Нет? Ну ладно. Видишь — не сгинул. Значит — Бог попустил. То есть разрешил мне. Значит, во мне некая высшая провиденциальность. Дело в том… Ну ладно, это потом. Еще поговорим.

(Отшельник снова хочет перекрестить его, но он, не останавливая гладкого течения своей речи, чисто профессионально делает тот же пасс, и рука Отшельника снова начинает опускаться.) Раз я здесь — значит, я здесь. Значит, я не только слуга дьявола, но и орудие Бога. Понимаешь? Дело в том… Ну да ладно. Потом все обговорим. Ты не понимаешь? Чем я тебе мешаю? А? Давай побеседуем. Серьезно и обстоятельно поговорим.

(Садится по-турецки напротив окаменевшего Отшельника.) Ну, начнем. (Приготовился считать на пальцах.) Молчишь? Вот то-то. Если бы точно сформулировал, чем я тебе мешаю, и попросил бы Бога, он убрал бы меня вмиг. Он это умеет. А просто так, как ты — этак можно от Бога требовать чего угодно, всякой несуразицы, что противно его природе, которая есть закономерность и справедливость. Да ты ведь сам хотел? Хотел? А? То-то. Молчишь.

(Встает, прохаживается, минутное молчание.) Я понимаю. Ты удивлен. Ну не то что удивлен, а просто привыкнуть надо. (Снова подходит близко к Отшельнику, наклоняется почти к его лицу. Отшельник снова хочет осенить его крестом, но тот снова делает пасс, и опять рука Отшельника безвольно опускается.)

Я понимаю, понимаю. Но ты ведь сам говорил. Не будешь же отказываться. Говорил в присутствии свидетеля (показывает рукой верх, намекая на Бога). И не где-нибудь, не в записке какой, не в письме, не в докладной, а в молитве. Ты понимаешь, что значит — МОЛИТВА! (Переходит на патетический тон.) Молитва — это что-то неземное! Это самое дорогое, что есть у человека! Это…! Послушай, не всякому дана такая сила умозрения. Зачем же отказываться от собственных взлетов? Ты понял, что мы не так уж плохи, то есть не то чтобы плохи или не плохи, но в некоторых моментах, что ли… в определенных точках средоточия времени и пространства, скажем так, или, как ты выразился, «в минуты им отпущенной слабости»… Ну да ладно. Ты сам все знаешь. Это твои же слова. Ты пойми меня правильно. Я пришел не мучить, а благодарить тебя.

(Падает на колени перед Отшельником, оказывается лицом к лицу с ним. Отшельник снова хочет перекрестить его, но он опять парализует руку Отшельника.) Да пойми ты наконец, меня Бог попустил. А раз попустил, то не боюсь я твоего креста, только по долгу службы не могу его принять. Как ты понять этого не можешь? Ты ведь смог понять, увидеть в нас если не пользу, то некую закономерность, необходимость, что ли. Когда молился, ты, конечно, выразился другими словами, ты просто пожалел нас. Но ведь это и есть то самое. Ты пожалел и меня (начинает плакать), меня никто, никогда с детства, с нежного возраста не жалел. Знаешь ли ты, как простая человеческая жалость может перевернуть всю душу? Ах, если бы кто-нибудь вроде тебя пожалел меня раньше, может быть, другой вышел бы у меня жизненный путь. Вот спроси у меня: кто ты? Спроси, спроси. Я — Легион. Имя мое — Легион. Ну, в смысле — я не один.

(Встает с колен, отряхивает брюки, разминает ноги.) Есть у нас Сотни, есть Тьмы, есть еще выше, а я — Легион. Мне еще пять лет до Тьмы. Ну ничего, ничего. Мы посмотрим (с какой-то непонятной угрозой в голосе и движениях), посмотрим, кому пять, а кому и нет. Кому пять, а кому и нет. (Начинает энергично прохаживаться по авансцене, забывая про Отшельника. Снова вспоминает про него, озаряется несколько виноватой улыбкой.) Так спроси — кто я? Я — Легион. Это трудно понять. Это вроде электрического тока. Как конденсаторы разной мощности. В одно и то же время я вот здесь один, а весь мой легион тоже существует, и я тогда — уже один из этого легиона. Это трудно понять. Это путаница такая. Этого не понять. Вот я и говорю: пожалел бы кто-нибудь меня раньше! Не нашлось такого у нас. Как нам не хватает таких людей! Ах, как не хватает! Пойдем к нам. Мы многое умеем. Мы летать умеем (летает, снижается над Отшельником, пугает его). Можем прилепляться тенью, можем…

ГОЛОС В РЕПРОДУКТОРЕ (низкий, медленный, словно с трудом) Легион!

ЛЕГИОН (замирает) Да!

ГОЛОС Следи за собой.

ЛЕГИОН Да. (Приходя в себя.) Слышал? Вот это класс! Да и я, хоть Легион, но у меня есть влияние, друзья, знакомства. Я тебе помогу, когда ты пойдешь к нам. Я могу многое, что даже Тьмы не могут. Меня знают на самом верху. Ну все это, конечно, не в материальном виде, я уже говорил, а в виде вроде бы энергии. Как черные дыры. Или как в Москве есть такой скульптор Орлов. Он, понимаешь, делает такие вроде бы корыта, а в них всякие материальные штуки расставляет. Так вот, кажется, что свойства корыт — материализовать эти объекты. Так и у нас. Когда будешь с нами, то увидишь. Я тебе все устрою. Будут тебе и энергия, и материальные объекты.

(Отшельник снова хочет перекрестить Легиона, и снова рука его бессильно падает.) Экий ты! (Легион покачивает головой, словно на непонятливого ребенка. Молча расхаживает.) Как тебя убедить? Что мы с тобой словно детскими играми занимаемся? Ты знаешь, такое создается впечатление, что вся деятельность в мире от нас. Вот недавно случай был. Во Франции. Одна девушка имела контакт со святыми, не помню какими; я вообще плохо их по именам знаю. Они ей помогли Францию от англичан очистить. Ее потом сожгли, решили, что она с нами работала. А в сущности — они правы. В чем разница-то? Где меч лежит? — это и мы можем подсказать. От пуль охранять — это и мы можем. Да еще как! Все смогли бы. Да и конечный результат кто бы различил? А? Так и не различили!

(Прохаживается по самой рампе.) Знаешь, прихожу я как-то на службу и вижу, что какой-то горбун, урод, лицо все в рытвинах, оспинах, уши огромные, розовые, изо рта пахнет, из ушей — волосы, сидит и, понимаешь, жмется к Мэрилин Монро. Слыхал такую? Киноактриса, красавица, мечта. Они (указывает на зал) знают. (Дальше рассказывает скорее залу, чем Отшельнику, по ходу рассказа распаляется.) Я спрашиваю: что это, спрашиваю, у вас такое происходит. Что это у вас тут уродец так себя ведет. Всемирная все-таки знаменитость, красавица к тому же. А мне отвечает один из производственного отдела: это мука для Мэрилин Монро. (Снова Отшельнику.) Чуешь? У вас здесь он — горбатый, урод, предмет для насмешек, а у нас он хоть какую, а компенсацию получил за свои муки на Земле. (С обличительным пафосом и искренней страстью.) Свобода творчества! Свобода предпринимательства! Рай! Глубины ада!

Это все для сильных личностей вроде тебя. Ты ведь сильная личность? А? (Отшельник снова хочет осенить его крестом, но Легион, стоя к нему спиной, замечает попытку и снова нейтрализует.) А что маленькому человеку остается? Бедному, маленькому! Но он не виноват в своей малости! Он не доходит до степени твоих откровений об объективной необходимости и неизбежности нас, грешных, и зла на Земле. Что делать этому маленькому, прыщавенькому, волосатенькому, бедненькому человечку?!

(Спрыгивает в зал, ходит по рядам, ярко жестикулирует.) Я тебя спрашиваю об этих бедных, забытых людях. Где им искать радость? Куда им бежать? Где есть им счастья уголок?! Ты подумал о них? А? Вот об этой милой девушке! (Берет за подбородок какую-то девушку, долго и состраданием смотрит на ее миловидное лицо, покачивает головой, отпускает ее и с тем же выражением сострадания движется вдоль рядов.) Или об этом старце? Ты подумал? А он уже стар, ему уже скоро к нам. И вот мы, проклятые и очерненные тобой, подумали. У нас они все получат, пускай небольшую — откуда же нам небогатым взять больше, — но все же приятную компенсацию за свои муки на этой Земле. Да. Тяжело все это, но мы стараемся, по мере наших сил, облегчить земные и тамошние тяготы.

Ах, какой милый ребенок. (Берет на руки какого-то ребенка, несет его к сцене, выпускает на нее, придерживает руками.) Ты подумал об этом крохотном существе? Как он мил! А может, у него недостанет твоих сил? А? Что же ему, такому милому, пропадать? (Ребенок хочет бежать к Отшельнику, Легион удерживает его.) Нельзя. Tуда нельзя. Беги лучше к маме. (Спускает ребенка в зал, тот по проходу бежит к своей маме.)

Послушай, ты — один. Посмотри. Ну, предположим, ты один спасешься. Предположим. Оно даже вполне возможно. Вот я смотрю на тебя и вижу, что оно вполне возможно. Так что за радость-то тебе будет? Все твои современники в аду мучаются, а ты один — в раю сидишь развалившись? А? Это все равно как во время голода запереться дома и курицу тайком есть (изображает поедание курицы в карикатурном виде), а рядом детишки от голода пухнут. А? А ведь им все равно легче будет. Совместно и мука-то — не мука, а так — обстоятельства жизни. И ты бы мог помочь им. Подумай-ка. Ты умен. Вот задача для исследования: почему Бог попустил Легиона? А? Ты же ее почти разрешил. Развей мысль. Пойми, что я если не для твоей, так для их пользы работаю. Подумай. И полезно, и со мной можно сотрудничать без компромисса с совестью.

(Отшельник снова хочет перекрестить Легиона, все повторяется сызнова.) Я же не прошу тебя идти к нам на службу. Глупый ты. У нас много способов быть полезными друг другу. В науку, например, к нам можно. В чистые созерцания тоже, как ты теперь.

Возвышенные умозрения и усилия ума без каких-либо омрачающих побочных обязательств. Не для нас работаешь, для них. (Широким жестом обводит зал.) Делаешь свое дело и вроде бы не связан. Помнишь — Навуходоносор? Ну тот, который травой три года питался. Так ведь он тоже по Божьему промыслу, а не по своему хотению действовал. А уж как страшен был на вид! А? Черный, как эфиоп, глаза блестят, руки загребают. И — ничего. Увел к себе евреев, а оказалось, на счастье увел. Ну послушай, положим, ты умнее меня, умнее всех их, умнее Навуходоносора, но не умнее же Бога. Это было бы кощунство! (Патетично.) Предположить себя умнее Того, Кто создал этот мир, воспитал и лелеет каждый его миг и каждое дыхание! О, неужели ты такой еретик, отступник, богохульник! Нет, нет, нет! Я не могу поверить этому! Я не хочу верить! (Хватается за голову.) А ведь это Он послал меня к ним и к тебе, как Навуходоносора в Иерусалим. Ну, конечно, не прямо, не сказал Сам: иди! — а опосредованно, посредством стечения разных обстоятельств и причин и всего там прочего.

(Говоря последние слова, он уходит в глубь зрительного зала и уже оттуда — проникновенно и чуть нараспев; потом начинает из глубины двигаться к сцене.) Иди к нам. Будем же все вместе. Будем как братья и сестры в горе и в радости. Возлюбим ближнего как самого себя, даже больше, чем самого себя. Отдай ему свою рубашку, свою любовь, свою душу! Посмотри, сколько нас, и все мы хотим жить в мире и счастье. Уже не я, все мы просим тебя снизойти до нас. Помоги нам!

(К залу ласковым голосом.) Давайте позовем его. Он великий, мудрый, умный человек, но он заблуждается, он в прелести. Позовем его. Повторяйте за мной.

Приди к нам!

ЗАЛ Приди к нам!

ЛЕГИОН Забудь свою гордыню, ум и обиды!

ЗАЛ Забудь свою гордыню, ум и обиды!

ЛЕГИОН Возьмемся за руки над пропастью!

ЗАЛ Возьмемся за руки над пропастью!

ЛЕГИОН Спасение в единстве!

ЗАЛ Спасение в единстве!

ЛЕГИОН Приди к нам, мы прощаем тебя!

ЗАЛ Приди к нам, мы прощаем тебя!

(Легион начинает медленно приближаться к сцене с призывающее воздетыми руками.)

ЛЕГИОН Так приди же к нам! Приди! Приди! Приди! Приди!

(Когда он подходит к сцене, Отшельник опять пытается осенить его крестом, Легион делает легкий пасс, и рука Отшельника опускается.) Ах, как он мне надоел! Давайте отдохнем. Петь будем! Веселиться будем! Эй, музыка!

(В репродукторе вспыхивают звуки аргентинского танго. Легион подхватывает какую-то барышню и пускается с ней в ослепительный танец. Все встают и тоже танцуют. Потом второй танец. Потом третий. Музыка стихает как дуновение. Все рассаживаются. Легион обмахивается рукой, как веером, подходит к сцене, влезает на нее, садится.) Уф-ф! Ну как, отдохнул? А я замучился. Куда ни повернись — везде тяжкий труд. Эх, старикашечка, старикашечка, зря ты себя мучаешь. Я же миром, добром все хочу, а ты меня провоцируешь.

Вот один мой коллега чистую операцию провел. Достался ему тоже один такой устойчивый элемент, вроде тебя, ничего его не брало. Но коллега прекрасно провел операцию. Высший класс. Долго ее разрабатывал. Там много мелочей надо предусмотреть, со всеми утрясти, во все нормативы уложиться, теоретически обосновать. Так вот, он сначала ему в виде маленькой девочки явился, связанной, избитой, плакал так жалобно. Кровь была. Это, говорит, они меня за то, что я, мол, не хочу на них работать. Клюнул. Ну чисто сработано — и кровь, и синяки. По этой части у нас всегда очень добросовестная и классная работа. Являлся всего два раза. Подумай, какая экономия средств! А потом пришел к нему в виде чудовища, как из Холли-Лоха. Все это в видении; я потом поясню, почему это важно. Пришел в виде чудовища и говорит: «Как ты смел мою чудовищиху забеременеть!» Тот вне себя от ужаса. «Какую, — говорит, — чудовищиху?» — «А вот, — отвечает, — девочка-то и была чудовищиха». — «Боже! Боже! Боже!» — «Она всегда так: как хочет кого совратить — так девочкой и оборачивается: ах-ах-ах-ха-ха!» Представляешь? Маленькая, хорошенькая, тоненькая, бедненькая девочка и вдруг — чудовище! А? Любой свихнется! Чистая работа! А точность какая! А понимание психологии какое! Всего два раза девочкой приходил! «Так я же к ней не прикасался, — уже почти плачет и сдался подопытный, — что ты ко мне пристал?» — «А у нас, у чудовищ, — отвечает, — этого и не надо. Ежели пожалел — уже достаточно». Каков текст!

Конечно, там литературные консультанты и референты, но основная работа все равно наша. Тут, значит, отшельнику и каюк. Видишь ли, нам всегда очень мало места попускается в этом мире. Поэтому легче добиться разрешения на видения. Это вот в твоем случае особое дозволение. Но ведь ты понимаешь, я не соблазнять тебя пришел, а честно работать с тобой. Да ты бы и не пошел на эту приманку.

Это я просто так сравнил тебя с тем отшельником, он тебе и в подметки не годится. А вот в видениях — минимум средств и максимум отдачи. И чудищем разрешают являться только три раза в год на всю организацию. Представляешь? Строгий лимит. Чудищем — оно, конечно, эффектно. Провести одну такую операцию — это мечта жизни, а то, в основном, инструктаж, инструктаж… Да, а тот коллега, который с чудищем провел операцию, пошел далеко, он сейчас…

ГОЛОС В РЕПРОДУКТОРЕ Легион!

ЛЕГИОН (замирает) Да.

ГОЛОС Ближе к делу.

ЛЕГИОН Да. (Приходит в себя, передразнивая репродуктор, но тихо.) Ближе к делу, ближе к делу. Сам бы попробовал. Я тоже так умею. Тоже работал по инструктажу. У меня знаешь сколько там знакомств. Ты не смотри, что я Легион, у меня приятели одни Тьмы. Я тоже столько раз по наведению работал. Хочешь, покажу?

(В репродукторе голосом Легиона идет «Мой дядя самых честных правил». Сначала некий род возвышенного декламирования, потом все ускоряется, переходит постепенно в пение на мотив «Когда б имел златые горы» под сопровождение гитары. Пение все убыстряется и усиливается. Сам же Легион пускается в дикое выплясывание с редкими выкриками «И-и-их!». Утомляется. Кончает. Кончает и репродуктор.)

Ну как? Понравилось? Это Пушкин. Небось, первый раз и слышишь. А из чужеземных и вовсе никого не слыхал? Ни ухо, ни рыло? А? Темный ты человек. У меня уж на что времени в обрез, и то. Шекспир, например, Гамлет, Отелло, или Гёте, Фауст, или, скажем, уже ближе, по моей специальности — Мефистофель. Но прямо признаемся: фигура не реальная в нашем производстве. Выдумка. Но как литературный образ — прекрасно. А? Лорд Байрон. Чайльд Гарольд. А? Федерико Гарсиа Лорка. Райнер Мария Рильке. А? Лирика! Прекрасно! Уитмен. Листья травы. Могуче! Пригов. Изучения. Многим нравится. А? Бетховен! Вагнер! Из изобразительного искусства тоже: Микеланджело. Рембрандт. Классика. Не знаешь? Это еще что! Кабаков. Краснопевцев. Целков. Орлов. Лебедев! А? Это искусство! Это современность, язык, так сказать, нашей эпохи. Это прекрасно! Знаешь, мне иногда кажется, что красота когда-нибудь спасет мир. Да не мне одному это кажется. У нас многим так кажется.

(Делает передых, рассматривает свою одежду, смотрит по сторонам.) Сдается мне, что у тебя какое-то превратное представление о нас. Ты думаешь: у нас там разгул, разврат. Нет. У нас там тоже многие не пьют, не курят, не безобразничают. Многие очень даже добродетельны, как и везде. Что поделаешь, коли довелось там оказаться? У нас даже поощряется всякая нравственность. Везде нужен хороший работник, а пьянство — это бич. Ты знаешь, у нас и в Бога можно даже верить. Ну не повсеместно и не в буквальном смысле, а опосредованно, если это не мешает твоей основной работе. Ты понимаешь, жизнь пересиливает, пережевывает все.

(Тихо сходит в зал, но от сцены далеко не отходит, чтобы осталось ощущение интимной беседы.) Ах, какие у нас сначала были жесткие, негибкие. Вот вроде тебя, только в другом, разумеется, направлении. А теперь этого уже нет. Естественный строй всего живого, натуральный порыв чистой натуры одерживает верх. Что нам делать, коль в этом месте родились. Всяк рождается в своем месте и в свое время, а не они определяют его. Правда же? И мы, по мере наших сил, делаем, что и все; жизнь пересиливает любые установки, правила и законы. Она прорывает любые плотины! Она вырывается бурным потоком и сносит все, что мешает ее естественному порыву! Это прекрасно и неодолимо! Ах, как это прекрасно! И ты бы, придя к нам, мог бы способствовать этому процессу. Помочь передовым элементам. Мы понимаем, что твой приход был бы, конечно, лишен даже намека на личную корысть, ты придешь к нам ради идеи, ради погибающих, как ты уже однажды, учуяв своей тонкой душой, где нуждаются в твоей целительной молитве, замолвил за нас слово, и мы это с благодарностью помним и попытаемся, чем сможем, возместить тебе этот порыв. Я до сих пор не поминал про это, так как мои мысли, подобно твоим, настроены на абсолютно бескорыстный лад. Что я буду иметь с этого? Ничего. Одни неприятности. Но это, конечно, в личном плане. А в общественном — нам общим памятником будет достигнутая истина! О ней единой и болит мое сердце! И ты стараешься для общего блага вместе с нами. А мы уж найдем способ, не оскорбляя твоего благородного чувства, отблагодарить тебя. У нас в этом отношении предела возможностей нет. Все будет. Что ни пожелаешь. Ты даже не успеешь пожелать — а уже перед тобой. Деньги, земли, энергии, женщины — что пожелаешь. И все это будет малым возмещением, да какое тут возмещение! При чем тут возмещение! Просто помощь благородному человеку, согласившемуся снизойти до наших жалких просьб, помочь нам в нашем правом деле. Понимаешь, это будет глобальный вклад, не то что теперь, — собирать по крошечкам свое единоличное спасение. Ты всех спасешь.

(Обводит рукой зал, говорит с залом.)

Приди к нам! Будем как братья! Будем любить друг друга, спасать друг друга, прощать друг другу! Приди же к нам!

(Отшельник пытается перекрестить его, но Легион вовремя парализует его руку. Обращается к залу.)

Вы видите всю тщетность моих усилий.

Это просто выродок какой-то.

Позор ему!

Позор!

Долой!

З А Л Долой!

ЛЕГИОН Смерть предателю!

З А Л Смерть предателю!

(Легион вдруг срывается с места, легко вспрыгивает на сцену, подбегает к Отшельнику и начинает его избивать. Избивает достаточно жестоко. При этом неприятно кричит на высоких нотах.)

ЛЕГИОН Думал, умнее всех! Ах ты гнида, вша пустынная! Таракашечка божия! Дерьмо слюноточивое! Добренький! За нас решил помолиться! За себя молись! Все печеночки повымотаем, кишки повыпускаем, ребра повытаскиваем! (Передразнивая.) Господи! Пожалей бедных чертиков, во тьме живущих, не ведающих, что творят. Я тебе сейчас покажу, что не ведаю. Сам меня позвал. Сам освободил нас от слова, которым мы были связаны. Мы и не таких скручивали!

(Легион теряет всякий контроль над собой, впадает почти в истерику, в припадок какой-то, выкрикивает уже совсем что-то несвязное.)

ГОЛОС В РЕПРОДУКТОРЕ Легион!

ЛЕГИОН (опомнившись) Да.

ГОЛОС На колени! (Легион падает на колени.) Проси прощения! Прости его, святой отец. Он еще молод и слишком впечатлителен. Но это, увы, беда молодости. За это нельзя его судить. Тем более, что ты сам виноват. Твое упрямство может вывести из терпения и не такого малоопытного работника, как Легион. Он еще даже долго терпел. Я просто поражен его выдержке и долготерпению. Ты пойми, каково ему, всей душой болеющему за общее дело, благородное дело спасения этих вот, сидящих в зале, беззащитных и слабых, и других, убогих, не могущих помочь самим себе, людей. И вот этот чистый порыв юной души, может быть, несколько чересчур восторженной, наталкивается на равнодушие и холод того, кто, по ее наивной и справедливой вере, самим своим рождением и строем души, призван идти на помощь, искать соратников и сподвижников в этом благородном деле. Представь себе отчаяние этой юной души! Ее муки тяжелее твоих ушибов и синяков! Одумайся, Отшельник! Не губи своей души! Не отравляй ядом равнодушия подрастающее поколение! Не совращай малых сих! А ты, Легион, проси, проси прощения!

(Легион начинает на коленях гоняться за убегающим от него в ужасе на коленях же Отшельником, сначала у него хватает на это сил, потом уже нет, и он беспомощно сникает.)

ЛЕГИОН Давай помиримся (протягивает руку, но Отшельник снова хочет его перекрестить, Легиону снова приходится одеревенеть его руку.) Какой ты несговорчивый. Фу, сил моих нет. Нету просто моих сил. Нету никаких на то моих возможностей! (Вынимает сигарету.) Посмотри, как мы закуриваем. (Приставляет сигарету к указательному пальцу, она начинает дымиться.) Ты ведь понимаешь, что я все равно не уйду, пока не уговорю тебя. Я просто не могу уйти. У меня задание такое. Меня же выгонят отовсюду, если я уйду ни с чем. Мне жалко тебя, я тебя понимаю. У меня ведь тоже есть сердце. Но я не могу оставить тебя в покое… Тогда мне будет плохо. И будет мне намного хуже, чем тебе. Видишь, какая штука выходит. Да. (Затягивается, минуту молчит.) Я честен. Мне скрывать нечего. Это ты все что-то молчишь, скрываешь, а я честен. Ты какой-то бессердечный. И глупый. (Снова большая пауза.) А если мы придем оба, то и я, но особенно ты, останемся в выгоде. Что тебя ждет! Ах, что тебя ждет! Все! Все, что ни пожелаешь! Вся власть мира! Все богатство мира! Все женщины мира! (Отшельник хочет перекрестить его, Легион отводит угрозу, устало продолжает.) Ты зря упорствуешь. Я ж тебе говорил, что меня Он послал. Не прямо, конечно, но в результате все же Он. Он хотел, чтобы я с тобой работал. Ты что, против Него? Ты против Его желания? (Начинает снова распаляться.) Он проклянет тебя! Я знаю Его. О, как я Его знаю! Его гнев будет страшен! А ты будешь жалок перед Его гневом, — как вошь, как блоха! Хуже! Хуже, чем вошь или блоха. Вот уж я посмеюсь над тобой! Ха-ха-хаха-ха! (Видит, что впечатления его смех не производит, сбавляет тон.) Ну что тебе от меня надо? Скажи хоть! Что ты меня мучаешь? А? Ответь мне. (Резко меняет интонацию, садится поближе к Отшельнику.) А может, ты прав? А? (Шепотом.) Только тихо. Тут у всего есть уши. Ты их не знаешь. О, они страшные! Они все знают. От них не убежишь! Тихо. (Оглядывается по сторонам, продолжает тихим голосом.) Может, ты прав. Я понял. Меня вдруг осенило. А? Скажи? А? (Почти плачущим голосом.) Может, мне покаяться? А? Но в чем? А? Скажи? Научи. Я сам по своей воле ничего плохого за свою сознательную жизнь не сделал. А? В чем? Скажи только. Я не знаю, где я, сколько меня. Научи. Давай договоримся с тобой, я никому не скажу. Я никому не расскажу про договор. Слово благородного человека… Я им покажу другой договор, который мы подпишем просто так, для отвода глаз. А? А наш договор будет совсем другой. Научи меня. Покажи мне. Я со временем пойму. А ты пока не покидай меня. Да не только меня. Нас таких много.

Ведь вот сейчас я с тобой здесь, а на самом деле я там, то есть часть того — вокруг меня здесь. Я многим рискую. Давай заключим с тобой договор. А? Они будут думать, что ты выполняешь тот, фальшивый договор, а ты на самом деле будешь перед совестью связан только нашим честным договором. А? Это для тебя совсем неопасно. Это опасно скорее для меня. Да, для меня это очень опасно. Я рискую потерять все, даже жизнь, но я иду на это ради высокой идеи. Ах, все наши споры в основном из-за временного. Вот вы думаете, что бывает конец времени и начинается вечность, и будем мы и вы поделены навечно. От этого и ваш пафос. Ваше высокомерие по отношению к нам. Но вы не знаете одной вещи.

После конца времени будет и конец вечности. Конец всего. Не станет ни вас, ни нас, ни ничего. Что-то, конечно, останется, одно, или один, но кто — это пока неясно, вернее, ясно, нелепо, в каком объеме, даже не объеме, а… ну да ладно. У нас этим занимаются и открыли одну удивительнейшую вещь, которая…

ГОЛОС В РЕПРОДУКТОРЕ Легион!

ЛЕГИОН (замирает) Да.

ГОЛОС Осторожней. Продолжай, но осторожней.

ЛЕГИОН Надоел мне со своими приказами. Плевал я на них! На все плевал! Вот так. (Отшельнику.) Я с тобой. Давай объединимся. Еще найдем единомышленников. Столько нас будет! Как представишь себе, что все мы временны, так просто хочется броситься в объятья друг к другу. Ты не бойся. Наш самый главный сюда сунуться не может. Он занял бы слишком много места. Я же тебе говорил, что это как электричество. Он размером вроде меня, но места занимает в неисчислимое количество раз больше. А Бог по твоей молитве попустил места только на мой размер. Могли бы кого и позаслуженней послать — Тьму, например, да места столько не попустили. А самому-то главному Бог вообще места здесь не попускает. Ведь все это — место Бога. Если дать место главному, то Богу придется настолько сжаться, что это уже будет критически предельный и опасный размер: можно потерять и упустить здесь, на земле, многое. Потом уже не возвратишь. Отпадут. Вот. И Он попускает нам немного пространства, когда считает это нужным. И давай… (Отшельник в этот самый миг начинает двигаться на Легиона, тот, оборвав монолог на полуслове, начинает отступать.)

ОТШЕЛЬНИК Это место Бога! (Легион отскакивает в сторону.)

Это место Бога! (Легион отскакивает в сторону.) Это место Бога! (Легион отскакивает в сторону.)

(Легион скачет, скачет с нечеловеческой легкостью и отчаянием. Потом проваливается. Тишина. Долгая тишина. Отшельник с тяжелым вздохом опускается на колени лицом к залу.)

Давайте, братья, помолимся. Господи! Благодарим Тебя, Господи, что Ты есть, что Своим невидимым присутствием в любой точке Ты попираешь врага, что Ты даешь нам силу и ясность знать Тебя и не оставляешь нас в немощи нашей наедине с самими собой. Аминь. А теперь все идите. Идите. Идите.

 

Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью

1973–1975

(Прежде, чем занавес открывается, зал начинает наполняться людьми. Зрителями. Мужчинами и женщинами. О, мечта поэта! Грезы гимназиста! С передних рядов на сцену еще слышны запахи духов, одеколонов, помад, апельсинов, глаженых платьев; со сцены в первые ряды еще не доносятся пыль и запахи. Еще, еще, еще, еще, еще, еще ничего не случилось. Можно еще успеть поменять название — и, вправду, глупое название.

И все равно, самая правильная пьеса представляется мне следующим образом: выходит из-за кулис человек, доходит до центра сцены и падает в люк, в это время появляется второй человек, он тоже доходит до середины сцены и тоже падает в люк, потом появляется третий человек, и на середине сцены он падает в люк, потом четвертый падает в люк, потом пятый падает, потом падает шесток, потом седьмой, потом восьмой, потом девятый, десятый, одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый… Открывается занавес. Да, несколько слов о себе. Мне 32 года, имею жену и сына Андрея. Это не первая моя пьеса. Зачем я их пишу? Но ведь жизнь дается один раз, и надо мучительно прожить ее так, чтобы не жег позор.

Сцена пустая. Сзади задник что-то скрывает, а может быть, мне это только кажется. Никого. Ни человека. Ни души. Странное положение сложилось у нас в последнее время с театрами. В них может попасть всякий, просто приобретший билет. Нет, право попасть в театр надо заслужить!

Нормальное освещение. Скорее светло, чем темно. Появляются три Ивана. Они одинакового возраста, пола, роста, звания и одежды. Они начинают разговор вслух.)

ИВАН 1 Здорово.

ИВАН 2 Здорово.

ИВАН 3 Здорово.

ИВАН 1 Ну и погодка!

ИВАН 2 Ну и погодка!

ИВАН 3 Ну и погодка!

ИВАН 1 В магазин?

ИВАН 2 В магазин.

ИВАН 3 В магазин.

ИВАН 1 А вот и магазин.

ИВАН 2 А вот и магазин?

ИВАН 3 А вот и магазин?

ИВАН 1 Закрыт?

ИВАН 2 Закрыт.

ИВАН 3 Закрыт.

ИВАН 1 Эх, закрыт.

ИВАН 2 Эх, закрыт.

ИВАН 3 Эх, закрыт.

ИВАН 1 А что, нет одиннадцати?

ИВАН 2 А что, нет одиннадцати?

ИВАН 3 А что, нет одиннадцати.

ИВАН 1 Пол-одиннадцатого.

ИВАН 2 Пол-одиннадцатого?

ИВАН 3 Пол-одиннадцатого?

ИВАН 1 Едри его мать.

ИВАН 2 Едри его мать.

ИВАН 3 Едри его мать!

ИВАН 1 Подождем?

ИВАН 2 Подождем.

ИВАН 3 Подождем.

ИВАН 1 А ко мне вчера Квашнин подходил.

ИВАН 2 И ко мне вчера Квашнин подходил.

ИВАН 3 И ко мне вчера Квашнин подходил.

ИВАН 1 А ко мне еще Самарин подходил.

ИВАН 2 И ко мне еще Самарин подходил.

ИВАН 3 И ко мне еще Самарин подходил.

ИВАН 1 Эх!

ИВАН 2 Эх?

ИВАН 3 Эх.

ИВАН 1 Что, нет одиннадцати?

ИВАН 2 Что, нет одиннадцати?

ИВАН 3 Нет одиннадцати.

ИВАН 1 Подождем.

ИВАН 2 Подождем?

ИВАН 3 Подождем?

ИВАН 1 Значит, подождем?

ИВАН 2 Значит, подождем.

ИВАН 3 Значит, подождем.

(Ложатся прямо на том же месте, где и стояли, то есть на левой части сцены, если смотреть от зрителя, и на правой, если смотреть от Иванов. Ложатся они, значит, в той же очередности, что и произносили реплики — сначала И в а н 1, затем И в а н 2, а уж под конец И в а н 3. Ложатся они в очередности, а засыпают одновременно. В зале стоит абсолютная тишина, так что слышно их легкое похрапывание. Чуть притухает свет. Раздается музыка из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского, кажется, адажио, или па-де-де, или какое другое иностранное слово. В это время раздвигается на две половины задник и видна ослепительно освещенная задняя часть сцены. И там видны 3 ступени, тянущиеся вдоль всей сцены, наподобие тех, которые используют академические хоры. На верхней ступеньке надпись: Сон Ивана 1, на второй — Сон Ивана 2, на третьей — Сон Ивана 3. Посередке каждой ступеньки, то есть на ровном расстоянии от обоих кулис, стоит по поллитра. Возможно, они в натуральную величину, а, возможно, и в полторы натуры, чтобы с первого взгляда даже неспециалисту было ясно, что это поллитры, а не четвертинки. Это очень важно. Из-за правых кулис, если смотреть от зрителя, по нижней и по средней ступеньке быстро бегут два спортсмена. Они бегут, высоко задирая колени, как лошадь с тяжелым грузом. Но про лошадь я помянул так, только для зрительной ясности картины, а в беге спортсменов совсем не чувствуется тяжести. Колени же они задирают высоко, чтобы изобразить быстрый бег и в то же время не очень быстро достигнуть вышеупомянутых поллитров. Спортсмены одеты в динамовские формы с огромной буквой Д на левой части груди, у сердца, и в бутсы.

Надо заметить, что я лично не люблю, когда бегают по сцене. Она ведь в театре деревянная, и от этого стоит страшный грохот, поднимается пыль, пахнет потом, и не слышно ни слова. Либо актеры должны стоять и говорить, либо бегать и молчать. Я выбираю последнее.

Музыка все играет и стихает только при первых замечаниях спортсменов. Спортсмены подбегают к бутылкам и без колебания запрокидывают их себе в горло. И их можно понять: ведь они устали. Выпивают. Тут второй спортсмен замечает бутылку на верхней ступеньке. Будем называть спортсмена из сна Ивана 1–1 спортсменом, из сна Ивана 2–2 спортсменов, из сна Ивана 3–3 спортсменом. 2 спортсмен замечает поллитра во сне Ивана 1, берет ее, осторожно отливает половину содержимого в опустевшую бутылку 3 спортсмена. Именно ровно половину, за этим надо проследить. Оба пьют. В это время во сне Ивана 1 появляется 1 спортсмен. Он одет точно так же, как и его коллеги. Он бежит не медленнее, чем они, но почему-то запоздал. Он подбегает к тому месту, где стояла его бутылка, и по его лицу видно, что он знает о бутылке. Он нюхает воздух. Музыка стихает.)

1 спортсмен Это водка?

2 спортсмен Это водка.

3 спортсмен Это водка.

1 спортсмен Ну и погодка!

2 спортсмен Ну и погодка!

3 спортсмен Ну и погодка!

1 спортсмен Дай немного.

2 спортсмен Дать немного?

3 спортсмен Дать немного?

1 спортсмен Дай немного

3 спортсмен Как же я из сна Ивана 3 дам тебе в сон Ивана 1?

1 спортсмен Вкусно?

2 спортсмен Вкусно.

3 спортсмен Вкусно.

1 спортсмен Столичная?

2 спортсмен Столичная.

3 спортсмен Столичная.

1 спортсмен Хорошо пошла?

2 спортсмен Хорошо пошла.

3 спортсмен Хорошо пошла.

1 спортсмен Ну и погодка!

2 спортсмен Ну и погодка!

3 спортсмен Ну и погодка!

1 спортсмен Значит, водка?

2 спортсмен Значит, водка.

3 спортсмен Значит, водка.

1 спортсмен Значит, столичная?

2 спортсмен Значит, столичная.

3 спортсмен Значит, столичная.

1 спортсмен За четыре двенадцать?

2 спортсмен За четыре двенадцать.

3 спортсмен За четыре двенадцать.

1 спортсмен Ну, пока.

2 спортсмен Ну, пока.

3 спортсмен Ну, пока?

(Притухает свет. Тишина, только слышно покашливание и шмыгание носами из зала. Осторожно в полутьме, чтобы не возбудить чьего-либо внимания или подозрения, затягивается задник. Снова звучит музыка из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского. Она звучит ненастойчиво, не как театральный эффект.

Я, кстати, не люблю театральных эффектов. Говорят, что Чехов тоже не любил их, они вызывали у него какое-то мучительное отвращение. Он чуть кривил рот, морщил переносье с пенсне и произносил что-то вроде: Ну зачем? А Станиславский, наоборот, обожал эффекты, он даже ставил оперы и водевили.

Музыка все стихает, и свет прирастает. 3 Ивана спят, а к ним приближается белый 1 спортсмен. Белый потому, что форма у него белая, но еще и потому, что все Иваны одеты во что-то серое, грязное, близкое к черному, но не черное. Да и окружение не блещет чистотой. Так что спортсмен смотрится прямо ангелом, если бы не бутсы. Спортсмен подходит к Иванам и долго смотрит на них сверху вниз, возможно даже приняв позу Наполеона, а может быть, и без позы, я точно не помню. Иваны начинают шевелиться, чуя чье-то пристальное внимание не из зала и чувствуя от этого беспокойство. Музыка, как я уже сказал, стихла, и задник задернут. Спортсмен решается и говорит: Эй! Эй! Вставайте.)

ИВАН 1 Открыли?

ИВАН 2 Открыли?

ИВАН 3 Открыли?

ИВАН 1 Одиннадцать?

ИВАН 2 Одиннадцать?

ИВАН 3 Одиннадцать?

1 спортсмен Не открыли.

ИВАН 1 Не открыли?

ИВАН 2 Не открыли?

ИВАН 3 Не открыли.

1 спортсмен Ну и погодка!

ИВАН 1 Ну и погодка!

ИВАН 2 Ну и погодка?

ИВАН 3 Ну и погодка.

1 спортсмен Вас трое?

ИВАН 1 Нас трое.

ИВАН 2 Нас трое.

ИВАН 3 Нас трое.

1 спортсмен Значит, мне искать двоих?

ИВАН 1 Значит, тебе искать двоих.

ИВАН 2 Значит, тебе искать двоих.

ИВАН 3 Значит, тебе искать двоих.

1 спортсмен А почему им водку давали?

ИВАН 1 Им водку давали?

ИВАН 2 Им водку давали.

ИВАН 3 Им водку давали?

1 спортсмен Почему в их снах водку давали, а в твоем не давали?

ИВАН 1 В моем водку не давали?

ИВАН 2 А в моем водку давали?

ИВАН 3 А в моем водку давали.

1 спортсмен Поди, проверь.

ИВАН 1 Пойти проверить?

ИВАН 2 Пойди, проверь.

ИВАН 3 Пойди, проверь.

(Иван 2, Иван 3 и 1 спортсмен ложатся и тут же засыпают. Свет снова притухает, снова слышна чарующая музыка из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского. Снова под музыку отворяется задник, и снова видим залитые светом 3 сна с тремя поблескивающими поллитрами на прежних местах. Зрелище великолепное! Снова появляются 2 и 3 спортсмены. Они бегут прежним манером. Они подбегают к поллитрам и в прежнем же порядке проделывают свой маневр с собственными поллитрами и с поллитром из сна Ивана 1. Появляется Иван 1.

Он бежит заметно медленнее спортсменов. Одежда, серая и тяжелая, сковывает его нечеловеческие усилия. Он подбегает к центру своего сна и с неприятным удивлением обнаруживает отсутствие бутылки. Поначалу он не верит. Не хочет верить. Но замечая довольных спортсменов, уверяется в истинности своих подозрений. Музыка стихает.)

ИВАН 1 Это водка?

2 спортсмен Это водка.

3 спортсмен Это водка.

ИВАН 1 Ну и погодка!

2 спортсмен Ну и погодка?

3 спортсмен Ну и погодка.

ИВАН 1 Дай немного.

2 спортсмен Дать немного?

3 спортсмен Дать немного?

ИВАН 1 Дай немного.

2 спортсмен Как же я из сна Ивана 2 дам тебе в сон Ивана 1?

3 спортсмен Как же я из сна Ивана 3 дам тебе в сон Ивана 1?

ИВАН 1 Вкусно?

2 спортсмен Вкусно.

3 спортсмен Вкусно.

ИВАН 1 Столичная?

2 спортсмен Столичная.

3 спортсмен Столичная.

ИВАН 1 Хорошо пошла?

2 спортсмен Хорошо пошла.

3 спортсмен Хорошо пошла.

ИВАН 1 Ну и погодка!

2 спортсмен Ну и погодка?

3 спортсмен Ну и погодка.

ИВАН 1 Значит, водка?

2 спортсмен Значит, водка.

3 спортсмен Значит, водка.

ИВАН 1 Значит, столичная?

2 спортсмен Значит, столичная.

3 спортсмен Значит, столичная.

ИВАН 1 За четыре двенадцать?

2 спортсмен За четыре двенадцать.

3 спортсмен За четыре двенадцать.

2 спортсмен Ну, пока.

3 спортсмен Ну, пока.

ИВАН 1 Ну, пока?

(Снова притухает свет и затягивается задник, унося с собой сны. Опять на короткое время возникает пленительная музыка из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского. В тишине и полутьме она кажется еще пленительнее. По-прежнему спят 2 и 3 Иваны и ангелоподобный 1 спортсмен. Начинает прирастать свет и стихать музыка.

Да, я хотел вам рассказать одну историю. Вот она мне припоминается. Крым, лето, Судак. Кто из вас не знает Крыма? Судак. На заднике изображены горы. С гор сыпятся красные, а по узкой полоске берега бегает толпа безоружных офицеров. Если взглянуть сверху, то — бегают, бегают, бегают. И среди них старый такой генерал Квашнин-Самарин. Лет ему 80. Он тоже бегает, а, вернее, топчется на месте, так как пока он успевает повернуться, чтобы бежать за всеми в одну сторону, все уже бегут в другую, только он повернется бежать в другую сторону, все уже бегут в третью. Рядом с ним находится его сын, молодой офицер. Лицо у него белое, напряженное, и он стоит не по случайности, а вполне сознательно и даже как-то вызывающе и вместе с тем истерично. Он говорит: «Папа, не суетитесь. Папа, не суетитесь». Но старый генерал вряд ли что-либо слышит. И если взглянуть на это сверху, то — беготня, беготня, беготня. Так и смотрят на это с гор красные. Тут же и второй сын генерала, совсем молоденький, он бегает вместе с толпой, и только пробегая мимо отца, успевает что-то прокричать ему. разобрать можно только: «Папа! Папа!» И вдруг, прямо по Эйнштейну, появляется на море прекрасный белый, даже не белый, а ослепительный крейсер. Включаются все юпитеры. Корабль плывет, плывет прямо лоэнгриновским лебедем. Он останавливается. Все на берегу замирают, и только старый генерал Квашнин-Самарин никак не может заметить крейсер и продолжает делать короткие шажки то вправо, то влево. А если взглянуть на это сверху… Корабль этот совсем не сказка, а отчаливает от него к берегу шлюпка, и, как крылышки, поблескивают веселки. Шлюпка подходит, и на берег выпрыгивают шесть англичан-матросов и один черноволосый и светлоглазый, как Юджин О’Тул, ирландец-офицер. Все бросаются к нему, и впереди всех молодой генеральчонок, единственный владеющий английским. Но матросы и ирландец, не замечая никого, торжественно и безмолвно, как мертвецы, направляются к селению. Все бегут за ними вслед, то обгоняя их, то снова отставая, то заглядывая им в лица, то утыкаясь в их спины. И только старший сын Квашнина-Самарина стоит белый и шевелит губами: «Папа, не суетитесь. Папа, не суетитесь».

Если взглянуть на все это с корабля, то — бегут, бегут, бегут. Вскорости посередке между двумя рядами матросов и с ирландцем впереди появляется молодая неизвестная женщина. Матросы несут какие-то вещи, и ирландец шагает легко и твердо. Они все движутся так отрешенно и в то же время празднично, словно ведут на гильотину Марию-Антуанетту. Молоденький сын генерала все вьется около ирландца, а остальные, уже почти утомленные собственным вниманием, переводят глаза с генеральчонка на ирландца. Матросы сажают женщину в шлюпку, садятся сами, входит ирландец, и в этот самый момент, когда они собираются отчалить, старший сын Квашнина-Самарина с тем же бледным и напряженным лицом неожиданно скачком впрыгивает в шлюпку. Матросы откладывают весла, поднимаются и выбрасывают сына в воду. И вот он поднимается, весь смятый и мокрый, и, не оборачиваясь, бредет к берегу, смотря прямо в глаза всем, находящимся на берегу. А находящиеся на берегу, не замечая уже ни крейсера, ни шлюпки, пятятся от русского офицера, как от чудища какого. А если взглянуть на все это сверху, то — ужас, ужас, ужас.

Свет начинает притухать. Из правой кулисы появляется Иван 1, он даже не появляется, а бежит и кричит: «А-а-а-а-а-а-а-а!» Он приговаривает что-то на бегу, слышны нецензурные и матерные выражения. Он подбегает к спящим. Те вскакивают, словно и не спали. Так бывает, когда ждешь чего-то особенного, неожиданного.)

ИВАН 2 Что, открыли?

ИВАН 3 Что, открыли?

1 спортсмен Что, открыли?

ИВАН 2 Что, одиннадцать?

ИВАН 3 Что, одиннадцать?

1 спортсмен Что, одиннадцать?

ИВАН 1 Нет.

ИВАН 2 Нет?

ИВАН 3 Нет?

1 спортсмен Нет.

ИВАН 2 Нету одиннадцати?

ИВАН 3 Нету одиннадцати?

1 спортсмен Нету одиннадцати?

ИВАН 1 Нету одиннадцати.

1 спортсмен Ну и погодка!

ИВАН 2 Ну и погодка!

ИВАН 3 Ну и погодка.

ИВАН 1 Они всю водку выпили.

ИВАН 2 Они всю водку выпили?

ИВАН 3 Они всю водку выпили?

1 спортсмен Они всю водку выпили?

ИВАН 2 Кто выпил?

ИВАН 3 Кто выпил?

1 спортсмен Кто выпил?

ИВАН 1 Спортсмены.

ИВАН 2 Спортсмены?

ИВАН 3 Спортсмены?

1 спортсмен Спортсмены.

ИВАН 1 У меня на глазах.

ИВАН 2 У тебя на глазах?

ИВАН 3 У тебя на глазах?

1 спортсмен У тебя на глазах?

ИВАН 1 Гады!

ИВАН 2 Гады!

ИВАН 3 Гады!

1 спортсмен Гады?

ИВАН 1 Бей его!

ИВАН 2 Бей его!

ИВАН 3 Бей его!

1 спортсмен Бей его?

(И тут начинается безобразная сцена. По наущения Ивана 1 все Иваны начинают зверски избивать 1 спортсмена. Бьют с какой-то подспудной тоской, словно он лишил их счастья, не каждого в отдельности, а некоего общего счастья. Бьют они правдиво и зло, бьют сначала руками, потом ногами, Иван 1 бьет даже головой. Я не буду описывать все это, вы сейчас сами увидите.

Да, помните, я рассказывал про Квашнина-Самарина? Ну, про старого генерала. Так я забыл сказать, их всех расстреляли.

После побоища ангелоподобный спортсмен поднимается грязный, с синяками и кровоподтеками. Иваны тяжело дышат, но все равно не чувствуют удовлетворения, им хочется чего-то еще, более значительного, серьезного, что ли. Они смотрят друг на друга со злостью. Вспоминаются слова поэта: «О, Русь моя! Жена моя до боли!»)

ИВАН 1 Ух, тяжело.

ИВАН 2 Ух, тяжело.

ИВАН 3 Ух, тяжело.

ИВАН 1 Еще не открыли?

ИВАН 2 Еще не открыли?

ИВАН 3 Еще не открыли.

ИВАН 1 Нету одиннадцати?

ИВАН 2 Нету одиннадцати.

ИВАН 3 Нету одиннадцати.

ИВАН 2 А может зря его били?

ИВАН 3 А может зря его били?

ИВАН 1 А может зря его били?

ИВАН 1 Водку-то они выпили.

ИВАН 2 Водку-то они выпили?

ИВАН 3 Водку-то они выпили?

ИВАН 1 Можете сами проверить.

ИВАН 2 Можем сами проверить?

ИВАН 3 Можем сами проверить.

(Снова притухает свет и выплывает незабываемая музыка из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского. Снова раздвигается задник и видно залитое светом знакомое пространство 3-х снов. Снова стоят 3 поллитра, по поллитру на сон. Выбегает 1 спортсмен и уверенным бегом бежит по верхнему сну Ивана 1 прямо к бутылке. И надо заметить, что оставили мы его, 1 спортсмена, в самом плачевном состоянии, а теперь он снова весел, здоров и белоснежен, как тот же самый, что и вначале, ангел. Эта метаморфоза еще раз подтверждает, что пространство сна не подвластно нашим завистям, амбициям и местам. 1 спортсмен подбегает к пол-литру в своем сне, то есть во сне Ивана 1, и выпивает его. Выпивает на зависть всему залу. Потом на зависть всему залу он выпивает пол-литру из сна Ивана 2, и, видя, что никого не видно и не предвидится, выпивает третью пол-литру. Это прекрасно! Это просто замечательно! Спортсмен доволен и с остатком в третьей бутылочке возвращается в положенный ему сон. В это время выбегают, каждый по своему сну, Иван 2 и Иван 3. Им тяжело, одежда явно не приспособлена для бега и для появления на таком освещенном участке сцены. Они замечают 1 спортсмена, замечают отсутствие своих поллитров, и по их лицам пробегает воспоминание ужасного рассказа Ивана 1.)

ИВАН 2 Это водка?

ИВАН 3 Это водка?

СПОРТСМЕН 1 Это водка.

ИВАН 2 Ну и погодка!

ИВАН 3 Ну и погодка.

1 спортсмен Ну и погодка?

ИВАН 2 Дай немного.

ИВАН 3 Дай немного.

1 спортсмен Дать немного?

ИВАН 2 Дай немного.

ИВАН 3 Дай немного.

1 спортсмен Как же я из сна Ивана 1 дам вам в сны Ивана 2 и Ивана 3?

ИВАН 2 Вкусно?

ИВАН 3 Вкусно?

1 спортсмен Вкусно.

ИВАН 2 Столичная?

ИВАН 3 Столичная?

1 спортсмен Столичная.

ИВАН 2 Ну и погодка.

ИВАН 3 Ну и погодка!

1 спортсмен Ну и погодка?

ИВАН 2 Хорошо пошла?

ИВАН 3 Хорошо пошла?

1 спортсмен Хорошо пошла.

ИВАН 2 Значит, водка?

ИВАН 3 Значит, водка?

1 спортсмен Значит, водка.

ИВАН 2 Значит, столичная?

ИВАН 3 Значит, столичная?

1 спортсмен Значит, столичная.

ИВАН 2 За четыре двенадцать?

ИВАН 3 За четыре двенадцать?

1 спортсмен За четыре двенадцать.

ИВАН 2 Не зря били.

ИВАН 3 Не зря били.

1 спортсмен Не зря били?

ИВАН 2 Бей его!

ИВАН 3 Бей его!

1 спортсмен Бей его?

(Надо сказать, что Иван 1 проснулся задолго до призыва: Бей его! и внимательно слушал. По мере нарастания ситуации он все приближался, приближался и приблизился так, что на последних словах он уже вполне в пространстве сна и кричит вместе с остальными Иванами: Бей его! Бей его!

Тут снова начинается безобразная сцена. Но в это время на помощь 1 спортсмену прибывают его коллеги, и, поскольку они более квалифицированы в этом вопросе, чаша весов склоняется в их сторону, и они разделывают Иванов под дуб, под ясень. Гром. Шум. Треск, разве что не молнии. Сны ломаются и разлетаются во все стороны. Кто-то хватается за задник, срывает его, падает вместе с ним вслед снам. Рушится буквально все, даже время, это нужно правильно понять. Музыки из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского, даже если она и есть, ее нет. О времена! О люди! О нравы! О пережитки! О народы! О, бедная моя жена, о чем так горько плачешь?

Тут мне хочется коснуться одного, как раз к этому времени назревшего вопроса. Убивая образ, убивая самое понятие образа, вправе ли автор лишать актера того единственно оставшегося содержания, с которым он выходит на сцену — его личности, его человеческого, этического и гражданского я? Но, с другой стороны, навязывая актеру четкий характер, определенный конкретными чертами, не совершает ли автор большего, лукавого, несмываемого насилия над человеческим, этическим и гражданским я актера? Не происходит ли от этого всепроникающего извращения? Нет, выход только один: получится как получится. Так к этому, собственно, все и идет. Все идет к этому, и не только у нас.

И в зале нам не нужны ни смешки, ни тишина. Нам не нужен аплодирующий зритель, нам не нужен оценивающий зритель, нам не нужен понимающий зритель, нам не нужен участливый зритель, нам не нужен восторженный зритель.

Нам нужен зритель не помнящий себя.

Свет притухает, притухает, еще притухает, но кое-что разобрать можно. Можно разобрать, например, что лежат обломки чего-то грандиозного, лежат люди в серых одеждах. Можно заметить, как ангелы, тьфу! оговорился — спортсмены, по-прежнему белые и непомятые, стайкой, непричастной к событиям, проплывают тихо за кулисы. Кажется, что звучит музыка из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского. Но это только кажется. Оттуда, куда только что проплыли спортсмены, словно вызванный ими из сна в явь, выходит милиционер в форме. Он красив, высок, молод, блестящ, почти как старший сын Квашнина-Самарина или Юджин О’Тул. Он подходит к Иванам и говорит: «Эй, вставайте». Они молчат. Он повторяет: «Эй, вставайте». Они встают. Вид их ужасен: синяки, кровоподтеки, лохмы и без того непривлекательной одежды. Все ужасно, ужасно, ужасно. Но они на сцене, и это смотрится.)

МИЛИЦИОНЕР Эй, вставайте!

ИВАН 1 Что, открыли?

ИВАН 2 Что, открыли?

ИВАН 3 Что, открыли?

ИВАН 1 Уже одиннадцать?

ИВАН 2 Уже одиннадцать?

ИВАН 3 Уже одиннадцать?

МИЛИЦИОНЕР Да ведь это…

ИВАН 1 Понимаем, понимаем.

ИВАН 2 Понимаем, понимаем…

ИВАН 3 Понимаем, понимаем…

МИЛИЦИОНЕР Ну и погодка.

ИВАН 1 Ну и погодка!

ИВАН 2 Ну и погодка!

ИВАН 3 Ну и погодка?

МИЛИЦИОНЕР Но ведь это…

ИВАН 1 Это случайно.

ИВАН 2 Это случайно.

ИВАН 3 Это случайно.

МИЛИЦИОНЕР Ведь это…

ИВАН 1 Это не повторится.

ИВАН 2 Это не повторится.

ИВАН 3 Это не повторится.

МИЛИЦИОНЕР Ведь…

ИВАН 1 Мы тихонечко.

ИВАН 2 Мы тихонечко.

ИВАН 3 Мы тихонечко?

МИЛИЦИОНЕР Это…

ИВАН 1 Понятно.

ИВАН 2 Понятно?

ИВАН 3 Понятно.

МИЛИЦИОНЕР Да ведь магазин закрыт на учет.

ИВАН 1 На…?

ИВАН 2 На…?

ИВАН 3 На…?

(Здесь включаются прожектора на всю свою неземную мощь, и следует заключительная сцена из бессмертного «Ревизора» Николая Васильевича Гоголя в постановке МХАТа.

Весь текст, заключенный в скобки, так называемые у нас, в театральном мире, ремарки, как вы уже догадались, абсолютно ни к чему. Ну, буквально, ни к чему. Но если кому-либо взбредет в голову осуществить эту милую инсценировку, ей ведь все-таки не откажешь в веселости, игривости и недлинности, то все, сказанное за рамками пьесы, может быть подано через репродуктор или мегафон, например, из-за спины зрителей. Нет, лучше им в лицо. Нет, пожалуй, все-таки лучше из-за спины. Или в лицо? Нет, все-таки лучше из-за спины.

Но все равно, самая правильная пьеса представляется мне следующим образом: выходит из кулис человек, доходит до центра сцены и падает в люк, в это время появляется второй человек, тоже доходит до середины сцены и тоже падает в люк, потом появляется третий человек и на середине сцены падает в люк, потом четвертый человек падает в люк, потом пятый падает, потом падает шестой, падает седьмой, потом восьмой, потом девятый, десятый, одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый…

Итак, мы начинаем.)

 

Пьеса в постановке

1977

Все это происходит, или происходило — уже неважно — на сцене. И не надо доказывать, что в жизни. Потому что, что на сцене — это и так ясно, а что в жизни — зачем?

Сцена представляет собой один черный раструб, словно труба гигантского граммофона. В глубине — небольшое окно (без присутствия какой-либо масштабной вещи размера его не понять, но когда появляется человек и, точнее, когда он приближается к окну, то понятно, что оно в половину размера обычного домостроительного), от него расходятся расширяющиеся полосы черной материи, которые и образуют раструб. Впереди стороны этого раструба вырастают во весь размер сценической рамы. Пол и потолок этого странного помещения соответственно — наклонны. Раструб выполнен из черной-черной светопоглотительной материи. Ни щелочки, ни трещинки, ни какого-то там светопроникновения. Нечто безродное и бесполое. Только когда начинает работать какой-то неведомый залу (представляется, что непомерно огромный) компрессор, то затягивая все (кажется, даже и зрительный зал), то наоборот — выбрасывая через вышеупомянутое окно в раструб жуткие потоки воздуха, начинают страшно трепетать нашитые на боковых поверхностях этой черной гидродинамической трубы лоскуты, невидимые доселе и всколыхнутые, как листья, жутким движением, содроганием и ревом.

Надо сказать, что зрительному залу очень неуютно. Только сознание того, что людей в зале много, что всех сразу все равно не съешь, не затянешь, не расплющишь (правда, зато, обоймешь, застигнешь, уловишь), заставляет зрителей не разбежаться, а сидеть и ждать. И при первой же попытке подавить начальный инстинктивный страх зритель подпадает под гипноз затягивающего нечто (я не говорю: пространство; потому что, как станет ясно из дальнейшего, здесь изображено не пространство). И зритель здесь есть, как он есть в те редкие минуты, после которых он опоминается и не может вспомнить, где он был.

Теперь, собственно, идет самое важное пояснение. Вся глубина раструба каким-либо способом (уж не знаю — линиями, степенью освещенности ли, или чем другим) поделена на 3 зоны. Это есть — прошлое, настоящее и будущее. Значит, весь раструб — это время, взятое как география. Время — это география, а вечность — это взгляд на нее. Собственно, зрительный зал оказывается в положении вечности.

И потом, когда зритель осознает это, он чувствует, что как будто приподнимается над креслом, в голове какая-то легкость и поташнивание.

Действие происходит в трех зонах. Но поскольку действие движется не в естественно-природном течении времени, то в прошлом действие как бы двукачественно (вроде как в английском Pаst Perfect и Present Perfect одновременно), в зоне настоящего — оно однокачественно, а в будущем — бескачественно, зато множественно.

В зоне настоящего (это средняя зона, зона прошлого — сзади, а зона будущего — самая ближняя к залу) стоит один стул, спиной к зрителям. В прошлом, у ярко светящегося окна, стоит такой же стул и кровать, сразу заметно, что они несоответственно глазной перспективе уменьшены, но в то же время несоответственно резкому перспективному сокращению раструба, увеличены. От этого перспективного противоречия, даже, скажем: перспективной склоки, — сначала режет глаза, но когда сознание одно отдает временной перспективе, а другое — антропологической, то все улаживается.

С точки зрения рассказа, действующих лиц двое — герой и все остальное, с точки зрения автора — герой и зрительный зал, с точки зрения зала — один герой, а с точки зрения героя — время. Вот я сказал: время. А время ли? Есть ли у действующего герой, кроме самого себя?

Что же еще осталось? Да, про актера. Актер мне нужен для всего этого вполне определенный. Уж не знаю, должно ли все это быть структурой самой его личности, просто ли мастерством и техникой — не знаю. Но мне нужно, чтобы он гаерничал, клоуничал, шутовничал и при всем при этом постоянно прислушивался к чему-то внутри себя, к чему-то не очень понятному и легкому, я бы сказал, легко звучащему. Чтобы он мог застыть посреди трюка, заслушавшись этого, и только один пальчик, на левой, скажем, руке, еще не расслышавши этого легкого, как колокольчики в снежную пургу, звучания, один по инерции продолжал начатый трюк. Такой актер мне нужен всегда. А другой актер ко мне и не приходи. Другой мне не нужен. Другой нужен другому. Другой мой не нужен.

Какой мне нужен зритель? Зритель мне нужен любой. Какой нужен любому и весь остальной, какой никому не нужен. Зритель мне нужен абсолютно любой.

Тут зритель замечает, что на стуле в настоящем, верхом на стуле сидит человек. Может, он курит, может, нет. Может, жует что-нибудь. Это неважно. Он говорит. Ясно, что он говорит не только что пришедшую ему в голову мысль, но и не кредо.

Он просто говорит. Все конкретные реалии в его словах могут быть заменены другими, могут быть заменены и целые отрывки его монолога, в случае крайней необходимости — даже монолог целиком может быть заменен. Единственное, на чем бы я настаивал, так это на длительности монолога. Он должен быть строго прохронометрирован и идентичен по времени.

ГЕРОЙ Я такой не по убеждению (как уже было сказано, все конкретности могут быть заменены на более подходящие для данного случая, или понятные для данного зрителя), а по времени рождения. Ну, как это обычно происходит. Скажем, переселяется человек в город — покупает городскую одежду, ботинки, галстук, шляпу, все, что принято. Идет на войну — не шпагу же прицепляет; берет автомат, в танк садится. И если он преуспевает в этом, то и становится первым. А кто же его знает, может, сосед преуспевает в употреблении пращи — так ведь то праща. После нее уже были и арбалеты, и пищали, и мушкеты, и ружья. Я не говорю, что лучше других, просто время для меня лучшее. А если представить, что время последующее чем-то лучше предыдущего; если даже не лучше, а просто необходимо, чтобы быть последующим, то и его пособники, то есть люди ему способствующие, если не лучше, то хотя бы необходимее на данный момент, а когда наступит следующий момент, тогда и будем говорить, о чем там придется говорить, как приходилось в свое время говорить о праще, как о нечтом, о чем до тех пор еще не приходилось говорить.

Герой произносит все это достаточно легко и отчетливо. Тут я подумал, что то, что я говорил о длительности монолога, не совсем верно. Оно верно только относительно сокращения его длины, относительно же максимума, как мне теперь кажется, никаких ограничений не должно быть. Итак, герой во время произнесения монолога может встать, пройтись, но не пересекая временные зоны. Он может выкинуть коленце, и зрителю это явно понравится, поскольку одни слова звучат скучновато, тем более в них есть какой-то смысл, а как всякий смысл — он трудно уловим в момент произношения без телесных и жестовых подтверждений. Может показаться, что я вложил в уста героя какое-то кредо. Нет, просто он говорит — и все. Если, правда, актер что-то почувствует в этих словах, и прорежется в них для него какой-то стержень, то ничего не должно его останавливать перед проявлением страсти, темперамента, даже некоторых оттенков истерии, которые вполне понятны в человеке убеждающем, либо самооправдывающемся.

Зритель любит эмоциональную игру, и в такой напряженной, неестественной обстановке, которую создают декорации, ему хочется чего-то искреннего, человеческого. Он оценит актера. И запомнит его. Актеру это может пригодиться в его карьере. А что? В этом нет ничего зазорного. Актер — это не поэт, не художник — он живет, пока жив. Он играет, пока на него смотрят.

В конце актерского монолога вдруг повевает неким ветерком. Еле заметным. Зритель замечает его по шелесту и трепету лоскутков, нашитых на боковины раструба, и чисто инстинктивно, подчиняясь ли движению воздушных струй или чисто психологическому порыву, подается вперед, словно что-то неясное тянет его в глубь сцены. Потом зритель успокаивается, снова садится удобно в кресло и продолжает смотреть. Герой же наоборот — так естественно и одновременно насильно оказывается затянутым в самый дальний край сцены, в зону прошлого, где стоят крохотные кроватка и стульчик. Рядом с ним они оказываются непомерно маленькими и трогательными. Этот масштабный сдвиг вызывает у зрителя чувство некоего трогательного умиления, продолжая ту линию человеческого и сентиментального, которая наметилась, или же могла наметиться несколькими минутами раньше в словах героя.

Теперь следует подумать, насколько эта сцена есть персонификация времен детства. Естественно, что в нашей памяти прошлое связано и с детством. Тем более, что присутствие на сцене кроватки всегда напоминает о детстве, усиливает эффект его присутствия. Но сама двукачественность происходит на сцене в зоне прошлого, о которой я говорил вначале, должна пересиливать воздействие членения сцены на временные зоны и давать предпочтение прочтению гомогенности происходящего. И детство, если этот образ и доминирует в представлении зрителя, то скорее как, по определению, кажется, Маркса (точно не помню, а справочного материала под рукой нет) — греки — это детство человечества. Так, кажется, он выразился. Во всяком случае, это имел в виду. И уж во всяком случае, это важно в нашем случае.

Герой садится на кроватку и начинает свой второй монолог, Все, что было сказано о первом монологе, в полной мере относится и ко второму.

ГЕРОЙ Вот назло вам умру. Прибежите, а я уже мертвый. Лежу неподвижно, а все кругом сначала не верят, а потом плачут. Особенно мама. Она громче всех плачет. И качается из стороны в сторону. Потом она смотрит на папу, а он разводит руками. Я лежу совсем мертвый, не так как сплю, а так, что папа сразу видит, что я мертвый. Он говорит, я слышу: «Я просто наказал его, я же не знал…» Мне так хочется вмешаться в их разговор и закричать: «Да я же не нарочно, а ты так больно…» И чувствую, что опять подбегают к глазам обиженные слезы. Но мне сейчас нельзя, а то догадаются, что я не мертвый. Хотя, что я! Я же мертвый, и никакие слезы не погубят меня. А что дальше? Дальше-то что? Мама что-то говорит, я не слышу. Плачет. А потом меня несут к могиле. Я, оказалось, был уже в гробу и украшен цветами. Это немного страшно, потому что я это все подробно вижу. Нет, тогда я лучше прихожу в себя. Я просто был в глубоком обмороке от несправедливого наказания. Я, конечно, мог запросто и умереть от этого. Но в данном случае я пришел в себя. Мама чуть не умирает от счастья, папа тоже. Я встаю из гроба. Нет, у меня нет сил встать, и папа берет меня на руки и несет. И просит прощения.

Я понимаю, конечно, что все это достаточно примитивная имитация безысходных детских переживаний. Но дело в том, что герой говорит, в смысле не «что» — содержание, а «что» — процесс. Он и здесь может, даже должен, просто обязан, играть, найдя соответствующую форму преподнесения текста. Это действительно трудно, так как он все время должен помнить и уделять основное внимание тому, что внутри его, к чему, я уже говорил об этом, он должен прислушиваться, то замирая, делая паузу, которая вроде бы нелогична, судя по тексту, то просто по инерции продолжая произносить слова, даже с выражением, даже, неожиданно, с особенным выражением, а сам в это время (что непонятно как, но совершенно очевидно для зрителей) отсутствуя, то есть присутствуя где-то в глубине себя.

Теперь о зрителях. В чем можно на них рассчитывать и чего опасаться. Кино должно вечно доказывать, что оно кино, а не жизнь. Театр — что он жизнь, а не театр. Даже когда театр решается доказывать, что он театр, а не жизнь, так это потому, что так, ему кажется, легче доказать, что он нечто самостоятельно живое, равное и сопричастное жизни. Аналогичное театру происходит со стихом, а кино — с прозой. Все это, конечно, если отбросить, закрыть глаза на ужасающие обвинения графа Толстого. Нам же ничего не надо доказывать. Как будет — так и будет. Как поймут — так и поймут. Как не поймут — так и поймут. Ведь, если вспомнить Августина, то ничего и не произошло: прошлое — прошло, будущее — не пришло, а настоящее — что настоящее? Где оно? Этот вывод, конечно, больше подошел бы к концу всей этой штуки. Я его еще повторю.

И в это самое время в маленькую светлую прорезь окна начинает что-то проталкиваться, протискиваться, пропихиваться. Сначала непонятно, что это. Непонятно ни зрителю, ни герою. Только зритель ничего не понимает, а герой все понимает, не понимает только, почему здесь и в этот момент. Он понимает, что в окно протискивается тот старый ночной (а, может не старый, а вечный) ужас.

Вот и зритель, с содроганием, понимает, видит нечто чудовищное. Он видит человека, если не человека, то нечто настолько антропоморфное, гуманоидное, что от человека не отличить, но такого несоразмерно, вернее, несуразно огромного размера, что герой рядом смотрится скорее одномасштабным с кроваткой и стульчиком, чем с ним. Чудовище помещается в суженном конце раструба только согнувшись, загораживая дневное окно с таким приятным человеческим светом, так что все теперь освещается желтым жалостным светом рамповых ламп. Чудовище настолько непропорционально с задним планом, что внутренняя сила перспективы выталкивает его вперед, на авансцену, даже куда-то дальше — в зрительный зал. И волосы встают дыбом, потому что воображение берет это, вытолкнутое внутренней силой перспективы внаружу, чудовище и, не уменьшая его, а все, следуя привычке глаза при перенесении дальних предметов на ближний план, увеличивая его и увеличивая, переносит в зал, где каждый заранее уже чувствует себя раздавленным. И сила его надвигания втискивает всех в кресла и лишает голоса.

Чудовище осторожно поднимает героя с постельки и начинает медленно душить. Герой кричит, вернее, видно, что он хочет кричать, но ничего не слышно. И, наконец, у него прорывается голос. Он кричит, и его крик переходит в невыносимый, не только душу, нo и ушные перепонки раздирающий, крик репродуктора. И зал тоже, не выдерживая, прорывается в вопль.

Встает вопрос: вправе ли мы подвергать зрителя такому ужасу? Но вправе ли мы и скрывать подобный ужас? Наша беда, что мы много знаем, но не познаем живущего в этом ужаса. А что дает знание этого ужаса? Ничего. К несчастью, оно самодовлеюще. В этом надо признаться. И я признаюсь.

Снова начинает работать компрессор, опять поднимается шелест лоскутов нашитой ткани. Только теперь поток нагнетается внаружу, из окна, и героя выносит в переднюю зону нашего действа, то есть в будущее. В чудовище — наоборот. Оно медленно втягивается в окно, вглубь. Видимо, оно инопородно, иноприродно нам, так сказать, отрицательное равновесное дополнение к нашему бытию.

Герой же, перескочив в переднюю зону, оказывается вдруг на катафалке, который медленно вырастает из люка. Он поднимается на довольно большую высоту, и герой лежит где-то вверху, достаточно плоский по сравнению с огромной массой поднявшегося катафалка. Появляется почетный караул и духовой оркестр. По покачиванию музыкантов видно, что они играют, но музыки не слышно. Наконец, в репродукторе негромко возникают звуки скорбной мелодии. Скорее всего, — это Чайковский, так как его музыка теснее всего связана в нашем гражданском сознании с невосполнимыми утратами. Я не утверждаю, что мой герой — утрата невосполнимая

(у меня же самого полно других, мне не менее дорогих героев), но в данном случае его обособленное положение на сцене делает его, в некотором роде, равным этой, ему не принадлежащей, содержательности музыки. Если в чьем-либо гражданском сознании все вышесказанное не увязывается с музыкой Чайковского, то он волен заменить ее на любую другую, увязывающуюся.

Из зала начинают подниматься на сцену люди. Нескончаемой вереницей. Они идут медленно мимо катафалка, отдавая последнюю дань своему и моему герою. Их много, почти половина зала, может, и весь зал. Все это происходит при потушенных софитах и некоем странном, страшном, ослепительном свете, рвущемся из окна в конце раструба. Свет направлен над самыми головами зрителей, и когда кто-нибудь пытается приподняться, чтобы получше разглядеть, что же все-таки происходит на сцене, то он почти испепелен этим безжалостным светом.

Ему отвечает голос в репродукторе. Голос может произносить стихи патетически, а может и иронически, может и еще с какой-нибудь оправданной интонацией, важно, чтобы она диалогически, а может, даже, если актеры смогут к этому времени проникнуться идеей Бахтина, полифонически соотносилась с интонацией героя, которая, несомненно, трагическая. В данном случае репродуктор произносит все с иронической интонацией. И под конец уточню, что стихи, произносимые в этом месте, были написаны самим же автором годом раньше и входили в состав цикла под названием «На смерть маршала», или «Памяти маршала» — сейчас уж точно не помню.

Надо сказать, что вся эта сцена действует успокаивающе на зрителей, после жуткой сумятицы предыдущих. Странно, но это действительно так. Действительно, похороны, особенно торжественные, успокаивают, они как будто расширяют представление о жизни, продлевая ее за неподвижную телесность в прекрасную, чистую и благодарную словесность. Снимается все темное, непонятное и неожиданное. Все оказывается понятным и образованным по здешним понятиям и иерархическим членениям. Возвышенная прохлада проливается на зал, а на сцене постепенно усмиряется разящий свет из окна, исчезают люди, стихает музыка, катафалк начинает медленно опускаться назад к себе в люк.

И вот, когда катафалк почти уже ушел под землю, то есть под сцену, герой вдруг скатывается с него. В это же самое время стены раструба, пол и потолок его, как уди-уди, но только с жутким треском, скатываются вперед, исчезают, как шторки фотоаппарата. И тут открывается огромное, а может, и не огромное, но, кажется, что огромное, а на самом деле — не угадываемое ни в глубину, ни в ширину, темное и незнакомое пространство. Только еле-еле высветлено место, где полумечется на коленях герой. Он бросается то влево, а то вправо.

Тут к месту привести как раз то самое высказывание Августина, что, собственно, ничего и не произошло: прошлое — прошло, будущее — не прошло, а настоящее — что настоящее?

Теперь, когда объявляется на сцене это пространство, то зрительный зал перестает быть вечностью над временем, и наоборот — герой из какого-то высшего состояния, чем время и вечность, смотрит в зал. Зритель, как при опускании лифта, чувствует пропадание сердца, легкую тошноту и легкий же страх.

ГЕРОЙ Господи! Вот он я! Такой отдельный от всех! Неспутываемый ни с кем! Я, который не зритель в первом ряду и не зритель во втором ряду, и не в третьем, и не в четвертом! И не зритель ни в каком ряду! И не автор! В особенности не автор! Господи! Я, который только я! Как это Тебе объяснить! Они — это они, а я — отдельно! Я перед Тобой один, как ты передо мной! А они все вместе и перед Тобой, и передо мной! Есть Ты, я и они! Я не второе вместе с ними, а третье, отдельное! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я!

(Занавес начинает медленно, еле заметно закрываться.)

 

Революция

радиотрагедия для двух репродукторов

1979

Действующие лица:

1-Й РЕПРОДУКТОР — УКРЕПЛЕН СПРАВА

2-Й РЕПРОДУКТОР — УКРЕПЛЕН СЛЕВА

ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ

Сцена представляет собой большую площадь. Двумя огромными неумолчными потоками под слепящим майским солнцем по обеим сторонам Исторического музея вливаются людские потоки с лозунгами, на которых начертаны лозунги, и с портретами, на которых, понятно, как мы теперь видим, портреты. Вид демонстрации обычен и величествен, идет она в довольно узком для такого количества участников сценическом пространстве — промежутке между двумя рядами каменных строений. Да. Вот так. Таким образом, впереди идущим ничего иного не остается как неумолимо продвигаться вперед, топча позднюю осеннюю слякоть, постепенно сходить, сходить, сходить со сцены, так сказать, покидая действие, присыпанное чистым белым февральским снежком, освобождая место для мерно и спокойно надвигающимся сзади идущим. Да ладно.

Вот заговаривает 1-й репродуктор (который мы будем по-простому, как обычно мы в этих случаях и делаем, называть Первый, а 2-й репродуктор соответственно — Второй), установленный по правую сторону от нашего движения.

ПЕРВЫЙ Товарищи, держите равнение!

(держат равнение)

Товарищи, спокойнее! Продвигайтесь вперед!

(чего уж проще — спокойно продвигаются вперед)

Товарищи, выше лозунги!

(поднимают выше лозунги, а что, нельзя? — можно!)

В это время во 2-м репродукторе, который Второй, установленном слева по ходу всенародного движения, начинается какое-то непонятное до поры до времени словесное бурчание, квохчение и копошение. Ну, что же. Ну, что же. Ну, как говорится, что же.

ВТОРОЙ Бррр-кррр-хррр-кхммм-утррр-кхххх-нет!

ПЕРВЫЙ Да здравствуйте, товарищи!

(чего же проще — Да здравствует! — понятно)

ТОЛПА Урррррра!

ВТОРОЙ Бррр-кррр-хррр-кхххммм-ммм-нет-нетнет!

(понятно? непонятно? понятно?)

ПЕРВЫЙ Да здравствует, товарищи!

(понятно?)

ТОЛПА Ура! Ура! Ура!

(понятно-понятно!)

Итак, все это называется Революция. Ну, не совсем Революция. Ну, как бы революция. Как бы в смысле революция. Конечно, революция — название вполне условное. Да и какая, собственно, революция? Вы, собственно, сами приглядитесь, наклонитесь поближе, возьмите кого-нибудь в руки, повертите из стороны в сторону, ну, поднесите, поднесите поближе к глазкам нашим близоруким, ну? Ну, идет толпа. Ну, выходит на огромную прекрасную площадь. Ну, вытирает пот со лба под ярким ослепительным, сжигающим июльским солнцем. Скапливается, в смысле, накапливается в узком проходе между известными на весь мир каменными строениями. Ну и что? — нельзя? — можно! Это ж мы видели. — А, может, это революция в театре? — Да ты что! — А что? В смысле, не революция в театральном искусстве, а революция в изображении театра, а что тут особенного? Какая может быть революция в театральном искусстве — театр, зритель, актер! — Ну, а не может разве быть человек в его обыденной жизненной форме, как бы в форме обнажения этой обыденности в пределах высветляющего, выделяющего взгляда со стороны?! — Ну, это ладно, это слишком смутно. Это не отсюда. Продолжим. Ну, чуть больше актеров, или наоборот — чуть больше зрителей, или чуть меньше актеров и зрителей, а больше того, что называется театр; или чуть меньше театра! — куда уж меньше? — а ты слушай, чуть меньше театра, а чуть больше актеров и зрителей; если совсем мало актеров и в основном — театр и зрители; или больше там чего-то еще, может быть, и уж совсем неведомого, незнаемого, а меньше другого, уж которого и вовсе никак не обзовешь. — Меньше-то его меньше, а все страшно! — Уж, конечно, страшно! — Уж конечно! Одному некоему В.Э. не страшно, он и произносит: Все и всех убрать!! Убратттть! — Всех? Как это всех? — возражает некий К. С. Все и всеххх! — неумолим В.Э. — Как это всех! Как это всех?! — вертит по сторонам головой К.С. — Всех! — настаивает В.Э. — вот всех и убрали, и его и других, и других, и других. Ну, да ладно.

В общем, мы все-таки за традиционный театр. И вообще, за традицию и консерватизм. Вернее, не мы за него, а просто обнаруживается, что он один и есть, в том смысле, что это всегда есть, а не что-нибудь там другое. Так что про революцию — это не совсем уж так просто все, как могло бы поначалу показаться. Так что Революция — название условное. Просто на сцене — как бы театр, в театре — реальная площадь, а на площади — демонстранты наши. Так вот.

ПЕРВЫЙ Внимание, товарищи! Ровняйте ряды! Пропустите вперед правую колонну!

(хотят пропустить — а что?)

ВТОРОЙ Почему правую?

(прислушиваются)

ПЕРВЫЙ Пропустите вперед правую колонну, товарищи!

(хотят пропустить)

ВТОРОЙ Почему вперед?

(прислушиваются)

ПЕРВЫЙ Пропустите вперед правую колонну, товарищи!

(хотят, хотят, ведь вправду хотят пропустить)

ВТОРОЙ Почему пропустить?

(ведь действительно, почему? а? почему? я вас спрашиваю, почему? а? — вот то-то)

ПЕРВЫЙ Пропустите вперед правую колонну, товарищи! Почему затор? Товарищи!

ВТОРОЙ Товарищи!

ПЕРВЫЙ Товарищи!

ВТОРОЙ Товарищи!

На сцене возникает затор. Сцена небольшая, так что затору и возникнуть-то ничего не стоит. Просто раз плюнуть возникнуть. Как например: Ты что? — А ты! — Я-то ничего, а ты?! — Проходи, проходи! — Я тебе сейчас пройду! — Ой, женщине отдавили! — Что отдавили? — Это самое! — Так это мужчине! — Сам мужчина! — Я-то мужчина, а ты! — Я сейчас тебе покажу мужчину! — Покажи, покажи! — но тут подбегают милиционеры, растаскивают, растаскивают, уводят, уводят. Но это здесь. А там, чуть в стороне, за Историческим музеем, за ГУМом, за Раменками, Балашихой, Калининым, Ростовом, Кавказом, Тихим океаном, за столпами Геркулесовыми, за бездной Маракотовой, за пучиной безумной, немеряной, необъятной — там все спокойно. Сияют в ночи огни телеграфа на улице Горького, ярко светит солнце над прозрачной и синей и непрозрачной водяной гладью, летит салют, временно закрыт проезд для транспорта, толпа гуляет, танцуют самбу и тарантеллу, веселятся группами и парами, мороженщицы продают мороженое, пиво, апельсиновый сок, сок агавы, в сельпо распроданы все вина и водки. На зданиях висят портреты — кто это? кто это? — а-а-а-а, ясно, ясно! — портреты Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Рублева, Белинского, Толстого, Шукшина, Драйзера, Достоевского, Шекспира, и др. А у нас на сцене — затор, но все продолжается своим чередом.

ПЕРВЫЙ Почему затор, товарищи?!

(действительно, почему? — ишь, почему, будто не знает!)

ВТОРОЙ Товарищи!

ПЕРВЫЙ Товарищи!

ВТОРОЙ Товарищи!

ПЕРВЫЙ Пушкин, товарищи!

ВТОРОЙ Нет, Пушкин, товарищи!

ПЕРВЫЙ Лермонтов, товарищи!

ВТОРОЙ Нет, Лермонтов, товарищи!

ПЕРВЫЙ Некрасов, Добролюбов, Чернышевский, товарищи!

ВТОРОЙ Карамзин, Хомяков, Соловьев, товарищи!

ПЕРВЫЙ Горький, Маяковский, Багрицкий, товарищи!

ВТОРОЙ Тютчев, Толстой, Достоевский, товарищи!

ПЕРВЫЙ Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, товарищи!

ВТОРОЙ Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Иоанн Кронштадтский, товарищи!

ПЕРВЫЙ Шолохов, э-э-э, товарищи!

ВТОРОЙ Розанов, Булгаков, Флоренский, товарищи!

ПЕРВЫЙ Э-э-э, Твардовский, товарищи!

ВТОРОЙ Ремизов, Платонов, Ахматова, товарищи!

ПЕРВЫЙ Э-э-э-кхрпрррк хх! (что-то в нем портится! — портится? — да, да, портится — удивительно! — ничего удивительного!) Гав… гов… ский… дер… ов… изм… щи!

ВТОРОЙ Александр Первый, Александр Второй, Александр Третий, товарищи!

У читателя, вернее, у зрителя, т. е. слушателя, да и у участника вполне правомерно может возникнуть, да и уже возник вопрос: а при чем тут имена? как при чем? — ну, при чем имена-то? — Да при чем тут имена? Делать что ли больше нечего? Вот так. Действие менее всего оказывается в пьесе действием. У нас ведь пьеса? А? Или что другое? Ах, все-таки пьеса! Ну, тогда ладно, ладно. Дело в том, что на те события, на которые в жизни отпускаются дни, месяцы, годы, столетия, ну, эоны, ну, кальпы, ну, вечности, в театре на них отпущено немногим более часа, а иногда (как в нашем случае) — и того меньше.

Да.

Театр — это, как я люблю говорить (и, видимо, справедливо) — не действие, а действо. А что можно возразить? — много чего! — ну, возражай! — да, ладно уж! — нет, ты возражай! — ладно, ладно уж! — нет, нет, ты возражай, возражай! — да уж ладно! — вот то-то и оно! Так вот. Имена в театре — некий экстракт, настойка, вернее, эссенция, как бы сконцентрированная на пределе нескольких букв (но, естественно, с огромным металитерационным пространством во все мыслимые стороны вокруг), сконцентрированные время и действие, или энергия. Можно возразить, да мы и сами можем возразить — ну, возражай, возражай! — да ладно уж! — возражай! возражай! — да ладно уж! нет, нет, ты возражай! то-то! — да-да сами можем возразить, что во многих недурных пьесах на сцену выходят вполне реальные представители вполне реальных действующих сил и классов под просто фамилиями Иванов и Петров. Но это уже философские драмы, пытающиеся определить границы этих номинаций (фамилий), а у нас — действо, изображающее событие и действие в кратчайшем промежутке, даже промежуточке. В жизни же, естественно, все наоборот — там много времени. Там Петров и Иванов — деятели, а Достоевский и Пушкин уже требуют определения, поскольку ни о какой концентрации времени и действия вопрос не стоит. В жизни, как мы можем убедиться — жизнь, а как же иначе? В театре, как мы обнаруживаем с непреложностью — театр. Так что любое слово в театре — Равноправие, Социализм, Народность, Революция, например — значит не совсем то, что он значит в жизни, вернее — совсем не то. Вы только присмотритесь, присмотритесь — Равнопраааавие! Социалииииизм! Нарооооодность! Революююция! — совсем, совсем другое! Даже страшно!

Так вот.

ВТОРОЙ Равноправие, товарищи!

ТОЛПА Ура!

ПЕРВЫЙ Социализм, товарищи!

ТОЛПА Ура!

ВТОРОЙ Православие, товарищи!

ТОЛПА Ура!

(они кричат: Ура!)

ПЕРВЫЙ Коммунизм, товарищи!

ТОЛПА Ура!

(они еще кричат: Ураааа! — Господи!)

ВТОРОЙ Народность, товарищи!

ТОЛПА Народность!

ПЕРВЫЙ Интернационализм, товарищи!

ТОЛПА Интернационализм!

ВТОРОЙ Свобода, товарищи!

ТОЛПА Свобода!

ПЕРВЫЙ Социализм, коммунизм, интернационализм, товарищи!

ТОЛПА Социализм, коммунизм, интернационализм!

ВТОРОЙ Равноправие, православие, народность, товарищи!

ТОЛПА Равноправие, православие, народность!

ПЕРВЫЙ Сувана Фуми! Фуми Насована, товарищи!

ТОЛПА Сувана Фуми! Фуми Насована!

Сувана Фуми! Фуми Насована!

Сувана Фуми! Фуми Насована!

Сувана Фуми! Фуми Насована!

ВТОРОЙ Элои! Элои! Лама савахфани, товарищи!

ТОЛПА Лама савахфани!

Лама савахфани!

Лама савахфани!

Лама савахфани!

ПЕРВЫЙ Това…

ТОЛПА Лама савахфани!

Лама савахфани!

ВТОРОЙ Свобода, товарищи!

Свобода, лама савахфани!

Свобода, лама савахфани!

Свобода, лама савахфани!

Вот они кричат: Свобода! Свобода! Какая свобода? Где свобода? Почему свобода? — как почему свобода? — ну, почему, почему и какая свобода! — как какая свобода? — ну где, где свобода? — как где свобода? — Ведь это же я все выдумал! Я! Я! Я взял и выдумал! — он выдумал! — да я выдумал! — он, видите ли, выдумал! — да, да, я, я выдумал! — ну, конечно, никто не мог, а он взял и выдумал! — я, я! я! выдумал! я! Захочу и выкину это слово, захочу — переменю на «несвобода». Захочу, еще что-нибудь такое выкину! Вот и выходит, что никакой такой свободы и в помине нет. Но это только снизу, с точки зрения человека. А сверху, с точки зрения Бога — она есть, она неистребима, она ни с чем таким не связана, чтобы ее этим чем-нибудь таким опутать, или чтобы она прилипла к этому чему-нибудь такому липкому, и ее можно было бы под шумок с этим чем-нибудь таким, поддавшимся охвату, объятию, и выкинуть. Да. Это ужасно! Вот я написал все это, вроде бы всех повязал по рукам и ногам, вроде бы везде, куда ни кинь взгляд — везде я! — вот, вот везде ты! — я и говорю: везде я! — вот-вот! — да, да везде я! И что же?

А они в это же самое время проживают это все без меня! Это же ужасно! Уму непостижимо! Даже если я все перепишу, переиначу — опять-таки, все это, мной написанное-переписанное, переиначенное, проживут ведь гады! сволочи! бляди! проживут без меня! Даже и не вспомнят! — и не вспомним! — вот, вот, гады! — и не вспомним! и не вспомним! — вот! воооот! воооот! — а вот и не вспомним! кого-нибудь вспомним, а тебя не вспомним! — гааааааадыыыы! Ну, да ладно. Есть некий феномен их проживания, куда я не втискиваюсь при всем своем желании и всей авторской мощи, вроде бы беспредельной. Даже если я их всех уничтожу мировой катастрофой, атомной бомбой, всемирным потопом, ужасом неописуемым, бездной жуткой, пером своим могучим — все одно, они умрут из-за меня, но не мной. Нет, проще было бы для душевного спокойствия вообще не производить их на свет сценический. Но и в этом случае сама возможность их возникновения и проживания — это уже их Свобода! Нет! Нет! Ничего нет! Ну просто ничего нет! Белый простой лист бумаги! И его, и его нет! Даже меня нет! Нет! Нет! Нет ничего! Ничего! Ничего! — ясно, ясно! — да нет же, нет ничего! — ну, успокойся, успокойся, понятно, понятно! — да нет же! нет же! ничего, ничего! Ничего! нет! нет! нет! — да понятно, понятно! — да нет же! нет, нет ничего! ничеееего! ничеееегооооо! ничего! Но и здесь, и здесь как корень из иррационального числа, существует возможность! Да! Да, возможность, возможность существует! Но самое ужасное, что когда нет даже этого «ничего», все равно остается возможность, которая и есть начальная точка свободы, с которой не совладать. Но даже если с ней и совладать, прежде ведь нужна возможность совладать с ней, а эта возможность, эта возможность… Да, это — возможность. Так пусть они кричат: Свобода! Свобода! Они думают, что это — Свобода, а это — возможность.

Так вот.

ВТОРОЙ Свобода, товарищи!

ТОЛПА Свобода!

ВТОРОЙ Свобода! Свобода, товарищи!

ТОЛПА Свобода! Свобода!

ПЕРВЫЙ Свобода! Свобода! Свобода, товарищи!

ТОЛПА Свобода! Свобода! Свобода!

ВТОРОЙ Свобода! Свобода! Свобода! Свобода, товарищи!

ТОЛПА Свобода! Свобода! Свобода!

Свобода! Свобода! Свобода!

Эй!

ВТОРОЙ Товарищи!

ТОЛПА Свобода! Эй! эй! Свобода! эй, бей!

ВТОРОЙ Эй, товарищи!

ТОЛПА Эй, эй, эй, бей, эй, бей-бей-эй!

Толпа чувствует воодушевление и раскованность. Раскованность необыкновенную. И воодушевление. Становится тесно, весело и жарко. Воодушевление ведь. Люди сбрасывают шапки и расстегивают шубы на 30-градусном морозе. Энтузиазм нарастает. Нарастает раскованность и воодушевление. Первые энтузиасты, вначале да и не энтузиасты, а просто раскованные и воодушевленные. Они просто оживлены. Они попихивают друг друга локтями и приплясывают, чуть посмеиваясь. Они шутливо попихивая друг друга, сдвигаются к столбу, где наверху укреплен Первый, который растерянно покрикивает: Кххрр… това… крррххр. Толпа воодушевляется, разыгрывается и разогревается. Передовые, ближние к столбу, несмотря на крещенский мороз скидывают шубы — а что, нельзя? — нельзя! — как это нельзя? можно! — они скидывают шубы и как-то нехотя и смущенно что ли под понуждающие и ободряющие выкрики начинают медленно карабкаться на столб. Первый слегка бледнеет и выкрикивает: Братцы! Братцы! — Ободренные криками снизу и смятением Первого, взобравшиеся пытаются схватить его, он отбрыкивается ногами, кого-то больно задевает, тот громко вскрикивает. Потом удается зацепить его за ноги, стаскивают вниз, некоторое время волокут по снегу в неопределенном направлении. С него сдирают пальто. Пальто так себе — пальто и пальто. Ближние к нему бьют его по лицу, по рукам, по ногам, по телу. Дальние пытаются дотянуться и ударить, кто не может дотянуться, по случаю бьет того, до кого может дотянуться, тот отвечает, попутно возникают потасовки, люди свиваются в клубки и вихри, сопровождающие основной, главный, где бьют Первого. Вот видно со Спасской башни, как стаскивают с него костюм или что-то вроде этого, и он остается во всем голубом, нежном, небесном и беззащитном. Вот видно с ГУМа, с Исторического музея, с вершин московских, как с него срывают куски этого голубого, а с этим голубым отрывают и какие-то неровные, рваные куски чего-то сочащегося красным. Он вскрикивает: Брат… цы… ццццц — что-то темнеет, темнеет — Брррр… ццццц! цццц! — чернеет, чернеет даже в глазах чернеет, ужасно! Вспышки какие-то в глазах яркие, вспышки и круги. Боль как будто исчезает. Да, да, исчезает, исчезает. Исчезает. Как будто тепло даже, тепло и гул вокруг какой-то, птицы какие-то, улетают и щебечут, и тихо. Братцы, братцы, хорошо-то как! Хорошо! И спать! Спать-спать-спать! Спать! и спать, и спать, и спать! И спать-спать-спать! и спатьспатьспать! И тут вроде бы женские лица какие-то. Нет, нет, ангелы поют: Иди! Иди! Иииидииии сюююдааа! Ииииидииии сюююдааааа! Иииидуууу! Ииииидууу! — Садись вот здесь, садись поудобнее. Вот попить тебе, вот поесть!

Отдохни и послушай нас! — Слушаю, слушаю! — Как звать-то тебя? — А Дмитрием, Дмитрием Александровичем! — Понятно, понятно, Дмитрий Александрович! — Да, да, Дмитрий Александрович! — Ну, понятно. Отдыхай вот, умаялся бедненький! Отдыхай, отдыхай!

Но тут врываются какие-то черные с протянутыми руками, шумят, колотят друг друга. У ангелов лица суровеют.

АНГЕЛЫ Это! Это! И это!

ДЬЯВОЛЫ Нет, это! Это! И это!

АНГЕЛЫ Нет, Нет, это! Это! И это!

ДЬЯВОЛЫ Нет, нет, нет!

АНГЕЛЫ Да! Да! Да!

И шум, шум, крики, крики! С трудом открывает глаза и в последний раз видит серые склонившиеся над ним как рой мух, шевелящиеся в разных направлениях лица. Аааа… ааааа — бормочет он и уходит в себя. Уходит. Уходит, совсем уходит.

А если взглянуть сверху, то как будто точками все усеяно, вплоть до правой черной беспредельной воды, и до левой черной беспредельной воды, а посередке, как бы на пятачке подмороженном — какие-то точечки бурые, да всякие прочие, и прочие, и прочие.

Да.

Так вот.

Толпа смыкается и уже не слышно, что там. Кончено. Кончено. Чего уж тут. Толпа возбуждена, но уже остатно, т. е. остывает уже. Устали. Устали. Дышат. Дышат. Стоят. Стоят. Смотрят.

ВТОРОЙ Товарищи!

ТОЛПА Свобода! (но тяжело, тяжело, тяжко так дыша)

ВТОРОЙ Товарищи!

ТОЛПА Свобода! (вяловато, вяловато, без убежденности)

ВТОРОЙ Товарищи! Свобода есть свобода!

ТОЛПА Да!

ВТОРОЙ Товарищи! Победа есть победа!

ТОЛПА Да.

ВТОРОЙ Товарищи! Свобода есть свобода, но и порядок тоже!

ТОЛПА Ура!

ВТОРОЙ Товарищи! Мы призываем вас!

Как уже упоминалось, как ясно и без всякого нашего напоминания, как ясно, потому что ясно, так как всегда так оно и есть и это ясно — сцена представляет собой такой узкий-узкий проход между двумя рядами каменных строений, где неумолимо движется людской поток с портретами, лозунгами и транспарантами, и задние, новые и не ведающие, подпирают нынешних и узнавших, участников и заводил, теснят, теснят, теснят их к краю, к краю, к Василию Блаженному, к Москве-реке, к Гудзону, к Рубикону, к Лете, к водам черным и немеряным, да и вовсе сталкивают с помоста. И уже те, новые и не ведающие, уже сами участники и заводилы, идут залитым ярким майским солнцем по июльско-августовско-январским камням каменной площади. Хотя, конечно, сверху, с высоты, с высот неведомых камни от людских голов и не отличить, да и от всего людского тоже — не отличить. И, значит, идут по залитым ярким осенним солнцем по всему этому. Идут, идут. Идут. Да.

ВТОРОЙ Товарищи! Мы призываем!

ТОЛПА Ура!

ВТОРОЙ Товарищи! Приказываем!

ТОЛПА Ура!

ВТОРОЙ Товарищи! Внимание! Подравнять ряды!

Пропустите вперед левую колонну! Ну, товарищи! Господа! посторонитесь, посторонитесь! Сохраняйте порядок! Пропустите вперед левую колонну! Хорошо, хорошо! Подравняйтесь. Пропустите вперед вторую левую колонну! Очень хорошо! Товарищи! Товарищи! Господа! Товарищи!

На этих словах и заканчивается. Заканчивается. Но театр, как я люблю говорить, начинается с определенного места. Так и у нас все заканчивается раздевалкой и одевалкой.

Да.

Вот.

Да.

 

Черный пес, или путь в высшее общество

трагедия-буфф

1980–е

Действующие лица:

ЧЕРНЫЙ ПЕС — ОН ЖЕ КЛАВДИЙ — ОН ЖЕ НАПОЛЕОН

ДОН КИХОТ — ГАМЛЕТ — АНДРЕЙ БОЛКОНСКИЙ

ШЕКСПИР — ТОЛСТОЙ

НЕЗНАКОМКА — ЛАЭРТ — НЕЙ

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ ЛОШАДИ НЕЗНАКОМКИ — МУЖИК — МЮРАТ

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ ЛОШАДИ КИХОТА — 1-Й ПАРЕНЬ — 1-Й МОГИЛЬЩИК

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ ЛОШАДИ КИХОТА — 2-Й ПАРЕНЬ — 2-Й МОГИЛЬЩИК

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ ЛОШАДИ НЕЗНАКОМКИ — ЧЕЛОВЕК — НОГИ ПОД ПОКРЫВАЛОМ

(Черный пес один на сцене. Держится довольно странно, словно что-то задумал)

ПЕС Вот-вот-вот-вот-вот!

Пожалуй, что пора.

В игре ни капельки нет риска,

Пока она игра,

Пока игра,

Игра.

Игра, игра, игра, игра.

А вот для автора ириска.

Пожалуй, что пора.

(Сбоку на лошади выезжает Дон Кихот. Он немного гарцует вдоль сцены. Он прям, воинственен.)

КИХОТ (псу) Это и есть та часовня, где я, то есть мне назначила рандеву прекрасная незнакомка.

ПЕС Она самая, в смысле часовня, да и в смысле незнакомка тоже.

КИХОТ Что-то напоминает мне твой выговор нерусский.

ПЕС Хи-хи-хи.

КИХОТ Дай, пощекочу-ка я тебя копьишком…

ПЕС Хи-хи-хи.

(Въезжает Незнакомка. Она достаточно прекрасна. Она тоже пряма.)

НЕЗНАКОМКА Ах, извините, благородный рыцарь. Мой конь захромал на…

КОНЬ (задняя часть) Гы-гы. Левую заднюю. Чирий вскочил.

КИХОТ (вскидываясь) Здесь кто-то говорил?

НЕЗНАКОМКА Ну, если только мой пес умеет говорить. А он у меня много разного умеет. А? Иди сюда, мой коварный. (Пес ластится.) Вот так.

ПЕС Хи-хи-хи.

КИХОТ Сударыня, вы хотели сообщить мне какую-то страшную тайну, и я поклялся, то есть дал клятву перед небом, перед Богом…

ПЕС Ах, ах, ах!

КИХОТ Но, мне кажется, я догадываюсь, что за страшная тайна тяготеет над вами, прекрасная незнакомка! Это черный пес, сударыня. Это подлое существо, мадам…

(Пес кидается и кусает коня Дон Кихота. Задняя часть коня выпрямляется. Дон Кихот падает со страшным жестяным шумом, доспехи его рассыпаются на кусочки.)

КИХОТ У-у-ух!

ДАМА А-а-ах!

КТО-ТО Э-э-эх!

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ КОНЯ Кто это кусается, кто это кусается? Едри его мать! Зубы выдеру!

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ (тоже выпрямляется) А куда тебя укусили?

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ (задирая ногу) Во. В колено.

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ Нет, значит, не я. Я не могу так низко. Радикулит, знаешь ли. Вчера пробовал песком, так он, подлый, всю холку

(нагибается и показывает, что, когда он изображал коня, крестец был холкой. Потом, чувствуя боль, хватается за поясницу) ой, ой! Так он, подлый песок, всю холку сжег.

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ Какое мне дело до твоей холки! Меня укусили.

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ Блоха может.

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ Во пасть-то какая! Зубы по обе стороны коленки.

(Оба рассматривают укус и покачивают головами.)

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ Ну и блохи!

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ Кто тут начальник! Никто не говорил, что кусать будут.

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ А как это предупредишь? Может, у него талант.

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ Кто главный! Э-э-э. Да часы еще сперли.

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ Какие?

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ Карманные. Золотые.

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ Так уж и золотые.

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ Золотые.

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ Так уж и золотые.

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ Золотые.

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ Так уж и золотые.

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ Зо… (Входит Шекспир.) Во, главный. Эй, нас не предупреждали, что коня должны кусать.

ШЕКСПИР Какого коня? (Смотрит в бумагу.) У меня никакого коня нет.

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ Так это что? — коль у него в бумаге нет, так всякий кусай, сколько влезет.

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ Да, а у меня еще…

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ Нет коня, а чего на сцену лезешь?

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ …часы украли. Кто заплатит?

ШЕКСПИР Ну, что, милицию что ли сюда вызывать?

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ Подожди, может завалились куда. Потом найдутся.

(Подъезжает Незнакомка.)

НЕЗНАКОМКА Послушайте…

ШЕКСПИР (замечая ее) И этой дамы у меня нет

НЕЗНАКОМКА Послушайте. Я насчет часов. Мне кажется, что мой пес.

(Пес кидается и кусает лошадь Незнакомки. Лошадь кричит, распрямляется. Незнакомка высоко подлетает, падает и выскакивает из платья.)

ШЕКСПИР М-да.

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ М-да.

ЗАДНЯЯ ЧАСТЬ А где тут была девушка? Она что-то про мои часы слыхала.

ШЕКСПИР Нет никаких девушек. Есть я. Значит, будет все.

ПЕРЕДНЯЯ ЧАСТЬ А мы, кроме лошади, ничего не умеем.

ШЕКСПИР Это несложно. Это у всех в крови. Сейчас я вам ее пущу, и у вас все будет получаться.

(Кихот и Незнакомка лежат. Пес и Задняя часть лошади Незнакомки (теперь это Мужик) идут на авансцену. На заднем плане Шекспир с остальными репетирует какую-то пьесу, по всей видимости — это «Гамлет». С этого момента передняя часть лошади Кихота — 2-й парень, задняя часть — 1-й парень, Передняя часть лошади Незнакомки — Человек.)

ПЕС Здорово я тебя укусил?

МУЖИК Гы.

ПЕС Хи-хи-хи. А ты неплохой малый.

МУЖИК Гы-гы.

ПЕС Хи-хи-хи.

МУЖИК Гы-гы-гы.

ПЕС Хи-хи-хи-хи. Я ведь тебя небольно укусил? Небольно, небольно, небольно?

МУЖИК А?

ПЕС Хи-хи-хи. Небольно?

МУЖИК Гы-гы.

ПЕС На тебе за это. Часики. Карманные. Красивые? Красивые? Красивые?

МУЖИК Чего?

ПЕС Ну, за то, что укусил.

МУЖИК Гы.

ПЕС Хи-хи-хи. Это ничего, что я тебя укусил.

МУЖИК Гы-гы.

ПЕС Хи-хи-хи. Что?

МУЖИК А меня никто и не кусал.

ПЕС Хи-хи-хи.

МУЖИК Я был задом.

ПЕС Каким задом?

МУЖИК У лошади. Задом у лошади.

ПЕС Хи-хи-хи.

МУЖИК Гы-гы.

ПЕС хи-хи-хи-хи-хи.

МУЖИК Гы-гы-гы. А часики-то стоят.

ПЕС А у меня всегда стоят.

МУЖИК Гы. Неужто твои?

ПЕС Хи-хи-хи. А ты забавный.

МУЖИК Да и ты ничего, сообразительный… пес.

ПЕС Хи-хи-хи.

МУЖИК Гы.

ПЕС Ты мне нравишься. И эта… была сначала такой же, эта моя, эта моя, моя…

МУЖИК Дамочка?

ПЕС Хи-хи. Ну, да. А потом — хи-хи-хи…

МУЖИК Гы-гы.

ПЕС …потом ее что-то заело. Вишь, с лыцарем рандеву назначила.

МУЖИК Чего?

ПЕС Ну, встречу.

МУЖИК А… Гы-гы.

ПЕС Хи-хи-хи. Ты и вправду ничего, парень неплохой. С этим-то посложнее…

ШЕКСПИР (к лежащим Кихоту и незнакомке) Вставайте. Начинать надо. От старого-то отлежались?

(Кихот — он теперь Гамлет, и Незнакомка — он теперь Лаэрт, встают, отряхиваются и подходят к группе в глубине сцены.)

ПЕС …которые там разные…

МУЖИК А? Что?

ПЕС …разные, разные вопросы…

ШЕКСПИР Быть или не быть — вот в чем вопрос…

ГАМЛЕТ А при чем тут я?

ПЕС …задают. Не дай бог — быть или не быть…

ШЕКСПИР Да это ты и должен говорить.

МУЖИК А чего тут непонятного?

ГАМЛЕТ Я это должен?

ПЕС Ну, затем начнется — что благородней…

МУЖИК Чего?

ШЕКСПИР Затем ты говоришь: что благородней, сердцем покориться, иль ополчась на море тьмы… Кажется, там так.

ГАМЛЕТ Но почему все я?

ПЕС Потом будут ополчаться на море тьмы. Хи-хи.

МУЖИК Чего?

ПЕС Ополчаться, ополчаться, ополчаться.

МУЖИК Чего?

ШЕКСПИР Значит, тебе все понятно?

ПЕС Ополчаться.

МУЖИК Чего? Что это такое?

ГАМЛЕТ Куда уж яснее.

ПЕС Слово такое.

МУЖИК А-а-а. Гы-гы.

ПЕС Хи-хи-хи.

МУЖИК Эка же ты гнида, червь земляной.

ШЕКСПИР Кто сказал: червь земляной?

МУЖИК Я.

ШЕКСПИР Иди сюда. Будешь говорить это.

(С этого момента Мужик — Полоний.)

ПОЛОНИЙ Кому?

ШЕКСПИР Кто подвернется. Слово верное. Только без крика. Не руби воздух, как иные, руками наподобие мельницы. Толку мало. Скажи тихо, но чтоб каждого передернуло.

ПОЛОНИЙ Это можно.

ПЕС Может и мне найдется какое применение в цивилизованном обществе? А? А?

ШЕКСПИР (оглядывая его) Ну, что ж. Как насчет Клавдия? Роль бессловесная, но значительная.

ПЕС Подходит, подходит.

ШЕКСПИР (Гамлету) Значит, ты должен убить этого. (Указывает на Лаэрта.)

ГАМЛЕТ Зачем?

ШЕКСПИР (хватается за голову) У-уф! Битый час объясняю. Это вытекает из всего хода пиесы. Дело ведь происходит в замке, в этой, как ее…

КЛАВДИЙ В Германии, в Германии…

ШЕКСПИР …в Германии. Герой урожден благородным этим, как его…

КЛАВДИЙ …ученым…

ШЕКСПИР …ученым. Но тут убивают…

КЛАВДИЙ …веру в познание…

ШЕКСПИР Какое познание?

КЛАВДИЙ В нем.

ШЕКСПИР В нем? В ком в нем? Ведь там дух какой-то является.

КЛАВДИЙ Ну да, злой дух.

ШЕКСПИР Так вот, является дух и требует…

КЛАВДИЙ …подписки…

ШЕКСПИР …подписки…

ПОЛОНИЙ На газеты. Гы-гы.

КЛАВДИЙ Заткнись! Значит, дух…

ШЕКСПИР Какие газеты?

КЛАВДИЙ Он шутит. И потом, значит…

ШЕКСПИР Что это такое, газеты?

ПОЛОНИЙ Это…

КЛАВДИЙ Молчи! (Кладет руку ему на шею. Шекспиру.) Так, значит там была еще…

ШЕКСПИР И там была еще эта, как ее…

КЛАВДИЙ …девушка…

ШЕКСПИР Ну да. Она еще умерла невинной и…

КЛАВДИЙ …и родила от него дочь.

ШЕКСПИР Ну, да. А родственники…

КЛАВДИЙ …брат, брат, брат…

ШЕКСПИР …точно. Возвращается…

КЛАВДИЙ …издалека…

ШЕКСПИР …издалека и хочет драться. И они…

КЛАВДИЙ …дерутся.

ШЕКСПИР (Гамлету) Вот ты и должен убить его.

ГАМЛЕТ Ну, почему я должен убивать.

ШЕКСПИР Ладно. Я пошел. Меня люди ждут. Сами тут разбирайтесь.

(Уходит.)

КЛАВДИЙ (Гамлету.) Послушай, ну, убей. Что тебе стоит.

ГАМЛЕТ Не могу.

ЧЕЛОВЕК Да брось, Вась, убей. Раньше кончим.

КЛАВДИЙ Ведь это так просто. (Берет шпагу.)

Просто, просто, просто, просто. Посмотри — с одного конца она такая тяжелая, так ладно сидит в руке. А с другого — такая легкая! Так порхает, словно просит: поиграй со мной, приласкай меня, а другим концом я сама приласкаюсь! Убитый даже боли не чувствует, только удивление — словно какая заморская стрекоза присела на грудь и обронила красное крылышко. А?

ГАМЛЕТ Оставь меня, острослов.

КЛАВДИЙ А что? Дело простое. Главное не смотри.

Пощекотал и отвернулся. Дело наживное. Потом и ножом сможешь. А коль пойдет и голыми руками, голыми руками, голыми руками…

ГАМЛЕТ Отойди от меня!

КЛАВДИЙ Ну, послушай. Это просто. (Полонию.) Эй, покажи ему.

ПОЛОНИЙ Гы-гы. (Отдает 1-му парню часы, которые он все время держал зажатыми в руке.) На, подержи. (Тот берет. Полоний заголяет пузо, прижимает от Клавдия шпагу двумя руками за лезвие, втыкает себе в живот. Падает.)

1 ПАРЕНЬ (все время дергает Полония за рукав, но тот не реагирует) Э-э. Это ж мои часы. Это ты украл?

КЛАВДИЙ (пытаясь остановить Полония, но поздно) Постой, ты что. Я ж просто. Вот уж истинно — заставь…

1 ПАРЕНЬ (к Клавдию) Это он украл мои часы.

КЛАВДИЙ (некоторое время молча смотрит на Полония) Хи-хи-хи. Нет, это некрасиво. надо быстрее. Главное, чтобы оружие в руке…

1 ПАРЕНЬ Это он украл мои часы, и испортил — они стоят.

(Хватает Клавдия за рукав. Клавдий отталкивает его.)

КЛАВДИЙ …было свободно, чтобы было ощущение…

1 ПАРЕНЬ Стоят ведь, а только утром бегали, как зайцы. (Трясет часы, снова хватает Клавдия за рукав, тот снова отталкивает его.)

КЛАВДИЙ …что это оно само все делает. Как какой-то веселый независимый зверек. А ты тут ни при чем.

ГАМЛЕТ За что вы меня все мучаете?!

1 ПАРЕНЬ Это он украл.

КЛАВДИЙ Все дело в быстроте. Смотри. Он и не заметит и боли не почувствует. (Резко поворачивается и закалывает стоящего за ним человека.) На, попробуй.

ЛАЭРТ Гамлет, берегись. Он и меня подговаривал.

ГАМЛЕТ (пятясь) Уйди!

1 ПАРЕНЬ Видишь это… Они стоят.

КЛАВДИЙ (разъяряясь) Стоят, стоят, стоят, стоят, стоят! (Бросается на него со шпагой.)

1 ПАРЕНЬ (отскакивая) Нет, я, кроме лошади, ничего не умею.

КЛАВДИЙ (сдерживаясь и притворно улыбаясь, Гамлету)

Это ж просто, черт возьми. Ну, попробуй. Разве я непонятно объяснил? Никогда не слыл за бесталанного учителя. На, посмотри еще разок. Гоп!

(Прыжком подскакивает к ничего не ожидавшему Лаэрту, прокалывает его насквозь, причем свободной рукой прижимает его к себе.) Ах, ты мой родной! Дитя неразумное! (Отталкивает его. Лаэрт падает. КЛАВДИЙ бежит к Гамлету.)

КЛАВДИЙ Видишь. Ну, умоляю тебя. Хочешь на колени встану?

(Становится на колени и на коленях же гоняется за обезумевшим Гамлетом.) Молю: убей, убей, убей, убей! Ну, хочешь, меня убей. Ну! (Протягивает ему шпагу, держа ее за кончик лезвия.) А-а-а-а-а! Че-е-е-рт!

(Клавдий вскакивает, забрасывает шпагу, бросается к Гамлету, валит его и начинает душить. Гамлет почти не сопротивляется.)

КЛАВДИЙ Убей, убей, убей!!

(Встает, смотрит на неподвижного Гамлета, затем на свои руки, затем снова на Гамлета, затем кругом, затем хмыкает.)

Автора, автора, автора (как: доктора!)

(Выбегают двое парней.)

ПАРНИ Автора! (как: доктора!)

(Из-за кулис появляется Толстой. Клавдий и парни, меняя позы и интонации.)

КЛАВДИЙ И ПАРНИ Автора! Автора! (Как на премьере. Чуть наклоняются и хлопают в ладоши.)

ТОЛСТОЙ Ну, что тут у вас, ребятушки, происходит.

Эка трупов навалили. Ровно поленница. Худые-то какие, как картонные. Вас бы подкормить, да в одежонку какую поприличнее обрядить… — ну, мы это сообразим.

КЛАВДИЙ А…

ТОЛСТОЙ Все, все будет.

ПАРНИ А мы ничего, кроме лошади, не умеем.

ТОЛСТОЙ И лошадь будет. Лошадь — это хорошо. Пойдемте, ребятушки.

(Все уходят, кроме двух парней. Парни выходят на авансцену, вынимают бутылку и закуску в тряпочке. Разливают водку, разворачивают закуску.)

1 ПАРЕНЬ Выпьем, что ли?

2 ПАРЕНЬ Выпьем.

1 ПАРЕНЬ Споем, что ли?

2 ПАРЕНЬ Споем. (Берет гитару. Поют..)

2 ПАРЕНЬ Хорошая песня. Только вот никак не могу понять, о чем она.

1 ПАРЕНЬ Чего тут понимать.

2 ПАРЕНЬ И вправду.

1 ПАРЕНЬ Федь, а Федь, у Машки кто родился?

2 ПАРЕНЬ Сын — 3700.

1 ПАРЕНЬ Не-е-е. Мальчики меньше весят. Значит девка.

2 ПАРЕНЬ Говорят тебе, сын.

1 ПАРЕНЬ Нет. Мне врач объяснил — не бывает.

2 ПАРЕНЬ Какой врач?

1 ПАРЕНЬ Который их, баб, лечит. Патолог, что ли.

2 ПАРЕНЬ Не патолог, а ампутолог.

1 ПАРЕНЬ Я говорю тебе, патолог.

2 ПАРЕНЬ Нет. Мне зять сказал. Он знает.

1 ПАРЕНЬ Какой зять?

2 ПАРЕНЬ Муж сестры.

1 ПАРЕНЬ Так это деверь.

2 ПАРЕНЬ Сам ты деверь. Какой еще такой деверь?

1 ПАРЕНЬ Какой-какой. Вот когда ты замуж выйдешь…

2 ПАРЕНЬ Не, я не хочу.

1 ПАРЕНЬ Хочешь. Все хотят. Я тоже говорил так. Вот Колька рыжий…

2 ПАРЕНЬ Да какой же он рыжий?

1 ПАРЕНЬ А какой?

2 ПАРЕНЬ Каштановый.

1 ПАРЕНЬ Ты видел когда-нибудь каштаны-то?

2 ПАРЕНЬ Ну, видел, в Ленинграде.

1 ПАРЕНЬ В каком Ленинграде?! Они в Харькове растут.

2 ПАРЕНЬ Устал я с тобой разговаривать. Давай еще споем.

(Берет гитару. Поют то же самое. В это время появляется Толстой с остальными участниками. Пока двое негромко поют, они разговаривают на заднем плане. Теперь: Клавдий — Наполеон, Гамлет — Андрей Болконский, Лаэрт — Ней, Полоний— Мюрат.)

ТОЛСТОЙ (Наполеону) Ты будешь…

НАПОЛЕОН Этим? (Принимает характерную позу Наполеона.)

1 ПАРЕНЬ (кончив петь, 2 парень еще поет)

Федь, а часы-то стоят.

ТОЛСТОЙ Да. Только его, как ты сам понимаешь, нет.

НАПОЛЕОН А кем же я буду.

2 ПАРЕНЬ (кончив петь, 1 парень в это время поет) Стоят, говоришь?

ТОЛСТОЙ Да нет, он есть. Я не в том смысле. Он есть, как ты, как я…

НАПОЛЕОН Так кем же я буду?

1 ПАРЕНЬ (2 парень в это время поет) Что с ними делать, а? Трясу, трясу — никакого толка.

ТОЛСТОЙ Наполеона, Наполеона. (Мюрату.) Ты теперь Мюрат.

(Нею.) Ты теперь Ней, становись здесь.

2 ПАРЕНЬ (1 парень в это время поет) Подожди, может отлежатся. И так бывает.

ТОЛСТОЙ (Болконскому) Идем, я тебя уложу. Ты не бойся, мягко будет. Идем, идем.

(Кладет его на плоскую лежанку и накрывает белой тканью.)

Ну, вот. А сам в сторонке посижу. Умаялся что-то. (Наполеон сразу же начинает ходить взад-вперед. Ней и Мюрат до конца действия стоят на месте и все время чуть покачиваются.)

2 ПАРЕНЬ (кончив играть) Хватит. Давай доделаем и по домам.

(Толстой замечает их.)

ТОЛСТОЙ А вы ребятки…

2 ПАРЕНЬ Мы только лошадь умеем.

ТОЛСТОЙ Вы идите, идите по своим делам. Не мешайте.

1 ПАРЕНЬ А как же лошадь.

ТОЛСТОЙ Идите, ребятки, идите.

2 ПАРЕНЬ Лошадь-то обещал.

ТОЛСТОЙ (неожиданно разъяряясь) Идите, я вам сказал. Ну!

1 ПАРЕНЬ Ты на нас не нукай. Без тебя живы.

2 ПАРЕНЬ Идем, ну его, бешеный какой-то старикашка. То ходит смирненький, а то в бутылку лезет.

1 ПАРЕНЬ Идем докопаем и по домам.

(Берут лопаты и идут к месту, где уже насыпано немного земли. Это около Болконского. Начинают копать.)

НАПОЛЕОН

(останавливаясь около Болконского, смотрит, долго молчит)

Упал со знаменем. Может просто споткнулся, а потом его пуля и взяла. О, знамя-то может и споткнулся. Вон какое тяжелое. А?

(Обходит Болконского.)

Герой, герой, герой! Ненавидеть меня дело легкое. Он меня не любил, а сразу, видишь ли, возненавидел. Да только потому, что у него было уже кому кричать «ура!», в ладошки хлопать, кидать кивер вверх… Противно. Ведь ненавидел-то потому, что равнял с какой-то мелочью, которую любил. А скольких он убил? Ней!

(Поворачивается и быстрым шагом подходит к Нею.)

Ведь он убивал?

НЕЙ Он солдат, сир.

НАПОЛЕОН Но он убивал с радостью!

МЮРАТ Он солдат, сир.

НАПОЛЕОН Он ненавидел меня.

НЕЙ Нет, сир, он просто солдат.

НАПОЛЕОН Что значит: просто, просто, просто! А я не солдат?!

НЕЙ Нет, сир.

МЮРАТ Да, сир.

НАПОЛЕОН Кто он?

МЮРАТ Он…

НЕЙ Какой-то русский.

МЮРАТ Сир, он поднимается

(Все действие Болконский поднимается вверх горизонтально на своем лежаке. Парни теперь — могильщики.)

1 МОГИЛЬЩИК Давай скорее, а то улетит. Кто за улетевшего платить будет.

2 МОГИЛЬЩИК Это еще ничего. А то во вчерашней пиесе одну хоронили, в веночке, так еле успели. Подпрыгивали, чтоб достать.

НАПОЛЕОН Что с ним?

2 МОГИЛЬЩИК Что, что. Не видишь, что ли. Улетает.

НАПОЛЕОН (Мюрату) Кто эти люди. Почему они так позволяют себе разговаривать со мной?

МЮРАТ Это…

НЕЙ Оставьте их, сир. Они из другой истории.

НАПОЛЕОН Посмотрите, он же мне по колено.

2 МОГИЛЬЩИК Хе-хе. Слышь — из другой истории. Как бы не пришлось и тебе, приятель, рядышком ямку копать.

1 МОГИЛЬЩИК Вот этой вот лопаткой.

НЕЙ Оставьте их, сир.

НАПОЛЕОН (к Толстому, который сидит в сторонке на чурбаке)

Старик, кто это?

ТОЛСТОЙ Кто? Это? Это Андрей Болконский,

Болконский Андрей. Не слыхали? У него еще роман с Наташей Ростовой был. Совсем девочка. Знаете? Так вот, а она возьми да и заведи эти — куры, нет — муры, нет — шуры, а — шуры-муры с Курагиным, братом Элен Безуховой. Она по мужу Безухова. Ее муж, Пьер…

НАПОЛЕОН Хватит, хватит, хватит, старик.

НЕЙ Сир, он все поднимается. Может, уйдем?

НАПОЛЕОН Нет. Вот и лицо его можно разглядеть хорошенько.

Гладкое, ни одной морщины. Молодой, а скорее всего — это уже работа смерти. Глаза запали. Ничего не видят, а может видят…

2 МОГИЛЬЩИК Вот во вчерашней пиесе бабоньку хоронили

в веночке. Так на что две ямы копать? Положили бы и этого к ней. И ему приятней и нам полегче. А? Хе-хе-хе. А то тыкай лопатами в эти доски.

(Стучит лопатой о сцену.)

1 МОГИЛЬЩИК Нельзя так говорить о смерти. Неприлично.

Это здесь ты баба или мужик, а там: — Подсудимый! — Да, гражданин следователь. — Вот. Смерть вещь выдающаяся.

2 МОГИЛЬЩИК Вам дающаяся.

НАПОЛЕОН (неожиданно остро реагирует на эту реплику) Мне?!

1 МОГИЛЬЩИК Да хоть и вам. А что?

НЕЙ Сир, они из другой истории.

НАПОЛЕОН (Толстому) Старик, а эти люди, эти люди, кто они?

ТОЛСТОЙ Кто их знает. Посторонние какие-то. Может, родственники чьи.

2 МОГИЛЬЩИК Мы всейные родственники.

НАПОЛЕОН Он уже по грудь. По грудь.

Скоро и лица не увидишь. Лоб чуть вперед подался — фантазер, да и губы мягки. Только что — вот подбородок хороший. А скулы острые — нервный. Скоро лица уж и не увидишь. Одни складки, да эта маленькая ручка. (К могильщикам.) Послушайте…

НЕЙ Сир, они же из другой истории.

НАПОЛЕОН (вспылив) Какой, какой, какой другой?! Все мы из другой истории! Спросить что ли не могу.

2 МОГИЛЬЩИК Спрашивайте, спрашивайте, уважаемый.

НАПОЛЕОН Что с ним.

2 МОГИЛЬЩИК Поднимается.

НАПОЛЕОН Куда?

2 МОГИЛЬЩИК Не куда, а как

НАПОЛЕОН Как это как?

2 МОГИЛЬЩИК Как на дрожжах.

2 МОГИЛЬЩИК Да, дух тяжел. Недалеко уйдет. Можно не спешить.

НАПОЛЕОН А как вы думаете, он убивал… убивал только по необходимости?

1 МОГИЛЬЩИК Да как же, сударь, человек сам по себе может отличить — по необходимости или нет. Для него все выходит по необходимости.

НАПОЛЕОН А вы, значит, каждому ямку и готовите.

1 МОГИЛЬЩИК А что делать? Такой уж у нас удел.

НАПОЛЕОН Выгодный.

2 МОГИЛЬЩИК Ягодный.

НАПОЛЕОН Какой ягодный?

2 МОГИЛЬЩИК Вы сказали «вы-годный», я и ответил «я-годный».

НЕЙ Сир, я же предупреждал вас, что они из другой истории.

НАПОЛЕОН Ах, Ней, Ней, Ней, Ней! Если бы ты знал, из какой я истории!

МЮРАТ Сир, он уже по плечо.

НАПОЛЕОН А мне какое дело! Пусть он себе лежит, бежит, летит. А я-то тут причем? Я-то!

(Бегает взад-вперед.)

1 МОГИЛЬЩИК Послушай, Федь, видишь того, справа. Стоит, качается. Не признаешь его морды? Это он, кажется, у меня часы-то спер. Подожди меня, я сейчас, посмотрю.

2 МОГИЛЬЩИК Брось. Часы у тебя?

1 МОГИЛЬЩИК У меня.

2 МОГИЛЬЩИК Ходят?

1 МОГИЛЬЩИК Нет.

2 МОГИЛЬЩИК Ну и ладно. Ошибся может человек. Может у него часы на твои похожи, а ты его недоверием оскорблять!

1 МОГИЛЬЩИК А все-таки, Федь, смахивает на того.

2 МОГИЛЬЩИК Копай лучше.

НАПОЛЕОН (к Толстому) Эй, старик.

ТОЛСТОЙ Что?

НАПОЛЕОН Почему он у тебя поднимается?

ТОЛСТОЙ Куда это поднимается?

НАПОЛЕОН Вверх, вверх!

ТОЛСТОЙ Тебе кажется, родимый. Куда я его положил, там он и лежит, а потом только он в Москву попадет, там опять с Наташей Ростовой…

НАПОЛЕОН Хватит, хватит, старик! Заткнись! Хватит! Замолчи!

МЮРАТ Сир, он уже высоко.

НЕЙ Сир, может быть уйдем.

НАПОЛЕОН Ах, Ней, Ней! Куда же я уйду! Ты подумал? Куда, куда, куда, куда?

2 МОГИЛЬЩИК Тише приятель. Всех мертвецов разбудишь. Вон, один уже тащится.

ТОЛСТОЙ (подходя к Наполеону) Что это вы так переживаете. Представьте, ведь вы играете…

НАПОЛЕОН (отталкивает Толстого, тот далеко отлетает и падает) Уйди, старик! Уйди! Мне душно!

2 МОГИЛЬЩИК А голова не кружится?

МЮРАТ Сир, он очень высоко.

НЕЙ Сир, он над головой.

1 МОГИЛЬЩИК Вишь, Федь, как мы заболтались. Он медленно, медленно, а уйдет.

(В это время, когда Болконский поднялся на высоту человеческого роста, из-под свисающего покрывала видны чьи-то голые ноги.)

НАПОЛЕОН Вот! Вот! Вот-вот-вот! Вот! Вот! Вот-вот-вот!

(Бросается на пол, кусает эти ноги и вместе с Болконским с грохотом проваливаются в яму. Могильщики еле успевают отскочить к краю ямы. Сидят. Молчат. Толстой из глубины сцены в удивлении вытягивает шею, пытаясь рассмотреть, что там произошло.)

(Долгое молчание.)

1 МОГИЛЬЩИК М-да.

2 МОГИЛЬЩИК М-да.

(Молчание.)

1 МОГИЛЬЩИК А платить кто будет?

(Молчание.) Я узнал его. Этот, который ходил здесь в треуголке туда-сюда. Это он кусался и часы спер.

2 МОГИЛЬЩИК А чего раньше молчал.

1 МОГИЛЬЩИК Раньше все разобрать не мог. А когда он мимо меня просвистел туда, я и узнал?

(Молчание.)

2 МОГИЛЬЩИК Теперь-то уж что. Нога болит?

1 МОГИЛЬЩИК (проверяет колено) Нет вроде.

2 МОГИЛЬЩИК Часы вернул?

1 МОГИЛЬЩИК Ага.

2 МОГИЛЬЩИК Ходят?

1 МОГИЛЬЩИК (слушает часы) Ходят. Как странно. Только что стояли. А теперь пошли. Все цифры почему-то стерлись, а стрелки бегают, да как резво.

2 МОГИЛЬЩИК Видишь — не болит, отдал, ходят… Значит, честный был человек. Чего тебе еще надо? Вот кто платить будет — другой вопрос.

1 МОГИЛЬЩИК Может, те, в мундирах.

2 МОГИЛЬЩИК Не похоже что-то. Ишь, стоят, качаются, как деревья.

1 МОГИЛЬЩИК А вот здесь где-то старикашка шлялся. Ведь он все придумал, он их и угробил. Пусть платит.

2 МОГИЛЬЩИК Нет, он говорил, что у него все живы. Это они сами, без его позволения.

(Молчание.)

1 МОГИЛЬЩИК М-да.

2 МОГИЛЬЩИК М-да.

(Долгое молчание.)

НЕЙ Это было страш… странное время.

МЮРАТ (патетически, поставленным голосом) Потомки будут завидовать нам, что мы жили в это трудное, яростное и прекрасное время!!!

1 МОГИЛЬЩИК Что верно, то верно. А денежки-то плакали. И время ушло.

2 МОГИЛЬЩИК Устало.

1 МОГИЛЬЩИК Что? Что устало?

2 МОГИЛЬЩИК Как что? Ты говоришь «у-шло», я говорю «у-стало».

КОНЕЦ