Сами понимаете, после такой мужниной экзекуции я легко нашла здание министерства торговли страны. Оттуда, с самого верха, набралась нахальства начать решительный поиск работы, позвонив предварительно в отдел кадров. Хорошо поставленным голосом сообщила, кто я и что, и предложила свои услуги. На удивление, мне очень любезно предложили подъехать с документами на собеседование, даже взяли мой телефон. Я и понеслась судьбе навстречу. Инспектор по кадрам пригласил какого-то сотрудника, и оба они долго расспрашивали, чем я конкретно занималась, поразились, что в двадцать с небольшим лет уже возглавляла плановый отдел. Мне сразу предложили должность старшего экономиста, а не просто экономиста в министерстве. Но когда я услышала про голый оклад в сто рублей и отсутствие всякой перспективы на получение хоть какого-нибудь жилья… Да еще сидеть целый день от звонка до звонка, не отрываясь от стола, и тупо переписывать бумажки. Словом, мой пыл угас, однако я почувствовала интерес к себе, что меня просто не хотят отпускать.

– Подождите, мы сейчас вас порекомендуем Трегубову в Управление торговли Москвы. Они очень нуждаются в специалистах «на земле», а вам, видим, нужна живая работа, как в вашей Одессе, – кадровик снял трубку, кому-то отзвонил, вкратце пересказав мою биографию. – Вы знаете, где Большой Комсомольский переулок, это недалеко отсюда, максимум минут пятнадцать пешком? Подниметесь на четвертый этаж. Всего доброго. Потом, пожалуйста, нам перезвоните. Если не получится, подыщем еще что-нибудь. Такой ценный красивый кадр…

Конечно, я знала, где Большой Комсомольский переулок, в соседнем, Малом, была Мишина мужская школа, а чуть поодаль, на углу с Армянским переулком – женская, там училась девочка, которая моему мужу очень нравилась, их классы дружили между собой.

Меня принял замначальника Управления по экономике. Дядька оказался компетентным товарищем, разговор сразу завязался по делу.

– Ну что ж, должность начальника планового отдела в Управлении рынками Москвы вас устроит? – произнес он, тщательно перелистав мою трудовую книжку. – Не скрою, работа непростая, мы как раз озабочены переводом всех рынков, а их больше двадцати, на новую систему планирования и экономического стимулирования. Справитесь – компенсируем не очень высокий оклад квартирой. Согласны? Тогда по рукам. Желаю удачи, уверен, Одесса Москву не подведет, ведь мы с вами города-герои.

Уже через полчаса за мной заехал мой будущий начальник, и мы отправились на место моей новой работы. По Неглинке, минуя Трубную площадь и Цирк, к Центральному рынку, в здании которого на самом верхнем этаже и располагалось Управление. Не скажу, что меня приняли на «ура». Люди, среди которых были заслуженные ветераны и участники войны, здесь работали подолгу, любыми способами они старались еще хоть немного удержаться на своих начальственных должностях, пусть зарплата и небольшая, но есть определенные жизненные привилегии. Менять что-то кардинально, переходить на совершенно другие схемы в новых экономических условиях они были не готовы. Что поделать: новые времена диктуют новые перемены. Се ля ви. Такова жизнь. В стране на предприятиях торговли уже активно ведется эта работа, и рынки не должны отставать. Хватит быть планово убыточными и подпитываться из бюджета, не принося прибыли. Содержание их обходится государству в копеечку. Ради чего тогда они, кому нужны? На каждом рынке есть директор, главбух, учетчик, куча контролеров, простых и старших, а помимо них кладовщики, персонал, обслуживающий холодильники, уборщики, сторожа. Да много кто есть. А еще и гостиницы, как правило, тоже убыточные с тьмой работников. Зачем их столько? Сколько денег уходит на них, никакого фонда зарплаты не хватит. Надо первым делом резко уменьшить численность.

Я понимала, что эта крамольная идея вызовет гнев и у меня появятся немало врагов. Но ведь знала, на что иду. Скривив лица, все руководство Управления выразило мне свое «фэ». Сокращать они никого не собираются, и вообще, имели в виду не такого спеца, как я. Один такой новатор у них уже был, и года не продержался. Как хотите, дорогие товарищи динозавры. Я раскланялась и ушла. Буду портить себе нервы с ними, на кой они мне сдались. Вот тебе и столица, откуда по логике вещей все передовое по стране должно распространяться. А тут тупое непробиваемое темное царство. Одесса, да ты сто очков им дашь, пусть они себе выпендриваются.

Вечером мужу я призналась, что самостоятельно пыталась устроиться на работу, но ничего не вышло. Узнав, куда меня направили, он расхохотался.

– Ты что ненормальная, я и так никому не говорю, где ты в своей сраной Одессе работала, так ты решила еще и в Москве позориться? Рыночной стать! Рыночная ты моя!

Его отношение к моей работе и профессии меня шокировало. В чем позор, чем она хуже его задрипанных статеек. Он вообще понимает, какой у меня уровень ответственности был и сколько всего надо было знать, держать в голове! Я возмутилась и так орала, что мой крик, наверное, пробился на улицу сквозь толщенную стену. Хорошо, что его мамочки дома не было. Разругались в пух и прах. Муж пошел на попятную, стал просить меня утихомириться.

– Детка, делай что хочешь. Иди работать куда хочешь, только замолчи.

Неужели Алка была права, когда говорила, что через месяц я сбегу. Ровно месяц я выдержала. Точна все-таки наша одесская поговорка: хорошее мероприятие браком не назовут. В трудовой книжке записи об увольнении у меня нет. Я побывала в отпуске, за компанию сходила даже замуж, сыта всем этим по горло. Хватит, Мегера, дурака валять, пора складывать вещички и до дому. Как раз к годовому отчету успеваю. Интересно, что там делается? Так захотелось работать. Еще никого не взяли на мое место, Лилька исполняет обязанности, завтра же позвоню, обрадую. Кому счастье, а кому смеху будет.

А если честно, мне самой не до смеха. Только признаться себе в этом боюсь. С какой рожей я заявлюсь? Нет, в контору возвращаться нельзя. Обращусь к Диордице Станиславу Григорьевичу, он мне давно предлагал идти преподавать в институт. Знания есть, производственный опыт есть. Через года три защищусь, тема у меня есть считай уже в кармане, по нашей базе. Пораньше бы ты, Оля, взялась за ум. Денег не очень, так подработку найду, буду за дебилов писать курсовые и дипломы.

Мои разглагольствования прервал телефонный звонок, я сняла трубку.

– Ольга Иосифовна, это заместитель начальника Управления торговли. Я хочу извиниться за своих подопечных. Пожалуйста, загляните ко мне завтра часикам к десяти. Буду ждать.

Порыв сорваться и удрать внезапно улетучился. Я собрала в сумку все прикупленные подарки, разное там барахло, и закинула ее в шкаф. Ровно в десять я уже была в знакомом кабинете. Меня уговорили вернуться, заверив, что все будут помогать вплоть до Минфина России. По любому вопросу могу обращаться ко всем напрямую, а моим непосредственным начальникам наказали не перечить мне ни в чем.

– Я уверен, Ольга Иосифовна, мы с вами через полгода успешно отчитаемся о переводе всех московских рынков на полный хозрасчет. Больше никакие дополнительные ассигнования на их спасение им не светят. А вам, заверяю, светит квартира. О, чуть было не забыл – вам привет из Одессы.

– У нас есть с вами общие знакомые?

– Вся ваша база. Я вчера отзвонил туда, извините, такая работа. Ваш директор, кажется, Владимир Алексеевич, надеется на ваше возвращение. Но я взял на себя смелость заявить, что из Москвы в Одессу еще на моей памяти никто добровольно не переезжал. Я прав?

Так я черной тенью явилась в управление рынками, даже не подозревая, что таковой являюсь. Единственной моей помощницей во всем была старший экономист Рая. Умница, талантливая одинокая женщина из дальнего Подмосковья. Каждый день она тратила на дорогу три часа утром и столько же обратно. Дома в деревянном домишке с удобствами во дворе ее ждала больная раком мать. До моего назначения Раису попрекали систематическими опозданиями. Никто и слушать не хотел, что женщина добирается тремя видами транспорта, а как ходят наши автобусы, все знают, никакие расписания им не указ. Сначала она скрывала от меня свои проблемы, но, когда я узнала о них, конечно же, пошла навстречу, облегчила ей рабочий график. Те знания и сколько она успевала за день сделать, компенсировали все ее опоздания и досрочный уход, чтобы у себя там поспеть на последнюю маршрутку. Остальные три сотрудницы из отдела особым рвением не отличались, от сих до сих и то с большим трудом, не переусердствуют.

Одна из них стонала над сводками о поступлении продукции по всем рынкам в ассортименте; все это необходимо было свести в единую ведомость и передать сведения на Большой Комсомольский. Вот где очковтирательство чистой воды. Надо же до такого додуматься. Записывалось со слов якобы самого колхозника, не подтверждаясь никакими документами. Обрабатывали эти данные на месте главные бухгалтера, а дальше сколько захотят, столько нам и передадут, им эта сводка была по барабану. Вся эта мура гналась в Главк. Проверить достоверность в принципе было возможно, перевесив привезенный на рынок товар и составив накладную. Но кому это нужно? Такую задачу никто не ставил. Наоборот, не стеснялись звонками к нам чуть ли не требовать добавлять в итоговые ведомости по нескольку десятков тонн какого-нибудь вида продукции, сегодня одной, на завтра – другой. Чтобы в отчете куда-то еще выше они выглядели посолиднее – мол, Москва вовсю старается обеспечить своих жителей всем необходимым. На самом деле это было далеко не так.

Однажды после такой просьбы я попыталась вмешаться и объяснить, что значит добавить это количество и как бы оно выглядело. Все столичные рынки должны быть завалены по самые крыши, но дамочку из Главка это нисколько не смутило. Она в резкой форме пыталась меня вразумить, что я не понимаю всей важности стоящей перед нами задачи. Она так меня взбесила, что я от волнения перешла на смесь русского и украинского языков, а точнее, на одесский, сдобренный словечками, которые не могу здесь повторить. Пообещала, что эту задачу лично от нее передам куда следует, пусть разбираются. Девица бросила трубку и больше ко мне из Главка с подобными просьбами в приказном порядке никто не обращался.

Как мы ни пересчитывали наши доходы с расходами, плюса не получалось. Начальство продолжало стоять твердо на своем: никаких сокращений. Я настаивала: надо навести порядок, разбить торговые ряды на оборудованные стандартными лотками и весами рабочие места, каждому по одному и удерживать плату за это. Хочешь больше – пожалуйста, занимай и раскошеливайся дополнительно, за два, за три – сколько пожелаешь, хоть все забирай, лишь бы заноси официально деньги в кассу и получай квитанцию. Это все реальные статьи дохода, но самой оптимальной была сдача торговых площадей потребкооперации.

Что здесь началось! Все же привыкли на халяву пользоваться, как им казалось, собственными лавками и магазинчиками. А тут вдруг гони монету за торговую площадь, а заодно и за отопление, и за электроэнергию, и за уборку. И стоимость аренды складских помещений и все прочее в универмаге на Центральном рынке мы тоже просчитали. Оставалось еще взять в оборот гостиницу, наверное, самое засекреченное место в Москве. Так просто туда не проникнуть. Первая моя попытка не удалась, только со второй, и то после того, как прихватила на подмогу нашего главного инженера и начальника отдела кадров и объявила на все управление, что вызову милицию и ОБХСС. Водить нас по отелю вызвалась сама директор, дородная дама с большей халой на голове, поверх которой была еще такая же пушистая вязаная шапочка из мохера ярко-розового цвета. На каждом этаже нам открывали по одному номеру, очень приличному двухместному, со всеми удобствами и даже с торшером. И за все это удовольствие всего один рубль с человека в сутки, как в сельских домах колхозников. Меня брало сомнение: а в других номерах так же, а эти для показухи, и я попросила открыть еще пару-тройку номеров. Директор категорически замахала руками: они заселены, вдруг что-нибудь пропадет, нам потом отвечать.

– Но вы же не отвечаете за оставленные ценные вещи и деньги. Объявление об этом за вашей спиной, – сказала я. И тут из комнаты выпорхнула женщина кавказской внешности с полным ведром, остро пахнущим специями. Не обращая на нас никакого внимания, она поспешила на выход. Дверь за собой она не закрыла, мы постучали и вошли. В нос ударил мощный запах каких-то сушеных трав. Полный бедлам, кровати громоздились одна над другой до самого потолка. На самой верхней спал мужчина, натянув одеяло на голову. В углах все забито ящиками, мешками, чемоданами. Стол завален остатками еды и какими-то отходами, которые локтем сгребал в корзину черноволосый мальчишка лет десяти. Из розетки тянулся самодельно прилаженный провод с включенным электрическим чайником. Не дай бог заискрится, пожар же будет. В душевой на веревках сушилась куча детского белья, под умывальником стояли ведра с цветами, вокруг всего этого ползали откормленные тараканы, которые ничуть нас не испугались и не собирались прятаться.

Директриса покраснела, как рак.

– Это новенькие заехали, у них справки, документы.

– Когда ж они успели так нагадить, если новенькие, – возмутился кадровик. – И кто разрешил хранить в номерах остатки продукции и готовить пищу? Это же строго запрещено.

– Сейчас же заставлю навести в порядок, сегодня же их выселим, а дежурную уволю, – бормотала себе под нос директриса.

Каков поп – таков приход. Понятно было, что настоящими колхозниками здесь и не пахло, их на порог близко не подпускали, заставляя бедолаг ютиться по подвалам. Еще и не задаром. И заселяли отнюдь не кем попало, лишь своими людьми; уж точно не за рубль въезжали сюда эти непонятные личности, которые постоянно толпились у входа в гостиницу или кучковались целыми днями на рынке. От них исходил сильный специфичный сладковатый запах. Пусть с этим и паспортным режимом местная милиция разбирается, а мне нужна от этой дармовой сказки прибыль. По документам бухгалтерии гостиница ежедневно заполнялась лишь наполовину, но я же видела, уходя вечером с работы, светящиеся окна во всех комнатах. За ними кипела бурная жизнь. Так, все, прекращаем эту вольницу, товарищ Федоров. Это же какие деньги мы теряем на заселении, а еще и на списанном белье и колоссальных затратах на ремонт.

Федоров – начальник нашего Управления, я сижу у него в кабинете и упорно внушаю, что нужно выделить гостиницу в отдельное хозрасчетное звено и пусть прыгают до потолка.

Взимать плату за каждое место ежесуточно, и новую цену с Главком или с кем-то еще, в чьем подчинении гостиницы города, согласовать, не обеднеют эти перекупщики, если поднимут их хотя бы до двух рублей. А еще установить лимит на электроэнергию, и персонала столько не надо.

На следующий день, меня вызвал начальник отдела кадров Воронцов. Он долго все меня выспрашивал, кто мои родители, хотя все написано в анкете. Школа, институт, одесская база, первый брак, теперь вот Управление рынками в Москве – вот и вся биография. Уже конец рабочего дня, он все тянет, угощает меня кофе. Неужели клеится? Мне стало так смешно. Ему за пятьдесят. Лысый, маленького росточка, буквально по резинку от трусов, еще и этот острый курносый красноватый носик, бегающие глазки, от которых мало что укроется, ну, в общем, человек своей профессии. Он уселся напротив меня, лицо его вытянулось, глядя мне прямо в глаза, произнес:

– Ольга Иосифовна, вы очень круто взялись завинчивать гайки, – он вцепился своим взглядом в меня. – Здесь не все так гладко, как может показаться вам. Сейчас зима, скользко, разрешите, я буду вас провожать вечером с работы домой. Не помешает. То, о чем вы подумали, ни в какой степени не присутствует. Я не скрываю и не привык скрывать, я полковник в отставке. Честь имею.

Ты смотри, мысли мои фривольные просек. В его словах я почувствовала угрозу и еле пролепетала:

– Меня пасли эти из гостиницы?

Он кивнул головой.

– Они живут по своим законам. Никогда не знаешь, кому что взбредет в голову. Это наша беда. Хозяева жизни на рынках.

– В Одессе то же самое. Вроде указание есть их и еще евреев не принимать на работу, но они любым способом как-то устраивались. При таких делах настоящим колхозникам хода нет на рынки. На пушечный выстрел не подпустят, товар или отберут, или перекупят за бесценок.

– Женщина, я вижу, вы понятливая, – кадровик вздохнул, развел руками. – Вы правы: колхозников почти нет. Одни перекупщики, настоящий разбой в самом центре Москвы. Стоит только какой-нибудь колхозной машине подъехать, ее сразу окружают, прессингуют, не дают даже на территорию заехать. В общем, Олечка, будьте осторожны. Решил вас предупредить, чтобы вы резко не ворошили это гнездо… Да, еще вот что. У себя в кабинете никаких производственных разговоров с Раей не ведите. Если надо – выйдите в коридор или беседуйте в том ресторане на Самотеке, куда вы ходите обедать.

Ко всем моим радостям не хватало только провожатых, я запротестовала:

– Да не волнуйтесь вы, в нашем районе безопасно. Правительственная же трасса, въезд в Кремль. Я всего-ничего в Москве, а меня уже знают те, кому положено. Моя свекровь идет домой, а ее поздравляют с невесткой, или мужу сообщают, что я уже дома. Все четко, под контролем.

– И все-таки, Олечка, береженого бог бережет.

Мы тепло попрощались, Воронцов даже поцеловал мне руку. Я меняю планы, отказываюсь от похода за мясом, решаю сразу возвращаться домой. 31-го нет, иду на угол Трубной площади и сажусь на 15-й, он тоже довезет. Притулилась к окну и размышляю. Если честно, напугал меня Воронцов. Отказаться, что ли, от этого опасного гадюшника? Прощай тогда надежда на квартиру. А с другой стороны, с какой стати я должна отступить? Поосторожнее быть – это да. Противно, если вокруг сплошные сексоты. Я вспомнила Фаину Раневскую: «Все, что говорят за моей спиной, слушает только моя жопа». В Одессе защитой у меня был дядька, начальник милиции, а самыми преданными, смешно сказать, – грузчики и рабочие. Зато в Москве у меня муж и его друзья. И у Трегубова в Главке, и в Минфине появились первые единомышленники. Они заинтересованы в скорейшей реализации моих планов. Настроение поднимается, пою про себя:

Я не Мишка, это имя моего мужа. Морячка? А почему нет? По Черному морю ходит пароходик «Старшина Приходченко», названный в честь моего дедушки, да и на отсутствие ухажеров-моряков, даже капитанов и старпомов не жаловалась. Так что, Ольга Иосифовна, не дрейфь, не теряй бодрость духа. Работай, и никто ничего не должен знать, что и как мы делаем и что их, противников реформ, скоро ждет. Важен конечный результат.

Неожиданно для нас в управление зачастили директора рынков. Шапочно я была уже знакома с ними, встречались на совещаниях, на большинстве рынков побывала сама, изучая ситуацию на месте. Но сейчас очередь из них выстроились за получением ежемесячных планов, где было расписано детально все, в том числе и ожидаемый показатель прибыли. Это была уже первая победа. Пусть еще не очень заметная, но шаг вперед был сделан. Завязалась даже конкуренция между лидерами – Велозаводским и Центральным рынками, к которым постепенно стали подтягиваться и остальные. Федоров явно оживился, все чаще появлялся в Главке с отчетом, видимо, жаждал удостоиться рукопожатия руководства. Я снабдила его несколькими анекдотами с одесского Привоза, и он при случае рассказывал их.

«Тетя, это сметана или сливки? – А вы что желаете? – Сливки. – Тогда берите, это сливки». Или этот с молочного ряда: «Что за яйца вы мне подсунули, сказали, что домашние, а они совсем не домашние. – А вам что, Одесса уже не дом родной?»

В пятницу услышала в трубке раздраженный голос федоровской секретарши:

– Почему вы не забираете свой конверт на получение заказа. Я не обязана за ним следить, пропадет – не отвечаю. Лично мне такой дорогущий заказ не нужен, у меня нет столько денег.

Врезать что ли ей, чтобы не выступала. Ладно, пусть на говно изойдется. Я расписалась в какой-то амбарной книге, забрала конверт, сунула его в сумку и в дверях на выходе столкнулась с Воронцовым.

– Все в порядке? Вот и славно. Цепляйтесь за меня, а то скользко.

– Не надо, а то наплетут еще небылицы.

– Все равно плетут, я им языки поотрываю, – со злостью выдавил он из себя. – Если бы вы знали, как нравятся мне ваши одесские выражения. Правда, не всегда понимаю их смысл. Дуры аж крутятся. Как это? Начинаю дома жене рассказывать, и ничего не получается. Пытался вспомнить, как вы в Одессе рыб обзываете, так все перепутал, один мат вышел.

– Да мы их не обзываем никак, с чего вы взяли? Разве что в шутку камбалу торговки на Привозе кличат одноглазой бля. ью. Скумбрию ласково качалочкой величают и всю остальную рыбку, мелкую тоже с любовью – сардинка, тюлечка. Тюлечка с помидором и с хлебом с маслом под стопку водки – больше ничего не надо. Хотите анекдот. «Женщина, что за рыба у вас? – Короб? – А документы на него есть? – Вам что надо, свидетельство о смерти или метрика о рождении?»

Воронцов смеется, просит еще раз повторить, чтобы запомнить, а я сажусь на своего любимого рыбного конька, рассказываю и про простипому, и про бельдюгу. Одесситы научились их хорошо засаливать.

– Никак не выберемся с женой в Одессу, а так хочется. Сколько о ней наслышаны. Давайте я вас со своей супругой познакомлю. Она, между прочим, руководит довольно крупным предприятием. Мечтает вас увидеть.

Я испытывала радость от общения с этим человеком. Он предложил как-нибудь посидеть в кафе или ресторане после работы.

– Только вместе с вашей женой, – парировала я, меняя тему на анекдотичную. – «Смотрите, какой у вас красивый муж. – Вы еще моего любовника не видели!» «Объявление в газете: ищу мужчину для создания семьи. – Звонок по телефону: я готов, давайте встретимся на углу Пушкинской и Малой Арнаутской! – Чудесно. Чтобы я вас узнала, держите в руках норковую шубу. У меня сорок восьмой размер». Или еще: «Чтобы погасить супружеский долг мужа, перезаняла у соседа».

– Последний я рассказывать жене не стану, – лукаво посмеивался он.

Мы молча прошли одну остановку, потом вторую, затем решили прогуляться по бульварам. Московские ничуть не уступали парижским, воспетым Ивом Монтаном, какими я видела их в кино.

– Оленька, чувствуете, как уже пахнет весной?

Почувствовать в Москве в начале марта при таком зусмане весну – нужно обладать уж очень богатым воображением или быть, как мальчишка, влюбленным. Воронцов крепко держал меня под руку. Краешком глаза я наблюдала, как он раскраснелся, напыжился, счастьем светятся глаза. Почему меня магнитом притягивает к таким мужчинам? Мне с ними интересно, они не лезут с пошлыми предложениями, они как опора для меня – и на работе, и в обыденной жизни, и я всегда хочу, чтобы они были моими друзьями.

– Мы пришли, вот моя парадная.

– Это у вас в Одессе и в Ленинграде так говорят: парадная, а у нас – подъезд.

Воронцов изловчился, чмокнул меня в щечку, на прощание помахав еще рукой, и пошел в сторону метро. А я быстро нырнула в парадную, ой, извините, в подъезд, и, поднимаясь в лифте на пятый этаж, смеялась. Еще кавалера на тридцать лет старше у меня не было. Самой большой разницей в возрасте со мной был капитан.

Елки-палки, отчего я опять вспоминаю его, как будто бы только вчера расстались. Я смотрела на сияющие кремлевские звезды, ярко горящие на фоне темного морозного неба, и в отражении оконного стекла четко увидела эти стального цвета глаза, эти мягкие пепельные волосы, улыбающийся рот с тонкими жесткими сжатыми губами и поблескивающей сбоку золотой фиксой. Столько лет прошло, а моя память не может или не хочет стереть напрочь черты этого человека, забыть его взгляд, голос, смех – все забыть. Неужели я навсегда заложница этих воспоминаний?

Дома я пока одна. Миша укатил в очередную командировку. Свекровь на работе, раньше двенадцати не придет. Хорошо, что завтра выходной. Можно выспаться, не спеша в свое удовольствие позавтракать. А вообще я запланировала поход по магазинам.

Здесь в Москве такая странная жизнь, сложно привыкнуть. Я по одесской привычке, прежде чем ехать на нашу знаменитую на весь Союз толкучку на седьмом километре или обращаться к спекулянтке, всегда знала, что мне нужно, что я хочу купить, сколько это может стоить хотя бы приблизительно. В Москве же я постоянно попадаю в идиотскую ситуацию. Запланируешь, что тебе надо приобрести, а покупаешь то, что «выбрасывают» на прилавок. Поддаешься ажиотажу, выстаиваешь безумную очередь, хватаешь совершенно не нужную тебе вещь. Охватывает счастье, что она тебе досталась, и только потом, когда включаются мозги, понимаешь, что эта вещь тебе совершенно не нужна. Ты ее никогда не наденешь, она не сочетается с твоими другими вещами, и зачем ты ее купила, непонятно. В отчаянье отправляю ее своей сестре в подарок, но и ей, оказывается, этот подарок ни к чему. Сестрица даже сострила. В ответ прислала мне альбом Херлуфа Бидструпа с его известными карикатурами. Он здорово воспроизвел в них, как женщины бьются за какую-то ткань и победительница выползает из беснующейся толпы с отвоеванным куском материи в совершенно непотребном виде, с синюшным фингалом под глазом, в порванном платье и оголенной грудью. Каждый раз я даю себе зарок не совершать подобных глупостей и опять наступаю на все те же грабли. Инстинкт срабатывает, наверное, все-таки хоть немного, но женское начало во мне заложено. Хотя на работе, когда завожусь, в это бывает сложно поверить.

Сегодня нужно подъехать за продуктовым заказом на Ленинский проспект, в гастроном на площади Гагарина. Этот район я уже освоила, туда удобно ехать на 33-м троллейбусе, его конечная остановка напротив нашей парадной, фу ты черт, опять нашего подъезда. Народу почти нет, витрин с товаром тоже. Я предъявила свои талоны, и мне выдали прейскурант на несколько вариантов наборов. Оказалось, что в этом магазине отоваривалось чуть ли не все торговое начальство города. Я когда прочла ассортимент рыбного заказа, подумала, что это шутка. Потом изучила ассортимент мясного заказа и кондитерского, а еще дополнительно бери сколько хочешь винтовой водки, лучших вин, коньяков.

От радости, смешанной с удивлением, выпалила: беру все. Кошелек опустошился полностью, осталась пара рублей на такси. Мне вручили три громадные картонные коробки, неподъемные по весу, и, в придачу, отдельно сеточку с прикупленными по случаю четырьмя бутылками дефицитной водки. По одной коробке я выволокла их на улицу. Такси в Москве это отдельная песня. Битый час торчала у края мостовой, и ни одна машина так и не остановилась. Пришлось тем же методом, по очереди перетаскивать коробки к троллейбусной остановке. Кто бы помог их теперь поднять на заднюю площадку. Желающих не нашлось. Пришлось самой, любимый волейбол выручил, руки все-таки не одряхлели, хотя давно забросила тренировки.

Слава богу, заработал лифт, его временно отключали на профилактику. Когда я уже буквально ногами заталкивала в квартиру свой заказ, пришла на обед свекровь. Я ей предоставила право распихивать дефициты по местам. На ее лице застыла маска удивления, как у меня в магазине.

– Оля, этого даже в столовке у старых большевиков нет, а там кремлевские заказы.

У нас с Сонечкой сложились довольно забавные отношения. Я пыталась поначалу обращаться к ней по имени-отчеству. Она несколько раз меня останавливала: чересчур официально, будь ближе к народу. Называть ее, как иногда сынок шутливо – Сонька, было тоже неловко, хотя однажды, когда мы сидели на кухне и о чем-то болтали, она позволила. Все равно неудобно, и я просто выкала. В конце концов, сошлись на ласковом – Сонечка. Если откровенно, обращение «Сонька» мне резало слух, конечно, больше нравилось, когда Миша называл ее мамой, как сегодня утром.

– Мама, – кричал он из ванной, – принеси мне чистое белье и приготовь пару на завтра. Да, и рубашку потемнее, теплые носки, я в командировку на недельку лечу.

Черт возьми, опять командировка, а ведь он обещал в следующие выходные съездить в Сокольники, покататься на лыжах. Правда, меня на каток «Люкс» в Лужниках, он уже сводил. Да так, что вовек не забуду. Мне очень хотелось попробовать, я ведь ни разу еще на коньках не стояла. Миша каждое воскресенье туда, как на работу, у них там днем компания собиралась большая, московский бомонд, почти все друг друга знали, летом они все на неведомом мне пока третьем пляже в Серебряном бору пропадали, а зимой на «Люксе» с самого его открытия.

Муж выполнил свое обещание, да так, гад, что раз и навсегда отбил у меня желание и на «Люкс» ехать, и на какой другой каток. Он взял мне напрокат коньки с ботинками на два размера больше, моего тридцать седьмого уже не было, ходовой, все разобрали. Я натянула их на один капроновый чулок, без носков, и еле дотелепала по деревянному настилу до выхода на лед. Кое-как, враскорячку, под руку с ним прокатились до ближайшей скамейки. Ноги разъезжались в разные стороны, Миша еле удерживал меня.

– Посиди здесь, передохни, я сейчас, – вздохнул он и исчез, правда, не обманул, появился через несколько минут с двумя девчонками лет семи. – Они, детка, фигуристки, поучат тебя, только не утомляй их.

Я не успела и слова вымолвить, как он растворился в толпе катающихся. Я еле оторвала свою задницу, прочно приклеенную страхом к ледяной лавке, девочки с двух сторон подхватили меня за руки. Что было дальше, месяца полтора напоминал огромный побагровевший синячище на правой ягодице. Через несколько шагов я плюхнулась об лед с такой силой, что меня еле трое здоровенных мужиков подняли и дотащили до раздевалки, хорошо еще, что не шмякнулась назад, затылком, сотрясение мозга было бы гарантировано. А Мишенька мой драгоценный преспокойно продолжал кружиться и ничего в свою голову не брал, пока одна из моих юных тренеров не обнаружила его среди приятной компании.

– Как же так, детка, ой, ты встать не можешь, как же тебя угораздило так шлепнуться, – сокрушался он. – В следующий раз наймем тебе платного тренера.

Следующего раза, упаси бог, уже не было, с меня хватило и этого. Зато летом я ему отомстила. Сколько ни пытался он удрать от меня на третий пляж в Серебряный бор – отвертеться от моего сопровождения не мог. Пришлось его пляжному окружению, загоравшему всегда на одном и том же месте на самом берегу Москвы-реки, меня терпеть. Только Юрий Борисович Левитан, которому Мосдачтрест даровал на сезон в Серебряном бору летний домик, как мне показалось, радовался моему появлению. Какой же у него бархатный голос, еще красивее, чем звучал по радио, аж дрожь берет. Сколько же интересного я услышала от этого необыкновенного человека.

– Ну, одесситка, морская душа, вы хорошо плаваете? Тогда поплыли.

Угнаться за ним было сложно, он запросто переплывал реку, хотя она здесь разливается во всю свою ширь, а потом еще удивлял всех стойкой на вытянутых руках.

По течению плыть сплошная благодать, а возвращаться против течения, нужно честно признаться, это совсем наоборот. Но мой кавалер меня не бросил, наоборот, старался держаться на воде со мной рядышком. Еще подал мне руку, когда я выползала, еле дыша, и рухнула на берегу, ничего не соображая, на его подстилку. Придя в себя и в пылу признательности, я выложила Юрию Борисовичу, что совсем маленькой девочкой, сидя на кухне в Одессе, слушала его по нашей радиоточке, а бабушка постоянно повторяла: «Олька, это Левитан, это Левитан, его голос ни с каким другим не перепутаешь».

– Обязательно расскажу бабушке, что с вами познакомилась и даже…

Я посмотрела на его руку, которая лежала поверх моей, и он ее быстро убрал.

– Этого говорить не стоит. Тысячу моих комплиментов вам, милая одесситка, надеюсь, еще увидимся.

Кажется, я отвлеклась. Приятные воспоминания меняются понуканием свекрови и возвращением в реальные будни.

– Миша, у тебя жена есть, – ворчит Сонечка, доставая из шкафа Мише белье, – пусть она за тобой ухаживает. А то все мама да мама, и стирай, и гладь.

Эти камешки в мой огород сначала казались мне нашим мелким одесским песочком с пляжа, я считала их шуткой, не обращала внимания. Дома бабка тоже ворчала, что ей тяжело, а мы здоровые девки вместо помощи валяемся по диванам, как приходим с работы. Но, стоило только что-то начинать нам с Алкой делать, как она нас здесь же гнала с кухни, приговаривая: еще наработаетесь, а пока гуляйте. Но у моей свекрови мелкий песочек стал постепенно обретать увесистость булыжников с одесских мостовых. А может, она права. Медовый месяц давно минул, пора быть уже полноценной женой, хозяйкой в своей семье, пусть она и небольшая, всего два человека.

Я – за, но Миша всем своим поведением против, во всяком случае, так мне кажется. Я не могу его понять, он мало интересуется моими проблемами, например, как у меня складываются дела по работе. Несколько раз пыталась с ним поделиться, он не слушает – ему некогда. Смотрю что-нибудь по телевизору, спектакль или фильм, он, заявившись домой, даже не спросив меня, тут же переключает на другую программу, свой спорт. Протестовать и возмущаться бесполезно.

– Тебе делать нечего, смотришь всякую херню, давай хоккей досмотрим, я с третьего периода сбежал. Что за репертуар у нас сегодня на ужин? Детка, тащи сюда в комнату, не отрываясь от «ящика», пожру.

Меня как будто не существует. Что я голодна и ждала его, чтобы вместе сесть за стол, муженьку по одному месту ниже пупка.

Мама не вмешивается, она сама вынуждена смотреть эти спортивные передачи, лишь бы угодить любимому сыночку. Ладно бы только смотрела, так нет, она постоянно между нами, и как тут быть хозяйкой в своей семье, если без нее никуда – ни в кино, ни в театр, а уж тем более, в поездки за город на природу. Она в машине плюхается рядом с Мишей, я сзади. И тысячу раз одно и то же, где, в каком магазине или доме, мимо которых проезжаем, у ее сына была пассия. Там такая красивая девушка, куда она, Миша, подевалась, а здесь, помнишь, вообще куколка, ножки, грудь, талия, все при ней, не чета той тощей селедке, что в комиссионке на Благовещенском. Она так хотела за Мишу замуж выйти, тебе не передать. Еще какая-то Муза была, переводчица, они на Пицунде вместе отдыхали, Роза уже поздравляла меня… Где она, Миша?

В очередной раз эти излияния моей свекрови, накопившиеся за более чем двадцать лет бурной молодости ее сына, меня так достали, что терпение мое лопнуло и я попросила мужа остановить машину. Сказала, что на минутку забегу в универмаг, что у Триумфальной арки. А сама: все, хватит. Сколько еще может так продолжаться. И вовсе не ревность меня душит. Непонятно, за кого я замуж вышла: то ли за сына, то ли за его мать. Перекантуюсь еще какое-то время, может, дойдет до моего красавца, что пора менять прежний холостяцкий образ жизни, выходит, не насладился ею досыта. Нет – смотаюсь, поминай, как звали, и больше никакими коврижками не заманишь. Вместо посещения универмага, я села в троллейбус уехала домой. Господи, как мне все надоело. Еще хорошо, что бог послал мне такого преданного Воронцова, могу с ним душу отвести, не жаловаться, ни в коем случае, зачем ему знать, что происходит в этой квартире на пятом этаже.

В квартиру оба они влетели, как ошпаренные.

– Мать твою так, мы, как дураки, ее ждем, а она тайком умотала. Ты что вытворяешь? Не хочешь с нами жить, скатертью дорога, тебя здесь никто не держит, мотай дальше в свою Одессу.

Крик сопровождался соответствующими комплиментами: я даже не знала, что такая, оказывается, дрянь. Ну и я не сдержалась и открыла свой ротик, высказала все, что думаю о моих новых родственничках. В ответ – убирайся вон! Схватив сумочку, я пулей вылетела из дома, чтобы больше ноги здесь моей не было. Летела по Калининскому, а в ушах звенело: убирайся отсюда! Куда теперь? Мне даже билет не на что купить, в кошельке ерунда, мелочь. Деньги остались в чемодане на антресоли. Кроме моего Воронцова и позвонить-то некому. А вдруг к телефону подойдет его жена?

Ветер завывал, пронизывал меня насквозь. Перед глазами всплывала сцена из старого фильма «Гулящая» в главной роли с Людмилой Гурченко. Вот так и я, забьюсь куда-нибудь в угол, свернусь калачиком и замерзну, хорошо бы сразу. Что за ересь я несу, взрослая баба? Была не была. Забежала в первую же попавшуюся телефонную будку, в записной книжке нашла кадровика домашний номер. Он мне его дал через несколько дней после оформления на работу. Трубку, на мое одесское счастье, конечно же, взяла жена. Потом раздался знакомый голос: слушаю.

Я лепетала черт-те что пополам с соплями. Мне было приказано оставаться на месте и ждать. Не выходя из будки, я привела себя в порядок и, заглотнув все слезы, с гордым видом пошла навстречу моему покровителю.

Ох уж эти мужчины! Как играли его глазки, как он поцеловал мои пальчики, потом перевернул ладошку, прижался к ней своими сухими губами. А этот добрый взгляд на мое зареванное лицо.

– Олечка, вы же вся продрогли, замерзли, зайдемте в кафе, погреемся и решим, как надо дальше действовать, – он попытался положить мне руку на плечо, но не дотянулся, роста не хватило. – Я-то поначалу страшно испугался, решил, что-то серьезное. А у вас проблемы личного характера. Это меняет дело, через это все проходят, а уж молодожены точно, причем в любом возрасте. У меня разве не было схожих ситуаций? Были, и не одна. Подумаем с вами, как выйти из нее. Жизнь любого человека – это шипы и розы, хочется, конечно, роз побольше. Вы немного коньяку выпьете?

– Не откажусь и что-нибудь съем.

Особого выбора закусок не было, салат «Столичный», селедочка, картошечка, мясное ассорти. Я рассказала в красках и лицах, что произошло. Воронцов внимательно слушал, улыбался, в упор глядя на меня своими белесыми глазами, но потом улыбка сошла с его лица. Оно стало серьезным и каким-то усталым. Он разлил еще коньяк, чокнулся со мной и тихо произнес:

– А вы, чувствую, женщина коварная. Я бы на месте вашего мужа … – И замолчал.

Я продолжила его мысль:

– Прибил, нет, выпорол, не то, развелся с коварной одесситкой, которая ради прописки в столице нашей великой Родины Москве ухватилась за доверчивого москвича и совершила вероломный проступок. Позор таким женщинам и девушкам, потерявшим стыд и совесть строителя коммунизма с социализмом, вместе взятыми.

Коньячок тепло разливался по моим пустым кишкам, тяжелели ноги, и развязывался язык. Сама подлила себе еще. Мой сарказм Воронцова не вдохновил, он пытался возразить, отставляя графинчик от меня подальше, ближе к себе. Видимо, хотел сказать что-то еще, но я неосторожно оборвала своим тостом:

– Очень хочу выпить за вас, за то, что вы встретились на моем пути и оказались единственным человеком в этом городе, к которому я могу обратиться за помощью. Уважаю вас за то, что вы никогда не позволите себе за дружбу или услугу потребовать от женщины платы… Таких мужчин просто презираю. Можете мне еще раз помочь. Увольте меня, пожалуйста, по собственному желанию, без отработки двух недель.

Его и без того раскрасневшееся от молдавского коньяка лицо стало пунцовым, даже на шее вздулись жилы.

– Вы подыскали себе другое место работы?

– Нет никакой работы, и ни этого мужа, ни другого мне не надо. Я не цепляюсь за Москву, меня здесь ничего не держит. Я ошиблась, виню только себя. А ваше ко мне отеческое отношение никогда не забуду. Приезжайте летом к нам в Одессу с женой. Все для вас сделаю.

– Олечка, не принимаю ваш вызов, мой совет, коль вы прислушиваетесь ко мне и считаете старшим вашим другом, – не рубите с плеча. Мало ли какие могут быть размолвки. Хотите слетать на пару дней, даже на неделю в Одессу, успокоиться, отвести душу – я не возражаю. А за приглашение спасибо. Я уж вам говорил, как хочется побывать в вашем чудесном городе.

Он продолжал меня уговаривать, убеждать, что все образуется, предупредил, чтобы я не смела выписываться, глупости такой не сделала, и очень удивился, когда я сказала, что у меня до сих нет прописки, паспорт чист, в нем только отметка загса. Я не поддавалась, просила вернуть трудовую, можно не делать в ней московскую запись. Без нее даже лучше. Напоминать ни о чем не будет. А от загсовой печати я сразу в Одессе избавлюсь.

Ну правда, что мне Москва? Я здесь чувствую себя инородным телом. Все смеются, когда я разговариваю. Да, у меня такой говор, можно подумать, у других лучше?

– Это неожиданно, мне и в голову не приходило, что вы до сих пор не прописаны, – цвет лица Воронцова изменился на белый. – Что же получается, по закону я вообще не имел права вас принимать на работу и теперь обязан немедленно уволить. Как же вам оформляют пропуска в министерства?

– А мне никто ничего и не оформляет. Улыбаюсь, говорю «здравствуйте» и прохожу. Милиционеры, молоденькие хлопчики, лыбятся, наверное, принимают меня за своего сотрудника. Не знаю.

Воронцов странно вытянул вперед ко мне голову:

– Будь у меня на голове волосы, они бы встали дыбом. Послушайте, вашей бабушкой случайно не была сама Сонька Золотая ручка?

– Случайно не была. Моя бабушка грамотнее нас с вами, вместе взятых. Так вы отдадите мне трудовую, или мне придется еще две недели ошиваться в Москве? У вас же все основания меня уволить. Подарите мне это счастье!

Воронцов разлил оставшийся в графинчике коньяк и посмотрел на меня исподлобья:

– Оля, вы совсем не любите своего мужа?

Вопрос застал меня врасплох. Елки-палки, лес густой, что ответить? Я что-то начала мямлить про это его обращение ко мне – детка, что лучше быть Мегерой, как меня за глаза обзывали в Одессе, а деткой он кличет всех подряд своих знакомых женщин, чтобы не перепутать их имена, а мужики в их среде сплошь все «старики» по той же причине. Я не хочу, меня просто бесит это, вроде недоделанная какая. Идем чаек попьем, детка, мама вкусные оладушки напекла любимой невестке. Плела, что не хочу пресмыкаться между ними, еще что-то, не помню, что.

– А я думал, вы увлеклись и нас увлекли поставленной задачей. Думал, вот умничка одесситка, как круто взялась за дело, застоявшееся болото растормошила. Завидовал вашему мужу, как ему удалось на такой боевой жениться. А вы столкнулись с мелкими проблемами, даже не проблемами, а так, с глупостями – и в кусты. Себя жалко стало. Назад под бок к маме с бабушкой решили бежать, чтобы они продолжали вас холить и лелеять: ах, какая миленькая, хорошенькая наша Оленька. Москва предъявила вам другие требования – как к взрослой серьезной замужней женщине, и вы сразу сдались. А мне вас на вашей прежней работе совсем иначе характеризовали.

– Вы звонили к нам на базу?

– Наводил о вас справки, извините, такая у меня работа. Услышал, всем жару даете, вас даже побаиваются. Вот что, Оленька, не наломайте дальше дров, у вас еще есть время все взвесить, подумать.

Мы вас временно пропишем, завтра же займусь этим вопросом, и с жильем что-нибудь придумаем. Нам такой специалист нужен. Вернетесь к мужу? Ночевать-то где будете?

Я пожала плечами.

– У вас есть в Москве друзья или знакомые? Как вы вообще познакомились со своим мужем?

Видно, коньяк уже так шибанул меня по мозгам, что я понесла…

– Вы не знаете, какой он. Он ведь самый настоящий одесский босяк, только с московской Маросейки. Правильно говорят, что первое впечатление самое верное, и напрасно о нем забывают. Я ж ему в нашем дворе, в Одессе, при первом провожании так зафиндилячила под дых, что он на землю рухнул.

Воронцов отодвинулся от стола и уперся спиной на стул:

– Как это? Оленька, что вы говорите? Я вас не всегда понимаю.

– Как, как, только познакомились, пошел провожать, а во дворе свои шаловливые ручки распустил. Я ему и врезала, чтобы «москаль» много из себя не воображал. Да что вы испугались, я ж проследила за ним… поднялся и поковылял такси ловить, в гостиницу поехал. Я на балконе стояла, курила и наблюдала. Урок на пользу пошел, на следующий день со своей сестрицей к нам в гости заявился. – Я улыбнулась своим воспоминаниям. – Он очень разный. А в Москве у меня никого кроме него нет.

– Тогда докуривайте сигарету и поехали в гостиницу на Велозаводский рынок, там мы всегда держим зарезервированный приличный номер. Может, все-таки позвоните домой, мне почему-то кажется, более того, я уверен, что муж ищет вас по всему городу.

Я не ответила, боялась, что разревусь и он поймет, как я хочу вернуться к мужу. На такси доехали до Велозаводского рынка. В машине не разговаривали больше. В гостинице нас ждали. Номер действительно очень приличный, чистый, даже с цветами и фруктами.

– Олечка, я поеду, а вы отдыхайте, – он нагнулся, пожал мою руку. – Надеюсь, вы одумаетесь, доведете вашу идею с хозрасчетом на наших рынках до конца.

Уснуть я так и не смогла. Лежала, не раздеваясь, все время прислушиваясь, вздрагивая от каждого шороха. Утром заставила себя в зеркало не смотреть, боялась, испугаюсь. Дежурная, когда уходила, просверлила меня взглядом, словно просветила рентгеном. Я поздоровалась и спросила, сколько я должна.

– Ничего. Вам у нас понравилось? Когда надо, приезжайте.

Я поняла, что она знает, кто я.

Утро, московское метро, еле втиснулась в переполненный вагон метро. Закрывающаяся автоматически дверь нас утрамбовала. Еще так рано в подземке никогда не ездила. Меня крутит, выворачивает обезумевшая и раздраженная толпа. Да, если так добираться на работу каждый день, то, вне всякого сомнения, станешь обозленной. Как только подъехала поближе к центру, решила выйти, лучше пройтись пешочком. Времени у меня хоть отбавляй. Перекусить надо где-то, хоть кофе попить. Конечно, работать и жить в самом центре – это вам не хухры-мухры. Поскольку мне на работу к десяти утра, я с ленцой, чаще на своих двоих, не спеша по бульварам топаю, и только когда опаздываю, сажусь на Гоголевском бульваре в троллейбус. За прогулку продумываю свой план работы на день и не замечаю, как подхожу к Центральному рынку.

Сегодня совсем другое дело, нужно принимать решение. А может, это решение уже давно принял мой муж? И сам предложит мне по-мирному развестись, оставить его и его маму в покое. Я не возражаю. Алка на свадьбе ляпнула, что и месяца не выдержу в Москве, а я, выходит, даже перевыполнила план, целых пять месяцев уже здесь. Так себя стало жалко, слезы потекли, подло захлюпал нос. И тащиться на работу нет никакого желания. Как мне противны все эти москвичи с их акающей речью. Раиса – нормальная баба, а эти мымры остальные в отделе не могут никак успокоиться, что приехала какая-то аферистка из самой Одессы и сразу ее в начальники запихнули, а они, между прочим, тоже с высшим образованием и стажа хватает, а сидят просто экономистами. Я стараюсь особо с ними не разговаривать, только по работе. Но как-то спросила, где что хорошего в театре идет, в Ленкоме или МХАТе. Молчок. Не ходят они в театры, ни на выставки, никуда. О книжных новинках спрашивать тоже бесполезно. Все им неинтересно, ничего не знают и знать не хотят. Что толку, что москвичи? Да, живут в столице, с таким же успехом могли бы жить в какой-нибудь Недрыгайловке.

Не заметила, как ноги сами меня притащили на Цветной бульвар. Перекусить по дороге так и забыла. Поднялась в Управление, в такую рань только одна уборщица терла пол в коридоре.

– Я у вас еще не убирала.

– У нас чисто, только мусор заберите. Вы здесь работаете?

– Подрабатываю, я учусь и живу в общежитии.

– Выпьете со мной кофе? – предложила я.

Девушка помялась и согласно кивнула головой.

– Какой вкусный, я такого еще не пробовала.

– Это индийский растворимый, берите печенье, не стесняйтесь.

– А вы кем здесь? Начальник планового отдела? Да? Я думала, что все начальники старые.

Симпатичная девочка. Я обрадовалась, что есть с кем поговорить и отвлечься от своих дум. Подробно расспрашивала, задавая кучу вопросов. Очень интересный человечек. Живется несладко. Общежитие в одном конце города, институт в другом, каждый день нужно вставать чуть свет, чтобы поспеть у нас прибраться и бежать затем на первую пару. Есть люди, которым значительно хуже и тяжелее, чем мне, но они не унывают. А я? Прав Воронцов: из-за сущей ерунды устроила сама себе страдания. Внутренне ощущаю, что сегодня срабатывает откатная волна. Скорее прибой, и уж, конечно, не та волна ненависти, которая погнала Лильку Гуревич, смыла волной в далекую Австралию. И дело ведь движется, не зря же задергались директора рынков, увидели выгоду в новой системе стимулирования, постоянно приезжают в отдел проконсультироваться.

Бросать вот так начатое дело, когда получается, когда, похоже, все ярче свет в конце тоннеля. Глупо. Наоборот, растет желание скорее побороть ситуацию, разорвать на части этот затхлый клубок прежних взглядов на нашу экономику. Уже пошли заключаться выгодные договоры на сдачу торговых площадей по полной программе, уже наряду с учетом расходов закладываем в расчеты прибыль. Разве нашим сотрудникам, обслуживающим все это огромное хозяйство, не положена тоже премия и годовое вознаграждение? Я не я буду, если сдамся на полпути. Со мной уже никто не спорит, ни в своем управлении, ни в Главке, даже в минторге перестали ерепениться, а поначалу случалось, но после моих докладных и представленных расчетов заткнулись.

Отбоя нет от предложений новой работы в разные ревизионные и контролирующие органы. Не смущает даже отсутствие у меня партийности. Я отказываюсь, надо завершить начатый процесс, да и Федоров говорит, что никуда меня не отпустит. Конечно, приятно. А вот не складывается в личной жизни, я и так поздно решилась на нее. Напрасно все-таки я забунтовала. Не обязан ни мой муж, ни его мама менять свои привычки мне в угоду. Они ведь не заставляют меня менять мои. Что может спасти мой брак? Компромисс и терпение. Терпеть ради чего? Любви? А есть ли она?

Философствую, а сама гадаю, придет он за мной или я со своим несахарным характером ему уже порядком надоела? Убила бы ту муху, которая меня укусила. Хочу ведь, чтобы он пришел. А вдруг не придет, зачем тогда женился на мне? А зачем я все это затеяла и мучаю и себя, и их. Они же наверняка ищут меня со вчерашнего дня и ночью не сомкнули глаз. Может, и в милицию заявили, мало ли чего. Как медленно тянется время, когда уже стукнет десять, начало рабочего дня, и раздастся телефонный звонок. А ты возьми и позвони сама. Гордость не позволяет или глупость? Как неудобно перед Воронцовым. Зачем я его посвятила в свои проблемы? Раскисла, растерялась, сама себе противна.

К мужу хочу, тянет меня к нему. Только не реветь, только не реветь. Это первая проверка наших отношений, и она должна завершиться за столом на кухне с видом на кремлевские звезды. Только вот сомневаюсь, что смогу прощения попросить.

– Доброе утро, Ольга Иосифовна. Ой, что это у вас с лицом, а глаза какие красные, – заявились мои добрые сотрудницы.

– Наверное, аллергия на новую тушь. Еще с вечера все чесаться стало, особенно глаза. Ничего, промоются слезой, и все пройдет. У меня уже так было раньше.

– Может, реакция на цветение одуванчиков. Весна же.

Я только вздохнула: чтоб я так жила, как это весна! В Одессе весна – как самое теплое московское лето, а в Москве она – как наша зима. И надо же, как назло, так возмутиться погоде в прошлом ноябре. Хороший подарочек припасла мне родная Одесса с этим обледенением. Зима по полной программе. А может, это сама Москва старалась не пустить меня в столицу, зная, что ничего путного не выйдет. Нет, выйдет, не может не выйти, я люблю его.

Бабка в одном из писем написала, что такая погода была, когда румыны заняли Одессу в 41-м. Так Одесса боролась с ними, заморозить решила, хотя и самим одесситам досталось. Бабушка с мамой пишут теперь мне раз в неделю письма, полностью, день за днем, освещая все местные новости. Как уже все цветет и благоухает, теплынь, в шкафы спрятаны плащи и головные уборы, женщины в легких кофточках. А здесь еще снег в апреле, холод собачий. Чуть-чуть проклюнулись в Александровском саду дохлые тюльпанчики, так и торчат не живые и не мертвые – загибаются. Днем еще солнышко иногда выглянет, погреет с одной стороны, а с другой такой ледяной ветер, так просифонит, что не долго менингит подхватить. Надо мне что-нибудь придумать на башку, не носить же косынку, как деревенская бабка.

– Ольга Иосифовна, выпейте супрастин или димедрол, и все пройдет, – у появившейся Раечки, едва она посмотрела на меня, брови удивленно взметнулись к верху.

Рая вызвалась пойти со мной в аптеку, ей для матери тоже нужны лекарства. На улице я ей выложила, что я отчебучила мужу и свекрови и что они меня за это вытурили. Она мне тут же предложила после работы ехать к ней домой в деревню, это на электричке с Савеловского вокзала. Предложение было принято. Но я еще не теряла надежды, что откликнется Миша. Как говорят, надежда умирает последней. А вдруг у меня уже и мужа нет? Значит, я его все-таки считаю мужем.

Прогулка на свежем воздухе благотворно повлияла на мое настроение и самочувствие. Только вернулись в отдел, как Воронцов пригласил зайти к нему в кабинет.

– Ольга Иосифовна, вам нездоровится? Ну и выражение у вас.

– Нет, нет, все в порядке. Накраситься не успела.

– Какие дальнейшие планы? Домой к мужу вернетесь? Он вам уже звонил?

О боже, опять подступает этот ком к горлу, и влажнеют мои неотразимые очи. Слюнтяйка. Терпеть не можешь ревущих баб, а сама раскисла. В моем женском семейном монастыре никто никогда не плакал. Мужчин нет, и не перед кем лить ручьи.

– Нет и вряд ли позвонит. Я не подарок, а он тоже мужик с характером. Извините, говнистым. Два сапога пара. В обед за чемоданом сгоняю и… полный вперед.

Вполголоса для убедительности я пропела куплет из известного фильма: «У меня такой характер, ты со мною не шути».

– Оля, тут не до песен и шуток. По мне лучше – полный назад. После работы идите домой, и все станет на свои места. Я вам вчера это говорил и сегодня повторяю.

– После работы я к Рае поеду, она меня пригласила, – упорствовала я.

Почему он смотрит на меня так? Как побитая собака на своего хозяина: «Бей меня, хоть убей, я все равно буду тебе служить верой и правдой». Неужели в свои дремучие годы втюрился? А я, сучка, наблюдаю за его муками и пользуюсь его страданиями. На Восьмое марта всем одинаково вручили по три задрипанные гвоздички, а Воронцов подарил пакет с французской косметикой и духами. Зато собственный муж разорился на фигу с маслом. И от свекрови – шиш. Но я-то ей тоже ничего, получается, мы квиты.

– Очередная глупость. Дайте мне слово, что сегодня ночевать будете у себя.

– Я подумаю.

В голове каша, полный сумбур. Все смешалось в доме Облонских. Сама себе не рада. Я словно шастала по комнате смеха, где все в кривом свете, но мне было не до смеха со своим воспаленным настроением. Подруга, не пора ли спрямлять дорогу. Кривые закоулки ни к чему не приведут. Ты, когда с Мишей Москву изучала, не могла из них выбраться, вокруг да около дома кружила, а пути к нему не находила. Простительно, и коренным москвичам легко заблудиться в этих арбатских переулках. Но сейчас выход не такой сложный: прислушайся к совету Воронцова. Умный дядька, плохого не пожелает и тебе симпатизирует.

Мы сидим с Раей в этой неотапливаемой электричке, ноги задубели в тонких из лайковой кожи сапогах. Снизу одни трусики и колготки. Мой зад совсем примерз к ледяной скамье. Все побито, все измазано, исписано, изрезаны сиденья, вырваны с мясом лампочки, мерцает лишь одна, за привинченной к потолку решеткой. В тамбуре дикая вонь, смесь малой нужды и едкого табачного дыма. Рая, уткнувшись в стекло, кемарит. Я вздрагиваю от непривычного стука колес и швыряния из стороны в сторону вагона по рельсам, покачиваясь в такт, начинаю усыпать. Нет, дрыхнуть не могу с непривычки, сон отгоняют и нахлынувшие воспоминания уже московского недавнего бытия. Почему-то только хорошее. Поездка в Архангельское. Домжур с калачом и поджаркой «По-суворовски» на спирту. Вечерние прогулки. Как грелись с Мишей в машине и целовались. Он даже не позвонил. Не узнал, а вдруг со мной что-то случилось? Он же знает, что в Москве мне некуда пойти. Не к кому обратиться за помощью. Форменная сволочь, как он может спокойно спать, жрать, жить?

Наконец мы приехали. Быстро перебежали пути и шоссе и вскочили в автобус-развалюху. Через несколько остановок вышли и двинулись по проселку в сторону деревни. Скользко, темно, если бы не Рая с ее поразительной устойчивостью в ногах, я бы и двух шагов не сделала. Бедные мои шикарные немецкие сапоги, купленные в самом центре Берлина. Калиточка скрипнула, соседский пес заскулил, потом для порядка пару раз тявкнул. По вытоптанной тропинке между сугробами и большими сколотыми кусками льда доползли до Раиной избы. Ветер, задувая с крыши, прихватывал запах дыма из трубы. Он остро чувствовался в свежем воздухе. А воздух-то сам какой после Москвы – до чего вкусный, пьянящий, у меня даже голова закружилась, надышаться бы им побольше. Все небо в звездах, я уже даже забыла, что таковые имеются. Из моего наблюдательного пункта в последние месяцы я только кремлевскими звездами любовалась. Было такое ощущение, что я где-то под Одессой, а за избушкой откроется передо мной вид на море. В окошках мерцал за задвинутыми ситцевыми шторками свет.

Дверь Рая открыла сама, позвала маму. Она лежала на кровати за занавеской.

– Мама, познакомься, это Ольга Иосифовна, моя начальница. Захотела посмотреть, как живет русская деревня.

– Милая, что у нас смотреть. Живем как все. Ты бы, Раиса, хоть предупредила заранее, я бы картошку поставила.

– Мы сами справимся. Ты отдыхай, не переживай.

Раечка, сбросив пальто, принялась возиться с печкой, налила воды в большущую кастрюлю. Затем полезла в погреб, достала картошку, стала чистить ее. Я начала разглядывать их «апартаменты», которые Рая назвала пятистенкой. Печка делила небольшую комнатку пополам. За ней что-то наподобие кухоньки, а перед с тремя оконцами на улицу и одним боковым – это зала. Еще выгороженный уголок сразу от входа, там за шифоньером материнская кровать. Мебель – самое необходимое: обеденный круглый стол, письменный стол, небольшой буфетик и диван-кровать, на котором спала Рая. Все очень скромно и бедновато. Но так, наверное, живет вся деревня. Если лучше, то немного. На стенке между окнами висели фотографии. Старые семейные, пожелтевшие, немые свидетели эпохи, которая для Раиной семьи сохранилась в болезненной памяти о пережитом.

– Я бы их сложила в альбом, но мама не дает, – вздохнула Рая.

– Вот помру, делай, что хочешь, а пока я жива, они будут со мной, – послышался мамин голос.

Мы, не дожидаясь, пока сварится картошка, тихо, как мышки, попили чайку с бутербродами. Рая принесла ведро, предложила мне над ним помыться, хотя бы до пояса.

– У нас нет ванной, все удобства во дворе, ничего не попишешь, деревня, мы привыкшие.

Мне было постелено на диване, как почетной гостье, а сама Рая быстро собрала топчан под самой печкой. Я бы сама не отказалась погреться на этом месте. Я как рухнула на диван, так меня еще час колотило, холодрыга выходила из моего тела, и я улетела. Проснулась от звяканья и бряканья посуды, запаха дыма. Услышала, как мама ворчала на Раю:

– Что ты всунула сырые дрова, дверь открой, пусть вытянет. Возьми вязанку в сенях и тащи сюда, пусть подсохнут.

В избе темно, лампочка светит подслеповато за печкой, и на потолке гуляют тени.

– Буди гостью, – командовала мать, – а то опоздаете на автобус.

Я посмотрела на свои часы, ничего в потемках не видно. Если и утро уже, то очень раннее, я бы с удовольствием еще пару часиков повалялась. Но нужно подниматься. Быстро оделась, сложила постель.

– В туалет хочешь? – спросила Рая.

– Умираю, куда идти?

– На ведро, не стесняйтесь. Сейчас принесу.

– Нет, я на улицу.

– На улицу не надо, в сенях туалет, только пальто накинь.

Вообще-то мне не привыкать, выросла же не в хоромах, а на Коганке, где мало кто знал, что существует нормальный домашний санузел, тоже все на дворе. Но в Одессе все-таки потеплее, чем в этой сейчас полузимней-полувесенней подмосковной деревушке.

Позавтракали наскоро. Горячее яичко, сваренное всмятку, я съела, не заметив, такой развился адский аппетит. Подогретая картошка в мундирах с подсолнечным маслом и соленым огурчиком тоже показались мне в тот момент самой вкусной пищей на всем белом свете. Мы вышли в ночь. На небе еще вовсю красовалась луна, освещая нам путь. Громко орали петухи, и мычали коровы, как они в такой темени понимают, что наступило утро. Тропинка покрылась легоньким ледком и отсвечивалась от лунного сияния. Особо шибко не пойдешь – скользко, но мы стараемся, иначе опоздаем. Фу, вроде успели.

На остановке толкутся люди. Рая со всеми поздоровалась, я тоже за компанию. Автобус подъехал почти полный, вчерашний старый раздолбанный, хорошо, что печка работала, горячий воздух поступал в салон вместе с гарью от выхлопной трубы. Еле втиснулись. Я крепко вцепилась за поручень, чтобы не упасть: на дороге, смахивающей на каток, машину маятником носило из стороны в сторону. На привокзальной площади все высыпали из нее, как горох из банки. У Раи проездной на электричку, а мне нужен билет. В длиннющей очереди я оказалась среди последних. Опять волнение: вот-вот должна быть электричка, успею ли.

– В крайнем случае, Рая, ты езжай, я на следующей приеду. Они часто ходят? Меня начальство ругать за опоздание не будет.

– Следующая только через полчаса. Конечная.

Спасло меня то, что электричка задержалась. «Слава богу, что на десять минут, а не на четыре часа, как мой поезд», – подумала я. В вагоне образовался буквально туман от дыхания набившихся пассажиров. На каждой остановке их прибавлялось. Кошмар. Мы действительно в этом замкнутом пространстве, как сельди в бочке. Ругань, детский плач. Посвободнее стало лишь после первых остановок в черте Москвы.

Теперь штурмом надо было брать троллейбус. Боже мой, на кого я похожа после этих странствий! Сапогам полная хана, пальто, мое немецкое пальтишко с голубой норочкой все влажное, вымятое, как будто бы я где-то под глухим забором вывалялась. Как уже сложилось, первый звонок от Воронцова.

– Вы все-таки упрямая, как все хохлушки.

– А я не хохлушка, я кацапка. Упрямства мне не занимать, в этом вы правы.

– Ладно, зайдите ко мне.

Прихожу к нему в кабинет.

– Я по должности за своих сотрудников отвечаю. И по-человечески тоже. Позвонил вам вечером домой. Вы все-таки поехали к Рае?

– Я все-таки поехала к Рае.

– Ну и как вам русская деревня?

– Лучше не спрашивайте. Не для меня. Беспросветный ужас. И что вам ответили, когда вы позвонили?

– Ее нет дома. Какой-то старческий женский голос. Мне кажется, это не свекровь ваша была. Она спросила, кто спрашивает, что передать? Но я повесил трубку и больше не звонил. Что вы собираетесь делать дальше? Поживите пока в гостинице, уверен, все нормализуется еще.

– Спасибо вам за все. Я пойду.

– Нет уж, постойте, вернитесь. Ольга Иосифовна, вернитесь.

Таким злым я его еще не видела, все лицо перекосилось. Оперевшись двумя руками о стол и покачивая головой, он как стал орать на меня. Про себя я узнала все: что я неблагодарная, он ко мне как к собственной дочери относится, а я плевать на него хотела. Так я и к собственному мужу отношусь и к ничем не провинившейся передо мной свекрови.

– Я вашему мужу на работу звонил. Спросите, где взял телефон? Так они в каждом номере газеты печатаются. Мне сказали, что ваш Михаил в командировке. Вы разве не знали, что он улетел? Поэтому он вас и не ищет.

Черт побери, я совсем забыла, что его нет в Москве, куда-то на недельку лыжи навострил, как любит говорить. Кажется, сегодня должен вернуться, если не задержат, это у них в редакции часто. Едут с одним заданием, а вдогонку навешивают кучу других.

Голова раскалывается. Гляжу я, нет, не на небо, а в окно, и думку гадаю. Напрасно же бешусь и качу на него 10-литровые бочата с соленьями со свадьбы. На лыжах своих он забрался в такую глухомань, с которой связаться невозможно. А свекровь как меня отыщет, если не знает толком, где я работаю. Сколько раз хотела ей свой телефон дать и все забывала.

– Да, милочка, муж ваш в отъезде. Почитаем, что он там напишет, когда вернется. Давайте я вас провожу после работы домой. Он ведь и ваш теперь, – выводит меня из грустных раздумий Воронцов. – Что вы так раскраснелись? А ну-ка. – Он протянул руку к моему лбу. – Оля, вы же горите! Вы в чем за город ездили? В этих сапогах? Ну, нельзя быть такой легкомысленной. Вы, вижу, как и моя дочь, к самостоятельной жизни пока не приспособлены.

Я вернулась к себе, и как только все сотрудники моего отдела ушли, Воронцов по телефону сообщил, что выходит. Мы как бы случайно столкнулись в коридоре. А еще с Федоровым и его секретаршей, они тоже, как назло, вырулили на взлетную полосу коридора отчаливать. Вчетвером мы еле втиснулись в лифт.

– Ольга Иосифовна, вы случайно не простудились? Вид какой-то у вас больной.

Секретарша мгновенно среагировала на слова Воронцова и развернулась в мою сторону.

– Ой, да у вас, наверное, температура. Что же вы не сказали, у меня аспирин есть. У вас насморк? Нету? Это грипп. Сейчас такой опасный грипп по Москве ходит, с осложнениями!

Вдвоем с управляющим они быстро выскочили из лифта и помчались к служебной «Волге».

– Ну, а мы к вам домой. Цепляйтесь. Я не боюсь заразиться. Сейчас на Пушкинской площади зайдем в аптеку, лекарств подкупим.

У выхода Воронцов плотно взял меня под руку, я не сопротивлялась, только тихо сказала:

– Дайте мне еще денек подумать, а сейчас проводите меня в ту же гостиницу. Мне плохо.

Воронцов понял, что сопротивление бесполезно.

– Как хотите. Сегодня там Валентина Васильевна, свой человек. Она вами займется, если к утру не пройдет, там и оставайтесь, но обязательно вызовите врача. С этим гриппом шутки плохи, надо перележать. Ой, Оля, по-моему, ваш муж идет. Всего вам доброго, я сдаю вахту. Надеюсь, в надежные руки.

Он улыбнулся и как-то незаметно исчез.

– О, моя отрада! – Миша схватил меня за руку и потащил к машине.

– Ты ошибся в одной букве. Не отрада, а отрава.

– Ну зачем так? – муженек изобразил на своем лице что-то вроде возмущения. – Ты такая у меня сладенькая, вкусная. «Живет моя отрада в высоком терему, а в терем тот высокий нет хода никому», – вдруг заголосил он.

– Не подлизывайся, мне не до подъе…к сейчас твоих. Хочешь знать, в терем я хода не закрывала, только ты, чувствую, не очень ищешь его.

– Ну, нашел, положим. А открыть как, изнутри же он закрыт. Сколько мы уже вместе, а никак не могу раскусить, что ты за человек.

– Чужая душа – потемки, – огрызнулась я, – твоя – вообще ночь.

Мы домчались за какие-то минуты. Молча, не проронив больше ни слова, поднялись домой. Свекровь была на работе. А у меня была единственная мечта скорее попасть в ванную, все с себя сбросить и принять душ. Мельком я заметила воспаленные глаза мужа, как устало он присел снимать обувь.

Я долго стояла под горячим душем и никак не могла согреться. Миша сидел у телевизора и на мое удивление смотрел не свой хоккей или футбол, а кино. Я взглянула на экран, и мне стало смешно, показывали… «Укрощение строптивой». Переходить в контрнаступление не было сил. Я кое-как постелила, рухнула на диван и куда-то провалилась. Как меня кидало и трясло, не помню. Меня тошнило. Миша нежно гладил по спине, пока я не забылась. Утром вызвали врача из поликлиники, никогда раньше я так сильно не простужалась. Дикий озноб переходил в жар, с меня ручьями лился противный липкий пот, и тело становилось ледяным. Свекровь не отходила от меня, и на следующий день даже отпросилась с работы. Есть ничего не могла; отвратительная рвота уже с кашлем и насморком домучивала окончательно.

Врач навещала меня каждый день по собственной инициативе, ей не нравились мои хрипы в легких. Да я и сама не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть. Соседка с шестого этажа пришла ставить мне банки. Миша ей помогал. Рукой ласково разглаживал волосы и признался, что места себе не находил, что сгоряча так ляпнул, но я тоже хороша. Полночи они разыскивали меня, Миша два раза сгонял на вокзал, а наутро улетел в командировку.

– Весь взвинченный был, спичку поднеси – вспыхну, как порох. Из той глуши, где я был, не так просто выбраться. Военным транспортом вылетел, умолил летчиков. Дальше не попер, прошлого раза мне достаточно. Чтобы связаться с Москвой, надо за неделю заказ сделать, и то гарантии никакой. А почему не спрашиваешь, где я был? Не интересно? В Забайкалье. Вот где природа, красотища. Багульник цветет, как у вас в Одессе акация. Прошлый раз из Читы мне нужно было в Иркутск махнуть. Сейчас смеяться будешь. Перед тем, как сесть в поезд, в магазин забежал, что-нибудь пожрать прикупить, все-таки почти сутки пилить. Сыра там, колбаски, что будет, так продавщицы вылупили глаза, откуда такой чокнутый, на меня смотрели, как будто я с луны свалился. А в самом деле свалился. Прилавки пустые, все по талонам, еле хлеба выпросил. Хорошо мужики в купе попались нормальные, местные, не дали москвичу с голоду умереть. Я в ответ их разными московскими сплетнями и байками кормил. А дорога! Чудо. Река Селенга. А ближе к Иркутску над самым Байкалом повисла. Такой крутой вираж. Хотел еще раз побывать, так любимая женушка «бенефис» устроила.

– А ты в Москве в магазин заскочи, тоже особо не разгуляешься. На заказах люди живут, по блату с черного хода или где что урвут. Ничего нет, а холодильники у всех забиты, – вроде диалог начал налаживаться, тема подходящая оказалась, моя. Я вспомнила, как тащила те неподъемные коробки с Ленинского проспекта.

Я отвалялась две недели в постели, врач прописала мне еще прогревание. Заботливый муж заезжал после работы за мной и отвозил в поликлинику. На последнем прогревании у меня так закружилась голова, что пришлось прервать процедуру. Навалилась страшная слабость. Мне стало так дурно. Потом дикая боль, как острым ножом, резанула внизу живота, согнув вдвое. Еле добралась до туалета. Выла, мычала, пока все не плюхнулось из меня. Случился выкидыш. Так я стала пациенткой женской консультации, со всеми вытекающими из этого прелестями. Свекровь, плача, поскандалила с врачихой. Как она могла назначить такую процедуру. Было очень тяжело морально, каждый винил себя в случившемся, но больше всех я сама себя. За все в этой жизни надо платить. За глупости втройне.

В Москву заявилась наконец настоящая весна. Еще накануне все кутались в куртки и пальто, а сегодня разом разоблачились, как в Одессе на пляже, чуть ли не догола. Только Раечка продолжала приезжать на работу в плаще и косыночке и в осенних туфлях. Пока у меня никак не выходит совладать с местным климатом, идти в ногу с погодой. Она на день по нескольку раз меняется, как склонно к измене сердце красавицы. То трусишься от зусмана, то не знаешь, куда укрыться от слепящего и жаркого солнца. Полгода зима – с октября по середину апреля. В мае всего несколько теплых денечков, так все пляшут от радости. Еще немного июнь с июлем побалуют, а как за окнами август, так скоро, считай, осень. И зарядили дожди. Совсем недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.

А московские дожди – это особая песня! Уже с вечера по металлическим подоконникам затарабанят капли, сначала мелкие, потом крупные, и следом окаянный бешеный ветер камнями бросает в окно буквально шквал воды. Молния пронзает небо, потом бабахнет гром с таким грохотом, что вздрогнет весь наш дом. Ливень чувствует себя полным властелином природы, плотной стеной, как театральный занавес сцену, скрывает от моих глаз всю панораму Кремля. Как страшновато в такие моменты жить так высоко, полное впечатление, что ты совершенно незащищен от стихии. Я в страхе прижимаюсь к мужу.

– Ну, ты чего так напугалась, девочка моя? Это просто гроза, не дрожи. Пошли баиньки.

Как они могут спать в такую ночь? Когда один мощный раскат грома накрывает или перекрывает другой, а от электрических разрядов в комнате становится совершенно светло. Мое состояние передалась, видно, и мужу, стихия увлекла нас, ее безумство взорвало что-то внутри, и мы, как безумные, метались по чешскому дивану, пока под нашими телами не сложились две приставные ножки, которые поддерживают его выдвижную часть. Мы кубарем скатились на пол, но и это нас не остановило. Страсть оказалась сильнее. Тропический ливень унесся дальше, стало тихо. А мы лежали на полу, не шелохнувшись, оба мокрые, будто сами попали под этот водный шквал и вымокли под ним с головы до ног.

Вот такие в Москве, оказываются, страсти всевышние и человеческие. Как они похожи, прямо, как говорят в Одессе, на одно лицо. Земля, как истосковавшаяся женщина, ждала своего часа оплодотворения. Раскаленное солнце иссушило кожу ее, она потрескалась и тяжело дышала; как рыба, выброшенная на берег, она просила напиться. Посылая весь свой жар туда, наверх: приди ко мне! Приди, я жду тебя! Так, наверное, стонала и Даная Леонардо. Так все женщины и особи женского рода призывно зовут свою вторую половину. И тот, к кому был обращен зов, услышал призыв земли московской, примчался богатырем грозным, стал метать огненные копья-стрелы-молнии в ее тело, все мощнее и глубже, рыча громом и извиваясь. И сначала робко эта долгожданная влага омыла лицо земли, а потом понеслась бурным потоком, все сметая на своем пути.

Влага уже не помещалась в ее переполненном теле и переливалась через край. Она стонала от счастья и удовлетворения. А он, обессилев, отдав всего себя ей, красавице своей земле, еле оторвался и с несколькими беленькими облачками умчался к луне, освещавшей ему путь, дальше наращивать силу для следующего свидания. А она, его красавица земля, напоенная его живительной влагой, расцветет, заплодоносит, покроется зеленой травой-муравой, деревья распустят почки, появятся листочки и цветы. Еще красивее станет его возлюбленная, и, пролетая над ней, он будет ею любоваться, посылая сверху легкие летние дождики-приветы. К зиме обязательно укутает в дорогущие меха белоснежные, чтобы она отдыхала в тепле до весны, до следующего их свидания.

Я лежала и слушала равномерное дыхание мужа, пока тело мое невесомое не унеслось в сон. Насмешник муж при матери подшучивал после этого:

– Что-то давно грозы не было, хоть бы дождик какой прошел. Детка наша за грозой соскучилась, – при этом хитро поглядывал на меня и пытался ущипнуть. Я отворачивалась, крутила пальчиком у виска. Реакция свекрови приводила нас обоих в полный восторг.

– Тоже мне нашла за чем скучать. Еще сколько дождей впереди, сама рада не будешь.

Я смеюсь: таких бы ливней и гроз побольше… Люблю грозу в начале мая, но и осенью она мне нравится.

– Сонька, ты ничего не понимаешь, твоя невестка считает – самое лучшее, что есть на свете – это гроза.

Сонечка не врубается в сыновний юмор.

– Здрасти, так я ей и поверила. Миша, помнишь ту грозу в Пицунде? Оля, тебе не передать. Страху натерпелись, конец света. Мандаринками зелеными вся земля была усыпана. У них все погибло. Что вы, как дураки, лыбитесь? Им смешно. У людей беда, а они, засранцы, лыбятся.

– Мама, кончай обижаться. Ну, любит человек это дело под дождем, что с нее взять. Уважить надо нашу детку. Ты не против?

Паразит, что несет и не краснеет. Только тут до Сонечки доходит.

– И правильно, чем еще заниматься во время дождя, пока молодые. Я ж вам не мешаю.

А на работе другие мечты. Поскорее бы завершить перевод рынков на новую систему. Пока что-то застопорилось, за полгода не успеем. Других дел хватает, летом их в десять раз больше, чем зимой. Надежда, как всегда, на Раю, остальные в отделе, горе-помощницы, в отпуск просятся, как положено по графику. Воронцов, мой рыцарь печального образа, с женой укатил отдыхать на юг. Я слышу, как полоскают его мои красавицы, специально говорят громко:

– В наш пансионат Управления торговли Воронцовская краля ехать не желает, подавай ей санаторий Верховного Совета. Ишь, королева.

Рая показывает мне пальчиком, чтобы я не вздумала заводиться. Да я и не собираюсь. Через два дня мне тридцатник стукнет, интересно, кто-нибудь вспомнит? Сама ничего говорить никому не буду. Свекрови тоже нет в Москве, поехала по путевке в Литву. И Розы Ильиничны нет, умотала в свой дом отдыха для старых большевиков. Блаженствуем вдвоем в квартире, я чувствую себя полноценной хозяйкой. Деликатесов полный холодильник, чуть ли не каждый вечер гости. И откуда только мой муж их всех притаскивает? Но зато весело, время вечером быстро летит.

Утренние поздравления мужа несколько затянулись, хотя обошлось без дождя, я чуть не опоздала на работу. Муж снабдил меня деньгами.

– Трать, не жалей, – он крепко прижал меня к себе и поцеловал. – Твой первый день рождения в Москве. И как у жены первый. Накрой поляну, пусть народ порадуется.

Мои красавицы уже на месте, вынарядились, букет цветов мне вручили с коробкой конфет. Я их позвала отметить в ресторан на Самотеке. Да не тут-то было. К обеду начали прибывать директора рынков с такими букетищами и такими подарками, что моя свекровь сказала бы: вам и не снилось. В час дня всех пригласил Федоров. Столько теплых слов услышала, все так приятно было. Секретарша разливала шампанское, закусывали конфетами, все честь по чести. Я теперь уже всех приглашала отобедать в ресторане, но мероприятие у директора так затянулось, все заторопились домой.

Меня с почетом загрузили в начальственную «Волгу» вместе с подарками и неимоверным количеством цветов. Домой приехала не кто-нибудь, а сама начальник планового отдела Управления рынками города Москвы. Не хухры-мухры. «Рыночная» девушка. И смех и грех. Я расставляла букеты по вазам, когда позвонил Миша.

– Назначаю тебе свидание у Большого театра, жду через полчаса. Не опаздывай.

Побросав букеты на окна, я понеслась к Большому. Миша стоял у первой колонны ближе к ЦУМу и держал в руках три розочки. По тому, как он их теребил, я поняла, что он не часто дарил девушкам цветы.

– Оленька, я заказал столик в «Метрополе». Представляешь, твой юбилей в московском «Метрополе».

Когда пересекли проспект Маркса, я остановилась, чтобы взглянуть на фрески под крышей.

– Это Врубель, – сказал Миша, – впечатляет, правда? Внутри еще шикарнее. Сейчас увидишь.

Муж оказался как всегда прав. Что снаружи, что внутри было величественно, вроде бы помпезно, но красота какая-то сдержанная, не вычурная, со вкусом. Услужливый метрдотель усадил за столик на двоих. Муж заказал все заранее по телефону, и два официанта быстро все накрыли. Кому бы только сказать: свое тридцатилетие я справляю в таком известном не только на всю страну, но и на весь мир ресторане. Каких знаменитостей он только не видал. Мы с удовольствием все лопали под полусладкое шампанское, Миша, правда, предпочитал водочку, танцевали много; муж специально для меня заказывал песни об Одессе, о чем объявлялось на весь «Метрополь». Все посматривали на нас, даже подходили и поздравляли меня. Потом оркестранты уже сами, по собственной инициативе исполняли песни Утесова и Ободзинского. Я уже переживала, что у Миши не хватит десяток с ними рассчитываться за каждую песенку.

Вечер был незабываемый, мы возвращались пешком, я наслаждалась ароматом этих трех розочек, подаренных мне мужем. Но, когда мы вернулись домой, я могла все ожидать, но только не это. Миша увидел в кухне на подоконниках рыночный розарий, лицо его побледнело, и он молча удалился в комнату. Все стало ясно без слов. Я собрала букеты и вынесла их в предбанник, разложила под двери соседних квартир, а в маленькую хрустальную вазочку поставила самые дорогие его три розочки. Однако мой поступок настроения ему не поднял. Он сам постелил; пока я была в ванной, и когда вернулась, он уже спал или сделал вид, что спит. Такой характер, ничего не попишешь.

Утром муж не выдержал и спросил, где эти веники. Я рассказала. Он рассмеялся, хороший сюрприз соседям преподнесла.

– Миша, зря злишься, не ревнуй, эти букеты не мне подарили, а моей занимаемой должности.

Муж, накинув халат, спустился вниз за газетами. А я запела: «Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить, но могу в эти ночи весенние без конца о любви говорить». И ушла на кухню варить кофе. Когда вернулась с подносом, мой господин уже возлежал на диване, читал «Советский спорт» и лыбился: все твои веники разобрали.

Мы еще немного друг друга попинали разными упреками, он нападал, я отбивалась, и вдруг Миша как крикнет:

– Ни на какую работу ты не идешь, звони своему Федорову и отпрашивайся. Придумай что-нибудь. Подвернула ногу, больно идти.

Сколько я ни просила отпустить меня – все бесполезно. Пришлось звонить. Вечером, как две побитые голодные собаки, в полуобморочном состоянии поперлись в Домжур и продолжили веселье. Такого дня рождения у меня еще никогда в жизни не было.

Отпуск мне не был положен, поэтому в Москву приехала моя мама. Она, как и я когда-то, завороженно часами сидела у окон и не могла налюбоваться на открывающий взору вид. Вечерами вместе со свекровью они прогуливались по Александровскому саду, путешествовали вокруг Кремля. Уже в поезде с кучей подарков для всей родни, прощаясь, мама заплакала.

– Как было хорошо у вас. Тепло, уютно. Сонечка такая заботливая. К тебе по-доброму относится. Ты не вернешься, я это поняла. Но если что, у тебя есть дом в Одессе.

Московское лето, как совершенно взбалмошная дама. Очередной ливень. На Трубной мой троллейбус стоит обесточенный по брюхо в воде, плавает в ней. Ждет, когда она начнет убывать в Неглинку и дадут ток. Наконец двинулись. На Пушкинской, всего в километре, сухо, солнышко светит, ветер гуляет по улице Горького, подхватывая мусор, пыль и, за компанию, женские юбки, старается задрать их повыше и обнажить ноги на радость мужчинам. На Тверском бульваре народ толпится у театра, не спешит заходить вовнутрь, наслаждается прекрасным летним вечером. Но только подъехали к Никитским воротам, и опять полная перемена декораций. Застреваем на выезде из Арбатского тоннеля, всего несколько метров до моей остановки. Я уже полтора часа трясусь в этом несчастном троллейбусе. Прошу водителя открыть дверь и выпустить меня. Промокшая до нитки, как пьяная, вваливаюсь домой. Свекровь с мокрым полотенцем лежит на диване и стонет.

– Куда ты запропастилась, уже давно должна быть дома! Я места себе не нахожу. Давление поднялось.

Я рассказала о своих приключениях. Включили телевизор. В «Новостях» показывали, как пол-Москвы затопило. Я реабилитирована.

– Опять Трубная, проклятое место, – вздохнула свекровь. – Что там творилось, когда Сталина хоронили, сколько людей погибло. Миша с девочкой дружил из соседней школы, так ее старшего брата там насмерть придавило. Тебе не передать, что там было. Мы с Дзержинки, от своего Лектория до Дома Союза полночи добирались, только к утру попали вовнутрь. Все ревели.

Вечером пили чай с пирожными, за ними свекровь отстояла в Столешникове. Больше всего оттуда мне нравились эклеры. Я рассказывала Сонечке, как здорово мы отметили с Мишей мой день рождения. Мужа снова нет, на три дня уехал в Тулу, там какие-то велосипедные соревнования. Опять с работы меня домой провожает преданный идальго Воронцов. Я так к нему привыкла, что плюю на все перешептывания и закатывания глазок моих сотрудниц. Они во всем видят изнанку отношений между мужчиной и женщиной. Дружба? Да бросьте, мы же взрослые люди.

Миша возвратился на день раньше. Оказывается, ему в Тулу позвонил его товарищ и пригласил нас на новоселье. Любопытно. Я ни у кого еще из друзей мужа в гостях не была. Только они у нас. Мы дома, вдруг звонок:

– Старик, мы рядом с тобой, сейчас заскочим.

Миша добрый, отказать не может. Заваливаются уже прилично поддатыми догуливать. Если бы одни, а то тащат за собой каких-то секух непонятных. Женины щи хлебать надоело в своих тмутара-канях, так они с подружками веселятся. Могли всю ночь, еле выпирали. И вот и я могу нанести, так сказать, ответный визит. Знать бы заранее, соломку, как говорится, подстелила бы. Обычное приглашение закончилось скандалом, чуть не дошло до развода.

С Геннадием Миша когда-то, до редакции, работал в одной организации. Женат он был вторичным браком на бывшей их сотруднице, которая пришла к ним молоденькой совсем девочкой. Звали ее Катя, но при знакомстве она представлялась – Катрин. Подражала Катрин Денев, со знаменитой француженки слизала прическу, в какой она была в «Шербурских зонтиках», и щеголяла в белом плащике и в платье-рубашечке из кримплена. От первого брака у Геннадия росла горячо любимая дочь. Все, кто знал, говорили, что прекрасная семья распалась, развод для них стал шоком. Месяцем раньше мы с мужем провели день на даче у его родителей. По дороге остановились в каком-то лесочке, где расстелили скатерть-самобранку, а поскольку у нас с собой все было, то понеслось. Миша за рулем, поэтому ничего, кроме чая из термоса, не пил. Меня так достали комары. Казалось, их несметные полчища только и ждали моего появления здесь. Мои просьбы поскорее покинуть этот лесной рай полностью игнорировались.

Катрин почти все с себя сняла и возлежала почти обнаженная. В одной руке бокал вина, в другой – сигарета. Мне надоело любоваться ее прелестями, и мы с Мишей удалились, через просеку вышли на чудесную опушку. Как по заказу, кто-то ее выкосил и сено собрал в стожок. Естественно, стожок и послужил нам привалом, со всеми вытекающими последствиями. Не могу сказать, что я была в восторге. Удел женщин в большинстве случаев находиться снизу, а посему в мое обнаженное тело впивались тонкие, как иголочки, высушенные соломинки душистых лесных травинок и цветов. Выпитое шампанское и ласки хоть и скрашивали ложе пыток, но рои мух и комаров в одном флаконе и невесть откуда стая оводов даже моего мужа заставили натянуть штаны.

Я проклинала, на чем свет стоит, и этот пикник на подмосковной природе, и этот лес с паутиной. Спина у меня буквально горела и болела, особенно под лопаткой. На дачу мы подъехали только к вечеру, там отмечали день рождения Гениной матери. Изрядно принявшего на грудь сына дальше калитки не пригласили. Там же, у калитки, он поздравил собственную мать. Вернувшись к машине, ругаясь, объяснил, что на даче находится его первая жена с дочерью, они не желают его видеть.

На обратном пути в Москву они со своей новой пассией допили оставшееся спиртное. У ближайшей остановки метро Миша их высадил. Всего этого, может быть, я бы и не запомнила на всю жизнь, если бы не дикие боли в спине. Я скулила, что у меня что-то там есть, а муж пропускал мои стенания мимо ушей, расчесывал укусы оводов на собственных ягодицах, пританцовывая. В общем, как в басне Крылова: битый небитого везет. Ночь промучившись, все же заставила его перед уходом на работу посмотреть, что у меня там делается. Спросонья он промямлил, что, вероятно, я сковырнула родинку.

– Она у тебя черная, с волосиками, – пролепетал он и пошел досыпать.

На работе, не находя себе места от усиливающейся боли, попросила Раю посмотреть, она закричала в ужасе:

– Это же клещ в спину вгрызся, здоровенный такой; он уже насосался до черноты и только задними лапками от удовольствия дрыгает.

От криков все управление сбежалось. Все давали советы, как его удалить, и вдруг стало тихо. На спине я почувствовала теплую сильную руку, сразу поняла кого.

– Ольга Иосифовна, сейчас все будет в порядке. – Голос этот, раскатистый баритон… Жаль, что все остальное в облике его подкачало.

Сначала уловила запах водки, потом рывком пинцетом вместе с кожей он молниеносно вырвал раздувшуюся тварь из моего тела и прижег ранку. Я не выдержала и заорала.

– Срочно езжайте в поликлинику и предъявите эту тварь. Сколько часов приблизительно она упивалась вашей кровью?

Около суток? Что? И вы все это время терпели? А куда смотрел муж?

Как мне хотелось ляпнуть, что на обкусанную оводами свою задницу смотрел, а я ему все укусы протирала ваткой, смоченной спиртом.

– Он подумал, что я родинку сорвала.

Мне дали машину, с федоровским шофером сгоняли в санэпидстанцию, к счастью, все обошлось. Клещ оказался не энцефалитным. До Подмосковья они еще не добрались. Вечером, когда мы уходили с работы, я рассказала Воронцову, как все это случилось.

– В лесу на полянке буквально полчасика полежала и поймала.

– Одеваться надо соответственно, а вы, наверное, в купальнике были.

– Сколько же гадости в вашем лесу. Как вы вообще там гуляете, грибы и ягоды собираете? Меня теперь туда ни за что не заманишь.

На новоселье нас ждали к четырем часам. Я уж, как смогла, выпендрилась, вся намазалась, свекровь не выдержала:

– Ты посмотри на нашу красотку! Куда же ты такие каблучища надела? Ты же в них выше Миши.

Я и так в Москве перешла на более устойчивую обувь и, выбирая ее, считалась с ростом мужа. Один только раз напялила эти туфли на работу и в кабинете Федорова столкнулась с Воронцовым, который ошалело уставился на меня. «В Москве одну каланчу снесли, решили ее заменить?»

Я в Одессе привыкла ходить на высоченных каблуках, они мне, между прочим, очень идут. Я чувствую себя в них, как английская королева на троне. Не больше, не меньше. И только так!

Свекровь не унималась, цепляясь то к чересчур короткой юбке, то к распущенным волосам, больше всего досталось моим подведенным, как у Шахерезады, глазам.

– На кого ты похожа? Ты все-таки замужняя женщина, – шипела она мне в ванной.

Ситуацию разрядил муж:

– Сонька, отстань от нее. Тебе не нравится, а мне нравится. Пойдем, детка. Ты ножки не сломаешь? Смотри, обратно я тебя на руках нести не буду.

На эскалаторе в метро пришлось стоять на цыпочках, чтобы в прорези лестницы-чудесницы не попали мои шпильки. Миша стоял сзади и прикалывался.

– Девушка, можно с вами познакомиться? Куда может направляться такая молодая и красивая в гордом одиночестве?

Я молчала, гордо закинув вверх голову. В вагоне Миша продолжал приставать. Тетка, стоящая рядом, не выдержала и решила меня защитить от нахального мужичка.

– Что тявкаешь? Видишь, она не хочет даже ответить тебе. А вы, девушка, не стесняйтесь, пошлите его куда следует. Тоже мне жених нашелся. Ты себя в зеркало видел? Так посмотри в свое отражение и вали. От вершка два вершка. Давай шнобель свой разворачивай в другую сторону.

Полный атас! Меня распирала ржачка, но, видя, как побледнело лицо мужа, мне уже стало не до смеха. Я повернулась к тетке и громко сказала:

– Зачем вы так грубо? Молодой человек мне очень даже симпатичен. Может, я и не против с ним познакомиться.

Тетка выпучила на меня свои подвыпившие глаза и как заорет:

– Вы гляньте, какая курва, кто ни прицепится, с тем и согласна!

Я метнула взгляд в сторону мужа, он, злой, показал мне глазами на выход. Порезвились и хватит. Пришлось пересесть в следующий поезд, дальше ехали молча, уставившись в стекла дверей вагона, забитого, несмотря на выходной, до отказа. Серая масса людей колыхалась в такт двигающемуся составу, не проявляя никакого интереса друг к другу.

На улице нас разобрал дикий смех. Конечно, вспомнили и то наше приключение на собственную, извините, жопу. Тогда еще в лесу мне бросилось в глаза суетливое желание молодящегося Мишиного товарища, разменявшего пятый десяток, угодить капризной двадцатилетней возлюбленной. Она там, на пикнике, из кожи вон лезла, чтобы продемонстрировать свои юные чарующие прелести. Поскольку мы были приглашены официально на новоселье, с собой везли приличный подарок. На Старом Арбате в магазине «Часы» я купила довольно симпатичные настенные часы в деревянном корпусе, с претензией на старину. Мне они самой понравились, я даже подумала купить такие и нам в прихожую.

От метро пришлось еще топать и топать, мимо строящихся громадных домов, вырытых котлованов, о лужах из смеси цемента и песка я вообще молчу. Бедные мои лодочки. Хоть бы мостки какие-нибудь положили. Табличек с указателями названий улиц нет, номеров домов тоже. Крутились в этом новом микрорайоне, как дерьмо в проруби. Когда в нашей стране подумают о народе! Какой шмон устраивается, когда самый маленький чинуша или партийный деятель собирается что-либо посетить. Все вылизывается в полном смысле языком. Даже на занюханных рынках устраивается дикий аврал. Дни и ночи напролет готовятся к визиту важной особы. А здесь – наплевать. Как я лоханулась? Местные новоселы шкандыбали все в резиновых сапогах, одна я в лодочках на шпильках. Когда, в конце концов, доползли до места, выяснилось, что лифт еще не подключили, и я, как старая разбитая кляча, плентухалась за мужем этаж за этажом, на девятый, не проронив ни слова.