Монстры

Пригов Дмитрий Александрович

Монстры литературы и монстры истории

 

 

Царь белый царь красный и прочие цари

1985

Пришел Белый Царь к Царю Красному и говорит

Белый Царь: Давай, создадим энциклопедию жизни!

– Давай – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: Чтобы там было все – и жизнь, и смерть, и небеса, и леса, моря, горы, побережья, скалы и фьорды, деревья, растенья, цветы, ромашки, фасильки, одуванцики, грибы, ягоды, морошка, малина, земляника, черника, подберезовики, подосиновики, сыроежки, лисички, корешки разные

– Но и поганки, гриб мухомор, ягода волчья, ягода сучья, и крапива, и земля черная, и провали подземные, и воды подземные, и обвалы, и вулканы, и потоки селевые, и смерть – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: – Да, и смерть, и жизнь, и любовь, и ласки, и касания нежные руки легкой, и взоры радостные, и сердца восторг, и покой, и успокоение, и утешение, и смирение, и покаяние, понимание, мудрость, зрелость, великодушие, крылья легкие, кудри золотые, седины благородные и замыслы прекрасные разные.

– Но и глаза от мук в глазницы запавшие, глаза от слез красные, глаза с ястребиной стремительностью во взоре, и страсти безумные, и страсти роковые и губительные, сжигающие, руки от ярости в кулаки сжатые, рычание, мычание, слюны извержение, и безумие, безумие святое и несвятое, острие стальное в тела мягкие без упора вводимое, – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: Да, да, и сталь ликующая, медь матово поблескивающая, и золото горящее, и серебро, и камни драгоценные, алмазы, рубины, сапфиры, и полудрагоценные, яшма, малахит, янтарь, и фарфор, и инкрустация, и кость слоновая, и глина, песок, и вода, вино, хлеб, сахар, мясо, рыба, овощи, фрукты, бананы, апельсины, ананасы, мороженое, пирожные, торты, конфеты, молоко, сметана, кефир, ряженка, крыша кровельная, полы паркетные, стены крашеные: мебель резная, полированная, бумага белая, тонкая, чернила синие, красные, карандаши, краски, кисти, холст, мрамор, гранит, песчаник, бетон армированный, стекло прозрачное, машины, трактора, корабли, самолеты, ракеты, одежда меховая, льняная, синтетическая, обувь кожаная, сапоги, кроссовки, тапочки домашние, шнурки, завязки, платки, галстуки, чулки, носки, машинки печатные, телевизоры, радиоприемники, магнитофоны, холодильники, метро, автобусы, троллейбусы, трамваи, театры, кинотеатры, музеи, выставки, стадионы, книги, фильмы, картины разные

– Но и водка, коньяк, перец, лук, чеснок, самогон, брага, наркотики, гашиш, ЛСД, опиум, уколы, протоколы, наколки, порезы, обрезы, раны, журналы, списки, доклады, донесения, доносы, поносы, проказы, приказы, указы, наказы, воронки, решетки, гашетки, цепи, кандалы, ножи, ружья, танки, банки, пулеметы, огнеметы, самолеты, огонь, огонь пожирающий, раздирающий, обнимающий, потопы, вулканы, цунами, тайфуны, облигации, деньги, доллары, франки, банки, коррупция, проституция, амуниция, милиция, армия, флот, авиация, флаги, флеши, клещи, ощип, обхваты, захваты, разгромы, погромы, победы, поражения, раздражения, отступления, преступления, голод, болезни, эпидемии, катаклизмы, светопреставления, – отвечал ему Красный Царь

                 Вот, предположим, Белый Царь                  Вот, предположим, Красный                  Вот, предположим, Белый Царь                  Но он же и Царь Красный                  А вот Небесный, скажем, Царь —                  Ни белый и ни красный                  Вот, предположим, белый-красный                  Да вот еще не Царь                  Но скоро, скоро
                 На белой ночи нет лица                  Стенают белые березы                  Вот еду я как Белый Царь                  А следом красные стрекозы                  Летят, щекочутся проказно                  А вот уже я Царь, но Красный                  Ничего не помнящий
                 Вот Белый Царь кладет заветы:                  Все в мире – снег, его лица                  Покой! – а следом Красный Царь                  Опровергает те заветы:                  Все в мире кровь! – он говорит                  И с юга конницей летит                  А кровь-то чья? —                  Своя
                 Он белым лебедем летал                  И все земли не доставал                  Ногой                  Но поднатужился немножко                  И вытянул худую ножку                  И только лишь земли коснулся                  Она вдруг красной оказалась                  И сам он тут же оказался                  Безумно красным – а казалось                  Что вечно Белый
                 Вот Николай – он Белый Царь                  Распутин – он Царь Красный                  А Петр Первый – Белый Царь                  Но он же и Царь Красный                  А вот Небесный, скажем, Царь —                  Ни белый и ни красный                  А я вот белый, я вот красный                  Да вот еще не Царь                  Но скоро, скоро
                 Белый Царь – он белый, белый                  От небес до самых пят                  А и к нему приходишь смелый                  А и поворачиваешь назад                  А и не хочу так жить!                  А и пулю вот держи!                  Из сердца вынь да закуси                  Красненькую

Пришел Белый Царь к Царю Красному и говорит

Белый Царь: Кто ты есть, в какой точке основания бытия предположенного быть явленному во времени и пространстве искажающих положен ты от века, что не случайным сцеплением событий и следствий побочных самообразующихся видимостью глаза обманывающей соткался из воздуха?

– А энергией, по всем этим основаниям пространственно-расположенным и во времени раскрывающимся, без меня лишь безвольно-созерцательной схемой идеального инопространства возможного, не достигающего времен исполнения, положен я быть, растекаясь оживляя, – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: А в чем есть свидетельство нелукавое истинности точки отправления поползновений твоих, объявляющихся в дрожании и трепете, искривляющем кристаллические контуры бытия идеально предположенного?

– А в самой возможности бесстыдного вопрошания твоего из точки свершенного результата, по причине произведенности такового, тебя в некой срединной точке утверждающего, на отрезке значимом пути моего неведомого, – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: А где свидетельство правильности пути тобой избранного, концом своим неведомое глазу и сердцу имеющее?

– А в самом наличии моем неотменяемом и тем самым полагающем неизбывное наличие меня в сути моей объявленной и допущенной, дабы быть разрешенной именно таким образом, а не иным, что было бы возможно только при отсутствии моем, нам не данном и возможное предположение о том оставляющем быть в чистой возможности созерцания непродвинутого и реальность некапнутого, отсутствием меня для мира таким образом явленного обеспложенным

                 Вот Рейган – это Белый Царь                  А Брежнев – был Царь Красный                  А Миттеран – он Белый Царь                  Но он же и Царь Красный                  А вот Небесный, скажем, Царь —                  Ни белый и ни красный                  А я вот белый, я вот красный                  Да вот еще не Царь                  Но скоро, скоро
                 Пожарный почву прокопал                  До самого Китая                  На площади Тяньяньмыня                  Выходит – и упал                  Что, милый, на тебе лица                  Нет? что случилось, милый?                  Он весь дрожит: Там Желтый Царь                  Непостижимой силой                  Правит                  Нас в расчет не беря
                 Вот в Африке Черной проездом я был                  И Черную Африку там полюбил                  Какая ты черная! – я восклицал                  И Черный навстречу выходит мне Царь                  В постель меня черную Черный ведет                  И черным по белому телу ведет                  Пальцем

Белый Царь: Да, но и лошади, зайцы, кролики, быки, коровы, козы, овцы, агнцы, кошки, собаки, воробьи, голуби, соловьи, стрекозы, бабочки, олени, зебры, лани, верблюды, слоны, тапиры, коалы, пингвины, павлины, глухари, фазаны, окуни, карпы, дельфины, киты, моржи, тюлени, бегемоты, ящерицы, ежи, ласточки, снегири, попугаи, какаду, фламинго, чау-чау, сенбернары, пуделя, болонки, белуги, осетры, лососи, селедки, белки, куницы, соболя, выхухоли, обезьяны, мартышки, саламандры, петухи, куры, гуси, утки и лебеди разные

– Но и змеи, жуки, пауки, волки, тигры, львы, лисицы, волчицы, шакалы, гиены, тарантулы, скорпионы, хорьки, зверьки, вороны, ястребы, орлы, акулы, каракулы, пираньи, щуки, тараканы, мыши, летучие мыши, крысы, удавы, кобры, медведи, леопарды, немецкие овчарки, микробы, вирусы, крокодилы, аллигаторы, вараны, бараны, драконы, кентавры, ихтиозавры, стрикозавры, чудища, юдища, лешие, вурдалаки, вампиры, сатиры, оборотни, медузы, кощеи бессмертные, – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: Да, но и русские, французы, арабы, негры, венгры, чехи, словаки, румыны, монголы, вьетнамцы, лаосцы, индийцы, афганцы, австралийцы, мексиканцы, аргентинцы, бразильцы, кубинцы, никарагуанцы, канадцы, ирландцы, испанцы, итальянцы, турки, шведы, норвежцы, финны, грузины, армяне, азербайджанцы, эстонцы, литовцы, латыши, украинцы, белорусы, казахи, киргизы, узбеки, марийцы, татары, ненцы, чуваши, мордва, алтайцы, тибетцы, бирманцы, кампучийцы, цейлонцы, тамилы, египтяне, сирийцы, иракцы, ливанцы, ливийцы, палестинцы, эфиопы, швейцарцы, австрийцы, бельгийцы, югославы, болгары, греки, баски, индонезийцы, ангольцы, сомалийцы, суданцы разные

– Но и американцы, англичане, немцы, китайцы, японцы, евреи, родезийцы, юаровцы, крымские татары, калмыки, поляки, пакистанцы, таиландцы, сальвадорцы, костариканцы, иорданцы, иранцы, аравийцы, персы, римляне, месопотамцы, татаромонголы, гунны, вандалы, скифы, византийцы, норманны, варяги, даки, этруски, инки, ацтеки, атланты, моавцы, снежный человек, гуманоиды, ангелы, демоны, кентавры, лешие, вурдалаки, вампиры, оборотни, медузы, кощеи бессмертные, – отвечал ему Красный Царь

                 Страшно вот на свете жить                  Оборачиваюсь – прямо                  Вот живая крыса-мама                  Со крысятами дрожит                  Что дрожишь ты как маца                  Переломленная Богу?                  Вот ведь, я тебя не трогал! —                  Кабы так, а то ведь Царь                  Серый
                 Кто это там по лесу скачет                  И бьется, и стонет, и плачет                  Неясною тенью маячит                  Что это все может и значит                  И кто там коня спотыкает                  Дитятю боит, называет                  По имени позы лица —                  То Гетой хохочется Царь                  Зеленый
                 Кругом не зреть ни врна, ни птцы                  Ни звря, ни чрвя, лишь рцы                  Нептобзримлиццельный Срый Царь                  Сльзу-кровь зничтоживши со льца                  И дши и срдца                  Это пусть другие, неимущие, забавляются богатством                                                                    и преизбыточностью сей плотью не облекаемой
                 Мотыльки по-над полем летают                  И невинно его опыляют                  И невидно летает пыльца                  И кивают головки растений                  И дорога пылит в отдаленье                  И выходит невидимый Царь                  Земной
                 Вот Бао Дай – он Белый Царь                  Милицанер – Царь Красный                  А вот Гундлах – он Белый Царь                  Но он же и Царь Красный                  А вот Небесный, скажем, Царь —                  Ни белый и ни красный                  А я вот белый, я и красный                  Да вот еще не Царь                  Но скоро, скоро
                 Конфетку как-то в детстве ел                  Подходит к мне Царь Красный:                  О, деточка прекрасный                  Дай мне, я тоже съем! —                  Я не могу – я отвечал —                  Я вот ее уж обещал                  Царю Белому

Пришел Белый Царь к Царю Красному и говорит

Белый Царь: Ах ж ты, сука!

– Пошел ты на хуй! – отвечал ему Красный Царь.

Белый Царь: Ах ты ж, пиздорванец!

– Отъебись! – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: Пидарас ты ебаный!

– Заткни ебало! – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: Блядище сраное, еб ж твою мать!

– Уебывай отсюда! – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: Измудохаю, падла!

– А хера моченого в говне печеного не хочешь? – отвечал ему Красный Царь

И ушел Белый Царь

                 Животный – меховой и ватный                  Рычаго-пневматический                  А я – энергетический                  Мистичско-киловаттный                  Встать при виде имени лица моего!                  Царь природы я!
                 Поет гармонь за Вологдой                  В избушке лубяной                  А я сижу на кладбище                  В оградке гробовой                  Гляжу кругом без ужаса                  На холмики земли                  Ребятки тут уложены                  Ребятушки мои                  Мертвый Царь я
                 Гром ли громыхнет где, дождик ли пойдет ли                  Молнья ли жахнет на целую Русь                  Русско-китайско-еврейский не трусь!                  Вот они, над Гималаями подняты                  Стяги наши                  Царские                  Национально-освободительной борьбы царственной                  за право всемирного владения нашего свободного!
                 Пройдут года, минут сонмы лет                  И в небесах заведомо прекрасных                  Вот за одним столом они сидят —                  Вот Белый Царь, а рядом с ним – Царь Красный                  А помнишь ли – Царь Красный вспомянет —                  Как было все? – да как в лицо дыхнет                  И все исчезнет
                 А вот я, скажем – Белый Царь                  А вот в другой раз – Красный                  А вот я вместе – Белый Царь                  И вместе с тем Царь Красный                  А вот уж я Небесный Царь —                  Ни белый и ни красный                  А вот я белый, вот я красный                  Да вот еще не Царь                  Но скоро, скоро

Белый Царь: Давай будет искусство, цирк, музыка, Моцарт, Бетховен, Чайковский, Бах, Барток, Прокофьев, акробатика, гимнастика, теннис, Борг, Лейвер, Маккенрой, Коннарс, Лендл, Озеров, Дмитриева, театр, Станиславский, Немирович-Данченко, Вахтангов, Ефремов, Смоктуновский, Образцова, литература, книги, проза, поэзия, Пушкин, Гёте, Гомер, Шекспир, Данте, Толстой, Эсхил, Расин, Державин, Блок, Маяковский, Евтушенко, Шолохов, Леонов, Фадеев, живопись, скульптура, графика, Рембрандт, Рубенс, Леонардо, Рафаэль, Роден, Рублев, Репин, Суриков, философия, Платон, Сократ, Дидро, Вольтер, Гегель, Кант, Фейербах там разный

– Но и бокс, хоккей, футбол, Холл, Эспозито, Рагулин, Третьяк, Харламов, Пеле, Ривера, Стрельцов, Блохин, Шёнберг, Кейдж, Шнитке, Битлз, Секс Пистолз, Нина Хаген, Пугачева, Мейерхольд, Любимов, Достоевский, Сад, Селин, Джойс, Ерофеев, Попов, Сорокин, Рубинштейн, Некрасов, Орлов, Кабаков, Булатов, Чуйков, Монастырский, Алексеев, Мухоморы, Захаров, Альберт, Гороховский, Соков, Косолапов, Комар и Меламид, Лебедев и некоторые другие, – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: Да и пусть будет счастье, рай, плерома, нирвана, поля Елисейские, Китеж-град, иерархия небесная, одеяния брака духовного, свет невечерний, столп и утверждение истины, дух мировой, разум планетарный, эон вечный, шамбала там разная

– Но и Армагеддон, сроков исполнение, кальп завершение, Адам-Кадмон, нус совершенный, закономерность историческая, – отвечал ему Красный Царь

Белый царь: Да и царство тысячелетнее, гармония классовая, красота мир спасающая

– Но и эгоизм разумный, государство платоново, третий завет и Третий Рим, год 1984, конец тысячелетия, – отвечал ему Красный царь

Белый Царь: Роза мира и цветы благоухающие, небеса разверстые, империализма крах, эксплуатации крах

– Но и силы, силы расцвет, крови цветение яркой, государства монолит, порядка торжество, – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: Да, да, спасение! спасение!

– И коммунизм, – отвечал ему Красный Царь

Белый Царь: Да, да, и коммунизм

 

Оральная кантата

(кто убил Сталина)

1987

Предуведомление

Дело не в том, кто его убил – ну, убил и убил! Дело в том, как мы сейчас с вами споемся. Ну-ка, давайте все разом: Да! да! да!

Да! да! да! – отвечаете вы мне, но как-то нестройно и неуверенно

Вы что, мне не верите? неужели вы мне не верите? а, впрочем, что мне верить-то! но я его не убивал! ну-ка, еще раз, только все вместе:

                 – Ты убил! —

Тыыы убииил! – говорите вы, но снова как-то неуверенно, и правильно, правильно – я его не убивал! но коли это нужно для единства=объединения нашего, давайте-ка еще раз:

                 Ты убил!

Тыыы убииил – хорошо, хорошо, если бы сам не знал, что невинен, то и поверил бы.

                 Ну, хорошо!                  Кто убил Пушкина? —                  Ты убил! —                  Да нет же, нет! —                  Ты убил! —                  Да нет же, это я в шутку! —                  Ты убил!                  Ты убил! —                  Нет, нет, не я! —                  Ты убил! —                  Не я, не я! Дантес! он такой стройный… —                  Ты убил!                  Ты убил! —                  я просто рядом… —                  Ты убил!                  Ты убил! —

(прислушайтесь! как страшно! словно камнем о камень историю расплющивают, и вину нашу – Ты убил! – внутреннюю —

Ты убил! – на обозревание наше всеобщее из нутра нашего Ты убил! – на поверхность пред глаза наши и мира всего – Ты убил! – за ручку бледную и потную выводят – Ты убил! ты убил Ты убил!)

                 Кто убил Лермонтова? —                  Ты убил! —                  Опять я? – Ты убил! —                  Да нет же, нет! —                  Ты убил!                  ты убил! —                  Нет! я в 1940 только… —                  Ты убил! —                  а он уже в начале 19 века… —                  Ты убил!                  Ты убил! —                  Он на Машуке-горе стоял и… —                  Ты убил!                  Он свободу любил!                  Ты убил!                  Ты убил!                  Ты убил! —                  А Мартынов его невзлюбил! —                  Ты убил! ты убил! ты убил! ты убил!                  Ты убил!

(тихо! тихо! отдохнем! вот и отдохнули, Господи, о чем это мы тут? ведь жизнь кругом, и они вокруг все, убитые то есть, но как бы живые между нас порхают, вечно живые крыльями нас касаются, поцелуями еле ощутимыми нас одаривая, да!)

                 Кто убил Дмитрия? —                  Ты убил! —                  Нет, нет, не я! —                  Ты убил!                  ты убил! —                  Не я! не я! —                  Ты убил! —                  Нет! нет! нееет! —                  Ты убил!                  Ты убил! —                  Не я! Борис убил! —                  Ты убил! —                  Неет! Бориска! Бориска!                  Ты убил! ты убил! ты убил!                  Не яяяя! —                  Ты убил! —                  Да нет же! не я! Воля нарооооодаааа! —                  Ты убил! —

(о чем они кричат? о чем они? они сами убийцы!)

                 Ты убил!                  Ты убил!

(вон, словно следы кровавые от ног их по всему залу во все концы города тянутся!)

                 Ты убил!                  Ты убил!                  Ты убил!

(а что мы? мы слабые, бедные мы создания! у нас и сил-то нет! – Ты убил! – это уже мой собственный голос; Нет! нет! нет! – отвечает ему другой мой голос; Но ведь ты же убивал! Вон тараканов сколько сгубил невинных и бедных!)

                 Ты убил!                  Ты убил!                  Ты убил!

(невинных и чистых! – говорит первый голос мой; Да, да – говорит второй мой – убивал, но я их по делу убивал, это как бы осуществление их судьбы всевышней посредством меня невинного!)

                 Ты убил!                  Ты убил!

(вот они кричат, да ладно, сейчас спрошу их, вопрос задам коварный)

                 Кто, кто Сталина убил? —                  Ты убил! —                  Нет, нет, я не убивал! —                  Ты убил!                  Ты убил! —                  Но ведь он сам убивал! —                  Ты убил! —                  Но ведь он же достоин этого! —                  Ты убил! —                  Ты убил! —                  Да, да, я убил! вот, вот я на коленях перед вами! судите, казните меня! я убил! —                  Ты убил! —                  Но ведь я хотел как лучше, как лучше хотел, я же страдал,                  я же герой почти! —                  Ты убил!                  Ты убил                  Да, да, я убил! убийца я подлый. О-о-о-о, убийца, убийца!                  Ты убил! —                  Да, да, но и вы тоже хороши! вы все! —                  Ты убил! —                  Я убил! —                  Ты убил! —                  Яяяя убиииил! —                  Ты убил! —                  Да, да, я убил! —                  Ты убил!                  Ты убил!                  Яяяя убиииил!                  Тыыыы убииил!                  Яяяяяяя убииииил!                  Тыыыыыыыы убииииииил!                  яяяяяяяяя убииииииил                  тыыыыыыыы убииииииил                  яяяяяяяяя убииииииил                  тыыыыыыыы убиииииииил                  яяяяяяяяя убииииииил                  Ты убил я убил ты убил я убил ты убил я убил ты убил                  я убил ты убил я убил ты убил я убил                  Тыубиляубилтыубиляубилтыубиляубилтыыыубиииляяяяубиииилтыыыыубббииииляяяяяууууббббиииилллтыыыыыуу-убббииииллллиииббблллииитттяяяяттттыыыыььььииииыыыыяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяя

 

Сталинская камарилья

1988

Предуведомление

«Вина Сталина и его ближайшего окружения перед партией и народом за допущенные массовые репрессии и беззакония огромна и непростительна!» – говорит в своем докладе Генеральный Секретарь ЦК КПСС тов. Горбачев Михаил Сергеевич на торжественном заседании Центрального Комитета КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР, посвященном 70-летию Октябрьской революции.

Вы слышите – беззакония! Вы слышите – вина! Вы слышите – окружение! Ведь это же – камарилья! камарилья! Сталинская камарилья!

                 Сталинская камарилья                  Сталинская камарилья                  Ой ты, сталинская камарилья                  Ой ты, наша сталинская камарилья                  Сталинская, сталинская, Боже, камарилья                  Боже мой, ты сталинская камарилья                  Незабываемая, незабываемая                  Сталинская наша камарилья                  Ой, камарилья, камарилья                  Ой, да что же это такое                  Сталинская камарилья                  Да
                 Они сходились в Академии                  От разных почестей пришедши                  Один как после эпидемии                  Другой как будто сумасшедший                  Один неправедн и неистов                  Другой исполнен внешне вежества                  Тот – морганистов-менделистов                  А этот – темного невежества                  Наследники                  Ты неправ! – говорил Вавилов                  А ты – фашист! – вопиял Лысенко                  Нет, ты неправ! – настаивал Вавилов                  А ты – убийца! и враг народа! – Лысенко вопиял                  Неправ, неправ ты! —                  Взять! взять его!

Нет, нет, я не хотел, не хотел, это кто-то другой, другой, это не я, я не хотел смерти его, я был просто прав, а он был неправ, неправ и возражал при этом еще, но я его не убивал, я просто был прав, а он сопротивлялся, но я не хотел, не хотел, я просто был прав, а он сопротивлялся, а я был прав

                 Тухачевский командарм                  Что твой конь в ночи поет?                  Спать нам бедным не дает —                  А берите его! —                  И даром                  Нам не нужен, Бог, прости!                  Сколько лет он, Боже Сил                  Смертю на себе носил                  Чтобы к месту привезти                  К сроку
                 О чем, о чем мы говорили                  О чем сгорали до стыда                  Словно безмолвные стада                  Пока над нами камарилья                  Сталинская                  Огромной хищной птицей Ыбрать                  Летала и смотрела: выбрать                  Кого                  Следующего                  А мы говорили                  А мы сгорали                  Стада безмооолвныеее                  Ооорды безууумныеее                  Тучи безглаасныеее                  Камарииилья стааалинсккаяяя

Летала огромной страшной птицей Ыбрать и все смотрела вниз – выбрать кого бы ей следующего! – да мы перетерпим

                 Я проснулась, я встала неслышно                  Я к окну подошла как во сне                  Вижу – всюду как вечное Ышло                  Белым саваном выстелен снег                  Я упала на пол, зарыдала                  Залилася горючей слезой                  Ой ты, Алан Апо! ой ты Дала                  Забирай меня строгий конвой                  Я готова
                 Я вышла – трава вся сырая                  Засыпанный листьями сад                  И в дальнем углу у сарая                  Зверька небольшого Мисад                  Нашла и в ладонях согрела                  И он вдруг усами порос                  Московского квазимингрела                  Да как закричит: Мипороооос!                  И исчез                  И трава                  Листья                  Сада                  Зверек небольшой                  Зверек Мипорос                  Яяя нашлааа                  Яяя согрееелааа                  Усааами порооос                  Мингрел квазимоскооовскииий                  Арааап петрооовскииий                  Еврееей рууускииий                  А всё вдруг как закричит: Мииипорооос!                  Мипорооос! Мипороооос!                  И исчезло
                 Словно небесная Васына                  Я вышла в обмелевший сад                  На даче спят еще два сына                  И дочери на даче спят                  Все остальные – в небе спят                  Или в земле, сложивши крылья                  До времени – то камарилье                  Сталинской                  Благодаря

До срока в земле спят, а я иду поверх них в саду обмелевшем словно небесная Васына и чувствую, что где-то здесь на даче спят два сына и две дочери, а все остальные уже в небесах или до сроку в землю ушли благодаря сталинской камарилье, одна Я словно Васына небесная брожу в обмелевшем саду

                 Чую запах человечий                  Только что-то он невечен! —                  Так с усмешкой говорила                  За дверями заседая                  Сталинская камарилья                  Набрасываясь и съедая                  Следом                  Человека-то
                 Ой-ей-ей, сталинская камарилья                  Сталинская камарилья                  Сталинская камарилья                  Камарилья, камарильюшка                  Ой ты, наша камарильюшка                  Сталинская камарильица                  Сталинская, Боже мой, камарилья                  Ой ты наша, наша камарильенка                  Красная, белая камарильюшка                  Матушка-злодеюшка                  Сталинская наша камарилья                  Камарилья, камарилья сталинская                  Сталинская камарилья                  Ой                  Наша
                 В огороде бузина                  Чает                  А в Киеве дядька                  Да помер                  А в речке такая узина                  Что мамка с тятькой                  Застряли                  А некому вытащить да похоронить
                 Плачет Испания наших отцов                  Умер редактор Правды Кольцов                  В интербригаде он храбро сражался                  Но только обратно героем вернулся —                  Сразу народа врагом оказался                  Сразу народа врагом обернулся                  Иди, добрый наш товарищ Кольцов! —                  Иди, добрый наш товарищ Кольцов! —                  Сказали ему —                  Дорогою вечной, дорогой отцов                  Вами и нами загубленных! —                  Говорим мы ему
                 Да, да                  Ох уж, ох уж камарилья                  Сталинская камарилья                  Сталинская камарилья                  Камарилья наша сталинская                  Сталинская камарилья                  Ой!
                 Я тенью в воздухе летала                  Со страшной, вижу, высоты                  Слетает голубь из металла                  И в клюве детские черты                  Несет расплющенные силой:                  Я не хотел! меня подбила                  На это                  Сталинская камарилья
                 Иду – навстречу как Ракан                  Махая черными крылами                  Летит безумный таракан                  Держа в руке огромный камень:                  Ой, поворачивай давай! —                  Кричит – Там всюду перекрыли!                  Там ходу нет! —                  И в рай? – И в рай —                  А сам-то кто? – А камарильи                  Сталинской                  Уполномоченный                  По делам религии и культов
                 Нам жизни не было – но живы                  Она ж бродила среди нас                  Живой смердящей птицей Ивы                  И метила нам в левый глаз                  И нашей кровею питалась                  И фимиам в полях курила                  И адской силою пыталась                  Со свету сжить нас – камарилья                  Сталинская
                 Сталинская камарилья                  Сталинская камарилья                  Ой ты, сталинская камарилья                  Камарилья, камарилище                  Наше, наше камарилище                  Сталинское камарилище                  Ой, не надо камарилище                  Камарилище ты сталинское                  Сталинское, сталинское                  Сталинская камарилья                  Ой, да что я говорю                  Камарилья
                 Когда годины бед мою                  Отчизну бедную накрыли                  И сталинская камарилья                  Гудела, словно шмель в хмелю                  Я дверцу сердца моего                  Открыла – всяк иди в него                  Спасаться                  И исихаст и латинянин                  И коммунист, и инопланетянин

В годину бед, накрывших мою родину, когда в открытую дверцу сердца моего спасался всяк невинный – и исихаст, и латинянин, и инопланетянин, и коммунист, и только сталинской камарилье, гудевшей словно шмель в хмелю, не видно дверцы сердца моего, куда спасались и коммунист невинно пострадавший, и исихаст, и инопланетянин, и латинянин, наконец, неведомо как сюда попавший

                 На широкой площади нашей души                  Убивали нас                  Но боевые лошади нашей совести                  Уносили нас                  Но в крови горячечной нашей загубленной жизни                  Поднимались мы                  И глаза незрячие нашего сгубленного прошлого                  Открывали мы                  И хватали саблю и рубили                  Из последних сил и даже без                  И безумная мертвая камарилья                  Сталинская                  Падала сраженная с небес                  На головы наши                  В духе
                 Оно подступило и смотрит в окно                  А мы засиделись – я ставни                  Забыла закрыть – вот и смотрит в оно:                  Ушедши ли Берия – Сталин                  А мы засиделись                  Я ставни и забыла закрыть

А оно уже подступило и в окно смотрит: Сталин – Берия ушедши уже или нет, а мы засиделись, а оно подступило и смотрит: ушли? – да уйдут! уйдут! – куда денутся

                 Когда вдали умолкли крылья                  Я выглянула посмотреть                  Как скрылась злая камарилья                  Не удаляяся на треть                  И мудрая, словно змея                  Я подошла к себе оставленному                  И говорю: ты есть моя                  Посмертная записка Сталину                  О невинности моей —                  Пусть в Огоньке опубликуют
                 Какой кровавою кадрилью                  Она прошла по всей стране                  Та сталинская камарилья                  И обломилася на мне                  В смысле, на мне как воплощенье                  Прощения и непрощенья                  Ее                  Высшего                  Справедливого
                 Камарилья, камарилья                  Сталинская камарилья                  Сталинская камарилья                  Наша, наша сталинская камарилья                  Камарилья, камарилья наша                  Сталинская камарилья                  Сталинская камарилья                  Ой ты, наша сталинская                  Сталинская камарилья                  Камарилья, камарилья                  Сталинская камарилья                  Ой ты, сталинская, сталинская                  Камарилья, камарилья                  Камарилья сталинская                  Камарилья                  Сталинская                  Сталинская                  Камарилья                  Ой

 

Великие

1991

Предуведомление

Конечно же, стиху трудно подняться до уровня деяний великих людей. Стих просто испытывает свою мощность, способность вместить в себя хотя бы простое написание великих имен, попутно пытаясь привлечь к себе внимание отблеском их славы.

Конечно, есть и великие стихи (вернее, великие поэты), которые в свою очередь блеском своей славы осеняют деяния не столь великих.

Но бывает и соединение великого с великим – тогда просто нету слов, чтобы описать этот громовый результат – тогда молчание! молчание! и гром! гром!

Но это ни в коей мере не оценка данного сборника, но просто попытка отвлеченного, незаинтересованного, в какой-то мере, перебора вариантов взаимного существования великого и не очень великого, не очень великого и великого, великого и в свою очередь великого.

                 Столыпин выходит за ним из вагона                  Коня молодого выводят                  Конь страшную песню заводит                  Про тайны степного загона                  Про длинные дали, про темень и мед                  Про ужас живого китайца                  И ситец… – Столыпин за сердце хватается                  И падает под ноги мертв                  Самому себе
                 Как Ленин приходил к рабочим                  До революцьи                  То было тихо и светло                  В квартире                  И кошка странное пророча                  Уже висела над столом                  Прозрачная                  Как бы в Москве увековечась                  Ильич к ней обращался: Нечисть!                  Я знаю, о чем ты
                 Где жил таракан и ходила бродячая мышь                  Где нас наблюдал, даже снегом заваленных крыш                  Не приподнимая, нас Бог наблюдал                  А что поднимать-то – кто даже и поднимал                  Вот этих заваленных снегом и снегом заваленных крыш                  Вон там – наблюдал – таракан, а вон там вот —                                                                    бродячая мышь —                  Наблюдал

И все это о неслучившемся варианте Мандельштама, если бы не о буддийском варианте нашего Иоанна Кронштадтского

                 Она босая выходила                  И в грудь иглу себе вонзала                  И грудь саму себе лизала                  И наши следом приходили                  И царску власть как злую мрию                  Порушили! зовут: Мария                  Стюарт! —                  Но нет ответа им
                 Церковь полная людей                  Он во гробе не шутя —                  Спи, мой Моцарт! спи, дитя!                  Где-то здесь и твой злодей                  Вот закроют крышку гроба                  Разойдутся по домам                  А он останется и в оба                  Словно страшный адамант                  В руках памяти очей своих обжигаясь все будет держать тебя
                 Вот он идет и вдруг с небес                  Она к нему слетает ловко                  Мой милый! вот ты есть Дантес! —                  А ты? – Я – божия коровка!                  Ах ж ты, божественная дура! —                  Нет, нет, вот я уже продула                  Оба твои пистолета! —                  Продула? —                  Продула! —                  Пистолеты? —                  Пистолеты! —

А то я иду и вдруг с небес слетаешь ко мне ловко и говоришь: Вот; ты теперь – Дантес! – А ты? – А я – Божия коровка, мол – отвечаешь – Ах ж ты, дурище! – Нет, нет, нет, вот я уже продула оба твои пистолета! – Ну, тогда ладно

                 С утра посыпал снег немножко                  Сафо легко обула ножку                  И выскочила на пригорок                  Был горький дым, и он был горек                  Дым как бы отечества                  Всегдашний
                 Свирепый Дант не пожирал детишек                  Но они сами мерли от чумы                  Бродили вкруг, их слабые умы                  И души слабые излишек                  Какой-то праны порождая                  Опутывали небеса                  Немного наподобье рая                  Ближайшего, и он писал                  Писал, писал, писал

И в этом смысле, конечно, пожирал, но в более широком охвате, да они и так мерли сами по себе; но свиреп! свиреп, конечно, в этом смысле! как, впрочем, и всякий, взявшийся бы писать подобное

                 Тухачевский гуляет в саду                  А и что-то чужое слетает                  Как безумная какаду                  Тухачевский ей в сердце стреляет                  А и думает: Не попаду!                  А и точно – а и не попал                  Притворился и мертвым упал                  Сам                  А и не претворился
                 Зима пододвинулась, что и сама                  Уж моет посуду на кухне                  Родимые! как не сойти тут с ума                  Приняв ее скажем за Кюхлю                  Или Пущина                  Дом опального поэта вот таким вот образом посещающих
                 Вот птица, назовем: Овидий                  Вдруг в нашу комнату рыдая                  Стремительно, словно в Молдавью                  Врывается, все это видя                  В ином, преображенном виде                  И что?                  И что Овидий? что Молдавья?                  И что нам всем от этой давней                  Картины                  Смятения                  И свидетельствования

 

Земля Ирака

1991

Предуведомление

В данном сборнике, как и в пределах двух предыдущих, соположенных – «Невеста Гитлера» и «Могила Ленина», – я попытался описать некую метафизическую сущность, ускользающую, мелькающую, объявляющуюся мгновенно и исчезающую вновь из поля нашего неверного зрения. Можно заметить, что во всех сборниках она идентифицирована как нечто Женское (возможно, сказывается неодолимая русская традиция). В моем андрогинном самоощущении, данном мне, конечно, по вполне понятным природным причинам, не в целостности, но в некоем мерцании между обоими полами, в их идеальном, но явственно квазиматериально мной осязаемом естестве, мне было достаточно легко и естественно ее почувствовать и соотнестись с ней (читатель, возможно, помнит и мою женскую лирику). То, что во всем этом проглядывают некие, так называемые, демонические черты – так что поделаешь? Есть принятые позы, есть атавистическая инерция стиля и традиции, есть игра, но есть то самое, что настораживает. Как есть – так уж есть. Извините.

                 Войска подмоги запросили                  Настали непростые дни                  В то время я как раз и Силин                  Сидели вечером одни                  Мы тут выкраивать пошли                  Туда, сюда – ну, ни в какую                  А вы-то, собственно, откуда                  Ребята, сами? – От земли                  Ирака! —                  Тогда понятно, что ни в какую
                 Вот вижу ворон землю роет                  Что, милый, власть переменилась?                  Нет! – говорит – но мне открылось                  Что беззаветные герои                  Лежат так близко, только дунь —                  И они выплывут из мрака! —                  О-о-о!                  Метафизицкий оболдуй!                  Откуда сье? – Земля Ирака                  Поведала
                 Где конница наша в боях проходила                  Неясные знаки окрест находила                  Однажды она грызуна повстречала                  В полях опустелых и хором вскричала:                  Что ищешь внутри обгорелого злака? —                  Молчите, злодеи, я землю Ирака                  Ищу! —                  Отвечал им зверь мгновенно преобразившийся
                 Россия белая лежит                  В духовном одеянье брака                  А вот уже жених бежит —                  Безумная земля Ирака                  Россия взмолится ко Богу:                  О, батюшка, расторгни брак!                  Не погуби! Мне за Ирак                  Идти – что на уголья ногу                  Белую! —                  А за кого ж? – Хоть за Китай! —                  Так он лет тыщу, почитай                  За Японьей! —                  Тогда в монастырь! —                  Ну, в монастырь – так в монастырь! а то, может, пойдешь все-таки за Ирак? —                  Не могу, батюшка! —                  Ну, хорошо, иди в монастырь! —                  Спасибо, батюшка! —                  Иди, иди, а то передумаю!
                 Среди лесов и перелесков                  Они друг друга убивали                  И в страсти дивные вступали                  И все кричали: Достоевский!                  Это же Достоевский!                  Что за таинственный миракль!                  И лишь один: А не Ирака ль                  Земля это? —                  Догадался
                 После бомбежки и металла                  Когда повсюду было – прах                  Белая лошадь поскакала                  С кровавой пеной на губах                  И где копыта ни ступали                  Ее в клубящейся пыли —                  Провалы всюду вырастали                  Дымящиеся – то земли                  Ирака                  Проклятие было                  Последнее

 

Тема Штирлица в балете П.И. Чайковского Лебединое озеро

1994

Предуведомление

Мы вечно испытывали недостаток в решительных и изящных героях. Ну – Болконский! – Ну – Павел Корчагин. А остальные – либо слоняющиеся, либо дикие, вроде Достоевского. Один Балет Большого Театра спасал нас от полнейшей утраты романтизма и аристократизма.

И вот на волне страстного ожидания, в самой тишайшей дыре, снежном завале дедушки Брежнева, как вызванный мистическим напряжением расслабленной воли, вдруг является он видением черного крыла. И страна замерла.

И он, он – чуть-чуть, ну, совсем чуть-чуть чрезмерно рефлексирующий (русский все-таки!), с неким глубоко зомбированным пространством отдельной памяти, шизофренически разрастающейся до видения иной, может быть астральной Родины, что-то от него ожидающей, требующей, противопоставляющей его таким близким, родным и очаровательным сотоварищам. Временами он теряет голову и мечется в псевдотрагическом раздвоении: Что я? Где я? – Тихо, тихо, все хорошо! – Кто он? кто? – Он – это ты! – Нет, нет, я ненавижу их всех! Передайте на Родину, что азимут номер сорок восемь перекрыт вдоль поперечного сечения на одиннадцать каратов! – Хорошо! хорошо! все будет хорошо! – и всхлипы, и слезы, и снова – выглаженная рубашка, отутюженные стрелки черно-вороных брюк и почти алмазные грани кителя, строгий постав головы, легкая сардоническая улыбка от моментальной, промелькнувшей как искра, боли в виске и тихий усталый прищур еле заметно озябших глаз.

                 Вот весь он в оперенье белом                  Как лебедь женски-утонченный                  И музыка                  Но вдруг как выстрел-парабеллум                  Он просыпается – он в черном                  Весь                  Мохнатые когтисты лапы                  Он здесь! Он – Штирлиц! Он – Гестапо                  Сотрудник
                 Постой, постой, дай, я сыграю                  Как это в скрипках там звучит                  Тема любви?! вот я страдаю —                  И вправду! – вот слеза бежит                  Красная                  По мундиру черному с кистями                  А вот до черепа с костями                  Добежала
                 Вот разбежались все со сцены                  Кордебалетно-лебединый                  Выводок весь                  Лишь Штирлиц мечется единый                  Рыдает, лезет вверх на стены                  Стенает: Я на вас похожий                  На мне, на мне мундир лишь черный                  Под ним я с белой тонкой кожей                  Сорвите все с меня! – но обреченный                  падает                  Мундир не срывается

* * *

Вот Штирлиц по ночам изучает в лупу структуру своего мундира и партитуру Лебединого озера и обнаруживает удивительное сходство, вплоть до личинок бабочек в порах обоих

* * *

Вот он вслушивается в звуки Лебединого озера и обнаруживает внутри никем до сих пор не замечаемый таинственный крик

* * *

Вот он выходит ночью на пустую сцену, вымеривает сапогами ее, но пока не может найти особо отмеченного места, где во время адажио должно произойти его внезапное преображение

* * *

Вот он, оставив все дела, летит на Оппеле через огненный Берлин в оперу и обнаруживает, что партитуру подменили

                 Ко мне во сне на белых цырлях                  Вплывает лебедь молодецкая                  Я спрашиваю: Кто ты? Штирлиц?                  Нет, – отвечает, – Я – Плисецкая                  Нет, ты – Штирлиц! —                  Нет, я – Плисецкая! —                  Но ведь все это про Штирлица! —                  Ну, тогда я – Штирлиц! —                  Вот так-то, брат! —                  Нет, я подумал, я лучше все-таки – Плисецкая
                 Он на балу великосветском                  Раскланивается уверенно                  Онегин вот, а вот – Болконский                  Ростопчина вот, вот – Оленина                  Все прекрасно                  Но вот аккорд начальной лиры                  И все вдруг смотрят восхищенно                  На него —                  А он в гестаповском мундире                  Черном                  Как Диадумен обнаженный

* * *

Штирлицу снится странный сон, что его выход, а он забыл рисунок танца, и все бросают косые взгляды на его мундир

* * *

Штирлицу снится сон, что затеяна крупная интрига, чтобы вытеснить его с главной партии, и что пружина интриги в руках Петра Ильича, но Штирлиц вовремя предпринимает умелые шаги, и соперники обезврежены

* * *

Штирлицу снится, что балету грозит крупная неудача, даже обструкция, он делает небольшие вынужденные изменения в партитуре и все проходит блестяще

                 После работы он приходит                  Домой                  Расслабленный он улыбается                  Удовлетворенный                  Что-то припомнить все пытается                  Что-то тревожащее его                  Но не может                  Мундир снимает и вдруг видит                  Под ним такой же черный мундир —                  Вот, вот что так его тревожит!                  Он долго сосредоточенно смотрит                  и что-то решает про себя, потом                  решительно надевает первый,                  верхний мундир                  и стремительно куда-то уносится

 

Волшебное ведро

1994

Предуведомление

О самой реальной практике колдования над волшебным ведром ничего не могу сказать – не знаю и никогда этим не занимался. Но занимался поэзией, которая в культуре является субстратом подобного ведра, куда постфактум вчитывают как бы провиденные реальные факты будущей, в момент написания данных стихов истории. А иногда и действительно факты провидения налицо.

                 Мороз, зима и скрежет стали                  И Гитлер из Берлина зрит                  Сквозь воздух чистый и кристальный                  Москвы неописуймый вид                  И тишина                  И Сталин тогда молча просит                  Нечто, обычному уму                  Непостижимое                  И маршалы столпясь приносят                  Ведро волшебное ему                  Магическое                  И он так долго и тревожно                  Глядит в него и после: Можно                  Унести! —                  Говорит

* * *

Когда пришла надобность, глянул татарский хан в русское волшебное ведро, кем-то ему услужливо подставленное – и лишился всех своих предшествующих сил

* * *

В одном доме много лет стояло оно в углу, укрытое черным платком, долго упрашивали посмотреть, открыли и увидели нечто ужасное, что сейчас, правда, уже вполне обычное – вот оно и случилось, долгие годы хранившееся без движения

* * *

Однажды спутали волшебное ведро с обычным и использовали его по надобности без всякого специального внимания, и ничего не происходило – может быть, самые счастливые годы и были

* * *

Говорят, что Кутузову перед Бородино принесли волшебное ведро, он открыл, понюхал, но пробовать не стал! – Так в него же глядеь надо! – Ишь ты – удивился Кутузов – да все одно!

                 Монах на утренней заре                  Печальным голосом кастрата                  Поет – о чем? да о ведре                  Магическом                  И о безвременной утрате                  Его                  На небеса и все в крови                  Ушедшем – все из-за любви                  Непомерной                  Неисповедимой                  Ко всему тут разом

 

Отмщенец

2001

Предуведомление

Здесь описывается вполне реальная история, произошедшая в одном из регионов бывшего Советского Союза. Мы придали ей просто некий романтический колорит и дидактическую направленность. Естественно, сразу приходят на ум лермонтовское Мцыри и легенда о Крысолове. И правильно – эти мотивы тоже наличествуют, но в прямо противоположном смысле. Впрочем, как и вся романтическая традиция в нынешней культуре.

                 В горах высоких солнце жгло                  Он шел, в долину вниз спускаясь                  Нахлынувшею наслаждаясь                  Прохладой                  Припоминал он улыбаясь                  Как в дальнем детстве здесь шатаясь                  В горах                  Среди расщелин пробираясь                  Случайной твари удивляясь                  Промелькнувшей                  Босой ногою спотыкаясь                  О камень больно ударяясь                  Бродил он здесь, а время шло                  Время шло                  В селении зажглись огни                  Долинным потянуло ветром                  Уютом тихим и приветом                  Дальним                  Позабытым                  Припомнилось, как дальним летом                  Он утром ранним, без совета                  Родительского                  Кой-как и впопыхах одетый                  Пустился в горы до рассвета                  По неким видимым приметам                  Ему лишь одному и где-то                  На них наткнулся он – без света                  В пещере тихие они                  Сидели                  Тьма надвигалась там внизу                  В селении уже успели                  Поужинать, уже в постели                  Ложились                  Да, видимые еле-еле                  В пещере тихие сидели                  Они                  Втроем и пристально глядели —                  Так вспоминалось, в самом деле —                  Они так пристально глядели                  Невидимые, как одели                  Их в черный саван, лишь блестели                  Глаза, но можно за слезу                  Это                  Было                  Принять                  По деревянному мосту                  Бурливую пересекая                  Реку, как будто отсекая                  Прошлое                  Он ступал                  Но нет! но нет! печаль какая!                  С сего безумье совлекая                  Не мочь! и сила никакая                  Не поможет!                  Прохожих за рукав хватая:                  Смотри, смотри, печаль какая!                  Вот, я безумн и неприкаян                  Но жив! – не верят! – вот такая                  Любым пугливым за версту                  Огибаемая                  Ситуация и планида                  И ноги сразу же в пыли                  Его увязли, зарываясь                  По щиколотку покрываясь                  Теплым налетом                  Так вот они не отрываясь                  Глядели, вовсе не скрываясь                  Никем иным не притворяясь                  Кроме                  Как самими собой                  Но он и сам не удивляясь                  Стоял пред ними не стесняясь                  Ни их взгляда                  Ни самого себя                  Но легкой дрожью покрываясь                  И лишь немного прикрываясь                  Рукой, пока они: Иди! —                  Не сказали ему                  И он ушел                  На теплый камень он присел                  К горам лицом оборотившись                  Слеза блеснула навернувшись                  На глаза                  Вот и тогда домой вернувшись                  К лежанке низенькой пробравшись                  Своей                  Незаметно                  И в одеяло завернувшись                  Лежал он к стенке отвернувшись                  В комочек маленький собравшись                  Недвижим, мертвым притворившись                  Мать с поля поздно возвратившись                  Спросила: Что ты?                  Но он лежал не отозвавшись                  Закрыв глаза и притворившись                  Что спит                  Она рукою прикоснувшись                  Ко лбу, аж вскрикнула – пылал                  Лоб                  Его                  Затихло все, как будто ход                  Величественного начала                  Остановился, все молчало                  Вокруг                  Под утро вроде полегчало                  Мать сном тяжелым, как мочалом                  Опутана не замечала                  Ничего                  Он встал беспамятный сначала                  Не осознав, что означало                  Все это, его чуть качало                  После вчерашнего                  И вдруг                  Он бросился бежать, кричала                  Вдали, как будто у причала                  Словно на цепи пароход —                  Тварь какая-то                  И он бежал, остановиться                  Не мог! летел как птица                  Над пропастями, где разбиться                  Из нас любой бы мог – приснится                  Такое, Господи! и снится                  Ведь такое                  Господи!                  Он жаждой мучим был, напиться                  Негде было                  Пред ним во тьме мелькали лица                  И в небесах сверкала спица                  Какой-то мощной колесницы                  И тень невидимой десницы                  Темной                  Висела над ним                  Повременив, устало встал                  Он с камня, камень остывая                  Светился, словно оставляя                  След                  В воздухе                  Так вот, тогда не узнавая                  Окрестности, не представляя                  Где бродит, не переставая                  Что-то там вроде: Ест! Овая! —                  Выкликивая                  Бродил он                  То сыпь скользила меловая                  Под ним                  То разверзалась роковая                  Пропасть                  Пока скитаясь и блуждая                  Не увидал он в метрах ста                  От себя                  Опять                  Ту самую пещеру                  Он шел среди древесных куп                  Они листвою шелестели                  И где-то высоко летели                  Над ним                  Где-то там                  Облака                  Так вот, и там они сидели                  И молча на него глядели                  Пристально                  Во всем своем невеском теле                  Почуял слабость он и еле                  До них дополз и как в постели                  На каменном ложе                  Распластался                  Они же на него смотрели                  Так тихо, пристально смотрели                  И непонятно, что хотели                  От него                  Втроем глядели, и летели                  Года! он спал, он рос, был скуп                  Взгляд их                  Знакомою дорогой шел                  Среди полнейшего покоя                  И тут припомнилось такое                  Ему —                  Проснулся, перед ним лишь двое                  Сидят, а не как прежде трое                  Загадочно между собою                  Переглядываются                  Он приподнялся и рукою                  Пошевелил, затем ногою                  Пошевелил, затем другою                  Ногой, затем другой рукою                  И тело крупное живое                  Свое почуял – но другое                  Совсем, совсем другое                  Большое гладкое нагое                  Почувствовал                  Оглядел                  Увидел                  Ему семнадцатый пошел                  Год                  Вдали окраинный амбар                  Тяжелой массой проявился                  Уже край крыши обвалился —                  Заметил он                  Тогда ж в пещере он проснулся                  И с хрустом в мышцах потянулся                  И с удивленьем огляделся                  Своему телу удивился                  Юному                  Гладкому                  Мощному                  Незнакомому                  Тут что-то вспомнил, оглянулся                  Назад, ко мраку пригляделся                  Не то, чтоб очень удивился                  Но                  Из тех троих один остался                  И как-то странно он гляделся —                  Как будто сгорбился, согнулся                  Состарился даже                  Мохнатой лапою умылся                  Хвостом легонько обмахнулся                  И через силу улыбнулся                  Минута – и куда-то скрылся                  Как сон, туман, как легкий пар                  Испарился                  И он тогда совсем остался                  В одиночестве                  К амбару подошел томим                  Той же непроясненной былью                  Случившейся с ним – кто же были                  Те?                  Он помнил, в детстве говорили                  В амбаре здесь зерно хранили                  А по соседству мирно жили                  Три крысы, по воду ходили                  Зерном немного заедали                  Но нет, не злоупотребляли                  Все вроде даже их любили                  Как бы                  Ну, в общем, попривыкли                  А тут случился голод, или                  Неурожай, и их погнали                  Собравшись всем селеньем гнали                  Крича собаками травили                  Стреляли, били и прогнали                  Они ушли и затаили                  Как оказалось                  Обиду                  И как-то весточку прислали:                  Ждите отмщенья, не забыли                  Обиды! и там будет им                  Отмщением                  Один из вас                  Амбар он обошел вокруг                  Припоминая свое детство                  Друзей, родителей, соседство                  Всего прочего                  Милого                  Утерянного                  Тогда же быстро оглядеться                  Успел он – но куда же деться                  Сумели эти; как бы старцы                  Трое                  Но ни души! отныне статься                  Ему быть одному – ни братца                  Ни ласковой какой сестрицы                  Ни друга, ни единоверца                  Ему                  Он голый был – ему одеться б                  Или бы просто завернуться                  Во что-нибудь, в какое б средство                  Подручное!                  Он вдруг почувствовал, что сердце                  Забилось, как у страстотерпца                  Быстро-быстро                  И ярость – никуда не деться!                  И радость охватила вдруг                  Его                  И неодолимая злоба                  И невероятная радость                  И ярость неодолимая                  Вот показался крайний дом                  Закрытые глухие ставни                  Огни потушены, блистали                  Лишь                  Одни звезды в таинственной тишине                  Он вышел из пещеры – дали                  Пред ним картины расстилали                  Неведомые досель                  В нем чувства странные играли                  Словно на части разрывали                  Грудь                  И мышцы плотно покрывали                  Словно отлитое из стали                  Все тело                  И с криками, как на ристанье                  Безумными                  В горах скакал, пока не стали                  Сгущаться сумерки – едва ли                  Он смог бы разобраться в том                  Что с ним происходит                  Издалека собачий лай                  Раздался, он остановился                  Напрягся весь и затомился                  Опять                  В горах без устали носился                  Вдруг как застыл и опустился                  Он на колени, прислонился                  Щекою к камню и залился                  Слезой, внезапно озарился                  Улыбкою и припустился                  Вниз; вниз, туда, где разместился                  Быт мирный тех, кто поселился                  Давным-давно здесь, он стремился                  Вниз, вниз, безумный, как Мамай                  Какой-то                  Вбежал в селенье он – узнали                  Его и осторожно стали                  Расспрашивать                  Но вглядываясь распознали                  Неявные им всем вначале                  Черты безумия – блистали                  Глаза его, все перестали                  Шутить и в ужасе застыли                  Из его пальцев прорастали                  Блестящие, словно из стали                  Когти                  И дыбом волосы все встали                  Зубы фарфоровой эмали                  Блеснули                  И все! и все! и не видали                  Больше                  Никого в живых                  В селении                  И жуткий бес в него вселился                  Или вернее – объявился                  Еще вернее – обнажился                  В нем                  звериным взглядом огляделся                  И страшно вдруг развеселился                  Внутренне                  И первый, кто ему попался                  В крови растерзанный остался                  Лежать, а он смеясь пустился                  За прочими                  Никто, никто не смог, не скрылся                  От него                  Зубами острыми впивался                  Въедался, яростно вгрызался                  И с глупым звуком разрывался                  Словно нарыв телесный саван                  Страдающих двуногих тварей                  Звук слабый тихий раздавался                  И сок кровавый разливался                  И всякий, кто ему попался                  На пути                  Своею кровью заливался                  Отпущенной                  На волю                  И он безумный веселился                  Телами мертвыми игрался                  И ужас, ужас поселился                  Окрест                  Оставшиеся здесь живыми                  Дрожа как овцы, сбившись в кучу                  В последней слабнущей надежде:                  Мать, мать его скорей зовите! —                  Вскричали                  Растрепанную, чуть живую                  Ее за руки притащили                  И пред его глаза явили                  Он замер вдруг, как напустили                  Анестезирующий, или                  Дурманящий туман там, или                  Что еще там иное                  На него                  Она в сомнении стояла                  Вначале, будто не признала                  В нем сына, после протянула                  К нему свои худые руки                  Приблизившись в глаза взглянула                  И что-то, видно, отшатнуло                  Ее                  Она отпрянула в испуге                  А в нем словно радость объявилась                  Снова                  Он как собака отряхнулся                  От оцепенения                  И мощными зубами впился                  Ей в горло и тотчас залился                  Липкой старческой кровью                  И снова в горы он бежал                  И там беспамятный блуждая                  По скалам яростным скакал                  Окрестности все оглашая                  Криками                  Пред ним порою возникал                  Словно светящийся овал                  Некий                  И кто-то тихо скликал                  Его:                  Сынок! —                  Он ничего не понимал                  И снова по горам скакал                  Скакал, пока не уставал                  В изнеможении лежал                  Некоторое время                  Но вскакивал и вновь летел                  В селенье бедное, бежал                  Словно там что-то потерял                  Или оставил                  Или позабыл                  Там                  Что-то                  И всех, кого ни повстречал                  Оставшихся                  Даже собак он выгрызал                  До основания                  Так было много-много раз                  Воспоминал он, приближаясь                  К селению и погружаясь                  Словно                  В некий туман                  Как он тогда в горах скитаясь                  Во тьме о камни спотыкаясь                  Ногами больно ударяясь                  Блуждал, порою возвращаясь                  На пепелище, натыкаясь                  На трупы                  Не сожалея и не каясь                  В содеянном, легко касаясь                  Лежащих тел и тихо скалясь                  И уходил                  Селенье ж тихо разрушаясь                  Стояло, путник не решаясь                  В ту сторону пугливый глаз                  Повернуть                  Огибал его за километр                  Как долго же он не бывал                  В селении! он шел, дивился —                  Какой-то люд здесь заселился                  Новый                  Неведомый                  Как мир, как мир весь изменился!                  Да он и сам переменился                  С тех пор                  Тогда, тогда ему явился                  Родимый образ, появился                  Внезапно так и обратился                  К нему:                  Сынок, ты очень утомился!                  Иди в долину, объявился                  Срок                  Твоего отдохновения! —                  И он на землю повалился                  Словно ужаленный, залился                  Слезой и как преобразился                  Весь                  Как будто бы безумный спал                  С него                  Овладевающий дурман                  И вот, и вот теперь он шел                  Сюда, и вдруг все закричали                  Вокруг и страшно зарычали                  Собаки                  Вот, он идет! – они кричали —                  Как говорили, обещали                  Нам! – он не понял их вначале                  Подумалось, они встречали                  Его и громко привечали                  Но тут, но тут, но тут сбежался                  Весь новый люд, что заселился                  Со всех сторон другого света                  Пришел сюда недавно, где-то                  С год всего                  Они кричали и галдели                  И с явным ужасом глядели                  На него                  Вилы и косы поднимали                  И постепенно окружали                  Его                  А он стоял не защищаясь                  Лишь легкой дрожью прикрываясь                  Лишенный дикого начала                  Мощи былой, что означало                  Верней, как приговор звучало                  Ему, вокруг мелькали лица                  Но он не мог остановиться                  Ни на одном из них                  Вот, вот он! – не переставая                  Они кричали, окружая                  Его                  И острые ножи летели                  Как осы, застревая в теле                  Его                  И он слабеющей рукою                  Себя, несчастного изгоя                  Пытался защитить, запнулся                  И на колени повалился                  Они ж вокруг него ходили                  И вилы острые втыкали                  В него                  Поленьями большими били                  Собаки яростные рвали                  Его на части, Боже правый!                  Он кровью слабою залился                  Человечьей                  Упал и плоско распластался                  Недвижно, вкруг народ столпился                  Разглядывая его —                  А нам-то люди говорили                  Что он огромен и безумен                  На деле же – совсем не страшен                  Он! —                  Они его поворотили                  Лицом к светлеющему небу                  Совсем светало, он лежал                  Они замолкли лишь на время                  А он – он навсегда молчал

 

Вагнеровское

2005

Предуведомление

Оно, вагнеровское – повсюду. Поскольку вагнеровским по порождению и не является. Как и все великое, обозванное чьим-то именем. Оно ничье. Оно всеобщее. Оно всемирное и божеское. Просто опознанное в своей самоотдельности и взаимосвязанности неким великим, для того и, соответственно, единственно порожденным. Так как же не назвать это его именем. Ох, как бы нам сподобиться, подобному?! Но, тихо, тихо! Терпи! Жди! Может, и воздастся. Но, скорее всего, нет.

Да и ладно, и так проживем, потребляя чужое, обозначенное чужим именем, но оттого нисколько не менее обворожительное и завлекающее.

                 Вот Зигфрид Зигмунда мечом                  Волшебным – Альнурф – убивает                  И сразу под его плечом                  Левым                  Цветок пурпурный расцветает                  Из крови друга и врага                  Горящей свастике подобен                  А жизнь – она недорога                  Везде                  Но так рождается свободен                  От воли богов                  Герой
                 Когда пустой и серебристый                  Как столбик пыли Лоэнгрин                  Висел над сценой, где с артистов                  Текли румяна, пот и грим                  В смиренье радостном и чистом                  Он – раз! – и вдруг среди артистов                  Оказался                  И исчез
                 Когда Валькирий дикий рой                  Шумливый, как в июле осы                  По ветру свои космы-косы                  Пораскидали… но герой                  Мохнатым Вотаном убитый                  Лежит, как будто бы уснувший                  На сцене войлоком покрытый                  Спокойно девы! а то уши                  Все                  Забиты                  Вашими воплями
                 Вот рыцарь памятный Тангейзер                  В неведомое облаченный                  То вдруг вскипает словно гейзер                  То ледяной, как прорубь черная                  Он под собою сцену роет                  То тело по-над ней взвивает                  Висит как ворон-астероид                  И рушится, и зал взвывает                  От ужаса                  И восторга
                 И гибнут боги вагнеровской поры                  Но Парсифаль превозмогает болезнь                  Явившуюся ему во всей своей гибельной красе                  Укрытого от иных поползновений Грааля
                 Поют, поют обо всем этом                  Отображенные далеко вдоль всей плоской поверхности                  Выравненной Германии                  Неопознаваемые ни в каких других местах                  Мастерзингеры
                 Шумит листва, сидят друиды                  И с ними незаметно рядом                  Струятся некие флюиды                  Нездешние                  Выходят из дерев дриады                  Дракон из вод выходит Рейна                  И Вагнера вкупе с Колтрейна                  Звуки                  Наполняют небесный купол