Новоселье по-одесски – особый семейный праздник. К нему готовятся заранее и основательно. У кого-то пир горой, у других стол поскромнее, но то, что вкусно и сытно покушаешь везде, никаких сомнений. Когда мы переезжали с Коганки на Фонтан, уж бабка расстаралась. Столько всего наготовила, на неделю хватило гостей ублажить. Я даже не знала, что у нас так много родственников и друзей дома. Откуда они взялись в таком количестве? Некоторых вообще впервые видела. Бабку потом спрашивала, она лишь качала головой. – Да пусть покушают, не жалей людям. Сейчас же было впечатление, что в свою небольшую однокомнатную квартирку хозяева только выгружают вещи и не успели еще все расставить и разместить, и им, естественно, не до нагрянувших на их головы гостей. Может, они вообще забыли, что пригласили. Так сказать, картина Репина «Не ждали». Хорошо, что некоторых приглашенных мы знали, они бывали у нас, вот эта семейная пара: Николай – известный футболист, его супруга Галина – актриса. Мишу потащили на кухню мужчины, а я вошла в комнату, где ничто не напоминало о новоселье. На разобранном диване с мятым несвежим бельем восседала Катрин в коротеньком шелковом халатике, словно специально старалась обнажиться, чтобы все оценили ее достоинства. Она была поглощена педикюром и лишь изредка поднимала голову на свою собеседницу, тоже молодую особу с приятным макияжем на лице.

Наш подарок и поздравления не произвели на хозяйку никакого впечатления. Скривив рожицу, взмахнув ручкой, она процедила сквозь зубы:

– Что это? Часы? Вон туда в угол поставь. Столько хлама уже, нет сил и времени все разобрать. Ему говорю, говорю – все до лампочки, а мне это надо?

Вероятно, я прервала их женскую беседу, и обеим дамам мое присутствие было явно тягостным.

– Слушай, Оля, у нас каждый сам за собой ухаживает, иди на кухню к мужикам, пусть тебе нальют, и скажи, чтобы нам приволокли. Мне пару кусочков льда кинут. И чтобы собрали диван и убрали стол. У меня ногти накрашены, фу ты, черт, один смазала.

Я зашла на кухню под радостные крики сильной половины человечества; мне налили коньяку, все дружно чокнулись и выпили. Меня мужики усадили за стол, на котором, как бывает в холостяцкой компании, соленые огурцы достают прямо из трехлитрового бутылька, а колбасу и сыр режут на газете. Как они могут здесь находиться? Кухня прокурена до невозможности, дышать нечем, хоть бы окно приоткрыли. Пьяный хозяин, худющий, с сигаретой в зубах, после каждой рюмки открывал духовку, выдвигал противень с бараньей ногой, тыкал в нее вилкой, проверял, готова ли.

Лучше уж с мужиками сидеть, чем любоваться ляжками и здоровенными крестьянскими лапищами хозяйки, которой имя Катрин подходило так, как мне – Брижит Бардо. Целый вечер эта шмакодявка только и делала, что тыкала их всем под нос. К тому моменту, когда, наконец, баранья нога поджарилась, гости сами уже «нажарились», точнее, наклюкались, прикончив почти все спиртное. Мясо было жестким, пересоленным, к тому же его было очень мало. Мне казалось, что Миша пил со всеми наравне, я злилась, хотя и сама опьянела. Один из гостей, такой брюхатый, как беременная женщина на седьмом месяце, все демонстрировал свой талант. На спор он выпивал рюмку водки, поставив ее на локоть, не пролив ни капли. За это удостоился чести поцеловать мизинчик на ножке хозяйки.

Мне стало противно, я в ультимативном порядке приказала мужу следовать за мной.

– Догоняй скорей, Мишутка, свою Оленьку, дома тебя бульончик ждет, – ехидно прокукарекал хозяин, посмеиваясь. Как я развернулась на своих каблучищах, как выгнулась моя спина, как вылезла из меня Мегера, не помню. Я завелась, не остановить, и выдала честной компании по полной программе все, что о ней думаю.

Сколько раз Степаненко повторял, что язык мой – враг мой, и сейчас он подвел меня. Мой муж снова погнал меня. Да как! Прямо при всех. Все, третьего раза не будет. Лучше под забором сдохнуть, чем такое прощать. По темному подъезду одна на этих долбанных шпильках, обливаясь пьяными слезами, я вылетела в такую же темень на улице. Куда нестись, понятия не имею. Еще прошел дождь, и я скользила по глине, не разбирая дороги. В какую бы сторону ни сворачивала, всюду натыкалась на заборы и стаи собак. Вдали мелькнула фигурка, я ее догнала и пристроилась следом. Куда-то же придет этот человек, ну и меня за компанию выведет.

Вместе мы вышли на асфальтированную дорогу. И вдруг там я увидела своего драгоценного и футболиста с актрисой. Пьяные-то пьяные, а испугались за меня, когда поняли, что я не шутила, пригрозив смыться. Сразу рванули за мной. Пока я нарезала круги по местным стройплощадкам, они короткой дорогой между домами вышли на шоссе и перехватили меня. Ругались с мужем страшно, не выбирая выражений, Коля с Галиной пытались нас примирить. Наконец удалось поймать машину, и мы все в нее забились. Ребята вышли раньше, взяв с нас слово, что больше не будем ссориться.

Мы действительно больше не ссорились, поскольку просто друг с другом не разговаривали. Свои ходули я даже не мыла, сразу завернула в газету на выброс. Что жалеть туфли, себя надо бы пожалеть. Всю ночь я рассуждала: нужен ли мне вообще муж. Штаны для постели, когда приспичит, всегда найдутся.

Опять мучительные терзания. На сколько меня еще хватит? Я до сих пор без прописки, московские родственники, похоже, с этим не спешат. Приезд моей мамы положил конец моим мечтам, что сестра отдаст мне для обмена на Москву хоть одну комнату. Они сами решили обменять нашу двухкомнатную и Алкину однокомнатную на трехкомнатную, и потому я не должна выписываться из Одессы.

Отношения с Мишей разладились, каждый, хоть лопни, держал свой фасон. Я старалась после работы куда-нибудь рвануть и вернуться домой как можно позже. Бродила бесцельно по Москве и размышляла, может, я попала на землю с другой планеты, что так все болезненно воспринимаю. Сама постоянно дергаюсь и Мишу дергаю. Ну, задержались бы на этом проклятом новоселье еще полчасика, что случилось бы, гости ведь тоже уже собирались уходить. Все выпито, жрать нечего. Слушать бред этой полуголой девицы и ее поддатого муженька надоело. Может, мне стоит вернуться на свою планету, где правит мудрость и терпимость. Перестать мучить себя и других. Говорят же, жизнь прожить не поле перейти, а брак – не жаркие поцелуи на скамейке и не свиданья при луне. Жанночка что мне внушала после свадьбы? Брак во многом компромисс. Если б вы знали, как ей с моим несносным дядей Леонидом Павловичем тяжело, собачатся постоянно, он еще тот тип, но ведь живут уже вместе сколько лет. Так что, Оленька, хочешь быть в браке, считайся не только с собой, но и со второй половиной. Разведенкой успеешь стать, их и без тебя хватает.

Действительно, сколько у нас разводов, сколько у нас матерей одиночек, а сколько сами воспитывают детей, не получая ни копейки алиментов. Их немало среди контролеров на рынках, там вообще контролеры одни женщины. Нельзя их увольнять ради приведения в порядок численности персонала, а от меня по этому поводу давно требуют пересмотреть расчеты. Да и в принципе больше сокращать невозможно, кому тогда работать, тогда пусть вовсе рынки закрывают. Федорова приглашают завтра в Главк по этому вопросу. Он целый день не в себе, рычит на всех, считает, что наш отдел во всем виноват, я в первую очередь. Прекрасно. Я сама припрусь на это совещание, мне терять с моей копеечной зарплатой нечего. Пусть вышибают, зато я им все выложу, стесняться не стану, пусть знают об истинном положении. Я – не Федоров, который при начальстве рот боится открыть, он у него будто сапожными нитками зашит, как и в Одессе партбилетом.

Меня трудно сбить. Я не такая уже наивная барышня, как кто-то обо мне думает. Мне же не сороки на хвостах приносят нужную информацию. Я каждый выходной сама объезжаю пару рынков, практически изучила все. Официальные визиты с начальством, когда все в крахмальных фартучках, по линеечке построены – не для меня. Инкогнито в качестве покупательницы все обошла, почти все для себя выяснила. Если не изменится ситуация, снесут рынки, а еще пересажают половину, как в Одессе.

Во всем, что касается работы, у меня позиция государственная. На наших рынках все торговые площади заняты, оборот их, когда сезон, достигает двух, а то и трех раз в день, а выручки в кассе нет. Непонятные личности с повязками на рукавах собирают дань без всяких квитанций. Я больше не буду переделывать расчеты. Не нравится – делайте, что хотите, но без меня. Причины для моего увольнения найдутся: по срокам не управилась, самовольничаю, начальству перечу, груба и упряма. Вот только несоответствие занимаемой должности не пришьете. И зачем я вас всех учу, объясняю, что к чему?

Все, со всеми разделалась, с мужем, свекровью, даже с идальго верным Воронцовым. Опять одна, как в Одессе, но там родные были, а здесь никого. Я как человек невидимка: всех вижу, а меня никто, и я сама себя уже не вижу. Иду по улице Фрунзе, надо свернуть к дому, но прохожу мимо, иду дальше по мосту через Москву-реку. Остановилась посреди моста, посмотрела вниз на воду – жутко; смотрю на серый дом с кинотеатром «Ударник». Молодец Трифонов, не побоялся написать «Дом на набережной». И я не испугаюсь завтра, фигушки вам всем. И с мужем жизнь налажу, и со свекровью отношения. Все, уверена, будет хорошо, все в наших руках.

Я рванула назад. Дверь открыл Миша.

– Вот чудненько, сейчас перекусим, ты же голодна, – сказал он, прижимая меня к себе и целуя в щечку. – Мама блинчики с мясом сварганила. Подогрей. А еще филе окуня в томате есть. Если есть желание, можем в Домжур махнуть или лучше в Дом кино, ты ведь там еще не была?

– Неохота, я по дому, по тебе очень соскучилась. А Сонечка когда придет? Может, подождем ее, вместе веселее. Да, слушай, Миша, со мной сейчас в лифте мужчина поднимался. Лицо страшно знакомое, а вспомнить никак не могла. По-моему, какой-то композитор.

– А-а, Соловьев-Седой. Он, когда из Ленинграда в Москву приезжает, в гостиницах не останавливается, не любит, к соседям на седьмой этаж заезжает, Ираида Ивановна в Большом театре танцевала. Я вчера его тоже встретил, в Военторге, за «Саперави» вместе в очереди стояли.

Сонечка, когда пришла с работы, я ей за ужином, с аппетитом уплетая окуневое филе в томате, еще раз рассказала про встречу в лифте.

– А я знаешь, кого часто вижу в гастрономе, где гостиница «Москва»? Шолохова.

– Великий наш писатель там микстурой запасается и потом чапает к себе в номер, – пояснил Миша. – Так, мама?

– Я не слежу, куда он с ней идет.

– А разве в гастрономе и аптечный отдел есть? – не врубившись, спрашиваю я, вызывая у мужа приступ смеха.

– Ну, да, лекарствами торгуют. В таких пол-литровых бутылках, запечатанных сургучом. В них белая жидкость, покрепче, чем «Саперави». А давай махнем его по стаканчику. Ничего, что холодное, горлышко не простудишь? Дракоша, которого ты обожаешь, говорит, что в вине истина, а в водке – горькая правда. Я думаю, с водочкой сегодня повременим, хватит с нас новоселья.

Теперь и я хохочу, пополняя свой лексикон новым смыслом слова «микстура».

Утром раздался звонок из российского Минфина – последний вариант наших предложений принят, готовьте чистовик. Какой еще им нужен чистовик, когда все вылизано. Еще и объяснительную записку им гони, ну, это понятно. Целый день сидели с Раей, каллиграфическим почерком расписывали пять экземпляров простыней. Еще сутки мучилась с объяснительной. Доделывала ее уже дома на кухне, пыталась, чтобы она была как можно лаконичней, точней надо сформулировать каждое предложение. Две руки легли на плечи.

– Детка, на кого телегу строчим? Чаек будешь? Ну, так в чем же дело?

Так произошло очередное перемирие со всеми вытекающими из этого обстоятельствами.

Через месяц из главка вернулись наши же бумаги, только теперь на их бланках и в качестве указаний к немедленному исполнению. Опять работы воз и маленькая тележка. Все по-новому: штатные расписания, финансовые планы, производственные планы и т. д., и т. п. Бедная Раечка подняла на меня глаза.

– Мне отпуск не светит, совсем?

– Кто по-настоящему работает, тому ничего не светит.

А мне засветило. Да как! Тайно, исключительно конфиденциально Воронцов объявил, что в главке рассматривался вопрос о выделении мне жилплощади, на двоих с мужем однокомнатной квартиры.

– Я сам отправил все материалы. На новоселье пригласите?

Верный идальго был счастлив, и опять начались провожания после работы. Осень, моя любима пора. Но какая она, московская осень! Я ведь не знаю ни сентябрьскую, ни октябрьскую, да и в Москве я объявилась лишь в конце ноября, еще года не прошло.

Разноцветье осенних красок вызывает и у меня положительные эмоции. Но дождь, этот противный дождь… Он слизывает багрянец и золото с кроны деревьев, оттого становится грустно. Увядать вместе с природой совсем не хочется, посему я опять рвусь туда, где можно сохранить душевное равновесие и спокойствие. В Москве таких мест немало, все творческие дома – музыкантов, архитекторов, актеров, киношников. Но ноги в промозглую осеннюю мглу чаще всего ведут меня в журналистскую обитель. И не только потому, что рядом с домом, она греет своей особой атмосферой. Музыки в ресторане и баре нет, танцев тоже. Но есть разговоры под охлажденную водочку в графинчике и люди-человеки с большой буквы в моем местечковом понятии. Кто только не повстречался мне там. В ресторане, когда есть выбор свободных столиков, стараюсь выбрать позицию, с которой мне удобно просматривался бы весь зал. Иногда даже умоляю мужа пересесть, поменяться со мной местами, особенно если увижу какого-нибудь известного артиста. В детстве их фотографий у меня было на два альбома. Миша злится:

– Перестань пялиться на людей, это не театр.

Моя личная персона тоже уже примелькалась. Неожиданность появления пропала. Приятели мужа в лучшем случае присаживаются к нам целовать кто ручку, кто щечку, не более того. Табу на открытие мною рта еще не снято, и в Мишиных разговорах я участия не принимаю. Сижу молча и только слушаю.

– Можешь показывать свои ножки, ручки, демонстрируй бюст в любом декольте, но, умоляю, держи свой прелестный ротик на замочке, ключик пусть будет у меня, и не выпускай свой прелестный змеиный язычок, – каждый раз одно и то же предупреждение перед входом.

Меня это угнетает больше всего. Хочется с кем-то поделиться, обсудить увиденный фильм, да просто поболтать о том о сем. У Миши обширный круг знакомых, мне нравится, как тепло, по-дружески они его приветствуют: Мишаня, Мишутка, здорово, старик! Старик – так в их среде принято, независимо от возраста. Многих из этих людей муж знает давно, еще с Центрального лектория общества «Знание», где уже тридцать лет работает его мама. Он начал туда ходить еще школьником. Как они оба начнут вспоминать – заслушаешься. И про поэтические, и писательские, и композиторские вечера, и про Утесова, Райкина, Шульженко, Великанову с Лазаренко, да кто только не выступал тогда в Политехническом! Все знаменитости почитали за честь. Киноактеры из моего домашнего альбома практически все. Илья Эренбург, когда приезжал, перед входом в девятый подъезд было как на майской или октябрьской демонстрации, уйма людей. И моего любимого Муслима Магомаева Москва, оказывается, открыла для себя в Политехническом; он был тогда еще студентом третьего курса бакинской консерватории, но уже был включен в делегацию для участия в Днях азербайджанской культуры. Как сел за рояль, как начал исполнять арию Фигаро… Все! Зачем так долго скрывали такой талант.

– Мама, расскажи Оле, как Аркадий Островский первый раз вывел на сцену Кобзона и Кахно. Простенькие вроде бы песни, а какие жизненные, как ты любишь говорить. А пели ребята как! Вся страна потом подхватила. «А у нас во дворе есть девчонка одна…»

– Они от нас не выходили, – любимое выражение свекрови. – Помнишь, Миша, этот у нас был. Как его, ну, как его…

Кого она еще вспоминала, трудно сказать. Теперь и мне выпадала честь засветиться перед Мишиными знакомыми, известными поэтами, писателями, актерами. Поздоровавшись с мужем, они удостаивали и меня своим удивленным взглядом.

– Ольга, моя жена, вот украл девушку в Одессе, сейчас занят ее окультуриванием, – представлял меня муж.

Легкий смех, поцелуй или чаще пожатие руки, а затем полностью отсутствующий взгляд – это все, что перепадало от этих мимолетных знакомств. Но сам факт, что я стояла рядом с Андреем Вознесенским, Яковом Костюковским, Робертом Рождественским или меня удостоили взглядом Михаил Михайлович Яншин, Евгений Евтушенко и Римма Казакова и другие известные личности, всех и не перечесть, так действовал на меня, что хотелось что-то сказать, но я только, как глухонемая, улыбалась, подавляя свой внутренний порыв мычанием. Когда же я избавлюсь от своего одесского прононса и начну говорить, как они? Муж надсмехается, что меня и в могилу положат с этим идиотским построением предложений, с этими «Привозными» словечками и вылетающей ненароком не то бранью, не то пошлостью из анекдотов. Он не мог понять, как в одном человеке могут уживаться такие разные натуры: то ласковый котенок и здесь же ошалевшая рысь. Начитанная девочка из благополучной семьи и блатная профессионалка, ругающаяся отборным матом с одесского Привоза. Он и сам матерился, как и все его окружение, но у них всех это получалось более мягко, к месту, а меня как понесет…

Я стала прислушиваться, как же они разговаривают, мне тоже непривычно, как они акают, с ударением в словах на букву «а». Но приходится подстраиваться, и в ванной под звуки льющейся воды я корплю над произношением, будто в школе над английским. В голове даже ночью звучало: кацап, цап, цап. Мои тайные занятия стали приносить плоды. Первым, на ком я проверила свой метод, конечно же, был Воронцов. Идем после работы по бульвару, и я рассказываю, что вчера, когда ужинали в Домжуре, за соседним столиком сидели трое известных политобозревателей, которые по телевизору все время мелькают: Зорин, Зубков и Бовин. Пили шампанское.

– Вы с ними общались?

– Нет, они были увлечены собственными спорами, только кивнули друг другу. Миша Зубкова знает с тех пор, как радиостанция «Маяк» начала вещать.

Потом еще немного прошли, я продолжала болтать в том же духе, неся всякую чушь. Воронцов остановился, стоит, смотрит:

– Оля, с вами что-то происходит, я не могу понять: вы это или не вы? Почему вы стали со мной разговаривать таким официальным тоном, не надо, мы же не на партсобрании. Куда подевалась ваша непосредственность и искренность. Вы мне больше не доверяете, боитесь сказать лишнее слово?

– Да вы что! Доверяю, как себе, честное слово. Я, знаете, учусь говорить без одесского акцента и стараюсь не использовать наши местные словечки. А они из меня, зараза, так и прут. Пока у меня речь, как у Эллочки-людоедки. Может, мне удастся хоть немного сгладить свой прононс. Вы поправляйте меня, не стесняйтесь, я не обижусь.

– Значит, я у вас в роли подопытного кролика, на мне проверяете, заглотну или нет. Спасибо. Не знаю, что хочет от вас ваш муж, мне лично бы нравилось, чтобы моя жена отличалась от всех, как вы. Не ломайте себя в угоду кому бы то ни было, даже вашему Мише. Акающих москвичек пруд пруди, а вы такая одна.

От этого признания мне стало не по себе. Воронцов смотрит на меня, как побитая собачонка, покрасневшими воспаленными глазами, целует мою руку сквозь перчатку.

– Не надо, прошу вас, – тихо шепчу своему преданному идальго.

Он отпустил руку, вздохнул, лукаво улыбнулся и неожиданно спросил:

– Оленька, вы хорошо танцуете? Так пляшите.

– Прямо здесь? А в честь чего?

– Решение на выделение вам квартиры уже получено, через несколько дней вы, можно сказать, полноправная моя землячка. А с одесским языком не расставайтесь. Никому он не мешает, а наоборот, все только о вас и говорят после вашего выступления. Все четко, по делу. Вас запомнили.

– Может, не меня, а мою короткую юбку, – пыталась отшутиться я.

– Не скажите, ножки ваши тоже хороши, природа постаралась. Но и докладчик из вас отличный, все правильно выложили. Все очень внимательно слушали. Сначала только немного стушевались, а потом так врезали… У вас есть перспективы, это несомненно.

Воронцов что-то начал говорить про квартиру. Она хоть и однокомнатная, но большая, с лоджией на всю кухню и комнату. Правда, несколько далековато, но это считается районом Москвы. Последние слова я пропустила мимо ушей. Только повиснув на шее у мужа от счастья, меня переполнявшего от такой новости, я еле вспомнила район Зеленоградский. Муж опустил меня на пол и грустно произнес:

– Дорогая моя детка, в город Зеленоград чеши без меня.

– Почему город Зеленоград, Воронцов не о городе говорил, а о районе Зеленоградском?

– Это одно и то же. Сороковник от Москвы, может, чуть ближе. Карету мне, карету, сейчас у Чацкого заберу и прямо помчусь туда. Если она допрет по ухабам. Хочешь – езжай, я тебе не попутчик.

Что его так вывело из себя, если он начал кричать, чтобы мой Воронцов эту квартиру себе в задницу засунул? Я понятия не имела, где этот Зеленоград, и поинтересовалась у свекрови. Сонечка что-то там пробормотала, разобрать было невозможно. Я позвонила Наталье Кукушкиной, она мне наконец четко объяснила. Что-то вроде спутника Москвы почти в часе езды от нее, людей туда заманивали московской пропиской, у кого было безвыходное положение, без крыши над головой.

Но у меня же крыша есть, и не протекает она. Конечно, нам не очень-то уютно в компании со свекровью и Мишиной бабкой, но не трагично же. И потом, если это в часе от Москвы, то дорога на работу займет все два, если не больше, как у Раи.

– Что раздумываешь, бери квартиру и охрану свою усиль, Воронцов один не справится, – продолжал ерничать Миша. – Я серьезно, зла не хватает, обули тебя, детка. Ты им уже все пересчитала, дурочка?

– Миша, зачем ты так, люди старались, они же мне обещали. Тебе в твоей конторе вообще ничего не предлагают, а сколько ты работаешь? А я без году неделю – и уже выбили. Значит, у них пока других возможностей нет.

Миша не унимался, продолжал в том же духе, мол, у меня и Воронцова теперь будет больше времени проводить вместе.

– Миша, ты, я вижу, меня ревнуешь к Воронцову? Ты меня любишь? Ни Воронцов, ни эта квартира мне не нужны. И работа эта тоже. Соло ту. Только ты. Я люблю тебя! Закрой дверь на ключ.

– Мама сейчас придет с работы.

– Закрой, успеем. С милым рай и в шалаше, если милый атташе.

– Что ты несешь?

– Люблю!

Мы оба слышим, как Сонечка лихорадочно дверь дергает, но мы уже в блаженстве ни на что не реагируем. Неужели не догадается? Догадалась, потопала на кухню, распевая на всю квартиру:

«А дождь идет, а дождь идет, и все вокруг чего-то ждет, под этот дождь…»

Песня-то про меня. Под эти осенние, так надоевшие дожди я размышляю, на кой хрен мне эта квартира у черта на куличках. Оттуда никуда не выберешься, лишь на работу и с работы, на одни билеты вся моя мизерная зарплата уйдет. А жить когда, если в темень уезжаешь и в темень возвращаешься? Поеду-ка я с утра в Главк, поблагодарю и вежливо откажусь. Представляю, что начнется: уговоры, что это на первое время, потом что-нибудь придумаем, обмен устроим, все в нашей власти, а то еще и совестить начнут, что сколько людей рады бы были хоть какое-нибудь жилье заиметь, но им не светит даже крохотная надежда, а эта одесситка еще кочевряжится.

Я им сочувствую, этим людям, сами натерпелись в Одессе, столько лет впятером в одиннадцати метрах. Но сейчас я не хочу мучиться, как бедная Рая. Не хочу и не буду. И вообще, отдайте Рае эту квартиру, она ее заслужила, но тому, кто на самом деле заслуживает, у нас ничего не положено по закону. У Раечки подмосковная прописка, их с мамой хибарка считается частной собственностью.