Я совершенно взрослая, я студентка первого курса, мне восемнадцать лет. Первый раз, никого не обманывая, ничего не сочиняя, я с подружкой Галкой Рогачкой поехала к её бабке в деревню. Конечно, сейчас Галка устроит какой-нибудь прикол, она на это большой мастер, может, поэтому меня к ней так и тянет. В одиночку я тихоня «тише воды, ниже травы», а с ней как прорывает.

— Ну, чего сидишь? Мазаться будешь? — Не выдержала подруга.

— Не хочется никуда идти, там комаров тьма.

— Кавалеры местные обмахивать будут, да, Лыдочка? — И плюнула в коробочку ленинградской туши, усиленно растирая щёточкой. — Лыдочка, у нас хорошие кавалеры? Ну, не стесняйся, рассказывай. Лыдочка у нас ещё девушка.

Сорокалетняя тётка, застенчиво улыбаясь, прикрыла беззубый рот рукой.

— Давай Ольку здесь замуж отдадим!

— Да за кого? — на полном серьёзе удивилась вечная девственница.

— За Мандрыку!

— Так вин же, Галка, твий жених, — пыталась возразить тётка.

— Для подруги ничего не жалко, от собственного сердца отрываю с болью. Но решено — отдаю, — скорчив в страданиях рожицу, с одним накрашенным глазом, Галка опять плюнула в коробочку, усердно растёрла плевок, принялась за второй глаз.

— А сама як же? — озабоченно переспросила тётка.

— Брата младшего подожду, хлопчик немного подрастёт, всё у него вырастет, вот с Олькой и породнимся.

— Тьфу, так вин ще маленький зовсим.

— Ерунда, только на четыре года младше, к тебе же, Лыдочка, на десять лет моложе сватался, так бабка не разрешила, за хату испугалась, добро своё пожалела. Грушу хорошую с дерева единственной внучке не разрешает сорвать, только гнильём с земли угощает, придётся ночью... — Галка укоризненно посмотрела двумя накрашенными, как у Шахерезады, глазами на побледневшую тетку.

Комаров действительно было видимо-невидимо, пришлось напялить спортивные костюмы, носки, косынки и постоянно обмахиваться вырванной с корнем полынью. Не заметили, как вся деревня погрузилась в полную темноту. «Тыха украинськая ничь», только миллионы серебристых звёзд нависли над нами, казалось, сейчас они все обрушатся на землю, не удержатся там, где-то далеко во вселенной. Вдруг почудилось, будто пришли в движение кометы.

— Загадывай желание, скорее, пока не погасли. Успела?

— А что?

— Молчи, нельзя говорить, иначе не сбудется.

— Галка, а на х... нам эти пацаны? Отдохнуть хочется от всего и всех.

— Вот и отдохнём, а кто нас на лодке покатает, кто раков ловить будет, рыбку? Шуровать по местным садам ты, что ли, станешь?

В конце улицы горел костёр, временами он исчезал, прячась за силуэты прыгающих вокруг огня фигурок. Кавалеры были хоть куда, один другого младше. Мандрыка, которого Рогачка сватала мне в женихи, похоже, был первым парнем в этой деревне. Наши роли с ней как-то сами мгновенно распределились. Мне досталась роль паиньки-тихони, всего стесняющейся наивной девочки, а Галка изображала беспредельщицу. Видно, Мандрыка с ходу определился в своём решении и пристроился рядом со мной. От этого детского деревенского садика тошнило, но спектакль уже начался, теперь нужно доигрывать. На следующий день, когда мы двинули на речку, кавалеры вели себя так, что превзошли все наши ожидания. К компании присоединился Вовки Мандрыки дружок Сашок, подруга моя сразу повеселела, глазки заблестели коварством интриг.

— Галка, я тебя прошу, только не это, бери себе хоть двух сразу.

— Мне, как и тебе, ни один не нужен, но пусть этого поца мучает совесть, бедную девушку бросил, на подружку переключился. Пусть грехи замаливает. Ну, давай, поиграемся немножко, а то от скуки здесь ёкнуться можно.

— Где же ваша речка? Как она хоть называется?

— Турунчук! Не расслышала? Ты что, еще и глухая? — Галка подталкивает меня в спину. — Турунчук!

Целый километр топаем по дороге, с обеих сторон в стоялой воде растёт камыш. Вон он! Широкая подвижная голубая лента обвилась вокруг сказочного острова из плакучих ив. Точно как в песне: «Речка движется и не движется, вся из лунного серебра». Девственные берега красавца Турунчука завораживают, любуюсь ими и балдею, силюсь выдавить из себя хоть слово и не могу. Наконец прорвало:

— А плавать в нём можно?

— Только если хорошо умеешь, течение будь здоров, против — вообще мало кто пробует, и водоворотов полно, слышишь, это они так ревут. Не боись, ребята подстрахуют.

— А сама?

— Сейчас увидишь.

Мальчишки с тарзанки, привязанной к ветке громадного старого дерева, нависшего над рекой, по одному попрыгали в воду. Галка следом за ними ухватилась за край каната, немного покачалась и, долго не раздумывая, спрыгнула. Турунчук мгновенно понес их за собой. «Ну и отчаянная моя подруга», — подумала я. Повторить ее подвиг не решилась, зачем? С моим новым кавалером мы остались одни на берегу. Сидели молча, и вдруг Мандрыка вскочил и так галантно подаёт руку «даме сердца», мол, спустимся ниже. Дама, смущаясь, осторожно пробует воду. Ой, ледяная, мурашки по телу, паренёк объясняет, за ночь остыла, это только поначалу она холодной кажется. Фу, ноги проваливаются в чёрную грязь, она даже меж пальцев пролазит противно, ещё всякие ветки, растения, не порезаться бы. Плюх! Вода обожгла тело, сердце усиленно забилось, заработали сами по себе руки и ноги. А ведь Галка права. Красота! Лежишь, отдыхаешь, река тебя сама плавно, ласково несёт, ты только любуешься небом, деревьями, парящими над Турунчуком птицами...

— Поворачивай к берегу, а то унесёт далеко, — командует Вовка.

— Пусть, так хорошо!

— Там камыш и топь, не выберешься.

Приходится подчиниться. Вовка помогает вылезти на берег, ноги опять в грязи, поддерживает, чтобы удобней было ее смыть. Медленно возвращаемся к нашему месту. Боковым зрением потихоньку осматриваю своего кавалера. А что, хорошо сложен, строен, смугл, и лицо симпатичное — мужественное. Меня, чувствую, стесняется, неужели влюбляется. Интересно наблюдать, как это происходит с другими, но когда с тобой... Как-то не по себе становится, даже в сердце кольнуло. От своих печальных мыслей я громко вздохнула, юноша крепче сжал мою руку.

Собравшись все вместе, переплыли на остров, к старой разбитой лодке, под которой был запрятан незатейливый скарб: железное ведро, дырявая выварка, старая, многократно паянная кастрюля, в которой лежала пачка соли, вязка горького стручкового красного перца и спички. Всё это добро аккуратно было завёрнуто в дырявое выгоревшее женское пальто. Нам с Галкой ребята поручили собрать сухих веток побольше, а сами стали подныривать под берег, ища руками норки с раками. С заданием мы справились быстро и принялись перебирать раков, маленьких сбрасывали назад в речку, а покрупнее складывали в ведро. Костёр вспыхнул мгновенно, мощно затрещали сучья, обдавая нас едким дымом. Мой «жених» отодвинул меня от огня, по-хозяйски усадил на пальто, служившее подстилкой. Галка посмотрела в нашу сторону и, как мне показалось, хитро улыбнулась. Наверное, хотела рассмеяться, но сдержалась.

Первое полное ведро с ярко-красными красавцами вылили прямо на зелёную траву. Мандрыка ловко чистил раков, подавая мне полосатые шейки, а сам впивался ртом в тельце под панцырем. Как только все съели, мальчишки принялись нырять за следующей партией, а мы, опьяневшие от чистого воздуха, голубого неба, яркого солнца, с полными брюшками вкуснейших свежих раков, валялись на траве, не в силах подняться. От вида движущихся облаков кружилась голова, вековые вербы с их бархатно-перламутровыми листочками опус кались вдоль всей реки, и, шелестя ими, казалось, пели только им одним понятную песню.

С острова видны были плавни, ветерок причудливо сбивал пух с пушистых головок камыша, напоминая сошедшего с ума художника, который, не успев нарисовать, здесь же уничтожал своё творение. Неугомонные кавалеры опять развели почти погасший костёр. В этот день мы осилили ещё три ведра, губы вспухли, язык еле ворочался, ногти обломались. Появились проклятые оводы, даже сквозняк, который прилично обдувал остров, не мог отогнать их. Устав валяться на солнце, мы с Галкой передвинулись в тенёк, чувствуя себя и внутри и снаружи уже тоже отварными раками. Забыли про все на свете — про дом, институт, даже родную Одессу, говорили о том, что попали в совсем другую страну, живущую по своим собственным законам тысячи лет, слава Богу, без вмешательства человека.

Мне было странно и как-то не по себе, что прежде никогда даже не слышала о такой реке, как Турунчук. Правда, бабка много рассказывала о красотах великого Дуная, его необыкновенных берегах и городах, да и на картинах видела. Но, оказывается, есть места поближе, чем Дунай, и не менее красивые, где просто невозможно глаза оторвать, каждый вид — готовая картина. Не такой он и широкий, Турунчук, но что-то есть в нем сказочно-величественное, родное-милое, в него можно влюбиться, как в человека, мужик он, этот Турунчук. Днепр вот тоже мужик, я любовалась им в Киеве, в Запорожье, конечно, богатырь, никто не спорит, даже «редкая птица долетит до середины», а уж как он «реве та стогне Днипр широкий», и говорить нечего. Проехали прошлым летом со школой на автобусе через плотину Днепрогэса — непередаваемое зрелище. Бедный Днепр, люди запрягли тебя на службу, как ломовую лошадь, и не дают продохнуть. Вечный раб его величества человека.

Нева в Ленинграде хороша, величественная северная красавица, разодетая в дорогущий гранит, так и кичится своим богатством. Мосты с чугунными решётками, мраморные и гранитные статуи, как бесценные браслеты, переплели её прекрасное тело. Под стать и придворные бывшие речки-переплюйки, и каналы. Все красиво, великолепно, но веет холодом и надменностью от её царского величия. Сами питерцы, мне кажется, немного боятся свою Неву-царицу.

Ленинградские гиды первым делом перечисляют ужасные наводнения и жертвы, которые приносит эта неблагодарная дама. Вот уж правда: «из грязи в князи». И мечтать не могла болотная девка, крутящая любовь с красавцем финном, что её так одарят, так возвеличат. Но девка есть девка, только финну её захочется, она тут же его запускает к себе, забывая про все на свете, о людях, которые её возвели на трон, плевать она хотела на жертвы, лишь бы самой удовлетворить свою похоть.

Москва-река, та попроще будет, только в районе Кремля выфурилась, как богатая купчиха, когда идёт на базар, рожу разукрасила, а шею помыть забыла. Только и смотришь в одну сторону, на Кремль, а как повернёшь в другую — заводские трубы, вода переливается разноцветными разводами таблицы Менделеева. Зато столица пяти морей.

И вот этот безвестный красавчик-повеса Турунчук гуляет себе на здоровье по бабам-озёрам, оставляя всюду своих безымянных детей — маленькие речушки, которые появляются ниоткуда и исчезают в никуда. Наслышалась я сейчас от мальчишек небылиц об их реке, мол, убежал непутёвый сыночек от строгого батьки седого Днестра. А тот столетие за столетием пытается вернуть отпрыска, во что бы то ни стало. И только после селения Беляевка, когда Турунчук опрометчиво заскочил в озеро Белое, потом ещё пару раз сбегал налево, вот тут-то его отцовская нагайка и достала. Да только ненадолго поймала. Из Маяков Турунчуку снова удалось сбежать. Рассвирепел отец, выпустил все свои воды, залил всё вокруг лиманом, куда и угодил сыночек.

Оба уставшие от вечной погони, наконец примирились и сдались на милость грозному владыке Чёрному морю. Он, владыка, только сверху кажется ещё сильным и непобедимым, а на самом деле тяжесть тысячелетий давно придавила его ко дну тяжелым мёртвым грузом сероводорода. Детки-реки портят ему жизнь, но что делать прикажете старику, они же его родные, и он безропотно, без разбору принимает в своё тело все отходы Европы. Кряхтит, медленно умирает и всё же пытается договориться с родственничком Среди земным морем, поддерживает приятельские отношения, чтобы хоть дети могли через пролив Босфор бегать в океан резвиться. О себе он уже и не думает, да и забыл, когда с ним считались. Слава Богу, проливчик есть, не дает окончательно сгинуть с белого света — и ладно. Так и живут исполины веками, у них, как у людей, свои отношения и проблемы...

— Ты спишь? — растолкала меня Галка.

— Нет, думаю...

— О Вовке Мандрыке?

— Ага, только о нём, и ночью и днём, как ты догадалась? Какая ты умная!

Через день мальчишки лодку всё-таки достали. Мы плывём на Белое озеро. Узкая плоскодонка неслышно пробирается сквозь плавни, на дне лодки катаются бутылки вина «Красное мицне», горлышки залиты коричневым сургучом, пучки зелени, хлеб деревенской выпечки с горбом-короной, пропёкшийся в русской печке. В каждом дворе стояли такие печки, на них сверху кладут соломенные тюфяки и спят до самых холодов. Главное дождаться двух часов ночи, когда улетят комары. А потом красота, снизу тепло нежит уставшее за день тело, лёгкие наполняются запахом свежего сена, арбузов, а сверху чёрная бездна с серебряными блестками далёких галактик. Может, на какой-нибудь планете вот так же, как и мы, лежат подружки Олька с Галькой и смотрят на нашу светящуюся звёздочку, не догадываясь, как прекрасна наша земля. Кто его знает? Но страшно долго смотреть на небо, даже жутко, лучше натянуть это старое тряпичное одеяло, укрыться с головой и улететь в невесомое царство сна — и спать, спать.

— А мы ещё вчера знали, что вы хлеб пекли.

— Ага, мамка спёкла, — поглядывая из-под густых ресниц на меня и краснея, еле слышно произнёс юноша.

— Запах на всё улицу стоял, когда вы хлеб пекли. Лыдочка сразу определила: «Це у Мандрыкив хлиб пекуть, а мы у магазыни купляемо, ни хлиб, а якась мьякина. У городи теж такий?»

— В городе ещё хуже, с кукурузой и чёрт-те ещё с чем, — взорвалась Рогачка, — пока свежий, с горем пополам есть можно, а назавтра выкидывать надо, в глину превращается каменную. Из-за Кубы все, на кой он нам нужен этот остров свободы. Миллион долларов один день содержать. Вынь да положь.

— А ты звидки знаешь? Хто тоби казав? 3 газет, чы шо?

— Лыдочка, радио такое есть «Свобода» или «Голос Америки».

— Ты шо, американьцив слухаешь? Ось чому ты их мову вчышь...

— По-русски они нам мозги промывают. Двадцать четыре часа в сутки.

— Галка, ты совсем рехнулась, она ещё кому-нибудь по дурости ляпнет, — не выдержала я подружкиных откровений.

Лыдочка трясущимися руками стала креститься.

— Брось, никому она не скажет, правда, Лыдочка?

Вовка Мандрыка сидел на вёслах, мы с Галкой улеглись бочком на дно, головы положили на маленькую скамеечку в длинном остром носу лодки. Сашок уселся у нас в ногах, усердно отбивая сургуч с бутылок. Ребята постоянно спорили, по какому рукаву, по какой протоке лучше выйти к Белому озеру. Запутаться здесь немудрено, столько островков, не счесть. Мне было совершенно всё равно, где плыть, главное, всюду была настоящая природа.

— Это опять Турунчук? — на всякий случай переспросила я.

— Ага, он самый, здесь у него много рукавов, а между ними острова. Охота здесь хорошая и рыбалка.

Тихонечко, из-под ресниц, я снова рассматриваю своего кавалера. Видный парень, ничего не скажешь. Чуть-чуть выше среднего роста, широк в плечах, строен, нигде на теле ни жиринки, не то что одесские мальчишки, на бёдрах и груди уже сало свисает. Загар до черноты, опять же чёрные густые волосы и странно светлые глаза, как будто выгорели на солнце, белые ровные зубы, только для форса, по-моему, вставил на верхний правый клык металлическую фиксу. Мода у деревенских такая, что ли, подрастёт — пожалеет. Похоже, вчера постригся в местной парикмахерской, временами обдаёт неприятным запахом вонючего одеколона. Лицо выбрито, наверное, спешил, свежий порез на шее, шрамов на теле много — местный драчун и предводила, малышня его слушается. Как Лыдочка предупреждала: «Вы там ему особо не доверяйтесь. Вин ишо в восьмому класи девку обрюхатил. В них и батько такый».

Его отец действительно на цыгана похож, смуглый, заросший, на тракторе лихо ездит, а мать, беленькая тихая женщина, на речку с бабами в обед торопится, свою корову доить. В первый день нашего приезда наблюдали эту идиллию. Мычащее стадо тащилось нам навстречу. Мы прижались к тыну. Коровы, не обращая на нас никакого внимания, протопали вместе с пастухом к дороге. Он только проследил, чтобы они без проблем перешли ее, и почесал в «Едальню» — местную столовую. Дальше коровы самостоятельно разошлись в разные стороны по своим хатам. А те хозяйки, которым невтерпеж, еще у речки сами начинали доить — каждая свою. В руках ведра воды, сначала промывают вымя, потом протирают, усаживаются на одно ведро, второе накрывают чистой марлей, и пошел процесс. Интересно, почему одни доят на речке, а другие ждут возвращения?

Вовка объяснил:

— Матери делать нечего, вот она и бегает, заодно и за пацанами приглядывает.

— А сколько вас?

— Четверо, и все хлопцы.

Ого! Лыдочка, правда, объяснила иначе. Раньше все на речку доить своих коров приходили, по очереди чарку и пожрать пастуху приносили. На речке корова литра на два больше даст обязательно, и оно не скиснет. А если домой притащится, то злится на хозяйку и бодануть может, да и молоко всё не отдаст, сливки из такого молока прогорклые получаются.

— Лыдочка, так ты нас кормишь прогорклыми сливками?

От Галкиного вопроса тетка слегка покраснела, замахала руками: «Буду я ще на ричку бигаты».

Вовка опять сменил Сашка, туман над речкой поднялся повыше, солнышко начинало припекать. Лежать больше не хотелось, сидели и глазели по сторонам. Лесное царство, непуганая дичь, медленно плывут уточки, одна за другой, хотя давно уже одним размером с мать. Что-то вдруг испугало их, и они, с шумом хлопая крыльями, взлетели, крича и прячась в камышах. Мама мия, над самой лодкой пронеслись здоровенные птицы, мы с Галкой от неожиданности заорали.

— Это цапли, неужели никогда не видели! Где-то рядом их гнездо, глянь, умные какие, разлетелись в разные стороны, — улыбаясь во весь рот, пояснял Вовка. Под мышками волосы не бреет, отметила я про себя, при каждом взмахе рук капельки пота блестят на солнце, тело его всё лоснится, мышцы и жилы работают, и невозможно оторвать взгляд, так органичен этот мальчик с природой. Устал, но не сдаётся, не то что Сашка, тот всю дорогу канючит: «Надо было мотор достать, без мотора заи... грести».

Мотора, наверное, никто им не дал, и хорошо, куда нам спешить. Я продолжала открыто любоваться Вовкой — настоящий Маугли. Видно было, как даже под тёмным загаром у него на щеках проступает румянец, чувствительный парень. А вот конец идиллии — налетели оводы — непрошеные гости. Один гад уселся парню прямо на бугорок плавок. Сейчас заорёт, подумала я. Ничего подобного, на удивление спокойно он прижал локтем весло и шлёпнул себя по причинному месту. Только быстро метнул взгляд в нашу сторону, я сделала вид, что ничего не заметила, прислушиваюсь лишь к всплеску воды за бортом.

Приплыли! Белое озеро! Где? Река как река, только берегов не видно, сырой туман всё застилает. Лодка вдруг закружилась, стала неуправляемой. Водоворот.

— Вовка, сильнее греби, деру отсюда! — скомандовал Сашка. — Тут самое гиблое место.

— Не слушай его, Олька, это то, что нам надо, здесь и поныряем! — хорохорилась подруга. Вовка навалился на весла, разрезая туман, мы медленно поплыли дальше. Кто в Одессе не видел туманов? И я насмотрелась на всякие, но такого... Толстенный пирог-слойка, каждый слой имел свой неповторимый цвет; начиная от самой воды, прозрачно-белый, потом выше, заигрывая с солнышком, жёлто-оранжевый и у самого неба бледно-голубой. И все озеро казалось сплошь белым, как будто покрыто нетронутым снегом. Голоса звучали странно, как в вакууме, и необычное эхо разносило их далеко вокруг. Временами чудилось, кто-то издалека нам отвечает, сначала шепотом, потом все громче и громче.

Страшновато было беситься, боялись перевернуть лодку, поэтому только визжали и кричали, подражая Имме Сумах, вот бы её сюда.

Для согрева, а может, и от страха, стыдно было признаваться в этом, выпили бутылку вина, прямо из горлышка, закусывая мягким вкуснячим хлебом, наслаждаясь его запахом. Опьянели моментально, заорали с Галкой во всю глотку песенки Клячкина, Кукина и новенького барда-хулигана Высоцкого. Весь блатной репертуар, не стесняясь в выражениях, понесло нас с подругой. Кавалеры просто офонарели, помалкивали, лишь мой Маугли иногда улыбался, думаю, уверовал в свою победу. Честно, уж очень он хорош был, жаль не для меня. Туман потихонечку рассеивался, вода в озере начала поблескивать, как блестят чешуйки на теле серебристых рыбок.

— Вот и они! Я же тебе рассказывала! Красота неземная!

На больших зелёных листьях, покачивающихся на искристой воде, раскрывались навстречу солнцу белоснежные лилии. Чем солнце больше припекало, тем больше розовела их сердцевина. Они были так прекрасны, руки сами тянулись сорвать их, прижаться к ним лицом, насладиться их ароматом. Какие они нежные, цветок больше георгина, а вокруг миллионы жёлтых кувшинок.

— Смотри, Тортилла!

— Где?

На листике сидел маленький лягушонок, заметив опасность, он в ужасе плюхнулся в воду. Мы беззаботно смеялись. Наши беспощадные руки-убийцы тянулись рвать эти небесные создания. Они не пахнут, совершенно не пахнут.

— Они только ночью так навоняют, шо от них помереть можно, — объяснил Сашок. — Их вообще рвать нельзя, и в хату никто не тащит, от греха подальше.

— Ох, уж эти ваши деревенские запреты, сказки про царя гороха.

— Нырнуть поглубже надо и пониже стебель оторвать, они и не погибнут, — тихо, даже как-то застенчиво сказал Вовка. Пока Сашка допивал остатки вина и отвернулся от нас, мой Маугли спрыгнул с лодки, едва её не опрокинув, и стал подавать нам лилии с длинными тонкими и мягкими, как водоросли, стеблями.

— Ну что, Олька, слабо, не трусишь, тогда ныряй, спасем, — подтрунивала надо мной подруга. Рогачка ловко перекинулась через борт, подала мне руку, я спрыгнула и шмякнулась животом о воду. Она была бархатистой. Мы сначала кружили вокруг лодки, потом, расхрабрившись, отплыли от нее подальше, поглубже подныривали, обрывали стебли. Туман рассеялся окончательно, мы накупались и стали перебирать цветы, выбрасывать в воду лилии и кувшинки с короткими стеблями. От жадности столько нарвали, куда их теперь девать. Ведро-то всего одно.

Пора возвращаться, теперь уже против течения, так что будет потяжелее. Солнце так припекло, что разом лилии все поникли, закрылись, похоже, умерли. Мы набрали воды в черпак и обливали их, потом засунули под скамейку в тенёк. Ребята надели рубашки и даже брюки натянули, видно, хорошо их оводы покусали. Лодку старались держать поближе к берегу, где течение потише. Мальчишки постоянно менялись местами, загоняя плоскодонку в камыши, тревожа местных обитателей, поднимался невероятный шум и гам, похлеще одесского трамвая. Наконец показался остров, на который мы обычно заплывали. Жрать хотелось, пропекало насквозь, как хлеб в печке. Ничего не помогало, бесконечные обливания из ковшика, как мертвому припарки.

Сашка всю обратную дорогу опять выговаривал другу, что нужно было мотор достать. Наконец лодка уткнулась в то место на берегу, где обычно вылазит стадо. Проваливаясь по колено в смесь из жирной чёрной грязи с коровьим дерьмом, попав в царство громадных перламутровых мух, боясь открыть рот, глаза, нос, мы с Галкой рванули в сторону «местного пляжа». А наши кавалеры развернули лодку обратно к реке и скрылись в ближайшей камышовой протоке. Обмывшись, усталые, мы присели на торчащие из-под земли корни старой ивы.

— Будем ждать пацанов? — спросила Галка.

— Да что их ждать, вот они сами, сейчас причалят и выползут, слышишь плеск вёсел.

Но в лодке сидел дед, ни дать ни взять дед Щукарь. В ватной стёганой шапке, таких же штанах и фуфайке, похоже, он этот наряд как минимум лет пятьдесят не снимал. Покуривая самокруткой, оглядел нас и напрямую спросил: «Це вы набедокурили на Белом озере?» Не дожидаясь ответа, ещё спросил: «Так вы, девчата, не из наших будете?»

— Дедушка, мы дачники, ничего здесь не знаем.

— Ага, а у кого стоите? У Мандрыкив?

— Нет, у Рогачек! — прищурившись, ответила Галка.

— А хто ж им будете?

— Внучка!

— Ага, а кого ж з ных, Валькиного чы малого?

— Валькиного.

— Так, я вам шо скажу, дивчата, вы хоть и городьские, а природу обижать не слид. Я ще батько твого вчыв и тётку Лидию... И до вашего сведения доведу, шоб больше так не робылы. Бутылки в Биле озеро покидалы, окурки, всю живнисть поперепугалы, а лилии навыщо нарвалы и кинулы. Хто ж так робыть, як бандиты якись. Такой красавець, як наш Турунчук, ще поискать треба. Раньше со всёго свиту, аж з Европы до наших мисць богачи съезжалыся. Стоялы у Троецькому, в Яссках, да и туточки зупынялыся. Яка охота була! Наш Турунчук славився, такий красавець, хто хоть влюбиться. А Биле озеро вин сам кохав. Це остання ёго любов була, вин з того и сам майже в плен до Днистра попав. Усе ховав свою коханую, вид усих, вид батька Днистра, вид людей.

— Как это? — удивилась я.

— Так вы ж сами бачилы. Як Биле озеро знайшлы? Турунчук трижды биля нёго обвывся, шоб нихто ёго не знайшов, хибаж вид людей шось сховаешь? Все знайшлы, паскудят, — старик посмотрел на нас голубыми детскими глазами, протёр рукавом беззубый рот и продолжал. — Наша Биляевка, з цего озера теж имья получила, бо Биляевка, знать била, як гарна дивчина. Невеста теж биле платья надевае, люды на билом свете живуть, все саме краще билым клыкаеться. Турунчук на цёму озери своих дивчат ховав, пленниц-русалочек.

— Хорош кавалер, сначала топил, а потом ховав! — Мы с Галкой переглянулись.

— Нет, дивчата, усё не так. Обидет якусь дивчыну хлопець, вона до Турунчука кидаеться, вин их прыймае, жалеет. Кажуть, сам по ночам в парубка обертаеться и русалочки вокруг него все в белом танцюють и поють, а те лилии, шо вы порвалы, их души. От так! Шли бы вы, девчата, до дому, от греха подальше...

Дед залез обратно в свою лодку и тихонько уплыл по течению в плавни. Несмотря на изнуряющую жару, плавать уже совершенно не хотелось. Настроение было испорчено. Наоборот, потянуло домой, в Одессу. И откуда только взялся этот старик, спросить бы у кого, да пошёл он... Мы плелись по пыльной дороге босиком, не дождавшись своих кавалеров. У ставка, где обычно мыли ноги и надевали босоножки, даже не остановились, так босиком, утопая в мягкой пыли (ох, и приятно!), доковыляли домой. Лыдочка, целый день собиравшая на колхозном поле помидоры, сидела устало, свесив свои большие загорелые руки между ног, глаза закрыла — отдыхала. Собака тявкнула, она сразу подскочила, засуетилась.

Без нас не вечеряли — ждали. В прохладной хате вчетвером уселись кушать. Лыдочка всё время улыбалась, ласково смотрела на племянницу, стесняясь есть. Галка не выдержала:

— Может, вином своим настоящим угостите? Олька вот в институт поступила, через четыре года закончит, к вам в деревню бухгалтером приедет, коров ваших считать будет. У неё здесь жених уже есть.

— Хто ж такой? — Бабка аж ложку уронила, обрызгалась и стала отряхивать передник.

— Вовка Мандрыка! — не моргнув глазом, серьёзно ответила внучка.

— Тоже скажешь, навишо вин ий здався?

— Любовь, Лыдочка, любовь, никуда не денешься. — Галка, как всегда в своём репертуаре, начала выступать. Я от злости даже покраснела.

— Так ему в осени в армию идти.

— Правильно, — не унималась подруга. — Олька как раз институт закончит, Вовка армию отслужит, здесь и свадьбу сыграем. А то как же!

Бабка переглянулась с дочкой, та молча встала и пошла в летнюю кухню. Назад вернулась с бутылем красного вина и четырьмя гранёными стаканами.

За здоровье чокнулись, выпили.

— Вот это вино, не то что магазинное, — сдуру ляпнула я.

Бабка с Лидкой перемигнулись, и бабка, глядя прямо на нас,

с прищуром спросила:

— Кажуть, вы ще курите цыгарки.

— Кто такое сказал? — вздрогнула Галка. — Вином ребята угостили, но таким гадким, что мы и пить не стали. Разве с нашим сравнить? А курить мы даже не умеем. Папа меня бы сразу убил, ты же его знаешь.

— Я ж тебе казала, Кобзарь як не сбрешет, так день не проживе, — кивнув в нашу сторону, ответила Лидка матери.

— Какой Кобзарь? У вас в деревне что, Тарас Григорьевич Шевченко живёт?

— Та ни, це другим, ты его не знаешь, а мабуть, бачила, це дид такый, до каждой сраки затычка.

— Лидка! — Бабка стукнула по столу.

— Ну до роту затычка. — Аж слёзы блеснули из глаз бедной Лыдочки. Галка ухватилась за графин, налила ещё по стакану.

— А зачем дед Кобзарь приходил?

— Так, угри ёму заказалы, для вас, шоб угостилыся. Вот вин и прынис.

— Угри, во здорово, я их обожаю, Олька ты любишь угри?

— Я их никогда не ела и не видела. А где они?

— Та там, в летней кухне в бидоне, только закрывай, а то повылазят.

Мы здесь же понеслись смотреть угрей.

— Фу, гадость какая, не то толстые пиявки, не то змеи, — скривила я рожу. — Я их жрать ни за что не буду.

— Еще как уплетешь. Бабка так приготовит, ты пальчики облизывать станешь. Бабуля, не убирай со стола, ещё посидим. — Галка ласково обняла старушку и повела её обратно в хату, прихватив недопитый бутылёк с вином.

— Какое вкусное, что значит своё, от души сделано, даже я выпила, — подтявкивала я сзади. После третьего стакана мы еле залезли на кровать и сразу задрыхли.

Мне снилось Белое озеро, в ушах звучали мелодии Петра Ильича, но вместо лебедей танцевали русалочки, потом всё закрутилось, и началась какая-то качка, сначала закачалась кровать, потом и комната. Всё подступило к горлу, еле успела выскочить во двор к туалету. Меня рвало, было так неудобно, что я никак не решалась выйти из уборной, где меня караулили бабка с Лидой.

— Ну от, я тоби казала, вина не вмиють ще пить, а ты курять воны.

— Цего Мандрыку гнаты треба. Чого удумав подлюка, лилий девкам прынис. Я ёго так турнула, сволота цыганьская. Девки хай дома сыдят, а то нехай до Одесы едуть. Бо вин, подлюка, не видстане, нахал такий же, як батько. Ото щось зробыть, а мы виноваты будемо, шо девку не доглядели. Хай йдуть до дому.

Гулять мы в этот вечер не пошли, валялись в постели, болтали. Бабка с Лидочкой крутились в саду под грушей.

— Олька, погляди, — пнула кулаком мне в бок подруга.

Бабка легла на узкую металлическую детскую кроватку, которую они с дочкой установили под деревом. Потом Лидочка привязала верёвку к груше, ею же обвязала мать.

— Что они делают?

— Бабка грушу сторожить будет. Прошлым летом она черешню всё охраняла, вон ту, чёрную, крупную. Даже мне не давала порвать. А я мальчишек подговорила, и мы ночью целую ветку спилили. Теперь она решила привязаться к груше. Представляешь, если спилить грушу над ней. Просыпается, а дерева тю-тю, нет! Во хохма будет! Только грушу жалко, да и бабку...

— Слушай, а кто этот дед Кобзарь? — перевела я разговор на другую тему.

— Местный юродивый, между прочим, бывший учитель. Контуженый во время войны. Ночами рыбу ловит, птицу, потихонечку браконьерничает, но его не трогают, жалеют.

— Сразу после войны, — продолжала Галка, — девки местные над ним подшутили. Вслед ему тихо плыли, чтобы не спугнуть. Когда он улов вытащил, поднырнули и забрали все, темновато уже было, он и не заметил. С тех пор решил, что это русалочки были с Белого озера, это они сплели веночки из кувшинок и лилий, что плавали вокруг его лодки. Теперь он рыбу ловит и им выбрасывает. Здесь вообще народ отчаянный, смотри, а то ещё приревнует какая-нибудь дура, влюблённая в твоего Мандрыку, тогда тебе будет весело.

— Да на хрен он мне нужен! Сама меня в это дело втравила, они все ещё в прошлом веке живут.

— Это точно, пашут, как проклятые, света белого не видят. Всё копят деньги, куркули сраные. На себя копейку не потратят. Посмотри на Лидку, ей уже под сорок, а она ещё девушка. Бабка её знаешь, как блюдёт, никто не подойдет, вот и одна. Счастье, что отец мой сбежал, как паспорт получил, так и махнул в город, сам в жизни пробивался. Ещё и им помогал.

Галке, я почувствовала, захотелось выговориться.

— А знаешь, что случилось, когда был обмен денег? Припёрлись к нам: Валька, спасай! На чердаке в ящиках и мешках бумажные деньги мыши и крысы пожрали. Отец еле выбрал купюры с номерами, хорошо какой-то знакомый в банке работал, через него часть обменял, а остальное так и пропало. Ты думаешь, что-то изменилось? Они опять копят на чёрный день. Вот увидишь, будем уезжать, бабка варенье десятилетней давности совать начнёт и мелочь в кармане перебирать, если я откажусь, она даже полезет с поцелуями.

— Ладно тебе, завелась, ты лучше скажи, как тебе Мандрыка?

— Потянуло на аборигена?

— Отстань, а то опять рвать пойду, видно, зелёная муха успела мне серануть в рот.

— Не заговаривай зубы, я же видела, как он по-хозяйски руку тебе на плечо кладёт, прижимается, хозяином себя чувствует. Невеста...

— Слинять по-тихому надо, делать здесь больше нечего.

— Ладно, денек потерпи. Завтра ещё на речку сбегаем, пусть пацаны нам раков побольше наловят, я вино притырила, пока Лидка с бабкой тебя возле сральника караулили. Вечером пошлём их за цветами, а потом с первым автобусом рванём домой.

Всю ночь тявкала собака во дворе, но мы дрыхли без задних ног. Утром на речке собралась компания из одних малолеток. Вовки и Сашки не было, их отцы забрали на какую-то дальнюю делянку. Малыши пыжились, ныряли у берега, пытались на ощупь руками найти норки, в которых прячутся раки. Но те, если и попадались, то мацупенькие, жрать в них нечего. От скуки устраивали рачьи бои. Затем и это занятие надоело, оставили детвору, ушли в заросли, чтобы никто нас не видел, выпили немного вина, спрятали бутылёк и решили переплыть на остров, напоследок позагорать.

Чтобы Турунчук не унёс нас мимо острова, нужно уходить по берегу навстречу течению как можно дальше, с запасом. А потом уже только грести в сторону острова. В лучшем случае зацепишься за самый край — такое здесь течение. По острову мы шли осторожно, повсюду коровьи лепёшки, не дай бог в свежую вляпаться, здесь их называют минами. Только на «пляже», как ни странно, было чисто. Он расположен в центре, на нём нет травы, песочек мелкий, чистый. Прохладный ветерок, шелест ив, и хорошо, что никого нет. Лежим, загораем, но почему-то страшно закрывать глаза, всё время чудится, что кто-то подходит, не то корова, не то Мандрыка.

— Что ты крутишься? — не выдержала Галка.

— Жутковато как-то, безлюдно, давай назад поплывём. У нас вино есть, пончики в «Едальне» купим.

— Скажи лучше, тоска по жениху заела, страдаешь.

— Пусть так, недаром же говорят: «На безрыбье и рак рыба», без пацанов все-таки скучно.

— А я что тебе говорила, умных слушаться надо.

Рогачка перевернулась на живот, смолкла. Я лежала на спине и смотрела в это вечное небо, белые облачка унеслись, ветерок усиливался, и вдруг грянул мощный гром. Откуда только всё взялось? Над нами разыгрывалась битва гигантских туч, они с бешеной скоростью неслись друг на друга, извергая молнии, которые копьями летели на землю, в реку. В несколько мгновений всё превратилось в сплошной чёрный ад. Куда деваться? Плыть по озверевшему Турунчуку немыслимо. Ветер, как безумный, ломал ветки деревьев, пригибал их к земле. Тысячи острых песчинок впивались в голое тело, забивали глаза. Ураган, это настоящий ураган!

Хорошо, что ребята тут прятали свою лодку. Мы залезли под неё, в ужасе наблюдая за буйством природы. Ещё немного, и ветер подхватит наше дырявое убежище вместе с нами и сбросит в обезумевший Турунчук. Держась обеими руками за лодку, мы безмолвно просили: Господи, помоги! Господи, помоги!

Ливень рухнул так мощно, что лодка стала двигаться, а мы вместе с ней. Только бы не в реку. Из последних сил упирались в землю, пытаясь удержать нашу спасительницу. Деревянные корявые доски били нас по голове и плечам. Дождь кончился так же неожиданно, как и начался. Опять засветило солнце, на голубом небе ни облачка, деревья устало стряхивали капли, как после душа Шарко, постепенно поднимая веточки и листья к солнышку сушиться. Само оно, казалось, наконец вымылось и, чистенькое, смотрело на землю, словно спрашивая: «Правда, здорово!»

Выползти из-под намокшей отяжелевшей лодки было непросто. Да еще Турунчук продолжал рычать, как бешеный зверь. Вот это да! Тикать отсюда надо! Во попали! Вдоль берега мы бежали к самому краю острова, следя только за рекой, по которой неслось все, что попадало на пути. Пуститься в обратный путь долго не решались, но и «ждать у моря погоды» не имело смысла. Была не была. Мы усиленно гребли, боясь, чтобы Турунчук не отколол ещё какой-нибудь номер. Уже на середине с ужасом обнаружили рядом с собой стадо коров. Громадные, ярко-рыжие, с белыми пятнами, животные ловко дрыгали своими четырьмя конечностями. Они ещё и обгоняли нас, поворачивали головы в нашу сторону, удивлённо вылупив громадные глаза: «Это кто ещё здесь?»

Всё, от страха я начинаю тонуть, привет котёнку, с двух сторон коровы. Сейчас они меня раздавят, но эти благородные дамы, похоже, решили мне помочь, сдерживают и отталкивают всякую дрянь. Они, как баржи, перевозили на своих спинах птиц, оводов и мух. Из их ноздрей, как из фабричных труб, шёл вонючий, с запахом навоза, пар. Ужас, который мы испытали, я помню до сих пор. Коровы нас обогнали и невозмутимо выползли в своём положенном месте. Нас же Турунчук ещё прилично протянул, спасибо торчащей коряге, мы зацепились за нее, как за спасительную соломинку. Всё — берег, ноги дрожат. Мать Мандрыки бежала к нам, махая на ходу белой марлей:

— Девчата, на острове моих нету?

— Нет, мы только вдвоём там были и ваши коровы.

— А где ж они? Вот, подлюки, як вы прыихалы, так воны як сказылыся, — зло ударив о дерево своё ведро, она пошла прочь, моя несостоявшаяся свекровь.

Сарафаны с бутылем вина, совершенно сухие, лежали в дупле старого дерева. Мы допили вино и, ржа, как лошади, босиком попёрлись домой. По дороге, которая скорее напоминала тухлое болото, провалились в грязь по колено. Вечером попросили пацанов нарвать нам цветов, они тут же приволокли. Наутро, когда гордые, с букетами, мы шли в центр Беляевки, бабы через заборы орали друг другу: «Це в вас учора уси квиты порвалы, так от полюбуйтесь хто».

Молоденький водитель автобуса всё поглядывал на нас в висящее над его головой зеркало. Лыбился. Лучше бы, дурак, за дорогой следил, давай пересядем. Мы так и сделали, в отместку он всю дорогу резко тормозил, и бабы ругались на него матом. Так и ехали. Только бы дома всё обошлось, думала я. Алка, старшая сестра, перед самым моим отъездом в Беляевку отчубучила: взяла с собой в больницу рассказ Солженицына, опрометчиво поступила, он же запрещен, этот Солженицын. А его там спёрли. А вдруг Алку уже арестовали? Меня из института выгонят. Дядька на полном серьёзе орал, что этим не милиция занимается, а КГБ.

— Ты чего притихла, неужели по Мандрыке заскучала? — оторвала меня от грустных дум Галка.

— Не говори... А парень-то он хороший.

Мы ехали по шоссе, с обеих сторон которого росли шелковицы и дикие абрикосы-жардели. Под каждым деревом в пыльной замусоренной земле валялись никому не нужные плоды. И только один старенький «Москвич» с открытым багажником, наполненным фруктами, прятался в небольшой канаве, а пожилая пара недобро смотрела на промчавшийся автобус.

На душе скребли кошки. Ничего вроде бы страшного не произошло. Да и никакой подлости к юноше с берегов Турунчука я не совершила. Встретятся ему еще девушки получше меня. А вот с водителем не знаем, что делать. Все продолжает таращиться на нас. Дали же ему понять, чтобы отстал, специально пересели, так нет же, уже третий раз специально останавливает автобус и обходит его с нашей стороны, стучит ногой по колесу, а сам пялится, не вынимая изо рта сигарету. Любовь с первого взгляда? Кому из нас — Галке или мне счастье подвалило?

На конечной остановке он дождался нашего выхода, не удержался, поприветствовал: «Ой, девчата, так своё счастье и проспать можно». Мы рассмеялись и, подхватив свои тяжеленные сумки с бабулиными гостинцами и здоровенные букеты, поперлись на городской автобус.