Опять осень. Еле отбрехались, отписались по прошлому году, как аналогичная ситуация уже и в этом году. Впереди у нас только куча арбитражных судов практически со всеми поставщиками, каждая из сторон пытается «поиметь» друг друга. Оптовая плодоовощная торговля у нашего социалистического государства оказалась даже не золушкой, а политической заложницей. Закупочные цены выше розничных, плюс наши расходы, вот и получается, что нам государство уже заранее планирует не прибыль, а убытки. Вот такое «плановое» ведение народного хозяйства.
Возмещению убытков подлежит только качественная продукция, реализованная населению. А нам поставщики прут все подряд, доходит до того, что иногда больше трети того, что доставляет на разгрузку прибывающая машина, – практически сплошные отходы. Лишь бы объемы выполнить да перевыполнить, а сколько в тех объемах стандарта определить порой невозможно, все на глаз, и если проморгали – сами виноваты. Перебрать привезенное при приемке, отсеять массовый брак практически невозможно. И где взять столько помещений, чтобы складировать отдельно?
Тому, кто придумал такую экономическую систему, лично я кое-что, что мешает плохому танцору, отрезала бы при рождении. Не знаю, правда, как с женщиной поступить, если ей такая идея стукнула в светлую головку с модной прической. Буду думать, что это все-таки умник-мужчина нашелся, дабы скрыть истинные убытки сельского хозяйства, втихую переложить их на оптовую торговлю – и концы в воду. Пусть она крутится, не все ей жировать. Только нашим партийным и городским руководителям все втолкуешь, хоть чуть-чуть кумекать начинают, так здесь же они докладывают наверх: мол, все в порядке, и несутся дальше строить развитой социализм. Гудбай и поминай, как звали, мы пошли на повышение и больше нас туда, в это вонючее колхозное дерьмо, никакими посулами не заманишь.
То ли дело промышленность, рванем-ка туда когти. И никого не волнует, что она штампует по большей части никому не нужный товар. Спрашивается, для кого это все? Отечественного потребителя? Так его такая отечественная «красота» уже не прельщает. Будет часами толкаться в длиннющих очередях, чтобы достать что-нибудь оттуда, из-за бугра, с заманчивой этикеткой с надписью: «made in…». Некоторые и толком прочитать эти слова не могут – «маде ин…». Да и черт с ним, главное – вот она, заветная пара модных сапог-алясок на зиму.
Все оптовые склады и розничные магазины забиты неликвидом. Но социалистическое соревнование заставляет продолжать в том же духе, клепать этот ужас в три смены. И, о чудо! Найден необыкновенный рынок сбыта. Ни в какой сказке такое не придумать. Продукция оказывается экспортная! Кто бы мог подумать! Ее сплавляют в виде братской безвозмездной помощи несчастным странам, недавно освободившимся наконец от колониального ига. Наше богатое государство все выдержит, а народ, чувствительный к страданиям, не станет протестовать, проявит жалость. Такую войну вытерпел – вытерпит и это. На бумаге липовая прибыль от реализации и новые гигантские перспективные планы. Бедные чернокожие люди в знойной Африки ждут не дождутся наших одесских кожаных ботинок на меху и микропористой подошве. Замерзают товарищи в Африке. Да если бы только один наш город на экспорт работал – а то, небось, чуть ли не половина страны никому не нужные объемы гонит, а самим нечего на собственную задницу напялить. Спекуляция распустилась таким бутоном, что, как говорит мой дядька, из ее цветов можно сплести гирлянду до самой восточной границы.
В очередной раз одесский толчок перевели на новое место, на старом стал не умещаться. И опять же подальше от города, чтобы глаза не мозолил, как те бедные инвалиды-калеки, упрятанные на Соловках. И так все. Зато у нас на базе вновь объявились новенькие смотрители из исполкомовских и райкомовских – взамен тех, кто пошел на заслуженное повышение. Те уже объелись, сыты по горло, а эти, ожидаем, с голода набросятся на нас, без них, без их указаний уж точно мы не справимся с поставленной перед нами партией задачей. Они реально помогут, знающие же люди в нашем деле. С таких высоких постов нагрянули все контролировать и обличать овощную торговую мафию. Все помалкивают, потому что все равно будем крайними виноватыми. Только им ведомо, как спасти урожай, когда непогода, на полях непролазная грязь.
Вот стоят с умным видом и наблюдают, как девчонки водители кар засовывают контейнеры с картофелем на четвертый ярус по их команде, нарушая все инструкции. Все шатается, дрожит, ходит ходуном, а карщицы с улыбочкой пролетают мимо, с визгом разворачиваясь прямо перед их носом, чуть не задев торчащими впереди железными ухватами. В каждом контейнере по четыреста пятьдесят килограммов, и лучше бы они отошли подальше, а то мало ли что может случиться. И не приходит в их умные мозги мысль, а как потом, в течение нескольких месяцев, контролировать качество этой продукции, да и снимать эти контейнеры. Их это не касается, главное сегодня втиснуть и отчитаться.
Особенно смешно, когда новые помощнички, которых мы с утра водили по территории экскурсиями, как по зоопарку, днем проводят с нами производственные совещания. Какого только горбатого они не лепят, и сами довольны от громко продекларированных лозунгов. Кто бы нам приплатил за выслушивание этого полного бреда. Директор меня, правда, часто освобождает от этого маразма, сам уже еле выдерживает этих очередных чудаков на букву «м». Один предлагает заложить вместо репчатого лука лук-перо, другой порет чушь еще похлеще, счастлив от своей неожиданной идеи – как это она никому раньше не пришла в умную голову – начинать закладывать на зиму раннюю свеклу, морковь и прочее, а в довершение и лук-перо чуть ли не в июле. Ведь холодильники пустыми простаивают летом. Непорядок. И невдомек этому парню очень ценному, что мы специально держим эти камеры свободными в эту пору, должны их подготовить к новому сезону, обязательно продензифицировать. И еще разница же есть между ранними культурами и осенними, впрочем, очередному деятелю это до фонаря. Что и говорить, крупного специалиста нам в помощь прислали. От этих свежих взглядов на наши проблемы все еле сдерживают смех, а директор становится белым, как мел, и старается побыстрее закруглиться. Благодарит инициаторов за ценные деловые предложения, только просит оформить их директивным письмом. И ведь оформляют, и мы их получаем по почте, и директор автоматом отписывает их на наш отдел, не читая. Мы с Лилькой чуть не уссываемся, зачитывая все это.
Я, если присутствую, обязательно вставляю свои пять копеек по каждому пункту, накапливается на целый рубль, гудим потом с материальщиками и товароведами, покуривая в коридоре и живо обсуждая услышанное, и точно знаю, что меня сейчас вызовет к себе директор.
– Ну что, выступила? Довольна? Да?
– Владимир Алексеевич, как у вас с ушами, не заложило от этого бреда? Как с ними иначе поступить? Не знаешь ничего – так сиди и помалкивай с умным видом, а они еще вам письменные указания дают. Если честно – мне наплевать, что они там болтали, просто хотела поприкалываться.
– Все сказала? От всей души поприкалывалась? А ты знаешь, чей он сын, этот парень, что морковку со свеклой предложил нам летом закладывать?
– Наверное, сын своего отца.
– Тебе все смехуечки, доиграешься.
– Ну если вы знали, кто он, хотя бы предупредили. А так сами ведь отписали мне эту херню. Я-то думала, вместе его проучим.
– Нас теперь с тобой проучат. И по полной. Этот говенок ушел, не попрощавшись. Даже не обернулся, когда я стал извиняться за тебя перед ним. Думаешь, мне это доставило удовольствие? Исчезни с глаз моих, чтобы я тебя хоть сегодня больше не видел.
– А чего вам переживать? Я же его отчитала, а не вы, так и валите все на меня, я разрешаю. Мне наплевать. Представьте, что у вас аппендицит и – не дай бог – вы попали на стол к хирургу, закончившему Медин по отцовскому блату. У него руки дрожат, он не знает, как скальпель правильно держать. Какая разница? Сказала бы вам, да вы сами знаете эту поговорку: один нужным делом занят для нас, женщин, а другой дразнится. Я еще хотела ему посоветовать, чтобы он кандидатскую по этой теме написал, так вы оборвали меня.
– Мне уже давно аппендицит вырезали. А этот парень, между прочим, уже кандидатскую защитил, в отличие от нас с тобой.
– Тогда докторской пусть займется. Новый крупный ученый у нас появится, второй Лысенко, я уж не говорю про Тимирязева и Мичурина.
Владимир Алексеевич злобно так посмотрел на меня, потом выдавил из себя улыбку на пол-лица и вдруг внезапно сам заржал: «Подзалечу я со всеми вами». Я уже собиралась уходить, но он окрикнул меня: «Да, стой, совсем забыл. Вчера встречался с директором совхоза, там такое дело».
Конечно, я знала про работавших в совхозе корейцев, которые снабжали нас луком-пером. А год назад они подрулили к директору и арендовали поле, на котором они стали выращивать еще и лук репчатый.
– Ольга, подойди сюда, я тебе покажу. Смотри – трех сортов. Ты такое видела?
Владимир Алексеевич отодвинул портьеру и показал мне три луковицы, лежащие на подоконнике.
– Класс, вот это да. Хоть на выставку достижений народного хозяйства. Помните, какие выставки раньше в Одессе в Дюковском саду были?
Народ, словно за билетами в кинотеатры на все четыре серии «Тарзана», толкался в длиннющей очереди, чтобы побывать на них. Они проходили в городе как раз осенью; колхозы и совхозы отчаянно соревновались между собой – кто лучше. Все районы области были представлены. Даже белых лебедей в дюковский пруд запускали. Фильмы целый день крутили про наши успехи, фамилии передовиков знали все наизусть. Я до сих пор помню гигантскую кукурузу, и как комбайны собирают золотое зерно пшеницы, разных поросят, цыплят, всякой живности тьма была. Меня мама всегда на выставку брала, у них там был свой уголок, где они обязательно проверяли поступающую продукцию. А я бегала между павильонами, часами на поросят, кроликов смотрела. Такая красота была, вся Одесса ходила сюда как на майскую или октябрьскую демонстрацию любоваться достижениями нашего сельского хозяйства.
По окончании выставки даже кое-что продавали населению. Выстраивалась опять громадная очередь, всем хотелось что-то вкусненькое принести домой из этого изобилия. Конечно, все то же самое можно было купить и на Привозе, но на выставке все-таки было подешевле, да и сам факт… Когда Хрущева скинули, так и выставки зныклы – кончились. Да если бы и продолжались, настали такие времена, когда не то, что на них нечего показывать, а даже иметь в достаточном количестве просто стандартной качественной продукции нет возможности. ВДНХ в Москве – не в счет, оставили, наверное, чтобы гостям иностранным пыль в глаза втереть: мол, какие мы молодцы, все у нас есть, чтобы народ накормить.
– Вы-то, Владимир Алексеевич, сами помните те наши выставки?
– Нет, – резко отрубил директор. – Ну, хватит, очнись, какие выставки, чего захотела. Наш главный товаровед, как увидел этот лук, обалдел, всем стал показывать.
Действительно, как на картинке. Я сама собственным глазам не верю, только в личном подсобном хозяйстве можно так постараться. Лук точно блестит перламутровой толстой сильной шелухой, шейка правильно высушенная, хоть в косы заплетай. Такому луку даже мокрая среда не опасна. Тот, что мы закладываем по плану в августе, мелкий, влажноватый и долго лежать не способен, но куда деваться, приходится действовать по принципу: вали кулем, потом разберем. Одна мука с ним и отходы большие. А вони и грязи сколько! А этот – прямо какое-то загляденье, никогда раньше такого в руках не держала.
– Загляденье, говоришь. Так вот директор совхоза не может это загляденье никуда деть, – Владимир Алексеевич вздохнул расстроенно. Я же расплылась в улыбке.
– Ну, скажете тоже. К нам пусть везет, мы его заложим, а наш срочно по сети растолкаем. Осень, народ заготовки на зиму консервирует, все мигом улетит. Будут просить подкинуть еще.
– Какая ты умная! Только загвоздка есть – не совхоз его вырастил, не распоряжается он этим луком и нам не может его отпускать.
– А кто? Инопланетяне?
– Почти угадала. Понимаешь, директор с корейцами договор заключил, что будет рассчитываться за тонну по закупочным ценам. Наряды под это можно выписывать только на взрослых, их в семье лишь два человека, муж и жена, остальные – дети. Жаль, на них нельзя. А это же дети ухаживали за луком. В четыре утра каждый с маленькими грабельками, с золой и леечкой и еще перед закатом, как паучки, возле каждой луковички.
– И сколько тогда получается по нарядам на взрослых?
– По десять тысяч на каждого в месяц, даже больше. Как тебе такое?
– Ни фига себе, надо нам с вами идти выращивать лук, вот уж не знала, где так можно заработать. Берем с вами тоже в аренду у совхоза на двоих одно поле, согласны? Или вы себе отдельно?
– Опять шутишь, не до шуток сейчас. У совхоза просто нет таких безумных денег и права ограничены.
– Вообще-то выход всегда есть, Владимир Алексеевич, – Потребкооперация. Пусть корейцы сдают туда напрямую свой репчатый лук и денежки из нее выколачивают, варианта другого я не вижу. Мы им тут, к сожалению, не товарищи. Придется с «пером» продолжать жить, с совхозом же обязательствами связаны, никуда не деться. Конечно, жаль, что с таким чудесным товаром пролетаем мимо. Попросите у директора хоть одну тонну для наших сотрудников.
– Тебе надо, ты и проси.
– И попрошу, чего бояться, не бесплатно же, через магазин оформим, официально перечислим им деньги, а можно и напрямую у корейцев купить за нал. Такой лук дома всю зиму пролежит и чистить квартиру будет от инфекций сто процентов. Ваша жена еще спасибо вам скажет, вот увидите. Моя бабушка в оккупацию луком и чесноком детей от инфекций оберегала. Голодными были, но не болели.
К сожалению, мы припоздали. Потребкооперация подсуетилась, скупила на корню все выращенное корейцами и тут же отправила ценную и качественную продукцию на север. Там она, безусловно, жизненно необходима, но и нам бы сгодилась как подарок людям к очередной годовщине Великого Октября. Эх, Владимир Алексеевич, пораньше бы нам включиться в это дело.
Тем не менее база все, что планировала по завозу и закладке на зимнее хранение, выполнила, даже превзошла все ожидания. Народ оповестили об этом не то что только на плакатах бумажных как обычно, а еще и на больших фанерных щитах. Для чего специально оформили на работу художника, правда, на должность маляра. Со щитов красовались великолепные овощи и фрукты, глаза не отвести. О счастливых рабочих лицах строителей социализма, державших в руках эту продукцию или подносивших их ко рту, я вообще молчу. Исполкомовские и райкомовские советчики наши пребывали на седьмом небе – как подфартило под их чутким профессиональным руководством, значит, жди повышения, когда отзовут в свои прежние или новые, более престижные, кабинеты и взамен на следующий сезон пришлют новых. Пусть они так же поработают в поте лица, как мы, на благо родной Одессы.
Опять «осень, очей очарованье, приятна мне твоя прощальная краса». Александру Сергеевичу лично я завидую. С каким удовольствием я бы с ним поменялась, посидела бы с книжками в любой глуши, лишь бы не слышать и не видеть весь этот сумасшедший дом на работе, про вечную борьбу за качество не на жизнь, а на смерть, борьбу со штрафами за простой вагонов, борьбу с исполкомами и райкомами. Забыть про присланных ими нам в помощь научных сотрудников и студентов, от которых мало толку из-за явного нежелания работать. Забыть про бесконечные сверки, про срывы графиков поставок.
Знали бы, уважаемый Александр Сергеевич, что четвертый месяц подряд работаем по двенадцать часов. Плюс утром час на дорогу и то же самое вечером, включая выходные. К концу рабочего дня мы всем отделом просто лежим грудью на своих столах, поза называется – сердце больше не билось, ждем автобуса, который развезет нас по домам. Чтобы завтра с утра пораньше доставить нас обратно на эту каторгу. Молю бога, чтобы никакая зараза не потревожила и не пришлось еще задерживаться. Бог не прислушивается к моей молитве, звонит секретарша – вызывает директор. Вхожу в кабинет, злая как собака, что там еще случилось, что вы меня дергаете? Все, что сводки передали, курьер отвезла по нужным адресам.
– На, читай! – директор протягивает мне лист бумаги. Читаю, ничего не понимаю. Голова чугунная. Что за херня? Какая отчетность еще? Мы же и так все отправляем вовремя.
– Ты что, не поняла?
– Нет. Что это?
– Нам хотят помочь в бесперебойной доставке продукции со всей Одесской области.
– И что? Хотят – пусть и делают. Я должна всю эту ерунду читать? Сколько здесь листов? Какой му…к это придумал?
– Делать, уважаемая Ольга Иосифовна, должны мы с вами – организовать и открыть штабы, работающие круглосуточно. Обеспечить их всем необходимым.
– Пожалуйста, конкретнее.
– Конкретнее? – директор как заорет: – Жрать, пить, легковые машины в их распоряжение с сегодняшнего дня!
Так вот в чем дело. Сами переходят на выгодное для них военное положение и нас втягивают за компанию. В прошлом году опробовали – видимо, понравилось это политическое мероприятие. Полная халява, мало за что отвечают, зато на всем готовеньком: и сытно и вкусненько покушать можно под рюмку хорошего коньячка или водочки и на нашей легковушке к любовнице скатать.
– Владимир Алексеевич, вы же сами подбили их на это, устроили им рай на новом холодильнике. Видно, очень понравилось, вот они в этом году и решились разойтись на всю катушку. Держите меня в заду, бо я вперед упаду! И кто же будет командовать главным штабом? Генерал Петрушкин или полковник Морковкин? И сколько боевых офицеров прибудет с ними? Баб тоже надо поставить на поле боя? Как без баб на таком ответственном мероприятии.
– Прекрати язвить и ехидничать, заткнись, все значительно серьезнее, документ из обкома. С бабами они справятся сами. Они требуют от нас свои предложения.
– Пожалуйста, это ж так элементарно, Ватсон. Поднять все вертолеты Одесского гарнизона для сопровождения машин с морковкой, чтобы не пересекли, не дай бог, государственную границу с Румынией или Турцией.
– Продолжаешь хохмить. Прекращай! – я почувствовала, что директор сейчас изойдет на говно и начнет материться, что бывает крайне редко, если уж совсем выдержка ему изменит. – Ну, хватит, от тебя ждут последней сводки в 23.00. Слышишь? Опять смеешься. Бери документ и иди к себе читать.
– Да не собираюсь я ничего читать и расписываться. Зачем им эта сводка ночью, что они будут с ней делать? Подтереться? Так задница потемнеет от копирки. Анекдот хотите? Приходит один тип к врачу. – «Что у вас? – Он достает из штанов свое хозяйство: – Доктор, у меня яйца почернели, это не опасно? – Не опасно, только скажите своей секретарше, чтобы не подтиралась черной копиркой».
Директор отшвырнул с такой силой бумаги, что они рассыпались по полу. Я не стала их поднимать, лишь покачала головой:
– Пусть сами от не хера делать сидят по своим штабам, набивают себе пузо и баб охмуряют. На ордена-медали зарабатывают. Трутни! Самые настоящие трутни! Даже малюсенькие пчелы труженицы это понимают и выгоняют их из ульев. Вы, Владимир Алексеевич, как хотите, а наш отдел уж увольте, в этом участия принимать не будем. Все, что нам положено, мы строго выполняем. Так что, аривидерчи, Рома.
Я перевела дух после такой затяжной тирады, одновременно внутренне себя успокаивая, но унять волнение не получалось.
– А кто заплатит за их боевой дух, во сколько обойдутся нам их пиры? Все расходы за наш счет? Я правильно вас понимаю? Вы им напомните, пожалуйста, что у нас в суде дело клятое по четвертому складу за прошлые годы. Тянули-тянули, и вот, наконец, начало слушаться. Бегаю туда по повестке. Нервы на пределе. Я же там была председателем комиссии по вывозу отходов.
Просигналил в очередной раз длинным гудком автобус. Наверняка все уже давно забились в него, меня ждут.
– Ладно, иди, до завтра. Утро вечера мудренее. Может, к утру оттаешь.
На улице уже темно, хлещет мелкий промозглый дождь. Как зарядил, так уж два дня подряд не перестает. Смотрю в мутное грязное окно, пытаюсь отвлечься, вспомнить лицо московского журналиста. Не получается. Бухгалтерши шипят, что вечно одну меня нужно по полчаса дожидаться. Самой тошно, а здесь еще они выступают. Повернулась к ним лицом и на весь автобус заорала:
– Девки, завтра всем подмыться, навести марафет! У нас штаб открывается, фронт борьбы за урожай! Кто готов податься в добровольцы, особенно сознательные – записывайтесь.
В автобусе повисла тишина, чувствовалось, народ от неожиданности опешил. Внезапное молчание нарушил дрожащий тонкий голосок кассирши:
– А офицеры в штабе будут?
– Для тебя специально маршала вызовем, чего уж там мельчиться. На крайний случай – генерала.
Опять молчание, теперь уж я его прерываю:
– Генерала Петрушкина.
Хохот, шум, реплики, и пошло-поехало, кто во что горазд. Маршал или генерал один, а нас много. Но у генерала всегда есть полковники-морковники. А у тех подполковники и майорчики. А майорчики, как огурчики-корнишончики, хрустят, когда пробуешь на зубок. Я хочу лейтенантика Хренова, зато ядреного, а я согласна на солдатика-бананчика. Смех уставших, измученных одиноких женщин. Кто-то затянул песню:
Так с шутками-прибаутками прощались с каждой выходящей на своей остановке. Желали выщипать бровки, приодеться как следует, бойцы же нарасхват будут, кто не успел – тот опоздал. Я выхожу последней, водитель автобуса, который мы арендуем у Интуриста, интересуется своим графиком работы.
– Не знаю, завтра решат, я действительно не знаю.
С одной стороны, хорошо, что много работы, некогда думать о личном. Да и, похоже, все личное для меня и в этот раз закончилось. Стараюсь забыть милые сердцу денечки, проведенные в Москве летом. Больно. Да и москвич, видно, поостыл со временем, все реже выходит на связь. Так, через сестру передает приветы. Лети с приветом, вернись с ответом, а то: жди ответа, как соловей лета!
Через свою сестру я получила предложение перейти на другую работу, тоже начальником планового отдела, только в стройуправление. Моя сестра тоже на этой должности, но в другом СУ – СУ-51 на Карла Маркса, где работает с момента окончания своего водного института. А что – соглашусь, надо что-то менять в жизни, нет смысла дальше ждать у моря погоды – упираюсь в трешку с нулем. Страшное дело! Казалось, лишь вчера пришла на базу молокосоской, а уже следующим летом рванет тридцатник. Сам он меня не очень волнует, хотя лучше, конечно, когда возраст начинается на цифру двадцать, даже сегодняшние двадцать девять ничуть не трогают. А тут раскупориваешь уже четвертый десяток. Незаметно так подкатило. Девчонки в отделе за обедом узрели у меня уже седой волосок. Волосок вырвали, а луковица и, как говорится, осадок остался. Теперь каждый вечер перед сном всматриваюсь в свои пшеничные пряди, сама ничего не нахожу, может быть, просто не вижу или стараюсь не замечать. Все, закончу этот сезон – и на старт. Жизнь одна, и никто памятник мне не поставит за этот каторжный труд без выходных с утра до ночи. Попробую себя на новом месте, хотя не представляю себя строителем. Сестра подбадривает: не боги горшки обжигают.