За что боролась, на то и напоролась. Из чего ушла, к тому и пришла. Жизнь по кругу.
В Главном управлении торговли, как всегда, копошился какой-то народ с оформленными заявками на персональное получение дефицита: кому дубленки, кому пыжиковые шапки, в этом списке и холодильники, и телевизоры, чего только нет. Я пошла к заму Трегубова по экономическим вопросам, сразу, без всяких вокруг да около выложила ему суть своего визита.
– Зеленоград, конечно, не ближний свет. А сейчас территориально где вы живете? В районе Библиотеки Ленина? Ну, тогда я вас хорошо понимаю, – он только развел руками.
От житейских проблем зам Трегубова перевел разговор на рабочие, долго и подробно расспрашивал о методике перевода предприятия на полный хозрасчет и извлечения максимальной прибыли, в чем ее соль.
– У себя в Одессе вы ее использовали?
Сказать, не сказать? И сказала, чем закончилась для одесской базы переход к новой системе планирования и экономического стимулирования. К уголовному делу привлекли все руководство. Все правильно было сделано, но приказано сверху взять… и взяли. Но. Теперь вся торговля по ней работает.
– Как скоро она у нас заработает? Вам бы диссертацию по ней писать, не думали об этом? Украдут же такую тему, народ у нас ушлый, палец в рот не клади. Люди на ерунде защищаются, а тут вы целую отрасль затрагиваете.
– Так уже работает. Правда, не на всех еще рынках. Очень много зависит от директоров, не все, к сожалению, готовы. А насчет диссертации… Приму к сведению.
– И куда же, если рынки вам надоели и вы собрались увольняться? Скажу честно, нам очень жаль. Дама вы колючая, но толковая. Теперь вот проблемку нам подкинули – непросто будет замену вам найти.
– Посмотрю, куда навострить лыжи, как мой муж говорит. В Моссовет приглашали в контрольно-ревизионный отдел к Азе Борисовне. На свои руки я всегда найду муки. В министерство финансов сватают, тоже в отдел ревизионный. Вы же знаете, я свою работу люблю, знаю ее снизу, а не сверху, как некоторые, и мне ничего не страшно.
– Мстить нам будете?
– С какой стати, вы столько хорошего для меня сделали. Я другой породы человек.
– Ольга Иосифовна, да мы вас сами не отпустим. Есть другие варианты получения квартиры. У нас плодоовощные конторы оголены, в районах председатели исполкомов для таких специалистов, как вы, специальные фонды выделяют на жилплощадь. Сейчас, одну минуточку, я только позвоню в Главмосплодоовощ-торг, он с нами в одном здании.
Набрав номер телефона, он скомандовал:
– Ноги в руки и ко мне, у меня для тебя ценный кадр есть, и женщина симпатичная. С тебя причитается, готовь банкет.
Через несколько минут в кабинет вошел мужчина очень приятной внешности.
– Познакомьтесь, Ольга Иосифовна, это начальник отдела кадров торга товарищ Коршиков собственной персоной.
Кадровик приподнял бровь над правым глазом.
– И кто у нас на примете, что я должен расплатиться банкетом?
– Да вот эта красивая дама. Тебе нравится, покоритель женских сердец? Тогда представляю. Ольга Иосифовна, она из славного города Одессы, работала там начальником планового отдела, а у нас в Москве – в Управлении рынками, у Федорова. Это она перевела их на новую систему хозрасчета. Слышал об этом?
– Слышал, мне доложили, что на совещании у Трегубова какая-то рыночная женщина всех на лопатки положила своими идеями. Только не знал, что это вы.
– Теперь будешь знать.
– Ольга Иосифовна из Одессы обнадеживает, – невнятно промурлыкал красавец.
– Не рановато ли обнадеживаетесь? – вспылила я.
– О, женщина с характером, такие нам нужны. Берем, не отдадим никому.
Не глядя на меня, он продолжал, но уже другим совсем тоном:
– Какие условия выдвигаете? Что от нас требуется?
– Ты еще спрашиваешь, что от вас нужно. Как всегда – жилье. Только из-за этого люди нормальные соглашаются у вас работать.
– Хорошо. Мы подбираем однокомнатную квартиру в общаге, а вы – район и контору по вкусу: Дзержинка, Киевская, Ленинская и еще остальные по всей Москве и области. А вы главбухом не согласитесь пойти? Тогда сразу выбьем квартиру.
Про себя сразу отметила, что, как и у нас в Одессе, жаждущих вкалывать до посинения нет. Значит, можно выдвигать свои требования, еще не известно, что у них там вообще делается.
– Общага вряд ли подойдет, мы с мужем и свекровью в одной комнате обитаем. Мне нужна нормальная квартира и хорошая работа. К какой группе по оплате труда относятся перечисленные конторы? Я хотела бы для начала ознакомиться с ними, что они из себя представляют, какое там экономическое положение.
Мои вопросы повисли в безвоздушном пространстве.
– А за то, что люди работают сверх положенного времени, доплата производится?
Опять пожимание плечами.
– А план-то конторы выполняют, премии народ получает?
– Как сказать, вроде получают. Это не моя забота, у меня голова трещит от текучки. Со специалистами просто беда. Так в какую контору вы пойдете?
– А какая ближе всего к центру?
– Ленинская. Там недавно назначили нового молодого директора и опытного главбуха. Им сейчас как раз начальника планового отдела подбираем. Пойдете? Если согласны, тогда пройдемте в нашу скромную обитель. Она этажом ниже.
Коршиков любезно распахнул передо мной дверь. Я шла за ним и думала, как быть, ведь я еще не уволилась из управления рынками, а меня уже сватают на другое место. Неудобно как-то перед Федоровым, Воронцовым, и Раю мне жаль, умница, как быстро все схватывает, прямо на лету. С другой стороны, мне просто профессионально любопытно, какие в Москве плодоовощные конторы, сравню их со своей родной.
Едва оказались в кабинете товарища Коршикова, как он тут же схватил телефон и начал кому-то уже вызванивать.
– Я нашел тебе человека на плановый. Да, да, увидишь сам – рухнешь. От Федорова ее забираем, из Управления рынками, они еще не знают. Одесситка. Да ее у меня оторвут с руками и ногами, – убеждал он своего собеседника на другом конце провода. Видимо, тот сомневается и еще, как я поняла, расспрашивает, как я выгляжу.
Ну, эти мужики. У них одно на уме. Я не знаю, как выглядит тот сомневающийся, а Коршиков расплылся в улыбке, глазки забегали, сияли брызгами бывалого ловеласа лет под пятьдесят. Встретившись с моим осуждающим взглядом, он кокетливо, по-свойски подмигнул и махнул рукой.
– Присядьте, что вы стоите, в ногах правды нет. Приставучих отшивайте, а то там такой народец. Запомните, вы за мной, как за каменной стеной. Чуть что, прямо ко мне, я им хвосты и все остальное быстро закручу. Так, Ольга Иосифовна, на Ленинской останавливаемся?
– Если вы говорите, что она самая близкая к центру, то, пожалуй, да. Но я еще с мужем посоветуюсь.
На этом и раскланялись. К себе на работу решила идти пешком, по дороге еще раз надо все обдумать, что же мне делать, как распорядиться собственной судьбой. Оставаться в управлении рынками – нет никаких перспектив и желания. Даже предложенная мне должность заместителя управляющего меня не прельщает. Да там не все так просто, еще необходимо выполнить непременное требование, на чем настаивал мой дорогой и глубокоуважаемый Даниил Яковлевич Лемешко – вступить в партию, причем сверх лимита. Иначе наверху не утвердят.
Оказывается, для служащих на членство в партии наложен лимит. Рабочему классу – пожалуйста, зеленый свет. Все удивляются, как я вообще руковожу отделом без этой красной книжицы, как будто она прибавит мне знаний, без нее я не отличу лук от свеклы. Смешно. Мне смешно, а мужу – нет. Он капает на мозги:
– Как ты могла быть такой дурой? Не воспользоваться такой возможностью и не влезть в партию?
Что я – крыса, кошка, животное, чтобы влезать? Ну, влезла бы, а дальше? Если хотят продвигать – пусть двигают, оценивают меня по работе, а не по тому, в партии я или нет. Если дура, никакая книжица не спасет, красная она или белая, синяя…
Каждый раз одно и то же: без звонка Воронцова мой рабочий день не обходится.
– Ольга Иосифовна, вы теперь в управлении, яки красно солнышко в Москве появляетесь, – поприветствовал меня начальник отдела кадров, – с утра вас ищем. Предупредили бы, что задерживаетесь. – Зайдите ко мне.
– Я в главке была, – объяснила я, входя к нему в кабинет. – Пытаюсь решить дальнейшую свою судьбу. Думаю, что дальше делать.
– И как, успешно?
– Пока не очень. Пожалуйста, заму Федорова передайте, что я на его должность не претендую, она ни за какие деньги мне не нужна, пусть спокойно себе работает. Подсиживать живого человека – это не мое. А то, что он трезвонит всюду, что вот явилась цаца, не запылилась, натворила делов, а теперь от квартиры отказывается, хочет смыться, а расхлебывать другим, так это нечестно и непорядочно.
– Да вы успокойтесь. Все хорошо. Плохо другое – что вы от нас, как я вижу, уходить собираетесь.
– Вы сами свидетель, я старалась, чтобы было повыгоднее для нас, очистить от плесени, которой все покрылось. Что-то же надо менять, на старье так и будем топтаться на месте. Теперь пусть он сам подрыгается. Я права, или вы меня осуждаете?
Воронцов сидел, опустив плечи, с осунувшимся серым лицом.
– Ольга Иосифовна, – прервал он молчание, – я пытался быть вам полезен чисто из дружеских отношений, и мне казалось, вы отвечаете мне тем же. Но вы сами не знаете, чего хотите. Подберем вам со временем другую квартиру, если в этом дело.
Как я могла своему идальго сказать правду, что здесь я задыхаюсь, как в безвоздушном пространстве, уже целый год. В этом маленьком кабинетике, с этими тетками-бездельницами, которые целый день трещат, как сороки, и ничего серьезного им нельзя поручить, бедная Раиса за них отдувается. Они меня ненавидят, иначе как хохлушкой не величают. Не дай бог, прознают еще мою кличку в Одессе, тогда вообще туши свет. Подслушивают, все, о чем я говорю по телефону, сразу же становится известно всем. Растрезвонили даже про этот казус с Федоровым, о котором я рассказала Воронцову по телефону.
Федорова вызвали в Моссовет в связи с переводом рынков, он, конечно, потянул меня с собой. Хотя я ему все написала, машинистка, его личный и преданный секретарь, все напечатала. Выйди только, зачитай – и привет. Я видела, что он нервничает, и мы еще устно накануне прорепетировали его выступление.
– Ольга Иосифовна, говорите, пожалуйста, помедленнее, а то иногда я не понимаю вашу одесскую речь.
У него было не отнять гордый вид, с которым он держался на людях. Чувствовалась военная выправка, но вникнуть глубоко в суть наших проблем было уже тяжеловато. Старой закалки человек, переубедить крайне сложно. Мои докладные записки он забирал с собой домой, признавался потом, что с трудом разбирался в них, и хорошо, если бы я ему устно все еще раз разъяснила. И при всем при том каким-то внутренним женским чутьем я ощущала, что он меня не больно жаловал.
Накануне секретарша взяла мой паспорт, чтобы сообщить мои данные в бюро пропусков. Федоров приказал мне, чтобы я ровно в девять сорок пять была у первого подъезда. День выдался солнечный, что бывает редко в Москве, свекровь с утра умотала на работу, муж отстрелялся за пишущей машинкой. За завтраком на него накатило лирическое настроение и, как я ни уговаривала его, что сегодня мне нельзя опаздывать, природа взяла свое.
Я неслась переулками на всех парах. Была уверена, что Федоров уже давно внутри и мне нечего бежать еще к первому подъезду. Нырнула в последний, вместе с работниками Моссовета, пролепетав милиционеру, что опаздываю на совещание. Так, не сбавляя скорость, и влетела в здание, а дальше меня «язык до Киева довел». Сначала по лестнице, потом по коридору, потом на лифте. Осмотрела зал. Федорова не было. Неужели он все еще ждет в условленном месте.
Я рванула назад, попросила постового у первого подъезда разрешить мне выглянуть, объяснила, что там меня ждет мой начальник. Меня выпустили, и я увидела его злого, трясущегося. Мой лепет и извинения он не слушал, только мотал головой, лицо его нервно передергивалось. У него попросили предъявить пропуск и паспорт, я прошла так, вызвав у Федорова приступ негодования.
– Я все понял, Ольга Иосифовна. Кто же вы на самом деле? Вас ко мне приставили? Зачем – следить? – выпалил он со звериным оскалом и зло сунул мне мой пропуск.
Что он понял – я не… поняла. Да и было не до этого. Мы, не обмолвившись ни единым словом, словно незнакомые, сидели в зале, слушая выступления разных руководителей. Федорова не подняли, об управлении рынками сказали вскользь, что работа продвигается к завершению, идет успешно, о результатах доложат на следующем совещании через месяц. Федоров ожил, на лице появилось подобие вымученной улыбки, он продолжал жевать валидол и протирал без конца мокрый лоб.
Дальше были другие вопросы, промывали мозги и шеи председателям исполкомов за плодоовощные конторы. Мне стало любопытно, может, в зале мой будущий руководитель, если я соглашусь перейти на работу в эту систему.
После совещания Федорова ждала машина, но он даже не предложил меня подвезти, сослался, что ему нужно еще в райком заглянуть. Вернувшись в управление, я выдала Воронцову случившееся как хохму, как жизненный анекдот. Эх ты, бесшабашно наивная провинциалка.
Когда дома мужу я призналась, какая со мной приключилась история, он побелел.
– Не смей молоть об этом языком. Еще неизвестно, чем все это для тебя обернется. Тебе здесь не твоя задрипанная Одесса.
Я огрызнулась, что во всем виноват он сам, его внезапный жаркий утренний пыл, который он не мог охладить, из-за него я и опоздала.
После того случая Воронцов как-то ко мне остыл, даже всем своим видом демонстрировал, что игнорирует меня.
– Я ухожу в отпуск, а после него, как только соизволите написать заявление, я вас уволю ровно через две недели, как положено. Мы вас не смеем задерживать, – не глядя на меня, жестко и четко произнес он.
Ну и катите на свою дачу, там вас семья ждет. И провожания ваши мне ни к чему. Сейчас лето, светло, что мне может угрожать. У меня муж, он меня встретит, если что. Сгоняем с ним в Серебряный бор, там допоздна народ пляжится. И забыть, забыть про эти чертовы рынки, мало ли приколов у меня в жизни было: одним больше, одним меньше. И все-таки, как в Москве все быстро и просто. Пока ты нужна, то и дружат с тобой. А как только использовали, то, как туалетную бумагу, спускают в унитаз. Или бьют ниже пояса.
Воронцову я ничего не ответила, только согнулась, как будто бы мне врезали под дых. Раз так, адью, дорогие мои ребята. Сяду-ка я в свой поезд, как польская певица Радович, и отправлюсь на поиски новой работы. А, собственно, что искать, мне же ее предлагают, попытаться, что ли, еще раз. Нет, в одно и то же место в реке нельзя войти дважды. Я уже вкусила прелесть плодоовощной системы. Правда, в Москве не базы, а конторы, но какая разница, как величать, сути это не меняет. Хрен редьки не слаще, не поднимается от названия их авторитет.
А почему, интересно, сплошные по конторам вакансии? Желающих даже ради жилья нет. Непростая работа, даже каторжная, я бы сказала. Чтобы там удержаться, сколько всего надо знать и опыт колоссальный иметь. С рынками не сравнишь. А вдруг мне ни знаний, ни моего одесского опыта не хватит? В Ленинской конторе, куда меня сватает товарищ Коршиков, я узнала, начальник планового отдела Шаров кандидатскую защитил, а как квартиру получил, тут же уволился и пошел преподавать в институт. Значит, толковый был мужик, и меня с ним будут сравнивать. Хорошо, соглашусь сесть в его кресло, а кидалово мне не устроят? Наобещают в пять коробов, и будешь это обещанное три года ждать, как гласит поговорка.
В раздумьях и сомнениях дошла почти до дома. Губы сами шепчут: у меня все замечательно, прекрасный любящий муж, свекровь, которая относится ко мне, как к собственной дочери. Семья – мой тыл, и к Москве я начинаю привыкать. Ветер разрумянил щеки, растрепал мои волосы. У «Праги» замедлила шаг. Вот в этом зале была наша свадьба, вроде вчера это случилось, а уж год почти, как я замужем. Куплю-ка я торт, подслащу мою новую трудовую жизнь. Не дрейфь, все у тебя получится. Главное – как можно быстрее заставить себя уважать как специалиста. И это зависит только от тебя. Не сумеешь – грош тебе цена в базарный день, и нечего на зеркало пенять, коль рожа крива.
Вваливаюсь домой повеселевшей.
– Что случилось, моя дорогая хранительница домашнего очага? По какому поводу пир горой и этот бисквитный торт?
Боюсь признаться, что намерена перейти на новую работу, не знаю, как муж отнесется к этому. Пьем чай, хвалим торт, болтаем на разные ничего не значащие темы, а я все не решаюсь. Будь что будет, сейчас скажу.
– Что? Куда? На эту помойку? – вспылил он. – Одной мало, так тебя перебросили на другую расчищать дерьмо. Может, тебе в ассенизаторы пойти, на говновоз по блату устроиться. Говорят, они на хлеб неплохо зарабатывают. Впрочем, детка, сама решай, ну хоть рыночной не будешь.
Я взорвалась, как сухой динамит, готова была разорвать его на части. Как он может оскорблять дело, о котором вообще ничего не знает, кроме гуляющего по Москве устойчивого слуха, что там все воруют. В его словах легко угадывался подтекст: как бы тебя, детка, не втянули, вот весело будет.
Миша тяжело вздохнул, крикнул, что уходит на работу, и был таков, я торчала на кухне и ни о чем думать не могла. В мозгу крутилась старая одесская поговорка. Ее я часто в детстве слышала от одиноких, опустошенных войной женщин, сидящих поздно вечером в нашем палисаднике, курящих папиросы и пьющих вино.
Я пускаю горькую слезу: мне в мои тридцать лет тоже «никуда», «никого» и «никому». Нет, с «никому» я, кажется, погорячилась…
В Одессе мне казалось, что я так остро чувствую одиночество, потому что не замужем. Отсутствие личной жизни компенсировала чумовой работой. Здесь же, в Москве, есть эта личная жизнь, но она как-то отодвинута на задний план, упрятана за стеной рыночных реформ. Сейчас нет работы, но мало что меняется. Отношения складываются с Мишей дурацкие; на людях мы прекрасная пара, а как только переступаем порог квартиры, все меняется.
Я не жена, а скорее Мишина подружка. Всем заправляет его мама, и очень редко, когда свекровь отсутствует, тогда муж вспоминает, что у него есть драгоценная супруга. Нет, не о таком семейном счастье я мечтала.
Наконец в Одессе нашли обмен, правда, с потерей части площади, но зато на Шестой Фонтана, как мечтала сестра. Ее мнение всегда было определяющим и выполнялось. Я оформила положенный мне за год работы в управлении рынками отпуск, и скорый поезд Москва – Одесса ровно через год вез меня на малую родину. На вокзале встречала меня только сестра. Дома ждал стол, накрытый по одесским понятиям, я его слегка украсила столичными деликатесами.
Расцеловав меня, совсем обессиленная болезнью бабушка тихо прошептала:
– Ну, что, Олька? Я когда-то сбежала в никуда, теперь и ты, – она до боли сжала мою руку. – Говори: натерпелась от кацапов? Держись, не давай себя в обиду. Заставляй своего больше крутиться, раз захотел такую.
– Бабушка, какую?
– И молодую, и красивую, да и не дурочку с переулочка, а работящую. Ты сама всего там добьешься, попомни мои слова. Только Аньку с Алкой не бросай, помогай им. Обещаешь? Я ухожу, все, мой срок вышел. Болячка доконала, там меня давно заждались.
Она подняла глаза к потолку. Плача, я вышла из спальни.
Через неделю бабушки не стало. Теперь, когда обмен состоялся, я смогла спокойно выписаться из Одессы и официально прописаться в Москве на площади свекрови и мужа.
Воронцов сдержал слово: немедленно подписал мое заявление об увольнении, и через две недели я вылетела из Управления рынками свободной птичкой. В главке меня поблагодарили за проделанную работу и пожелали успеха на новом месте.
Свое знакомство с плодоовощными конторами я начала с самой близкой к дому – Ленинской, а точнее с посещения Ленинского райисполкома на Кропоткинской улице. Медленно я поднялась по мраморной лестнице старинного особняка, остановилась у громадного зеркала, обсмотрела себя со всех сторон и прошла дальше по коридору в приемную председателя. Секретарша пошла докладывать о моем приходе.
– Пожалуйста, заходите, вас ждут. В углу вешалка для пальто, возьмите плечики.
Из-за стола навстречу мне поднялся полноватый мужчина средних лет.
– Новожилов Владислав Дмитриевич, – он поздоровался со мной за руку.
– Приходченко Ольга Иосифовна, город Одесса.
– Мне сказали, что вы молоды, но что так молоды, я не ожидал, – он подвинул мне стул, а сам присел напротив. Новожилов стал говорить, как тяжело нынче с кадрами, необходимо укомплектовать и привести в порядок контору. Постоянно вертел в руках листок, наверное, с моими анкетными данными, и посматривал в него.
– Вы курите?
– К сожалению, никак не брошу.
– Вместе будем бросать, – улыбнулся он. – Какие сигареты предпочитаете?
– С удовольствием выкурю с вами «Золотое руно», если предложите.
Он поднял на меня удивленно брови.
– Владислав Дмитриевич, у вас уже в приемной пахнет этим замечательным табаком. О кабинете я вообще молчу.
– Что, так сильно?
– Более чем. Мне лично нравится, но для меня он крепковат. Я «Мальборо», если позволите.
– Пожалуйста.
Он достал из тумбы стола два хрустальных бокала и бутылку «Боржоми». Пепельницу поставил между нами.
– Выкурим трубку мира? – вырвалось у меня, и я сама испугалась своей прыти.
– Выкурим. И надеюсь, не только мира, но и дружбы, – председатель исполкома подал мне зажженную зажигалку, и я прикурила.
В непринужденной обстановке напряжение встречи на таком высоком для меня уровне сразу спало. Я решила повоображать и курила, выпуская дым носом, раздувая ноздри, как делала это Анни Жирардо в фильме «Журналист».
За разговором мы рассматривали друг друга. Новожилов начинал какую-либо тему, я подхватывала ее, особенно если она была мне близка. В общем, ни в чем не собиралась уступать. Впереди для знакомства еще много контор, так что могу повольничать. У председателя очень приятное и симпатичное лицо, такие обычно нравятся женщинам.
– Ольга Иосифовна, у меня мало свободного времени, давайте сразу приступим к делу. Вас рекомендуют к нам на работу, я хочу сразу предупредить, что Москва ни слезам, ни словам не верит, здесь нужно трудом доказать свою состоятельность.
Я потушила сигарету, уставилась на своего собеседника и тихо произнесла:
– Безусловно. Это нужно доказывать везде. В Управлении рынками, думаю, я это сделала. Но плодоовощные проблемы мне ближе, не скажу, что в Одессе я на них собаку съела, но соображаю, что к чему.
– Да, меня информировали, где вы работали у себя в Одессе. Весь город кормили овощами и фруктами. А у нас район, а не город, но крайне важный для Москвы.
– Меня сейчас интересует сама контора. Пока не могу сказать с уверенностью, остановлюсь ли я на ней, хотя лично вы мне очень симпатичны. Я сначала по документам ее изучу, и не только ее, а и другие, мне их на выбор сразу пять подкинули, и тогда приму решение. Разрешите откланяться, спасибо вам за теплый прием, очень приятно было познакомиться.
Мы распрощались, как и познакомились, за руку. Ехать дальше в Киевский исполком мне уже сегодня не хотелось. Заеду-ка я в Управление рынками забрать свою трудовую книжку. Хотя я еще в отпуске, пусть она там полежит. Заберу, когда остановлюсь на чем-то подходящем. Домой хочу, холодно стало, внизу живота все ноет. Дура, пошла в нейлоновых колготках. Могла доехать троллейбусом, но решила идти пешком. Мужа и свекрови нет. Выпила немного коньяку, закуталась в плед, всю меня скручивали боли внизу живота, тянуло поясницу. Что еще такое? Только заболеть не хватало. Не могу здесь больше жить, в этом холоде. Ничего не хочу, назад в Одессу хочу. К теплу и морю.
Осень в тот год выдалась в Одессе солнечной. После моих московских приключений пришлось восстанавливать здоровье в лечебнице на Куяльнике. Чего только там не насмотрелась и не наслушалась. Море женских историй и судеб.
Квартира, которую обменяла моя сестра, мне не понравилась, маленькая, неудобная, со смежными комнатами. Но сестра сказала, что ей такая подходит, меня в расчет, судя по ее поведению, она уже давно не брала. Если раньше мы жили буквально на остановке Шестой станции Фонтана, то теперь нужно было к дому по темным дворам идти минут пятнадцать. Возвращалась поздно с малоприятного лечения. По разу повидалась со своими одесскими подружками. Встречи не принесли той радости общения, как было раньше. Добивали постоянные вздохи мамы: маешься, я вижу тебя, тянет назад к нему.
– Перестань, мам, я тебя прошу. Мне хорошо с вами, я соскучилась и отдыхаю.
– Купи себе дубленку на толкучке и возвращайся к мужу. Спасибо, что не забываешь нас, помогаешь. Бабушка ушла, если я уйду, ты Алку не бросай.
– Мам, ну что ты! – я обняла ее, господи, как она постарела и стала похожа на бабушку.
Удивительно, я так рвалась в Одессу, а когда приехала, всякое желание отпало и на встречи, и гулять по городу. В субботу, накануне отъезда, с Алкой решили пройтись по нашим местам вдоль моря, но мое нездоровье позволило только доехать трамваем до Двенадцатой станции и сверху посмотреть на серое холодное, такое чужое море. На следующий день с утра рванули на толчок, купили мне дубленку, теплые сапоги и мотки мохера. Все дела были сделаны, опять я в поезде. За окном прекрасный солнечный день. В Москве ночью уже заморозки, а в Одессе плюсовая температура, и все в ужасе вспоминают прошлую зиму.
На Киевском вокзале меня никто не встретил, я медленно топала с чемоданчиком в одной руке и коробкой с домашними сладостями в другой. Мимо меня пронесся муж, чуть не сбил.
– Миша! Михаил Григорьевич! – крикнула я. – Ты куда, Одиссей? Вот я, твоя Пенелопа.
Он развернулся и уставился, разинув рот.
– Фу ты черт, не заметил такую мамзель! О, на тебе шикарная дубленка.
– Канадская, – похвасталась я. – А как тебе моя песцовая шапочка «шарик» и австрийские сапожки на высоких каблуках?
– Блеск! Тебя не узнать. Что Одесса с тобой сделала!
Он оглядел меня со всех сторон и полез целоваться.
– Хватит, чемодан и коробку лучше возьми.
Дома свекровь много чего наготовила к приезду невестки. Самой ее не было, и мы до ее прихода успели и накувыркаться, и нацеловаться. Когда она пришла, ее ангелочек-сынок спал, я мыла на кухне посуду. Мы с ней посидели немного, я купленное еще до отъезда ей в подарок ко дню рождения золотое колечко с красным камнем надела ей на палец и поздравила. Сонечка была тронута.
– Оля, тебе постоянно тарабанят насчет работы, Миша тебе не говорил?
– Нет, ни слова.
– Он не хочет, чтобы ты там работала. Только ты меня не выдавай. Он хочет устроить тебя в институт.
– Не выдам, честное слово. Идите спать, вы устали.
Я погасила свет на кухне, подошла к окну, облокотилась на подоконник: здравствуйте, звездочки! Я вернулась! Я так счастлива! Здравствуй, столица, здравствуй, Москва! Воронцов прав: из Одессы, хоть и тяжело, но уехать можно, особенно в Москву. А вот из Москвы вернуться даже в такой город, как Одесса, совсем другое дело. Продрогшая, я нырнула в постель к мужу и плотно к нему, тепленькому, прижалась. Какие мы с ним разные: его тело всегда теплое, он слегка полноват, но его это не портит. А я длинная, худющая, все тело костлявое и холодное. Когда я к нему ночью прикасалась, чтобы согреться, он вздрагивал, а я по очереди грела свое тело то впереди, то сзади.
С утра действительно раздалось несколько звонков. Трубку брала свекровь, повторяя громко, кто звонил, чтобы передать отсутствующей якобы невестке. Я сама позвонила Рае, задавала ей вопросы, она только отвечала: да и нет. В Управлении ничего не изменилось, ей опять предложили занять должность начальника отдела, она отказалась, все продолжала надеяться, что я вернусь.
В свой выходной Миша провез меня по Москве, показывая, где какая плодоовощная контора находится. Конечно, Ленинская удобнее всего была расположена к нашему дому, да и близ родного Киевского вокзала. Место называлось – Потылиха, когда-то это была деревня. Недалеко в овраге протекала речка Сетунь. Склады тянулись вдоль железной дороги. Что меня поразило: административный корпус был почти такой же, как на базе Одессе.
Надо что-то решать. Сомнения своим звонком рассеял товарищ Коршиков. Он уговорил меня вместе с ним подъехать в Ленинский исполком, куда вызвали нового директора конторы, и ждут меня. Я решила, что корона с меня не упадет. На углу Кропоткинской меня встречал потрясающей красоты мужчина, к тому же, как денди лондонский одет. Он даже сделал что-то вроде попытки обнять меня, так, по-дружески. Потом поинтересовался, как я отдохнула, и сказал, что ему очень жаль такого кадра отдавать Киселеву.
Я поинтересовалась, кто такой этот Киселев.
– Ваш новый директор. Смотрите, Ольга Иосифовна, он такой товарищ… молодой, активный, я бы сказал, ненасытный. Понятно, о чем я?
– Похоже, догадалась, но у меня принцип: сначала жениться – потом резвиться! – Мы оба рассмеялись. – А иначе: уха из петуха.
– Ух, эти ваши одесские штучки. Я имею, что вам сказать, но не скажу.
– Сколько лет он директором?
– Новичок на стадионе. Свежеиспеченный, раньше завмагом был и немного замом в другой конторе. У них ушел опытный плановик, защитился, помахал ручкой и откланялся вместе с полученной квартирой. А Киселев сыроват пока, ему нужна опора.
– Иван Дмитриевич, я слово себе давала: никаких больше плодоовощных баз и контор, даже по приговору суда, тем более руководителем.
– Олечка, выручайте. Родина вас не забудет. Обговорим у Новожилова все вопросы, не стесняйтесь высказывать ваши просьбы. А сейчас вот что. Я специально встретился с вами вне стен исполкома, мне нужно задать вам пару вопросов. Кто вы по национальности?
– Вы могли взять мое личное дело в Управлении рынками, там ни одной графы не пропущено, – я начала влезать в горлышко бутылки.
– Не обижайтесь, пожалуйста, но Одесса на особом счету, там особый народ.
– Не особый, а нормальный. Я как понимаю, ваш вопрос с подтекстом. Вы хотите спросить, не еврейка ли я? Так могу вас разочаровать: русская я. У родителей с пятым пунктом тоже все в порядке. А хотите знать, кто мой дед? Участник трех войн, у него три Георгиевских креста, он всю жизнь проработал в порту, первым там был награжден орденом Ленина. Его именем после кончины назван пароход, небольшой, правда, так и называется – «Старшина Приходченко». А мой дядя, мамин брат, подполковник, начальник отделения милиции. Вот и все мои родственники. Этого достаточно?
– Более чем. А ваш муж?
– А при чем тут мой муж, вы же меня приглашаете на работу, а не его. В двух словах, он работает в очень уважаемой газете. А вообще мне этот допрос неприятен. Я, пожалуй, пойду, а вы ищите более надежных кадров. Чтобы абсолютно чистенькая биография была, у меня не такая, я в октябрятах не состояла.
– Да не кипятитесь вы. Мне самому это не очень приятно, но не все от меня зависит. А как так могло получиться, что вы не член партии?
– Это тоже имеет значение? Я же не претендую, чтобы меня избрали секретарем парторганизации. Но если бы я была, так многим мало бы не показалось, я бы справилась. А вот на мое место посадите любого секретаря, как вы думаете, он справится?
– Да, Ольга Иосифовна, мне вас точно охарактеризовали. Вы – ершистая. Все, все, считайте, вы ответили на мои вопросы. Ну что, на Ленинской останавливаемся? Тогда вперед! – Он посмотрел на часы и галантно предложил мне руку. – Цепляйтесь, а то уже скользко, нам начальник планового отдела очень нужен.
В кабинете рядом с председателем исполкома сидели несколько мужчин и две женщины. Новожилов, как и в прошлый раз, любезно придвинул мне стул.
– Товарищи, прошу любить и жаловать: Ольга Иосифовна, о которой я вам рассказывал. Надеемся, она примет правильное решение и останется с нами. Сейчас нам доложат о делах в конторе. Знакомьтесь, Ольга Иосифовна, это директор, Киселев Владимир Николаевич.
Поднялся выше среднего роста, плечистый, слегка полноватый мужчина лет сорока с лицом боксера. Он странно двумя руками подтягивал сползающие брюки, нервничал, наверное, потому что повторял через слово: «я вам скажу одно». Что это за «одно», я так понять и не могла. Кто-то на нескольких листочках расписал ему плановые и фактические показатели, но он путался в цифрах, а когда отрывался от бумажек, и вовсе не мог толком ничего объяснить. Я вспомнила Федорова на том совещании в Моссовете. Интересно, он выглядел бы там так же? Ведь я ему все тогда разжевала и подробно пункт за пунктом изложила. Но Федоров в возрасте, а этот мой будущий начальник молодой, сработаемся ли мы с ним, ведь, чувствую, и здесь придется превращаться в Мегеру, только об этом моем одесском прозвище никто не должен знать.
Все присутствующие почему-то стали посматривать на меня, переглядываясь между собой.
– Ольга Иосифовна, может, у вас какие-то вопросы? – разрядил обстановку Новожилов. – Прошу вас.
– Спасибо Владимиру Николаевичу, я примерно получила представление, но, конечно, придется на месте познакомиться со всем более детально. Тогда приму решение, и мы с вами все обсудим.
Все вроде бы шло к завершению, как вдруг зампред по торговле, потом я узнала, что его фамилия Рыжаков, попросил меня рассказать свою биографию. Если бы он только знал, как я боролась с собой, чтобы не ляпнуть: «Может, предложите мне еще обнажиться?»
– Стоит ли терять время, я сдам анкету в отдел кадров. Мне тридцать лет, закончила в Одессе институт народного хозяйства, это как в Москве Плешка. А на первом курсе училась в сельхозе. Начинала с самых низших должностей на нашем плодоовощном объединении. Вышла замуж, муж – москвич, увез меня сюда, а то продолжала бы у себя рулить плановым отделом. Уже в Москве на этой должности была в Управлении рынками. Достаточно?
Все залыбились. Новожилов предложил разойтись, нас же троих задержал. Из дальнейшего разговора я поняла, что контора вообще оголена. Нет еще замдиректора, начальника торгового отдела, начальника отдела хранения, нет и главбуха. Коршиков уверял, что кадры для Ленинской подбираются в первую очередь, и в течение месяца все вакансии обязательно заполнятся, контора будет полностью укомплектована. Дело за жильем. Общежитие забито под завязку. Пару однокомнатных квартир можно выделить, уплотнить лимитчиков.
– Владислав Дмитриевич, общежитие меня не устраивает однозначно.
Директор конторы удивленно поднял на меня глаза. Наверняка подумал: хорохорится, мол, одесситка, цену себе набивает. Я только услышала, как он шепнул Коршикову:
– А кадр-то, это же надо, где вы ее откопали? – он все подпрыгивал на стуле и никак не мог укротить сползающие из-за громадного живота штаны, все время их подтягивал.
Прощаясь, Новожилов пожал мне руку и попросил поскорее подготовить свои предложения и принять положительное решение. Обещал, в свою очередь, помочь мне с квартирой.
Уже на улице Киселев предложил сразу отметить это событие, где-нибудь посидеть. Коршиков отказался, я тоже.
– Лучше пригласите меня на вашу базу.
– Ты ж понимаешь – базу, у меня контора, а в ней три базы.
Пока ехали в машине, молодой директор, развалившись на заднем сиденье служебной «Волги», стенал, как тяжело ему работать, не на кого положиться.
– Владимир Николаевич, я не поняла, какой у вас месячный товарооборот?
– Так я же зачитал вам. Вот возьмите эти бумажки. Это наш старший экономист мне подготовила к исполкому. Шаров, умник, бывший ее начальник, смылся, хорошо, что эта еще есть, а то пиз..ц. Она как посмотрит на меня, так у меня, извините, яйца сводит. Знойная женщина. Сейчас познакомлю, Нина Ивановна.
Водитель заржал так, что я испугалась. Боже мой, думала я про себя, ну и типоша, меня первый раз видит, а не стесняется лаяться, как последний сапожник на Малой Арнаутской. Куда я лезу и зачем?
Приехали быстро, директор вышел первым, по-хозяйски осмотрелся.
– Там склады и холодильник, а это наша контора. Здесь все службы и столовая на втором этаже, мой кабинет на третьем, там же и плановый отдел.
Директор залетел первым, приказал секретарю созвать всех к нему. Я запротестовала.
– Владимир Николаевич, не надо никого созывать, я сама ознакомлюсь с делами. Мне нужен лишь последний баланс за девять месяцев и данные планового отдела, а там видно будет. Вот и все.
– Дела подождут, я есть хочу. Я вас приглашаю со мной отобедать. Угощаю.
Столовая оказалась довольно приличной, чистой, светлой, с аппетитными пищевыми запахами. Все сидящие за столами и стоящие в очереди самообслуживания уставились на нас с нескрываемым интересом. Директор твердой поступью рассек толпу, словно волнорезом, в конце зала открыл дверь в отдельную комнату, куда галантно пропустил меня. Там был буфет, покрытый чистой скатертью стол, окошко с геранью, все очень скромно. Здесь же объявилась, как позже выяснилось, заведующая столовой. Очень симпатичная женщина лет сорока, не больше, и принялась расставлять тарелки, приговаривая, что на сегодня отличная поджарка и соляночка, на закуску салатик и селедочка иваси, есть еще винегрет и чай, как вы любите. Все это она пролепетала на одном дыхании, подобострастно, как-то по-лакейски. Из буфета она извлекла вазу на ножке и быстро выложила на нее фрукты: апельсины, мандарины и яблоки. Отдельно на блюдце нарезала ломтиками лимон, включила чайник и унеслась, плотно прикрыв за собой дверь.
– Я вам скажу одно, видите, как она крутится, а почему? Вы не знаете, а я знаю. Не ограничиваю ее ни в чем. Ты ж понимаешь, почему?
Я отрицательно покачала головой.
– Хороший работник, отличный повар, что еще?
– Да не это! Ты ж понимаешь, моих процентов десять кушают, а остальные со всей Потылихи сюда тянутся. Так я ей приказал, чтобы обслуживать наших без очереди. Сырье самое лучшее получает, машину выделяю каждый день за счет конторы. Где ей так вольготно будет, как не у меня? В три часа все закрыла, бабки подсчитала и упорхала птичка. Живи не хочу!
Не прошло и нескольких минут, как опять появилась повариха с подносом и быстро выставила тарелки с закусками на стол.
– Ставлю вам сегодня двойку за обслуживание, – в голосе директора появился металл.
– Владимир Николаевич, что не так, попробуйте, все самое-самое…
– Ты ж понимаешь, еще не хватало отравой меня кормить. Салфетки где? – не снижая накала, продолжал директор, накладывая себе в тарелку селедку и винегрет. – Позорите меня перед такой красивой гостьей.
– Ой, – вскрикнула повариха и покрылась вся красными пятнами. – Они же здесь, в буфете, забыла совершенно о них, вылетело из головы, вы уж извините.
Она быстро разорвала новую упаковку, положила их на стол, а еще поставила бутылку «Боржоми».
– Знакомься, это не просто гостья, это мой новый начальник планового отдела, тебе первой говорю.
– Владимир Николаевич, так уже вся контора еще вчера знала, вы ж сами объявили.
Она, расплываясь в улыбке во весь рот, мне поклонилась: если что надо, я к вашим услугам.
Когда она вышла, директор предложил мне выпить коньяку за знакомство, а сам налил себе в стакан минералки.
– Повода еще нет, Владимир Николаевич. И прошу повременить так представлять меня. Я еще не давала согласия.
По правде, он был мне не очень симпатичен. В нем я не видела того, что мне нравится в мужчинах. Одутловатое лицо с маленькими рачьими глазками слегка навыкате, нос, скорее носик, торчащий кверху постоянно, что-то жующий или пьющий рот. О речи я вообще молчу, еле сдерживалась, когда он в очередной раз повторял: «я тебе скажу одно» или «ты ж понимаешь». Так и хотелось ответить: начинайте со второго. Он постоянно приподнимался со стула и поправлял неприлично руками брюки, вообще не отдавая себе отчет, что он делает. Сам же был настолько самовлюбленным, что корчил рожи, демонстрируя мне свое лицо в разных ракурсах. Я только потом догадалась, что за моей спиной на стене висит зеркало, и он, глядя в него, любуется своей красой.
– А вообще, одесситка, я парень ничего, правда?
– Первый парень на деревне, а в деревне одна хата, – вырвалось у меня, наверное, еще чего-нибудь бы отчебучила, но тут с первым блюдом появилась повариха.
Смеясь, Киселев провел рукой по ее спине: «Правда, я мужчина ничего?» Повариха стушевалась, покрылась вся пятнами, смущаясь, пролепетала:
– Вы самый лучший, самый красивый, мы вас все любим.
– Вот видите, народ правду всегда скажет, – быстро заглатывая огненную солянку, произнес он. – А вы что, от солянки отказываетесь?
– Я солянку не буду, спасибо.
– Ой, попробуйте, она ж с оливками, не оторветесь, – настаивала повариха.
– Не уговаривай, я съем, мадам из Одэсы, они солянку нашу, окрошку, рассольник не едят, даже щи, учти на будущее, бульон любят, мацу крошат в него.
– А что это – маца?
– Хлеб такой еврейский, на их пасху. Вкусно с икрой, рыбой, с чем угодно. В синагоге народу за ней до самой Солянки. Думаешь, в очереди одни евреи? Ты ж понимаешь. Русских там больше. От нее же не поправляешься. На год вперед закупают. Так, Ольга Иосифовна?
– Не знаю, не пробовала, у нас в доме ее не едят. Говорят, Хрущев ее любил, но ел тайно.
В ожидании второго директор стал стучать о стенку костяшками кулаков, демонстрируя свои достоинства, как тетерев на току. А потом махал ими, словно в бою на ринге.
– Я бывший боксер. Еще когда мы жили в Магадане, мальчишкой боксом увлекся.
Понятно теперь, почему у тебя пусто в башке, видно, все вынесли.
– А вы спортом занимались?
– Нет, я в основном играю.
– На чем, если не секрет?
– На нервах. Но и руки у меня крепкие.
Он так искренне рассмеялся.
– На что намекаете? Хотите бросить мне вызов, так я принимаю. Чувствую, Ольга Иосифовна, мы с вами сработаемся. Ну, все-таки мнение одесситки: я парень ничего?
– Ничего-ничего. Такого второго еще поискать надо, и вряд ли найдется.
В дверях опять нарисовалась повариха, принесла второе.
Поджаркой называлось хорошо отваренное говяжье мясо, а сверху его тушеные мелкие кусочки куриной печенки, желудка, сердца с хорошо обжаренным репчатым луком. Не домжуровское «По-суворовски», но очень вкусное блюдо, буквально таяло во рту.
– Она у вас очень хороший повар, отсюда и навал народу со стороны.
– Я вам скажу одно, – он насадил кусок мяса на вилку и поднес его ко рту, – если мы сработаемся, квартира у вас будет. Но сначала я получу. Я должен жениться, моя мадам не сегодня-завтра родит. Если не женюсь, заберут партбилет, поняла? И тогда полный привет, никуда не возьмут, вот, падла, влип.
Киселев со всего размаху стукнул по столу ребром ладони, только подпрыгнули тарелки и звякнули стаканы, а я чуть не подавилась, будь она неладная эта поджарка или отварка. Черт побери, откажешься, так он еще и меня так стукнет.
– Коршиков меня убеждал, что вы шурупите хорошо в наших делах, а Шаров где мог выставлял меня идиотом. Не в открытую, конечно, а за спиной. Гнида, благодаря мне ему квартиру дали. Вы мне поможете? Ты ж понимаешь, надо свою команду подобрать! – Он показал мне кулак, сжатый так крепко, что костяшки пальцев побелели. – Если сработаемся, не пожалеете. Идемте, я с вашими познакомлю.
– Владимир Николаевич, какими вашими?
– С плановичками. У них всем заправляет Нина Ивановна, она все знает, но никогда не поделится, слово лишнее клещами не вытащишь. Все остальные на цыпочках перед ней, всех сжирает, ее все боятся, умная. Только Шарова побаивалась, он ей хвост крутил при всех. Зараза, хотел подсидеть меня, стать директором.
Он распахнул дверь с табличкой «Плановый отдел». Большая светлая комната с двумя трехстворчатыми окнами, подоконники полностью уставлены разными цветами. Особенно в глаза бросились почти всех оттенков фиалки с бархатными перламутровыми листочками. Глаз невозможно было оторвать от этой красоты. Цветы были и на полках стен, не отдел, а прекрасная оранжерея.
– Какая прелесть, какие вы молодцы, какой у вас чистый воздух и как приятно пахнет, – невольно вырвалось у меня. – Это так пахнут цветы?
– Это так пахнем и благоухаем мы. Правда, Владимир Николаевич? Только никто этого не замечает.
– Анна Егоровна, – Киселев улыбнулся, – вас я всегда замечаю. Вас нельзя не заметить. Видите, какие кадры у нас? Только прибыли с них, как со слона молока, не дают прибыли.
– Так вы, Владимир Николаевич, работайте так, чтобы прибыль была, а мы ее честно подсчитаем, – сверкнула кошачьми глазами вторая женщина.
– Ольга Иосифовна, это Нина Ивановна, о которой я вам говорил за обедом.
Его позвали к телефону, и он исчез.
– Здравствуйте, я хочу сказать, что еще не определилась окончательно с переходом в вашу систему, все размышляю, хотя работа эта мне знакома. Восемь лет отбухала на плодоовощной базе. У себя в Одессе. Только честно, девочки: я ничье место не буду занимать? Чтобы потом в меня пальцем не тыкали.
– Нет, нет, упаси бог, – обе женщины затараторили в один голос, перебивая друг дружку. – Мне предлагали, так, Анна Егоровна? Но я не могу. Здесь надо оставаться после работы, а мне ребенка из садика нужно забирать и домой ехать. Я далеко живу. А у вас дети есть?
– Нет, я только вышла замуж в прошлом году.
– Который раз?
– Да черт попутал, первый.
– Где такие черти водятся, вы нам покажите, что сватают прямо в Москву?
«А вы, Анна Егоровна, язва», – мелькнуло в голове. Я видела, как она среагировала на взгляд Нины Ивановны: похоже, прикусила язычок.
– А как вам с Владимиром Николаевичем работается? – я решила сменить тему разговора.
– Да вроде ничего. Директор как директор, молодой еще, пытается разобраться, мы ему помогаем, как можем.
– Раз я уже здесь, раскрывайте свои секреты, что из себя представляет контора?
Я подошла к стеллажам, на которых в ряд выставлены толстые папочки по номерам и годам. Выбрала папку с годовым отчетом за прошлый год. Молча перелистывала страничку за страницей: ну и ну, объемы закладки, как у нас в Одессе на самом маленьком складе. Зато удельный вес фруктов и цитрусовых дорогостоящих высок, и прибыль соответственно должна покрывать убытки.
Одна железнодорожная ветка, база первая имеет небольшой холодильник, у второй три старых хранилища на Мосфильмовской, и третья база в семидесяти километрах от Москвы по Минскому шоссе на Кубинке, используется для хранения овощей и картофеля с сентября по май месяц. Одно название, что контора, три мелкие базы, да еще и разбросаны, особенно третья.
Через два часа ознакомления с экономическим положением конторы я пришла к выводу: страна одна, и порядки всюду одинаковые. Как под копирку. Начальству все до фонаря. Как хочешь, так и крутись.
Да, все до боли знакомо. Бесконечное сокращение административно-управленческого персонала приводит к тому, что их работу выполняют теневые учетчики – рабочие сдельщики, бесправная московская лимита. Даже после окончания техникумов и институтов они не спешат перейти на другую работу. Где еще можно будет сидеть в теплом помещении в белом халате, выписывать накладные и акты, ни за что не отвечать и получать приличную зарплату, минимум как полковник на дальнем Севере, и быть обеспеченным местным ассортиментом. Да еще когда подойдет их очередь на жилье, получить комнатку в Москве. Привлеченная ученая рабочая сила на них изо дня в день корячится.
Есть, конечно, в их профессии и минусы – они рабы, а эти комнатки и письменные столы, за которыми они сидят, – их галеры, с раннего утра и до позднего вечера, а то и ночи, без выходных. Эти девушки и женщины поголовно не имеют семьи, очень услужливы, потерять рабочее место для них это конец. В двадцать четыре часа они окажутся вне работы и вне койки общежития, посему их удел, да и то только для тех, кто посимпатичнее и поумнее, завести шашни или закрутить роман на рабочем месте, естественно, с женатым мужчиной без комплексов на той же самой галере.
В принципе то, что мне надо было узнать, я уже получила. Я поблагодарила плановиков и открыла уже дверь на выход, как обе они в один голос закричали, как брошенные дети:
– Так вы к нам придете работать? У нас хороший коллектив. Мы будем вам помогать и слушаться.
Мне было очень странно, почему все же никто из них не хочет занять освободившуюся вакансию. Директора уже и след простыл, я оделась и медленно пошла на остановку автобуса, который довез меня до Киевского вокзала. Думай, думай, Чапай! Что делать? Есть одно преимущество этой конторы: она близко от дома, с небольшим объемом работы. Другие конторы, с которыми мне предстояло еще знакомиться, далековато, и у них объемы в несколько раз больше и опять же загородные базы с хранилищами. А эта, Ленинская, это же надо такое название, между прочим, хороший беспроигрышный козырь, как в мультике: как назовешь корабль, так он и поплывет, главное, буквы не терять – «победа» не должна стать «бедой». Ленинская должна соответствовать своему названию – это надо вбить им всем в голову. Все, я уже поплыла прямо в автобусе на своем кораблике Ленинской плодоовощной конторы. Работу извилин в моей безумной головке не остановить: я даже не заметила, как доехала к Киевскому вокзалу, и, чтобы немного остудить свои воспаленные мозги, решила пешком пройтись через Бородинский мост и Арбат. Заодно и чем-нибудь поживиться по дороге, ведь шикарные заказы мне больше не светят в управлении рынками.
Вечером за ужином муж несколько раз сделал мне замечания, что я где-то витаю в облаках и чтобы я скорее кололась, какой я для него еще сюрприз готовлю. Всю ночь я мучилась: что делать? Звонить Коршикову и ехать дальше знакомиться с другими конторами или остановиться на Ленинской. С утра на карте Москвы посмотрела, как далеко находятся другие конторы, и желание ехать туда у меня отпало полностью. Система учета, как пить дать, везде одинакова. По сравнению с Одессой оперативный учет здесь сущая ерунда, налажено все благодаря четкой работе черных бухгалтеров, а сверки с поставщиками, выполнение договоров ведет сам Главк. Они же и распределяют по конторам поступающую продукцию. Отсюда значит, что надо дружбу вести с начальниками отделов в Главке. Благополучие конторы зависит от связей там – это аксиома.
Вдруг сзади подошел ко мне муж, я от неожиданности даже вздрогнула, и положил руку мне на лоб.
– Детка, ты случайно не чокнулась, мало того, что всю ночь крутилась, спать не давала, так еще и сейчас сидишь, бубнишь себе под нос. Завтракать будем? Мне в редакцию пора.
За завтраком я выложила все за и против своего перехода на другую работу. На удивление, мой муж на этот раз нормально отнесся и только отстранился от каких-либо советов и рекомендаций.
– Оля, я в этом деле ничего не понимаю, ты достаточно взрослая женщина и сама решай. Только очень тебя прошу, торговля есть торговля, и, если ты во что-нибудь ввяжешься или вляпаешься незаконное, мы с мамой этого не потерпим. Я тебя предупредил. Ты все поняла? Чтобы потом не было никаких претензий.
Целый день я просидела зареванная, прокручивая свою бестолковую жизнь, так ничего и не решив. Пусть это сделает кто-нибудь за меня, господи, подскажи. Буду ждать звонка, кто позвонит первым… Но никто до самого вечера не позвонил, я умылась и пошла в магазин за продуктами. Зато на следующий день телефон разрывался от предложений уже с самого утра. Это был выходной у свекрови, и она каждый звонок комментировала:
– Ты что себе думаешь, красотка? Одни мужчины тебе звонят. Что им всем от тебя надо? Я не понимаю.
Эти стенания мне надоели.
– А как вы думаете, что мужикам нужно от женщины?
Увидев побледневшее лицо свекрови, я поняла, что перегнула. Выкрутилась на ходу.
– Что мужчинам надо? Известное дело, чтобы женщины за них работали, а они только руководили. С этой целью и звонят, а вы что подумали?
Лицо бедной свекрови на глазах стало заливаться пунцовыми пятнами.
– Так Миша говорит, что там все воруют и очень опасно.
– Сонечка, жить тоже опасно, но люди продолжают жить. Я ничем противоправным заниматься не собираюсь, можете не волноваться, и Миша пусть напрасно не нервничает. Сейчас я жду звонка от одного мужчины, он может решить мою судьбу. – Увидев, как опять бледнеет моя свекровь, тут же добавила: – И Мишину тоже.
Свекровь моя разрыдалась. Я обняла ее:
– Вы чего? Господи, вы меня опять не так поняли. Сонечка, вашего сына, моего мужа я люблю и по собственной воле никогда с ним не расстанусь. Можете быть уверены.
Свекровь вытерла фартуком лицо, укоризненно посмотрела на меня.
– У меня теперь двое детей – ты и Миша, и разницы никакой нет, вот так-то. Иди блинчики кушать. И можешь мне «ты» говорить, а не выкать, и мама я тебе, как и твоя мама.
Уже в дверях свекровь развернулась и, одарив меня сверкающей улыбкой, предложила:
– Вечером рванем в театр Маяковского? У Мишки хоккей, поздно сегодня будет, а мы с тобой, как ты говоришь, сгоняем на блядофорд.
Вот это свекровь, я понимаю, чтобы когда-нибудь в жизни я могла такое услышать от собственной мамы, о бабке я вообще молчу. Даже с родной сестрой у меня в отношениях пожизненно, сколько себя помню, была непреодолимая дистанция в поведении, поступках и в речи особенно. Когда в моей речи дома проскакивало случайно что-то подобное, то в детстве я получала шлепок по губам, а когда стала постарше, то сестра морщилась, брезгливо на меня смотрела и, обращаясь к маме или бабушке, спрашивала:
– Откуда у нас так Коганкой или Кагатами завоняло?
До самого вечера я готовила свой доклад, как объяснительную записку, о хозяйственной деятельности по тем данным, которые выбрала в конторе. Затем по всем показателям и в целом по работе конторы обозначила вопросы первоочередные и дальнейшую деятельность конторы в виде рацпредложений или скорее напоминающие их, как бы я на месте руководства поступала по тому или другому вопросу. Я даже не заметила, как день пролетел, что свекровь успела сбегать по магазинам и приготовила на первое щи, на второе тефтели и отварила к ним гречневую кашу.
Она не мешала мне; только когда я уже убрала все со стола и посмотрела на часы, тогда поняла, что я, получается, обманула ее, в театр мы опоздали. Свекровь тихо сидела на кухне, перебирая оставшуюся гречку. Даже голову не подняла, когда я зашла. Обиделась. Я подошла сзади тихо, обняла ее, прижавшись, поцеловала в щечку и, назвав мамой, попросила прощенья.
– Мама, я так жрать хочу, такие запахи, ты прости меня, я увлеклась.
Мы с ней поужинали, она призналась, что несколько раз заходила в комнату, пыталась со мной заговорить, но я не поднимала головы.
– Что ты там все писала и бурчала?
– Сонечка, я не слышала, честное слово. Я просто разбиралась, что там творится, что к чему, стоит ли ввязываться.
Свекровь схватила меня за обе руки.
– Не ходи туда на работу, Миша боится за тебя, я теперь тоже. Устроишься где-нибудь, в Москве все устраиваются, спешить некуда. Миша, слава богу, хорошо зарабатывает, я еще работаю, у вас денег не прошу, а наоборот, все покупаю. Осмотрись, а там видно будет.
На следующий день первой отзвонилась Раечка, пользуясь случаем, что все клюхи разбежались кто куда и в кабинете никого нет, мы с ней обо всем переговорили. Она предложила мне талоны на заказы забрать себе, потому что ей они не нужны, да и ехать лишний раз в субботу в Москву ни за что на свете. Пришлось подскочить к ней, встретились у цирка, она, как всегда, спешила, только попросила из заказа конфет, печенье и курицу. В понедельник с утра раздался долгожданный звонок: Новожилов Владислав Дмитриевич. Он быстро и сумбурно пытался выразить свое негодование по поводу моего длительного молчания, потом разразился тирадой, что мы не в бирюльки играем.
– Соглашаетесь на работу – милости просим, а на нет и суда нет.
– Владислав Дмитриевич, я время напрасно не теряла, насколько смогла, изучила материально-техническое и экономическое положение базы, извините, конторы. Сама хотела вам предложить встретиться, но были выходные.
– А в нашей работе, да будет вам известно, выходных не бывает. Люди кушать хотят каждый день, и наша задача, священная обязанность их обеспечить.
– Владислав Дмитриевич, я в курсе, мне не нужно об этом говорить, тем более агитировать. Я готовилась к нашей встрече. Когда вы можете меня принять, да так, чтобы нам с вами никто не мешал?
На другом конце провода я почувствовала замешательство. Я сама поняла, что не совсем правильно сформулировала мотив встречи. И добавила:
– Я подготовила материал по Ленинской конторе со своими предложениями и думаю с вами это обсудить. Народ, как в прошлый раз, собирать ни к чему, не дадут вам вникнуть, будут отвлекать. Надеюсь, вы меня поняли правильно.
Через пару минут молчания, которое мне показалось вечностью, встреча была назначена на следующий день, за час до начала рабочего дня.
Мой муж даже тарахтеть на машинке перестал.
– Детка, кому это ты в таком тоне свидание назначила?
– Кому? Мужчине. Ты бы его видел, красавец! Жаль пидстаркуватый, но очень симпатичный.
– Опять с Воронцовым производственный роман? – он ехидно улыбнулся.
– Мишутка, бери выше, рыночная стадия моего московского развития позади. Меня пригласил председатель исполкома Владислав Дмитриевич Новожилов для личного собеседования.
– Да ты что? Что ты задумала? Запомни, я тебя предупредил, повторяться не буду.
– Миша, с рынками я фраернулась, не знала этой системы и то справилась, а овощная торговля – это мое. Я знаю ее, как свои пять пальцев, буду очень внимательная, обещаю тебе. Я же сама себе не враг, как ты думаешь? Завтра после встречи с этим человеком я приму решение. Миша, я понимаю, что у нас площадь больше чем восемь квадратных метров на одного человека и получить отдельную квартиру нам не светит до конца жизни. Нас никто официально не поставит на учет. Если будет хоть один процент надежды, я соглашусь там работать. Я без твоего согласия не приму никакого решения.
– Оля, детка, прости, но я не понимаю тебя. Ты же сама радовалась, что отделалась от этой своей вонючей плодоовощной конторы в Одессе. Это, между прочим, положительно сказалось на тебе, если бы не эти рынки. Так нет же, упрямо поперлась туда же. Теперь опять суешь голову в петлю. Зачем? На фиг далась тебе эта торговля? Да еще и эта овощная. Отдохни, погуляй, куда-нибудь съездим.
– Миша, это моя профессия. И она ничем не отличается от миллиона других, я просто ее знаю. К тому же теперь я выставлю свои условия.
– Ты что, действительно веришь в эти сказки? Оленька, какие условия? Кому ты их выставляешь? Я тебя прошу, умоляю, никаких плодоовощных и вообще никакой торговли.
– Мишутка, поздно, я уже поехала в этом поезде. Пожелай мне лучше удачи. Меня завтра с утра ждет Новожилов, и там все решится. Понимаешь?
– Нет! Ты хоть и моя жена, но я тебя, наверное, никогда не пойму.
Значит, поддержки от мужа и свекрови я никогда не получу. Да мне и не привыкать. Дома в Одессе было ведь то же самое. Я девочка привычная, всем нравится, когда ты всех обеспечиваешь, имеешь деньги и никого не напрягаешь своими проблемами. Такова селяви.
Разговор с Новожиловым был жестким, не скрывая, я выложила все, что думаю о базах-конторе, о перспективах, что можно попробовать сделать, чтобы вытащить контору хотя бы в серединку на место десятое-одиннадцатое. Спела ему песенку, как хорошо в серединке, в золотой кабинке и глупо лезть выше. Если его устраивают мои планы, то теперь дело за вашим предложением мне в качестве компенсации. Квартира в городе Зеленограде меня не устраивает.
Улыбка медленно растеклась по его лицу.
– Уже знаком с вашей историей. Я, конечно, не могу гарантировать вам на все сто процентов, но если у вас получится то, что вы здесь мне понарассказывали, то я обещаю вам жилплощадь, но не раньше, чем через три года. И то при условии, что меня самого не снимут с работы за эти три года из-за Ленинской плодоовощной конторы.
Мы стояли друг против друга, приятное интересное лицо его сразу как-то осунулось и постарело. Подобие наигранной улыбки мелькнуло одно мгновение и тут же погасло на его уставшем лице. Руку мне пожал, пожелал удачи.
– Да, вот еще что, прошу вас, информируйте меня о делах в конторе по этим телефонам, там и домашний, – он протянул мне листок из своего еженедельника, значит, заготовил заранее. – Звоните в любое время, если кто-то будет шалить в конторе. Пожалуйста, только мне.
Я почувствовала, как вся кровь прилила к моему лицу.
– Сексотничать я не буду, на это не рассчитывайте.
– Я и не требую этого, Ольга Иосифовна, только ради общего дела и благополучия, возьмите, это может вам тоже пригодиться. Времена такие, вам не надо, я надеюсь, объяснять. Я и сам время от времени буду с вами консультироваться. Не откажете?
Ну вот, у меня есть замена Воронцову, только больше я никогда никакому мужчине не доверюсь. Только по работе, не более того.
Выйдя из исполкома, я вспоминала его лично ко мне обращенный оценивающий взгляд, его реакцию по ряду профессиональных вопросов. Улыбаясь, я сначала пошла в противоположную сторону, а когда сообразила, все равно решила дальше пройтись. Потом автоматом села в подошедший троллейбус, доехала до Новодевичьего монастыря, обошла его, увидела, как несколько человек перешли через дорогу, поднялись на железнодорожную насыпь и пошли по мосту через Москву-реку. Муж говорил мне, что там есть пешеходная дорожка вдоль рельсов, можно по ней спуститься с той стороны реки и оказаться рядом с Потылихой. Он часто по этому мосту ходил, когда одно время они жили с мамой на Мосфильмовской улице. Так удобно было добираться на футбол или другие спортивные события в Лужниках. Он рассказывал мне, как с одеялом и горячительным напитком, закрашенным под чай, и с кучей бутербродов на закуску два дня на жутком морозе смотрел коньки, кажется, чемпионат мира был и выиграл наш парень.
– Детка, это было такое замечательное время! – И лицо его светилось счастьем от воспоминаний. Еще этот мост – излюбленное место для съемок драматических и опасных сцен в кино. Жуть берет, когда видишь эти кадры. Я, конечно, почесала по лесенке вверх на мост. Она была довольно скользкой, нечищеной. Навстречу двигался грузовой состав. Он был таким здоровенным и громыхающим и проносился с такой бешеной скоростью, что я чуть дуба на этом мосту не дала. Мне казалось, что лязгают железяками не только пролетающие мимо вагоны, но и сам мост. Мне чудилось, что вот-вот сейчас меня кто-то схватит сзади. Я крутилась, как волчок, с ужасом смотря то на далеко внизу замерзшую широченную реку, то на проносящиеся на расстоянии вытянутой руки цистерны, вагоны. Мост дрожал, и я дрожала всеми своими зубами, костями и даже кишками внутри. Я припустила обратно что есть мочи, мне казалось, за мной гонятся, и только опять у стен Новодевичьего монастыря восстановилось дыхание. Да, мостик еще тот. Недаром его избрали излюбленным местом для подведения счетов с жизнью бандиты и самоубийцы.
Но выглянувшее солнышко, искрящийся снег, парк, замерзший пруд и с горки скатывающиеся дети на санках и листах картона, весь этот восхитительный вид меня успокоил. Как много счастливых молодых красивых женщин с малышами на саночках и в колясках. Муж, знакомя накануне меня с этим районом Москвы, говорил, что здесь проживает много военных из Академии Фрунзе, здесь их общежития. Очень красиво, особенно сам монастырь – такой величественный на фоне бледно-голубого неба. Какая идиллия, прямо живая картина.
Зайдя внутрь, прочла, что Новодевичий монастырь был основан Василием Третьим в 1524 году в честь Смоленской иконы Божьей матери в благодарность за взятие Смоленска в 1514 году. Даже не верится, что в этом монастыре была заключена царевна Софья, родная сестра Петра Первого. И смотрела из этих узких окошек на повешенных ее братом стрельцов. Страшнее всего, наверное, были стаи ворон, клюющие трупы. Как царевне Софье, да и другим заточенным в монастырях женщинам, было тяжко, они ведь были заживо погребены за этими стенами. Вокруг монастыря были непроходимые болота, потом топкая река и вдали маленькая деревенька Потылиха, расположенная на обрывистом берегу речушки Сетуньки, впадающей в Москву-реку.
Теперь другие времена, народ свободен от дурацких предрассудков. Вокруг настроили красивые новые дома, в которых живут люди, а монастырь продолжает служить. На месте высушенных болот построены гигантские спортивные сооружения. А сама Москва-река оделась в дорогой гранит и теперь величественно катит свои воды вокруг одного из самых красивых районов города.
Я медленно шла, сама с собою рассуждая. Теперь я, коренная одесситка, волей непредсказуемой судьбы, забросившей меня в заснеженную Москву, буду работать в этом районе. Странно, сама контора территориально находится в Киевском районе одной базой, вторая база в Гагаринском районе, а третья вообще далеко за городом. И все это относится к Ленинскому. В Москве, как и у людей в личной жизни, все перепутано, все наворочено, без пол-литра, как говорится, не разберешься.
Удивительно, но коллектив Ленинской конторы принял меня как самого долгожданного работника. Все со мной здоровались, кланялись и радостно улыбались. Кто из них держал камень за пазухой или дулю в кармане, мне не было известно. Съездила я на Центральный рынок за своей трудовой книжкой. Не заходя в плановый отдел, прямо направилась в кадры. Воронцов не ожидал моего появления и, похоже, поначалу растерялся, но сразу взял себя в руки. Не глядя на меня, сдержанно поздоровался, потом достал из сейфа документы. Молча показал пальцем, где мне надо расписаться в получении, и протянул книжку. Я, чтобы протянуть время, ознакомилась с содержанием и подняла на него глаза. Хотелось поговорить, но он отошел к окну и, глядя в него, безучастно произнес:
– Желаю удачи. До свидания.
Я сидела, держа в руках свою трудовую книжку, не в силах подняться, и смотрела на его спину. Почему он так холодно со мной? Ведь он, я чувствовала, симпатизировал мне как женщине. Обиделся, что ушла? Я ведь не бросила Управление на полпути, довела начатое дело до конца. А может, в Москве иначе: пока ты нужна, к тебе с симпатией относятся, а как только от тебя нечего взять, так и в упор не видят. Мне не хотелось так думать о Воронцове. Он старался сделать мне приятное, ничего не могу сказать, и квартиру выбил, и даже персонально лимит, чтобы меня приняли в кандидаты партии. Да если бы я хотела, давно эта красная книжица дома в Одессе пылилась бы вместе с другими документами. Сколько на меня одесский кадровик наседал, и так, и сяк, но все напрасно. Так что, уважаемый товарищ Воронцов, за все спасибо – но это не мое. Прощайте! А квартиру Раечка давно заслужила, сколько можно бедной женщине мотаться из своей глухомани.
У меня сегодня лирическое настроение. Дома полный лад. Свекровь в полной уверенности, что ни в какие темные дела я не впутаюсь, вчера целый вечер в который раз успокаивала ее. Миша смирился со своей участью мужа овощной барышни. Это, посчитал он, в конце концов, лучше, чем «рыночная ты моя».
Я доезжаю до Киевского вокзала, иду к остановке автобуса и напеваю свою любимую песню: «Любовь никогда не бывает без грусти, но это прекрасней, чем грусть без любви». 91-й, взбираясь в горку, довозит прямо до ворот Ленинской конторы. Что ждет меня за ними? Я знаю – что. Надо впрягаться в телегу новых забот и тянуть ее. Лямки давят на плечи, телега будет противно скрипеть, зимой буксовать и скользить, пытаясь потащить весь этот воз назад. Не дам. Я это прошла уже у себя в Одессе. И помощницы, чувствую, у меня надежные, толковые женщины, что Нина Ивановна, что Анна Егоровна, обе понравились мне при нашей первой встрече. Чтобы не было никаких обид, я уже сама предложила Нине Ивановне стать начальницей. Она наотрез отказалась.
Сюда бы еще мою Лилю или Раю – сдвинули бы быстрее весь этот тяжелый груз проблем, от которых, как говорил Владислав Дмитриевич, у него пухнет голова, и он не знает, сколько усидит еще в своем кресле. Гришин, главная партийная столичная гроза всех и вся, в любой момент, не считаясь ни с чем, может выдуть Новожилова из него. По дороге на работу он любит внезапно нагрянуть в овощной магазин на улице Герцена, лично проверить, какой ассортимент выброшен на прилавок, у рабочего класса не должно быть недостатка в овощах и фруктах. Еще бы сказал, на какие шиши покупать; с картошкой там, луком, яблоками ладно, на огурцы с помидорами, хотя они и недешевы, не то что у нас в Одессе, тоже можно наскрести, а вот на экзотику, на гранаты, бананы с цитрусовыми цены-то кусаются. Это приезжие из Подмосковья и ближних областей с ними не считаются, метут все подряд.
С вокзалов толпами в магазины они разбегаются, большей частью в те, что в центре; в нашем Ленинском районе тоже постоянно толкутся, и не выпрешь же их из очереди. Москва, конечно, не резиновая, но что прикажете делать? Кушать все хотят, дети дома ждут-не дождутся мандаринов, особенно перед Новым годом. Из Москвы прут не только колбасные электрички, хватает и других. Представляю, сколько радости в переполненных вагонах от рассказов, кто чего где достал.
Место в конце соцсоревновательного списка не украшает, конечно, контору. Она ведь какой район кормит – в Москве один из самых важных, к тому же носящий имя великого вождя мирового пролетариата. Еще и Олимпиада скоро грядет, а Лужники ведь у нас, и Олимпийскую деревню нас обязали обеспечивать. С материальщиками, заведующими секциями, товароведами на складах и хранилищах я, не сомневаюсь, сработаюсь, все их увертки и профессиональные хитрости с плачем Ярославны по каждому пустяку знаю наизусть, это одинаково что в Одессе, что в Москве. И с начальством и в конторе, и в райкоме-исполкоме, и в Главке точно найду общий язык, лишь бы не мешали и не дергали своими глупыми указаниями. Проверки? Да пусть хоть каждый день, я их не боюсь.
Мне хватило пары-тройки месяцев, чтобы разобраться, кто есть кто. Ходоки из среднего районного начальства практически без выходных навещали нашего директора якобы для контроля, а на самом деле подзарядиться на халяву хорошим коньячком или винтовой водочкой и вкусно закусить. Киселев вынужден был терпеть эти посиделки, хотя сам не пил. Поначалу он стеснялся, а потом и меня стал приглашать к застолью. Я, если была свободная минута, не отказывалась, заглядывала за кулисы его кабинета, но только с одной целью: обрушить поток цифр и разной информации, в которых они мало разбирались, и тут же удалиться. Может, иногда чаю выпить, чтобы не подумали, что одесситка совсем от рук отбилась, выкаблучивается, не уважает начальство.
Да и наличие у меня мужа журналиста их явно останавливало. Со мной они не допускали никаких лишних ни словесных, ни прочих телодвижений, которые вытворяли, отправляясь подвыпившими проверять дела на местах, то бишь на складах. Наш директор ничего такого себе никогда не позволял, но их остановить не решался. Ждал их возвращения у себя в кабинете, пил «Боржоми», стучал ребрами ладоней по столу или кулаками в стенку, а потом отвозил уставшее начальство, выполнившее свой долг, по домам.
На второй год моей работы в конторе, когда мы стали понемногу выправляться, увеличили количество и ассортимент поступающей к нам по договорам продукции, и люди сразу это почувствовали, перестали жаловаться на ее отсутствие в овощных магазинах района, со мной приключился казус. Я как раз готовила месячный отчет, когда позвонили с проходной и сообщили, что нагрянула какая-то комиссия.
– Что вы мне звоните, сообщите директору, пусть он встречает.
– Так нет еще директора, не приехал, и никого из замов нет.
Я быстро накинула на себя свою дубленку и выскочила на улицу. Несколько человек обступили невысокого роста и плотного телосложения мужчину, который, несмотря на мороз, был в кепке с отворотами, прикрывавшими уши. Он что-то там говорил, показывая на пакгауз. Завидев меня, еще когда я только прикрыла за собой дверь, он энергично замахал руками.
– Посмотрите на эту королеву. В дубленку какую шикарную вынарядилась, наверное, канадская, а кругом мусор, грязь. Не боитесь запачкаться?
– А мне что, голой надо было перед вами появиться? – огрызнулась я, совершенно не задумываясь, кто передо мной. – На вас тоже нехилая одежонка, не хуже моей.
Все замерли, ожидая реакции на мою дерзость.
– Вы кто будете? Где Киселев? – раздраженно спросил человек в кепке. Круглое лицо его схватил мороз, оно было даже не красным, а алым, а может, это от злости оно так покраснело.
– Директор с утра должен был заехать в Главк, решить вопрос с дополнительной поставкой цитрусовых. Я – начальник планового отдела. А вы, собственно, кто? – наш диалог продолжался все на тех же повышенных тонах.
Мой вопрос повис в воздухе без ответа. Я почувствовала, его страшно задевает, бьет по самолюбию, что я не знаю, кто он.
– А у начальника планового отдела есть имя? И как давно вы отделом руководите? – прервал он молчание.
– Второй год. Зовут меня Ольга Иосифовна.
– Мы из Агропрома, слышали про такую организацию? Так вот, пожалуйста, объясните нам, уважаемая Ольга Иосифовна, откуда у вас столько мусора скопилось, целая гора. Представляем, что тогда творится у вас на складах, вы так и свою продукцию храните?
Я посмотрела на часы, было уже около восьми утра, а Киселевым и не пахло. Как назло, и замы еще не объявились. Так что мне одной отдуваться, не звать же, в самом деле, на помощь главбуха, а больше, собственно, и некого. А она-то чем выручит, еще ляпнет какую-нибудь глупость, оторвавшись от своих простыней с цифирями. И еще подмерзать сильно начала, выскочила же в одних туфельках. В общем, выпустила я свои острые коготки, не хуже, чем кошка, отбивающаяся от собак.
– А ваши жены овощи в холодильник прячут, прямо как из магазина притащут, или все-таки сначала отмоют, очистят от грязи? – я поняла, что эти агропромовцы разбираются в нашем деле, как я в космических полетах. – Это не мусор, это отходы. Вчера вечером картофель с нашей третьей базы на Кубинке завезли, мы срочно людей бросили на его переборку и тут же в хранилища отправили, чтобы не промерз. А вот это все сегодня же уберут, машины подгонят после обеда, максимум к концу рабочего дня будет чисто.
Того, что в кепке, как я поняла, главного среди них, всего передернуло, мой ответ, судя по кислому выражению лица, или не удовлетворил его, или он почувствовал, что попал впросак из-за своей некомпетентности.
– Прошу вас подождать несколько минут, я сейчас вернусь.
Под предлогом, что мне нужно переодеть обувь, я забежала к себе в отдел и попросила Нину Ивановну срочно найти заведующих секциями, предупредить, что к ним сейчас заглянет комиссия из Агропрома, пусть будут на стреме, но специально ничего не делают. Никакого аврала, я знала, что и так все там в идеальном состоянии. И еще на всякий случай надо предупредить заведующую столовой, вдруг гости проголодаются и захотят перекусить.
– Так может, все-таки, Ольга Иосифовна, вы удосужитесь нам показать, как у вас дела с хранением продукции, или это тайна за семью печатями?
– Если тайна, то только за одним ключом, которым открывается дверь в секции. Я за этим и вернулась, чтобы с вами пройти. Что конкретно вы хотели бы увидеть?
– Да все подряд.
Я еще не сказала, что в те дни крепко была наперчена злостью. Столько перца даже в фаршированную рыбу не добавляют, когда ее готовят. У нас в Одессе зафаршировать рыбу – целый ритуал, далеко не во всех еврейских семьях это умеют. Сначала ранним утром несешься на Привоз, обходишь все ряды и только и слышишь: дамочка, что вы морочите мне голову, этот короб давно уже должен быть в вашем прелестном животике, его специально для вас выловили, хотели в Москву на выставку отправить, но эти засранцы-летчики отказались везти, а поездом сутки, не выживет.
Наконец выбрали, и теперь несешься на всех парах домой. Она, сволочь, трепыхается в сетке, требует свободы, как человек, он ведь тоже не может сидеть в клетке, вот-вот вырвется и загуляет по троллейбусу или трамваю. Но это все цветочки, ягодки впереди. Первым делом разделываешь ее, выкидываешь всю требуху, потом надо аккуратно отделить шкурку, чтобы, не дай бог, не попортить. Шкурку откладываешь в сторону и начинаешь готовить фарш, пропуская мясо с вымоченными клубочками батона через мясорубку. Теперь нужно всю эту массу, приправленную специями, так же аккуратно уложить в шкурку, завернуть, зашить, чтобы рыба выглядела так, как будто она только что с Привоза. Все, пора в духовку. Конечно, если не хочется возиться, можно просто запечь короб со сметаной, тоже очень вкусно, но все-таки это совсем другое блюдо.
Несколько лет спустя, когда мы с мужем оказались в Нью-Йорке, Мишин американский партнер по работе Алекс Вальдес пригласил нас в лучший, как он сказал, ресторан с еврейской кухней на Манхэттене. «Туда непросто попасть, он всегда переполнен, мне с трудом удалось заказать для вас столик», – набивал он себе цену. Как же в красках был обставлен предстоящий визит, уже за неделю нам внушали, что такой фаршированной рыбы, как здесь, мы никогда в жизни не ели. Мы долго ждали, когда при нас ее приготовят. Наконец принесли что-то вроде тефтелей, официант разложил их по тарелкам, по три штуки каждому. Мы, изрядно проголодавшиеся, слопали их в одну секунду, даже не разобрав, что они рыбные, и стали ждать обещанное. Долго бы еще сидели, если бы Миша не поинтересовался, где же фаршированная рыба.
– Так вы ее уже скушали, – с удивлением посмотрел на нас своими выпученными глазами мистер Вальдес. – Хотите еще?
Мы замахали руками: спасибо, все ясно, эх, мою бабулю бы сюда. Через некоторое время он навестил нас в Москве; в рыбном магазине на Петровских линиях мы с Мишей, отстояв длиннющую очередь, накупили порционного зеркального карпа. Я напрягла всю свою память, чтобы извлечь из нее бабушкин рецепт, и уж ради заокеанского гостя расстаралась. Алекс не мог оторваться, только так, с блаженством и наслаждением, уплетал за обе щеки мое творчество с красным хреном, который свекровь сама натирала, добавляя немного уксуса и свекольного сока.
Ну как, мистер Вальдес, почувствовали разницу?
Обычно Миша парковал машину возле подъезда или напротив, в проеме у наглухо закрытых ворот Дома Пашкова. Черт меня дернул заставить его в тот вечер загнать «жигуленок» во двор. Несколько дней подряд не прекращался снегопад, и я испугалась, как бы уборочные машины, разбрасывающие одновременно песок с камнями, не повредили кузов. Рано утром я умчалась на работу, и вдруг звонок, всего два слова без обычных мужниных непечатных «изысков»: спасибо, дорогуша – и брошенная трубка. Я тут же перезвонила:
– Что-то случилось? Что? С мамой? В Одессе?
– Случилось. Лобовое стекло еб…ли. Пи…ц рулю. Говорил, не надо загонять, нет, настояла. Расхлебывайся теперь, как ехать в такой снегопад?
По Москве было тогда чуть ли не повальное воровство этих стекол; умельцы их научились за секунды присосками аккуратно вынимать, чтобы не повредить, и потом на рынке сплавляли по сотне, если не дороже, в магазинах же не достать – страшный дефицит. Я никак не думала, что доберутся и до нашего переулка, Кремль рядом, со всех сторон же охрана. Милиция явно не справлялась с поиском воров, отделывалась выдачей справок, по которой обязаны вставить новое. Морока страшная, пока придут из отделения зафиксировать кражу, пока составят акт, оформят документы, неделя как минимум пролетит, а то и полторы. Теперь надо ехать в автоцентр и еще не факт, что сразу возьмутся делать, очередь же из таких бедолаг, как мой муж, который бесится, что машину раскурочат. Что толку от наклеенных нескольких слоев пленки вместо стекла, которую я притащила с работы. Сорвут – и привет. Опять же, как на свадьбе, не обошлось без помощи Юры Серова.
Это надо было видеть, как мы добирались с Мишей и его коллегой по редакции Левой Нечаюком до автоцентра на Варшавке. Оделись словно папанинцы на Северном полюсе или участники экспедиций в Антарктиде. Еще и в одеяла укутались. Все равно не спасало. Ветер скаженный в лицо, снега забилось полсалона. Ехали медленно. Мучения закончились, когда наконец через час езды закатили машину в теплый бокс. Ну а дальше спас тот самый звонок Серова.
– Часа через три-четыре будет готово, пока сходите пообедайте, кофейку в кафе попейте. А если неохота, можете приехать за машиной завтра, – сказал нам мастер-приемщик.
– Нет уж, мы подождем.
Домой с новым лобовым стеклом мы вернулись уже в темень, часам к десяти. Свекровь вся извелась, ожидая нас. На радостях втроем распили литровую бутылку виски «Teacher», которую мы с Мишей купили у «Кешки» – это гастроном на Суворовском бульваре так в народе называли, поскольку он был на первом этаже дома, где жил великий артист Иннокентий Смоктуновский, как раз наискосок от Дома журналиста. Мы тогда еще два «флакона»
отхватили по полтора литра, на третий сразу денег не хватило, так муж быстро сгонял домой, благо рядом, и привез. Запаслись на Мишин день рождения.
Но может, одну придется откупорить сегодня после посещения комиссии. Тоже на радостях, что все для нас закончилось успешно. Я надеюсь, что сейчас после осмотра секций у нее поменяется мнение, главное, чтобы оно поменялось у этого товарища, вокруг которого все пляшут.
К первой секции приближались в полной тишине. Я шла сзади, будто меня ничто не касается и я ни во что не вмешиваюсь. На звонок в дверь выскочила заведующая, я обратила внимание, она даже успела навести глаза и подрумянить щечки. Комиссия хотела сразу приступить к инспекции, однако не тут-то было.
– Пожалуйста, наденьте халаты и вот эти шлепанцы на обувь, – по-хозяйски, но настойчиво распорядилась заведующая. – Что вас интересует, задавайте вопросы, я отвечу.
– У нас не будет вопросов, – первый раз на лице членов комиссии появились признаки улыбки. – Мы и так видим, у вас полный порядок. Когда только успели прибраться, мы ведь никому не сообщали о нашем прибытии.
– А нам до лампочки, сегодня вы пришли или через месяц, квартал объявитесь, то же самое увидите, – не стушевалась заведующая. – Ведь так, Ольга Иосифовна, вы же у нас часто бываете?
Телефонная трель прервала разговор.
– Хорошо, Владимир Николаевич, сейчас передам, – заведующая прикрыла рукой трубку: – Это директор, он сейчас идет сюда, хочет вместе с вами пройтись по секциям.
– Скажите, что не надо. Пожалуй, мы дальше не пойдем, верим вам на слово, что у вас везде порядок. Молодцы! Не стоит терять время. Ведите, Ольга Иосифовна, нас к директору, обсудим дела конторы. Послушаем, что от нас требуется, какая помощь, – главный в комиссии явно смягчился и не выглядел уже таким начальственным.
Пока шли, он расспросил меня, давно ли я в этой отрасли, кем и где раньше работала. Как только услышал, что я из Одессы, воскликнул:
– Так вы та самая одесситка, о которой молва ходит, что вы все рынки в Москве на уши поставили своими идеями. То-то я чувствую, что вы не совсем по-московски говорите. Может, и нам что-нибудь подкинете? Думаю, мы с вами подружимся, и уж извините, что я на вас напал с этим мусором.
Киселев первым делом предложил пообедать. Стол уже накрыт, ничего специального, то же самое, чем мы кормим всех.
– Спасибо, но сразу уговор: без всяких задабриваний, меню с ценами на стол. Каждый расплатится за себя. Вас, Владимир Николаевич, можно поздравить, боевую помощницу себе подобрали. С ней не соскучишься, спуску никому не даст. Смотрите, заберем ее к себе, у нас нужда в таких специалистах.
– Это Владислав Дмитриевич ее нашел, с Новожиловым будете иметь дело, он ее никуда не отпустит, у них плутоническая любовь.
Через несколько месяцев в Моссовете заслушали все овощные конторы о работе за прошедшие полгода. Неделю я корпела над докладом Киселева, как когда-то над докладом Федорова. Не счесть, сколько мы репетировали, особенно начало, я заставила его зазубрить основные цифры завоза и реализации продукции в районе. Была абсолютно уверена, что Киселев все запомнил и, отбарабанив вступление, остальное произнесет сам, потому так и заключила: «А остальное, Владимир Николаевич, своими словами».
Он все это автоматом и прочитал, вызвав дружный хохот в зале. Совещание вел тот самый знакомый мне агропромовец. Он тоже не смог сдержать смех.
– Знаю, кто это написал. Большой ей привет от меня. А вы, действительно, давайте остальное своими словами.
– Ну, Мегера, растерзать тебя мало, – на следующий день Киселев был вне себя, когда утром заскочил к нам в отдел и стал топать ногами. – Ты ж понимаешь, все меня подначивали, просили к следующему совещанию одолжить помощницу, а я им одно: пошли на хер, ищите сами себе такую. Ну, даешь, Мегера.
Он как забежал с шумом, так и удалился, громко хлопнув дверью. Нина Ивановна и Анна Егоровна недоуменно посмотрели на меня, я ничего не стала объяснять, пусть останется нашей маленькой тайной.
В обед заглянула секретарь директора.
– Ольга Иосифовна, вас срочно Владимир Николаевич вызывает. Зачем? Он не сказал.
«Наверное, не всю желчь из себя вытряс», – подумала я. И не угадала. Что-то на него нашло. Киселев был, как никогда, обходителен и весел.
– Хотите анекдот, ваш, одесский, вчера мне рассказали. «Изя, я слышал, у тебя теща скоропостижно скончалась. А что у нее было? – Ой, всякое говно. Старый диван и комод. Даже телевизора не было».
Все-таки, если внимательней присмотреться, наш директор видный мужчина, и костюмчик на нем ладно сидит.
– Собирайтесь быстро, и никаких возражений. Едем отмечать, контору похвалили. Владислав Дмитриевич тоже подъедет, я ему позвонил, хотел порадовать, а он уже сам все знает, еще вчера ему сообщили. Мегера же ты, Ольга. Но баба симпатичная, по секрету, два зампреда на тебя глаз положили, еще подерутся, будешь виновата. Мишка твой не приревнует?
– Он не из ревнивых, – мы пожали друг другу руки в знак примирения.
Как просочилось мое одесское прозвище через полторы тысячи километров до Москвы… Я тоже расскажу одесский анекдот, пусть он и с бородой: «Коля, я беременна от тебя. – Очнись, Маша, что такое ты мелешь, мы же никогда с тобой в постели вместе не валялись? – Я сама ума не приложу».
Вот и я ума не приложу.