Анна торопилась на работу в порт. Опаздывала. Вторые сутки лил дождь, на море штормило. Накануне за смену промокла до нитки, работая на верхней палубе. Вот уж второй год она работала учётчицей. Как исполнилось шестнадцать, так с отцом в порт подалась. Утром туда, вечером в школу. За ночь её единственные туфли не просохли, пришлось надеть эти деревяшки. Ноги, хоть и в носках, но в момент стали мокрыми и скользили по деревянной колодке. Того и гляди слетят с ног. Вроде тучи разгуливаются, временами даже солнышко проглядывает, может, распогодится. А то из-за сильной волны «итальянца» вчера не догрузили. Как ни укрывали мешки с зерном, ничего не получалось, дождь есть дождь, с ним не поспоришь. Грузчики злые, поговаривают, что голодают повсюду, а здесь в порту зерна завались. Всё грузим и грузим, а конца и края не видать.

Что сами-то жрать зимой будем? Уже сейчас всё по карточкам, за хлебом очереди, когда такое осенью было? Мать с отцом тоже шепчутся, говорят о надвигающемся голоде. Она слышала, как отец ответил: «Ну, нас море как-нибудь прокормит, а как село выживет? У них всё забирают. Мои парни вернулись с обозами, такое рассказывают, не поверишь. За колосок детей сажают. Явно подлецы Советской власти навредить хотят, что-то затевают». — «Пава, только ты уж помалкивай, дай мне слово». Больше Анька ничего не слышала — уснула.

Молодой помощник капитана Джованни с утра заступил на вахту. Вторые сутки не могут закончить погрузку зерна, всего ничего осталось, погода не даёт. Наконец солнышко показалось, он снял с себя дождевик, отряхнул его и мельком бросил взгляд вниз на причал. Две девчонки-учётчицы болтали между собой, посматривая на него, как бы невзначай. Джованни поднёс бинокль к глазам: н-да, посматривают в его сторону. Та, которая только что сошла по трапу, вероятно, уже смену свою отработала: сидела под навесом, лузгая семечки и не сплёвывая очистки. Шелуха удивительным образом свисала у неё с нижней губы, так у них в Италии умеют есть семечки женщины сицилийской деревни.

Чему они радуются, эти девушки? Голодные, в старых тряпках, только в России женщины в порту работают, даже девчонки. Что они строят? Одни плакаты, когда их энтузиазм кончится? Наверное, когда последнее зерно отгрузят, идиоты. Хоть бы сегодня закончить, а там Неаполь и домой. Он хорошо в этом году заработал, в Одессе нужно на берег сходить, отовариться в местном «Торгсине». На Рождество здесь можно купить и золото, и антиквариат, на хлеб всё выменивают за бесценок. Дикий народ, без бога и царя в голове. За один день могут жениться и развестись, не то что у него на родине. Он тяжело вздохнул, ещё раз посмотрел на девушек. Родители давно его обручили, и как он ни тянет с женитьбой, а всё равно придётся. Закольцуют этой весной на Пасху, а то невеста совсем перезреет. Он опять посмотрел на девушек, а вторая посимпатичнее будет, ладненькая. Вот бумаги забрала, значит, к нему на пароход пожалует. Ну и вид у неё: кофта какая-то, юбка парусиновая и на ногах деревянные башмаки. А гордо как ступает, ей всё нипочём. Джованни улыбнулся, глядя, как девушка ловко, не держась за канат, поднимается к нему по трапу.

Пароход равномерно раскачивало, и он то отдалялся от пристани, то наваливался одним боком с такой силой, что трап подпрыгивал от ударов. В одну секунду учётчица взмахнула руками, потеряла равновесие и шлёпнулась в воду между судном и причалом. Джованни, не раздумывая, спрыгнул за ней. Одна мысль была у него на уме: только бы найти её в воде и не дать вынырнуть. А вот и она, барахтается наверх. Нет, нельзя, ко дну надо, там места больше и не раздавит в лепёшку в следующую волну. Тащить её нужно к носу судна. Сильная какая, пытается вырваться, плавает хорошо, только бы успеть к свету, свободной воде, подальше от судна. Девушка сопротивляться перестала, наконец он вынырнул, не выпустив из руки волосы девушки. Хлебнула, быстрее, надо успеть...

На причале толпился народ. В основном докеры — молодые мужчины, но никто из них не бросился в воду помочь итальянцу. Только руки с причала тянули, кинули спасательный круг, веревку. Помогли девчонку вытащить, потом один жлоб, не вынимая папиросу изо рта, помог и Джованни вылезти на пирс. Все хлопали итальянца по спине, лезли к нему с поцелуями, обдавая его мерзким запахом ртов и докерского пота. Девчонку обступили, она лежала неподвижно, парусиновая юбка задралась до талии, обнажив ровненькие стройные ножки, мокрые белые трусики просвечивались. Кофточка задралась вместе с ситцевой нижней рубашкой, обнажив маленькую грудь с острыми сосочками. Лицо начинало синеть. Джованни нагнулся, отдёрнул на ней юбку, повернул голову девушки набок. Потом засунул в рот ей свои пальцы. Ловким движением забросил её тело животом к себе на колено. Несколько раз сгибал неподвижное тело, пока изо рта не пошла вода, девушка вздрогнула, он посадил её у себя между ног, придавливая одной рукой живот, а второй наклоняя ее вперёд.

Что кричали вокруг, он не понимал. Только знал своё дело — спасти её. Из лёгких должна выйти вся вода, он продолжал переворачивать девушку, пока сам не выбился из сил. Тогда русские сами её взяли на руки и отнесли куда-то. Он встал, покачиваясь, посмотрел на свой пароход, откуда он спрыгнул, голова его закружилась. Он сам чуть от ужаса в обморок не упал.

Хорошо, команда подоспела, итальянцы подхватили его под руки и подняли на борт в спущенной на канате люльке. От капитана ему досталось по всем статьям. Не имел он права ни при каких обстоятельствах покидать свой пост на вахте, не по чину совершать такие мальчишеские поступки. Не говоря уже о том, чтобы так рисковать своей жизнью. Но вечером в его каюте собрались все — пили вино, пели песни. Сам виновник торжества лежал в постели, его знобило, болело всё тело, перед глазами снова и снова всплывало лицо спасённой девушки. Какая хорошенькая, большие серые глаза, густые ресницы, ровненький, чуть курносый носик, и губы, особенно верхняя припухла, приподнятая кверху открывала ряд жемчужных зубов. Золотистые мокрые волосы, и пахло от неё морем и чистотой ребёнка. Красивые всё-таки у них женщины, ещё бы погода была б потеплее. Как они в таком холоде живут? И опять перед ним возникла девушка, лежащая на пирсе с задранной юбкой и кофтой. Правильно отец говорит: жениться пора. Если бы на такой, ни одной минуты не раздумывал бы. Все матросы на судне языками цокали: белла, беллисимо, беато, беато...

Утром Джованни проснулся рано и первым делом, глядя на потолок, хотел представить себе лицо русской девушки, но как он ни старался, ничего не получалось, только расплывчатая фигурка, лежащая на грязных камнях. Теперь в Россию до весны рейсов не будет. Черное море только с виду такое тихое и спокойное. Вон какой шторм, не меньше шести баллов, хватит разлеживаться, герой, пора на вахту.

Анну тогда никто не ругал, и так пострадала, чуть не погибла. Матери от отца досталось, не мог успокоиться, как она могла отпустить эту дуру на работу в порт в деревяшках. О происшествии в порту и подвиге итальянского моряка написали все одесские газеты. Только фамилия незадачливой учетчицы осталась неизвестной. Учётчица она и есть учётчица. Что с неё взять?

Только через год, итальянский сухогруз пришёл снова в Одессу. К этому времени о происшествии в порту позабылось, не до того было. О голоде в Советской России писали все газеты. Теперь Россия покупала продовольствие, составы подавались прямо в порт под погрузку и сопровождались усиленной охраной. Джованни стоял на своём посту и ещё с рейда рассматривал город в бинокль. Красивый город выглядел обезлюдевшим. В прошлые приходы в Одессу по Приморскому бульвару прогуливались дамы в шляпах, в дождь под зонтиками, много детей с няньками, детских колясок. А в этот приход город как вымер. Может, правда, что в России люди мрут тысячами. Но Джованни не верил журналистским преувеличениям. Да, они не шикуют, но рабочих кормят в столовых, он сам каждый раз видел, когда выходил в город. Капитан, после посещения таможенников и карантина, всех собрал и объявил, что в город команде не рекомендует выходить. На выгрузку оборудования выделено двое суток, ещё руководство порта придёт поблагодарить Джованни за спасение их портового работника. Обратно грузиться будем рыбопродуктами в бочках, кантовать аккуратно, товар дорогой — икра чёрная. Следить за каждым грузчиком: воруют всё подряд, несмотря на их суровые законы. Руки, правда, не отрубают, но расстрелять могут запросто.

Джованни ждал, переодевшись в парадную форму, поглядывая на берег. За год лицо девушки совсем забылось. Интересно, какая она? Но девушки в составе делегации не было. Ему вручили какую-то бумагу с печатью и подписями. Капитан пригласил русских в кают-компанию, где был накрыт стол, однако эти истощённые люди с бледными лицами от угощений отказались, только пожали всем итальянцам руки и покинули судно. Пришлось отметить награду самим, потом все поднялись на палубу курить.

Джованни её сразу узнал. От проходной двигалась светловолосая девушка, всё в той же кофте и юбке, на ногах у неё были старомодные туфли и белые носки. Она смотрела на пароход, явно ища кого-то глазами. Моряки стали показывать пальцами на Джованни. Смущённо улыбнувшись, моряк поприветствовал девушку — поднёс руку к виску и щёлкнул каблуками.

С верхней палубы она показалась ему совсем маленькой девочкой, которая открыто улыбалась и размахивала косынкой. Джованни быстро сбежал по трапу и подошёл к девушке.

— Спасибо, грацио, спасибо! — повторяла она, пожимая руку итальянцу. Потом он наклонился и поцеловал маленькие пальчики. Но девушка отдёрнула руку и спрятала её за спиной. Джованни смотрел на девушку в упор, рассматривал ее лицо, он забыл обо всём на свете, С судна сыпались разные словечки, в основном комплименты синьорите. К ним подошли другие русские девушки, они смеялись, пытаясь переводить, что говорил итальянец.

— Анька, смотри, как он на тебя уставился, дара речи лишился. Красавец парень этот Джованни. Ну, ладно, пошли.

Девушки ушли, уведя Анну, а Джованни долго стоял и смотрел им вслед. Теперь он не забудет её никогда... Анна! Анна! Повторял он, поднимаясь по трапу на судно: Анна!

Вся жизнь Джованни была связана с морем. Отец плавал, дед плавал, дядьки и братья, только женщины и дети ждали их всю жизнь на берегу. За многие годы работы он привык, что каждый порт для моряка, как подарок-песня. Даже когда только в бинокль уже видна земля, сердце начинает усиленно биться, радостное состояние длится, пока на горизонте не скрывается последняя картинка вида земли. Да что говорить, в каждом порту моряка ждут приключения, азартные игры, кабаки, женщины... За столько лет Джованни весь мир увидел, всего насмотрелся, всё попробовал. В Одессе тоже бывал раньше. Много итальянцев здесь жило до революции, город-то фактически они и построили. Только всё пришлось бросить и бежать, их боцман из таких. Как ненавидит он коммунистов... Да, есть за что. Такая молоденькая и хорошенькая девушка работает среди этой шантрапы — грязных докеров. Удивительно, но они к девушкам не пристают и те их совсем не остерегаются. Строят новую жизнь, разоблачают буржуев-капиталистов, ничего не видя под собственным носом. Он опять вспомнил лицо девушки, теперь оно всё время, как наваждение, напоминало о себе. Как она сказала по-итальянски: товарищ, спасибо за спасение, вы настоящий патриот, значит, учила. Многие портовые могут изъясняться на разных языках, так во всём мире принято. Интересно, у неё есть друг или жених, а может, она вообще замужем. Нет, не замужем, у неё нет кольца, хотя в России теперь не принято носить украшения. Если бы её приодеть, дать денег, но они такие гордые, независимые, ещё обидится. Может, пригласить в кино или театр. В Одессе прекрасный театр, раньше итальянские труппы постоянно гастролировали здесь. Если получится, обязательно приглашу её на итальянскую оперу.

Шторм усиливался, судно опять снялось и вышло на рейд. Часть команды, среди которых оказался Джованни, осталась на берегу. Боцман подмигнул помощнику капитана: синьор, твоей Анне передали, что ты будешь ждать ее у Дюка.

— Какого Дюка?

— Вверх взгляни. Видишь памятник. Это Дюку Ришелье, он француз, один из основателей Одессы. Пошли, я с вами за переводчика погуляю, город вам покажу. Я ведь здесь родился, тут за сто лет могилы моих предков. Я последний из своей семьи уцелел, вовремя в плаванье ушёл и сюда больше не возвращался. Ты мне сразу понравился, когда за девчонкой сиганул. Гнилой мужик на такое не способен. Ты удар держишь, вся команда тебя уважает. Не то что некоторые, если ты не верхняя палуба — так ты говно, с которым можно не считаться. Вижу, не из тех, что сдаст меня ни этим — он кивнул в сторону охраны порта, — ни нашим итальянцам. У меня в порту девчонка есть, по происхождению она итальяночка. В детском доме выросла, я ей родную тетку здесь нашёл и вот уже два года по приходу общаюсь. Она всех моих знала. Ее мать за хохла замуж пошла, так у неё всё чисто, ну, с анкетными данными для строительства социализма с коммунизмом подходит. Вам не понять, для них работа в порту это особый статус и доверие. Не каждого по анкете сюда возьмут — даже грузчиком. Вот так-то. А девчонки работают и учатся в специальных школах, рабфаками называются, для того, чтобы в институты, консерватории, университеты потом поступить. За это время их проверяют, чтобы чужаки, они их контрой называют, не просочилась.

Джованни остановился:

— И родители на это соглашаются, чтобы их девочки в порту работали?

— Ничего, я вижу, вы не поняли про их порядки. Её родной отец — депутат от порта, власть по-ихнему. Вот и родная дочь пример должна подавать остальным. Они же все помешались на революции во всём мире, а всё остальное не имеет для них никакого значения. Моя Вероника еле с тёткой зиму пережили. У тётки ноги, как две колоды, слоновьи с голодухи. Я им деньги все оставил в последний приход. Так они и выжили.

Мужчины остановились посреди лестницы.

— Не понимаю, зачем такие жертвы?

— Кого эти жертвы интересуют, кэп? Власть им нужна, тем, в Москве. Я сейчас расскажу тебе анекдот, за который здесь запросто могут расстрелять. Хочешь?

Джованни больше не верил этому сумасшедшему полуитальянцу-полуодесситу, слишком он уж всё преувеличивает.

— Ну, так слушай. В Москве все надписи начинаются так: Мосрыба, Мосмолоко, Мосхлеб и т. д. А в Одессе, знаешь, как звучит: А дэ рыба? А дэ молоко? А дэ хлиб? еще смешнее в Херсоне: Хер рыба, Хер молоко, Хэр хлиб! Понял? Ни чёрта ты не понял. Да и кто понять это может. Вон наши барышни крутятся, только мы к ним сразу не подойдём, следом пойдём. Не будем делать им лишних проблем. К тётке Веронике заглянем, когда стемнеет, а сейчас пошли в Торгсин, прикупим чего-нибудь для них. Может, ещё от хвостов слинять придётся, понял?

Джованни не очень понравилась вся эта затея боцмана, но отступать он не привык. Да и рассказы этого одессита уж очень походили не то на правду, не то на сумасшедший дом. Он уж и не знал, что делать, так глупо попался на удочку не иначе, как афериста или шпика. Только непонятно, кому он служит. После революции в России вся Европа наводнена беженцами отсюда. Все утверждают, что они благородных кровей, куда ни плюнь, всюду если не дворянка, то княжна, моющая полы в припортовой харчевне.

В Торгсине полки ломились от товаров, что не сказать о покупателях. Марио сразу купил две плетёные корзины внушительных размеров, одну сунул Джованни. Симпатичная женщина-продавец обслуживала Марио, а Джованни — пожилой мужчина. Видя нерешительность иностранца, продавец сам стал показывать на швейцарский сыр, коньяк, водку. Спрашивать боцмана, что нужно купить, было неловко, и Джованни решил сделать покупки такие, какие бы сделал для собственной семьи, опустошив весь свой кошелёк. У Марио корзина заполнена была так, что нельзя было свести вместе ручки корзины, и он часть продуктов переложил в сумку к Джованни.

Выходя из магазина, Джованни не удержался и спросил: «Там что, будет большой банкет? Много гостей?»

Вместо ответа Марио, нагнувшись, тихо ответил: «За нами следят, идите за мной, будем уходить».

Игры боцмана помощнику капитана порядком надоели, и эти корзины, и слежка. Пустая полутёмная улица, только одна парочка крутилась в магазине, теперь вот любезничают на улице. Что с того? Кого это может удивить в портовом городе, удивительно, что на весь город им встретилась всего одна такая парочка. Может, боцман сам хочет заманить его, так деньги он потратил, и на судне экипаж видел, что ушли они вдвоем. Из-за девчонки столько проблем.

— Смотри, видишь, мужчина якобы прикуривает. Его нужно обыграть, только не вмешивайся.

Марио на ломаном русском языке стал спрашивать подозрительного, как пройти в порт, где их судно стоит. Дали прикурить ему, угостили ещё папиросой. Мужчина указал в сторону порта, итальянцы поблагодарили: грацио, грацио! «Теперь быстро отсюда, не отставайте!» И моряки дружно рванули по направлению, указанному незнакомцем. Пробежав квартал, влетели в тёмную парадную, пропахшую нечистотами. Стояли тихо, прижавшись к стене, пока не пробежал их «случайный» прохожий.

— Ну, всё, теперь сквозняком выйдем на соседнюю улицу. Это моя родина, кэп, я здесь всё знаю.

Ещё полчаса они переходили сквозными дворами, пока не постучались в пристройку большого дома. Дверь открыла Вероника:

— Мы уже решили, вы не придёте.

— А Анька здесь?

— Здесь, у меня переночует, мать её разрешает, опасно после занятий по улицам шастать.

Первый раз Анька услышала, как Вероника говорит по-итальянски. К ней присоединилась тётка. Анька только поняла: Марио и Джованни. Потом тётка по-русски повторяла, как заклинание: Марио, голубчик, спаситель наш, спасибо. Господи. Джованни стоял не то в комнате, не то в прихожей, продолжая держать в руках свою корзину. Свет от перемещенной лампы на мгновение осветил его растерянное лицо, и опять стало совершенно темно. Он почувствовал приближение девушки: «Ещё раз здравствуйте, я Аня».

Джованни кивнул и хриплым голосом очень тихо с опаской назвал своё имя. Все русские слова вылетели у него из головы. Разговорник он забыл в каюте, хотя в такой темноте всё равно бы ничего не увидел.

— Девчата, мы здесь кое-что прикупили, накрывайте на стол, — распорядился Марио.

Керосиновая лампа заняла почётное место посреди стола, осветив небольшую, убого обставленную комнату, служившую одновременно и гостиной, и спальней, и кухней. «Вера, ставни закрой», — командовала из-за занавески тётка. Джованни наблюдал, как Марио по-хозяйски вынимал из своей корзины муку, хлеб, бутылку подсолнечного масла, сахар, крупу, макароны и ещё что-то, завёрнутое в бумагу. Девушки смотрели завороженно на продукты, не произнося ни слова.

— Давай, Джованни, выставляй свой пай! Что стоишь, как бедный родственник, проходи к столу.

Джованни протянул Марио свою сумку.

— Ну, девчата, сегодня мы загуляем. Капитан, Анька, он и в Африке капитан! Ты это запомни, Анька! А теперь быстро убирайте всё, что я выставил, сам Джованни нас угощает. Ань, а ты хоть знаешь, какой первый тост нужно произносить настоящей одесситке? Ладно, запомни: за тех, кто в море! Только до дна! А вторую я предлагаю за настоящего моряка, человека, которому я полностью доверяю. Пять лет вместе плаваем. За тебя, Джованни!

Итальянец смотрел на девушку, не отрываясь, и пил вино. Она стеснялась есть, хотя, конечно, очень хотела. Он подкладывал ей на тарелочку ломтики сыра, копчёной колбасы, печенье, шоколад. Марио с Вероникой вышли из комнаты на свежий воздух подышать. Анна тоже хотела пойти с ними, но подруга стукнула её под столом ногой. Они остались сидеть за столом и смотреть друг на друга молча. Потом, мужчина взял её руку, погладил тоненькие пальчики, как у ребёнка, поднёс к своему лицу и быстро прижался горячими губами. Анна хотела отдёрнуть руку, но только отодвинулась и сидела, боясь посмотреть на своего спасителя. Молодые люди ушли под утро. На прощание Джованни всё-таки поцеловал девушку и даже почувствовал, как она поддалась его губам, а потом вздрогнула и отстранилась.

Обратный путь занял всего несколько минут. Спускаясь по самой красивой лестнице мира, как её называл Марио, когда они только по ней поднимались к памятнику Дюку, боцман давал наставления своему товарищу. Если кто спросит, где были, с кем, отвечать: «Шлюх каких-то встретили, до порта не дошли. Где были, понятия не имеем. Спустили на них всё». Понял? И спать завалимся, чтобы без слов всё им было ясно. Толкай меня, а я тебя.

Марио как настоящий актёр изобразил в дупель пьяного, и толкнул Джованни с такой силой, что порвал на нём китель. Потом всем телом бросился на друга, и оба завалились у самой проходной. Уже по-настоящему ругаясь, прошли проходную под понимающе-осуждающие взгляды охраны порта. Судно ещё стояло на рейде, итальянские моряки шатались без дела по пристани. Странные эти русские: порт пуст, а единственное судно держат на рейде. Очевидно, грузить нечего. В результате ещё сутки грузили соленую рыбу, чёрную икру в большие бочки, 50 кг каждая. Одну бочку всё-таки раскололи, и содержимое разбрызгалось по другим бочкам и грязному полу трюма. Джованни наблюдал, как грузчики облизывали подошвы своих грязных сапог, руками зачёрпывая с пола и запихивая её в рот. Итальянцы отворачивались, чтобы не смотреть на несчастных, обезумевших от голода людей. С камбуза принесли мешок сухарей, собранных командой для дельфинов, чтобы на обратном пути любоваться их игрой.

С тяжёлым сердцем Джованни покидал этот город. Господи! Неужели его раньше величали южной столицей Российской империи? Что-то произошло в его жизни, а что, он никак не мог понять. Ещё этот Марио всё время рядом крутится — напоминает об этой девочке с серыми глазами. Нужно бы ему объяснить, что всё это ему ни к чему, ни рассказы о Красной России, ни об этой Анне. Но он молчал, злился и слушал. Потом ночью переваривал эту информацию, сжимал и комкал мокрую от пота подушку. Забывался, устав видеть перед собой эти глаза, эту припухшую верхнюю губу, этот маленький ротик. Она совсем ещё ребёнок, Анна... золушка-девочка из страшной сказки.

Вероника с Анной подружились. В порту к подружкам относились хорошо. Обе улыбчивые, добрые хохотушки, к тому же хорошенькие, одна черноволосая, как воронье крыло, другая с вьющейся конной волос спелой пшеницы. Ребята за ними пытались ухаживать, но каждый раз получали от ворот поворот. К тому же девчонки серьёзные — учатся, на танцы, вечера молодёжные ни ногой.

Год пролетел, Марио за это время дважды приходил в Одессу на разных судах. О Джованни он ничего толком не мог сказать. Контракты они заключали на разные суда, в Италии не сталкивались. Весной 35-го года за Анной стал ухаживать молодой человек. Парень был и симпатичный, и учился в мореходном училище, в общем, подходил по всем статьям, так считал отец. Но Анна старалась встречаться с ним пореже. Как все плавающие женихи, у него на суше времени было в обрез, к тому же он ещё учился. Сначала, он даже радовался, что Анна не настаивает, как другие девчонки, сразу свадьбу играть. Потом он несколько раз проверял, закидывал удочку, практически делал предложение руки и сердца, но Анна всё переводила в шутку. От ребят он знал, что Анька ни с кем не гуляет больше. Ведёт себя достойно, однако попытка его на Октябрьские праздники сблизиться потерпела фиаско. Анна его оттолкнула и убежала домой. Через месяц еле выпросил прошения. И вот, наконец, этой весной после просмотра в десятый раз новой кинокомедии «Весёлые ребята» молодые люди объяснились. Свадьбу отложили до следующего прихода жениха из рейса.

Сегодня Анна работала в первую смену, вечером собиралась с Вероникой сходить в кино. Отец из плаванья привёз ей красивое платье, настоящие кожаные босоножки, и Анна гордо шествовала в обновках, перепрыгивая утренние лужи, оставленные дворниками после полива деревьев и первой нежной зелени. Как пышно цветёт акация, все деревья, как невесты, выстроились стройными рядами. Красотища! Впереди лето, осенью свадьба, но лучше об этом не думать, когда ещё это произойдёт, только осенью, далеко. На углу крутится Вероника, поджидает подругу у лестницы, ведущей в порт.

— Анька, посмотри! — Девушка глянула на подругу. В этом платье Анна её уже видела. — Да не на меня, туда смотри! Видишь? — Она посмотрела в сторону порта. — Да не туда, правее. Флаг видишь? Какой флаг? Итальянец в порту

— Вероника, успокойся, — Анна обняла подругу, — может, его там и нет. Он ведь только два месяца тому назад как был.

— Анька, он там, мой Марио... я чувствую.

— Успокойся, тихо ты, пошли на смену, опоздаем. Возьми себя в руки, Вероничка, дорогая, не плачь. Какая-нибудь сексота ещё увидит. Пойдём, моя хорошая, пойдём.

— Анечка, я чувствую, он смотрит на меня.

У Аньки самой ноги стали подкашиваться. Внизу на таможенной площади девушки немного успокоились, судно отсюда не видно. Переодевшись в рабочие комбинезоны, которые им выдали этой весной, повязавшись одинаковыми косынками, девушки превратились в сестёр-близняшек. Бригадир Семёныч, метнув взгляд на подружек, протянул наряд сначала Веронике, потом, вздохнув, сунул бумагу Анне со словами:

— Ты уж, Аннушка, пригляди за подружкой, чтоб без всяких глупостей. Или на другое судно вас послать?

— Все будет в порядке, дядя Сеня, — твёрдо произнесла Анна.

— Ну, смотрите... — усмехнулся Семёныч. — Замуж вам пора, а вы всё по судам бегаете.

Вероника по дороге к судну повторяла: «Марио. Марио, хоть бы он пришёл, хоть бы он пришёл!» И вдруг как дёрнет Анну за руку: «Джованни, Анька, это Джованни, смотри, да не на мостик, он на нижнем трапе. Ну, ты чего? Пошли, не смотри так, много чести». Но Анна не то что идти, она дышать не могла. Сердце девушки стучало так сильно, что она не слышала подругу и не видела его. Только твёрдая рука Вероники толкала её вперёд на встречу с ним. Как они подошли, она не помнила, что он говорил, не слышала. Она боялась поднять на него глаза, а когда, пересиливая страх, всё же посмотрела на него, чуть не свалилась опять с трапа. И только сзади Вероника, а впереди он, взрослый красивый мужчина, удержали девушку. Вероника что-то щебетала, стараясь превратить всё в шутку. Джованни попросил её постоять под дверью, покараулить, пока он поговорит с Анной. Помещение было маленьким, только стол и пара стульев. Он закрыл дверь и двумя руками нежно взял голову девушки, пристально рассматривая её лицо: «Анна, Анна, я тебя лублу!»

На него смотрели серо-голубые глаза, обрамленные густыми ресницами, полными слез, которые медленно стекали по нежным, ещё не загоревшим щёчкам девушки. В прошлый раз у неё были толстые косы, а сейчас гребень выпал и густые, слегка вьющиеся золотистые волосы ласкали его руки.

— Анна, здравствуй!

Его руки стали опускаться по её шее, плечам, подхватили спину, и девушка не отталкивалась, не сопротивлялась. Как долго они целовались, прижавшись друг к другу, они не знали. Только настойчивое периодическое постукивание за дверью Вероники немного их отрезвило.

— Анна, ланч в двенадцать, я буду тебя ждать! — он открыл дверь, девушка вышла.

— Ты что? Вот даёте! Дорвались! Мой Марио тоже здесь. Ты где хочешь быть — на палубе или в трюме? Успокойся, что дрожишь? Что он тебе сказал?

— Ничего.

— Ничего, — усмехнулась подружка, — рот оботри, целовались, ты как пьяная, вот даёшь. Пойдёшь в трюм, лучше там посиди, пока успокоишься. Ты меня слышишь, подруга? Смотри «вира» с «майна» не перепутай. Ты что, ещё ни с кем не целовалась? А как же жених?

Анна молчала. Как она могла с кем-нибудь таким поделиться, как? Чем больше времени проходило, тем больше она понимала, что только его одного она любит больше жизни. И будет любить его вечно, что бы ни случилось. И ждать, сколько нужно, столько и будет ждать, только его, его одного. И вот она дождалась, он там наверху, её капитан, её единственный капитан на всём белом свете, и они будут вместе обедать. Наконец, звук рынды прервал работу, все с облегчением, медленно стали подниматься наверх. Одна Анна осталась сидеть неподвижно на ящике в трюме. Семёныч как сердцем почувствовал, подошёл к итальянскому судну. Грузчики приветствовали начальство.

— Ну, як там, нормально?

— Та дэ там, на суток трое роботы. Там ще Верка Холодная з Анькой залышылыся.

Прозвище Вера Холодная за Вероникой с самого первого дня приклеилось, как без этого в порту? Настоящая фамилия девушки была Студень Вера Мыколаевна. Вероникой её бабушка и Марио называли, ещё Анька, чувствовала, что подруге это приятно, так в детстве её покойная мама называла. Ещё её Верой Холодной в порту прозвали из-за красоты, похожа она была на популярную одесскую актрису, ещё за то, что ни с кем из ребят никогда не гуляла, ни с кем не дружила, вот только Анька хвостиком бегала за ней.

Но Семёныч не был бы Семёнычем, чтобы не выследить девчонку с её тайной. Сдавать своих в порту не принято было, а уж доносить или шантажировать, или, ещё хуже, сплетничать, каралось без пощады. И если такой негодяй объявлялся, то обязательно с ним приключалась беда. Ненароком поскользнётся и в трюм свалится или пол груз попадёт и раздавит его всмятку. Несчастный случай по вине пострадавшего, всегда выносила такое решение комиссия. Семёныч похлопал хлопца по плечу

— Та первыми они до столовки побежали, вы последние, вас я дожидаюсь.

Парень мотнул неуверенно голову в сторону трапа — никого: ну, Верка Холодная, шустрая пацанка.

Анна сидела, как раненный воробышек в трюме, с одной стороны, она бы к Джованни полетела на крыльях, а с другой: что он может о ней подумать. Его рука мягко легла на плечо, она боялась поднять голову. Джованни присел рядом на корточках, в руках он держал фонарик. Она даже не услышала, как он подошёл. Молча он помог ей подняться наверх и, не выходя на палубу, длинным коридором повёл к себе в каюту. Такой красоты девушка никогда не видела.

— Это мои апартаменты, здесь я отдыхаю и работаю. Я плохо говорю по-русски, ты меня понимаешь?

— Си, — тихо ответила девушка. Джованни улыбнулся, снял китель и аккуратно повесил на плечики в шкаф.

— Анна, давай помоем руки, за обедом поговорим. Нам есть о чём поговорить.

Бледное лицо девушки залилось краской, она боялась поднять голову, боже, как стыдно. Что он обо мне подумает? Нет, нужно уходить немедленно. Все знают, что я осталась на судне. Что я стою, как идиотка? Что я здесь делаю? Господи, помоги мне! Но она продолжала стоять и молчать, не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой. Капитан снял со стола воздушную белоснежную салфетку. Большой стол был сервирован на две персоны. Рядом стоял маленький столик на колесиках.

— Анна, давай пообедаем, пойди сюда, помой руки.

Гальюн сверкал чистотой. В зеркале нал умывальником она увидела своё зарёванное лицо замарашки. Быстро опустила комбинезон до талии, сбросила кофту и обмылась душистым мылом, обтёрлась пахнущим свежестью полотенцем. Потом ещё раз прижала к лицу его полотенце и, больше не глядя на себя, выскочила из туалета. Джованни откупоривал бутылку вина. Рукой показал на стул напротив себя и стал наливать вино, сначала себе, потом ей.

— Нет-нет, мне нельзя, я на работе.

— Не будет сегодня работы, у нас авария на судне. Света нет, мы выгрузку отменили.

— Правда? Поэтому в трюме свет погас?

Джованни насмешливо посмотрел на девушку.

— Так мне в бригадирскую, в диспетчерскую надо, документы отдать.

— Не волнуйся, Вероника уже отдала.

— Могут узнать, что я здесь. Это нельзя, нам строго запрещено ходить по каютам, — и лицо девушки залилось еще больше краской, пятна выступили даже на тоненькой шейке.

— Я знаю, Анна, я всё знаю. Если тебя будут разыскивать, то тебя нечаянно закрыли в трюме. Поняла? Я очень ждал этого дня, я учил русский, ты меня понимаешь? Да? У меня в Италии есть учительница — русская Алла, из ваших одесситов. Её муж плавает на моём корабле — француз. Они вдвоём с Марио меня учат говорить по-русски.

Всё было как во сне: вино, вкусная еда, поцелуи, его руки, тело. Он ласкал её как маленького ребёнка, как девушку, как любимую женщину. Её больше не существовало. Сколько раз она мечтала, что увидит его... Вот он идёт к ней навстречу, но дальше ей не хватало фантазии, и опять она шла к нему навстречу. А сейчас она пришла, наконец, пришла к нему навсегда. Потом, первый раз в жизни, она мылась с ним водной ванне, он растирал её тело замечательной губкой с ароматным мылом, как ребёнка, закутал в шёлковый восточный халат и отнёс в постель.

Анна! Как приятно произносит он её имя. Раньше оно ей совсем не нравилось: Анька! А он по-особенному: Анна, Анна!

Только когда стемнело, девушки с нижнего трапа спустились и быстро побежали к Семёну в бригадирскую.

— Ну, вы, девки, обалдели! Совсем голову потеряли! Шо ж вы так меня подставляете, в нахаловку остаётесь на судне, а мне потом выкручиваться. Ума лишились полностью. Шо других мест для свиданок нет? Раз так приспичило. Верка, это твоих рук дело, и эту за собой потянула. Вот её батька узнает, получите обе, да ещё мне перепадёт сполна.

Девушки молчали, опустив головы, не проронив ни слова.

— Ладно, идите, догуливайте, раз ваше время пришло, кавалеры-макаронники уже ушли, распелись, как соловьи. Подальше от порта хоть гуляйте, а я ничого не знаю, не бачив. Своих пацанов им не хватает, смотрите, доиграетесь.

Вероника обняла Семёныча: «Дядя Сеня, не надо, и так тошно, жить не хочется». И сверкнула глазами полными слёз. Анька стояла молча, не поднимая глаз, ей казалось, что все видят, что с ней произошло.

— Вот бы замуж пошли и дурака не валяли, — Семеныч махнул рукой, выпроваживая девушек. Потом долго стоял у грязного окна конторы и смотрел вслед им. «Что эта любовь с людьми делает, как мотыльки на огонь летят, дурочки. А итальяшка-то, макаронник хитрый, подлец, аварию на судне устроил. Думает, он самый умный. Завтра девок к нему на судно не пошлю, пусть поостынут маленько».

Как ни умоляла Верка дядю Семена дать ей наряд на «итальянца», ничего у неё не вышло. Встречались на квартире, которую Вероника уже несколько лет, когда приходил в Одессу Марио, снимала у знакомой тётки, недалеко от порта.

Джованни сам себя не узнавал, чтобы ради женщины он совершал столько глупостей. Первое, что пришло ему в голову, это объявить судно аварийным и отбуксировать его на рейд, «ремонтировать» собственными силами. Хозяин рвал и метал, терпя убытки, но молодого капитана это совершенно не интересовало. Он слал только в Акционерное общество радиограммы, что судно требует ремонта и он не берёт на себя ответственность выводить его в море в таком состоянии. Это был его первый рейс в качестве капитана. А судно, старая развалюха, и это был последний рейс перед капитальным ремонтом. Поэтому акционеры дали согласие и судно отбуксировали в док.

Акт обследования судна привёл в ужас хозяев, от многих работ они отказались. Но и те, на которые они дали согласие, при правильном подходе можно было завершить только к осени. Капитан снял квартиру в центре города, с чёрным ходом через соседний дом. Обе девушки уволились из порта, объяснив, что нужно серьёзно готовиться для поступления в институт. Семён вздохнул напоследок: «Ой, девки, дай Бог вам счастья. Анька, а батько знает? Нет? Я так и думал. О-ох-ох!»

Родители Анны плавали на барже — отец старшиной, мать — матросом, готовила еду на всю команду. Баржа перевозила грузы из Одессы в порты Измаил, Херсон, Николаев. Дома летом бывала только мать, и то заскочит на пару часов, пока в порту идёт погрузка-разгрузка, и назад. Первым засёк Анну с иностранцем материнский племянник Борис. Он был уже женат, имел трехлетнюю дочь. Встреча произошла случайно, в ресторане. Непонятно, кто из них больше испугался, Борис или Анна. Борис любезничал с хорошенькой блондиночкой и замер на полуслове, увидев двоюродную сестру с кавалером под ручку. То, что парень не наш, это видно было за версту, а там кто его знает. Лучше сразу всё выяснить, решил для себя Борис и, улыбнувшись, направился напрямую к Анне.

— Привет, сестричка! Какими судьбами, я думал, ты на барже загораешь, а ты здесь кушать изволишь. Ты нас познакомишь?

— Джованни, это мой брат Борис.

Братец, как всегда, скорчил гримасу: «Не понял, как вы назвались: наполовину — Джо-американец, а на другую — русский Ваня, я что-то не уловил». Джованни сдержанно улыбался, чувствуя, что этот одессит что-то говорит не очень приятное.

— Боря, я тебя не видела, а ты меня. Понял?

— Прощавайте, Джо, прощавайте, Ваня, — брат так же незаметно удалился, как и появился. Анна объяснила любимому неудачный юмор брата, но Джованни, наоборот, его оценил и весь вечер смеялся. Борис, покинув ресторан, распрощался с блондиночкой и остался караулить Анну с хахалем. Ему удалось проследить, куда направилась Анна с любовником, в этом он больше не сомневался. Расстроенный, он поплёлся домой. Жене объяснил, что машина поломалась, и возился, пока не починил. Утром у жены поинтересовался, когда у Аньки свадьба и кто жених. Ответ Муси его поразил. Осенью свадьба, жених плавает и учится в мореходке, так что всё в порядке. Хороший порядок, очень хороший, пробубнил себе под нос Борис. Джо-американец, Ваня-русский. Полный решимости, он решил поговорить с Анькой, пока её отец Павел Антонович не узнал.

Джованни Одесса всё больше нравилась, конечно, это не величественная Италия, но очень уютный и приятный город. Много деревьев, цветов, солнца, отдыхающих на пляжах, в театрах, ресторанах. Много нарядных красивых женщин, и самая главная из них это его любимая Анна. Бывшая южная столица Российской империи здорово обветшала, но публика ему по душе, пусть и простая, в основном рабочие и служащие.

Мысль, что будет дальше с ними, их чувствами, ни на секунду не покидала его. Была бы это нормальная страна, увёз бы он Анну хотя бы в Америку, так нет же. Здесь граждане лишены всех прав, только декларации. В этой стране над всеми один хозяин — Сталин, его портреты повсюду. В Германии Гитлер к власти пришел, обожаемый фюрер, у них в Италии Муссолини. Вся Европа пришла в движение, умные люди эмигрируют в Америку. Европейские страны вооружаются и, похоже, против России. Весь итальянский флот занят был перевозкой оружия всю зиму в Африку. А вообще разобраться, кто против кого, невозможно. Как Анну отсюда вывезти? Через европейские страны нелегально очень опасно.

В конце августа итальянцы покинули Одессу. Обещая обязательно что-нибудь придумать и забрать своих любимых навсегда. Вероника вернулась работать в порт, а Анну отец забрал на баржу. Мать в начале января родила девочку, её назвали Ноночкой. Первого марта прибежала Вероника, девушка была настолько возбуждена, что Анна сначала ничего не могла понять. Оказалось, что с каким-то знакомым моряком Марио передал ей записку, в которой сообщал, что девушки должны быть в Ташкенте не позднее 20 марта. В записке был адрес, куда они должны прибыть. И всё. Времени на раздумья не оставалось и, обманув мать, наговорив ей, что целая группа едет на экскурсию в Москву, девушки уехали. Поезд Москва-Ташкент вёз их навстречу новой жизни, их единственной любви. Больше девушки ни о чём думать не могли.

Ташкент, с его грязными, немощёными улочками, глинобитными не то домишками, не то заборами, длинными лужами, называемыми арыками, сначала шокировал, они с трудом разыскали нужный адрес. Их встретила странная русская женщина и, как только стемнело, отвела в другой дом. Там их встретили Марио и Джованни. Одеты они были в грязные синие халаты, с отросшими усами и бородами. Девушки их сразу и не признали. Этой же ночью они покинули Ташкент, переодев девушек под местных женщин. На ослах с проводником они уходили подальше в непроглядную темень, но рядом были их мужчины и они были счастливы. Через три дня остановились в каком-то ауле и стали ждать других проводников с караваном. Даже любовь не могла ни на минуту подавить нервное состояние беглецов. Джованни постоянно курил и, глядя на Анну, пытался её успокоить, что здесь им ничего не угрожает, они далеко от Ташкента, и никто их здесь не найдёт.

Дни шли, никакого каравана не было. Джованни с Марио и хозяином отправились в соседний аул искать других проводников и другой караван. Уговорились, что если через две недели их не будет, то девушки вернутся снова в Ташкент на старый адрес, там есть гарантированная связь. Прошли эти недели мучительного ожидания, но ни хозяин, ни итальянцы не появлялись. Ещё через неделю заявился хозяин. Понять его не было никакой возможности, ни о том, что случилось, ни где ребята. Он только махал руками на девушек и повторял: Ташкент, Ташкент.

Грязные, голодные, терзаемые неизвестностью, девушки вернулись в Ташкент. Все деньги, которые оставили итальянцы, ушли на проводников. Анна решила вернуться домой, а Вероника упёрлась ждать Марио до конца. Телеграмму с просьбой выслать ей денег Анна отправила двоюродному брату Борису. Но вместо денег за ней приехал сам Борис. Вероника осталась в Ташкенте и вернулась в Одессу только осенью. На обратном пути Анна отравилась, ее рвало. Борис, как мог, за ней ухаживал. Женщина попутчица приняла их за семейную пару и высказала предположение, что, похоже, ваша жена не отравилась, она беременна. Борис пришёл в такую ярость, что они с Анной разругались в пух и прах. Попутчица больше с молодыми не общалась, называя Бориса не иначе, как негодяй. В Москве билетов на Одессу не оказалось, пришлось добираться сначала до Киева и потом только в Одессу. После ссоры Анна не проронила ни слова, она словно окаменела. Дома отец с матерью не задали дочери ни одного вопроса. Всей семьей отправились на баржу, надеясь, что со временем их дочь придёт в себя. Анна целыми днями молча сидела на корме и смотрела вдаль.

На судне матросом работал тёзка отца Павел Нанкин, отслуживший армию. После вахты он ловил рыбу и отдавал Анне, которая молча скармливала её чайкам. После обеда, когда часть команды обычно старалась передохнуть в тенёчке, Пелагея в каюте кормила грудью новорожденную Ноночку. Анна перемыла посуду, поднялась на палубу вылить за борт грязную воду. Один десятилетний Лёньчик носился неугомонно вниз-вверх, играя в капитана, сам себе отдавая распоряжения, команды, и здесь же их сам выполнял.

В очередной раз взлетев на палубу, он приложит ладошку ко лбу, как это делал отец, чтобы лучше разглядеть обстановку на море и отдать очередной приказ. Далеко, почти па горизонте, он заметил надувную камеру, на которой они обычно плавали с Анькой, когда баржа стояла на якоре. Он успел увидеть на камере сестру. Ещё раз пригляделся, влез повыше на рубку, но ничего уже не было видно. Только безмолвное море колыхало своё уставшее разогретое солнцем тело. Он быстро бросился к месту, где обычно лежала камера, там ее не было. Только на корме висел поясок от Анькиного халатика, зацепившийся за крюк. Лёнька пулей слетел вниз, заорал что есть мочи: «Человек за бортом!» Мать выскочила из каюты и огрела его грязной Нонкиной пелёнкой. Ну, ничего не понимает, еле укачала малышку, а этот носится, как угорелый! Но сын продолжат истошно кричать: «Там Анька!»

Вся команда высыпала на палубу, Пелагея облазила весь трюм, Анны нигде не было. В море, даже в бинокль, отец ничего не видел, остановил баржу, бинокль передал своему помощнику, обтирая от пота лицо. Приказал спустить шлюпку, двое матросов отплыли по направлению, которое указал Лёнька. Шлюпка тоже скрылась за горизонтом. Отец протирал глаза и неотрывно смотрел в точку, где скрылась шлюпка. Мать сняла Анькин поясок, уткнулась в него лицом, никого не видя, спустилась в каюту к новорожденной — молиться, вымаливать у Бога для Анны жизнь. Неужели Бог заберет её любимое дитя, всё, что остаюсь от её первой и единственной любви. И дочь повторяет её судьбу. Как она недосмотрела, упустила своё дитя? Это проклятое море уже забрало её первого мужа навсегда, Павел Антонович у нее второй. Потом пыталось забрать Анну — спас её тогда итальянец, он же и погубил. И вот во второй раз море пытается забрать её дитя.

— Мама, они возвращаются, Анька с ними!

— Господи, спасибо!

Она быстро разобрала постель. Матрос Нанкин, как пушинку, внёс девушку в каюту. Вся команда столпилась в дверях. Расступились, только пропуская своего старшину.

— Все по местам, — тихо произнёс отец и закрыл за собой дверь. Осторожно присел на край кровати, положил свою большую руку на спину дочери, — Аня, ты больше так не поступай, слышишь меня?

Мы с мамой уважаем твои чувства, сочувствуем твоему горю, но ты не одна. Мы все с тобой. Если ты любила, любишь этого человека, то ты не имеешь права так поступать, хотя бы ради своей и его любви. У тебя всё будет хорошо, ты только верь. Ты обязана беречь себя и, если родится дитя, и ребёнка, его ребёнка. А мы с мамой тебе во всём поможем, — он нагнулся, быстро поцеловал дочь в мокрые волосы, пахнувшие морем, и выскочил из каюты. Пелагея по его хриплому голосу поняла, что муж заплакал.

Мать сама ухаживала за дочерью. Только матрос Павлик, как пригвоздённый, всегда оказывался под дверью каюты, выполняя все Пелагеины поручения. К сентябрю мать с детьми вернулась в Одессу, Лёнька пошёл в школу. Анна в середине декабря родила девочку. Роды были затяжные и мучительные, только на третьи сутки она увидела свою дочь. Крошка внимательно смотрела на Анну — глазками Джованни, его удлинённым лицом и слегка смуглой кожей. Нянька, принесшая девочку, улыбаясь, подбадривала мать, давая наставления, как правильно кормить малышку.

— А ваш-то папаша третьи сутки утюжит снег под окнами.

Анна стремительно передала ребёнка няньке и бросилась к замёрзшему окну. Маленькие кругленькие проталинки на стекле, за день прогретые губами рожениц, затянулись. Анна прильнула к ним губами, стараясь разогреть, потом стала ногтями сцарапывать лёд. Наконец она увидела мужчину в чёрной морской шинели, пританцовывающего на свежем снегу: Она сразу его узнала — это был Павлик Нанкин. Только махнула ему рукой — уходи, чего стоять, и молча вернулась к своей койке, схватила дочь и крепко прижала к груди.

— Эй, мамаша, потише, никто твоё дитя не забирает. Вот молодёжь пошла, никаких понятий. Всё бесятся, а дети страдают.

Пелагея молча наблюдала за ухаживаниями молоденького матроса, который списался с баржи и устроился в рыболовецкую артель, чтоб жить на берегу и почаще видеть Анну с дочерью. Повод навестить у него был постоянно, свежая рыбка для детей и просто по дружбе.

Павел Антонович в январе поставил баржу на плановый ремонт, его избрали депутатом Горсовета, членом профкома. С Семёном Науменко, мастером и главным начальником над бригадирами грузчиков и учетчиц, он был знаком с незапамятных времён. Когда-то Семён ещё в молодости плавал старшим матросом, потом боцманом. Ранения в ноги, еще в гражданскую, заставили сойти старого моряка на берег и засесть в этой диспетчерской. С Наумычем, как все его называли, он виделся только на собраниях, но поговорить не получалось. Да, по правде сказать, Павел Антонович затаил на старого друга обиду. Просил же его по дружбе приглядеть за Анькой, к нему привел девочку, под его крылышко. Он-то в порту про всех и каждого знает всю подноготную, ничего без его ведома не происходит, от старая лиса.

— Павка, остановись! Куда летишь? Мне ж за тобой не угнаться.

Павел Антонович резко остановился, Семён ковылял, прихрамывая на обе ноги.

— Пава, зайдём ко мне в контору, разговор есть.

— Некогда мне.

Семён, как мог, каялся перед товарищем, что обвели девки его вокруг пальца вместе с макаронниками.

— Давай посидим, я за тобой бежать не могу. Пава, в порту все толкуют, что Анька родила от матроса с твоей баржи. Парень он вроде неплохой.

— Некогда мне сидеть с тобой, Анька с внучкой ждёт, регистрировать дитя надо, замерзла уже.

— Пава, можно я с тобой. Только ты помедленней, а то я завалюсь.

— Ладно, старая лиса, цепляйся.

На углу пританцовывала от холода Анна с ребёнком, завернутым в одеяло. На вопрос заведующей загсом: «Кто отец?» — Анна опустила голову. Павел Антонович залился краской, Семён выручил: «Я!» Заведующая недоверчиво посмотрела на странную троицу. Анна, подняв голову, твердым голосом объявила, что отца нет. Регистраторша, пожав плечами, выписала метрику девочке, по заявлению матери на имя Алла, отчество — Семёновна, и в строке отца провела жирную линию.

Семён чувствовал, что Анна хочет поговорить с ним, но в присутствии отца не решается. Павел Антонович шёл впереди, неся внучку Анька шла рядом с отцом, а Семён, получив приглашение отметить регистрацию у них дома, плёлся из последних сил. Что делать, когда ещё он сможет увидеть Анну? За столом много ели, пили за здоровье матери и новорожденной — больше ни о чём не говорили. Только, когда Анна ушла проводить дядю Сеню к трамвайной остановке, им удалось перемолвиться. Он поведал, что ноябрьским вечером у проходной порта его окликнула женщина — это была Вероника. Сразу её он не признал — седая, худая, как старуха, чёрная. Стала она в порт проситься, да как её брать? Она же в розыске, как саботажница. Везде бригады соревнуются, стахановцами стараются стать, а её уже заочно коллектив осудил. А как объявится, так лет десять тюрьмы светит. Пожалел Семен ее, к себе в берлогу привёл. Пока она там где-то околачивалась, тётка умерла, комната и вещи пропали. Выходит, деваться ей некуда. Выпили с ней, она всё и выложила, только о себе говорила.

Я всю ночь не спал, продолжал Семен, всё думал, как ей помочь. Вы ж мне как дочки, я ж с твоим батьком палки по спине получал еще при батюшке-царе, будь он трижды проклят! Утром написала она заявление с просьбой уволиться, так как болеет мочевым пузырём, и дату поставила за неделю, как вы сбёгли. Помяли мы ту бумажку надел я ватные штаны, ещё её комкал, до самого порта, и прямиком в кадры. Так и так, старый стал, памяти никакой, вот стал надевать теплые штаны, а там заявление от этой Студень Верки, и как в голову вдарило. Забув, только вот вспомнил, просилась она сначала в отпуск. Я и отказал ей, какой отпуск, когда самый сезон начинается? А она ни в какую, лечиться мне надо, застудилась я, видать, постеснялась про болячку объяснять. Расплакалась и бумажку эту на столе оставила. Я в карман сунул и забыл, закрутился. Тепло стало, я штаны скинул, а вот пришли холода, натянул. Сунул руку в карман, а там это заявление, мать его так. Виноват, вся вина на мне. Домой к ней кинулся, говорят, померла, другие люди в её комнате живут. Девка, видать, ни при чём, я во всём виноват.

Кадровик взял бумажку долго читал, Семен аж взмокрел, потом долго смотрел на старого моряка, на его знаменитые ватные штаны, которые тот не снимал ни зимой, ни летом из-за больных ног. «Значит, кто виноват, того и накажем, ты уж, Наумыч, не обессудь».

— Обошлось на этот раз. Но это, Аня, не всё. Женился я на Веронике. Она теперь Науменко. Только ты не подумай чего. Жить ей негде было, да и не на что. Как дочка она мне, как и ты. А кавалеры ваши пропали, в Италии их тоже ищут, наверное, не вернулись мотыльки.

Анна уткнулась в грудь старому моряку и заплакала.

— У тебя хоть дитё осталося, а у моей Вероники никого. Вот помру, что с ней будет? — И он, уцепившись сильными руками за поручни трамвая, подтянул свои больные ноги, с трудом взобрался по ступенькам.

Через два года Анна с Павликом поженились. Свадьба была скромной, просто поужинали всей семьёй. Наутро отец с матерью ушли в рейс, оставив на молодых двенадцати летнего Леньку и трехлетнюю Ноночку. Как один день, пролетели эти предвоенные годы, в заботах о трёх детях и муже. Бог не дал Анне с Павликом детей, вся её нерастраченная любовь предназначена была только Аллочке. Имя дочери всегда вызываю у окружающих удивление. Но Анна тайно мечтала, если Джованни найдется, он догадается, почему имя его дочери Алла. Ему очень понравилась наша актриса Алла Тарасова, да и Анна помнила, что первую учительницу Джованни по русскому языку звали Аллой. И как-то возвращаясь из кинотеатра, Анна в шутку сказала: если родится у нас девочка, я назову её Алла. Как тогда он подхватил её, прижал к себе и они долго-долго целовались. Анна открыла глаза, в подвале стало совсем темно. Что это я вдруг в лирику унеслась. Первая любовь...

Первая любовь недаром называется первой и неповторимой. Вот и эта кладовщица из магазина не забыла за всю свою жизнь первую любовь. Соцкий Анне вроде всю жизнь свою поведал, но об этой Наде даже словом не обмолвился. Видимо, не всю, может, обиду затаил на эту девушку, а может быть, она со временем всё перепутала. Какое дело ей до этой Надьки, с её любовью к Соцкому. Ей надо работать, много работать. О её первой любви, Джованни, каждый день напоминают громадные глаза и улыбка её старшей дочери — Аллочки. А кругленькие глазки, вьющиеся беленькие кудряшки и ямочки на щёчках — Юзека. Её девочки, такие разные во всём, но есть одно общее — это она их мать. Пусть хоть на их долю выпадет настоящее счастье, и будет у них первая любовь. Для их счастья она сделает всё.