На границе ускользающего детства
2003
Помню, как в детстве мама принесла мне достаточно уродливого плюшевого Мишку, сразу же ставшего моим любимцем и последующие 10 лет. Да и поныне. Помню, как постепенно стал он уменьшаться в размере и относительно, по сравнению со мной, выраставшим и мужавшим, и абсолютно, теряя свою опилочную плоть. Помню, как безудержно разрыдался я, когда, вытаскивая его из-за дивана, я рывком оторвал ему лапу. Хотя, нет, нет, это плакал Сашка Егоров, мой сосед по коммунальной квартире. Сквозь тонкие стены, разделявшие наши соседние комнаты, я услыхал его громкие всхлипывания, постучал в дверь, вошел и увидел его с одноногим Мишкой в руках. Это был его Мишка. Или, скорее, другого моего соседа по квартире – Толи Мудрика. Точно уж и не припомню. Но я не столь забывчив, чтобы не помнить, как я зашел в его комнату в отсутствие всех ее обитателей, взял Мишку, с неимоверным усилием оторвал ему ногу и бросился бежать. И был пойман. И был бит. Но и опять-таки, опять-таки, я не столь забывчив, чтобы запамятовать, что это сам Толя Мудрик был бит родителями. Или Сашка Егоров? Или они не были моими соседями…? А моим единственным достоянием в ту пору военного детства был огромный, неуклюжий деревянный автомобиль, сколоченный отцом прямо на моих глазах. Вот это, вроде бы, я точно помню. Вроде бы точно.
Впрочем, проблема достоверности детских воспоминаний, как и сновидений, не столько в их реальности (зачастую они имплантированы в нашу память чужими рассказами), сколько в постоянных попытках описать их, схватить, завладеть ими. И убедить в этом всех. Прежде всего, самих себя. Убедить себя перед лицом посторонних.
То есть проблема в схватывании детства, все время находящегося на грани ускользания. Вернее, скользящего по этой границе. Не исчезающего, мерцающего, но так и не ухватываемого грубыми взрослыми руками в своей окончательной убедительной наличности.
Там, где оторвалимишке лапу
1991
Предуведомление
Степень и возраст поэтической зрелости определяется тем моментом, когда, обращаясь к детским стихам, поэт способен не изменить своей поэтике, но только подтвердить ее, как бы все предыдущее время воспаряя ввысь и вверх, моментным движением вернувшись к тому, что именуемо истоками, обнаруживает это же самое как данность, не обремененную необходимостью своего мгновенного локального обнаружения, но лишь боковыми, мягкими, плюшевыми замирающими усилиями ретро-младенца в его омни-перманентном нерефлектируемом мерцании в пределах точки отсчета и местом окончательной, еще им и не мыслимой, но уже не им самим предумысленной точки неминуемой прописки, при обращении вокруг оси эйдосной симметрии, совпадающей, буквально налагающейся на первую.
Матросочка
1993
Предуведомление
Это только кажется, что она, матросочка – нечто белое, нежное, но внешне облегающее, прикасающееся и также легко отнимаемая и даже уничтожаемая. Нет, если даже и в стихах даже этого сборника легко пишется: И я собрал ее как кожу и бросил зверю! – это только так говорится. На самом же деле, она восходит изнутри. Вернее, она, конечно же, сходит свыше, но неясная и всеобщая, и только вочеловеченная, вернее, вопроточеловеченная, она уже всплывает вверх в качестве снятой и чистой человечности и возвращается нам в качестве нас самих, но во всеобщем значении. И вот тут уже нам и является следующая иллюзия, дабы потрафить нашей слабой самостоятельности, что мы уже сами совлекаем ее с себя или, наоборот, водружаем ее поверх себя – и это есть жизнь в ее щемительной драматургической полноте и напряженности.
Детские стихи
1997
Предуведомление
В последнее время в детских книжечках твердится: смотри, как весело! а ну-ка, пошути зло! ударь кого-нибудь! пни ногой, он споткнется, ударится головой о пень, тот расколется и зажмет голову, из нее высунется синий язык, из ушей жидкость польется, мозги разные полезут, а ты пой: тру-лю-лю! тре-ле-ле! или: чайник, начальник – учальник – фучальник – чучальник – ты же бездумный весельчак, игрун! для тебя, так сказать, живое ощущение языка важнее живого ощущения жизни!
Нет! и еще раз – нет! Когда я пишу детские стихи, я предполагаю, что мой читатель умный, честный, сострадающий и рассуждающий. И я радуюсь этому.
Хорошо бы вот так и все оружие-вооружение – танки, пулеметы, пушки, ружья, автоматы, самолеты, подводные лодки, ракеты, пистолеты и сабли и все прочее – тоже просверлило бы где-нибудь свои дырочки, только чтобы не портить при этом озоновый слой планеты, да и улетело бы ко всем чертям! насовсем!
Может быть, под видом живых существ о себе рассказываюткакие-нибудь злаки и растения, которые обычно солдаты в походах употребляют в пищуА может, как раз наоборот – это действительно живые существа, а под видом солдат действуют какие-либо духи, которые едят не буквально людей, а условно, тем самым обучая таинствам и жизни
Увечное дитя
2004
Предуведомление
Детство само по себе связано с некой фундаментальной ущербностью – вырастать в совсем другой организм. Во взрослого. Почти забывая о себе как о некоем другом запредельном существовании. Недаром в средние века говаривали, что следующим по мизерабельности состоянием после животных и женщин является детство. Дети.
В нашем сборнике эта тотальная ущемленность эксплицирована, сублимирована в какую-то одну спасительную недостаточность, болезненность, спасающую все остальное детское существование как значительное и причастное миру больших проблем и переживаний.
* * *
А вот бледный мальчик в постели из окна последнего этажа следит детишек, играющих далеко внизу, но с дерева срывается стая ворон и загораживает собой детишек
* * *
А вот мальчик из глубокого подвала слышит крики пробегающих мимо на речку детишек, хочет сам им что-то крикнуть вослед – но только грохот ведра, задетого чьей-то неосторожной ногой и летящего с металлическим звоном по ступенькам вниз
* * *
А вот мальчик лежа на полу темной комнаты в щелочку приоткрытой двери видит полоску света и изредка пересекающие ее тени пробегающих фигурок, но тянет сквозняком, и дверь захлопывается
* * *
Вот детишки расселись перед яркими телевизорами, и только мальчик унесен и вовсе уж в другие края, ничего не чувствуя остывающим телом под леденящим ветром
* * *
Доносится смех детей из соседнего театра, но мальчик не обращает на него никакого внимания, даже и не слышит, лежа прямехонько и спокойно на дне тихого зеленоватого пруда
* * *
А вот все спят, и только мальчик, сжигаемый жаром высокой температуры, мечется среди неухватываемых видений людей, зверей, ангелов и игрушек