Монстры

Пригов Дмитрий Александрович

Дитя и смерть

 

 

Дитя и смерть

(пятый сборник)

1998

Предуведомление

Вот вы говорите, что это ужас что! Дитя, мол, и Смерть – это же ужас! В смысле, настойчиво и бесцеремонно писать про это. Ну, во-первых, нельзя не принять во внимание инерции стабилизирующегося персонального жанра-проекта под названием «Дитя и Смерть». Для формирования своего организма он требует некой достаточности материала, количества, мяса. Это, несомненно, одна из причин внешне кажущейся назойливой настойчивости и постоянства. Ну, конечно, следом следует вопрос: А вообще зачем это? Почему не Дитя и Жизнь, или Смерть и Победа над Смертью? Ну, что же, это тоже неплохо для следующих проектов, если достанет времени жизни. А вообще-то, вы говорите про меня, а вот недавно одна молодая особа лет 24 – 25-ти, не моргнув глазом, не назвав это никаким там проектом, или жанром, а просто рассказывая как жизненную историю, причем достаточно ее веселившую, или хотя бы развлекшую неожиданным и интересным поворотом событий, который небезынтересно было бы поведать и некоторым прочим, рассказывала. Заметим, однако, что девица была литературных склонностей и к этому времени уже завершила написание своего первого романа о замогильной переписке некой русской девицы и некоего наследника славной крови, традиций и духа немецкой, кстати и нацистской тоже, семьи. Так вот, она рассказывала. В высоких горах, она не помнила каких, но помнила, что в пределах бывшего Советского Союза, потерпел аварию небольшой самолет. Выжило несколько мужчин и женщин с двумя дитятями. Мужчины ушли, как сказали, искать жилье и людей, ушли в пургу, обещали вернуться, но, естественно, не вернулись. В этом месте опытная рассказчица бросила на меня многозначительный взгляд. Я был один мужчина в кругу слушателей. Мать оставшись стала сильно голодать. Сначала она съела одногоребенка, потом другого. На мой вопрос, сварила ли она их или поджарила, серьезная собеседница заметила, что у женщины не было огня. Впрочем, добавила она, детишки были уже мертвыми в момент их поедания матерью, что делает ситуацию более близкой пониманию обыденного человека, либо человека среди обыденного бытового окружения. Причем, добавила молодая литераторша, съедать надо было достаточно быстро по наступлении смерти. Ну, это понятно, сказала она без подробных пояснений. Но для наглядности добавила историю, рассказанную ей каким-то бывалым бойцом Второй мировой. Во время какого-то стремительного отступления рассказчик, рассказывая нашей рассказчице, заметил группу узбеков, копошившихся у небольшого костерка. Когда он приблизился, то увидел, что они освежевав только что павшую лошадь, поджаривали ломтики на огне. Не дожидаясь его вопроса, они отвечали на ломаном русском: Она умер, упал. Бистро надо!

А вы говорите: Дитя! Смерть! Какие тут дитя и смерть! Я потом вам расскажу истории и почище

                 Дитя на улице Берлина                  Стоит в последний день войны                  И Гитлер некой тенью длинной                  Месмерической                  К нему с подветрной стороны                  Подходит с неземным фугасом:                  На – говорит – глуши людей! Дитя вдруг отвечает басом                  Ему:                  Я угадал тебя, злодей!                  Ты – моя Смерть
                 Лихая сотня казаков                  Рубает вышедших рабочих                  На площади, промежду прочих                  Тут вдруг дитя – Ты кто таков? —                  Я вышел просто посмотреть! —                  Смотри, смотри, а вот и Смерть                  Твоя                  Тоже вышла посмотреть!                  Видишь? —                  Теперь вижу! – отвечает дитя
                 Дитя уже совсем не ест                  Немного пьет, глядит в окошко                  И серую там видит кошку                  Она, наверное, и есть —                  Думает дитя —                  Предсказанная мне намедни                  Живая Смерть! – но кошка медлит                  Почему-то
                 Среди финансового краха                  Стоит оставлено дитя                  Вокруг деньгами шелестя                  Обесцененными                  Все носятся, тоски и страха                  Исполненные                  В своих безумиях одних                  И нету Смерти среди них                  Для дитя
                 А ты, небесное дитя                  Ужель и ты подвластно Смерти?                  Оно снижается летя                  И говорит:                  А вы измерьте                  Всю силу ее страшной власти! —                  Нет, то не в нашей слабой власти!                  Тогда и не задавайте ненужных вопросов
                 Дитя на бревнышке сидит                  Возле дома                  С какой-то девушкой прелестной                  Беззубая старуха местная                  Проходит мимо и глядит                  Смеется: Вот я – Твоя Смерть! —                  Дитя ей отвечает: Нет!                  Вот Смерть моя! —                  И прислоняется головой к девушке
                 Вот малое совсем дитя                  А сигареточку вертя                  Затягивается, вздыхает                  Закашливается и тут                  Внезапно падает, везут                  В больницу местную, вскрывают                  А там глазенками блестя                  Смерть этого самого дитя                  Сидит
                 Дитя уже ко сну склоняется                  Головкой слабою склоняется                  К подушке белой и большой                  Она шепчет ему: Решай                  Милый!                  Я – Твоя Смерть! —                  А оно уже не слышит
                 Дитя невинное идет                  За ним сопя спешит насильник                  А после то дитя найдут                  Уже недвижное и синее                  В парке                  Изнасилованное                  Вы говорите: Это – Смерть                  За ним пришла! – так что ж, не сметь                  Теперь                  И слова возмущения высказать?
                 Выписывается из больницы                  Тяжело болевшее дитя                  Родители уже кряхтя                  Старенькие                  Пришли, друг другу смотрят в лица                  Не узнают                  Родители в смятенье спрашивают:                  А наше где дитя? – Ах, ваше-то                  За ним месяц уже как назад приходила                  Смерть!                  А вы что, не знали? —                  Молчат
                 Дитя посмертно навещает                  Свой дом, родителей своих                  Они не видят, оно же их                  Частично видит и решает:                  Зачем их попусту смущать                  Вернусь обратно, а то Смерть                  Отпустила меня совсем ненадолго
                 Дитя спешит из жизни ветхой                  В обетованную скорее                  С плакатами, с цветущей веткой                  С родителями – и в Корее                  Северной                  Все происходит, но – вниманье!                  Смерть из толпы вдруг вынимает                  Его одного                  Единственного                  Избранного
                 Дитя еще совсем невинное                  В своей кроваточке лежит                  Но воздух некой страстью дивной                  Вокруг него уже дрожит                  Как тонкая живая нить                  Но вот сгущается – и Смерть                  Выволакивается оттуда
                 Дитя по лесу поспешает                  А из котомочки притом                  Хлебные крошки просыпает                  Он на дорожку, чтоб потом                  След в след ему Смерть, словно птица                  Пришла, чтоб ей не заблудиться                  Крошечки склевывая
                 Дитя к картине «Иван Грозный                  Своего сына убивает»                  Подходит близко, замирает                  Пугается, хочет бежать, но поздно!                  Поздно!                  И вот уже в крови лежит                  И Грозный царь над ним дрожит                  Всем телом                  И шепчет: Я – Смерть Твоя!
                 Какой-то день неясный, мшистый                  Играет местная труба                  К власти вчера пришли фашисты                  Дитя с утра идет туда                  Где собралися гимны петь                  Подходит, а в сторонке Смерть                  Стоит                  Дожидается
                 Какое мерзкое дитя                  Что б от него да не избавиться                  Все носится оря-свистя                  Что подойти к нему и справиться                  С ним никому и не суметь                  Из нас, но есть на свете Смерть                  Есть                  И на него
                 Дождь целый день, сырая осень                  Дитя в стремительной машине                  Внезапно лопается шина                  Машину яростно заносит                  В нее врезается другая —                  Там белая и не моргая                  Смерть Его —                  Дитя —                  Видит
                 Дитя живет, словно кузнечик                  На травке гибкой полевой                  С такой кудрявой головой                  От безрассудной человечьей                  Жизни                  Сбежавший                  Чтоб жить неведомым, а глядь                  И здесь его находит смерть                  Его
                 Из дома все подряд выносят                  Все до последнего гвоздя                  Тут кто-то вдруг случайно спросит                  А вы не видели дитя? —                  Так тут все женщина одна                  Вам помогала! – Ах, она!                  Понятно!                  Это – верно, Смерть Его
                 Дитя бредет по Красной площади                  К нему выходит дядя Ленин                  Из мавзолея                  И говорит:                  Иди туда и на колени!                  Пред ней нишкни! – О, пощади!                  Дитя рыдает как медведь                  Но маленький – Иди, там Смерть                  Моя                  Ждет тебя                  Познакомиться! —                  Говорит Ленин
                 Среди печали и разрухи                  Страна своих родных детей                  Не ведает! среди затей                  Экономических чьи руки                  К дитя протянутся любя?                  Чей голос: Вот, я жду тебя! —                  Раздастся? —                  Одной, одной лишь Смерти                  Руки и голос
                 С презрительным недетским зреньем                  Дитя по улице бредет                  Вещичку некую найдет                  И долго смотрит с подозреньем                  На нее:                  Не ты, не ты ли – моя Смерть?                  Нет, не она! надо смотреть                  Чуть левее                  Там она стоит —                  Смерть твоя, дитя
                 Гроза бродила по поселку                  И в мелочи во все вникала                  Как будто бы кого искала                  И все не объясняла толком                  Кого                  Пока в сенях вдруг не наткнулась                  На дитя                  Тут же сразу обернулась                  Смертью Его —                  И правильно
                 По мичуринской дороге                  Ехал парень одноногий                  У него одна нога                  Да и та из творога                  Что за парень? – посмотреть                  Любо! – молодая Смерть                  Прямо загляделась на него
                 Дитя при солнечной погоде                  С девчатами на карогоде                  Поет, смеется: Трали-вали!                  А глядь, девчата и пропали                  Успел лишь только посмотреть                  Осмотреться                  Одна из них осталась – Смерть                  Его                  Стоит                  Улыбается

 

Дитя и смерть

(восьмой сборник)

1998

Предуведомление

Сразу же замечаются на пределе этого постоянные и даже, в какой-то мере, по первому взгляду, утомительные для любителей поэзии, повторяющиеся однообразные рифмы: смерть – смотреть, хотеть, иметь; и дитя – хотя, летя, вертя. При вообще-то небольшом пространстве информационной мобильности в стихе, съедаемом рифмами и насильственностью размера, трата его на однообразные рефрены кажутся невозможной роскошью, или простой тупостью и неумелостью, держащейся за однажды более-менее удачно найденный прием. Можно, кстати, припомнить и другие мои опусы с подобными же назойливостями, постоянно разбросанные по разным стихам рифмы: Россия – синее, силы; Русь – рысь; Германия – мания; Англия – ангелы. Очевидно, можно обнаружить и другие (даже наверняка). Однако же, имея привычку не к отысканию и нахождению обыденного и привычного и при ненахождении раздражаться инвективами и впадать в искреннее отчаяние, но пытливостью обнаружения причин подобного, особенно при его настойчивом проявлении в зоне, чреватой если не онтологическими истинностями, то способностью сотворять и утверждать квазионтологизмы, можно представить, что за этими рифмами стоят некие внутренние глубокие мотивы и закономерности, которые мгновенно и проявляются, когда минуя поверхностные, даже глубоко и истинно поэтические, слои, касаются их обнаженного дышащего влажно-поблескивающего, лишенного грубой кожи казуальных обстояний, тела.

                 Дитя который Новый год                  На этом свете празднует                  И в голову, порою, разные                  Приходят мысли в свой черед                  Приходят странные волнующие —                  И близящейся, неминующей                  Смерти                  Мысли                  Приходят в виде самой Смерти уже
                 Дитя обритое под ноль                  Сидит в какой-то бане местной                  Послевоенной                  Завшивевшее и одно                  Какое-то полууместное                  Здесь                  Что делать с ним? – совсем стравить                  До смерти? – а вот тут и Смерть                  Сама                  Подходит
                 Среди завалов и сугробов                  В невидном домике живет                  Дитя и с ним огромный кот                  Неразговорчивый, и оба                  Ждут, к кому первому придет                  Смерть расторопная – она                  Приходит, но на них одна                  Общая
                 Дитя само себе не радо                  Ну, прямо – чистый мазохист                  Себя на раскаленный лист                  Металлический                  Сажает, иль какому гаду                  Грудь подставляет под укус —                  Дитя, я прямо волокусь                  От тебя! —                  Взволнованным голосом шепчет Смерть
                 Кто это женщина такая                  Спокойная и молодая? —                  Все шепчутся между собой —                  В мантилье темно-голубой                  В саду дитятю обнимает?                  Присмотримся! ааа, понимаем —                  Это его Смерть
                 Дитя, само еще дитя,                  А родило себе дитя                  Чтоб заместителя иметь                  Когда за ним приходит Смерть                  Чтоб было ей не рассмотреть                  Хотя, конечно, уж как-нибудь рассмотрит
                 Ужас обычного дитя                  Когда несут топить котят                  Родившихся лишь – в унитаз                  Оно плетется посмотреть                  Но в ужасе расширив глаз                  Бросается наружу – Смерть                  Свою                  Оно                  Там                  Увидело
                 Из несознательной свиньи                  Свиное сало вырезают                  Она орет, дитя над ней                  Стоит, спокойно размышляет                  Что это не свинья орет                  Но Смерть его – она придет                  Завтра                  За ним
                 Дитя играет в дядю Ленина                  Бородкой острой обрастает                  И бреет лысину – не лень ему!                  Не лень! а тут и дядя Сталин                  Что прямо любо посмотреть                  На них троих – а тут и Смерть                  Четвертая
                 Дитя с дитятей под венец                  Идут обряженные чинно                  Благословляет их отец                  И мать, и местный благочинный                  И все остальные                  Так что ж осталось поиметь?                  Ах, да – но вот приходит Смерть                  И тоже благословляет
                 Дитя на кофточку тошнит                  Какой-то съеденной кашицей                  Оно испуганно глядит                  И видит, или только кажется                  Ему —                  Она подходит, приседает                  Пред ним и тихо подъедает                  Все                  Пока не доходит до самого дитя                  И оказывается, это – его Смерть