Еще немного об Одессе

Погожий октябрьский денек. С Каменного моста, откуда началось мое знакомство с Москвой, когда я после замужества переехала в Златоглавую, наслаждаюсь чудесной панорамой с видом на Кремль. Припекает солнце, легкий ветерок с реки скользит по волосам. Тепло, можно распахнуть пальто, а то и вовсе снять его, что редко здесь для этой поры, больше прохладной и дождливой. И вдруг меня осеняет: как с Кремлевской набережной мы перебираемся на Софийскую, так теперь с «Я» мост переброшен на «ТЫ». Волейбольный мяч (моя любимая игра) на моей стороне площадки. Твори, подруга, выдумывай, пробуй, тебя же давно вновь тянет на книжные страницы. Муж настойчив: милая женушка, хватит Одессы, меняй тему. Целую трилогию настрочила. Катаев, Олеша, Бабель, Ильф и Петров, Багрицкий, даже Михаил Михайлович Жванецкий столько не написали.

Положим, написали. Они по-своему, я – по-своему. Как умею, как чувствую время, ощущаю и вижу мир. На их лавры не претендую.

«Я ваши книги не читала, я в них жила, – пишет мне совершенно незнакомая женщина. – Жила, как в тех одесских коммуналках, что домом – для всех ее героев, а сами герои вообще ожили до почти физического присутствия. Чем дальше читала, тем яснее понимала, что главный герой, собственно, и есть сама Одесса… Многоликая: выживающая в революцию, голодная, надрывающаяся от неподъемного труда, шальная в веселье, партизанящая в катакомбах в войну, бандитская, еврейская, дворянская, расстрелянная, вороватая, любящая и ненавидящая, барахольная и при погонах… Вся она в этих книгах, как могучий ее платан, где судьбы – ветви дерева, каждая отдельно и каждая переплетена со всеми, и все – от одного ствола».

Ну, как, скажите на милость, после таких душевных слов оторваться от родных корней, от своей любимой Одессы? Потерпите: другие события, далекие от ласкового всплеска черноморских волн, дождутся своей очереди. Я обещаю.

В Одессе, где я родилась и жила до замужества, при всей горючей смеси населявших ее десятков национальностей, мало кто говорил на украинском, зато на русском – все. Пусть даже на знаменитом Привозе он был своеобразный, разбавленный сочными местными шутками-прибаутками напополам с анекдотами, что придавало особый шарм. «Я себе знаю, а вы себе думайте». «Не надо мне делать нервы, их есть кому портить». «Вы шо, спешите скорее, чем я».

Случайно ли это? Нет, конечно. Как из песни слова не выкинешь, так и историю не перепишешь, если только не подстраивать ее под чью-то прихоть, а сохранять объективность. Тогда каждый может узнать или освежить в памяти неоспоримые факты: земля-то эта корнями уходит в российскую. Как и Крым, другие области, например, Измаил, чьи мощные крепостные бастионы не устояли под натиском доблестных русских парней. И название у этого края было – Новороссия. Своими высочайшими указами – быть тому на юге России! – так повелела русская императрица Екатерина Вторая.

Но кто должен был исполнить сию государеву волю? Такой человек был. Свой, коренной национальности, который во всем этом принимал самое активное участие и роль которого или искусственно принижена, или упрятана за спины более, как кому-то видится, достойных. Вокруг его имени и по сей день разгораются жаркие споры, иные и сейчас считают это имя нарицательным, свидетельством обмана и пыли в глазах, застилающих истину. Когда граф Безбородко представил Екатерине Второй перечень деяний на Юге России за девятнадцать лет ее правления, в нем значилось: устроено губерний по новому образцу 29, побед одержано 78, замечательных указов издано 88, указов для облегчения народа 123. 144 вновь построенных города, благодаря чему население в крае за 35 лет увеличилось с 19 миллионов до 36.

За кем числилась упомянутая в рапорте большая часть этих деяний во благо России, уж треть новых городов и поселков на Юге империи точно, властная царица прекрасно знала. Знайте и вы. В храме в центре Херсона я склонилась со скромным букетом цветов над его могилой. Попробую не ошибиться и перечислить его титулы и звания: президент Военной коллегии, генерал-фельдмаршал, новороссийский генерал-губернатор, гетман екатеринославских и черноморских казаков.

А если коротко – светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический. Язык не поворачивается назвать Херсон, которому было суждено стать колыбелью и первой базой Черноморского флота (Потемкин сам и командовал им), экономическим и политическим центром Новороссии, потемкинской деревней. И уж тем более Севастополь – город русской военно-морской славы, или Керчь, превратившуюся при фаворите Екатерины Второй в важный торговый порт.

И ведь моя малая родина Одесса своим величием, колоритом и тем местом, которое она занимает в истории, тоже обязана этим достойным личностям, украшающим богатую биографию России. Так, может, мы, наконец, перестанем разбрасываться направо-налево, так, мимоходом, не задумываясь, этим устоявшимся стереотипом – «потемкинская деревня»?

Генерал-губернатор Новороссии Потемкин пригласил к возведению в степи Одессы выдающегося человека, можно сказать, гражданина мира испанца Де Рибаса, которого справедливо причисляют к одному из первых и главных строителей города. Заслуги его оценены захоронением не где-нибудь, а в самом Петербурге. На смену де Рибасу, продолжив его дело, пришла другая, не менее колоритная, личность – француз Ришелье, который за двенадцать лет правления тоже внес значительную лепту в преображение этого края, возглавив его после Потемкина. И все это вместе невозможно вычеркнуть из памяти, из славной истории России.

Соотечественник Ришелье, Наполеон Бонапарт, общепризнанный национальный герой Франции, чью могилу в самом центре Парижа посещает весь мир, в молодости мечтал попасть на службу в Россию, и не к кому-нибудь, а именно к князю Потемкину. Как, впрочем, и немало других европейцев, так что в этом Наполеон не был оригинальным. Что привлекало корсиканца? Наверное, то обстоятельство, что некоторые его соотечественники в России состоялись как яркие личности, стали у себя на родине выдающимися гражданами. Так почему не последовать их примеру, почему не избрать тот же – через Россию – путь к восхождению?

С этой затаенной мыслью Бонапарт, на волне революционного массового подъема народа, отправился ее реализовывать, имея конечной целью стать властелином мира. Вот уже перед ним склонила голову колониальная Африка, не устояла и Европа. Наполеону этого показалось недостаточно. Алчный, обнаглевший, жадный до чужих территорий, он решил, что для него не существует и границ России, пора и ее завоевать.

Что из этого вышло – известно. Сам он еле ноги унес в рваных обмотках вместо надраенных до блеска сапог, а тысячи французских солдат остались навечно в русских снегах, ощутив на себе в полной мере всю прелесть настоящего русского мороза. Им было не до любования красотой нашей природы; Бородино, горящая Москва, река Березина и другие памятные места стали для них адом.

Разоренная войнами, обескровленная и пораженная смертельными болезнями Франция лежала посреди Европы и источала смрад. Кто помог ей? Кто протянул руку помощи? Тот, на кого она и осмелилась пойти этой смертельной для себя войной. Россия помогла. Царь Александр, внук Екатерины Второй, уговорил герцога Ришелье оставить пост новороссийского генерал-губернатора, вернуться домой и в ранге премьер-министра принять на себя руководство страной в период Реставрации. Ришелье сделал это скрепя сердце, он уже этим сердцем прикипел к Новороссии, к Одессе, вынашивал новые планы в отношении ее. К сожалению, его мечта вернуться в Россию, в любимую Одессу, не сбылась, но добрая память об этом человеке увековечена красивейшим памятником у начала Потемкинской лестницы. Как увековечена память де Рибаса в названии знаменитой главной улицы города. Наконец, как увековечена память самой Екатерины в мощном скульптурном ансамбле.

А вот про светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического с его трагической судьбой забыли. Но не должны же мы быть Иванами, не помнящими родства. Пора вернуть доброе имя человека, роль которого в истории государства российского столь велика. Справедливость должна восторжествовать. И на земле Таврии, им отвоеванной, им отстроенной, и в Севастополе, городе вечной славы русских моряков, им созданном, да и во всей России это звучало бы вечной благодарностью.

 

В нашем доме поселился замечательный сосед

Ну, все, за Одессу вспомнила и еще, Бог даст, не раз вспомню, от сердца отлегло. Внутренний голос требует: Ольга, ты ведь уже москвичка, пора переключаться, вдыхать полной грудью столичный воздух, тем более что в соседнюю квартиру по обмену, как в известной песенной строчке, вселился новый сосед. Моя свекровь его первой увидела в общем предбаннике, когда он выходил из дома, и все без умолку щебетала: «Он такой, он такой… Тебе не передать». Какой же он на самом деле, добиться от нее я никак не могла, что еще больше меня заинтриговало.

Новоселом оказался известный всем модельер Вячеслав Зайцев. Естественно, мне ужасно любопытно было с ним познакомиться. Однако мы, хоть и рядом жили, дверь в дверь, но в то же время как бы в разных временных измерениях. В семь утра меня уже ветром сдувало в метро по динамической трубе нашего переулка, потом толпой выбрасывало у Киевского вокзала и так же вносило в 91-й автобус, из которого на Потылихе мы ручейком втекали в проходную конторы, где я работала. Та же проходная меня не раньше восьми вечера выплевывала. Еще хорошо, когда в восемь, часто бывало и позже.

В общем, по закону подлости повстречаться с легендой отечественной моды мне долго не удавалось. Случай, как это всегда бывает, представился весьма неожиданно. В воскресенье, в мой единственный выходной, стук, а затем и звонок в дверь. На пороге пожилая женщина:

– Вы уж меня извините, я мама вашего соседа, вот приехала из Иванова, а Славика нет. Можно я у вас в коридоре присяду, устала с дороги, да вы не беспокойтесь, мне бы только стульчик или табуретку.

Она, медленно стягивая платок с седой головы, еще долго извинялась, а я, глядя на нее, поражалась скромности неожиданной гостьи, наверное, ровесницы моей мамы. Сын – такая известность, можно сказать, вершина московского бомонда, а мать – стеснительная простая провинциалка.

Я еще не совсем обосновалась в Москве после переезда из Одессы и не ведала, как в столице поступают в подобных случаях, потому повела себя так, как принято у нас. Несмотря на все ее протесты, почти силой завела ее к нам в квартиру.

– Не волнуйтесь, мы услышим, когда он придет, – сказала я, но на всякий случай написала записочку и приколола к зайцевским дверям, обитым ярко-красным дерматином, на который был наклеен вырезанный из картона белый ушастый зайчик. То ли сам вырезал, а вероятнее всего, подарил кто-то из друзей или поклонников.

В общем предбаннике на три квартиры висело расписание недельных дежурств. Этим командовала третья соседка, Анна Тимофеевна. Каждый ее выход в коридор сопровождался недовольным ворчанием по поводу игнорирования новым жильцом правил социалистического бытия: Слава, когда подходила его очередь, забывал подметать и мыть пол. Весь погруженный в свое творчество, он не обращал внимания на такие пустяки. Анна Тимофеевна выдержать подобное пренебрежение к обществу не могла, каждое утро, как заведенная на всю катушку пружина, она караулила мою свекровь и изливала ей свой гнев:

– К нему целыми днями толпы ходят, я что, прибираться обязана после этого нескончаемого табуна? Не приму дежурство, пусть его дамочки расхлебывают, берут в руки тряпку, натоптали так, что не отмыть.

Наша смена убираться была после Анны Тимофеевны, и это еще больше злило ее. Моя свекровь не терпела ссор, со своим покладистым характером, даже когда жила в коммуналке на Маросейке, ей удавалось обойтись без них. Чтобы избежать скандала, она предложила поменяться дежурствами. Расписание в тот же день было изменено, теперь мы дежурили следом за новым соседом.

Но это случилось позже, а сейчас я еще не успела закрыть нашу дверь за Славиной матерью, как, воспользовавшись моментом, Анна Тимофеевна в очередной раз пропела свою арию. Про недостойное поведение, барские манеры. Ишь, какой важный, ручки боится замарать, а мы, значит, холуи, грязь должны за ним таскать. Мария Ивановна, так звали Славину мать, все это услышала, занервничала, попросила тряпку и ведро, чтобы помыть пол, как положено, но свекровь не позволила:

– За вечер ничего не случится, и воскресенье сегодня, а завтра с утра вместе приберемся. Давайте с вами чайку попьем, что-нибудь перекусите. Вы ведь давно из дома, наверное, проголодались.

Мы усадили гостью за круглый стол в комнате. Свекровь поставила перед ней стакан чая, придвинула блюдце с вишневым вареньем и на тарелочку положила своих фирменных блинчиков с мясом. Мария Ивановна отхлебнула лишь несколько глотков и под общие уговоры осилила с трудом один блинчик. Она долго и пристально смотрела в окно, потом не выдержала и испросила разрешения подойти к нему поближе. Уже немного стемнело, но все равно еще хорошо все было видно. Я тем временем занималась в ванной стиркой. Большое постельное белье мы относили в прачечную, что была в первой высотке по правую сторону Калининского проспекта, сразу за церквушкой, а уж мелкими вещами занимались дома. По нескольку раз я их перестирывала, полоскала, пыталась если не перещеголять, то хотя бы добиться той идеальной белизны, которой без проблем достигала моя свекровь.

Ох уж эти воротнички и манжеты! Почему у моего мужа они за пару дней выглядят, как будто он вагон угля где-то на пакгаузе выгрузил? Ведь кроме шариковой ручки, пишущей машинки и руля «жигулей» больше ни к чему не прикасается. Так, опять пальцы стерла в кровь, огнем печет, хоть и пользуемся немецким порошком, но, видно, на все нужна сноровка. Этим я похвастаться, увы, не могу. За стирку в Одессе отвечала всегда бабушка. Потом к ней присоединилась мама, когда вышла на пенсию. Поэтому у нас с сестрой не было вообще никаких проблем. Не успели скинуть с себя одежду, как уже все отстиранное и наутюженное у каждой на полочке выложено, платья в шкафу, как солдатики, готовы к парадному выступлению.

Но сейчас тебе не Одесса, а Москва, и забудь, что было. Теперь ты замужняя женщина, у тебя своя семья, в руках хозяйство, и никого особо не волнует, устала ты на работе или нет, вернулась домой – занимайся им. Развесив на кухне выстиранные шмотки, я вернулась в комнату и замерла. Вернее, свекровь заставила меня замереть. Она тихо прижала указательный пальчик к губам – мол, молчи, и показала глазами на нашу гостью. Та странно вытянула руки вдоль туловища, приподняв кисти и растопырив пальцы. Как у ребенка от восторга, лицо ее, все озаренное закатным теплым московским солнцем с блеском золотых кремлевских куполов, светилось счастьем. Волосы, до этого гладко зачесанные и собранные в пучок, от веселого задорного ветерка-сквознячка, всегда гуляющего по нашей улице, растрепались, но она, казалось, ничего не замечала. Эти несколько мгновений перед нами был не пожилой человек, а девушка, молодая женщина, радующаяся жизни, с нетерпением ожидающая свидания с любимым; сейчас она разведет руки в стороны, взмахнет, как крыльями, и улетит в окно к нему.

Мы со свекровью переглянулись. Кто его знает, может, очередной порыв ветра из открытого настежь окна подхватит нашу необычную гостью и она действительно упорхнет. Как ее сын, он ведь спокойно не ходит по московской земле, как обычный человек, а носится, дорожа драгоценным временем. Каждая минута на счету. Если по-одесски говорить, всегда одет как франт, всегда в окружении фривольных в своем поведении, раскрепощенных молодых людей, с горящими от идей глазами. Они оставляют за собой шлейф изысканных запахов в лифте, пока он подбросит их на наш пятый этаж. И держится в воздухе этот стойкий приятный аромат несколько часов, радуя всех жильцов в подъезде. Ой, как хочется, наконец, с моим соседом если не познакомиться, то хотя бы ненароком столкнуться. Свекровь все продолжает меня мучить своим «тебе не передать», других слов подобрать не может. Да еще тихо, закатив глаза к потолку:

– Он как не наш, он ихний. Дошло?

Почти понятно, что-то вроде пушкинского: «…как денди лондонский одет, и наконец увидел свет». Моя свекровь не отличается широтой сопоставлений, их у нее три. Первое: он – наш, обычный, второе: он, она, они – цэковские, то есть из партийной верхушки, все равно из какой, районной или городской, а уж если имеют отношение к самому ЦК КПСС, то это для нее вообще нечто недосягаемое, заоблачное.

И, тем не менее, не это для нее самое страшное, а третье, какое даже невозможно в этой жизни себе представить: «ихние», оттуда, из-за кордона. С ними надо держать ухо востро, не дай Бог, какие-нибудь контакты. Идеологические противники, даже не всем из социалистического лагеря можно доверять. Это свекрови постоянно внушают на работе, замучили политбеседами, но никуда не денешься, надо терпеть, слушать до конца, поменьше вопросов и делать умный вид, что абсолютно разделяешь такую точку зрения родной партии. А моей свекрови, может, вдвойне надо быть согласной, ей ведь в самом Кремле вручали правительственную награду, и на все праздники она обязательно надевала строгое темно-синее платье с медалью на груди и рассказывала, как все там, в Кремле, происходило, как торжественно звучало под его старинными сводами ее полное имя-отчество и фамилия, и кто она по должности, и где трудится.

– Посмотрите на нашу красавицу, она еще смеется! Вот когда тебя так отметят, тогда поймешь, что это значит, – выговаривала она мне. – Я тебе говорю, он – ихний, хотя и симпатичный, все улыбается. Так я ему тоже улыбаюсь.

Но вот к Славиной матери свекровь сразу прониклась уважением – видно же, Мария Ивановна из простых, из рабочих, к рукам ее приглядись, натрудилась бедная женщина. Они еще не раз встречались, когда та изредка наведывалась в столицу, однако я, к сожалению, больше с ней не виделась, но каждый раз через свекровь принимала от нее приветы. Зато, спустя время, часто пересекалась с отчимом нашего соседа. Он приезжал в Москву и занимался его хозяйством. Свекровь советовала ему, где в нашем районе лучше покупать еду. Несколько раз мы на пару ходили сдавать пустые бутылки в тот, еще прежний, Военторг. Не каждый знал, что с переулка есть вход в его двор, а там подвальчик и в нем пункт приема стеклотары. Славин отчим следил и за ремонтом, который Зайцев затеял буквально через месяц, как въехал. Ремонт был основательный, о нем шептался весь дом. Нам, естественно, доставалось больше всех, у нас с Зайцевым была общая стена на всю длину квартиры, начиная с коридора. Прежние соседи лишь делали косметику, что-то подкрашивали, белили, а тут рабочие крушили все подряд. Такой грохот стоял. Свекровь только приговаривала:

– Что они там творят? О, господи, Оля, они не пробьют нам стенку? Мы не рухнем?

О том, что творят, мы узнали неожиданно. Возвращалась я как-то из Домжура (отмечали чей-то юбилей, но чей, не вспомню) и, едва выйдя из лифта, на лестничной площадке у входной двери увидела своего нового соседа. Он провожал двух мальчишек, на одном (это, как я потом узнала, был его сын Егор) заботливо поправлял кашне, что-то обоим выговаривал и при этом энергично жестикулировал. Я уже привыкла в Москве к сдержанности в проявлении чувств местного населения и тоже заставляла себя контролировать свои одесские порывы искренности. А здесь такая долгожданная неожиданность. Зайцев, как всегда, был одет с иголочки, весь в облаке французских духов, с улыбкой на тридцать два белоснежных зуба. Завидев меня, он быстро распрощался с молодежью.

– Вы Оля? Спасибо за маму, вы ей очень понравились, она мне сразу про вашу стройную фигуру сказала. А вы действительно стройненькая, может, ко мне в манекенщицы пойдете?

Раскинув свои длинные руки, он стал обнимать и целовать меня.

– Как я рад, что мы наконец встретились! Ваш муж дома? Как его зовут? Михаил? Зовите своего Мишутку – и ко мне! Отметим знакомство.

Время было уже позднее, я очень устала, с утра опять рано вставать, но раздирало любопытство, и, буквально стащив своего Мишутку с дивана, оторвав его от чтения любимого «Советского спорта», что было, если честно, очень непросто, мы через несколько минут оказались в зайцевской квартире. До него здесь жила Маргарита Ивановна, тоже, можно сказать, художница. Искусная рукодельница, она прекрасно вышивала и шила. Ее отец, крупный инженер-путеец, еще задолго до революции, на стыке двух предыдущих веков участвовал в проектировании БАМа, у нее даже сохранились какие-то чертежи, которые она с гордостью показывала, когда началась эта стройка века. Только не знаю, совпали ли они с реальной дорогой.

Ожидая нас, свою двойную дверь Зайцев держал распахнутой. Меня сразу поразила прихожая. Я, несмотря на то, что еще недолго жила в Москве, в некоторых квартирах в доме, начиная с нашего, пятого этажа, уже побывала. Почти во всех них комнаты были покрашены масляной краской «под шелк». Это было и красиво, и изысканно, но выглядело несколько казарменно – холодно и надменно, словно ты находишься в каком-нибудь чиновничьем кабинете. Так вот, прихожая Славы скорее напоминала французский будуар. На темно-зеленом фоне аккуратно поклеенных обоев были разбросаны маленькие букетики цветочков, а сама прихожая освещалась приглушнным светом двух бра на стенах. В углу на высокой подставке я заметила огромный глобус. (Когда через несколько лет Зайцев переезжал, он оставил его, и я до сих пор жалею, что не «прихватила» глобус – он так и исчез, наверное, унесли наши дворники).

В одной из комнат был кабинет-мастерская, во второй – спальня, дверь в которую Слава тут же прикрыл. Дальше по узкому коридорчику, где висели рисунки (преимущественно наброски лиц) и картины, мы прошли на кухню. Это была уже не наша советская кухня, а современная, стильно обставленная – мечта поэта. Но больше всего меня поразила громадная ванная комната. Все старье было снесено, все от пола до потолка облицовано белым кафелем. Им же был покрыт и длиннющий, во всю стену, туалетный столик, сплошь заставленный импортной косметикой, которую я раньше никогда в глаза не видела. Эти большущие хрустальные флаконы с одеколонами и духами, а может, еще с чем-то. Над столиком висело метра в два с половиной длиной и с метр шириной зеркало. Так что нежившийся в ванне мог себя лицезреть во всей красе. Цветы в напольной вазе. Все так изящно, все вроде изысканно, роскошно, но вместе с тем со вкусом, не вычурно. Во всяком случае, на мозги не давило.

Я вдруг поняла: перед нами маленький принц, который случайно попал на нашу планету и пытается ее в силу своих возможностей и таланта хоть немного украсить. Вот она, его маленькая прекрасная планета, эта не очень-то большая, но такая уютная квартира, и мы, обыкновенные советские трудящиеся, в гостях у нашего, но никак не у «ихнего» знаменитого художника-модельера, который отнюдь не кичится своим положением и известностью, а у себя на кухне угощает армянским коньячком и ликером и рассказывает, как впервые побывал за границей и на какие-то несчастные гроши в кармане, ничтожные суточные, выданные по жестким советским нормам, пытался купить самые простенькие бокалы. Продавец долго присматривался к покупателю, пока не признал в нем Зайцева, благо плакаты и афиши с его лицом были развешаны повсюду, а узнав, удивился, как такой человек, такая знаменитость покупает такие дешевенькие фужеры. Пришлось выкручиваться, объяснять, что это сувенир для секретарши. Продавец загадочно улыбнулся и за те же деньги красиво завернул для секретарши более ценный подарок…

Я старалась не пропустить ничего из того, что говорил Слава, а в паузе отчего-то вставила свои пять копеек, сказав, что настоящих талантов, признанных во всем мире, мирское не волнует, они живут другим, причем нередко пребывают в нищете. Вячеслав Михайлович по-детски улыбнулся:

– Это не ко мне, я не считаю себя великим. Бог вместе с родителями наградил меня какими-то способностями, и я стараюсь проявить их, использовать во благо людей. Я люблю все радующее глаз, и сам хочу жить в красоте, и хочу, чтобы вокруг было все красиво, начиная с одежды.

Мы засиделись тогда далеко за полночь, не заметили, как опустошили втроем обе бутылки. Но сколько же интересного услышали! О рабочей робе – этих фуфайках, комбинезонах, с которых он начинал после института. Их, сошедших массово с фабричных конвейеров, страшно было натягивать на себя, они уродовали людей, но другого не было, и он их переделывал, превращал почти в выходные наряды с вышивкой, цветными вставочками, отделками. Наши женщины – самые привлекательные на свете, и они должны выглядеть ничуть не хуже иностранок. Заслужили это, пережив страшную войну и другие невзгоды.

– Меня сначала чуть не погнали, – продолжал Слава, – но потом, когда пошли отклики из Европы, оставили в покое. А сейчас я из этих наших шалей (он показал на целый ворох аляповатых деревенских лубочно-крестьянских платков) нашью платьев, чтобы расцвела вся эта серая масса, ее не должно быть.

Мы с моим Мишуткой представили, будто присутствуем на худсовете в ателье или доме моды, и Зайцев отстаивает перед комиссией свои идеи. Его не слушают, прерывают, опровергают, а он настойчиво доказывает, убеждает. У нас в стране такое количество мехов, а наши женщины носят эти уродливые вязаные шапочки. Посмотрите, ребята, сюда, красиво? Да! Я разглядывала фотографии манекенщиц в шикарных итальянских манто и в пушистых «ушанках» из мягкого блестящего меха. Не выдержала и застонала. Слава хлопнул меня по спине:

– Олюшка, потерпи немного, еще поносишь! Твой Мишка своих статей про футбол побольше наклепает, денег заработает и купит. На все сто будешь выглядеть. Короткая юбчонка, прозрачная блузка, нечего женские прелести скрывать, а поверх шубка из соболя.

Слава явно размечтался. Широкая натура. Я, конечно, была бы не против походить на этих утонченных манекенщиц, но пока деньги нам нужны были для другого, собирали на новый телевизор, да и мебель пора было поменять – Лева Фишер, Мишкин коллега, через своего приятеля-одноклассника обещал спальный гарнитур достать.

Над столом в кухне висели три пустые рамы, приблизительно по два метра высотой. Я не удержалась и спросила:

– Слава, что в них будет, для чего они?

Он отвел от меня глаза и впился своим острым взглядом в стену:

– В них будут жить мои музы. Я сам их нарисую.

– А кто же они?

– Сам еще точно не знаю, вот думаю. Когда появятся, по-соседски первой тебя познакомлю. Может, ты будешь, тетка ты интересная, у вас в Одессе много таких?

– Слав, а из нашего окна площадь Красная видна, Кремль со всеми звездами, мама твоя не могла оторваться, а из твоих вот Калининский проспект, – меня потянуло на романтику, – светятся высотки, каждая, как раскрытая книжка. Будто остановился на какой-то странице и так и оставил, не захлопнув, – потом дочитаю.

Слава посмотрел в окно и скривился:

– А я не могу смотреть на это убожество, торчат железобетонные глыбы, как вставные челюсти у пенсионеров. Испохабили такую московскую старину, Собачью площадку, это ведь наша история. Если бы мне не нужен был дневной свет для работы, я бы все окна задрапировал, чтобы не видеть этого уродства.

Несколько неожиданный пассаж, хотя от мужа я неоднократно слышала подобное, особенно когда только переехала в Москву. В столице стоял тогда лютый мороз, под тридцать, для меня, южанки, полный привет, укутывалась во все, что можно, все равно ледяная стужа пронизывала насквозь. Тем не менее каждый вечер обязательно прогуливались по арбатским переулкам-закоулкам, я изучала город. В этой паутине заблудиться было проще простого, а когда выпутывались, натыкались с тыла на эти ненавистные Зайцеву высотки.

Мы с Мишуткой смолкли, только переглянулись, не решились вступить в дискуссию.

– Что я все один говорю, – прервал молчание Слава, – у вас-то как дела?

– В следующий раз, уже поздно. Как говорят в Одессе: не буду вас расстраивать, у нас все хорошо.

Так и потекло наше соседское товарищество, особо друг друга не напрягали разными просьбами и услугами. Просто каждый занят своим делом, и лишь изредка жизнь подбрасывала удивительные и порой смешные истории.

Летом ко мне приехала моя одесская подружка и соседка по дому Леночка. Ее мама была портнихой и обшивала всю нашу компанию. Талантливая женщина, все в ее руках горело – так характеризовала ее моя бабушка. Она могла буквально из ничего, каких-то маленьких разрозненных лоскутков придумать шедевр. Во всем нужно иметь талант, она его имела. Ленка рыскала по Москве в надежде что-нибудь прикупить, и, надо сказать, ей в этом удивительно везло. Я как выберусь за покупками, так нигде ничего не дают, то бишь, не выбрасывают на прилавок, только втихаря, по своим рассовывают. Не за спасибо, конечно. А она всего неделю покрутилась – и уже упаковалась выше крыши, чемодана и пары объемных сумок было мало. Перепало ей и несколько довольно симпатичных отрезов. Вот и пристала ко мне подруга, чтобы я пригласила Славу Зайцева к нам в гости. Ну, конечно, познакомиться, чтобы затем вся Одесса узнала об этом, а потом, может, посоветует, что помоднее сшить из ее материалов.

Я два раза к нему ходила, проклиная все на свете. Он был, как всегда, весь в делах, занят по горло. У него вечно толпился народ. Не до какой-то подружки Ленки из Одессы, когда в очереди звезды нашей эстрады, другие великие люди Страны Советов. Голова раскалывается в придумках нарядов для них. Я тысячу раз перед ним извинялась и уходила. И вдруг звонок, и в дверях Вячеслав Зайцев собственной персоной, как всегда, элегантен, с поцелуями:

– Олюнчик, извини, закручен, ничего не успеваю. Эти коровы шестидесятых размеров хотят, чтобы я им сделал твою талию. Их, видите ли, полнят мои фасоны! Брюхо и жопы откормили, а виноваты фасоны. Ну, ладно, показывайте, девчонки, что у вас.

Ленка быстро извлекла из чемодана пару отрезов. Слава пощупал краешек ткани и произнес:

– Англицкий кримплен, хороший, качественный, прекрасная выработка. Неужели у нас в свободной продаже был?

– Да, – не сказала, а завизжала от счастья подруга, – шесть часов в очереди за ним отстояла. Что, Вячеслав Михайлович, вы мне посоветуете?

Она подтянулась и одарила моего соседа ослепительной улыбкой. Он окинул ее ладненькую фигурку опытным профессиональным взглядом, еще раз пощупал ткань и спросил, сколько в отрезе метров.

– Метр двадцать.

Мне показалось, что, услышав это, Зайцев поперхнулся, он еще раз встряхнул отрез и, бросив его на пол, как тряпку, со злостью выпалил:

– Наберут на одну… (тут он нам напомнил о святом для женщин месте) и спрашивают: что пошить, что пошить?

Дико взмахивая руками и топая ногами, Слава понесся прочь, но успел схватить на ходу блинчик с мясом, который предусмотрительно заготовила и сунула ему моя свекровь как компенсацию за бесцельно потраченное драгоценное время. Зайцев обожал ее блинчики и еще картофельники с мясом, чмокал от удовольствия и приговаривал: «Сонечка, вы прелесть, как это у вас они так вкусно получаются».

Больше я его никогда ни под каким соусом к своим знакомым не приглашала, хотя не раз были попытки через нас с мужем выйти на него. При встречах в подъезде, на лестничной клетке или в общем коридоре расцеловывались, как самые близкие и неразлучные друзья. При этом Слава вздыхал и «одаривал» меня одним и тем же комплиментом:

– Эх, Олюша, тебе бы еще сантиметров на пять повыше быть – цены не было бы! Ах, как жаль, с твоим-то бюстом… Мужики облепили бы помост, как мухи, и стонали от удовольствия. Попробуй еще немного подрасти.

Я только улыбалась, благодарила за оценку моих данных и с ужасом думала, что не дай Бог, куда выше, вымахать, как верста, и так на каблуках выше мужа, и он злится, когда я в лодочках. Они так и валяются где-то в шкафу.

Как только мы приобрели новый цветной телевизор «Рубин», появление Славочки у нас в квартире стало происходить почаще. Он просил обязательно звать его, когда будет транслироваться концерт с участием Эдиты Пьехи. Ему хотелось видеть, как на экране смотрится на певице созданный им наряд, к месту ли на ее груди цветок. Нам самим тоже было интересно, и, как только объявляли ее выступление, тут же вызванивали Славу. Он не входил, а стремительно вбегал, нет, даже влетал, размахивая руками, словно крыльями, и не отрывался от экрана.

– Ну, как ей этот балахон, она в нем величественная, правда? А розовый цвет ее молодит. Изумительная женщина, элегантна, грациозна, как английская королева, а сколько такта! Я в восторге от знакомства и работы с ней. Все, побежал. Ольчик, целую, Сонечка, спасибо, когда блинчики будут? Мишке привет.

И улетал…

Поведаю еще об одном приключении, которое выпало мне с Зайцевым. Оно будто из телепередачи «Нарочно не придумаешь».

На очередном ужине в Домжуре, а мы частенько заглядывали с Мишуткой туда, благо рядом живем, к нам подошел один из многочисленных его приятелей, и они долго что-то обсуждали. Тот был уже навеселе, махнул еще фужер шампанского, который мы ему предложили (тут я составила ему компанию), и сообщил, что аккредитован на Московском международном кинофестивале, и не просто так, а назначен руководителем пресс-центра. Так что милости просим к нему в гости в гостиницу «Россия». Муж обычно не пропускал таких событий, ну и я, естественно, практически все стоящие фильмы тоже просматривала. Но тут неувязка вышла, мужа отправляли в очередную командировку как раз почти на все время фестиваля. Мишутка не пил, был за рулем, и мы отвезли приятеля к нему домой на Войковскую. По дороге бесились и хохмили, Мишутка вспомнил ходившую тогда шутку-прибаутку про моего нового знакомого:

– Знаешь, детка, у Мишки Паперно лучшая в мире сперма. Учти, дорогая.

Я, немного опьяневшая, воскликнула:

– Почему я должна учитывать, это тебе как раз надо учитывать!

Договорились, что Паперно, если не забудет, а он пребывал в таком состоянии, что это было вполне реально, мне позвонит и устроит пропуск или билеты на самые ходовые просмотры. Через несколько дней, к моему удивлению, в телефонной трубке я услышала голос тезки моего мужа. Паперно (молодец, не забыл мое имя) приглашал меня в ближайший выходной к себе в пресс-центр и обещал организовать аккредитацию. Уж я выфрантилась, как только могла. Из какой-то заграничной командировки муж привез мне джинсы, но не угадал с размером, совсем на девчонку, меньше моей, простите, жопы. Я лежа еле в них, как змея, вползала. На ножках тоже были босоножки из той же оперы, джинсовые, на платформе и высоченных каблуках. Батник яркого желтого цвета стягивал мой торс настолько, что не выдерживала пуговичка на груди и постоянно расстегивалась. Все это великолепие прикрывалось бархатным пиджачком черного цвета, плотно, по фигуре, прилегающим к телу. Моя пшеничная грива свежевымытых волос блестела на солнце и, подхваченная ветерком, бесилась на голове.

Торопясь к двенадцати часам, как было условлено, я вылетаю из квартиры и нос к носу сталкиваюсь со Славой. Что вам сказать? Я не просто так описала вам свой наряд, мне он казался неотразимым. Но все ведь познается в сравнении, так вот, в сравнении с Зайцевым я выглядела бледной букашкой. Я попала в облако запахов, которые он источал с головы до ног. А ведь свекровь в чем-то права, когда твердила про Славу: не наш он. Высокий, статный, с зеленым шелковым бантом-шарфом, завязанным на шее, он действительно выглядел как не наш. В Советском Союзе он был такой единственный, это точно. Все остальные детали одежды тоже были разных ярких цветов, начиная от бархатного ярко-желтого пиджака и голубых, обтягивающих стройные ноги джинсов и завершая неимоверными, какими-то очень мягкими штиблетами на тонкой платформе. Завидев меня, Слава, как обычно, не преминул обнять и поцеловать в обе щечки и принялся расточать комплименты:

– Олюнчик, ты великолепна! О, да ты подросла! Видишь, что значит каблук, вся фигура подтянулась, постройнела, а бюст как сразу заиграл!

В другое время, не скрою, мне бы все это льстило, но сейчас было не до ласковых слов.

– Славочка, боюсь не дойду на этих ходулях и в джинсах. Ни вздохнуть, ни выдохнуть, ноготь сломала, пока их напялила и застегнула.

– Терпи, я своим клиенткам твержу, когда они ноют, что красота требует жертв. Не хотите терпеть – будете, как совдеповки, квадратные. Притаскивают мне последний французский или итальянский журнал мод, тычут пальчиком и требуют: хотим вот это. А попробуй «это» натянуть на их толстенные задницы и разожратые животы! Коровы, что им может пойти? Ну ладно, я этих дур раздеваю, ставлю перед большим зеркалом, прикладываю ткани, пришпиливаю булавками вокруг, и они видят себя сами. Сразу затыкаются и просят сделать хоть что-нибудь. Жалеешь их, понимаешь: женщины, хотят выглядеть привлекательно, нравиться мужикам, и начинаешь кумекать. Тебе в метро?

– Нет, я пешком, в «Россию», на кинофестиваль, обещали аккредитовать или дать пропуск.

– Елки-палки, и я туда! Приятель только что звонил, его тоже пригласили, он пытался протиснуться, говорил, пропуск на входе в гостиницу, именной, но его даже не пустили на Красную площадь. Тройной кордон оцепления. Дохлое дело, боюсь, меня пошлют на три буквы, а тебя и на все пять.

Вот гад, этот Паперно, пригласил, а сам заранее знал, что без ксивы не пройти. Так и не попробую «лучшую в мире сперму», вдруг подумала я, и заржала. Слава не понял, пришлось ему рассказать всю эту историю про паперновскую драгоценность. Вместе посмеявшись, решили: не пробьемся, ну и черт с ним, зато прогуляемся, погода чудесная. Шедший нам навстречу или спешащий к метро люд, завидев такую сладкую парочку, шарахался от нас в сторону. Видно, в их глазах мы выглядели карикатурно, как стиляги, и тоже просились на страницы журнала «Крокодил».

– Не поверишь, у меня голова закружилась, как вышли на улицу. На воздухе редко бываю, работы много. Сейчас с театром «Ромэн» связался. Обалдел. Костюмы, декорации, еще и занавес для сцены. Текучки столько, не успеваю разгребать. Все-таки давай попробуем пробиться. Ничего не теряем, не получится – вернемся.

– Славочка, я, между прочим, тоже из-за тебя от этих цыган обалдела. Моюсь в ванной, звонок. Кто это может быть, гостей не жду. Мишка в командировке, свекровь на работе, а бабка Мишкина в пансионат для старых большевиков укатила. Звонок разрывается, ну решила, что-то случилось. Набросила халат на мокрое тело, закрутила голову полотенцем и пошла. За дверью шум, гам, что-то поют. Открыла, и эта безумная орда как рванет в коридор и заорет: Слава Зайцев, Слава Зайцев! Ты что, не слышал, или тебя дома не было? Ужас! Если честно, струхнула, быстро нырнула к себе и изнутри заперлась. Чумовые какие-то, я не знала, что артисты шастают по Москве в своих национальных нарядах.

Теперь уж он один заразительно смеялся, и под его хохот мы свернули на Манежную улицу и направились в Александровский сад.

– Ой, Олюнчик, раз мы уже здесь… Знаешь, риск благородное дело. Вперед!

– Слушай, у меня идея. Болтаем по-английски. Ты иностранец, ни бельмеса по-русски, я – твоя переводчица. Если поймают? Пошутили, мол. Про Паперно им расскажем, пусть проверяют.

– Что проверяют? Что он тебя пригласил или про это?..

Входить в роль мы начали, когда, миновав могилу Неизвестного солдата с Вечным огнем, стали приближаться к огромным воротам. Слава выкрикивал: «Бьютифул, вери велл». Из сада никого не выпускали, заворачивали толпу к Манежу, но нас неожиданно пропустили. Проезд между Историческим музеем и Кремлевской стеной перегораживала плотная цепочка солдат. Они стояли молча и, если что, отсылали к капитану с повязкой, тот тоже особо не разговаривал, требовал пропуска или билеты. Была не была! Слава уже вовсю был в образе, по очереди обнимал солдат вместе с их командиром, поднимал вверх указательный палец и тараторил, как он «лав Москоу, Кремлин, рашн пипл», что «ол файн и экселент» (откуда такой словарный запас). Я тоже что-то ему там поддакивала по-английски и сожалела, что не выучила язык как следует в школе. Хорошо, что вокруг никто ничего не понимал.

– Мальчики, – взмолилась я уже по-нашенски, – мне бы его допереть до гостиницы, а я сейчас уписаюсь, в туалет смертельно хочу. И ноги отваливаются, все стерла, а этого поца британского еще гулять тянет, чтоб он провалился.

Сами солдатики во главе с их капитаном и еще какими-то людьми в темных костюмах, наверное, из охраны Кремля, кажется, просто опупели от любвеобильного иностранца в этом пестром одеянии, пропитанном насквозь духами, с этим шелковым зеленым бантом, который развязался и болтался на шее… Словом, капитан махнул рукой: пусть идут.

Мы радостно вздохнули и быстро удалились от цепочки (а вдруг передумают и вернут) в сторону Мавзолея. Там, в ожидании смены караула, скопилось немало настоящих иностранцев. Они вальяжно расхаживали по Красной площади, разглядывали витрины ГУМа, фотографировались у памятника Минину и Пожарскому. Кто-то, обойдя храм Василия Блаженного, оказался на Васильевском спуске, почти у гостиницы «Россия». Слава, еще глубже войдя в роль, подкатил к ним со своей ослепительной улыбкой и пытался заговорить на тарабарском языке, как бы сейчас сказали, суржике, смеси одесского с нижегородским, иногда, правда, проскальзывали и английские слова. Я еле сдерживала смех, а иностранцы на полном серьезе терпеливо его выслушивали, хотя разобрать ничего не могли. А Зайцеву и не надо было, чтобы его понимали, я не сразу раскусила его хитрющий маневр. Умница, молодец, сообразил: следующий кордон был как раз на Васильевском спуске, и ему было важно, чтобы его приметили, приняли тоже за «ихнего», как говорит моя свекровь.

– Ну, что, Ольга, пропоем «Интернационал», это есть наш последний и решительный бой. Вперед и с песнями. Эх, знать бы еще французский, английский мы уже освоили…

– Славочка, боюсь, все, писец! – прошептала я. – Здесь номер, чтоб я помер, не пройдет. Еще и автобусы подогнали, все перекрыли.

– Вы куда намылились? – окликнул нас внезапно появившийся из-за автобуса милицейский чин.

Как ни странно (правду говорят, что в опасную минуту человек собирает всю волю в кулак), на моем честном девичьем лице не дрогнул ни один мускул:

– Откуда вышли, туда и возвращаемся. Я переводчица, этого господина сопровождаю. Нас уже проверили у Исторического музея, и вы проверяйте, сколько угодно. Его группа, вон она, осталась смену караула посмотреть, а он уже все это видел, устал, отдохнуть захотел, и обед в ресторане заказан.

Слава в такт моим словам кивал головой и, едва раскрыв рот, лепетал: «Ай эм тайд, ай эм тайд».

– Пропусти, не врут, они с ними, я видел, – подошедший к нам другой милиционер кивнул в сторону кучки иностранцев, что продолжала осматривать храм Василия Блаженного.

Ух, неужели все, проскочили? Не надо больше притворяться, коверкать язык, махать руками, доказывать с пеной у рта, что ты не верблюд. Но мы-то, если честно, верблюдами и были. Без пропусков и билетов, формально вне закона, мало ли что нам наобещали, а может, вранье все это. В толпе, с которой мы быстро смешались, наш внешний вид уже не приводил окружающих в полушоковое состояние. Все были одеты модно, может, только не столь ярко.

– Слава, тебе куда?

– Понятия не имею, покручусь пока здесь, у входа, наверняка встречу знакомых, а ты?

– В пресс-центр, этого Паперно с его спермой прищучу, устрою ему райскую жизнь, если соврал насчет приглашения.

В пресс-центр еще надо было пройти. Правда, здесь было уже попроще, мне дали внутренний номер телефона, я позвонила, и трубку снял Паперно:

– Ты где, внизу? Сейчас спускаюсь.

Завидев меня, товарищ Паперно засиял как начищенный пятак:

– Молодчина, что пришла, хотел тебе еще раз звонить, предупредить, что на некоторое время отлучусь на пресс-конференцию.

– Дорогой шеф, ты нарочно устроил мне этот гембель?

– А что случилось?

– А то! Чтобы сейчас пройти в «Россию», нужен пропуск, если нет аккредитации. Его за километр требуют. Мы с моим соседом Славой Зайцевым всеми правдами и неправдами пробивались, у него тоже не было, дурачками прикидывались, спектакль разыгрывали: он – иностранец, я его переводчица.

– Откуда мне было знать? Нас на машине прямо к служебному подъезду подвозят.

– Но сейчас ты мне хоть пропуск дашь?

– Зачем он тебе? Со мной будешь проходить, у нас сложности с заявками, тебя в списке нет, без этого не выпишут, ничем не могу помочь.

– А на просмотр?

– Это не проблема, только по одному. Подожди, я быстро душ приму и сходим за контрамарками. На этом же этаже, в дирекции. А пока, чтобы не скучать, полистай журналы, их тут куча. Итальянцы очень много привезли, всех своих звезд туда сунули. У поляков неплохо, красивые у них актрисы, яркие блондинки, люблю блондинок и брюнеток, кстати, тоже.

Я присела за столик у окна с видом на Москву-реку и с интересом рассматривала фотографии великих актеров, кадры из фильмов и так увлеклась, что даже не услышала, когда Паперно вышел из душа. Почувствовала лишь, как две крепкие мужские руки сильно схватили меня сзади за плечи.

О-ля-ля! Вот это фокус! Обернувшись, я увидела, что мой кинофестивальный благодетель, обняв меня, сам был в чем мать родила, наперевес со своим, готовым к боевым действиям, достоинством, вынутой из ножен сабелькой и явным намерением подтвердить ту самую шутку-прибаутку. Но мне столь же явно было не до шуток. Я сидела на вращающемся стульчике, полукресле, и так стремительно развернулась, что едва не снесла его козырную карту.

– Ты что, сумасшедшая, больно же! – завопил Паперно.

– Могло быть еще больнее, совсем не еврейское обрезание. Ты меня для этого пригласил?

– Кончай ломаться, тоже мне одесская недотрога! – Он опять попытался перейти в наступление.

– Миша, лучше отойди и немедленно оденься, иначе я тебя в таком виде вытолкну на этот балкон с флагами. У меня руки сильные, волейболом занималась. Потом не обижайся.

– Ну, ты и бешеная, мой тезка в жизнь не узнает, не дури. Ладно, ладно (он увидел выражение моего лица и замахал руками), я все понял. Мне показалось, между нами тогда искра пробежала…

– Паперно, туши свое пламя, я в коридоре подожду, пока оно погаснет. Нам еще за контрамарками идти, или ты передумал? Нет? Как отдашь, я сваливаю.

Расстались на удивление мирно, он даже чмокнул меня в знак примирения в щечку. Внизу в холле толпился народ, видимо, дожидался, когда после перерыва откроется пресс-бар, а ресторан спецобслуживания уже работал на всю катушку. Я проскакивала мимо его дверей, когда вдруг меня кто-то окликнул:

– Ольга, ты куда, присоединяйся к нам! – меня звала Галка Дашевская из театра Моссовета. Она встала из-за столика и буквально затащила вовнутрь. Переполненный зал кишел деятелями разных советских искусств. Славу я заприметила не сразу, он сидел в компании молодых людей и симпатичных длинноногих девиц, какие в кино украшают массовки. Слава послал мне затяжной воздушный поцелуй, мы поприветствовали друг друга поднятыми вверх кулаками: но пассаран! Маргарита Терехова удивилась:

– Ты знаешь Зайцева? Откуда?

– Мы соседи. Замечательный парень, обожает блинчики с мясом моей свекрови, такие здесь не попробуешь. Хотите, я вас повеселю, расскажу, как мы с ним сюда проникли без всяких пропусков?

Домой я явилась вдребадан пьяная и прокуренная, даже не очень помнила, как дошла. Вся остальная компания еще куда-то понеслась. Свекровь только пожала плечиками:

– Ну, ты даешь, красавица, муж в командировке, а ты загуляла…

– Я на кинофестивале была и, между прочим, не одна, а с соседом твоим любимым, из «ихних».

Нас, к сожалению, жизнь раскидала. Зайцев переехал на Старый Арбат. Мы все трогательно прощались, свекровь даже всплакнула, просила его хоть изредка заходить. На память Слава подарил нам автопортрет, написанный маслом, ему на нем лет двадцать пять. И хотя сейчас Вячеславу Михайловичу намного больше, для меня он все такой же живчик, редкостной широкой души человек, молодой, энергичный, задиристый в своих неиссякаемых фантазиях в творчестве, которое приносило ему не только радость, но и, чего только не было, незаслуженные переживания, рано посеребрившие его волосы.

Смотрю на этот автопортрет, который висит теперь совсем в другом месте, и благодарю судьбу, что подарила нам, хоть и ненадолго, возможность такого редкостного общения.

 

Кто у Мертвого выходит?

Неугомонное время стремительно рвется вперед, подобно бегуну-спринтеру, оставляя за плечами год за годом. Уже я и сама съехала из дома, где мы соседствовали со Славой Зайцевым. Я не очень почувствовала переезд. Жила на Арбате, теперь в Хамовниках. И отсюда до Кремля рукой подать. Да и новый для меня переулок, как ни крути, из арбатских.

Я уже ощущала себя полноценной москвичкой и, как и коренные жители, с радостью воспринимала перемены в городе. Приближалась Олимпиада, и – о, чудо! – судьба преподнесла такой редкостный подарок, который мало кому выпадает: быть чуть ли не в ее эпицентре, ведь Лужники тоже совсем рядом, в нескольких троллейбусных остановках.

Год в канун Игр мчался с бешеной скоростью, как то самое неугомонное время. Столица преображалась. Спортивные сооружения, конечно, не росли столь быстро, как грибы после дождя, но все равно темпы радовали. Еще вчера, глядя на недостроенные объекты, казалось, вряд ли они будут сданы в срок. И тогда сжималось сердце: неужели не успеем, неужели провалим? Но Москва на то и Москва, всеобщая народная любимица и героиня, – никогда не сдавалась! Вспомните слова из ее гимна: «И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась ее голова…»

Вся страна жила предстоящей Олимпиадой, помогала своей столице как могла. Такого единодушного подъема не было, пожалуй, со времен Великой Отечественной войны. Стройки, в окружении огромного числа подъемных кранов и в ярком свете прожекторов и огней сварки, ночами были похожи на феерические далекие галактики. Столица молодела, прихорашивалась, широко открывала свое красивое лицо всему миру. Понятие «старая Москва» к ней совсем не стало подходить, если только речь не шла об истории. Чистились дворы и украшались улицы. Заиграли витрины магазинов, наполненные невиданными дефицитами – салями в сказочной упаковке из Финляндии, конфитюрами, поступавшими из Болгарии и Венгрии. Вместо унылых плакатов повсюду появилась яркая реклама. Самым привлекательным для всех стало изображение милого жизнерадостного медвежонка. Символ Олимпиады-80, он стал любимой игрушкой не только детей, но и взрослых.

А уж гости из-за рубежа… Я их наблюдала на Старом Арбате. Они разношерстной толпой носились по нему, сметали с прилавков произведения народных промыслов и, конечно, сувениры с олимпийской символикой. Черт возьми, не напасешься на всех! В фаворитах были матрешки, гжель и только что приобретенные и сразу напяленные на голову, хотя и явно не по сезону, меховые шапки или военные ушанки и фуражки. Кое-кто щеголял и в гимнастерках, полагая – вот он писк моды, а не какой-то там Кристиан Диор или Версачи.

И это за год до Игр, а что же тогда будет на самих Играх? Будет большой праздник, и мне, молодой москвичке, посчастливится надышаться его атмосферой, стать его частицей, пережить многие радостные мгновения.

А пока радостные мгновения мне доставляет квартира, куда я переехала и где теперь автопортрет Зайцева украшает стену коридора. Квартира была небольшой, но мне тогда она казалась верхом блаженства и пределом мечтаний. Еще бы – такой район! На углу переулка – Дом ученых, вплотную примыкает к нему тогдашний Ленинский исполком. Владислав Дмитриевич Новожилов, его председатель, оказался человеком слова. Когда меня принимали на работу в районную плодо-овощную контору отвечать за экономику, он предупредил: участок сложный, народ надо кормить, и Олимпиада грядет, и больниц и клиник на одной Пироговке полно, и Кремль на нашей территории. В общем, золотых гор не обещали, но обнадежили улучшить жилищные условия, если поднимем контору из низов наверх, выведем в число лучших, сработаем без убытков. Представится возможность – даже квартиру со временем могут дать. Вспоминаю то время, работали как проклятые, сама я белого света не видела, никаких выходных, но контору постепенно перестали долбать на разных совещаниях в Моссовете, а потом и в пример начали ставить.

Дом в середине переулка Николая Островского (он тогда так назывался) был построен в начале прошлого столетия и, как и многие дома в округе, именовался доходным; домовладельцы прибыль с них неплохую имели. Незадолго до нашего переезда его реконструировали, перестроили, избавившись от коммуналок. Средств украсить, придать что-то свое, оригинальное хватило только для фасада, выходящего на улицу, а во двор смотрели голые кирпичные стены, даже не оштукатуренные. Архитектурными изысками дома эти не отличались, Москву не украшали – в отличие от более старинных особняков дворянских, княжеских и купеческих фамилий, которые в советскую эпоху смотрелись (да и сейчас смотрятся), как филигранно отшлифованные бриллианты среди не касавшихся еще руки искусного ювелира алмазов. Таких зданий-алмазов, по большей части четырех-и пятиэтажных, здесь тоже было достаточно, туристические экскурсии не обделяли их своим вниманием.

Так выглядит центр и моей родной Одессы, за что ее причисляют к мировым архитектурным красавицам. Я была вне себя от счастья. Как же мне повезло! Скажите на милость, какой подарок судьбы: иметь возможность плутать по лабиринтам этих уютных, насыщенных особым ароматом истории, узких улочек, где можно заблудиться, словно в густом лесу (ощущение, что сложный кроссворд разгадываешь), и видеть всю эту прелесть. Сколько ни смотри – все равно никогда не насмотришься. Вроде прежде и жила рядом, но редко сюда заглядывала, все больше в другую сторону, на Воздвиженку и Моховую. У меня еще долго болела шея, едва не свернула ее, ведь, когда гуляла или в троллейбусе ехала по Кропоткинской (сейчас – Пречистенка), только успевала крутить головой направо-налево, глазея на очередное зодческое сокровище, которыми изрядно одарили старую добрую и теплую Москву. Это не величественная, но вместе с тем холодная красота Петербурга; Петра творенье все-таки европейский град, а Москва со своей купеческой стариной Замоскворечья, церквами и монастырями (один Новодевичий или Елоховская церковь чего стоят, не говоря уже о кремлевском ансамбле) – нашенская, русская.

А вот и моя остановка – Дом ученых. Дверь троллейбуса распахнулась, а я, как поет Иосиф Кобзон, все стою, глаз не отвожу. Водитель, будто чувствуя мое настроение, не спешит трогаться. Только легонькое подталкивание сзади стоящей старушки выводит меня из полусна и заставляет вздрогнуть:

– Вы что, у Мертвого не выходите?

Как я не свалилась со ступенек троллейбуса от такого вопроса, сама не знаю. На привидение пожилая дама совсем не была похожа. Худенькая, с открытым русским лицом, аккуратно подобранными прядями волос под видавшей виды шляпкой. Ее темно-коричневое полупальто, судя по всему, тоже немало повидало на своем веку, из-под него выглядывала темно-синяя юбка. Тоненькие ноги в чуть-чуть приспущенных фильдеперсовых чулках заканчивались аккуратно зашнурованными полуботиночками незапамятных времен.

Старушка замахала руками:

– Ах, я совсем с ума сошла, наверное, напугала вас. Извините Бога ради, сама не знаю, что мне в голову взбрело. Я все по-старому называю, а по-новому не помню, в голове никак не держится.

Я помогла ей спуститься с подножки троллейбуса, она поблагодарила, обернулась и кивнула в сторону дома на другом углу переулка.

– Сейчас здесь дипломатов обслуживают, а когда-то Айседора Дункан жила. Бывало Есенин к этому дому на извозчике подкатит и, наверное, хмельной, как гаркнет на всю улицу своим раскатистым голосом: голубчик, у Мертвого останови!

Старушка еще раз извинилась и, поклонившись, растворилась в дверях небольшого магазинчика, в доме на углу Всеволожского переулка (там сейчас какое-то подразделение таможни).

Я тоже туда направлялась – как мне говорили мои сотрудники, в новую квартиру нельзя входить с пустыми руками, обязательно что-то нужно купить. И не только в первый раз, а пока не обвыкнешься. Этот магазинчик, по сравнению с другими в районе, неплохо снабжался. Здесь всегда было многолюдно, иначе и быть не могло: ведь такие «эти глаза напротив». Начальственные. Исполкомовские. Поискала взглядом старушку, но она как будто бы испарилась или затерялась среди других пожилых людей, толкавшихся в очереди.

Прикупив выпить и закусить, я пошла к теперь уже моему дому. Не знаю, как для других, а для меня, счастливого новосела, он сиял, как невеста в день свадьбы. Правда, на неопытную прыщавую девчонку-хрущевку, впервые вступающую в жизнь, он не был похож. Скорее на даму, вторично выходящую замуж, знающую и понимающую, что к чему и как повыгоднее себя преподнести. Для своих избранников-жильцов она припасла отдельные квартиры со всеми удобствами, с высоченными потолками, с встроенными балконами, паркетными полами.

У подъезда я полезла в сумку за ключами от входной двери, и вдруг меня пронзило: забудет или нет этот дом, через какие ему пришлось пройти испытания, прежде чем поселить у себя новых хозяев? Нет, не должен. Он же столько пережил, чуть не помер, совсем не исчез, когда попал под капитальный ремонт, целых семь лет «издевались» над ним, пока загаженные коммуналки, эти «клоповники», все не превратились в отдельные квартиры. Да, молодость не вернуть, и «прокурорским» его редко теперь величают, но ведь все равно никто сейчас не помнит, каким он был богатым красавцем в те далекие времена. Чего только стоил один парадный вход! Громадные, из мореного дуба двери, со стеклами венецианского хрусталя. Мраморная лестница вела на бельэтаж. Потолок подъезда украшали три гобелена и люстра. В стены были вмурованы гипсовые квадратные миниатюры на бирюзовом фоне.

Вся Москва знала этот дом в переулке, который и вправду некогда именовался Мертвым. Квартиру здесь действительно снимал сам прокурор, отсюда и почтение. Его выбор был не случаен, ведь, что очень удачно, дом имел два черных хода. Один служил для прислуги и хозяйственных нужд, а вторым пользовался лично прокурор. Там круглосуточно стоял жандармский пост, и осведомители, как муравьи, сновали по тайной лестнице, попадая прямо в его кабинет. Дом был окружен забором, с одной стороны он граничил с лицеем, а с другой соседствовал с дворянскими особняками. При советской власти этим особнякам повезло, их передали под посольства и всякие резиденции, а доходным домам, и «прокурорскому» тоже, досталась незавидная участь разграбления – морального и физического.

Но наш дом радовался, он все выдержал за семь лет жизни без крыши над головой. Граждане мародеры, строители коммунизма, каждую ночь тайно безжалостно вырывали из его тела мраморные подоконники, отвинчивали медные ручки, задвижки. С мясом выламывали дубовый паркет, уносили все, что только можно было унести: окна, ставни, двери. Счастье, что жадные до наживы ручонки грабителей не дотянулись до приклеенных к потолку гобеленов. Пробовали, и не раз, но не смогли, больно высоко, просто так не достать, или кто-то спугнул.

Дом все перетерпел, тосковал только по парадным дверям. Новая – дешевая, обитая какими-то дощечками – торчала, как бельмо на глазу, и напоминала скорее вход в коровник, чем в престижный особняк. Да черт с ней, с той дверью, слава Богу, дом выстоял, жизнь в нем закипела, заголосил он опять детскими криками – и то радость. Продержимся еще на белом свете, какие наши годы! Теперь все по-современному: электроплиты, лифт, мусоропровод. Все для вас, родные! Живите в моем теплом теле и берегите меня и себя. И название переулка вас сейчас не должно смущать: Николай Островский, герой, символ целой эпохи, жил вон в том доме по диагонали от нашего и рядом с посольством Заира. Прикованный тяжелой болезнью к постели писал «Как закалялась сталь». Это же подвиг, вот и переименовали переулок, не Мертвым же оставлять.

Той милой старушке, конечно, непросто перестроиться, но я возвращаюсь с работы домой именно в переулок Николая Островского. Сердце колотится сильно. Как мне все нравится! Какая я все-таки молодец, что не испугалась трудностей и опасностей и согласилась пойти в контору на эту «расстрельную» должность. Слежка за новенькой, да еще иногородней, из Одессы, с самого начала: не может быть, чтобы не соблазнилась на лакомый кусок и что-нибудь не умыкнула. Картошку, что ли, или свеклу с луком? Или покусилась на заморские бананы? Да я их в Одессе на десять лет вперед съела. А то, что Олимпиаду с Лужниками и Олимпийской деревней вдоволь накормили-напоили и всю Спартакиаду, что была годом раньше, и убыточной контора перестала быть, – это так, не в счет.

Народ в доме заселился разный: академик-психолог, пара профессоров, один – математик, другой – ветеринар, ректор химического института, декан строительного факультета. Ученую публику «разбавляли» рабочая семья со второго этажа, поэт-велосипедист с мамой, женой-архитектором и дочерью и два отставных полковника. Вроде бы предлагали поселиться в пятикомнатных апартаментах Анатолию Карпову и Тихону Хренникову, но они отказались – шумновато показалось, все окна на улицу.

А вот и мои соседи, пожилая супружеская пара. Вот уж впрямь нарочно не придумаешь: одесситами оказались, она – ровесница прошлого века, а он еще старше. Люди неординарные. Софья Захаровна служила в театральной библиотеке, что на Страстном бульваре, и весь театральный мир Москвы был в ее картотеке, а Мария Владимировна Миронова и Алла Ларионова и вовсе перекочевали из сухих учетных карточек в реальные подруги. Давид Осипович Млинарис, ее муж, в молодые годы слыл удачным антрепренером, в близких друзьях у него состояли Вера Холодная и Леонид Осипович Утесов. С Утесовым они вообще родились в одном дворе, в Трехугольном переулке, и с четырех лет, пока Бог кого-то из них первым не позвал на небеса, были не разлей вода. Это Давид Осипович придумал Леде – так на самом деле звали знаменитого нашего певца, музыканта, актера – псевдоним Утесов, упрятав за ним не модную у нас во все времена еврейскую фамилию. И случилось все на пляже в Аркадии, где высокие холмы-оползни утесом повисали над морем – там и стукнула Давиду Осиповичу в голову идея.

Воспоминания о том времени полились на меня, как из рога изобилия. Их нельзя было остановить; перебивая друг дружку, они пытались сразу, как говорят в Одессе, не отходя от кассы, все мне о себе рассказать, а заодно насытить сведениями из жизни театров и цирка, биографий популярных артистов.

– Знаете, Оля, какую телеграмму я получил от Менакера после его первого свидания с Мироновой? «Я на верху блаженства!» Я ему в ответ: «Гад, испортил такую красавицу девушку, давай женись», – улыбаясь, вспоминал Давид Осипович. – И что вы себе думаете? Таки он прислушался – и женился.

Позже я узнала, что Мироновы тоже обитают в наших арбатских краях, на улице Танеевых, и мне с Софьей Захаровной посчастливилось бывать у них, познакомиться с Марией Владимировной. Александра Семеновича уже не было в живых, а Андрей где-то гастролировал со своим Театром сатиры. Моя свекровь помнила его еще мальчишкой, с нашивками председателя школьной пионерской дружины на рукаве белой рубашки, он часто приходил на концерт родителей в Политехнический, где свекровь работала.

Одессой и Москвой воспоминания не ограничивались. Я постепенно узнавала много интересного и про Ленинград, и про Свердловск, куда Млинариса, удачливого столичного театрального администратора, перед самой войной отправили поднимать цирк, а потом и театр музыкальной комедии организовывать. Он поехал на Урал один, без жены. Она много позже еле вырвалась к нему, ни за что не хотели отпускать из ведомства Вышинского, где Софья Захаровна слыла едва ли не самой грамотной машинисткой. Мало того, что печатала без ошибок, так еще и строчила, как пулемет.

– Рассказать, какая там с моей Софочкой история приключилась? – интриговал меня своим вопросом Давид Осипович, дыша воздухом на нашем балконе. – Вызывает Софочку кадровик, перед ним ее личное дело, он еще не успел ознакомиться с ним, как вдруг звонок. «Да, да, понял, сейчас проясним». Положил трубку и спрашивает: «Млинарис, ваш муж, он кто по национальности? Еврей! Слава Богу, а тут думали, что иностранец, грек. Идите работать».

Своих детей у Млинарисов не было, Бог не дал, и по тому, как они быстро воспылали к нам с мужем особой любовью и нежностью, мы поняли: мы для них дети, а когда появилась Настенька, Софья Захаровна и Давид Осипович почувствовали себя бабушкой и дедушкой. Софья Захаровна перехватывала меня, когда я возвращалась с работы: «Олечка, вы к нам сегодня зайдете? Обязательно заходите, ждем. Утесов обещал заглянуть». Утесов приходил с гитарой, сначала они с другом Додиком травили всякие байки и анекдоты (эх, почему я не записывала их), потом Леонид Осипович пел. Одесские мотивы, подчас блатные, доминировали. Я специально готовила к его приходу фаршированную рыбу. Леонид Осипович ел ее с удовольствием, приправляя красным хреном.

– Оленька, кто вас научил? Можно я поцелую вашу ручку, мама моя так готовила, – приговаривал он, вводя меня в краску. Потом, насладившись, тут же на кухне, откинувшись к стене, снова продолжал петь об Одессе, как мне казалось, лично для меня, и игриво при этом поглядывал.

– Хватит, Ледя, езжай домой, уже поздно, – прерывал импровизированный концерт Давид Осипович. Кто-то из племянников за Утесовым заезжал и увозил домой в Каретный ряд.

У меня не очень память на анекдоты, но несколько запомнила.

– Две женщины за угловым столиком в ресторане потягивают коньячок и о чем-то беседуют, – голос Давида Осиповича дребезжит, как гитарная струна. – Вдруг одна другой говорит, Софочка, заткни уши: «Погляди налево на тех старых бл…ей. Неужели и мы такими будем?» – «Ты что, дура? Это же зеркало!..»

Все заразительно смеются. Лицо Софьи Захаровны заливается возмущением, она недовольно покачивает головой и шлепает по мягкому месту своего Млинариса:

– Ольгу бы постеснялись, старые пошляки. Что она о вас подумает? – А затем неожиданно сама включается в эту «травлю»: – Зять возвращается с работы и, не раздеваясь, от двери кричит: «Дорогая теща, вы дома? Радуйтесь, я достал вам плиту». – «Электрическую или газовую?» – «Мраморную!»

Еще один, тоже, наверное, с «бородой». «Рабинович, вам что, нравятся женщины, которые даже яичницу не могут пожарить?» – «Вы с ума сошли, конечно, нет, у меня у самого дома такая». – «Тогда какого черта вы пристаете к моей жене?» В другом тот же Рабинович на вопрос, кем заселена Одесса, отвечает: «По десять процентов русских и украинцев, остальные восемьдесят – местное население».

И вот этот тоже отчего-то засел в голове: «Слышу, кто-то ходит в шкафу». – «И что?» – «Открываю – а там вещи из моды выходят…»

Часто навещал соседей и Эдуард Кандель, нейрохирург с мировым именем. Когда-то он жил рядом, в Большом Левшинском, за посольством Мексики. Софья Захаровна и его мама были близкими подругами. Бывало, только переступит порог, расцеловаться с хозяевами не успеет, как трезвонит телефон: машина у подъезда, быстро в аэропорт, летите в Нью-Йорк или Лондон, человек между жизнью и смертью, срочно требуется операция. Иногда человек этот оказывался среди первых лиц страны. Сколько людей Кандель спас, удаляя опухоли из мозга своими золотыми руками, а сам не спасся от рака.

Он был действительным членом многих зарубежных академий, но только не нашей, каждый раз перебор черных шаров – злополучный и проклятый пятый пункт и зависть…

Друзья Млинарисов, в основном пожилые люди, стали и нашими близкими. Каждый год компания, к сожалению, ужималась, но оставшиеся, порой из последних сил, приходили на еженедельные посиделки, обычно по субботам – посудачить, обменяться новостями, но без перемывания косточек и всяких сплетен. Стук в стенку означал, что все на месте, можем заходить. Собирались обычно, как англичане на свое традиционное чаепитие «five o’clock», к пяти часам вечера. Первым делом усаживались на кухне вокруг стола. Сервировали его тем, что каждый приносил. Долго с чаепитием не затягивали, всем хотелось поскорее поиграть в реми, обязательно со ставкой на кону, пусть и копеечной. Французская игра эта весьма завлекательна, и она настолько затягивала, что порой милые ласковые старушенции затевали такой спор, страсти так накалялись, что только вмешательство Давида Осиповича (сам он в игре не участвовал, наблюдал со стороны) разнимало их.

Заводилой чаще всего была Тамара Григорьевна Лобова – известный кинооператор («Свинарку и пастуха» или «Стрекозу» помните?), профессор ВГИКа, дважды лауреат Сталинской премии, супруга Анатолия Дмитриевича Головни, классика нашего кино. Легкая, стройная, быстрая на подъем, она в любую погоду, в сильный ли мороз, снегопад или ливень, прилетала, будто на крыльях, на своих высоченных каблуках-шпильках из «высотки», что у Красных ворот, где жила. Как можно было поверить, что ей давно перевалило за восемьдесят и уже недалек другой рубеж – девяносто. Ни одна дальняя турпоездка по линии Союза кинематографистов не обходилась без участия Лобовой. Всюду побывала, разве что на Эверест не взбиралась на своих шпильках… Одних индийских ее впечатлений хватило на несколько лет воспоминаний.

Куда ближе было идти другой давней подружке моих соседей, Татьяне Бобровой. Она тоже жила рядышком, в пяти минутах, в Гагаринском переулке, тогда – улица Рылеева. Татьяна Петровна с ее красивым бархатистым тембром голоса совмещала в себе талант диктора и прекрасной ведущей. Залы Чайковского и консерватории были ее концертной площадкой. Дополняла компанию чуть сгорбленная пожилая женщина. Все звали ее без отчества, только по имени – Зоя. Татьяна Петровна, завидев ее, всегда по-босяцки восклицала: «О, пришла Зоя. А ну колись, кому давала стоя?» Особых талантов и заслуг за ней не значились, Зоя просто была женой некогда хозяина крупного банка на Арбате, перешедшего при красных на сторону большевиков, и посему семья их уцелела, смилостивилась власть, специальный указ Ленина на сей счет был. У нее с тех времен сохранилась квартира в Калошином переулке, что тянется от Сивцева Вражка и выходит прямо на театр Вахтангова. На этом месте почему-то всегда была непролазная грязь, без галош не обойтись, вот и назвали так. Квартира была обставлена дорогой мебелью времен Александра Третьего, и еще много чего в ней было.

Собравшаяся компания за игрой в реми освещалась блестками от каменьев на кольцах Зои. Софья Захаровна после окончания вечера просила меня проводить женщину домой. Все свои украшения она снимала и складывала в мешочек, который вместе с ключом от дома прятала в растоптанные допотопные ботинки. Ее старомодная каракулевая шубка и потертый берет из соболя скорее делали ее похожей на полунищенку и вряд ли могли вызвать у какого-нибудь воришки или разбойника интерес. И в ридикюле ничего кроме остатков еды для кошки не было. Разговоры подружек о том, что Зоя была хороша собой в молодости и наводила еще тот шорох на мужчин, вызывали у меня только улыбку. И одновременно жалость. От безысходной тоски и одиночества она могла раз десять на день позвонить Софье Захаровне. Та терпеливо выслушивала все, что говорила Зоя, почти всегда одно и то же, что сильно раздражало Давида Осиповича. К ним никто не мог дозвониться, и он сам вынужден был ждать, даже если надо было с кем-то срочно связаться.

Но зато Зоя очень много знала о местных достопримечательностях, целый кладезь знаний. Мы гуляли по опустевшим к позднему вечеру переулочкам Арбата, и я слушала ее увлекательные рассказы, где кто родился, жил, чем известен. На выходе из подъезда нашего дома она первым делом цеплялась мертвой хваткой за мою руку, и с этой минуты ее рот не закрывался ни на мгновенье. Прежде всего она тактично советовала мне поработать над моей речью. Не брать дурной пример с моих соседей одесситов.

– Олечка, вы бы смеялись, если бы услышали, как в молодости картавила Софья Захаровна. Ужас! Над ней потешался весь московский бомонд. Я не выдержала, сама предложила ей врача-логопеда – и результат налицо. Культурная грамотная речь. Как она поначалу упиралась, ну как баран. Я сообразила, как ее переубедить. Ей в то время нравился сам… Ну, ладно, история умалчивает, я вам самую суть расскажу.

Мимо нас пролетела редкостная машина. Наверное, от испуга Зоя еще сильнее обхватила мою руку. Какое-то время мы шли молча; Зоя, очевидно, собиралась с мыслями или просеивала, что можно говорить, а что утаить.

– Софочка в молодости была очень хорошенькая, аппетитная одесситка, как вы. У вас там вообще на юге цветущие дамы, не то что мы здесь, из-за климата все как бледные поганки. Так вот, я того человека уговорила, чтобы он высказал свое «фэ» по поводу ее речи. Он согласился и предложил ей своеобразную игру: встречаемся, но ведем себя как глухонемые. Безмолвие длилось полгода, и все это время Софочка бегала к логопеду. Что потом? Не знаю причину, вроде чересчур педант, он ей надоел, и она этого жениха послала куда подальше таким правильным выговором, что у того челюсть отвисла. Да что там – чуть не выпала…

Мы дружно расхохотались. Знала бы Зоя, каково мне с моим одесским прононсом, муж каждое утро смеялся: «О, говорыт Кыив проснулся».

– Давайте, Олечка, свернем в проходной двор, так быстрее ко мне, да и с детства не люблю ваш переулок, – предложила Зоя. – Почему не люблю? Мертвый он и есть мертвый, как его ни переименовывай. Молва связывает название с фамилией одной домовладелицы – Мертваго. Представляете, совпадение? На самом деле – так это или не так, сейчас сказать трудно, давно было, столько воды утекло. Да и спросить особо некого. Те, кто постарше меня и могли знать, коренные москвичи, уже покинули нас, на тот свет переместились, царствие им небесное, другие, как я, доживают свой век. Молодежь особо не интересует, ей какая разница – Мертвый, Островского, а еще и Пречистенским его называли. Я еще могу понять лимиту, ей вокруг все чужое, но детям нашим, которые родились и растут здесь, почему им это безразлично? Ужасно! Когда у вас появятся свои ребятишки, вы хоть им расскажите.

– Обязательно, Зоя, я стараюсь все запомнить.

– Мой муж, когда мы с ним прогуливались к Собачьей площадке, теперь ее нет, снесли, на ее месте Калининский проспект с этими высотками, повторял: нужно любить родные могилы. Я тогда не очень понимала, что он имеет в виду, потом поняла: нужно чувствовать свой город, пропускать, словно ток, его историю через себя, а не бесконечно переименовывать и переименовывать, теряя связь со стариной. Так вот, о вашем переулке. Муж рассказывал мне, что давно это было; косили Москву, как и другие города, и оспа, и холера, и самая страшная беспощадная болезнь – чума. Умерших со всей Москвы свозили на подводах сюда, вот и назвали это место Мертвым проездом. А могилы, куда захоранивали, рыли сначала малые, а потом побольше, вон там, где сейчас Малый и Большой Могильцевские переулки. Неспроста же их так назвали. Чтобы помнить. Понятно?

– Теперь – да! А Чистый тогда почему, если все вокруг было в могилах?

– В конце вашего переулка, где полуразрушенный храм, бил из земли ключ и протекала небольшая речушка, которую давно засыпали. В них после захоронения трупов мыли лошадей, подводы, да и сами раздевались догола – сжигали одежду, так сказать, проходили санобработку и возвращались уже через Чистый проезд, отсюда и переулок – Чистый. Жертв от чумы было, может, побольше, чем от войны с Наполеоном. Колонной обозы тянулись, и с бедными, и с богатыми, всех без разбору везли. Кропоткинская не просто так раньше была Пречистенкой. Все старые названия от этих бед. В Чистом сейчас резиденция нашего Патриарха всея Руси.

– Знаю, а рядом дом Мусоргского, где гужевалась «Могучая кучка».

– Это хорошо, что знаете, но было бы совсем хорошо убрать из лексикона такие пошлые словечки. Гужевались… Они были великими музыкантами, а вы их сравниваете с конюхами, гужевым транспортом. Те, между прочим, жили и держали свои конюшни в Староконюшенном переулке. Отсюда Москва транспортом гужевым обеспечивалась. Уже потом, много лет спустя, вонь эту перебросили через Садовое кольцо, там построили новые конюшни и переулок назвали Новоконюшенным.

… Ни моих добрых соседей, ни Зои, от которых я услышала столько историй и легенд и старалась передать по наследству дочери, давно нет в живых, но память о них осталась. Эти люди открыли мне глаза на старинную и прекрасную Москву. И пусть переулок теперь Пречистенский, иногда, когда подъезжаю на троллейбусе или автобусе к своей остановке, так и тянет спросить стоящих впереди:

– У Мертвого выходите?

 

Взятие перевала Камчик

О среднеазиатских республиках, признаюсь, я мало что знала. Только то, что оттуда мы получали ранние овощи и фрукты, а на закладку лук репчатый, очень красивый, но с ограниченным сроком хранения. Еще очень они радовали нас своим виноградом и бахчевыми культурами. Все гнали вагонами, и однажды с одним из них случилось ЧП. Вагон вроде был, как положено, опломбирован, может, невнимательно осмотрели при вскрытии, кто его знает, только, когда раздвинули двери, грузчики от едкого запаха отшатнулись. В вагоне лежал гниющий труп старика узбека, а рядом с ним небольшой живой ослик обгладывал остатки арбузов.

Как этот пустой вагон прошел взвешивание на железной дороге и кто его обобрал подчистую – большой вопрос. Нельзя же списать на бедного голодающего ослика почти полсотни тонн арбузов! Никогда еще Ленинская плодоовощная контора не видела такого количества милиции и товарищей в штатском. Опять не с лучшей стороны мы прославились. Москва ведь как большая деревня, слухами полнится. Вины нашей конторы ни с какого боку и в помине не было, но все равно, комиссий нагнали со всех министерств и ведомств. Шмон устроили еще тот, не позавидуешь директору. Он как ошпаренный бегал с ними по складам и базам, а потом еще ублажал в столовой всю эту партийную и начальственную рать.

На мою долю, как ответственной за экономику, легла, как всегда, задача отписываться, если точнее – отбрехиваться, по всем инстанциям, начиная с «Главплодоовощпрома». Все обосновывать, подкрепляя слова расчетами и предложениями по улучшению снабжения населения картофелем и овощами. Старалась не повторяться, составить каждый документ под конкретного проверяющего. Машинистка, молоденькая девочка, взмолилась:

– Ольга Иосифовна, давайте только «шапки» поменяем, а остальное все под копирку одинаково. Так всегда до вас делали.

– Ты на каком курсе учишься?

– На четвертом.

– Представь, если все вы сдадите курсовые или дипломы, написанные под копирку, что будет? А потом и все кандидатские с докторскими тоже одинаковые, ну, и куда мы прикатимся?

– Так пусть эти проверяющие сами пишут, их же работа. Я уже пальцев не чувствую, и вы красная, как рак.

– Обо мне не беспокойся, я по рождению – рак. А эти бумажки, поверь мне, со временем сгодятся, они же не просто так, а по делу, там, наверху, вынуждены будут обратить на них внимание, и для конторы новую современную базу построят. Заживет тогда наш район с качественной продукцией. Так что продолжаем.

Машинистка потрясла руками, улыбнулась, подмигнула мне и застучала по клавишам с новой силой.

Где-то за полночь неожиданно объявился мой благоверный.

– Детка! Ты на часы посмотри! Как это называется? Почему не отвечаешь на звонки?

– Миша, некогда, запарка. Ой, как хорошо, что ты заехал за мной, я страшно устала. Влипли мы в одну историю, по дороге расскажу.

Дверь распахнулась, и в кабинет ворвался директор.

– Ну что, готово? Они подпишут?

– А куда они денутся, Владимир Николаевич, вы их так обхаживаете. Познакомьтесь, это мой муж.

В машине ехали молча, я посматривала на Мишу, у него щека ходила ходуном.

– Ну и во что вы вляпались с этим твоим Владимиром Николаевичем? – не выдержал он.

Я стала рассказывать. Ничего смешного, конечно, в том, что бедного дедушку-узбека укокошили – скорее всего, еще у него на родине, где он сторожил этот вагон, и пустой вместе с ним прогнали через всю страну. Но мы не могли себя сдержать, ржали весь остаток дороги до дома.

Этот случай как-то сдружил меня с директором, а потом приятельские отношения перешли и на наши семьи. Насти у нас еще не было, а Киселевы воспитывали маленького Денисика. Владимир Николаевич все расхваливал меня перед мужем:

– Ну и баба у тебя, Михаил! Как что-нибудь засандалит. А этот взгляд исподлобья! У меня аж яйца холодеют. Не представляю, как ты с ней!

Тут я на время прервусь и перескочу на историю с другим узбекским старичком. А история эта о том, как в конце семидесятых годов прошлого века меня едва не продали в рабство. И кто? Собственный муж. Еле ноги унесли.

Дело было в Намангане, поздней осенью. До чего же она здесь красива! Город утопал в зелени садов, вековых карагачей и чинар, более близких нам елей и пихт. Над ним, словно в сказке, повисли снежные вершины – такое гигантское мороженое, освещенное солнцем, – и слышно было шумное журчание извивающейся меж скал реки. От чистого горного воздуха кружилась голова. Время не поджимало, и мы неторопливо и с удовольствием гуляли по лабиринтам маленьких улочек, рассматривали древние раскопки, заглядывали в мелкие лавки с изобилием отливавших золотом и серебром тюбетеек и вышитых сюзане. На любой вкус кувшины, вазы, блюда под плов. А какая прелесть – шелковые ткани на халат и пижаму! До сих пор жалею, что не купила, денег пожалела. На улицах нам попадались в основном мужчины, а если изредка женщины – то во всем черном, с сеткой на лице. Оттого складывалось впечатление, что время перенесло нас на века назад.

Каждый город в Узбекистане, вообще на Востоке, неповторим, но Наманган, как нам сказали, считается самым величественным во всей Ферганской долине. Его достопримечательности действительно сказочны: Мавзолей Ходжамины-Кабры, медресе Муллы-Киргиза, дом султана Ахмедова, мечети. Возле одной из них мы наткнулись на узбекского дедулю, который внешне очень напоминал Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба (он же – старик Хоттабыч) из сказки-повести Лагина. Мой муженек без приколов не может, спрятался за какой-то выступ, я в поисках его рванула сначала в одну сторону, потом в другую. Черт его знает, куда он делся, от страха я заорала, и тут, как из-под земли, вырос тот самый старик. Он увязался за мной, шел по пятам и что-то приговаривал, толкая меня в плечо. Тут мой дурачок выскакивает из-за угла и кричит:

– Абдулла! – почему-то он назвал деда этим именем. – Как она тебе? Нравится? Продаю! Сколько дашь?

Старик впился в меня своим колючим взглядом и лыбится:

– Сколько скажешь – столько заплачу.

– Да у вас денег не хватит на такую красотку, – Миша продолжает прикалываться, толкает меня под задницу и традиционным жестом показывает – мани-мани.

– Не твоя забота, найду.

Миша, конечно, пошутил, но узбекский дедуля – черт его знает, может, он скрытый многоженец – воспринял предложение на полном серьезе. Видимо, в его гареме еще только русской бабы не хватало.

Он строгим голосом велел нам ждать, а сам нырнул, сгорбившись в три погибели, в какую-то келью, а когда, будто привидение, вернулся, из глубокого кармана своего замызганного халата одной рукой стал вытаскивать купюры хорошего наполнения советского образца, а другой крепко, до боли, ухватил меня за локоть и не отпускал. Высох весь на южном пекле, а какой жилистый! Еле отвязались от него, даже бегом припустились прочь от этого полуразвалившегося строения, не то недостроенной мечети, не то местного краеведческого музея. Если честно, Миша сам уже был не рад этой затее. Мы чуть не разругались с мужем, я, каюсь, назвала его придурком.

Но как я там оказалась, в треугольнике между Ташкентом, Андижаном и Ферганой, – это отдельный рассказ. Я понимаю, когда мою приятельницу Людмилу Жуковскую, доктора-гинеколога, направляют в составе делегации московских врачей помогать местным женщинам. А я-то что там делала? Наберитесь немного терпения, скоро узнаете. Я возвращаюсь к прерванному месту в моем повествовании.

У нас с мужем не было, как у других, никакого свадебного путешествия. Первый месяц после загса назвать «медовым» язык не поворачивался. Жить в одной комнате с его, пусть даже все понимающей и очень деликатной во всех отношениях, мамой – та еще радость бытия, особенно если ты уже сам не первой свежести. И работку я себе отыскала в Москве ту еще – сначала одну, потом вторую, похлеще первой, – с утра до ночи. Муж постоянно в командировках, как Фигаро: то тут, то там. Возвращается он как-то из своей редакции возбужденный, может, опять в творческих взглядах со своим шефом разошелся, вечные у них споры. Когда сели ужинать, я спросила:

– Что-то случилось, опять с начальством поругался?

– Нет, все нормально. Ольга, ты ведь в Средней Азии не была? Срочно бери отпуск – и полетели. Сразу по трем республикам прокатишься.

– Каким образом?

– Многодневная велогонка через две недели начинается. Соревнования важные, отбор в олимпийскую команду. Меня от Спорткомитета комиссаром назначили. Но об этом никто не знает, даже Боечин из отдела велоспорта, он тоже летит комиссаром. Я просто журналист «Красной звезды», фанат велоспорта – и все.

– А там что, гражданская война началась, что опять потребовались комиссары? – неудачно пошутила я. – И вообще, я-то с какого боку-припеку?

– С моего. Насчет тебя я с Альбертом Львовичем Лейкиным, генсеком нашей федерации, договорился, помогать мне будешь, посылать ему отчеты, а захочешь – сочиняй разные байки, вроде как женский взгляд на все это безобразие со стороны, или пиши путевые заметки. Львович обещал опубликовать.

Плотно поужинав, уже за чаем с моими любимыми эклерами из кафе «Прага», Миша рассказал, что гонку не случайно из заезженного за многие годы Крыма перебросили в Среднюю Азию, там покруче, условия пожестче, в таких и надо готовить ребят к Олимпиаде в Москве.

– Еще один человек посвящен в истинную цель моей командировки, – неожиданно раскрыл секрет Миша. – Сережа Дворецкий из газеты «Социалистическая индустрия», соревнования на ее же приз проводятся, они – главные организаторы. Ты должна его помнить, худющий такой, высокий, на майские я тебя с ним в Домжуре знакомил. Нормальный малый.

– Конспираторы хреновы, в сыщиков решили поиграть, – съехидничала я.

– Что ты несешь! – огрызнулся Миша. – Сыщик – это твой дядя Леня, пусть ловит бандитов в Одессе, а у нас задача – наладить работу всех служб, чтобы все синхронно, как часы.

Миша вдруг нежно прижался ко мне, взял мою руку и положил на свою ногу выше колена. Под моей ладонью заиграли его упругие мышцы. Понятно, почему так ладненько сидят на нем джинсы. Он поцеловал меня в ухо, приподнял за талию и утащил с кухни в комнату.

– Мама сегодня поздно приземлится. Быстренько закрой дверь на ключ…

– О, у тебя сегодня лирическое настроение…

Какое счастье! Летим вдвоем, почти целый месяц вместе, живем в гостиницах. Уж как я блаженствовала, собирая вещи в дорогу. Все самое-самое модное и крутое. Чего стоили только джинсы фирмы «Врангель», которые я натягивала с трудом и застегивала молнию только лежа, втянув в себя живот, и без того прилипший от худобы к спине. Это не мои слова, это – приятный комплимент свекрови. В Одессе знакомый моей подруги уверял: женщина без живота – все равно что квартира без мебели, у него самого она была хорошо обставлена…

Я всегда хохотала, завидев на улице пару – дородная тетка с пузырем, впереди плетется ее муженек, удивлялась, как он на этом батуте прыгает. А если семейка из двух таких пузырей, вот хохма, как же надо изловчиться в любовных утехах.

Все хорошо, радостное предвкушение месячного праздника, сбор чемодана. Одно лишь смущало или, по-другому: дело было за малым – отпустят меня в отпуск или нет. Самый же пик заготовительного сезона. Неделю я ходила по пятам за директором, выбивая из него резолюцию на моем заявлении.

– Ладно, езжайте, – согласился он после долгих уговоров. – За меня дынь накушаетесь. Я их обожаю. «Колхозницу», а еще больше эту длинную, похожую на торпеду, у нее вкус меда, во рту тает.

Скажу заранее: я с лихвой исполнила просьбу своего начальника. Не только дынями объелась. Столько, сколько я слопала тогда винограда, хурмы, абрикосов и прочей фруктовой прелести, я в жизни никогда не ела, хотя выросла тоже под лучами благодатного южного солнца.

И вот ведь какой фокус, а то и стыд и срам. Все это большей частью предназначалось не мне. С базара за собственные деньги была лишь капля, а все остальное выносилось на дорогу, в селениях или где-то на самой большой площади колхоза и аккуратно было разложено на столах, дожидалось велосипедистов. И плодовитая же здесь земля, позавидуешь! Яблоки, груши, сливы, персики, гранаты… Море всего. Наивные и одновременно добрые замечательные гостеприимные люди, они думали, спортсмены остановятся, передохнут, устали, наверное, бедняжки крутить свои педали, всех их усадят за праздничный стол, пусть попробуют гости дорогие любовно приготовленные для них дары природы.

Но кавалькада, облизываясь, проносилась мимо, не снижая скорости, ей было не до того, а все это радующее глаз своей спелостью и разнообразием фруктово-овощное изобилие перекочевывало в автобус, тихо катившийся позади каравана. И я, признаюсь, участвовала во всем этом безобразии-переносе. Конечно, не одна, а все, кто вместе со мной именовался «сопровождением велогонки». Можете себе представить, какое изумление появлялось на лицах ничего не понимающих тех самых наивных и одновременно замечательных гостеприимных людей.

– Рахмат. Спасибо. Не волнуйтесь, дорогие, все передадим. Ассалом Алейкум, мир вашему дому! – мы старались их успокоить и по прибытии на место честно сдавали собранный по дороге урожай в пункт питания спортсменов.

Сейчас я хорошо понимаю людей, которые неделями не могут оторваться от телевизора, наблюдая за причудливой круговертью веломногодневок. Их трассы рассекают страны вдоль и поперек, с севера на юг и с запада на восток, или, наоборот, заглядывая в самые красивые уголки, взбираясь на самые высокие вершины и пикируя с них в самые глубокие ущелья. Не все эти люди фанаты спорта. Тогда что же их притягивает к голубым экранам, когда идут трансляции из Испании, Италии, Франции или, скажем, из Бенилюкса, Германии и Польши? Прекрасная возможность на фоне борьбы на каждом этапе познать эти страны, их историю с географией, культуру, обычаи и традиции, насладиться архитектурой, памятниками прошлого и сегодняшней жизнью. Эмоциональный заряд, и не только спортивный (спортивный – особая песня), каждый велотур несет огромный. Прильнешь к «ящику» – и не в силах оторваться, на минуту отвлечешься – что-то да упустишь. Наша дочь Настя такая, пристрастилась девушка, теперь каждый год с нетерпением ждет «Тур де Франс», «Джиро д’Италия» и «Вуэльту», хотя и воочию много уже повидала.

И сама несущаяся по бескрайним барханам велогонка, внутри себя, тоже живет на протяжении этих недель своей жизнью. Она – как шумный и веселый, со всеми переживаниями и страстями цыганский табор, который кочует, то здесь, то там ночует, как поется в песне. И ведь так оно и есть. Два-три десятка команд – как два-три десятка семей, объединенных в общину. Каждый день и те и другие разбивают лагерь на новом месте. Вот только с вожаками у них по-разному: у одних он единственный – цыганский барон, такой мачо баро, что означает – большой, главный, у других – сход таких мачо в судейских мантиях.

Я старалась вникнуть в эту жизнь, почерпнуть из нее для себя что-то незнакомое и интересное. Жара, на небе ни облачка, только противный ветер несет навстречу пыль, которая, кружась, превращается в небольшие смерчи. Как только завершался этап, журналисты бросались за протоколами, раскрывали свои допотопные машинки, лишь у нескольких человек я видела современную «Эрику», и принимались строчить заметки, которые потом диктовали по телефону в свои редакции. Миша делал то же самое, не вызывая никаких подозрений. А я наблюдала за командным табором. Пока гонщики отдыхали, тренеры самолично, не доверяя никому, готовили им питание на завтра, отваривали несколько кур в одном бульоне, какую-то еще калорийную пищу, заваривали крепкий чай, все это разливали по термосам. Хватало хлопот с велосипедами механикам. Но больше всего работы у врачей и особенно у массажистов. Как у них руки не болят! А у самих ребят вены на ногах вспухшие, как у лошадей, а они – молодцы, улыбаются, обмениваются впечатлениями про отрывы, проколы, спурты, падения. Я после каждого завала долго не могла прийти в себя. Скрежет велосипедов, смятые рамы и рули, колеса восьмеркой, содранная кожа на бедрах и локтях, кровь, а им все нипочем. Это же какое надо иметь здоровье, чтобы справиться с этапом! Не прогулка на свежем воздухе, нервы все время как натянутая струна.

Для мачо в судейских мантиях и другой обслуги специально выделяют несколько легковушек, помимо техничек, непосредственно следующих за гонщиками (вдруг срочно понадобится помощь). За одной такой машиной я уже наблюдаю не первый день. Едва, после завершения этапа, она притормаживает, выбрав укромный уголок, подальше от постороннего взора, как тут же к ней подкатывает грузовичок, откидывается борт, в кузов взбирается дородная русоволосая мадам в белом халате и начинается бойкая торговля. Подходят какие-то люди, судя по милой, со смехом, перебранке, ее знакомые. Она быстро что-то им отбирает и бросает в бумажный пакет, и они столь же быстро удаляются.

Меня раздирает любопытство.

– Миша, может, и нам подойти?

– Зачем? Ты что, проголодалась? Пошли проверим, что там у ребят, вчера в Коканде на связь жаловались, не могли с редакциями соединиться, а потом перекусим.

Дворецкий хотел Мише, как комиссару гонки, тоже выделить легковушку, однако муж категорически отказался, обойдемся без нее.

– Как хотите, в любой момент она в вашем распоряжении, только заранее скажите, – предупредил Сергей. – Боечин вот пользуется.

– И пусть пользуется, его дело.

Мы видели, как все местные начальники от спорта вертятся вокруг Евгения, всем хочется попасть на московскую Олимпиаду, ублажают мужика. В «Волге», как у него, конечно, престижно, однако в автобусе для прессы, куда мы перенесли свои дорожные пожитки, легче высидеть этап, все-таки под двести километров каждый. Всем хорошо, кроме меня. Нет, мне тоже удобно, можно ноги вытянуть и походить, если надоело сидеть, а то и прилечь на заднем сиденье. И вообще, как дом родной, приятно. Народ свой, атмосфера добрая, с подначками, шутками-прибаутками, анекдотами. Одно плохо – когда приспичит.

В первый же день я поняла, какую глупость совершила, нацепив на себя эти моднючие джинсы. Для Калининского проспекта они в самый раз, а здесь, когда ни одного деревца до самого горизонта и только ветер перекатывает по барханам колючки, явно не та одежда. Проклятый бабский выпендреж, и кого хотела удивить. Правило: одни налево, другие направо тут не действует. Нет, оно есть, только вот с кустиками, что налево, что направо, беда, редко-редко попадаются. Мужчины заходят за них и спокойно освобождаются от скопившейся жидкости. А мне как быть? Уже глаза лезут на лоб, а я все терплю. Как спустить джинсы, когда некуда скрыться? Теперь только я поняла, почему женщины Востока испокон веков носят свободные длинные юбки. Была бы у меня такая, присела бы, как будто цветочки с колючками собираю, – и порядок. Какого черта обрекла себя на эти муки!

Миша командует: все дружно отвернулись, я захожу за автобус и, страшно стесняясь, выписываю жидкие плоды жизнедеятельности организма после употребления им даже малого количества той самой фруктовой массы. В салоне пир на весь мир, а я боюсь съесть лишнюю скибочку арбуза или дыни, ограничиваю себя, как могу, а слюнки текут, хочется все попробовать. На что-то более серьезное могу рассчитывать лишь к вечеру, когда остановимся в очередном городе, после финиша этапа.

Впрочем, и тогда с этим случались проблемы – и по-большому, и по малой нужде. Мало того, что удобства часто были на улице, так пользоваться ими, вдыхая их аромат, приходилось под Мишиным конвоем, да еще на помощь спешила наша сдружившаяся автобусная компания. Ребята талдычили мужу: и зачем ты взял Ольгу с собой, даже, вроде бы шутя, напугали его, что он и глазом не моргнет, как меня выкрадут и никто никогда не найдет. Черт его знает, в каждой шутке есть доля правды. Я и сама трусила, старалась не отходить ни от Миши, ни от коллектива ни на шаг.

В Андижане нас поселили в гостинице с глиняными полами и единственным туалетом на улице. Мы плотно пообедали, Михаил оставил меня в номере отдыхать, а сам отправился прояснять какую-то спорную ситуацию с судьями, комнату он на всякий случай запер на ключ. И тут мне захотелось, еще немного, и у меня лопнет мочевой пузырь. Что делать? Не на пол же, хотя куда деваться, ничего, до утра просохнет. Елки-палки, у меня же есть целый сервиз с набором пиал, расписанных под узбекские мотивы. Откуда? Сейчас узнаете.

В выходной на гонке нам устроили субботник в каком-то колхозе-миллионере, победителе республиканского соцсоревнования.

Всем повязали через плечо тряпки в виде торбы и запустили на хлопковое поле. С педалями вы, ребята, справляетесь, а вот как справитесь с хлопковыми коробочками, кто из вас самый рукастый и ловкий? Из этих коконов нужно было вытаскивать нежную, как пух, сердцевинку и складывать в полотняную сумку. Согнувшись, как сгибается прыгун в воду, отталкиваясь от трамплина, под нещадно палящими лучами, без единого дуновения ветерка, все сначала еще хорохорились и рванули с песнями типа: «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка…»

Однако энтузиазм и трудовой запал стал быстро иссякать. Как говорят на моей малой родине, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Хоть бы глоточек воды! Но колхозные сказали, что воду в поле пить нельзя, совсем развезет и обратно не дойдем. На небе, на наше счастье, вдруг откуда-то выпорхнуло облачко, прикрыло полуденное солнце. Ребята сразу устроили себе перекур. Правда, нашелся один патриот, кажется, из механиков, он принялся всех стыдить. Его, конечно, очень устыдились и послали далеко-далеко вперед, пусть это сейчас звучит, как путь к победе в соцсоревновании.

– Ольга, что-то вы от нас отстаете, – пожурил меня кто-то из спортсменов. И в мою торбу посыпалась добрая половина собранного ими урожая. Паразиты! Получилась уже не торба, а тяжеленный мешок, и я тащила его обратно одна; задержалась, переждав, пока мужчины уйдут вперед, чтобы облегчиться. Сдрейфила, конечно, что осталась в одиночестве, неслась через бескрайнее поле, как лань, боясь потерять ребят из виду.

У какого-то домика, наверное, здесь было правление колхоза, на весах взвешивали все торбы. Моя по тяжести заняла второе место, после того патриота, которого пришлось ждать еще целый час, за ним даже гонец на лошади поскакал. Мероприятие закончили вручением призов. Победные фанфары не звучали, но все-таки было приятно. Мне подарили узбекский чайный сервиз на шесть персон с пиалами. Они – слава и Богу, и Аллаху – теперь выручили, до сих пор храню их на даче, иногда, когда достаю из серванта, то, конечно, тот злополучный вечер в далеком теперь Андижане пробуждается в памяти. А вот блюдо из сервиза держу в Москве и использую чаще – когда по разным праздникам фарширую карпа, выкладываю его на эту тарель с голубым орнаментом, как раз умещается.

Все это, конечно, не мелочи, но и не главное. Я уже со всем смирилась и только наблюдала за местной жизнью из пыльного окна автобуса. Всюду она разная. На улицу, если можно так назвать дорогу, вдоль которой тянулись глиняные хибары, выходили только заборы, тоже из глины, и калитки. Что там за ними – неизвестно, ничего не видно, кроме фруктовых деревьев. И что удивило – ни одного окошка. Чем дальше от Ташкента, тем все реже встречались кишлаки и отары овец. Чабаны с потертыми меховыми мохнатыми шапками на головах были одеты в засаленные халаты, наверное, их носили еще деды или прадеды. Когда взбирались на своих полудохлых лошаденок, их обязательно сопровождали несколько собак.

Разглядывая женщин с закрытыми лицами, сразу вспомнила рассказ моей подруги Людмилы Жуковской; я уже вскользь упомянула, как в составе министерской медицинской комиссии она, врач-гинеколог, была здесь на проверке. Как они, врачи, добивались, чтобы женщин держали в роддомах подольше, давая им таким образом возможность передохнуть, хоть чуточку восстановить гемоглобин и силы. Выделять больше на каждую роженицу крови. С шестнадцати лет, а то и раньше, они без перерыва рожают. Смертность зашкаливает. Скотину и то больше берегут, чем женщин, дают передышку в родах.

А сейчас я обрушу на читателей маленькую бомбу. Мало кто об этом знает. Каждый день гонки мы начинали с завтрака, что естественно, но какой это был завтрак… Естественным его точно не назовешь. Старт этапу давался в одиннадцать утра, до него мы шли на рынок, где уже готовы были казаны с кипящим лагманом и ароматным пловом. От нежнейших шашлыков исходил дымок, расплавлявший мозги. Мы уютно рассаживались в беседках, доставали принесенную с собой бутылку водки и заряжались, отнюдь не только духовно, на целый день. Особенно хорошо водочка шла (конечно, не целая бутылка) под вкуснейший лагман – такой густой, как каша, суп из домашней лапши с овощами и бараниной. Выполняли наказ врачей – профилактика от разной заразы; не мы одни, думаю, большая часть обслуживающего персонала строго следовала предписанию медиков. В дороге это было еще и незаменимое средство прополоскать рот и помыть руки.

А я еще в автобусе подлила масла в огонь. Припугнула лекцией о всевозможных бактериях, живущих в этих краях. Холеру и гепатит можно прихватить на раз. Примеры, конечно, из Одессы, события не столь давние, мои земляки пережили их. Для северян эти паразиты особенно опасны, потому что им не делали прививок. Словом, подвела базу и под обязательное мытье рук, и под прием вовнутрь ежедневно граммов сто пятьдесят, а то и все двести любимого народного напитка. Не помешает, в желудке должна быть кислая среда. Мое предложение еще выше подняло и без того высокий журналистский дух, а мне добавило уважения. Правильно поступил мой муж, отказавшись от персональной «Волги», я оценила это по полной программе. С тех пор пару «гигиенических» бутылок сорокаградусной мы возили с собой на всякий пожарный случай.

Мишу я все-таки уломала подойти к тому грузовичку, что-то он не давал мне покоя, а может, сработал нюх торгового специалиста.

– Я только спрошу – и все.

Ты смотри! Я быстро усекла весь ассортимент дефицитов. Финская и венгерская салями, балык, ветчина; в мусоре, прямо тут, у автолавки, валялись банки от черной и красной икры, разных рыбных консервов. Ничего себе, гуляют ребята.

– А нам можно баночку красной икры и ветчины? – я интеллигентно подкатилась к бойкой продавщице, доставая деньги из кошелька, но получила такой от ворот поворот, что отлетела от борта, как ошпаренная.

– Нельзя! – отрезала она и со злостью посмотрела на нас, как на врагов славного советского социалистического Отечества. – Спецобслуживание. Ищите директора гонки, разрешит – нет вопросов.

Понятно – только для своих, избранных. К грузовичку то и дело подъезжали разные машины, те, которые были при гонке, я уже знала, а эти были какие-то чужие, и дефицит целыми коробками перегружался в их багажники.

Никакого директора искать не стали. Зачем? Прекрасно проживем без деликатесов, в Москве наверстаем, скоро Седьмое ноября, в праздничном заказе будут. А сейчас обойдемся пловом, лагманом, и местные пельмени, чучвара называются, очень сочные. Узбекская кухня весьма богата. Об этом случае никому говорить не стали, хотя у меня уже чесались руки накатать заметку в «Советскую торговлю». Просят же шире освещать предолимпийскую гонку…

Велогонка катится своим чередом, мы следуем за ней, останавливаемся, где пожелаем. Задержались в одном из кишлаков близ Ферганы. Все та же картина: сплошные заборы, дома без окон, ясно, чтобы никто с улицы не смел заглядывать в них и видеть, что делается внутри. У самой дороги, хотя караван велосипедистов уже проскочил, еще толпились дети. Мал мала меньше. Старшие держали на руках совсем крохотулек. Все какие-то нечесаные, неумытые. Осень, уже холодно, по ночам минусовые температуры затягивали лужи и арыки льдом, а они все босиком, и старая одежонка, чувствуется, передается по наследству, едва прикрывает голое тельце. Зато на головах мальчиков старые меховые ушанки.

Раздался скрип калитки, и появился мужчина неопределенных лет в халате и тюбетейке, с серебряным подносом в руках, на котором горкой лежали гроздья спелого винограда. Разговорились. По-русски он объяснялся неплохо, тем не менее мы так и не поняли, кем он работает в совхозе.

– Эти ребятишки – все ваши дети, сколько их у вас? Еще есть? – несколько раз переспросила я.

– Есть, там, – он кивнул куда-то в сторону калитки, – виноград собирают, ркацители, из него хорошее вино. Сейчас вынесу кувшин, попробуйте, оно свежее, еще настояться должно.

Он долго мучился, губами перебирал имена, не раз сбивался со счета.

– Пять, – наконец выпалил он и для верности загнул все пальцы на одной ладони. – Жена скоро еще родит. Мальчика хочу.

– Как пять? Здесь же восемь, а вы говорите, что во дворе еще ваши дети, – удивилась я.

– Так то девочки, они не в счет. Мужчины нужны. Кто за хозяйством ухаживать будет?

Через несколько дней, когда гонка, перемахнув через границу с Таджикистаном, задержалась на два дня на берегу Сырдарьи в Ленинабаде, а затем ее спираль раскрутилась в сторону киргизского Оша, я словно очутились совершенно в ином мире и подумала: какой контраст. На въезде в город нас встречали пионеры, опрятные, аккуратно одетые. Они, не поверите, и сегодня у меня перед глазами: белый верх, черный низ, у девочек банты красиво вплетены в косы, пилотки, гольфики с кисточками, мальчишки – в темных штанишках-шортиках до колен и белых рубашках с короткими рукавами, на голове расшитые красным бархатом войлочные колпаки. На всех красные галстуки. До чего приятно смотреть! Я вспомнила свое пионерское детство, наши школьные линейки у дворца Воронцова на Приморском бульваре.

Словом, здесь, в Киргизии, во всем чувствовалась заботливая женская рука, настоящий матриархат. За завтраком я поделилась своими соображениями с Михаилом, и он – в кои-то веки! – со мной согласился. Что с ним случилось, Киргизия, что ли, так на него подействовала?

Женское и лично во мне взяло верх. Покрутившись немного по центру, я, конечно, заглянула в местный универмаг и обомлела, увидев, как в обувном отделе свободно стоят на полках сверхмодные тогда английские туфли на высоченных шпильках – мечта всех женщин. Сердце бешено заколотилось. Перед отъездом из Москвы в Краснопресненском универмаге я наблюдала, какая за ними была драка. В общем, перемерила дюжину пар, пока сердце не успокоилось на двух. Можно возвращаться обратно в Узбекистан, куда опять зазывала петля трассы. Через Камчик, взобравшись на более чем двухкилометровую высоту, велокараван должен был снова совершить бросок вниз и перебраться в солнечную Ферганскую долину. Конец года на носу, оттого так и вырывались наружу слова песни из популярного музыкального фильма:

Может, для той американкой солнечной долины слова серенады были подходящие, но Камчик, взбунтовавшись, явно встретил их в штыки, и сердце замирало вовсе не от цветов на снежных склонах перевала.

Знать бы тогда, что ждет гонку, когда она дружно катила по равнине, окруженной со всех сторон горами, их цвета от бликов лучей постоянно менялись, пока совершенно неожиданно камни окончательно не покраснели. Тепло, несмотря на утро, уже плюс двадцать семь. Здесь просто сказочное место на земле. В нашем автобусе беззаботное, даже, я бы сказала, безмятежное настроение, народ размяк, отдыхает. С автобусом поравнялась одна из служебных «Волг», и нашему комиссару, а заодно и мне, предлагают пересесть в нее. Мы соглашаемся; по правде говоря, мне поднадоело плестись позади гонки, глотая пыль, хочется опережать гонку, видеть, как в ее голове разворачиваются события, вся борьба же там. Легковушка, набирая скорость, удаляется в сторону перевала. И вдруг в открытые окна слышим доносящиеся из машин, что едут навстречу, возгласы: «Вы куда? Возвращайтесь! На Камчике пурга, ничего не видно, сами еле проскочили перевал».

Чем выше нас уносила «Волга», тем резче менялась погода. Уже не было никакого солнца, поднявшийся сильный ветер смешался с холодным дождем. На нас куртки, хорошо, что я еще прихватила с собой шерстяной свитер, и то с каждым километром все больше пронизывает насквозь этот противный ветер, задувающий даже через задраенные окна. Еще немного – и дорога, постепенно ввинчивавшаяся в серое теперь уже небо, покрылась ледяной корочкой, а скалы, особенно выемки в них, наполнились снегом. Я боялась смотреть в окошко, да и видимость ухудшилась, заметила лишь, как мимо нас сначала пролетела одна машина, а затем еще две, очевидно, руководство гонки. Наш водитель в полной растерянности:

– Все, приехали, полный писец! Я никогда в горах так высоко не был. Как теперь отсюда выбираться? У меня не машина, а санки на летней резине. – Он крепко выматерился, но, спохватившись, обернулся ко мне: – Извините!

Я приоткрыла дверцу и увидела медленно приближающийся наш автобус. Видимо, журналистам тоже поднадоело тащиться все время сзади.

– Миша, давай переберемся в него, – предложила я, – там как-то и теплее, и веселее.

Однако проехали мы совсем немного. Через пару километров автобус остановился, прижавшись правым боком поближе к скале.

Дальше ехать опасно, гололед под колесами, а еще вдруг какой-нибудь горе вздумается сбросить с головы свою снежную шапку-ушанку, а она, зараза, тяжелая, и все это покатится лавиной вниз.

А тем временем накатывалась и сама гонка. Я это зрелище в жизни не забуду. На мальчишках их хлопчатобумажные майки превратились в панцирь, а от красных, как у вареных раков, ног валил пар. Рамы обледеневших велосипедов, казалось, были покрыты белой краской, а колеса плотно облеплены снегом – как они еще вращались, черт его знает.

– Журналисты, газеты есть? – слышу истошный крик.

– Зачем им газеты? – удивляется кто-то. – Они что, почитать решили?

Сейчас не до шуток. Мы с Мишей быстро соображаем, в чем дело, хватаем все газеты, какие есть, с трудом выбираемся через заднюю дверь, протискиваясь в узкую щель, и спешим к первым попавшимся гонщикам. На бегу видим, как у Виктора Капитонова ураганный ветер срывает с шеи рацию. Он что-то орет, а рация, как дикая птица, под напором ветра сначала рванулась вверх, а потом пушинкой улетает в глубокое ущелье. Капитонов пытается ее поймать, нагнувшись над обрывом. Все в ужасе. К нему мигом подскакивает водитель его машины и с трудом оттаскивает от края пропасти.

– Ольга, осторожно, – кричит муж, – подальше от края, а то и тебя унесет с твоим сорок шестым размером!

Вокруг уже все погружено в густое топленое молоко, сквозь него даже голоса с трудом прорываются.

Я уже не слышу мужниных предостережений, приподнимаю майку у кого-то из ребят, прикладываю ему к спине газету, затем оборачиваю ее вокруг тела. Так поступал мой дедушка-моряк, в сильный мороз в Одессе у него под тельняшкой всегда была газета, она держала тепло, бабушка даже специально для этой цели выписывала на четвертый квартал «Маяк».

Снегопад усиливается. От метели в ушах страшный гул. Я уже вся закоченела, Миша хватает меня за руку и тянет к автобусу, чтобы отогреться, но я вырываюсь, ловлю еще одного гонщика, от резкого порыва ветра он едва не вываливается из седла. На помощь подбегает кто-то из тренеров, вдвоем мы подхватываем его и укутываем в бумажное одеяло. Еще один парень в невменяемом состоянии, он не может отцепить окоченевшие пальцы от руля и самостоятельно сойти с велосипеда.

– Медицина есть? Скорее сюда!

Слава Богу, «скорая помощь» на месте. Медики дают парню вдохнуть нашатыря и уводят к себе в машину, он, очухавшись, еще сопротивляется, рвется продолжать гонку.

Директорат решает остановить велотур, на автомобилях перевезти спортсменов вниз, а затем продолжить. Только двое долго упирались, не хотели подчиниться, но и их, в конце концов, уговорили. Выдерживая интервал, колонна неторопливо двинулась в путь. На последних километрах перед долиной опять появилось солнышко, засверкали капельки на листиках деревьев, мы снова очутились в самом что ни на есть природном раю. И дальше ничего бы не случилось, если бы, спустившись, гонщики не увидели, как в прилепившейся к самому подножью затяжного спуска чайхане обслуга с превеликим удовольствием уплетает шашлыки и шурпу, запивая традиционным национальным напитком. А может, это и не зеленый чай, уж больно лица у них у всех раскрасневшиеся.

Бунт на корабле, гонщики отказываются дальше ехать. А их уже и так заждались в Ангрене; город, где родилась Анна Герман, еще с утра готовится встречать, так пусть теперь обслуга вместо них и катит туда. Особенно разъярен Ааво Пиккуус, в Монреале он уже стал олимпийским чемпионом, но этого ему мало, мечтает пробиться и на следующие Игры в Москве, ему каждый старт важен.

Я вижу, как мечется Боечин, в полной растерянности местные организаторы собирают капитанов команд, пытаются их уговорить, однако те и слушать не хотят. Я смотрю на Мишу, он, весь бледный, выдавливает из себя:

– Кажется, я знаю выход, – с этими словами он отзывает в сторону Капитонова.

Я слышу их разговор.

– Виктор Арсеньевич, вы же не только главный тренер сборной, но и офицер, здесь старший по званию. У вас в ведущих командах все гонщики – армейцы. Ну и напомните им об уставе: приказ командира – закон для подчиненного.

Спустя много лет на гонке «Пять колец Москвы» мы вчетвером (присоединился еще и Александр Гусятников, гонщик от Бога, бывший капитан сборной СССР) вспомнили и Камчик, и тот эпизод.

– Если бы Арсеньич не скомандовал, не представляю, чем бы все закончилось, – сказал Гусятников.

Мы улыбнулись, переглянулись с Капитоновым и вспомнили, что в Ангрене это закончилось таким обилием всего на праздничном столе, что и за месяц не переваришь. И почти все снова погрузилось в наш автобус.

Гонка близка к своему завершению. Возле знакомого грузовичка особое оживление. Всем распоряжается тучный мужчина с пышной копной волос. Наверное, это и есть директор. Я его не раз видела в бригаде арбитров, но как-то мне ни к чему было выяснять его основную обязанность. Судья – и судья.

– Миша, может, еще раз запустим пробный шар?

– Ни в коем случае, – муж сердито отвергает мое предложение.

Шар все же был запущен, и покатился он в нашу сторону, и сделал это Сережа Дворецкий, не выдержала душа поэта, выдал он под конец тура моего Мишутку со всеми потрохами.

– Сергей, кто эти двое, для которых ты каждый раз хлопочешь об отдельном номере в гостинице? – спросил его тот самый тучный дядя.

– Как кто? Он – комиссар гонки, такой же, как Боечин, а Ольга – его жена и помощница. Прихватит вас Михаил Григорьевич за одно мягкое место, они целый талмуд замечаний собрали.

– Ну и гад ты, Дворецкий, что же молчал!

Сергей со смехом рассказал, что после его слов случилась немая сцена, как в гоголевском «Ревизоре».

… Только я прилегла у себя в номере передохнуть, как раздался тихий стук в дверь. Она была заперта, ключ на этот раз был у меня.

– Кто? – вздрогнула я.

– Мне бы Михаила Григорьевича повидать, – отзвук ангельского голоска влетел мне в ухо.

– Его нет, он в пресс-центре.

– Откройте, не бойтесь, это Нина с автолавки.

Впустить или тоже послать, еще дальше, чем послала она меня? Во мне боролись два чувства. Ладно, пусть войдет.

– Не обижайтесь на меня, я же не знала вас. Григорий Павлович мне ничего не говорил, а он все решает. И он тоже ничего не знал, Сергей в тайне держал, только сегодня протрепался, – Нина вздохнула и вдруг, достав из сумки бутылку коньяка, предложила: – Давайте хряпнем. У меня и сигареты хорошие с собой, «Мальборо», а то я вижу, вы «Опал» курите.

Хряпнем так хряпнем – и я вытащила из чемодана те самые пиалы, которые выручили меня тогда в Андижане.

– Откуда они у вас? – удивилась Нина.

Я рассказала. И про тот выходной день на гонке, и про белые – от горизонта до горизонта – хлопковые поля, которые я сначала приняла за горы, покрытые снегом. Раньше вообразить себе не могла, что его столько, этого белого золота.

– Хлопок для них святое. Гоняют всех на уборку, школьников, студентов, армию гонят, всех подряд. Ордена на этом зарабатывают. Что ни директор колхоза – то герой, а то и дважды, один даже трижды. Сколько на самом деле собирают – никто не знает. Приписывай – не проверишь.

Когда выпили, Нина стала жаловаться, как тяжело живется женщинам, особенно белокурым, в этих краях. С мужем она развелась, двух хлопцев воспитывает сама.

– Сами мы смоленские, эвакуировали нас сюда, в Узбекистан, когда война началась, тут и остались. Старший мамин брат писал, что дом наш разрушен, некуда возвращаться. Мама в Ташкенте на ткацкую фабрику устроилась, замуж вышла, отец – его семья откуда-то с Волги – шоферил. Мы, две девки, на радость им родились.

Налили еще понемногу. Нина полезла в сумку, извлекла заранее нарезанный сыр, копченую колбасу и несколько лепешек. Из дальнейшего общения с автолавочницей я узнала, что старшая ее сестра влипла с одним парнем, он, когда ухаживал, казался ей хорошим, а потом превратился в ханурика, совсем опустился от этой проклятой водки. Еле отвязалась от него, еще дважды выходила замуж – и оба раза неудачно, сходились – расходились, так и осталась на бобах с тремя детьми от разных.

Женщина всплакнула, вынула из кармана платок, утерла слезы. Мне стало жаль ее.

– Нина, несколько дней назад я своими глазами видела чабана на белой лошади, что тебе принц, и вокруг такое стадо, как на картинке, – я попыталась перевести разговор на другую тему. – Даже подумала, что это кино снимают.

– Так то мы Киргизию проезжали. Там совсем другое дело, там бабы всем заправляют, в почете они, к ним прислушиваются, особенно к пожилым, а не держат взаперти за заборами. Посмотрите, как они выглядят в своих шелковых национальных нарядах. Пословица есть такая, восточная: как дерево красит листва, так человека красит одежда.

Какая я умная! А что я Мише говорила? Кто обеспечивает порядок в доме?

За душевной беседой мы незаметно могли уговорить и всю бутылку, но я взяла пробку и плотно заткнула ею горлышко:

– Все, хватит, оставим Михаилу Григорьевичу, хотя он к коньку равнодушен.

– Да на ихних совещаниях чего-чего, а этого добра хватает. Трехзвездочный не в счет, все – отборные, выдержанные. Ой, я еще немножко у вас посижу, если не возражаете. С шести утра на ногах. Измоталась. Полдня крутились, пока затоварились, так меня еще обухом по башке: где, сука, шлялась. Еще и материалку повесили, даже не сомневаюсь, с недостачей будем. Знаете, как бывает: дай сейчас, завтра заплачу. Только вот с усталости вечером примут лишнее на грудь – и память к утру отшибает. Ой, да ладно, что будет, то будет.

Нина продолжала рассказывать, с каким трудом достаются ей все эти продукты, которыми и команды надо подкармливать, и начальство гоночное с их друзьями. Письма с распоряжением отпустить заранее разослали, а ими подтереться можно. Приезжаешь, а там то Ванька дома – Маньки нет, то Манька на месте, а Ванька пропал. Все только через Ташкент, часами наяриваешь туда по телефону, выпрашиваешь. Я слушала и ловила себя на мысли: как же мне все это знакомо!

– Для ребят же стараюсь, – сокрушалась Нина. – Никогда не думала, что кататься на велике – такой лошадиный вид спорта. Хотели сегодня в ночь в Наманган рвануть, там еще на местной базе отовариться, но испугались, завтра с утра поедем. Пожалуй, я пойду. До кровати скорее бы доползти.

– Так мы в Намангане уже были!

– Ну и что, еще раз завернем, красивый город.

– Хотите, Нина, я вам настроение перед сном подниму?

И я поведала про наше с Мишей приключение, про дедулю узбекского с кучей денег, как я его сумкой огрела, чтобы отвязался, а он ни в какую не отстает. У моего шутника самого коленки задрожали, чуть ли не до драки дошло.

Нина выслушала все это с окаменевшим лицом и только пожала плечами.

– Ну, вы даете, нашли где порезвиться. Могли прилично подзалететь. Если бы там еще кто-нибудь был – все, хана вам. Они таких шуток не понимают. В городе еще более-менее уживаются смешанные семьи, а в кишлаках кто из русских девок сдуру замуж выскочит – считай, пропала, забудь о маме-папе.

Уже в дверях, обернувшись, она сказала:

– Дефицита на всех никак не хватит, но передайте Михаилу Григорьевичу, вы уже в списке, так что не стесняйтесь, подходите. Я сегодня хороший немецкий шампунь завезла. И сигареты фирменные.

– Спасибо, Нина, спокойной ночи. Надеюсь, кроме, как вы говорите, сраных складов, пылищи на дорогах и тяжелых ящиков, какие-то более приятные впечатления от гонки у вас останутся.

Эх, Серега, зря ты приоткрыл завесу и напугал людей. Замечания, конечно, накопились, но немного и мелкие, правда, дважды обрывалась связь, а в остальном все было организовано хорошо. Что тут началось, как нас только не задабривали! Конечно, приятно мыться нормальным мылом, чистить зубы хорошей пастой, пользоваться приличной косметикой, есть вкусные продукты, переселиться в номер «люкс» и, наконец, воспользоваться «Волгой». А тут еще напирают – мол, Михаил, это вам положено. Нет, пусть все идет своим чередом. Из автобуса мы не ушли, день по-прежнему начинали с рынка, вот только по вечерам что-то зачастили с вызовом мужа на какие-то собрания. Или так теперь назывались ночные посиделки с холодным чаем цвета коньяка в чашках? Как некогда за кулисами Дворца спорта в Лужниках в период борьбы с пьянством.

В общем, мы держали марку и от всего отказывались, и только когда гонка в Ташкенте завершилась, позволили себе расслабиться и принять приглашение на плов. Григорий Павлович Гитлин, тот самый директор гонки, вызвался готовить его сам у себя на предприятии, где он был главным механиком. С тех пор мы все крепко подружились – Гитлин, Леонид Андреевич Костин, Лева Ришаль, Дамир, Володя Ватман. Почти все они – судьи международной категории по велоспорту. Жаль, что Гришаню так рано потеряли… Какой славный добрый человек был, душа компании.

Тот плов мне никогда не забыть, а у моего драгоценного после него даже зарубка на носу осталась. Перебрал наш комиссар на радостях, что все закончилось и можно расслабиться, качнуло его в гостиничном туалете, и ударился он о какую-то железку.

Ташкентцы пообещали, когда приедут в Москву, еще вкуснее еду сготовить. Сдержали свое слово, черти, подгадали свой приезд под мой день рождения.

– Ольга, о мясе не беспокойся, казан у нас тоже есть, Воронов подвезет, он его в гараже хранит. Что-то из специй с собой захватили, но этого мало, нужно еще, – Гитлин протянул мне длиннющий список наименований, о многих я прежде и не слышала. Не все, но кое-что удалось достать.

Был самый разгар лета, в Москве проходила предолимпийская неделя, но 22 июля у велосипедистов выдался выходной от соревнований день, значит, и у судей выходной, могли оттянуться на полную катушку. А так строго, заподозрят в нарушении спортивного режима – прощай мечта об Олимпиаде. Я была страшно занята по работе, а когда вернулась и зашла на кухню, испугалась. Вся плита была чем-то залита. На стенах тоже разводы от жира. В огромном казане дымилось какое-то варево, издававшее запахи через открытую балконную дверь на весь наш двор.

За праздничным столом в центре внимания, конечно, был Виктор Васильевич Горбатко в своем генеральском кителе с двумя звездами Героя Советского Союза и знаком летчика-космонавта. Они с моим Михаилом хорошо знакомы по армейским спортивным делам. Горбатко как тамада следил за очередностью тостов и сам был явно в ударе. Ташкентцы поначалу вроде как обиделись, что у них перехватили инициативу, но потом смирились. Все выговорились, никого не зажимали.

В тот дивный вечер мне исполнилось тридцать три. Для мужчин возраст Христа, а для меня? Пусть рассудит мой Мишутка. Наверное, я еще в соку и недурна собой, если тот узбекский дедуля, похожий на Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба (он же – старик Хоттабыч), готов был отвалить за меня приличный куш…

 

Московское бытие

Сегодня прискакал мой ненаглядный домой в возбужденном состоянии. Его бывший начальник в «Красной звезде» теперь большой чин в Госкомспорте и моего бедного Мишутку настойчиво тянет к себе в помощники. Мишутка отбивается, как может, он столько лет мечтал о работе спортивным журналистом, отдал газете полтора десятка лет – и что теперь? Нырять в незнакомый водоем, не зная, какое там дно? Вдруг, с бухты-барахты, бросить любимое дело? В редакции он на хорошем счету, трудяга, отпускать не хотят. Но бывший командир не унимается. Ирина, его секретарь, усиленно разыскивает Михаила по всем известным ей телефонам. Наконец «сам» берется за трубку, звонит нам домой, ловит меня; я часами с ним веду душещипательные беседы, выслушиваю, как хорошо будет мужу на новом месте. Вроде бы мои аргументы и просьба не отрывать мужа от любимого занятия, тем более что его в армейской среде хорошо знают и уважают, подействовали. Но вдруг – последнее «китайское» предупреждение: если завтра не явится на работу в Госкомспорт, пусть пеняет на себя, забудет о заграничных командировках и прочее, перевод ему оформят, проект приказа уже есть. В брошенной телефонной трубке зазвучали короткие гудки. Мне стало не по себе.

Всю ночь мы с мужем обсуждали, спорили, судили-рядили, что делать.

– Ольга, чувствую, надо соглашаться, помочь Вячеславу, коллектив для него совершенно новый, я его понимаю, должен быть человек, на которого можно опереться и положиться, тем более что столько лет проработали вместе, хорошо знаем друг друга.

– Но у него такой непростой характер.

– Ничего, я привык.

Утром мой Мишутка в новом костюмчике при галстуке отправился служить отечественному спорту в чиновничьем обличье. Вместо Хорошевки на Лужнецкую набережную. Одно хорошо – намного ближе к дому. Но для меня шило сменилось мылом, если бы еще туалетным, а то куском самого простого, для стирки белья, каким пользовалась моя бабка, которая почему-то не признавала порошок, слишком дорогим он ей казался. В общем, редакционные дежурства заменились работой без выходных и праздничных, с утра до ночи, только ежедневно чистые рубашки подавай. Начальник в ранге заместителя председателя Госкомспорта курировал международные связи да еще шахматы и шашки. Постоянные делегации, иногда по пять-семь в день, к каждой готовь свой материал, переговоры, подписание разных документов. А сколько нервов и здоровья отнял матч Карпов – Каспаров. В мою память постепенно врезались эти фамилии – Кампоманес, Тайманов, Полугаевский, Куперман, Андрейко, Вирный… Честно, я даже не знала и особо не интересовалась, кто это такие, с чем их едят, но сами они, наверное, кушали неплохо, разъезжая по разным турнирам с хорошими денежными призами.

Спустя месяца три муженек вдруг признался:

– Знаешь, Ольга, а ведь интересно, хорошая школа, совершенно другой круг общения, изнутри на многие вещи смотришь совершенно иначе, глубже, нежели взглядом журналиста. Все-таки чаще он поверхностный.

– Но журналистику, надеюсь, не забросишь?

– С какой стати? Связи с «Красной звездой» уж точно терять не буду.

Я успокоилась. А ведь меня и саму ждали перемены. Я уволилась из плодоовощной конторы после декретного отпуска. Решила попытать счастья в другой области. Меня взяли преподавателем экономики в учебный комбинат по подготовке и повышению квалификации бухгалтеров. Приравняли мой профессиональный стаж к учительскому, то есть высшей категории, что было весьма кстати материально. Но как тяжело умственно, а уж физически и говорить нечего. На четвертом десятке осваивать новое дело, писать конспекты, готовить контрольные задания. А на руках маленький ребенок, приходилось брать его с собой на занятия, не на кого было оставить, соседям хорошо за семьдесят, не справятся. У меня хоть и было поначалу полставки, но все равно, в день это четыре академических часа. Иногда, правда, выручала свекровь, оставалась с Настей, но она сама еще работала и никак не могла расстаться со своим Центральным лекторием в Политехническом музее. «А как же» (ее любимое выражение) лекторий, подъезд номер 9 без нее, все эти артисты, писатели, композиторы, ученые, которые «от них не выходили» (еще одно любимое выражение, замените лишь «от них» на «от нас»). Кстати, в отличие от меня, свекровь про шашки кое-что знала, и не от сына, у них как-то игрался большой международный турнир, и она даже запомнила имена двух участников – Козлов и Цирик, они, оказывается, угощали ее пирожным и дарили цветы.

В комбинате мне шли навстречу, и чаще по расписанию я преподавала в вечерние часы. Приезжала на Первомайскую заранее, чтобы до работы успеть обегать все магазины вокруг – вдруг что-нибудь съестное подвернется. Возвращаться в свою плодоовощную контору только ради того, чтобы снять эту проблему, не было никакого желания, ни при каких обстоятельствах я бы не стала. Я так отвыкла от этого сумасшедшего дома, познала теперь другую жизнь, нормальной женщины, ухаживающей за ребенком, ждущей мужа с работы, хотя он и задерживался теперь постоянно допоздна, а самое главное – мне понравилась моя новая ипостась.

Поначалу преподавание давалось мне, ну, невыносимо трудно. В том числе с непривычки. Стоять посреди аудитории, когда на тебя пялятся больше тридцати глаз уже взрослых людей… Ты не можешь позволить себе отойти от утвержденной программы и должна повторять, как попка, затверделые, но явно отстающие от жизни постулаты из учебника. Когда были начальные группы, это кое-как сходило. Но когда мне подкинули группы повышения квалификации главных и старших бухгалтеров, тут уж этим задрипанным учебником не обойтись. С ними надо разговаривать совершенно на другом языке. Выручило то, что мне добавили вести еще два предмета: статистику и анализ хозяйственной деятельности. Это было уже совсем другое дело, есть где развернуться, да и собственный опыт немалый, готова поделиться.

Я должна была преподавать эти предметы по отдельности, однако без ведома начальства – оно бы ни за что не разрешило – объединила их, и сразу занятия стали проходить на одном дыхании, с полной отдачей. Выкладывалась до конца, но возвращалась домой в окружении своих учащихся в приподнятом настроении. Мне хотелось их приучить любить этот нудный, противный бухучет. Без него никуда, но как его полюбить? Не стихи же это Пушкина или Есенина. Да, не стихи, но зубрить придется, пока не выучишь основы назубок. Только тогда начнешь понимать его глубже, само собой появится и желание анализировать.

Уйти вовремя после занятий почти никогда не удавалось, разве что если у учащихся на работе случались горячие денечки – сдача баланса. Тогда им не до учебы. Мы, преподаватели, посидим для видимости, почаевничаем и по-тихому тоже смоемся, разбредемся кто куда. Я в очередной раз заглянула в ближайший продовольственный магазин по дороге к метро. Картина далеко не маслом, ни сливочным, ни подсолнечным, никаким. Все прилавки пустые, покупателей нет, прибрано, чисто, полы помыты.

Со шмотками, в отличие от размышлений, чем затоварить холодильник, особых проблем у нас с мужем не возникало. Из заграничных командировок, особенно из Венгрии и Германии, Миша привозил для Настюшки прекрасные китайские детские вещи и обувку впрок, и мне, конечно, перепадало наполовину с Мишиной мамой, больше польского производства, умели поляки шить модные вещи. Однажды дорогой муженек приволок мне белые джинсы. Как ладно они на мне сидели, строго по фигуре, это же надо так угадать! Соседка Вера Карасева позавидовала: «Любит, вот и угадал, от моего Валентина не дождешься таких подарков».

Раз, а то и дважды в году в редакцию к мужу приезжал Военторг. Тогда можно было перезнакомиться со всеми женами сотрудников. Выездная торговля обеспечивала свидание с дефицитом. Очередь, конечно, не как в «Детском мире» или ЦУМе, когда выбрасывали сапоги или другой ходовой товар, но толчея была, брали друг у друга взаймы, надо – не надо покупали, потом разберемся, что к чему. Шикарные швейцарские туфли долго пылились на полке в шкафу в ожидании, когда Мишутка их наденет. Но вот, наконец, через пару лет, на какой-то праздник решил пойти в них. И… Одна туфля оказалась сорок второго размера, а другая – тридцать девятого. Как так случилось, вроде мерил – все было в порядке. Менять было поздно, так и лежат до сих пор в коробке как памятник суматохе.

Но я отвлеклась, пища не духовная, а вполне осязаемая, зримая, все же поважнее. У входа в магазин торчала со шваброй в руках полупьяная уборщица. Одной ногой она упиралась в дно опрокинутого ведра; видимо, только что вылила мутную воду, та ручейком растекалась по тротуару. На вид женщине было за пятьдесят, может, на самом деле моложе была, но выглядела именно так.

– Тебе чего, милая? – выдавила она из себя хриплым пропитым голосом.

– Да хоть что-нибудь, не с пустыми же руками явиться домой.

– Погоди. Сосиски возьмешь? Молочные. Поделюсь с тобой.

От неожиданного предложения у меня не нашлось слов, я только кивнула головой. Женщина неторопливо удалилась в глубь магазина, наверное, в подсобку, и тотчас объявилась с приличным кульком, небрежно завернутым еще и в газету.

– Мне не нужно, у меня есть. Гони деньги.

– Сколько?

– Сколько не жалко.

Я полезла в сумочку, не помню уже сейчас, сколько достала, и быстро сунула ей в руку. Она столь же быстро спрятала их в карман своего грязного халата.

– Приходи завтра в это же время, что-нибудь приберегу для тебя. Мясо нужно? Обещали привезти. А если куры будут – возьмешь?

Господи, все возьму! Спасибо тебе, отзывчивая русская женщина, не даешь умереть с голоду. Я еще не раз пользовалась ее добротой. Но однажды все закончилось – заглянула в магазин, а уборщицы след простыл. «Кого ищите? Катьку? Уволили ее за пьянку, сколько можно терпеть», – заносчиво выпалила одна из продавщиц, оторвавшись от пересчета выручки.

Олимпийская лафа пролетела метеором и давно уже растворилась в плотных слоях наших будней с постоянной заботой, где бы что достать. Намеченные «точки» требовали ежевечернего объезда. В переулке на Плющихе можно было перехватить молочное и конфеты, в «Морозко» на Комсомольском проспекте – замороженные и расфасованные в пакеты овощи и фрукты, поляки старались для нас, а на другом его конце, в 41-м, если повезет, затоваришься на неделю мясом. С мясом выручал и магазин «Три поросенка» на Метростроевской. Объезд заканчивался у гастронома на Большой Бронной. Первыми из папиного «жигуля» вылетали подросшая Настя вместе со своей подружкой Юлей Чирковой с задачей занять очередь. Часто мы в ней сталкивались с Юрием Владимировичем Никулиным. Он приметил голосистых девчонок и зазывал в цирк на Цветном бульваре. Кажется, мы так и не воспользовались его приглашением. Или все-таки один раз сходили, точно не вспомню.

Всеобщая перестройка, на которую решился Горбачев, привела к образованию первых кооперативов и совместных предприятий. Мне предложили присоединиться к одной компании и печь пирожки, оборудование уже закупили. Муж особо не распространялся о своей работе, а тут вдруг начал рассказывать, как к нему в кабинет заглянул Виктор Григорьевич Вершинин из отдела велоспорта. Я его знала по той самой предолимпийской гонке по дорогам трех среднеазиатских республик. Вершинин пришел не один, а в сопровождении двух незнакомых мне людей.

– Можешь помочь ребятам попасть к твоему начальнику, у них предложение – создать первое совместное предприятие, связанное со спортом? Все документы и расчеты они принесли с собой.

Я опускаю детали, поскольку они мне неизвестны, да они сейчас и не столь важны, важен конечный результат. Так появился «Челек», в котором нашей семейной паре суждено было вместе поработать какое-то время.

 

Приют русских моделей

Когда всю жизнь путешествуешь только по телевизору с Сенкевичем и вдруг у тебя появляется шанс увидеть мир собственными глазами, то поначалу это кажется невозможным, недостижимым, невероятным, даже страшновато как-то решиться. Но когда это Париж, быть там целый месяц, увидеть его и умереть… Но умирать я не собиралась, а вот увидеть воочию французскую столицу решилась, причем практически одна. Это потом я не раз бывала в Париже с мужем – и по его работе, и вместе с ним как туристы, а тогда впервые. Только такая сумасбродная и отчаянная, за сорок лет дама, как я, не владеющая ни одним иноземным языком, могла отправиться на первое свидание с Парижем в одиночку. В голове все время стучало это противное заклинание насчет посмотреть и отправиться на небеса к Богу. Дома оставалась маленькая дочурка, а посему, каким бы ни был Париж, каким бы красавцем и грандиозным музеем мира он мне ни показался, встреча с ним не входила в мои ближайшие планы и уж точно не грозила обернуться таким исходом.

Для одесситов это вообще нереально, каждый в моей Одессе, где я выросла, считает – в силу своего, очень высокого о ней мнения, что его родной город – Париж. Не просто похож на Париж, как скромничают питерцы, а именно Париж. Ну, почти Париж. Свой, собственный. И вообще, скажите, пожалуйста, а чем Одесса хуже? Что, у них есть море? Ну, есть мутная Сена, несколько минут, и ты уже на другом берегу, а у нас целое Черное море, попробуй переплыви!

Моя Одесса, бывшая южная столица российской империи, давно не третья столица. Да никто из одесситов и не тоскует по этому статусу. Нам и так хорошо, у нас есть бархатное море, самое синее в мире, до того синее, что называется Черным. У нас есть плодородная степь, окружающая город и касающаяся его своим теплым ласковым дуновением, так только мать может ласкать нежно поцелуями своего младенца. Это теплое дыхание, насыщенное запахом степных трав, изнывающих под щедрым на солнечные дни климатом. Да и сам город, благодаря стараниям жителей, умеющих выживать при любых обстоятельствах, справится с любой, ненароком нагрянувшей бедой. Если наша Одесса пережила на самом деле революцию по всем статьям, столько лет в революционных порывах, то Москва и Петербург отделались разве что описаниями этой жестокой непримиримой битвы. А Питер – тот и вообще отделался непонятным выстрелом «Авроры».

В девяностые годы моя Одесса в мгновенье ока оказалась, ни дать ни взять, заграницей. Три подписи загулявших партийных лидеров решили судьбу громадной России, веками собирающей по крупицам земли и народы под свое материнское крыло. Пятнадцать союзных республик – пятнадцать сестер, одни родные, другие двоюродные, начали жить каждая своей собственной независимой жизнью. Так моя Украина, маты ридна, стала зовсим незалежной нэ вид кого. А мой город, географически находящийся на территории Украины, тоже, выходит, не по собственной воле, стал заграницей.

Вот и не верь после этого гадалкам. Один-единственный раз, в двадцатипятилетнем возрасте, меня девчонки с работы уговорили сходить к таковой на Молдаванку, и она, глянув на меня, с ходу выпалила: «Ты будешь жить за границей, дважды выйдешь замуж, больше я тебе ничего не скажу, в тебе столько всего намешано, иди домой, денег не надо. За фрукты спасибо». Как тогда мне было смешно! Я и заграница? Да быть такого не может, даже ни в каком сне. Права оказалась гадалка, Москва, столица России, стала заграницей для моей Одессы. Мой маленький Париж – Одесса – теперь в другой стране, в Украине. А я лечу в самый настоящий Париж и сама сравню Одессу, Москву, Париж.

Официально цель моей поездки – командировка от организации, в которой я ныне обитаю. Это совместное предприятие. Все, что мне поручено, это доставить папку с документами нашему сотруднику. А дальше я свободна, как птица, правда, со мной вместе летит еще один сотрудник, о котором я узнала только в аэропорту «Шереметьево», но у него индивидуальная собственная программа действий. У него романтическое свидание с девушкой. А девушка эта не кто-нибудь, а сама «Мисс Москва». Когда встретились, товарищ этот первым делом поинтересовался, везу ли я с собой икру. Да, честно призналась я, две баночки красной.

– А черной не везешь? Нет? Совсем нет?

– Совсем нет.

– А жить где будешь?

– Хотела в гостинице, но знакомые уговорили у них остановиться, под Парижем. Такой дружеский обмен: я у них, а они потом ко мне в Москву. Сын их к нам уже приезжал, прошлой зимой. Приболел, правда, парень, сильно простудился, но ничего, вылечили.

– А я у своей красавицы на бульваре «Севастополь», она будет меня встречать.

Я, конечно, подсуетилась и напросилась вместе с ними из аэропорта добраться в Париж, а там созвонюсь со знакомыми, и они меня заберут. Сотрудник согласился, но тут же, как бы невзначай, выдвинул одно деликатное условие: переложить часть своих баночек с черной икрой в мою сумочку. Прямо в черном полиэтиленовом пакете и забросил их ко мне. Отказать было неудобно, однако весь полет меня колотил озноб – а вдруг что-то не так с этой икрой, сколько ее разрешают везти, особенно черной? При выходе из самолета мой попутчик потерялся и, только когда я вышла в общий зал, тут же, как из-под земли, вырос перед глазами.

– Куда ты исчезла?

– Я исчезла? Это ты куда-то делся. Я тебя ждала. Высматривала, но не видела нигде.

– Так я первым прошел, тоже тебя высматривал. Все в порядке? Тебя не шмонали?

– Нет, только что-то спрашивали, а я все равно ни бельмеса. Таможенник и махнул рукой.

– Молодец! Гони пакет и не отставай.

Тут до меня окончательно дошло, что не зря я опасалась, что провоз икры ограничен, ведь меня могли тормознуть, а он сколько мне сунул этих баночек с черной. Да, хитрец парень, специально от меня смылся, а я-то наивная девушка. Сейчас бы я сказала иначе – глупая, нет, дура набитая.

Раскрыв свой баул, он упрятал в него пакет и, не обращая на меня внимания, засеменил мелкими шажками к выходу, я – за ним, еле поспевая. Наша «мисс» встречала его в условленном месте. Высокая, стройненькая, совсем молоденькая девушка с довольно простеньким курносым лицом, но очень миловидная. Я пристально посмотрела на ее избранника, моего попутчика, – да, разница в возрасте будь здоров. Не первой свежести кавалер. Но влюбленные ничего не замечали, мне оставалось лишь с некоторой завистью пялить на них глаза, что я и делала, изучая ее моднющий наряд, взбитую копну золотистых вьющихся волос.

Наконец они насытились первым поцелуем и обратили свой взор на меня. В машине они уселись сзади, и я только догадывалась по взгляду шофера, который больше смотрел в зеркало заднего вида, чем вперед на дорогу, чем они занимались. Молодость, любовь, что тут скажешь. Все ясно без слов. Не могу пожаловаться на судьбу, что у меня не было подобного. Но как все это давно было…

Осень в Париже, машина легко катит по улицам, вдоль которых, как и в Одессе, высажены деревья, в основном наши родные платаны-бесстыдницы. Да и дома напоминают мне родной город, только все они чистенькие, свежеокрашенные, ухоженные. И как! Рамы оконные вымыты, стекла протерты до зеркального блеска. А двери в парадных и сами подъезды! Надраенные медные ручки и замки сияют, словно они из чистого золота. И никто их не срывает, двери не обгаживают. Вереницей тянутся вдоль улиц кафе и ресторанчики, к ним пристроены летние верандочки, все столики заняты, полно посетителей.

Странный город, почему у них не носятся, как у нас, громадные грузовики и вонючие автобусы, только сплошные легковушки, все тоже чистенькие, надраенные, будто только что из магазина. Здесь совсем еще тепло, как в Одессе, а мы, по-московски, напялили на себя теплые анораки. Первым делом куплю себе здесь плащик, обязательно беленький, как у героини фильма «Шербурские зонтики». Наша «мисс» на нее чем-то похожа. Тот же стиль. Все мы после выхода этого фильма причесывали так волосы, захватывая их ото лба назад, как половинку конского хвоста, с обязательным бантиком под цвет одежды. В общем, все под героиню – продавщицу магазина «Зонтики».

После фильма в Одессе моментально стали модными зонтики с длинными округлыми ручками, как у денди начала века. Память о них только в кино и оперетках осталась. Это потом уже японцы своей практичностью, выпуском складных и аляповато-ярких зонтиков перехватили рынок сбыта. Удобство победило красоту и элегантность. Охваченная счастьем своей встречи с Парижем, я замурлыкала незабываемую мелодию чистой любви – «Возвращайся, милый», которую так вдохновенно исполняла на русском языке Майя Кристалинская:

Водитель посмотрел на меня удивленно, улыбнулся, произнес: Катрин Денев. Он порылся в бардачке и достал кассету. В салоне, разрывая сердце, зазвучала мелодия этого, несомненно, шедевра французского киноискусства. За такси я расплатилась сама, сдачу не взяла, чем расстроила нашу «мисс», и получила от нее выговор: здесь, во Франции, в Париже, так не принято. Он просто таксист и обязан обслуживать по тарифу, а такие, как я, заявляются невесть откуда и начинают их баловать, развращать, а нам потом здесь жить. Экая цаца французская, из какого яйца вылупилась, что так нос задирает. Пригляделась к ней получше: спину не держит, сутулится, наверное, проблемы с позвоночником, в бассейн надо ходить, милая, плавание помогает.

Мы выгрузились у дома, где для наших девушек модельное агентство снимало квартиру. А само агентство находилось напротив. Скромную квартирку из трех комнат с малюсенькой кухонькой занимали пять человек. Нашей «мисс краса» для одной отвели самую большую, в которой и поселился мой попутчик. Я осталась у них до вечера ждать своих парижских друзей, которые после работы должны были забрать меня к себе. Муж с женой, бывшие наши соотечественники, он эмигрировал на Запад как диссидент.

Двери всех комнат выходили в небольшой холл, а посему жизнь этой съемной парижской квартиры волей-неволей понеслась передо мной, как нередко в современном спектакле, когда зрители сидят на сцене и получаются как бы соучастниками представления. В двух других комнатках девушки жили по двое и явно такими привилегиями, как наша «мисс», не пользовались. Одна из них уселась напротив меня, поджав ноги, и читала мамино письмо, кажется, из Горького, потом расплакалась и призналась, что мама ее не понимает. У нее пока нет никакой возможности помогать родственникам, девушка и так уже отправила две посылки с вещами, купленными на блошином рынке, отказывая себе буквально во всем. А мама пишет, чтобы не тратила деньги на всякую ерунду, лучше бы отправляла переводы в валюте.

– Все у нас дома думают, что если ты за границей, то у тебя уже нет никаких проблем, рай тут, деньги чуть ли не даром достаются, – поглаживая длинные распущенные волосы, тихо сказала девушка. – А здесь нужно вкалывать. Может, кому-то и кажется, что у нас легкая работа. Ну, да, нужно хорошо выглядеть, следить за собой. Вот и следим. Сидим здесь целыми днями и ждем этого проклятого звонка, чтобы получить адрес и отправиться на кастинг. В день мне выделяют десять франков, попробуйте на них прожить.

Она тяжело вздохнула, перевела взгляд на меня: как я реагирую на ее слова. Я слушала внимательно, с сочувствием, правда, порой думала: а какого черта ты сюда приперлась, дома, что ли, нет приличной работы? Повкалывала бы, как я, в твои годы в Одессе: мне двадцать пять лет, а я за экономику предприятия с тремя тысячами людей отвечаю.

– Я пожаловалась, что мне даже на еду не хватает, а шеф, знаете, что мне ответил: ты и так жирная, похудеть еще надо, а то вообще светить ничего не будет. Это я-то жирная? Одни кости, лопатки торчат, мама испугалась бы, если бы меня сейчас увидела. На всем экономим, пешком по Парижу носимся, транспорт дорогой. А на фотосессии так намордуешься, что еле плетешься обратно, все на свете проклиная. Даже реветь нельзя, морду беречь надо.

Я не выдержала:

– Что же вам за эту фотосессию совсем не платят?

– Может, и платят, только не нам, нас сюда, как рабынь, продали, и не знаем, чем еще все это кончится. Хорошо тем, кто звания имеет и блат, – она посмотрела на закрытую дверь в комнату «мисс». – У нас за стенкой девчонки жили, год промучились, плюнули и рванули отсюда. Назад вернулись или в другом месте счастье ищут? Вместо них завтра заселятся девчонки из Чехии. На свою попу искать приключений.

Целая исповедь. Первый раз меня видит – и не стесняется. Наболело, некому поплакаться, вокруг все чужие, даже если из одной страны, здесь каждый сам за себя. Что за жизнь?

– Здесь один заработок может быть: или нужно завести «папика», или «кто ужинает девушку, тот ее и танцует». А если не можешь переступить через себя – терпи. Может быть, кому-нибудь моя внешность приглянется, и со мной заключат контракт. Тогда… Только это и заставляет бежать на очередную фотосессию. Так и живем, рисуемся, корчим из себя «леди» из высшего общества, а сами рыщем глазами, где бы чего сожрать, чтобы не сдохнуть.

Я смотрела на эту молоденькую девушку, вымахавшую, как дылда, тощую до отвращения, даже кожа уже серого цвета. Ничего, по моим понятиям, притягательного в ней нет. В гроб симпатичнее кладут, как сказала бы моя покойная бабушка. Эти длинные худые конечности торчат, как стропила, из такого же торса. Как они могут вообще считать себя красавицами? В Одессе про таких говорят: «ни впереди, ни сзади», не на чем взгляд остановить.

У меня оставались бутерброды с сыром и копченой колбаской из Москвы, я предложила:

– Хотите? А мне бы чайку выпить или водички.

Девушка тут же затащила меня в свою комнатку, ее соседка кемарила, свернувшись в комок, мы растолкали ее и устроили небольшой сабантуй. Я поняла, что они даже есть боятся, чтобы, не дай Бог, их никто не заложил.

К вечеру за мной заехали мои друзья, и я покинула приют русских моделей в Париже, обещая обязательно их навестить.

Мои друзья составили мне напряженную программу и старались всюду меня сопровождать. Но однажды мне все-таки удалось вырваться из их лап и одной наведаться в Версаль. Сама не рада была этому. Нет, там красота неописуемая, как в Петродворце. Но налюбоваться вдоволь ею не удалось. За мной увязался какой-то невзрачный француз в темном плаще и с тростью, куда я, туда и он. Что-то бормотал, может, принял меня за девицу иного поведения. Еле отделалась. Такое однажды случилось со мной в Неаполе, когда мы путешествовали семьей на теплоходе по Средиземному морю. Когда мы сошли на берег и отправились на прогулку по городу, мне прохода не давал итальянец метр с кепкой ростом в белом костюме. Он шел за мной по пятам и все приговаривал: «Белла донна, белла донна». Муж попытался его оттеснить парой наших любимых фраз, указывающих, куда следует идти, но местный ловелас упорно держался своего маршрута. Настя, тогда еще первоклассница, терпела, терпела, а потом как дернет его за рукав. Итальянец оторопел, зло посмотрел на нас, выругался и… отстал.

К моделям я заглянула еще лишь раз, увидела чешских девочек, смазливые барышни с хорошими фигурками, и еще познакомилась с парнем, которого мне представили вроде бы как внука Шостаковича. «Мисс» и моего спутника уже не было, они укатили в Москву, и, возвратившись, я имела большую честь регулярно лицезреть их у себя дома, им очень нравилось, как я готовлю. У «мисс» продолжались проблемы с позвоночником, и мой муж благодаря своим связям с ЦСКА устроил ее плавать в бассейн, причем совершенно бесплатно.

Вдвоем, хотя и по разным делам, Михаил и мой бывший спутник вскоре оказались в Париже. Муж снял скромный номер в небольшой гостинице рядом с Северным вокзалом, коллега остановился на той же съемной квартире. К концу командировки мои друзья пригласили мужа к себе в гости, подробно объяснив, как к ним добираться. Не с пустыми же руками ехать, прихватить бы чего-нибудь нашего, а все сувениры уже розданы, и муж попросил коллегу уступить ему банку с икрой, не помню, с красной или черной. Тот не отказал, только заломил сумму за пределами всякой разумной коммерции. Какие на фиг товарищеские отношения, когда есть рыночные.

 

Одним росчерком конька

Каждый раз, когда по 1-му Зачатьевскому переулку я иду в свою районную поликлинику, то невольно задерживаюсь у места, где когда-то стоял дом под номером 11, и делаю что-то вроде театрального поклона, как бы адресуя дому привет. Это просьба одного его прежнего жильца, которого судьба забросила далеко от родной Москвы за океан и который так выручил своих бывших соотечественников в одной неприятной истории.

А познакомились мы с ним в Сиракузах. Случается же так, да скажу иначе – редкостная удача, что ты попадаешь в места, например, дважды связанные с высадкой «десанта» капитана Кука – в Австралии и на острове Виктория в канадской провинции Британская Колумбия. Так произошло у меня и с этим городом, ведь на карте их два, и разделяют оба тысячи километров, ровно столько, сколько от восточного берега острова Сицилия до точки в штате Нью-Йорк. Нет, мой рассказ сейчас отнюдь не из «Мира путешествий», а скорее из «Мира приключений». И начались эти приключения еще при вылете из нашей славной столицы, когда был утерян багаж. И не каких-то там два-три чемодана, а сразу семнадцать огромных баулов, вроде тех, что таскают с собой хоккеисты.

Это – преамбула, а вот и сама история. Я отталкиваюсь от того времени, когда пятнадцать республик, пятнадцать, как казалось, родных сестер, решили разъехаться по разным хатам. России, естественно, это тоже коснулось. Что тут началось! Перестройки, перестрелки, дележ имущества. Кто смел – тот и двух съел. Сгинули мои мечты связать свою дальнейшую жизнь с преподавательской деятельностью. Но нашлась другая, не менее интересная, работа, непосредственно по моей экономической специальности. В общем, читателю уже известно, что я стала по этой части помогать своему мужу в спортивном департаменте совместного предприятия «Челек». Занялась, так сказать, коммерцией, что, безусловно, развернуло мою жизнь в новое русло, причем развернуло довольно круто.

Михаил, обросший связями на своей прежней работе в Госкомспорте, однажды объявил мне, что к нам едет известный американский продюсер перуанского разлива Алекс Вальдес вместе со своим помощником. Их заинтересовало предложение организовать в США выступление театра на воде «Русский жемчуг» под руководством самой лучшей тогда в стране синхронистки Ирины Потемкиной. Естественно, прием гостей из-за океана целиком лег на мои плечи. Пригласили к нам домой саму Ирину с мужем Александром Панфиловым, он же директор театра, накрыли стол. Уж я и расстаралась, спасибо бабушке, научила меня фаршировать рыбу и делать холодец и селедочный фаршмаг. За плотным обедом, постепенно перешедшим в ужин, просмотрели все кассеты. Обсуждения, выработка правил игры были продолжены и на следующий день в коммерческом ресторане «Пять специй». Американцам там не очень понравилось, и они запросились к нам домой, уж больно им пришлась по вкусу одесская кухня.

– Ольга, будете в Нью-Йорке, обязательно приглашу вас в один известный еврейский ресторан, пальчики оближете, как там готовят все блюда, – заинтриговал меня Вальдес.

У театра Потемкиной гастроли на ближайший год были расписаны – Марокко, Тайвань, еще куда-то, и все свелось только к принципиальной договоренности. Но чем занять время сейчас? Вальдеса еще интересовал профессиональный бокс, но там инициативу перехватили европейские промоутеры.

– Секунду подождите, – Михаил удалился на кухню, прихватив с собой телефон.

Он долго с кем-то разговаривал, а когда вернулся, спросил:

– Господин Вальдес, как вы смотрите на то, если мы предложим вам «Театр ледовых миниатюр». У него осень свободна, там собрано много «звезд».

Михаил подробно рассказал, что в стране есть два практически равноценных ледовых ансамбля, одним рулит Татьяна Тарасова, и он сейчас путешествует по Австралии, а другим, о котором идет речь, руководят супруги Игорь Бобрин и Наталья Бестемьянова.

– Два год назад поездил с ним по Европе. Успех ошеломительный, аншлаг на каждом выступлении.

– Неожиданное предложение, нам надо подумать, – с этим американцы отчалили в свою Америку.

Менее чем через месяц Вальдес с коллегой вновь прикатили в Москву, уже на просмотр театра и с контрактом, который был почти сразу подписан после того, что они увидели. Американцы аплодировали после каждого номера. В итоге опять досталось мне – обмывать договор на почти трехмесячные гастроли поехали к нам домой, больно по душе пришлось американцам наше гостеприимство. Посмотрим, что будет у них.

Пересекали океан двумя группами. И вот тут-то, по прилете в Нью-Йорк, и оказалось, что наш всеми любимый «Аэрофлот» потерял где-то по дороге семнадцать баулов. В аэропорту выяснить ничего не удалось. На бедном нашем руководителе Михаиле Григорьевиче лица не было. Сколько он проторчал у телефона, поднимая все свои контакты в Москве, – бесполезно. И денежки наши плакали, и багаж не находился. В конце концов оказалось, что все улетело куда-то в Южную Америку, не то в Аргентину, не то в Венесуэлу, и когда багаж вызволят оттуда, одному Богу известно, но до него не доберешься. Так и жили обещаниями – со дня на день.

Скандал разгорелся неимоверный. Вальдес в ужасе. Провал. То, что, возможно, пропали личные носильные вещи, – это еще полбеды. Но двое фигуристов, выступающие в паре, сдали в багаж свои обкатанные коньки, нарушив неписаный закон: никогда ни при каких обстоятельствах не расставаться со своим личным инвентарем. Ведь коньки – это твой хлеб. Возмутилась подобной расхлябанностью вся труппа. Я смотрела на Игоря и Наташу, мне особенно было жалко их. Они сидели рядышком в автобусе, бледные и подавленные, и тихо о чем-то перешептывались, видимо, искали выход из создавшейся ситуации.

Приходит беда – отворяй ворота. В пропавших вещах оказались и театральные костюмы. Больше всего переживали за спектакль «Распутин», на который возлагали немалые надежды. Ну, что сказать, одна только шуба главного героя, сшитая в мастерских Большого театра, обошлась в двадцать семь тысяч долларов, а еще и распутинские лаковые сапоги тоже стоили немало. Пострадали и «Фауст», и «Дивертисмент», словом, все спектакли, включенные в гастрольный репертуар. Можно представить, какое настроение царило в автобусе, который вез ледовый театр в город первых выступлений – американские Сиракузы, где нас должен был встречать Вальдес. Еще в Москве мы знали из телекса от него, что все билеты и на дневные, и на вечерние представления давно проданы.

Сиракузы оказались маленьким уютным и очень зеленым городком. Всюду были расклеены афиши, на кассах дворца спорта висело печальное для тех, кому не достались заветные квитки, объявление. До начала гастролей оставалось три дня, и все лелеяли надежду, что пропажа все-таки обнаружится. А если нет? Надо предпринимать какие-то шаги. Конечно, опробовать лед, репетировать можно и без костюмов, но как выходить без них на публику. Для той пары в магазине срочно купили коньки; нужного размера, правда, не оказалось, пришлось брать на номер больше, сами виноваты. А дальше? Бобрин устроил сбор труппы в холле отеля, чтобы вместе искать выход. Москва ведь слезам не верит. Я столько рацпредложений за один присест прежде никогда не слышала. Предложения типа «сможем из имеющегося переделать, перешить» – сыпались, как из рога изобилия. Главное – сквозил энтузиазм: справимся!

Вечером мы с нашим руководителем вышли слегка проветриться на свежем воздухе и обсудить семейным дуэтом всю эту непредвиденную ситуацию, а возвращаясь в отель, встретили у входа высокого статного седовласого господина в строгом сером костюме. Он некоторое время мялся, видимо, решал, удобно ли подойти, а затем, извинившись, спросил:

– Вы русские? Я тоже русский. Разрешите представиться: Виталий Александрович, бывший москвич.

Разговорились. Господин оказался из тех русских, кто во время войны, бежав из фашистского плена, попал на территорию, освобожденную американцами. Судьба затем забросила его в этот городок, он женился, родил двух дочерей, теперь вот счастливый дедушка при пяти внуках.

– Меня восемнадцатилетним как призвали, так я навсегда и покинул Москву. Страшно скучаю. Чем старше становлюсь, тем тяжелее каждую ночь вспоминать свой дом, свою школу, родные места.

– А вы в Москве где жили?

– В 1-м Зачатьевском, ближе к Москве-реке, это район Остоженки. Зачатьевский монастырь за моим домом, а чуть поодаль церковь в Обыденском переулке. Все помню. Как забыть родину.

– Так мы с вами соседи, мы с Пречистенки.

– Нас, русских, здесь немало, целая колония, все придем на ваши концерты. Просто поговорить на родном языке – и то радость для нас. Может, помощь какая требуется?

Бывает же так: помощь приходит, откуда не ждешь.

– Еще как требуется! – И мы рассказали Виталию Александровичу о наших бедах.

– Вас устроит, если я завтра подъеду к десяти часам, заберу вас, и мы поедем на один склад, думаю, там есть все, что вам надо.

Ровно в десять на его видавшей виды колымаге директор театра и его жена, она же и костюмер, отправились куда-то за город и к обеду вернулись со всем, что необходимо, чтобы залатать дыры. Главное, они привезли ткани. А Виталий Александрович еще где-то раздобыл швейную машинку. Все женщины, без исключения, превратились в модисток. Мне было поручено обшивать коньки, ну и наколола же я пальцы по неопытности. А костюмерша просто ас. Из синтетической лаковой черной кожи она выкраивала и выстрачивала сапоги, а ворох разноцветных тканей превращала в легкие воздушные платья.

Я с непривычки очень устала и не чувствовала ни рук, ни спины. Даже спуститься в кафе поужинать сил не было. Да и не нужно было спускаться. Михаил Григорьевич позаботился о нас. Он выведал у портье, где ближайший супермаркет, оказалось – в двух километрах от отеля, сгонял туда, накупил нарезки, сыра, хлеба, соков и кое-чего покрепче. Как он только тащил все эти пакеты, не представляю. Мы устроили в нашем номере пир, ощущали страшный подъем от проделанной работы, дружно пели: «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает». Все патриотические песни пошли в ход.

В общем, никто из зрителей и не заметил, что на артистах-фигуристах не те костюмы, даже отменную шубу Распутину справили, и теперь каждый вечер после спектакля наш номер в гостинице превращался в штабной. Под хорошее настроение немного выпивали и закусывали, и опять благодаря нашему руководителю. На сей раз он отыскал специализированный магазин, торгующий алкоголем, их всего три на весь город.

Словом, дело наладилось, и можно было перевести дух, продолжить знакомство с Сиракузами, пока труппа находилась на утренней раскатке или репетиции. Однажды, прогуливаясь, возле какого-то лечебного учреждения мы обратили внимание на выходивших из автобуса людей и от неожиданности остолбенели. Мужчины, женщины и их дети разных возрастов все были ниже среднего роста и с птичьими лицами. Они быстро скрылись за дверью центра, оставив у меня ощущения, что я увидела офорты Гойи «Капричос» в реальной жизни. Следом подкатил еще один автобус – и опять картина повторилась в точности.

Мы, как ошалелые, убрались подальше от этого места, решили отдохнуть в парке. Какие они в Сиракузах прекрасные, белочки ручные бегают, птичек разных много, климат благоприятный. Напротив нас на скамейке сидел прилично одетый молодой человек вполне нормальной наружности. Он прикармливал белочку и, когда она стала брать крошки с его ладони, этот бой вдруг ее поймал. Мы подумали – зачем? Не моргнув глазом и глядя в упор на нас, он свернул белке головку, а затем стал вытаскивать внутренности бьющегося в конвульсиях животного. Сволочь, и при этом еще улыбался.

Я не помню, как мы добежали до гостиницы, как меня рвало. Миша пытался успокоить, но я только орала:

– Поехали отсюда, никакой Америки больше не хочу!

Позже от Виталия Александровича мы узнали о специальном центре, где лечат людей, пострадавших от приема их матерями успокоительных препаратов во время беременности. Рождаются уроды, и пока неясно, на скольких поколениях это скажется.

– А откуда на улицах столько тучных людей? Такое впечатление, что они на какое-то свое сборище съехались со всей Америки!

– Наверное, из-за того, что на сухомятке сидят, живот набивают одними гамбургерами из «Макдоналдса» или еще откуда. Мы-то по русской привычке дома готовим.

В свободный вечер наши продюсеры пригласили нас четверых – Бобрина с Бестемьяновой и меня с Михаилом Григорьевичем – на концерт известного японского скрипача. Так сказать, ответный визит, в Москве я Вальдеса водила в Большой зал консерватории, играли Чайковского и Шопена. Окна нашего номера выходили на банк, и наискосок как раз этот концертный зал, так что можно было наблюдать за подъезжающей публикой. Машины медленно вкатывались под здание на парковку, оттуда публика направлялась в банк и появлялась при полном параде, как на маскараде. Женщины все были увешаны дорогими украшениями, как новогодние елки, а сопровождающие их мужчины выглядели джентльменами с картинок.

Вальдес с коллегой ждали нас у входа, тоже празднично приодетые, особенно Алекс со своей красной бабочкой, с которой, кажется, он не расставался даже ночью. В фойе гостей встречали официанты во фраках и с подносами, в хрустальных бокалах пенилось шампанское. Зрители вели себя, как на балу века восемнадцатого. Мужчины целовали руки подряд всем дамам, похоже, что они все давным-давно, тысячу лет знакомы. Со стороны все выглядело неестественно, наигранно. У меня было ощущение, что дамы, делая вид, будто страшно рады встрече, как после долгой разлуки, про себя, вероятно, думали: «Ты смотри, эта старая мымра еще жива и не продала свои бриллианты». Все они ходили по кругу, старались повыше держать бокалы, изредка прикасаясь к ним губами, и бесцеремонно цепким взглядом рассматривали друг друга. Ну, точно хотели, чтобы их украшения успели заметить и по достоинству оценить, и вообще, продемонстрировать себя и свое благополучие. Мы с Натальей еле сдерживали смех, наблюдая за толпой этих чересчур разряженных особ. Как же разительно отличалась от них Бестемьянова в своем элегантном, строго по точеной фигуре, костюме! На нее было приятно смотреть. Женственна, обаятельна. Не хочу хвастаться, но, мне кажется, я тоже выглядела совсем неплохо в своем коротком черном платье, которое муж привез мне в подарок ко дню рождения из Греции.

В бокалах шампанского было как кот наплакал, на один глоток. Мы быстро их осушили, отойдя к окну, чтобы не мешать бриллиантовому променаду, а когда он стал иссякать, пошли в зал. Публика усаживалась долго, переговаривалась, посылала воздушные поцелуи знакомым. Наконец, успокоилась, плюхнувшись в свои мягкие кресла. Апофеоз наступил, когда на сцене появился японский музыкант и начал играть, виртуозно владея смычком. Дедуля, сидевший рядом со мной, что-то достал из кармана, извиняясь, что чуть-чуть задел меня. Я смотрю, он в уши вставил беруши и закрыл глаза. Оглядевшись по сторонам, увидела, что дедуля был не одинок, его примеру последовали и другие.

Японец, лауреат многих конкурсов, действительно играл блестяще, мы с наслаждением слушали его, особенно этюд Скрябина в его исполнении. Когда закончился концерт, публика, быстро повытаскивав из ушей беруши, начала хлопать, привстав с мест, и кричать «бис». И опять это выглядело, как наигранная истерика у сумасбродной барышни. Мы и оглянуться не успели, как вся эта бриллиантовая толпа нырнула в банк сдавать под охрану свои драгоценности, рассовывать их по секретным ячейкам до следующего культурного мероприятия. Машины столь же медленно, как причалили, теперь неторопливо отчаливали с подземной банковской парковки, разъезжаясь по своим домам, ранчо и виллам.

До отеля нам было два шага, но мы успели проанализировать все, что собственными глазами увидели, собственными ушами услышали и собственным сердцем почувствовали.

– Не наш это зритель, – грустно вздохнул Бобрин. – Наш зритель искренен в своих чувствах, он переживает за нас и за все то, что видит на льду.

О пропавших костюмах знал уже весь город, но это не мешало истинным ценителям фигурного катания и балета на льду воспринимать выступление бобринского театра как праздник, как настоящее чудо. Каждое представление складывалось из двух частей, в первом – одноактный спектакль, «Распутин» или «Фауст», а после антракта – «Дивертисмент», сольные номера, тут уж преобладал спорт, безукоризненная техника владения коньком и исполнения. Все-таки большие мастера наши замечательные олимпийцы. Каждое их появление на льду вызывало бурю восторга. Как артистично, на пике вдохновения работали Бестемьянова и Бобрин, Елена Валова и Олег Васильев. А что вытворял Володя Котин на радость своей наставнице Елене Анатольевне Чайковской, которая помогала Бобрину и как тренер, и как хореограф. Как хороши были в своих ролях и номерах Кира Иванова и Светлана Французова. Да все! Талант, блеск, эмоциональный всплеск и задорная русская удаль. Свете я напомнила о своем розовом, в пол, пальто-дутике, которое висит у меня на даче, и я с удовольствием его ношу в прохладную погоду, легкое, теплое. На нее же мерил его Михаил, когда покупал в Австрии.

До конца турне еще оставалось много времени, с пропажей по-прежнему была полная неясность. Вальдес каждый день куда-то звонил, ругался, но все бесполезно.

– Ольга, – сказал Михаил, – театр поедет дальше в Буффало, а нам с тобой надо возвращаться в Нью-Йорк, обратимся в наше представительство в ООН, может, с их помощью удастся отыскать пропавший багаж. Все-таки хочется, чтобы ребята выступали в своих настоящих костюмах, совсем ведь другое впечатление.

Конечно, было жалко расставаться, вроде мы вписались в этот дружный коллектив, но что поделать. Вальдес заказал нам номер в отеле на 41-й стрит и напомнил о своем обещании сводить в еврейский ресторан, когда в ближайшее время сам объявится в Нью-Йорке.

Без приключений мы не можем, а они продолжались, теперь уже для нас двоих. Виталий Александрович пришел нас провожать на автобусную станцию, тогда и попросил поклониться в Москве его прежнему дому и что-то долго объяснял водителю, указывая на нас. Тот кивал головой – мол, все ясно.

Все – да не все, или, попросту говоря, память подвела водителя. На какой-то остановке он должен был нас пересадить в другой автобус и не сделал этого. Из-за его забывчивости мы оказались не в Нью-Йорке, а в Филадельфии. Михаил, поглядывая постоянно на часы, обратил его внимание, что чересчур долго едем, по расписанию давно должны быть на месте, и только тогда водитель понял, что забыл высадить нас в нужном месте. В Филадельфии, стараясь загладить свою вину, он пристроил нас на ближайший рейс, через три часа. Нам было уже все равно, посмотрим Филадельфию, хотя бы около вокзала, никогда же здесь не были. Удивило отсутствие небоскребов, зато очень много коттеджей и особняков, не отсюда ли пошла поговорка – «как в лучших домах Филадельфии».

Благодаря этим зигзагам мы вдоволь налюбовались красотой природы штата Пенсильвания с его девизом «Америка начинается здесь!» То и дело нам попадались огромные раскидистые вечнозеленые деревья и необычного цвета кустарники. Заехали еще и в Питтсбург, и только глубокой ночью, миновав Нью-Джерси и тоннель Кеннеди под Гудзоном, бросили якорь в своем отеле на 41-й стрит. Чуть живые от усталости, но страшно довольные, что так все получилось, – когда бы еще столько разного увидели.

Несмотря на позднее время, в отеле царило оживление, это прибывали участники традиционного нью-йоркского марафона.

– Наверняка Генку Швеца встретим, он же не пропускает этот марафон, – предположила я и словно в воду глядела, но об этом позже.

В нашем представительстве в ООН нас сначала тщательно расспросили, кто мы, откуда и зачем, и только потом пропустили внутрь. Там к нам спустился кто-то из сотрудников, отвечавший, очевидно, за культурные связи. Он все внимательно выслушал.

– Подождите меня, я попробую сделать несколько звонков, в первую очередь, конечно, в представительство «Аэрофлота», а может, в отделении ТАСС что-то известно, – сказал он. – Нет, что вы будете здесь торчать, пойдемте, я отведу вас в наш буфет и столовую.

На всякий случай он оставил свою визитку с телефонами и исчез.

Цены нас приятно порадовали. Мы до отказа набили свои желудки вкусной и дешевой едой, а еще, воспользовавшись случаем, подкупили почти дармовых пирожков и виски, целую сумку. Через некоторое время сотрудник нашел нас за чаепитием и попросил перезвонить ему к концу следующего дня. С этим, а также полные радостных надежд, мы и отчалили в гостиницу.

Может, я не права, но в Америке, в отличие от Европы, завтрак не входит в стоимость номера. Так, во всяком случае, было в нашем отеле. И когда утром за две чашечки кофе с маленькой булочкой с нас содрали пятнадцать долларов, радостное настроение мгновенно улетучилось. Мы поняли, что наш общепит теперь или в супермаркете, либо в забегаловках на каждом углу, где торгуют хот-догами. В моем восприятии это название ассоциировалось с собачьим мясом. Но американцы, привычно для себя, поглощали эти доги на ходу, в толпе, и при этом на всех окружающих им было наплевать.

Первый раз я увидела тогда людей, обитающих на улицах. От этих несчастных так ужасно пахло, они тащили на себе, кто как может, свое бесхитростное барахло и имущество, в основном грязные пакеты и коробки. К вечеру они мирно и тихо укладывались на ночлег прямо под стенами домов, старались поближе к вентиляционным решеткам метро, из которых шел удушливый пар, но зато тепло. Никого из прохожих это не интересовало и не смущало. У каждого своя жизнь, и никто не вправе вмешиваться в чужую, это дурной тон. Всюду пестрели витрины магазинов, потрясая своей роскошью, рекламы освещали город морем света и радости. Контраст разительный, когда видишь, как хорошо и стильно одетые люди выскакивают из бесконечно движущихся машин, по-деловому ловко перешагивают через тихо лежащих на асфальте людей и продолжают, как ни в чем не бывало, свой путь.

Сухомятка нам быстро поднадоела; напротив отеля был итальянский ресторан, мы заглянули туда и от пуза налопались спагетти со всеми имевшимися приправами, не отказывая себе и в разных сортах сыра. И оказалось, что не так дорого, вполне приемлемо. За соседним столом сидела пара средних лет. Познакомились, муж и жена, приехали на экскурсию из Бразилии, из Сан-Паулу, и очень обрадовались, когда узнали, что мы из Москвы.

– Первый раз так близко видим русских, – признались они, пригласив нас поужинать вместе в каком-либо другом месте. За ужином мы долго рассказывали им о Москве, о нашей жизни в Союзе, конечно, не обошлось без футбола. Миша рассказал, как встречал Пеле и его партнеров, когда сборная Бразилии приезжала к нам, как, работая в Госкомспорте, сопровождал Пеле, который приезжал почетным гостем на открытие первого в Москве гольф-клуба. В ответ звучала фамилия – Яшин, они явно хотели назвать и другие, но не могли выговорить. На прощание мы подарили им на память наших традиционных матрешек, обменялись адресами и какое-то время даже переписывались, в том числе получали разные деловые предложения по строительству, которые передавали своим командирам в «Челеке», однако те слабо на них реагировали. Жаль, что не было предложений по спорту, и со временем наша связь оборвалась.

Как я и предполагала, с Геной Швецом мы встретились – столкнулись лоб в лоб, бродя по Манхэттену. Гену я знала еще с Одессы. Он женился на моей фонтанской подружке Ирочке Зубяк. В Москве нечасто виделись и, надо же, где встретились. Еще одно чудо из чудес. Оказалось, он приехал не только за тем, чтобы пробежать свой любимый марафон. В Нью-Йорке тогда играли свои партии за звание чемпиона мира Карпов с Каспаровым, Швец был аккредитован, и он потащил нас в небоскреб, где проходил матч. На тот этаж, где развивались события за шахматной доской, никто нас, конечно, без соответствующей корочки не пустил, но в само здание войти позволили. А там, скажу вам, было на что посмотреть. Богатое здание. Мне в принципе аккредитация ни к чему, а Миша себе ее сделал, еще бы ему не сделать, ведь в Госкомспорте его непосредственный начальник отвечал за шахматы и шашки, естественно, и Миша был в курсе всех дел. Звонок в номер Николаю Викторовичу Крогиусу, тогда начальнику Управления шахмат, удивление в голосе, каким ветром вас сюда занесло, – и обещание все уладить.

Сотрудник нашей миссии в ООН кормил нас «завтраками»: позвоните завтра или лучше послезавтра; мы поняли, что ему не до нас, да в общем он и не обязан был заниматься поисками пропавшего реквизита. Мы сами еще несколько раз заглядывали в «Аэрофлот», но все бесполезно. Забегая вперед, скажу, что багаж отыскался лишь к концу турне. Догонять театр в его путешествии по Америке не хотелось, сами справятся, хотя Вальдес и предлагал, но, честно говоря, тянуло уже домой, соскучились по дочке. Самый знаменитый город земли уже исхожен пешком, кожаное пальто мне куплено, на «Эмпайр стейт билдинг» взобрались, в Таймс-сквер и на Уолл-стрит побывали, статую Свободы видели, Миша даже на коньках покатался на искусственном льду в центре города на площади Рокфеллера.

Вечером к нам в номер заявились Швец и его давний знакомый, тоже одессит, Эдик Червинский, эмигрировавший в Штаты вместе с родителями. Он в Нью-Йорке работает таксистом, они в Кливленде – на пособии. Я смотрела на Эдика и думала: какого черта он поперся сюда. За два года от этого расфуфыренного, пижонистого, обеспеченного папочкой в Одессе на всю оставшуюся жизнь молодого человека не осталось и следа. И со спортом пришлось завязать, не до него, а он ведь был мастером по настольному теннису, в разных хороших турнирах выступал.

У нас оставалась из Москвы еще бутылка водки и банка икры, Миша сбегал вниз в ночной магазинчик, подкупил закуски, и мы загуляли, как бы на прощание. Действительно, ждать у моря погоды в городе золотого тельца не имело смысла. Миша удовлетворил свое любопытство; заимев аккредитацию (Крогиус сдержал свое слово), он несколько раз побывал на матче, возвращаясь оттуда с приветом для меня от Александра Рошаля, известного шахматного журналиста, с которым мы столько шалили вместе в Домжуре. Билетов на Москву не было на месяц вперед, пришлось лететь в Питер. С нами вместе возвращалась домой молодежная команда СКА по хоккею, тут уж Миша включил свои давние армейские связи, благодаря которым по прилете клубный автобус благополучно добросил нас до Московского вокзала. Теперь бы добраться со своим увесистым баулом до Москвы. В кассе ни одного билета ни на один поезд, даже в плацкартный вагон. Вот когда мы не пожалели, что истратили последние забугровые «тити-мити» на конфеты и жвачку для дочери. Именно упаковка жвачки решила нашу судьбу в одном вокзальном кабинете, и ночь мы провели не в зале ожидания, а под перестук колес. Поезд не фирменный, не скорый, ну и что, везет и везет, зато в нашем распоряжении целое купе.

Ранним утром мы были в Москве, а театр ледовых миниатюр с огромным успехом продолжал свои гастроли.

…Завтра мне бежать в свою поликлинику за справкой в бассейн, и, конечно, я обязательно поклонюсь тому месту, где некогда стоял дом Виталия Александровича. Снесли дом, но память осталась, ее ничем не вытравишь.

 

Духоборцы

Как я сказала, моя новая работа связана теперь с поездками за рубеж. Ни в каком сне не могло мне раньше такое присниться. Муж наладил хорошие контакты с бельгийцами, они просят «Челек» посодействовать в приглашении к ним сильной волейбольной команды. Миша предлагает «Шахтер» из Донецка. Они сопротивляются – что за клуб, такого не знаем. Ну, как же, серебряный призер чемпионата страны. С трудом уговаривает их согласиться. Программа рассчитана на двенадцать матчей по всему Бенилюксу, даже заезд в немецкий Фридрихсхафен предусмотрен. Мотаться придется прилично по всей центральной Европе, иногда почти по тысяче километров в день. Дорога то выше уровня моря, то ниже уровня моря, виадуки, повисшие над глубокой пропастью, тоннели, которым, кажется, нет конца, уникальное Боденское озеро, к которому прилепились сразу три страны (Германия, Австрия, Швейцария). Кажется, после седьмой или восьмой игры местные организаторы взмолились, а точнее – взвыли: хоть одну партию уступите, что ни встреча – 3:0 в пользу гостей. А вы что хотели, господа, ведь стартовая шестерка «Шахтера» – вся в кандидатах в сборную СССР ходит. Ладно, так и быть, и в матче с «Динамо» из голландского Апельдорна горняки отдают два сета, чтобы повеселить публику. 3:2 – все равно победа.

В Маасейке Мишу знакомят с Марком Пинсе, организатором самого крупного в Европе рождественского турнира; он проходит в канун Нового года в Сант-Никлаасе близ Антверпена, его спонсирует генеральный банк Бельгии, а приглашают туда исключительно шесть топ-клубов, причем один или два обязательно из Бразилии или Кубы. Они, конечно, добавляют экзотики, но не это главное, тот, кто следит за волейболом, знает, сколь могучи эти команды, фактически, особенно кубинская, – национальные сборные.

– Майкл, я ничего не могу гарантировать, но на всякий случай заполните заявку на «Шахтер», – предлагает Пинсе. – Состав участников на этот год уже сформирован, но вдруг кто-то откажется, «Шахтер» будет кандидатом на замену. Устраивает?

Еще бы, такой престижный турнир! В Москве с нетерпением ждем положительной информации от Пинсе, и она приходит по телексу вместе с письмом в бельгийское посольство с просьбой ускорить оформление виз, поскольку до начала осталось меньше месяца. Отказались по каким-то причинам итальянцы, и «Шахтер» включен вместо них.

Что было дальше? Шикарный пятизвездочный отель, море разной еды, рождественская сказка на улицах Антверпена. И была яркая победа волейболистов из Донецка, причем в финале обыграна команда ЦСКА, которая, по регламенту, была приглашена как победитель предыдущего турнира.

– Как же так, Михаил, – сокрушались ее тренеры, – ты же наш человек, армейский, и вдруг переметнулся на чужую сторону, в лагерь соперников.

На следующий год «Шахтер» снова оказался в победителях, а «Челек» упрочил свой авторитет в глазах местных организаторов. Отбоя не было от новых предложений.

В следующий раз мы (муж – руководитель делегации, я – его помощница по экономической части) катим не в Европу, а за океан, в Канаду, везем туда питерскую волейбольную команду «Автомобилист». Михаил договорился об этом с канадцами на каких-то соревнованиях в Люксембурге. Как у нас принято, без нервов и шума не обошлось. Все давно уже готово: билеты выкуплены, визы получены, в том числе и транзитная американская, поскольку летим через Сиэтл, одиннадцать часов без посадки, самый длинный рейс «Аэрофлота». Там нас должны встретить, и дальше автобусом по Штатам километров сто до границы с Канадой. Примерно за неделю до нашего отъезда возвращается из Финляндии Вячеслав Платонов, у которого там закончился контракт с каким-то клубом, и он снова намерен тренировать «Автомобилист». «Какая Канада, у меня совсем другие планы, что нам дадут эти игры со студентами, они мяч через сетку перебить не могут. Кто это все организовал?» – Платонов не скрывает своего недовольства: ну, как же так, с ним, великим, не посоветовались. А кто знал, что с ним финны преждевременно расторгнут договор?

Ночью у нас дома в Москве затрещал телефон. Кто бы это мог быть? Я сняла трубку – Платонов, просит Михаила к телефону.

– Привет, Вячеслав Алексеевич, что-то случилось? – спрашивает Михаил.

– Случилось! Кого ты нам подсунул? – Крик на том конце провода такой, что я отчетливо слышу каждое слово. – На кой черт нам эти студенты?

– С чего это вы взяли, какие студенты? У нас четыре матча со сборной Канады, а в конце турнир шести команд, сильнейших в стране. Так что готовьтесь.

– Не обманываешь? Если так, то извини, – Платонов мужу на «ты», муж тоже может так, они давно знакомы, но держит дистанцию.

Кто ему наплел про студентов, не знаем, может, в одинцовской «Искре», они в Канаде были весной и действительно играли только со второстепенными университетскими командами.

Мне тут не терпится забежать вперед, так прямо и подмывает. Первая наша игра была в каком-то небольшом городке, запамятовала его название, помню лишь, что от гостиницы до зала мы добирались пешком, всего минут десять ходьбы. Вячеслав Алексеевич, пока шли, уверял, что «Автомобилист» эту сборную спокойно уберет, наш руководитель делегации засомневался. Поспорили на ужин, разбивал президент клуба Владимир Борисович Меламед. После матча и весь следующий день до вечера Михаил никак не мог перехватить Платонова, вот только что он был здесь, на глазах, и вдруг бесследно исчезал. Нет, не для того чтобы вернуть долг, а наоборот, получить. Минут сорок игры – и все для питерцев было кончено – 0:3. Все-таки через пару дней тренер рассчитался. В ближайшем ресторанчике все устроили по-дружески, конечно, в складчину, пригласили Меламеда с женой Ниной. Платонова «выставили» лишь на еще одну бутылку вина, он не пожадничал, заказал самое лучшее.

– А командочка у них приличная, – признался Платонов, – прием, первый темп, блок, связка, умница парень, хорошо ведет игру.

– Это они еще без нескольких ведущих игроков, которые на контрактах в Европе. К Кубку мира готовятся канадцы, – пояснил Михаил.

Я тоже хотела вставить свои пять копеек про диагонального. Очень мне он понравился – прыгучий, с ударом. Мне было понятно, о чем мужчины говорят, все-таки в Одессе я за сборную своего института играла, а она была одна из лучших в городе.

Ну, ладно, возвращаюсь к началу нашего путешествия. Почти полсуток полета тяжело выдержать, особенно если человек курящий. Я тогда, как муж ни возражал, курила, и в самолете, перебравшись в последние ряды эконом-класса, где были свободные места, несколько раз затягивалась сигареткой.

– Вы курите? – ко мне подсел Платонов. – О, «Мальборо»! Я тоже, другие не уважаю. Пару пачек с собой захватил, хватит на полет.

– А я три блока. В «Шереметьево» в дьюти-фри купила.

– Вы в своем уме? – рассмеялся Вячеслав Алексеевич. – В Тулу со своим самоваром! В Америку же летите, там они на каждом шагу, и дешевле. А в Канаде еще дешевле.

«Может, он и прав. Действительно, зачем? – подумала я. – Но что сделано, то сделано».

Итак, мы приземлились и дальше едем все северней, но как странно: их север напоминает скорее наш теплый юг. Изумительный погожий осенний день, проносятся за окнами небольшие городки и игрушечные, прямо как в американских фильмах, поселочки, которые даже деревнями в нашем понимании не назовешь. Зато каждый сантиметр территории далекого от нас материка ухожен, благоустроен. Для себя я это объясняю не столько современной цивилизацией, сколько любовью к родным местам, своему клочку земли проживающих здесь людей. В автобусе вместо восхищения звучат, однако, горькие реплики: мол, если запустить сюда русских, то бишь, нас, то через неделю, ну, через две, все будет засрано, искорежено, а потом заброшено.

(А что, неправда? Загадили ведь страну. Еще сколько лет понадобится, чтобы оправилась, отмылась бедная Россия после социалистического режима. Да и теперь еще продолжает разрушаться уже собственным молодым, дико развивающимся капитализмом. Москва, Питер, другие крупные города не в счет, а вы отъезжайте от них подальше, хотя бы на полсотни километров, а уж про глубинку и говорить нечего. Тот же Волоколамский район в Подмосковье, где у меня дача. Какой богатый льняной край был, а во что превратился. И сколько еще таких дивных прежде, а ныне печально заброшенных мест, Богом позабытых, разрушенных до основания. И когда возьмутся их восстанавливать и возьмутся ли вообще – никто не знает. Полная неизвестность. А пока выживайте, как можете).

В автобусе зашуршали газетами наши спортсмены, доставая из сумок и разворачивая личные припасы. Смотреть по сторонам на чужую устроенную и явно сытую жизнь устали – тяжело. Ребята волейболисты – парни высокие, крупные, красавцы как на подбор, многие уже не раз побывали за границей; правда, в Канаду почти все едут впервые. Молодежь, перекусив, сходив в автобусный биотуалет, который почти все мы увидели впервые, уже сморилась и залегла поперек, заняв два сиденья с одной стороны под голову и грудь, а «полутораметровые» ножки перекинув через проход еще на два сиденья напротив. Весь наш комсостав на переднем крае.

Американские пограничники задержали нас ненадолго, быстро собрали паспорта для проверки, проштемпелевали и отпустили, попросив значки. Меламед подарил каждому «Медного всадника». (К сожалению, на обратном пути значки не сработали. Не у всех оказалась двойная транзитная виза, при оформлении в посольстве США забыли или не подумали ее запросить. На канадской границе ее погасили, а обратно-то в Америку въехать надо. Хорошо, что у нас был достаточный запас времени, иначе точно опоздали бы на московский рейс. Часа два нас мурыжили, пришлось выложить приличную сумму, чтобы нас пропустили, еле поспели, все на нервах).

У канадцев процедура проверки заняла больше времени. Вроде бы лояльные ребята, улыбались, однако тщательно всматривались в визы, нашему руководителю пришлось показывать приглашение и все другие документы. Канадцы куда-то звонили, видимо, ждали подтверждения. Из автобуса нам разрешили выйти, и я заметила, как Платонов мечется из одного магазина в другой, на небольшой площадке их было несколько, тесно прижавшихся друг к другу. Покачивая головой, явно чем-то огорченный, он возвращался назад, а когда столкнулся с Меламедом, что-то ему сказал, я услышала лишь упоминание моего имени.

Начались горы, ущелья, а мы все едем и едем. Комфортабельный автобус с кондиционером, без шума, без труда все выше поднимается в горы. Дух захватывает, как такая махина, не снижая скорости, несется по петляющей дороге, прижимаясь поближе к скале, но на нее я не смотрю, в ужасе не могу глаз оторвать от обрыва, поросшего лесом. Так странно, лес везде одинаков, что в Подмосковье, что здесь. Только здесь, в горах, он весь прорежен, вычищен. Примерно через каждые сто метров, поближе к дороге, аккуратно сложен валежник. Встретился нам и трактор с прицепом, груженный сухими ветками, заботливо прикрытыми брезентом и перевязанными канатами, чтобы не обронить ни одной веточки. Каменистые уступы, где осыпается порода, занавешены специальной сеткой и выставлены дорожные знаки, перед каждым поворотом специальные зеркала. Движение довольно интенсивное. Сначала наши мальчики считали количество пролетающих мимо нас легковушек, споря об их марках, каких больше – японских или американских, но скоро устали и потеряли к машинам и их маркам всякий интерес. Человек быстро привыкает к обстановке и так же скоро пресыщается увиденным.

Проехали по очередному каменному мосту через почти обмелевшую речку. На мосту я заметила яркую люминесцентную шкалу, вероятно, по ней определяют уровень воды в половодье. Здесь и комфортабельная будочка, похоже, смотрителя этого гидротехнического сооружения. Еще немного, и я сдамся, тоже закрою глаза, как остальные, – устала. Мы уже почти сутки в пути, но я по натуре любопытна, боюсь пропустить что-нибудь интересное, а если честно, то просто дрейфлю. Сижу, как на иголках, крепко держусь за поручень кресла обеими руками, ни на мгновение не могу расслабиться. Нестись по такому горному серпантину, да еще на такой скорости – кто ж в здравом уме выдержит? От напряжения у меня уже спину сводит, однако свободно возлежать, как другие, да еще похрапывать не могу. Такой роскоши я себе позволить не могу, у меня дома на попечении двух старушек осталась маленькая дочь. Счастливые люди спортсмены, позавидовать можно их нервам.

На небольших плато то тут, то там живописно расположились крошечные деревеньки. Уютные домики, обсаженные фруктовыми деревьями, с довольно большими теплицами. Трактора такие маленькие, прямо игрушечные, и другая разная техника, одним словом, личное капиталистическое хозяйство. Прямо у самой дороги выпас скота. Похоже, убрали уже урожай, и овцы с коровами лакомятся остатками стебельков, торчащими из земли с проросшей свежей травкой, а лошадям все же ноги передние связали, не перепрыгнуть через невысокую изгородь. Это даже не изгородь, а натянутая проволока, наверное, под небольшим напряжением, потому что животные вплотную не подходят, хотя там травы больше – умные. Возле домов скирды соломы и силоса, видно, из кукурузы. Все растет – удивительно. А чему удивляться, когда даже в горах у них в лесу яблони и груши обсыпаны плодами, и никто их не срывает.

– Михаил, может, минут на десять остановимся? Перекур, и ноги затекли, – предложил Платонов.

Водитель посмотрел на часы, что-то пробурчал, наверное, мы опаздывали, но все же через несколько километров, заметив у обочины асфальтированную площадку со столами и скамейками – видимо, место отдыха, аккуратно въехал на стоянку.

Я с радостью отнеслась к этой инициативе, мне давно уже хотелось покурить, полезла в сумочку, вытащила из пачки сигарету.

– Ольга, угостите, когда мои кончатся? – я не заметила, как со спины ко мне подкрался Платонов, услышала лишь его просящий голос. – Зараза, нигде нет, все магазины на границе обегал. Вы молодец, а я промахнулся, мне бы в «Шереметьево» тоже купить. Над вами смеялся, примите мои извинения. Одарите – век не забуду. Буду вашим должником.

– Вячеслав Алексеевич, не беспокойтесь. Приедем на место… Как себя еще вести будете…

– Хорошо буду себя вести.

Мы рассмеялись и решили перейти на «ты».

Наконец городок; замелькали двухэтажные домики, да, это город, центральная улица, магазины, учреждения, даже местные автобусы курсируют, и мы въезжаем на специально отведенную под стоянку площадку. Вся наша компания немного оживилась, очухалась – кто от сна, а кто, как я, – от напряжения. Нас никто не встречает, и куда нас привезли, понятия не имеем. Название городка не прочитали при въезде. Глянула в окно и увидела высокого худощавого мужчину, направлявшегося в нашу сторону. Одет он был, по-нашему российскому мнению, очень и очень бедненько. Простые брючки, даже несколько коротковатые, простенькая ситцевая, в клеточку рубашечка, поверх дешевенький, слегка примятый пиджачок, ну точь-в-точь как наши деревенские мужички. Да еще с такой, прямо скажем, типичной рязанской физиономией. Черт меня дернул вслух ляпнуть:

– Глядите, Ванек к нам идет!

Все кинулись к окнам. Неужели и вправду соотечественник, подумала я, сейчас еще денег начнет у нас просить. Если так, то парень глубоко ошибается, мы сами побираемся, на халяву приглашены. Приблизившись, он попросил водителя открыть дверь, поднялся в салон и, стеснительно улыбнувшись, с южным выговором произнес:

– Здравствуйте, с приездом, меня зовут Иван.

Автобус грохнул от смеха, все обернулись в мою сторону:

– Ольга, признавайтесь, ваш знакомый?

Товарищ Иван смотрел на нас, хлопая глазами и вертя головой. Не понял нашего юмора. Мы поржали и затихли. Тогда он еще раз поздоровался и сказал, что ему поручили быть нашим сопровождающим и он очень рад встрече с русскими. Мы хотели выйти хоть ноги размять, но Иван сказал, что команду ждут в «Макдоналдсе», это на выезде из города, там нас покормят. Он всем раздал чеки, по которым мы полакомились от души в капиталистическом рае этого известного на весь мир дешевого общепита. Все человечество широко пользуется им, за исключением нас. Когда в Москве на Пушкинской площади открыли первое такое заведение, очередь к нему тянулась несколько кварталов. Мы с маленькой Настей отстояли, наверное, часа два, пока попали, чтобы съесть эти бутерброды с трудно выговариваемыми с непривычки названиями, хрустящий картофель фри и запить кока-колой. Цены прилично кусались, но на это не обращали внимания.

Здесь, в Канаде, нам они тоже показались заоблачными. Перекусив, мы снова двинулись в горы, все выше и выше. Было уже около пяти часов вечера, солнышко стремительно спряталось.

– Иван, куда мы тащимся, и так целый день в пути, пора отдохнуть! – прокричал президент клуба.

– Сейчас отдохнете. В пещерах.

– Какие к черту пещеры! – начал возмущаться главный тренер. – Ребята устали, еще не хватало по подземельям лазить, ноги там поломать.

– В такой вы еще не были. Не лазить будете, а плавать. В них протекают разные минеральные воды. Часа вам хватит? Потом поедем по домам, вас уже ждут.

Как описать этот поистине райский уголок на нашей планете? Здесь – для нас на самом краю земного шара – горы неожиданно расступились. Вода, веками бьющая по камню, все-таки справилась со своей задачей и размыла его. Осеннее заходящее солнышко своими косыми теплыми лучами освещало стеклянное сооружение, полукругом охватывающее бассейн с идеально чистой искрящейся родниковой водой. Мы с женой президента клуба, глядя с завистью на бултыхающихся в воде счастливчиков мужиков, грустно друг на дружку посмотрели. Купальники мы, естественно, не захватили. Кто бы мог подумать, что на севере Канады можно будет купаться поздней осенью? За тридевять земель от цивилизации, и не в искусственном бассейне, а в настоящем целебном источнике. Похоже, что этот городок и процветает за счет него, в чем мы убедились потом. Вся центральная улица в гостиницах, ресторанах, клубах и магазинах.

– Женщины, вот вам по доллару, возьмете при входе купальники напрокат, – Иван протянул нам деньги. – Не стесняйтесь, берите, вы для нас свои, родные.

Вот капиталисты чертовы, все предусмотрели, даже купальники. За посещение бассейна он тоже за всю нашу группу заплатил. Сам при этом не плавал, сидел на террасе, пил свежевыжатый сок и, как квочка за цыплятами, следил за нами. Купальники были запечатаны в полиэтиленовые пакеты с проставленными на них размерами. Если бы можно было купить у них такой купальник, я бы сделала это, не задумываясь. Когда мы, переодевшись, предстали перед Иваном, он одарил нас восхищенным взглядом, аж втянул что есть силы воздух ноздрями и с шумом выпустил.

Наших мужчин не было видно, только канадцы, многие с детьми в необычных надувных кругах, которых я никогда раньше не видела. Мы спустились по лесенке и, плюхнувшись в теплую воду, стали плавать по кругу. Боже, какое блаженство! Уставшее тело сразу превратилось в невесомое. Хотя воздух к вечеру, да еще в горах, довольно прохладный, но испарение создает над бассейном особый микроклимат, и мой нос стал втягивать в себя этот свежий воздух глубоко в легкие. Почти до головокружения. Канадцы, веселившиеся в воде, приветственно нам улыбались и все показывали на дыру в скале, пытались что-то объяснить, но мы все равно ни черта не понимали.

Я уже нервничала: где наш руководитель, мой муж, ни при каких обстоятельствах он меня никогда не оставлял без опеки, а сейчас вся наша команда как сквозь землю провалилась, а точнее, растворилась в этих природных источниках. Иван сказал, что они в бассейне, а их там нет. И вдруг из другой дыры в скале стали выплывать наши красавчики, как в сказке Пушкина. Тридцать три богатыря. Вот только руководители со своими пухлыми животиками на дядьку Черномора явно не тянули. Русские волейболисты, ребята по два метра роста и с фигурами атлантов, способных поддержать канадский небосвод, вне всякого сомнения, произвели такой фурор среди окружающих, что те забились в уголок и только наблюдали и улыбались, перешептываясь: «Это русские. Ленинград! Россия! Петербург! Браво!» Посетители верхнего этажа ресторана и прочая публика, прильнув к стеклам, наблюдала за резвившимися в воде гостями. Они как молодые дельфинчики, которые в Одессе иногда ранней весной или осенью довольно близко проплывали мимо акватории пляжей и так же играли, как все молодые самцы, желая привлечь внимание самочек.

– Ну, вы, клюхи, даете, что вы в бассейне застряли, в пещеры плывите! – завидев нас, буркнул президент клуба.

К нему присоединились мальчишки:

– Тетя Оля, тетя Нина, там так клево! Не бойтесь, мы с вами поплывем.

Я сразу решила отказаться, плыть под такую гору – это уже лишнее, по закону подлости еще что-нибудь случится, а мне рисковать своей жизнью никак нельзя. В Москве осталась моя Настенька с матерью мужа и старушкой соседкой, которой под девяносто. Но ребята меня уломали, и я согласилась на такой рискованный шаг, как и вообще на эту поездку. Уговорил меня муж: когда еще представится возможность увидеть Канаду?

Риск – благородное дело, и я рискнула.

– Тетя Оля, мы все с вами, – успокоили меня ребята, – там так здорово, там освещение, лампочки горят и совсем не страшно, плыть всего пару километров. Захотите, можно через километр обратно свернуть, а то и через сто метров есть выход. Но вы не захотите, там такая легкая вода, просто чудо, тело свое совсем не чувствуете. Пожалеете потом, что всего этого не испытали.

Минеральная чистейшая вода, которую можно пить, очень полезная, это же знаменитый курорт. Сюда съезжаются со всей Канады и Америки. И я в окружении наших славных витязей уплыла в пещеру. Ширина ее оказалась небольшой, не более трех метров, о глубине ничего не могу сказать, не измеряла, сердце и так тарахтело, как трактор, от страха. Лампочки сверху по стене освещали красноватым светом извивающийся, петляющий путь. Над головой висели так называемые сталактиты или сталагмиты, в этом я совсем не разбираюсь, проплывать под ними было страшновато. Мальчишки, балуясь, покрикивали, их крики отлетали громким эхом от стен, отчего я еще больше приходила в ужас. Этого нельзя было делать, Иван предупреждал, чтобы мы вели себя тихо, кричать и шалить нельзя ни в пещере, ни в бассейне. Но когда русские кого слушали?

В каком-то непонятном состоянии я наконец увидела дневной свет в конце туннеля и улеглась на спину перевести дыхание. Ребята зазывали повторить заплыв. Клево! Хай класс! Кайф! Но нет, с меня хватит, а они, нырнув с головой, опять скрылись в глубине пещеры. Я вернулась в бассейн и заметила, как с бортика наш сопровождающий показывает на свои часы: пора, мол, дорогие товарищи, и честь знать, час давно прошел. Тщетно! Мы, несознательная публика, проторчали здесь, наверное, все три, и он, видно, и сам был уже не рад. Как потом выяснил наш руководитель, это мероприятие было личной инициативой Ивана, потратил этот парень на наше удовольствие свои личные немалые средства. Просто так, потому что он русский, как и мы, и от души хотел нас порадовать.

Но мы не оценили щедрости его души. Наш добрый Иван мало того, что доплатил за бассейн, так еще ему пришлось уговаривать водителя автобуса, который распсиховался из-за непредвиденного простоя. Но нашим хлопчикам все было по барабану, они нахально продолжали беситься. Главному тренеру пришлось их прилично отматерить, пока до «послушных» спортсменов не дошло, что все, наше время давно закончилось. Что с них взять, у всех одна извилина из головы в задницу, пока не врежешь как следует, ничего не хотят понимать. Иван побледнел, услышав тренерскую тираду, голову в плечи втянул. Даже пытался заступиться: мол, ничего страшного, они же этого «николы не бачылы».

Далеко затемно мы все-таки прибыли на место, в совсем небольшой и уютный городок высоко в горах. Нас привезли на территорию местной школы, где собралось все местное население. Мы с удивлением уставились на них из окон нашего автобуса. На карнавал это не было похоже, но люди были одеты в русские национальные костюмы прошлого века. Я решила, что это организованное специально для нас представление, но оно таковым не являлось. Встречавшие оказались действительно русскими, покинувшими Россию еще до революции. Духоборцы.

Поскольку было совсем поздно, мы быстро разделились по двое, и нас разобрали жители по своим домам. Так было задумано первоначально. Нам с мужем досталась средних лет семейная пара, Сергей и Галина: он инвалид, работающий на дому за компьютером, а она библиотекарь местной школы. Совершеннолетние дети, две девочки, учатся в университете в Ванкувере. Сергей на коляске подъехал на школьную автостоянку, где его ждала жена, пересел в белый мини-автобус, подтянул за собой коляску, которая автоматически сложилась сама, и открыл нам двери. Внутри все было оборудовано под его нужды: и место для отдыха, чтобы полежать, и рабочий стол, даже биотуалет с умывальником. Он похвастался, что даже есть Интернет. Мы с мужем промолчали, поскольку что компьютер, что Интернет от нас тогда были так далеки, как космос. А здесь, на самом краю Северной Америки, черт-те где в горах – такие технические достижения, о которых понятия не имеем.

Вдруг он резко затормозил и, смеясь, сказал жене:

– Смотри, Полкан трусит, бедняжка, никто его не подвез.

Женщина открыла дверь, и в автобус запрыгнула громадная собака. Я от неожиданности вскрикнула.

– Не бойтесь, Полкан парень смирный, понапрасну никого не обидит. Его бывшие хозяева умерли, нашлись добрые люди, наши соседи, приютили пса. На, Полкан, – Сергей протянул ему котлетку, которую специально припас. – Давай, друг, наворачивай, не стесняйся, это свои. И не нервничай, сейчас довезем тебя. Нам без собак не выжить. По ночам гризли шастают, обирают фруктовые деревья, а если медведь заладится мед воровать, то все, пиши пропало. Пока все не выжрет, не успокоится. Закрываемся, даже свою собаку забираем в дом, растерзает, сила-то какая. Этот автобус ему перевернуть раз плюнуть.

– Так почему Полкан разгуливает один? – спросила я. – Посадили бы его на цепь, и сторожил бы как миленький.

– На ночь новые хозяева так и делают, а с утра отпускают его, и он бежит сторожить свой старый дом. Как на работу. Десять километров в гору, к вечеру опять возвращается. И так уже третий год. Да, Полкан? У нас его все уважают, подкармливают, обязательно подвозят. Умница, понимает, что о нем говорят.

Как бы в подтверждение этих слов собака повернула свою симпатичную морду в нашу сторону и звучно зевнула.

После рассказа Сергея мне стало немного не по себе – ничего себе местечко мы избрали для путешествия. Гризли разгуливают, где хотят, и попробуй отгони их.

– Но, у вас, наверное, ружье припасено для таких встреч? – с нескрываемой надеждой спросила я.

– Э, гости дорогие! Мы же духоборы, никого не убиваем и оружия в руки не берем. У нас вера такая – честно жить, работать и вершить только добро.

По правде я мало что знала об этих людях, так, отрывочно, а тут с мужем услышали, что они не едят мяса, не пьют спиртных напитков, не курят, не прелюбодействуют и не ругаются матом. Едят только то, что производят сами. Они были изгоями в собственной стране, в России, поскольку духобор скорее примет смерть, чем возьмет в руки ружье, а потому в армии по своей вере не могут служить.

– Нам в России так и не удалось отстоять свою веру и свой образ жизни. Гнали отовсюду. Все гнали, от царя и до самых низов. Церковь тоже преследовала, – продолжал Сергей. – Но мы выживали, где бы ни селились на новом месте, строили дороги, дома, обрабатывали землю, выращивали урожай, учили и приучали своих детей к труду.

Все, только не оружие в руках. А Россия бесконечно воевала, особенно на Кавказе. Вот нас туда и выслал батюшка царь, как пушечное мясо для черкесов. Ошибся царь, не стали черкесы безоружный народ убивать. Так мы до самой Грузии добрались, много людей померло от холода и голода, но от веры своей не отказались.

Он замолчал, пристально вглядываясь в дорогу. Она жутко петляла где-то высоко в горах.

– А куда же все-таки вы везете собаку? – прервала я молчание.

– Потерпите, недалеко осталось.

Наконец подъехали к дому новых хозяев собаки, водитель два раза посигналил, дверь открылась настежь, осветив площадку перед домом, и Полкан, виляя хвостом, стал ласкаться к своей новой хозяйке. Мы молча наблюдали, таким отношениям между людьми и животными можно просто позавидовать. Я подумала: а ведь именно духовные качества человека определяют образ жизни и предназначение на земле.

Чего-чего, а встречи с такими нашими бывшими соотечественниками, тем более русскими, мы никак не ожидали. Еще раз говорю: прожив почти полвека, я имела весьма смутное представление о духоборцах, а мой Михаил о них вообще никогда не слышал. В нашем социалистическом воспитании и привитых понятиях все такие непризнанные сообщества объединялись под одним названием – секта и сектанты. Мы с мужем слушали и помалкивали.

Дом наших хозяев, по нашим понятиям особняк, был небольшой, но очень уютно расположенный под горой, она его и защищала с одной стороны. А больше никаких заборов, ворот и калиток. Вокруг росли фруктовые деревья. Я заметила небольшой парник и ровные грядки с земляникой и клубникой. Даже при слабом освещении участка видны были красные ягодки и белые цветочки. А ведь уже осень…

– У вас еще клубника есть, в конце октября? – моему удивлению не было предела.

– Это так, для красоты, чтобы глаз радовало.

Признаться, на их участке все радовало наши глаза. Идеально обработанные цветочки, деревья, кустики, а по газонной травке даже жалко было ступать, она была подстрижена идеально ровными квадратами.

– Кто так ухаживает за землей?

– Сами, конечно, да у нас хуже всех, – наконец-то мы услышали голос супруги, которая все это время молчала, боясь прервать своего драгоценного, чувствовалось, тому очень хотелось выговориться и произвести впечатление на гостей. – Муж ведь совсем ничего не может, а мне община помогает. Вот сейчас, перед вашим приездом, помогли все привести в порядок. У нас так принято, иначе здесь не выжить. Климат тяжелый, зимой бывает до сорока мороза, а летом жара несусветная. Подстраиваемся. Нашим дедам досталось, а мы теперь только поддерживаем то, что они создали. А вы, я чувствую, совсем о нас ничего не знаете?

Тем временем ее муж загнал мини-автобус в гараж и выезжал оттуда на своей инвалидной коляске. Вообще-то это был не автобус, как я поначалу решила, а дом на колесах и принадлежит он матери жены.

– Она, когда к нам приезжает, только в нем живет, с нами не хочет. Завтра получше рассмотрите. Внутри нормальная трехкомнатная квартирка с кухонькой, душем, туалетом. Уютно, все современно меблировано. Мама – любительница путешествовать, сама за рулем. У нас многие пенсионеры так разъезжают по миру. Скидки для них большие, особенно вне сезона. Тогда вообще мизерная плата. Мама у нас такая продвинутая, куда там…

– А как же свет, газ?

– Все подключено – и свет, и газ, и космос.

– Какой космос?

– Такой же, как у нас. Можно через него смотреть телевизор, любые программы, и Интернет работает. Сергей научил маму пользоваться компьютером. Он у меня по этому делу, в нашем городке самый знающий. Всех учит, всем помогает, да и зарабатывает на нем. Школьную библиотеку компьютеризировал. Вот только с ногами беда, в аварию попал. Врезался в него один турист, разогнался гад и не вписался в поворот.

Нам, если честно, хотелось что-нибудь перекусить, проголодались после плавания в пещерах, под ложечкой засосало, а пришлось выслушивать про испорченную цивилизацией молодежь, с которой старшим все труднее справляться. Про дочек, которых уже не тянет домой, после университета или в Ванкувере останутся, или поедут куда-нибудь, только не сюда. Детей стало мало рождаться, колония вымирает потихонечку. Правда, в последнее время начали возвращаться назад те, кто лет тридцать как уехали, но таких мало.

На ужин Галина выставила на стол хлеб, джем и чай, дала нам почувствовать этой скромностью, что употребляют только растительную пищу. Скудный паек. Хорошо, что у нас с собой кое-что было, и мы с жадностью набросились на свои запасы, когда наконец оказались в комнате, которую нам выделили.

В доме на первом этаже была просторная гостиная, разделенная камином на две части. Сергей после ужина пригласил туда Михаила и до позднего вечера показывал ему фотографии. Воспользовавшись этим, хозяйка потащила меня на кухню и из шкафчика извлекла пачку сигарет.

– Если мой учует, я скажу, что это вы курили, ладно?

Мы с ней выкурили по две сигаретки, выпуская дым в открытую форточку, туда же последовали и окурки.

– Ваш муж не курит и вам не разрешает?

– Все курят и все потихоньку выпивают. Но об этом никто не должен знать. Не знаю, сколько еще будут сохраняться эти традиции, очень много глупого. Молоко пить нельзя и вообще ничего молочного есть, яйца тоже, мясо ни в коем случае. А как быть детям и роженицам, им-то молоко необходимо, организм требует, а его отучили от этих продуктов, у многих аллергия на них. Молодежь, кто отсюда укатил, плюет на эти запреты. Старье ворчит, стыдит: не соблюдаете традиции. Но им что, в этом Ванкувере или где еще, белыми воронами выглядеть? Плохо, что молодые по-русски уже совсем не говорят или говорят с трудом.

Как бы там ни было, люди эти вызывают уважение. Прогресс давит на них со всех сторон, однако они от своих правил стараются не отказываться, иначе просто исчезнут. Да и столько поколений боролось за их права. Канадское правительство расщедрилось и предоставило им для проживания эти безлюдные дикие горы. Все дороги предки отстроили вручную. На южных склонах долбили камень, делали ямы, потом с долины рек наверх таскали ил, удобряли и высаживали фруктовые деревья, ухаживали за ними, как за малыми детьми.

– Сейчас, конечно, есть техника, машины. А тогда все только на собственном горбу. Впереди на шее дите висело, а сзади корзина или мешок. Воду принести – карабкайся за ней по выбитым в горах ступеням. Как они выжили? Ольга, пойдем, я тебе подвал покажу.

Она открыла массивную дверь, включила свет, предупредила: осторожно, перекрытия старые, сами боимся, вдруг обвалятся.

Подвал оказался метра три высотой, все стены в добротных дубовых полках, отполированных временем или лаком. На них в ряд стояли стеклянные банки со всевозможными вареньями и компотами. Одна стена полностью фруктовая, вторая овощная и еще бутыльки с наливками.

– Это для выпечки используем, для домашнего уксуса. Пойдем дальше.

Галина открыла еще одну дверь, и оттуда потянуло ветерком, прохладой. Там хранились свежие овощи, картофель и еще в одной каморке фрукты. Я блеснула своими познаниями в области хранения продукции:

– У вас все с активной вентиляцией и даже с поддержанием температурного режима?

– Все запрограммировано у мужа в компьютере.

Про себя я тогда даже не могла правильно выговорить слово «компьютер». Смотрела на все это и думала: господи, что же это такое, мы же отстали от них на целую жизнь! Где и как они умудряются в этих условиях, когда вокруг одни камни, выращивать такую черешню – и белую, и желтую, и красную, и черную? А персики, а сливы, груши, абрикосы и все остальное! Как они берегут все, что вышивали, шили и вязали руки их бабушек и прабабушек! Весь дом в портретах их предков: женщины в простых беленьких косынках-«хусточках» и мужчины в каких-то кепках-«капелюхах» прошлого века. Какие простые русские лица у крестьян, но сколько в них достоинства, гордости. Как им удалось сохранить культуру, честь и достоинство в чужой стране и не держать зла на Россию? Нет, наверное, какая-то горечь, осадок в душе от царской немилости остались. Спасибо Льву Толстому, весь гонорар за «Воскресение» он потратил на то, чтобы зафрахтовать два парохода и вывезти на них духоборов из России, спас великий писатель их от уничтожения.

В спаленке, которую нам предоставили, кровати были заправлены домоткаными простынями, а укрывались мы лоскутными одеялами, так искусно сшитыми руками духоборок. От одеяла даже исходил своеобразный запах, не то сырости, не то старости. Спаленка эта была их дочерей, а вот они и сами, смотрят на нас с фотографий, развешанных по стенам. Девочки разного возраста, одеты в русские сарафаны, кофточки с вышивкой и обязательные косыночки. Вероятно, чтобы их в таком виде запомнили следующие поколения духоборов.

Утром Галина не баловала нас завтраком, все то же меню: обжаренный в тостере хлеб, джем и кофе.

– Вас сегодня ждет обед в общине, – сообщила она. – Надо быть к трем часам, а сейчас, если хотите, покажу вам, где сливаются в одну две реки и дальше течет уже Колумбия. Та самая, на которой стоит Вашингтон. Затем прокатимся в центр, у нас неплохой парк с аттракционами, погуляете, а я вас потом заберу на обед.

Мы, естественно, согласились. Синий «форд» взбирался по горной круче, словно ввинчивался в небо. Октябрьское солнце медленно скользило по верхушкам деревьев. Тепло, но все-таки хорошо, что я прихватила кофточку. Остановилась Галина на каком-то плато, с которого весь городок был как на ладони. Вдали маячил крест церквушки. А прямо под нами, в низине, громко журчали воды извилистой широкой реки.

– Это и есть Колумбия? – Михаил вопросительно посмотрел на Галину.

Галина утвердительно кивнула головой. А я громко пропела:

– С небольшого ручейка начинается река…

Миша подхватил:

– Ну а дружба начинается с улыбки.

Ничего себе ручеек, может, чуть уже, чем Москва-река у Кремля. За тысячи километров от дома мы находились в состоянии какой-то праздничной эйфории. Действительно, как необычен и красив мир, и разве это не счастье – возможность повидать его! Еще бы Настюшку сюда, заскучали мы по ней.

Галина, как обещала, подбросила нас в центр, а сама умчалась по своим школьным делам, обещав вернуться в половине третьего.

Энергичная женщина, весь дом на ней. Покрутившись в парке с площадкой для мини-гольфа, обойдя несколько узеньких улочек, мы в каком-то закутке набрели на магазин с не очень-то заметной вывеской «Все за доллар!» Любопытно, что можно купить за доллар, да еще канадский, который почти вдвое уступает американскому. Конечно, это была приманка. Что-то действительно стоило местный доллар, но в принципе цены показались нам очень даже демократичными. Без подарков себе, любимым, дочке, свекрови, соседям, друзьям не ушли.

Забросив в багажник Галине пакет, с хорошим настроением, ожидая встречи со всей командой, отправились в общину.

– Надо ребятам сказать, пусть сделают план этому магазину, – пошутил муж. Галина не поняла шутки, а когда мы ей сказали, в чем дело, удивилась:

– А я никогда не заглядывала туда, даже не знала о существовании этого магазина.

Столы с белее мела накрахмаленными скатертями были уже накрыты. В складчину выгребли, наверное, весь ассортимент из домашних погребов. Девушки, которые за нами ухаживали, вырядились в разноцветные платья с вышивкой ручной работы, поверх них переднички, тоже с вышивкой, на голове кокошники, из-под которых выбивались светлые волосы. Складные фигурки, симпатичные лица, типичные русачки, во всяком случае – славянки. Невесты для наших мальчишек. Те не отрывали глаз от девчат.

– Игорек, раскалывайся, кто тебе приглянулся? Чувствую, вон та, с длинной косой, она тоже на тебя все поглядывает. Парень ты видный, неженатый. Может, сыграем свадьбу в Питере? – повернулся к одному из ребят за соседним столом Владимир Борисович Меламед.

– Борисыч, я еще не созрел. А девчонка симпатичная, прихвачу на всякий случай адресок.

– На угощения особо не налегайте, вечером игра, – Платонов вошел в образ строгого тренера. Но его слова восприняли как шутку и встретили дружным смехом. Попробуй воздержись, когда на столе вареники с картошкой, пироги с разными ягодами, даже блины, правда, они больше походили на оладьи, с клубничным и вишневым вареньем, медовый напиток и квас. Все хотелось попробовать. А я еще любовалось убранством помещения. Какие оригинальные занавески на окнах, тончайшие узоры, стены расписаны сюжетами из жизни духоборов; надо глубоко знать жизнь и быт этих людей, чтобы так нарисовать.

Все еще больше оживились, когда девушки принялись разливать по тарелкам ароматный борщ. Когда его в огромной кастрюле принесли с кухни, приятно пахнуло дымком. Я догадалась, что кастрюлю только что сняли с печи; любопытно взглянуть, какая она у них здесь – как в моем одесском детстве у нас, на Коганке, или как сейчас на даче в Подмосковье? Затопишь – я это делаю сама, мужу не доверяю, его обязанность – натаскать дров, – и какое-то особое тепло она излучает, воздух насыщается душистым ароматом березы или сосны. Мне нравится слушать треск горящих поленцев, нравится смотреть, как – говорю словами известной песни на стихи Алексея Суркова – бьется в тесной печурке огонь. А еще люблю прислониться к кирпичной кладке – согревает и спину, и душу. Можно включить отопление от обычных батарей, но к черту цивилизацию, города хватает. А вне его хочется дышать натуральным деревом, как у меня в срубе. Летом, даже в самую страшную жару, внутри всегда прохладно. Зимой, пусть на улице лютый мороз, утром как следует натопишь, достаточно пары охапок, сутки тепло прекрасно держит.

– У нас тоже был деревянный дом, бревна такие могучие, в обхват, мхом проложены, никаких щелей, до сих пор жалеем, что сломали и вот этот, каменный, построили, на своем горбу валуны таскали, намучились, – в ответ на мой рассказ о дачном срубе сообщил Сергей.

К борщу принесли подовый хлеб, и еще полагались пампушки, помазанные сверху чесночком, и их на каждом столе были горы. Я подождала, пока борщ немного остынет, поискала глазами сметану, ее не было, хотела уже попросить, да вспомнила, что молочное они не употребляют. Борщ был сладковатым, не наш украинский. Какой борщ варила моя бабуля, ее бы сюда! Но мне тогда казалось, что ничего вкуснее я на свете никогда не ела. Еще бы, какая приправа: от чистого сердца и широкой и открытой души.

На память о той незабываемой поездке храню дома гравюру, которую подарили Сергей и Галина. Нарисовал Сергей, он и те стены в помещении, где мы обедали, расписал, оказывается, он еще и даровитый художник. На гравюре они оба молодые, красивые, статные, Галя в белой косыночке, Сергей в крестьянской рубахе. Смотришь, и вся тяжелая жизнь духоборцев перед глазами: гонения с родных мест, казачий хлыст, занесенный над головами бедных людей. О Грузии, приютившей их, напоминают контуры знаменитого монастыря Светицховели в Мцхете, древней столице страны. Он прекрасно вписался в долину Картли, где Арагви сливается с Курой. Как здесь сливаются в один два горных бурлящих потока, и этот один – река Колумбия.

В переводе с грузинского Светицховели – «Животворящий столб», и я подумала, как это органично перекликается с тем, что мы видели сейчас, пробыв два дня в гостях у этих людей, которые на совершенно новом, Богом забытом месте (спасибо Канаде, что хоть такое, пусть тогда и оторванное от мира и всякой цивилизации, предоставила) сотворили новую для себя жизнь. Но ведь не случилось бы это без воли Толстого, осмелившегося обратиться с прошением к царю. Вот он на гравюре на фоне дымящейся трубы парохода, увозящего духоборов в неведомые края.

Пора, однако, переключаться на другие впечатления, а их было еще немало после того, как мы с жалостью расстались с гостеприимными духоборами и двумя небольшими автобусами, которые нам подогнали организаторы, возвращались в Ванкувер. За руль «нашего начальского» вызвался сесть Платонов. Мы особенно никуда не спешили, следующий матч был лишь через два дня, и теперь могли делать остановки, где хотим, наслаждаясь местной природой. Питерцам она казалась схожей с Кавголово или где-то в Комарово, куда, как поется в популярном шлягере, хочется смотаться на недельку. Ну а нам с мужем ближе Подмосковье. Эх, какая дивная красота открывается со «Звездочки» в нашей дачной деревне Еднево! «Звездочка» – это такая высокая точка, повисшая над каньоном. А под ней – русская Швейцария: затяжные крутые горки у подножья упираются в раздолье полей, густые леса и перелески, рассекаемые рекой. Летом чудесно, а уж зимой просто идеально для зимних видов спорта.

Однако не природа поначалу привлекла внимание «нашего» автобуса, а скромная придорожная лавка. Вошли внутрь – и обомлели.

Каких только виски нет! Все, не сомневаемся, шотландские и ирландские сорта. А еще канадские и сколько других с разных концов света. Всемирный музей виски – и только. Мы несколько экспонатов прикупили, пригодятся, и в хорошем настроении покидали магазин. Горевал лишь наш «драйвер» – на полках с сигаретами и здесь не оказалось «Мальборо»… В глазах Платонова я по-прежнему оставалась палочкой-выручалочкой. Я достала из заначки пачку и протянула Вячеславу Алексеевичу.

– Ольга, приедешь к нам, будешь самой дорогой моей гостьей. Без всякой очереди проведу в Эрмитаж! – Платонов заметно повеселел.

Мне бы возразить: хотите легко отделаться, Вячеслав Алексеевич, но как вспомнила, какую длиннющую очередь, да еще в ветер и под дождем, мы с дочкой отстояли, когда прошлым летом были в Питере, согласилась.

Ванкувер, прильнув своей границей к заливу, внутри тоже весь изрезан мелкими речушками и водоемами, которые делят город на несколько районов. С той стороны, с какой мы в него въехали, он показался мне продолжением одноэтажной Америки; перемахнув, однако, через какой-то канал, мы вдруг оказались среди местных высоток. Нас поселили в престижном четырехзвездном отеле, в четверти часа ходьбы от бизнес-центра «Canada Place». С верхних этажей отеля в вечерних огнях он напоминал океанскую яхту под парусами, готовую к отплытию в круиз.

– Когда Билла Клинтона избрали президентом США, у него здесь была первая встреча с вашим Борисом Ельциным. Дизайн – как у Сиднейской оперы, – проинформировал прикрепленный к нам канадец китайского разлива Чан. Мы приехали по приглашению местного университета UBC; Чан, невысокого роста, юркий, располагающий к себе своей обходительностью молодой человек, занимал там какой-то солидный пост по научной части, а попутно был одним из руководителей спортклуба, именно с ним Михаил вел переписку, согласовывал все детали нашего пребывания.

Нам с мужем достался шикарный номер с кухней. То, что доктор прописал. Номер был как бы двухэтажный, широченную кровать разместили в глубине на возвышении. Такими в кино показывают королевские покои. Но больше всего поразило окно, витраж практически во всю стену; лучше не придумаешь, если, комфортно усевшись в кресло, хочешь наблюдать за жизнью города, проникнуться его атмосферой. Сквозь просвет между домами видна Робсон-стрит – главная торговая улица, не скажу, что она забита машинами. Их много на соседней Джордж-стрит, основной трассе в этом районе. Она ведет прямо в парк Стэнли с его знаменитым аквариумом. Будет время – обязательно надо сходить.

С дороги есть захотелось, не мешало бы заморить червячка. Ждем предложения от Чана, а он, проследив, пока все расселятся, внезапно испарился. Только что вертелся-крутился здесь – и нету. Что за китайский фокус, условились же – по приезде сразу на обед, потом короткий отдых и знакомство с залом, захотите потренироваться – пожалуйста. Михаил в недоумении, Платонов смотрит на нас зверем, вот-вот зарычит, растерзает, даже блоком «Мальборо» не отделаешься.

Слава Богу, как всегда, у нас с собой был стандартный набор нашего человека, отправляющегося за кордон: всякие супчики, икорка, колбаска, консервы, даже черный хлеб прихватили, естественно, и кипятильник с кружкой тоже. Кое-чем духоборцы снабдили. На легкий перекусон всем хватит, а там посмотрим. Не похоже, чтобы нас надули. Только мы начали распаковывать все это, как стук в дверь – явился с улыбкой на лице Чан, в руках он держал черный портфель. Быстро извлек из него увесистую пачку местных денежных знаков и протянул ее почему-то мне. Я перепасовала ее Владимиру Борисовичу Меламеду – он президент клуба, пусть и распоряжается. Меламед тщательно пересчитал купюры, разделил всем поровну. Лишь после этой процедуры Чан сообщил, что команду ждут в ближайшем кафе, до него минут пять, где для нас будут специально готовить, он только что оттуда, все в порядке, собирайтесь.

Сначала все было как в нашем общепите. Каждый через кассу выбирал еду по своему вкусу и желанию, почти всех привлекло блюдо со странным названием «ассорти». Но потом как с кухни стали таскать в зал овальные подносы с этим «ассорти» – невероятные по размеру порции мяса, рыбы, спагетти… Овощи и фрукты вообще не в счет. А еще десерт. И все за какие-нибудь пять-семь канадских долларов. Чем не коммунизм в глазах идеалистов от жизни.

– Да вы что, милая, разве это все можно съесть, я же не Василий Алексеев, – замахала я руками, когда девушка-азиатка, наверное, из Малайзии, с подчеркнуто торжественным видом аккуратно поставила передо мной мой заказ. – Сжальтесь над нами!

Ну и накололись мы с Мишей, нам бы одного на двоих хватило, и то не факт, что управились бы, а мы поддались общему ажиотажу, за двухметровыми «лбами» решили угнаться, но и у них, я вижу, глаза на лоб полезли. Жадность фраера сгубила. И оставлять жалко, интересно, что это за рыбина в кляре, не семга, но очень вкусная и ни единой косточки, сама плывет в рот. Поймали взгляд Меламедов, они тоже погорячились, не ожидали подобного «подвоха». Официантка, заметив недоумение в наших глазах, успокоила: «Don’t warry». Не волнуйтесь, не съедите, заберете с собой, все вам аккуратно сложим в коробку.

– Вы, обжоры, не лопните, куда столько набрали! От пола не оторветесь, живот придавит.

– Вячеслав Алексеевич, может, сегодня без тренировки обойдемся? – услышала я чей-то жалостливый голос.

Платонов не внял ему:

– Зал обязательно проверим, а там видно будет, с собой – рабочая форма.

– Ждем вас на ужине, – предупредил Чан, когда мы покидали кафе.

Какой ужин, это бы переварить! Коробки с нетронутой едой перекочевали в наш номер. Пригодятся. Тем более что Меламеды ждали в гости своих друзей-питерцев, семейную пару, которая уже несколько лет живет в Ванкувере.

Но совершенно неожиданно «график посещаемости» был скорректирован. Перед вечерней игрой с командой университета, на которую, как нас предупредил Чан, явится чуть ли не весь ректорат, мы решили немного развеяться и прогуляться по городу. Накрапывавший мелкий дождик прекратился, даже солнце выглянуло. Обедать в кафе не пошли, сделали передышку, холодильник и так забит, насладились сочными и мясистыми – не знаю, как по-местному звучит их название, а по-нашему – чебуреками. Ребята наткнулись на них на соседней улице, на полтора доллара три штуки, дешево и сердито, а главное – сытно. Меня почему-то больше всего привлекли даже не архитектурные красоты, а газовые трубы, их не в грунт укладывают, не роют траншеи, а обвивают ими дома в метре от поверхности земли. Тоже и дешево, и сердито, эту технологию у нас начали применять сравнительно недавно.

Ради любопытства заглянули в местный военторг, специализированный армейский магазин, который нам попался по дороге. Там Михаил купил прекрасные чехословацкие мокасины на кожаном ходу, они до сих валяются на даче, подошва не истерлась, как и у австралийских туфель, которые мы приобрели через несколько лет в Сиднее по схеме 2+1: за две пары платишь, одна – бесплатно. В общем, музейные экспонаты, как и мое осеннее пальто, которое долго пылилось в шкафу, пока я не подарила его своей родственнице. Михаил приволок его как раз из Квебека. Все бы ничего, и на мне ладно сидело, и модное, но охота носить его сразу отпала, когда прочитала на лоскутке: made in Ukraine. Не сдержалась, закатила скандал: ты куда глядел, такими весь ЦУМ или ГУМ завешаны. С этим я переборщила, хорошие и модные женские пальто всегда были в дефиците. Такие, какое привез муж, расхватали бы вмиг. «На женщину глядел, которую попросил примерить, она точно твоих габаритов, – невозмутимо ответил он. – И что такого, что сшито на Украине? Там рабочая сила дешевле, вот и отправили туда заказ, лекала-то все равно их, канадские».

Все так, и мастериц у нас хватает, и, может, примерив в ЦУМе или ГУМе, я без особых раздумий кинулась бы к кассе – пальто, если от всего отвлечься, ведь действительно стоящее, но как я признаюсь приятельницам, они же засмеют, подначивать начнут, дамы к комиссионкам привыкли в Благовещенском переулке или на Комсомольском проспекте, только к шмоткам с биркой «made in USA», или «in Italy», или «in France», в крайнем случае, «in Germany», других не признают. Но тащить за тысячи километров «made in Ukraine»…

Но признаться все-таки пришлось, ради поддержания веселья в дачной компании, собравшейся по случаю моего дня рождения. Я им выложила про пальто, а Михаил добавил еще историю, приключившуюся с одним из тренеров команды, когда они были в Квебеке. К какому-то своему грядущему юбилею тот заказал себе темно-серый костюм из дорогого материала, элегантную рубашку в рубчик, галстук под нее и нарядные коричневые туфли. Все это, тщательно упакованное в коробку, перевязанное цветными подарочными лентами, доставили в мотель, где жила команда, буквально перед выездом в аэропорт, так что распечатывать и рассматривать было некогда, примерять пришлось дома.

В тот же вечер после прилета, совсем поздно, у нас зазвонил телефон. Я была на кухне и слышала взволнованный голос в трубке:

– Михаил, кровь из носа, но нам обязательно снова надо ехать в Канаду. Начинай переговоры.

– Что за спешка, есть другие неплохие варианты для команды, она же на год станет старше.

– Нет, давай опять в Квебек. Примерил. Костюм сидит идеально, а вот в туфли не лезут, на размер меньше они, сорок второй вместо сорок третьего.

За столом сочувственно вздохнули. Посыпались варианты спасения: налить водки, растянуть, у кого-то оказался в знакомых хороший сапожник.

– И что теперь? Башмаки сами по себе, говорите, супер? Я бы у него купил, мой размер, – пошутил дачный сосед Сережа Савин.

– Да ты что, Сережа! Он их уже обменял, – воскликнула я.

– Как? Где?

– Да там же, в Квебеке. Миша постарался, на следующий год команда вновь приехала туда. Ему не только обменяли, но и в придачу – совершенно бесплатно – снабдили еще одной парой. Шестидесятилетие справил в этой обувке.

Отвлеклась я. Так вот, когда мы после прогулки по Ванкуверу возвращались в отель и ожидали зеленого света на переходе, Михаил вдруг изрек:

– Ольга, не может быть, чтобы мы здесь никого из знакомых не встретили.

Только вымолвил – хотите верьте, хотите – нет, как нос к носу сталкиваемся с человеком, который хорошо был известен мужу по его предыдущей работе в союзном Госкомспорте. Надо же, лет пять не виделись и где встретились!

– Женя, привет, каким ураганным ветром тебя сюда занесло? Как раньше, какую-нибудь делегацию сопровождаешь?

Тот, кого муж назвал Женей, опешил, а потом мне показалось, что и вовсе не очень рад был этому неожиданному сюрпризу.

От ответа на вопрос Евгений как-то ловко уклонился, а нам что скрывать, рассказали, что привезли сюда клуб «Автомобилист» из Питера, местный университет пригласил, сегодня как раз очередная игра.

Мы затащили Евгения к себе в номер, хотя он долго отнекивался, а тут еще к нам заглянули Платонов с Меламедом, чтобы спланировать завтрашний день – предстоял еще один матч со сборной Канады. Я принялась колдовать на кухне, благо коробки были еще целы, предложила за встречу по вискарику с содовой из придорожного «музея». Вячеслав Алексеевич наотрез отказался, а мы по чуть-чуть все-таки махнули. Закусили колбаской сырокопченой с черным хлебом. На ура пошло! Из завязавшегося разговора я поняла, что Евгений в Ванкувере вроде как ради совершенствования английского языка, курс рассчитан на год.

– Это ж сколько «капусты» наквасить или нарубить надо! За курсы гони, на гостинице разоришься, жилье снять, наверное, тоже недешево, а еще и кушать что-то надо целый год, – во мне вместе с жаргоном одесского Привоза проснулся бухгалтер со старыми счетами, я мысленно перекидывала костяшки туда-сюда.

– Это и нам с Ниной интересно, – поддержал меня Владимир Борисович. Дарья, их внучка, заканчивала школу, и вопрос был, что называется, на злобу дня.

– А фонд на что? Это его забота, он нас поддерживает.

Краткость, конечно, сестра таланта, но кого «нас» и что за загадочный фонд, Евгений распространяться не стал, а мы не стали настаивать раскрыть скобки.

– А мне на эти халявные курсы устроиться сложно? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Михаил.

– Да без проблем, решишься – посодействую. И Ольгу помогу туда устроить.

– Нет, Женя, я просто так спросил, у нас же в Москве дочь школьница, она сейчас с моей старенькой мамой, как их на год одних оставить.

– Ну что, с нами на игру? – спросил гостя Владимир Борисович. – Лишний болельщик нам не помешает.

– С удовольствием бы, но у меня очередной урок. У нас строго, пропускать нельзя, сертификат не выдадут.

– Ах, вот вы где! А я по всей гостинице и на улице вас ищу, – в дверях показалась Нина Меламед. – По случаю чего сабантуй?

– Присоединяйся, – я подвинула бокал к симпатичной и очень немногословной жене президента клуба и хотела уже плеснуть виски.

– Спасибо, в другой раз. Чан уже всех ждет внизу.

Все стали наспех собираться.

Евгений распрощался, обещал наведаться на следующий день; едва он удалился, как я почувствовала какую-то недоговоренность в его словах, что-то здесь не так, но делиться ни с кем не стала.

Нина помогла мне быстро прибраться, из номера мы вышли вместе.

– Слушай, Оля, – пока спускались вниз по широкой лестнице, Нина поделилась со мной новостью, которую ей сообщили друзья. – Днями, кажется, в ближайшую субботу, в Ванкувер какое-то наше очередное торговое судно прибывает, они здесь частые гости. Может, кого-то из одесситов встретишь?

Чем черт не шутит, а вдруг, как Миша, действительно встречу кого-то из знакомых, кто учился в одесской мореходке, их у нас несколько – и среднее училище, и высшее, мы с девчонками часто бывали у них на вечерах, две подружки даже замуж за моряков вышли, правда, уже развестись успели. А потом – пригласить, что ли, морячков на наш матч, но эту мысль я отмела тут же: на кой черт им этот волейбол? Наверняка, как сойдут на берег, за шмотками рванут или техникой, места знают, прикупят по дешевке, а дома толкнут, заработают пару копеек. Как ни крути, родное, одесское, во мне играло, это неискоренимо.

До субботы была еще целая неделя, и, честно говоря, Нинина новость быстро улетучилась у меня из головы. Захлестнула другая – я оказалась в водовороте событий, более любопытных и занимательных. Я вдруг стала замечать, что как-то втихаря, боком-боком исчезают с глаз долой наши мужички.

– Ты, детка, отдохни, устала, наверное, – напевал мне мой милый, вдруг ставший проявлять не виданную прежде заботу о моем здоровье, – намоталась с утра с командой, полежи, а я схожу прогуляюсь с ребятами, четверть часа, не больше. И вернусь.

Если бы раз, ну два, а то зачастил, и не пятнадцать минут пропадал, а вернувшись, все нахваливал город – такой красавец, столько парков, не мог остановиться, тянуло все дальше и дальше. Глаза при этом как-то странно сверкали, и вроде пивком слегка попахивало. Что-то здесь не так. Прижала я его по-одесски к стенке: лучше по-хорошему скажи, иначе сама додумаю, и будет хуже. И муженек сдался.

– Ладно, идем, только никому ни слова, у нас уговор – одни мужчины знают, вашу с Ниной нравственность оберегаем от тлетворного влияния Запада.

Вечерний Ванкувер – особая песня. Мириады огней гирляндами повисли над ним, захватывая заливы, бухты и бухточки и, конечно, сам океан. Иллюзию полной световой гаммы создает изобилие судов. Для меня, выросшей на море, картина знакомая, так и в Одессе, когда швартуются у причалов порта пассажирские корабли, а на рейде ожидает своей очереди на разгрузку караван танкеров или сухогрузов. С вершины Потемкинской лестницы ты наслаждаешься этой величественной панорамой. Ах, моя Одесса, отсюда, за тысячи километров, я чувствую твое дыхание.

Слава Богу, нас никто не заметил, когда вышли из гостиницы, лишь швейцар приветливо махнул рукой. Мы быстро зашагали в сторону моста, затем свернули в узкий переулок, затем шмыгнули еще в один, а в конце его спустились по лестнице к не очень-то приметному двухэтажному дому. Я успела заметить толпу китайцев и прочих азиатов у входа.

– Веди себя прилично, раз напросилась, не фыркай, – обронил Михаил, когда мы вошли в полутемный предбанник. Короткий диалог с охранником. «За любой свободный стол, пожалуйста», – услышала я.

Даже если бы мы захотели оказаться в первых двух рядах, у нас никак не получилось бы. Их плотно оккупировали люди с азиатского континента, примостившиеся у самой сцены. Сама сцена была пуста, свет в зале приглушен, Михаил приглядел в уголке, справа от нее, столик на двоих, и мы поспешили его занять.

– И что дальше, так и будем сидеть в темноте? Ни одного лица не видно, – обстановка начала меня нервировать. – Ты куда меня затащил?

– Куда сама напросилась. Сиди спокойно и жди.

Сидеть спокойно и ждать пришлось недолго. Нашу семейную перепалку пресек прожектор, внезапно направивший свои лучи на сцену. Заиграла бравурная музыка, и под ее звуки откуда-то из глубины стали появляться стройные белокурые девицы в легкомысленных, мягко говоря, нарядах. Они по очереди обвивали шест, каждая, очевидно, демонстрировала свой фирменный элемент. Китайско-японское (или какое там) племя во всем зале дружно повскакивало со своих мест и ринулось к рампе, облепив ее, как назойливые мухи. Они закрыли обзор, и мне пришлось привстать. Я видела, как своими шаловливыми ручками они пытались дотянуться до точеных фигурок красавиц, но те ловко уворачивались.

Меня прорвало: ах, вот вы куда, черти, наладились, а ну признавайся, не ты ли, драгоценный мой, проторил дорогу сюда? По твоей ухмылке на лице вижу – ты! Ну, да, у тебя же опыт есть! Я-то впервые живьем на стриптизе, а Михаил ощутил все мужские радости от него уже давно, в варшавской высотке, подаренной вождем всех народов полякам. В стриптиз-бар затащил его польский друг Эдвард Вожняк, закоренелый холостяк, весьма охочий до женского пола. Мише не хватало воздуха, он захлебывался, жадно глотал его, когда рассказывал мне об этом.

Тем временем первая девушка в розовом бикини и прозрачной кофточке под медленное танго начала свой танец. Змеей обвивая гибкое тело вокруг пилона, она постепенно скидывала с себя и без того минимум одежды. Разогревалась, заводила и возбуждала публику, так сказать, перед самым-самым, из-за чего, собственно, и собралось столько азиатского люда.

– Ваш заказ, приятного аппетита, – лавируя в крошечных проходах между столами, к нам неожиданно подобралась симпатичная официантка с двумя бокалами пива и тарелками с дымящимся (видимо, только что с плиты) огромным шматом розового мяса. Оно мне напоминало мясо по-суворовски с кровью в любимом Доме журналиста в Москве, куда до его реконструкции мы частенько заглядывали с Мишей поужинать.

– Миша, мы же ничего еще не заказывали.

– Потом объясню. Ешь, пока горячее, – Михаил пододвинул ко мне блюдце с приправами.

– А ты?

– Я сегодня уже один такой антрекот слопал, – как бы между прочим процедил сквозь зубы муж.

– Ах ты… – Я готова была растерзать его и вылить ушат грязи, но уже сама уставилась на сцену, увлекаемая в этот неизвестный мне до сих пор мир женским любопытством. Пластика, ритм, грациозность – все было при девушках, чувствовалось – либо они профессиональные танцовщицы, либо бывшие спортсменки-гимнастки, и вряд ли это их хобби, жить на что-то надо, вот так и зарабатывают, наезжая сюда на гастроли. Нет, это явно не Мулен Руж. Знать бы мне, когда в Париже была на его представлении, что из этого знаменитого театра-кабаре стриптиз и произошел.

На шестом или седьмом танце у меня вдруг испортилось настроение. Особого восторга я и так не испытывала, но теперь ощущение таинственной неизвестности сменилось раздражением. Мне стало неприятно смотреть, как эти люди из первых рядов, выпучив свои раскосые глаза, мысленно облизывают женские прелести и млеют. Могу представить, что с ними творится, как намокают их штаны на пике танца, когда с женского тела слетает последняя, самая важная, деталь и, кружась в воздухе, упархивает вместе с ее владелицей за ширму. Даже тем, кто прильнул к сцене, разглядеть в пикантных подробностях обнаженных девиц не удается – в зале в момент их ухода на несколько мгновений гас свет.

В водовороте нахлынувших впечатлений, в непрекращающемся гуле, который волной перекатывался по небольшому залу, я не сразу услышала храп. Боже, когда же мой ненаглядный успел прикорнуть, откинувшись на спинку стула. Ну, конечно, полумрак, пиво, разморило бедняжку, и стриптиз ему уже поднадоел, если каждый день, а то и по два раза в день. Я еле его растормошила, он даже не понял, что уснул.

– Что, хочешь еще мясца или пива?

– Хочу уйти, – резко ответила я. – Насмотрелась. Давай рассчитывайся – и вперед.

– С кем рассчитываться? Усе уплачено, еще при входе. Все удовольствие – десятка местных долларов на двоих.

– Не ври, не может быть, скрываешь от меня, – не поверила я.

– Клянусь!

– Завтра купим мне пиджачок! Тот, красный, с эмблемой на кармане. Гони деньги, а то на антрекоты все просадишь, или украдут, когда уснешь, – съязвила я.

Мы еле дождались перерыва и выскочили на улицу. Ветер с моря радовал прохладным свежим воздухом. Неужели я избавилась от духоты и этого противного амбре потных тел похотливых мужиков? И вообще, временами мне казалось, что мой чувствительный нежный носик втягивает в себя стойкий запах… да что я стесняюсь – спермы. В некотором отдалении от выхода заметили девочек-танцовщиц. Они набросили на себя легкие пальто и что-то обсуждали на смеси чешского и русского языков. А где еще могут быть такие красотки? Только среди славянок.

Решили сразу не возвращаться в отель, а немного побродить по вечернему Ванкуверу. На дворе только начало ноября, а состояние такое, что ты уже в эпицентре рождественского раздолья и разгула и предновогодней суеты. И все это поглощает тебя целиком. И как-то незаметно вместе со всеми сам окунаешься в это обильное праздничное веселье и застолье, напоминающее мне больше нашу широкую масленицу и проводы зимы. Город преображается на глазах. Вроде пару дней назад мы были на этой площади, и она пустовала. А сейчас, словно из-под земли, выросли ледяные фигуры, и голосит шумный рождественский базар. Ветви уличных деревьев переливаются разноцветными огоньками иллюминации, они и на небоскребах, и на всех зданиях, и уже почти не осталось таких, где бы не были развешаны зеленые венки. Витрины крупных универмагов на Робсон-стрит зазывают подарками и сверкающими рождественскими декорациями, а внутри них, у высоченных наряженных елок, поселились Санта-Клаусы. Вдруг так захотелось, чтобы и к нам поскорее все это пришло, к нашему возвращению.

Сгонять в магазин на следующий день не получилось. Чан после завтрака отправил ребят на совместную тренировку с местным клубом, «Автомобилист» перед отъездом ждал еще турнир, а нам с Михаилом и Нине Меламед (Владимир Борисович уехал с командой) предложил прокатиться в Уистлер – альпийский курорт близ Ванкувера. Я в горах была только однажды, у нас в Средней Азии, впечатлений ярких увезла уйму – и от самих гор, и от людей, и, конечно, было интересно набраться новых, сравнить. Далеко по асфальтовому серпантину мы, однако, в скалы не вгрызались. Не то, чтобы страх испытывали, когда автомобиль чуть ли не зависал над глубоким каньоном, просто решили – хватит, да и со смотровой площадки, где мы попросили Чана притормозить, вся красота была как на ладони. Как смотрится Москва в погожий день с Ленинских гор или Питер – со звонницы Смольного собора. На вершины уже были плотно нахлобучены снежные шапки, контрастировавшие с ослепительной голубизной чистого, без единого облачка, неба. Склоны были сплошь покрыты хвойными лесами, так что издали создавалось впечатление, будто на них наброшен огромный зеленый ковер.

– Отвезти вас на обед или еще покатаемся? – спросил Чан.

Мы не успели проголодаться и попросили нашего китайского канадца завезти нас в чайна-таун, пощупать, что это такое. В Нью-Йорке, когда были с ледовым театром Игоря Бобрина, я так и не успела раскусить, не до того было, искали пропавший багаж. Разве что хозяина магазина на 34-й авеню могу вспомнить, который в два раза сбросил цену на шикарное кожаное пальто. Сначала просил восемьсот долларов и ни за что не спускал, сторговались в итоге за четыреста, правда, лишились литровой бутылки «Столичной» и банки черной икры.

Здешний китайский квартал ничем особенно не выделялся, разве что садом Сунь Ят-Сена, множеством мелких забегаловок и мельтешением лиц, которые были для нас все на одно… лицо, так же, наверное, как и мы для них. Мы даже не вышли из машины, и Чан, покинув чайна-таун, начал кружить по окрестным улицам, показывая нам достопримечательности.

– Ольга, хочешь посмеяться? – спросила Нина. – Послушай, что нам вчера рассказали наши друзья. Какой-то их знакомый умудряется подзаработать, и, думаешь, как? Сам организует наезд на себя. Знает все повороты, где машины резко сбавляют скорость, а значит, удар будет не такой сильный, и подставляет бок или ногу. Все так театрально обставляет, будто водитель виноват. Иногда отделывается гематомой, а тут удар был посильнее – и сломал шейку бедра. Ничего, полежал, очухался, без палки ходит. Зато страховку приличную каждый раз ему выплачивают.

– Голь на выдумку хитра? – мне стало смешно.

– Наши люди нигде не пропадут.

Пока мы обсуждали эту незабываемую историю про русскую находчивость, Чан остановился перед паровыми часами. Он явно чего-то ждал. Оказывается, ждал, когда они «заговорят». Это случалось каждые пятнадцать минут; прислушавшись, я уловила что-то знакомое в издаваемых звуках, они были такие же, как у знаменитого лондонского Биг Бена.

– Это Гастаун, исторический центр Ванкувера, – расширил наши познания Чан.

Позже я вычитала в каком-то справочнике, что был какой-то деловой парень по кличке Гасси Джек, выходец из Ирландии, который, явившись в порт, сказал докерам: поможете со стройкой бара – я отблагодарю, одарю таким количеством бочонков с ирландским виски, сколько осилите. Через сутки Гасси Джек принимал первых посетителей за новой барной стойкой. В честь этого парня и район назвали, и даже памятник ему поставили.

– Нет, сегодня уже не успеем, – Чан взглянул на часы. – Хотел показать вам аквариум с акулами, но поздно. Времени хватит лишь на то, чтобы покормить лебедей в парке, если есть желание. Корм там есть, в коробке на берегу озера.

Когда подъезжали к «нашему» кафе, Чан попросил особо не задерживаться, вечером команду ждет сюрприз, к шести все должны быть в холле. Как мы ни старались вытянуть из Чана, что за сюрприз, он молчал, лишь хитро, прищурив глаза, улыбался. В дверях столкнулись с Платоновым и Меламедом, они уже отобедали.

– Нина, где вы целый день шляетесь, мы уже в полицию заявили! Там сказали, если через час не объявятся – будем искать. С собаками. Давайте быстрей, нас куда-то хотят повезти, – Владимиру Борисовичу в чувстве юмора не отказать.

Когда мы уселись за свой крайний столик у окна, шеф делегации таинственно произнес:

– А я, кажется, догадываюсь, куда повезут. Ладно, не буду вас интриговать. На хоккей! Сегодня «Ванкувер» дома играет.

– С чего ты взял?

– Я же все-таки еще и спортивный журналист. В холле куча прессы. Хоть иногда заглядывайте и читайте.

– Хотите анекдот на эту тему? – предложила я. – Два мужика, один говорит другому: «Вот уйду скоро на пенсию, наконец закончу книгу, тридцать лет никак не могу». Второй спрашивает: «А ты что читаешь?»

Находиться в Канаде и не побывать на хоккее? Засмеют и заклюют. Я, конечно, не тридцать лет, как в этом анекдоте, а поменьше под впечатлением от первого посещения Лужников, куда меня тогда еще мой будущий муж завлек на какой-то матч. Ничего подобного, такого предельного градуса азарта я прежде не видела. С трибун на поле извергались громы и молнии то болельщицкой радости, то болельщицкого гнева. Но то – Лужники, а как здесь, на родине этой игры? Здорово, если Миша не ошибся, да вряд ли ошибся, у него чутье, или, гад, заранее знал и утаивал. Нет, не похоже.

Ближе к шести Чан объявился с каким-то мужчиной в форме, и тот торжественно сообщил, что стадион «Дженерал моторс плэйс» считает за честь пригласить знаменитого русского тренера господина Вячеслава Платонова и всю его команду на матч, который начнется в восемь вечера.

– Дворец только что открыли, – сказал он, – и вы будете в числе первых его посетителей.

Стадион был неподалеку, на Грифинс Вэй, где я приглядела свои пиджачки, можно было дойти и пешком, но нас с ветерком доставили автобусами прямо к служебному подъезду. Вдали уже на полную мощь гудела толпа. По винтовой лестнице мы взобрались на лестничную площадку второго яруса, где нас встретили стюарды и провели на наши места. Когда распахнулась дверь, мы засомневались, не ошиблись ли они… В Лужниках и «Юбилейном» такого точно нет. По кругу стадиона сверкали закрытыми пока створками окон вместительные и тщательно ухоженные частные ложи, можно только догадываться, сколько они стоят на сезон, но все уже выкуплены. Команду ждала одна из них.

«Гуляем!» – так и хотелось воскликнуть, когда в глубине ложи я увидела уютный кафе-бар с изобилием любой выпивки, легкой закуской, пакетиками с орешками, которые почему-то ребята сразу разобрали. Бармен, высокий плечистый парень, разливая сок по стаканам, предупредил: если пожелаете, официанты готовы принести и горячие блюда.

«Ну, если только к третьему периоду созреем», – подумала я. И ошиблась – созрели раньше.

Владимир Борисович поблагодарил Чана за такой подарок, тот смутился: не меня, а хозяина благодарите; хозяином был владелец, кажется, нефтяного бизнеса и страстный поклонник, помимо хоккея, еще и волейбола, он коллега Меламеда, президент клуба, с которым «Автомобилист» будет играть в турнире.

Я выглянула в зал. До начала оставалось еще полчаса, а практически все восемнадцать тысяч мест уже заняты. По рядам, переливаясь всеми цветами радуги, побежала зрительская волна. Репетировать ее стали заранее. Всеми действиями руководил молодой парень в белом спортивном костюме с дирижерской палочкой. По ее взмаху трибуны поочередно включались в процесс боления.

Нам было за кого переживать. В «Ванкувере» играли двое наших, и, едва на льду появился один из них, шквал аплодисментов прокатился по стадиону. «Русская ракета» Павел Буре был в команде первой звездой и всеобщим любимцем, хотя и другой россиянин, Валерий Каменский, тоже прекрасно играл за «Кэнакс». С кем встречались ванкуверцы, сейчас и не вспомню, помню только, что и в команде соперников тоже играл наш парень, причем питерец. Зато я до сих пор ощущаю эту атмосферу после первого забитого гола, который Буре и заколотил. Стадион неистовствовал, на поле летело все, что может летать и было под рукой: бейсболки, шляпы, майки с клубной символикой, плюшевые игрушки, главным образом медведи. В Канаде это всеобщее умопомрачение называется «Teddy Bear Toss». Я тоже поддалась общему психозу, эмоции били через край. Впрочем, ко второму периоду я немного поостыла, сменив мягкое болельщицкое кресло на кресло за столом кафе-бара. И была, надо сказать, не одинока. Половина команды опередила меня. А в третьем сюда переместилась, пожалуй, и вся, очень уж вкусно пахло рыбой, которую официанты вынесли на больших подносах.

…Приятный во всех отношениях вечер. Спать не хочется, да и рано, мы приглашаем народ к себе, надо же, в конце концов, разгрузить холодильник. Хорошо сидим, обсуждаем вчерашний хоккей, встречу с руководством университета, Платонов с Меламедом разбирают игру команды. Я тоже вставляю пару слов: команда, хотя и не справляется пока со сборной Канады, выглядит все-таки посильнее, чем год назад, когда мы возили ее по Европе.

– Владимир Борисович, а не взять ли к нам Ольгу третьим тренером? У нас же одна ставка пустует, – таким гибким маневром Платонов хочет отключить меня от их профессионального разговора, мешаю я им.

Вспоминаем духоборцев. С какой душевной теплотой они нас принимали, обещали приехать поболеть за команду на турнире. Галя должна навестить дочку в институте и подвезти какие-то документы Сергея, Миша обещал показать их в Москве Олегу Марковичу Белаковскому, он же прекрасный травматолог, вдруг поможет.

Засиделись далеко за полночь. Платонов взглянул на часы и резко поднялся – все, пора расходиться, завтра – контрольная игра.

Нина, обернувшись в дверях, напомнила:

– Ольга, завтра суббота, не забыла про торговое судно?

Если честно, то вылетело из головы. Прогуляться в любом случае было в моих планах, в конце концов, в тот магазин, а то мой клифт уведут. Я предложила Нине пройтись вместе, поболтаем по дороге. Расскажу ей об Одессе и о Москве, конечно, ведь человек ни разу не был в столице, хотя для ленинградцев их город – тоже столица. Я лично не возражаю, до сих пор не выветрились, хотя минуло немало лет, впечатления от первого посещения города, в десятом классе тогда училась.

– Куда это вы намылились? – любопытный взгляд Меламеда застыл на лице любимой супруги.

– Да в торговый центр, подарки присмотреть.

Нина в итоге так и не собралась. Михаил укатил с командой в университет, у него там какие-то переговоры, хочет застолбить связи на будущее. Словом, в торговый центр на знакомую уже Грифинс Вэй я потащилась в гордом одиночестве. Душу не гнала, но и управилась относительно быстро. Покаталась на лестницах-чудесницах по этажам-музеям одежды и обуви; упорхнула под самую стеклянную крышу, сквозь которую замечательно смотрелись выстроившиеся в ряд небоскребы.

Чего не сделала – не попила кофе с выпечкой, ее тут завались, жаба за горло схватила, пожалела денег, это стоило бы примерно столько, сколько наш обед в кафе. Мой пиджачок как висел, так и продолжал висеть, никто на него не покушался. Я, еще раз померив, заплатила, а пока продавщица упаковывала, приметила еще один. Он тоже понравился. Кстати, оба они и сейчас в моем гардеробе, но надеваю их крайне редко, следуя волнообразному течению моды. Когда в красном, муж ехидничает: какой революционный праздник отмечаем?

На выходе обняла Санта-Клауса, и так мы с ним сфотографировалась на память.

– Заглядывайте к нам в отель, обмоем. У русских такая традиция, чтобы хорошо носилось. Водка есть, икра есть, все есть, – выдавила я из себя на ломаном английском, кивая на пакет.

– С удовольствием водочки пригублю, виски во как надоели, – ответил заморский Дед Мороз на хорошем русском языке, проведя ребром ладони по горлу.

Санта-Клаус оказался хлопчиком с Украины…

На обратном пути что-то заставило меня замедлить шаг у двухэтажного дома в нескольких кварталах от гостиницы. Из полуподвала (пол-окна над тротуаром, так что все хорошо было видно, да и слышно, поскольку окно было приоткрыто) на улицу вырывалась смесь английского с русским и украинским, мое чуткое ухо уловило ее. Ради любопытства я туда заглянула. Увидела двух полицейских и сидящих напротив каждого из них молодых мужчин. Первое, что мелькнуло в голове: ну вот, не удержались, что-то пытались украсть из магазина и попались. Удивило, правда, что все без шума, без повышенных тонов, такой мирный диалог.

Когда вернулась в отель, сначала решила никому ничего не говорить, но потом не выдержала.

– Да не воры они, пришли сдаваться, – предположил, ухмыльнувшись, Владимир Борисович. – Думают, здесь рай.

А если так и есть? Я же видела, как полицейские внимательно рассматривали какие-то бумаги, видимо, документы. Передо мной вдруг всплыло лицо Евгения: не тот ли это случай? И их, наверное, припишут к тому же загадочному фонду. Мне стало противно, отгоняла от себя мысль, что это могли быть ребята из команды того судна, тем более – одесситы. Конечно, люди разные, но чтобы вот так позорно, сбежав, словно крысы с тонущего корабля, одесситы свой любимый город на капиталистический рай променяли? Нет, не верю.

Долгожданный турнир разорил Меламеда на целых пятьдесят долларов – на столько пришлось раскошелиться в пользу университетской санчасти. Эх, Руслан Чигрин, опытнейший же мастер, игрок сборной, как же ты смел подвести своего мудрого начальника? Ну почему блокировал с расслабленной ладонью? Сильный удар прыгучего темнокожего парня из команды соперника выбил Руслану указательный палец. Рентген, вызов хирурга, слава Богу специалист хороший оказался, повозился, но вправил палец на место. Страховка все это не покрыла.

– Вячеслав Алексеевич, не волнуйтесь, не подведу, на уколах сыграю финал, – успокаивал тренера Руслан.

И ведь сыграл! И мы выиграли турнир! Я захватила с собой пачку «Мальборо» (оставалась нетронутой еще одна, хватит до Москвы, буду экономить) и торжественно вручила ее Платонову.

– Самый ценный приз в моей жизни! – Я оказываюсь в крепких объятиях нашего легендарного тренера. А человек он какой, ему все можно простить.

Гости дорогие, не надоели ли вам хозяева? Еще как надоели! Так отделайтесь от нас. Паром заказывали? Нет? За вас это сделали. На автобусах нас везут в порт и пересаживают на трехэтажное корабельное сооружение. Плывем на крайний запад Канады, в самое, как говорят, теплое место во всей стране. Оно на острове Ванкувер и именуется – Виктория. Как приятно: вчера – победа в турнире, и сегодня нас ждет Победа. Столица провинции Британская Колумбия, которой, возможно, мы порядком поднадоели за эти три недели. Но у нас к ней совсем иные чувства.

Для питерцев все просматриваемое вокруг привычно. Они же северные ребята, и для них, я так думаю, живописная картина, когда плывешь на Валаам или в Кижи, накладывается на эту тихоокеанскую или наоборот. Мы с Мишей, к сожалению и к нашему стыду, ни разу не были ни на Ладоге, ни на Онежском озере, и оттого наше восприятие более острое. Глотаем со свежим воздухом совершенно свежие впечатления.

И одновременно нагуливаем аппетит. Чего-нибудь бы съесть не мешало. Только разворачиваю заготовленные еще в гостинице бутерброды, как слышу голос Руслана Жбанкова:

– Тетя Оля, быстрее к нам, и Михал Григорьевич тоже!

Что такое случилось, что потребовало нашего присутствия? Мыто как раз, наоборот, хотели уединиться, чтобы насладиться этой суровой, но прекрасной северной природой. Южная мне хорошо знакома, вокруг Одессы степь, Крым и Кавказ – совсем другое, достаточно их излазила, еще когда в детстве по Крымско-Кавказской путешествовали. В те годы это было верхом недосягаемости, только по большому блату, и нам бы с сестрой не светило, если бы дедушка не работал в Черноморском пароходстве.

На ходу заглатывая бутерброды, спешим на зов. Вот это да! Внутри просторного помещения первой палубы раскинута скатерть-самобранка, сплошь блюда из мяса и птицы, холодные, горячие, любые, такой шведский мясной стол. Ешь – не хочу, сколько влезет. И полная халява, за все, как говорится, уплочено! Ребята уже вовсю наворачивают, тоже проголодались, бедняжки, и рекомендуют нам попробовать то одно, то другое. Все вкусно.

Паромом до города-сада, как еще часто величают Викторию, полтора часа, больше половины пути уже позади, вдали обнажился край небольшого островка с символическим названием Олимпик, значит, скоро места, открытые знаменитым капитаном Джеймсом Куком, Олимпик защищает их горами. Вот бесстрашный мужик и настоящий моряк, он и в Австралии тоже первым высадился. Уж не скажешь, как у нас в Одессе: «Я вас уважаю, только забыл за что».

Да что мы глубоко в историю вдаемся, на это дома будет время, а сейчас свистать всех наверх. На вторую палубу. Елки-палки, едва не проморгали, зациклившись на первой. Кто-то из ребят просто так, ради интереса, сходил на разведку – и свистнул! А там своя скатерть-самобранка и экзотика, только рыбная. Для меня, обожающей рыбу, раздолье. Нина ворчит: надо было сразу сюда, а теперь разве успеешь вкусить хоть понемногу этих даров моря.

Уже показался мыс Товоссен, дальняя окраина Виктории, когда обнаружилось, что и третья палуба не выпадает из категории «пальчики оближешь» или «слюнки текут». Поле еды там было засеяно разными сладостями, сухофруктами и настоящей английской выпечкой. Огромный сладкий стол, а за столиками поменьше восседала сплошь пожилая публика, пила чай, кофе, тянула через трубочку свежевыжатые соки, наслаждалась мороженым в хрустальных фужерах, мороженого этого было вообще горы. Внизу этих почтенных миссис и джентльменов мы не замечали. Знали ведь, где полакомиться, и сразу сюда. А что же нам не шепнули, милые дедушки и бабушки? Уж я взяла бы реванш за свою скаредность в торговом центре…

Говорят, Кук сошел на берег как раз там, где находится сейчас здание парламента провинции и величественный старинный отель «Empress hotel». После теплой встречи на причале нас доставили сюда и попросили далеко не разбредаться, во всяком случае, к пяти вечера обязательно быть у входа. Меламед предложил зайти в парламент.

– А кто нас туда пустит? – возразила Нина. – Ты в Смольный свободно проходишь?

Попытка – не пытка. Дежурный не задерживает нас ни на секунду, любезно предлагает провести по зданию, все показать. Да, забыла. Едва входишь внутрь, как на тебя с огромного портрета смотрит ее величество королева Великобритании. Однако стоит только подойти поближе, чтобы разглядеть некоторые детали ее одеяния, как картина исчезает. Остается одна рамка. В чем фокус – для меня загадка и по сей день.

Рядом с парламентом – конный круг. Предлагаем Меламедам прокатиться по городу в старинной карете, они отказываются, собираются идти в магазин. Медленно едем по центру. Поздняя вроде бы осень, а вокруг цветочное буйство: нарциссы, гиацинты, тюльпаны всех оттенков радуги. К пяти все уже на месте. О, это же святое для подданных королевы время – five o’cloсk. Величественный, в нежных изумрудных тонах «Empress hotel» (даже туалеты вплоть до, извините, унитазов в этом драгоценном самоцвете) распахивает свои двери и приглашает всех на традиционное чаепитие с медовыми коржиками. К шефу делегации подскакивает кто-то из тех, кто нас встречал, и что-то шепчет на ухо.

– Да вы что, какой еще ужин! Ребята, после чая переходим в соседний зал, нас там покормят перед отъездом, – объявил Меламед.

– Владимир Борисович, зачем, на пароме поедим, лучше еще погуляем.

Хорошо, что поужинали. На обратном пути столы на всех палубах в свете паромных фонарей сверкали лишь белоснежными скатертями. Халява кончилась. Заканчиваю и я эти свои воспоминания. Привезенные виски так и стоят нетронутыми. Миша говорит: алкоголь убивает нервные клетки. Это – правда, но спокойные-то должны остаться. Проверим, скоро Новый год. Не забыть позвонить в Питер, поздравить наших друзей, какие три прекрасные незабываемые недели мы провели вместе с ними.

 

Робертино Лоретти поет на ринге

Писать о мужском боксе женщине – вроде бы нонсенс (я даже это слово знаю), а берусь, и вовсе не случайно, поскольку имею прямое отношение к тому, что случилось 20 августа 1989 года во Дворце спорта «Динамо» на улице Лавочкина, более известном как волейбольная арена.

А случилось вот что – первый в Советском Союзе турнир профессионального бокса.

Вам что-нибудь говорит имя Калеви Такала? И мне ничего не говорило. Да ладно мне, оно вообще никому в нашем боксерском сообществе того времени ничего не говорило, пока однажды из Таллинна не вернулся бывший коллега мужа по «Красной звезде» Борис Громов. Он и поведал, что есть такой финский промоутер и менеджер Калеви Такала, с которым Борис имел честь познакомиться в эстонской столице, и этот господин, прознав про московскую регистрацию Бориса Иосифовича, буквально вцепился в него, сказал, что жаждет видеть русских боксеров среди профи, более того, готов вложиться собственными, и немалыми, деньгами в организацию любых встреч с их участием, уверенный, что отыграет с лихвой свои затраты.

– Русские на профессиональном ринге – моя давняя мечта.

– Господин Такала, – поведал Громов, – отнюдь не выглядел кремлевским мечтателем, как персонаж известной некогда погодинской пьесы о вожде мировой революции.

Поскольку трубку взяла я, то первой и услышала от Громова эту новость и пережевывала ее до прихода мужа с работы, стараясь не упустить ничего из сказанного. Я, конечно, была в курсе, что мой Михаил, хотя сам не боксер, но к боксу неравнодушен, хорошо знает людей из этого мира и вхож в него. Сколько раз он в красках рассказывал мне про Игоря Высоцкого, который на его глазах в Минске победил, казалось, непобедимого кубинца Стивенсона. Или этот поединок знаменитого Мохаммеда Али сразу с тремя нашими супертяжеловесами. Миша прибежал тогда из ЦСКА под наркозом бурных впечатлений. Наркоз отходил полночи. Свекровь взмолилась: да замолчите вы наконец, дайте поспать. Комната с двумя окнами на Кремль была нашей общей Пармской обителью. Утром рано она заступала на вахту в своем лектории, а нам на развлечения, до моего ухода на работу, оставляла полчаса…

Слова этого, совершенно не знакомого Громову человека можно было принять за розыгрыш. Какой к черту профессиональный бокс, когда столько лет в Союзе на профессиональный спорт вообще табу, даже на упоминание о таковом. Все или стоят у станка и верстака, или повально студенты с солдатами, в общем, утром на работе, а после нее, как Боря, натягивают перчатки и колотят что есть силы по бедной груше, пока мастерского звания не добьются и в чемпионские люди не выйдут. Для отмазки еще придумали такую должность – инструктор физкультуры. Кому пыль в глаза втирали, курам на смех наши отговорки.

Но горячий дядя из Суоми был настойчив и отнюдь не шутил. Зато пошутил Борис:

– Уважаемый, зачем откладывать в долгий ящик? Где соперник? Можем для начала прямо сейчас и провести показательный бой, я готов, – обескуражил он финна, приняв традиционную стойку и сотрясая воздух ударами, как обычно делают боксеры, поднимаясь в ринг.

– Так вы, я вижу, боксер, а я…

И господин Такала показал документ, где было написано, что он официальный европейский представитель Международной боксерской профессиональной федерации.

– Ольга, так может, «Челек» возьмется за это дело и из предложения Такалы что-то и выгорит? Все координаты этого промоутера у меня есть, готов передать их Михаилу Григорьевичу.

На следующий день весь «Челек» погружен был в идею, которую с доставкой на дом, расположенный с тыльной стороны гостиницы «Украина», и со свежим ветром с Москвы-реки занес Михаил. Сразу совещание у гендиректора, планы, раздумья, как пробить еще одну брешь в стене противостояния профессионализму в спорте.

Я была посвящена в эти тайны мадридского двора, поскольку, в конце концов, нам с Михаилом досталась почетная обязанность встретить на Ленинградском вокзале поезд из Хельсинки, который доставил в столицу финского господина Калеви Такала. Он приезжал в субботу утром, никому из начальства «Челека» не хотелось тратить на него выходные, вот и решили: кто идею занес? Михаил? Раз с ней взялся за гуж, не говори, дорогой, что не дюж. Гостиницу мы закажем, а вы уж, будьте добры, встретьте и ублажайте драгоценного гостя оба дня до свидания в офисе в понедельник.

И мы ублажали. О, это были незабываемые дни!

На вокзал приехали заранее, подогнали наши старенькие «жигули» почти к самим платформам, заплатив каким-то мускулистым типам с далеко не интеллектуальным взором, но зато с повязками на рукавах. Там же было два шлагбаума, так что и денег отвалили им дважды. То, что делалось тогда на московских вокзалах, описать невозможно, они стали похожи на один сплошной «бомжатник». Не то что раньше – чистота и порядок. По всей платформе вагоны облепили, как назойливые мухи, лица, занимающиеся частным извозом, опять же только свои, известные тем охранникам бандитской наружности при въезде. Они рвали чемоданы из рук вновь прибывших, навязывая свои услуги. Да ладно бы только они. Мадам легкого поведения и нелегкой судьбы всех возрастов тоже хватало. Наметанным взглядом, выстроившись вдоль состава, они выискивали клиента, сразу, не отходя от кассы, как и водилы, тоже предлагали свои услуги.

Нам очень не хотелось, чтобы гость, которого мы встречали, все это видел, ведь первые впечатления всегда оседают глубоко, и, едва он ступил одной ногой на московскую землю, мы подхватили его и потащили к машине. Надо было видеть, с каким презрением и завистью смотрели на нас вокзальные проститутки. Узнать г-на Такалу не составило труда. Он кратко описал себя в телексе, и в этом мужчине лет под сорок, высокого роста и хорошо сложенном, а еще и симпатичном, мы быстро признали нужного нам человека. Английским языком он владел на нашем уровне, может, чуть лучше, поэтому общение завязалось без особого труда. Такала высказал желание посмотреть Ленинградский вокзал, но мы сделали вид, что очень спешим и сначала нужно устроиться в гостиницу, а с вокзалом он познакомится, когда будет уезжать. При выезде с нас опять потребовали деньги, уже другие жлобы с теми же повязками. Мы отдали, не стали спорить, что уже платили, лишь бы скорее отделаться и убраться из этого привокзального гадюшника.

В гостинице тоже пришлось оберегать нашего гостя от уже прописанных здесь местных барышень, дежуривших и у входа, и внутри. Признаться, мы чувствовали себя несколько неловко от этой откровенной, без всякого стеснения, картины маслом «все на продажу». Такалу поселили в полулюкс на четвертом этаже, правда, с окнами во двор – с видом на Москву-реку не было свободных номеров. Когда все вместе покидали гостиницу, Миша потряс издали перед администратором какой-то кожаной книжечкой и попросил излишне не обременять и не беспокоить важного гостя, а главное – проследить, чтобы девчата в чересчур коротких юбках и прозрачных, застегнутых на одну пуговичку кофточках, не очень досаждали ему. Женщина кивнула головой: мол, я поняла.

Позавтракать заехали к нам домой, стол еще до отъезда на вокзал накрыли, обильный по нашим понятиям, а затем покатили смотреть Москву. Миша показывал и одновременно рассказывал. Начали с Новодевичьего монастыря. Теперь уж впечатлений набиралась я. От гостя. На его лице, казалось, застыло выражение постоянного удивления, извините за грубость, да он просто ошалел, что Москва такой громадный и красивый город. Неужели до Финляндии дошла эта злобная глупость, что она – большая деревня? Вертел головой налево-направо и только вскрикивал, как малое дитя, мне даже трудно передать этот изрекаемый им звук, что-то вроде: «Ага! Оооо!» Восторг достиг апофеоза вместе с выражением на лице и соответствующей звуковой реакцией, когда Миша остановил наш драндулет у смотровой площадки Ленинских гор. День теплый, солнечный, весь город словно на ладони. За рекой Лужники, вдали купола Кремля и Останкинская телебашня. Хотели дальше поехать в центр, но отложили на вечер, пусть полюбуется столицей при огнях. Да и почувствовали, что с дороги и от этой затяжной экскурсии с обилием свежих впечатлений Такала подустал, пора где-нибудь отдохнуть и перекусить.

На улице Рылеева работал один из первых в Москве частных ресторанов. Кухню мы опробовали, когда не так давно обмывали здесь звание судьи международной категории Важика Микаэляна, который по этому случаю специально прилетал из Питера. Кухня разнообразная, на любой вкус. Такала должно тоже понравиться, решили завезти его сюда и скромно пообедать. За столом он рассказал, что вырос в небольшом городке и сейчас в нем живет, и, как мы поняли, главная там достопримечательность – конный круг в центре. Не представлял, что Москва такая одновременно и старая, и современная и что столько народу везде.

Под пару рюмок водки Такала разошелся и попросил заказать ему черной игры, никогда ее пробовал, в Финляндии она очень дорогая. Это никак не входило в наши коммунальные планы. От слова «коммунизм», который еще не наступил в отдельно взятой стране, и неизвестно, наступит ли. Пришлось раскошелиться, а заодно и вспомнить недобрым словом челековских начальников, которые забыли снабдить нас необходимой суммой для встречи нужного гостя.

Я поняла: губа – не дура, аппетит приходит во время еды, ведь предстояли еще сегодняшний ужин и целый завтрашний воскресный день, а потому прямо из ресторана позвонила свекрови, попросила ее сделать любимые блинчики с мясом, а сама решила отказаться от вечерней прогулки по столице (ничего, поедут вдвоем), замесить тесто и слепить домашние пельмени и пирожки. Все дешевле станет, и русской гастрономической экзотики гость отведает.

Как рассказывал мне Миша, вернувшись поздно вечером домой, те самые звуки – «Ага! Оооо!» – звучали еще громче, когда они с Садового кольца повернули у площади Маяковского на улицу Горького и Такала увидел перед собой всю эту величественную кремлевскую панораму.

Утром, после гостиничного завтрака, мы забрали гостя и повезли по Рублево-Успенскому шоссе на загородную прогулку. Все-таки какая в тех местах дивная природа и как красиво, змеей, извивается Москва-река! Доехали до Николиной горы, пора было возвращаться, но Такала попросил покатать его еще, уж очень, как он сказал, это напоминало ему родные места. В Жуковке он прикупил сувениров, а когда возвращались – с чего это вдруг? – произнес: в Москве надо строить больше магазинов. Мы отшучивались: передадим ваши пожелания куда следует, их обязательно услышат.

– Господин Такала, мы с Михаилом хотим вам преподнести сюрприз, – сказала я, когда, возвращаясь по Кутузовскому проспекту, мы проскочили гостиницу «Украина». – Обедаем и ужинаем сегодня у нас дома, специально приготовили для вас русскую еду.

Видели бы вы, с каким наслаждением он вкушал пельмени в бульоне и просто со сметаной, как, причмокивая от удовольствия, уплетал за обе щеки блинчики свекрови, они действительно, как всегда, были хороши. Но и мои расстегаи с грибами не хуже…

И за оба дня мы ни разу не поговорили о боксе.

Как же я торопила время, чтобы дожить до этого понедельника и завершить, наконец, свою почетную, но мучительную миссию. Мы с преогромным удовольствием сдали знатного гостя в руки начальства. В офисе его встретили с распростертыми объятиями и поцелуями, и, чтобы начало двусторонних переговоров сразу двинулось по веселой восходящей, их из кабинета перенесли в гостиничный ресторан. Взглянув на накрытую поляну, в центре которой красовалась литровая бутылка «Столичной», г-н Такала выдавил из себя знакомое «Ага! Оооо!» Но, к чести своей, отложил прием спиртного до обеда, на завтраке вроде как неудобно нарушать бытующие на его родине традиции.

За обильным приемом пищи (меня не игнорировали, тоже пригласили) обсудили многие детали. Такала еще раз подтвердил, что премиальные – его забота. Все хорошо, но нужно узаконить грядущее мероприятие, придать официальный статус предстоящему матчу. «Челек» пригласил промоутера, выступает в важной роли и посредника, и спонсора, но этого недостаточно, должна быть еще серьезная боксерская подпорка. А значит, надо выиграть сражение за слом существующих запретов и предубеждений у такого полководца бокса, как Павел Романович Попович, возглавлявшего всесоюзную любительскую Федерацию. И тогда в бой идут одни старики с Эдмундом Чеславовичем Липинским во главе.

Я не присутствовала при тех жарких спорах, при которых разворачивалась дискуссия, и рассказываю о них со слов Михаила. Как будто не было горбаческого клича о перестройке. Она, хоть и робко, повлекла за собой и определенные перемены в спорте. Аргументы Липинского и его коллег звучали веско: мол, вступили уже на профессиональную тропу футболисты, хоккеисты, теннисисты, а чем боксеры хуже. Не все смогли пробиться в любительскую элиту, это крайне сложно при наличии многих равных по силам мастеров, так надо дать им возможность продолжить свою карьеру на профессиональном ринге, заработать там себе средства на жизнь. Иначе люди теряют всякую надежду, бросают тренировки в расцвете лет. Влиятельно выглядели и аргументы самого «Челека», который к тому времени уже создал профессиональные команды по бильярду, велоспорту и автогонкам и теперь готов перенести свой опыт в боксерскую среду.

После очередной такой дискуссии я услышала в трубке счастливый голос мужа:

– Ольга, поздравляю, уломали мы своих противников, создали Ассоциацию, которая будет заниматься в стране профессиональным боксом. Липинский – председатель.

– А меня-то с чем поздравляешь?

– Как с чем? А кто с Такалой столько возился! Матч состоится, скорее всего, в августе. Эдмунда Чеславовича отправляем в Финляндию для окончательных переговоров. Кстати, нас с Борей Громовым избрали членами Исполкома Ассоциации.

– Растешь в моих глазах.

Организация такого мероприятия, а еще и впервые, дело не простое. Думали-гадали, как придать ему особую праздничность, и пригласили, кого вы думаете… самого Робертино Лоретти. Конечно, это был уже не тот мальчик, который поражал мир своим необыкновенным ангельским голосом, но «О соле мио», «Ямайка» и, конечно, «Санта-Лючия» в исполнении сорокадвухлетнего почетного гостя под сводами динамовского дворца спорта по-прежнему звучали необыкновенно. Переполненный боксерской аудиторией зал извергал бурю восторга.

Мне поручили заняться подготовкой девушек для выхода на ринг между раундами. Пригласили двух высоких стройных девиц, для них это было в новинку – почти раздетые, в купальниках, на высоких каблуках. Своих собственных купальников, в которых можно было появиться на публике, они не имели, и Михаил ничего умнее не придумал, как использовать мои, которые я когда-то купила в туристической поездке в ГДР. В ход пошла и моя косметика. Девчонки поначалу очень боялись, все-таки тысячи пар глаз впились в этот освещенный прожекторами квадрат за канатами, у них от страха и стыда буквально подкашивались ноги и дрожали коленки. Приходилось выталкивать их на ринг. Я наблюдала издали за нашим промоутером, г-н Такала явно пребывал в хорошем настроении. У меня оно подпортилось чуть позже, когда я поняла, что в этой суете больше не увижу ни своих купальников, ни косметики. Миша успокаивал: «Детка, не огорчайся, купим новое». Да черт с ними, чего не сделаешь ради успеха общего дела.

А успех был!

Все рано или поздно бывает впервые. Будь иной политика, выход наших боксеров-любителей на профессиональный ринг мог состояться раньше, еще в сороковые годы прошлого столетия. Николай Королев против Джо Луиса. Два короля среди самых знаменитых супертяжеловесов. Как же тогда ждали во всем мире их поединка! Но, слава Богу, как в известной поговорке: лучше поздно, чем никогда, это произошло, и я хочу назвать имена спортсменов, которые приняли участие в том историческом матче:

Юрий Александров (СССР) – 58,060 кг – Энтони Циснерос (США)

Массимо Мильяччо (Италия) – тяжелый вес – Бобби Уэллс (Англия)

Виктор Егоров (СССР) – 72,121 кг – Майкл Уильямс (США)

Андрей Орешкин (СССР) – супертяжелый вес – Кент Кросби (США)

Келвин Гроув (США) – легкий вес, 130 фунтов – Энтони Инглиш (США)

12-раундовый бой легковесов был за право бросить вызов чемпиону мира. И не только – он был и за звание чемпиона США, что вызвало в Америке большой скандал: как же так, первая перчатка страны в этой категории определяется вне самой страны, а где-то в Москве…

Пожалуйста, еще раз взгляните на список и угадайте с трех раз, за кого переживал больше всего Робертино Лоретти.

* * *

Я снова о боксе. Гляжу на небо и думку гадаю: мог или не мог ивановский парень Андрей Орешкин сместить с трона темнокожих супертяжей-профессионалов и быть соколом, и взлететь высоко раньше, чем это сделали братья Кличко.

Тилл Полла считал, что мог, иначе не предпринимал бы максимум усилий зазвать Орешкина в свой лагерь.

…Впервые этот слегка располневший американский продюсер 1944 года рождения, наполовину русский (мама его из далекой читинской глубинки), объявился перед нашими с Мишей очами с предложением от компании «Барон Атлантикс Лтд.» из Нью-Йорка организовать семинедельный тур для команды ветеранов «Звезды советского хоккея» по двадцати городам США, Канады и Японии. Естественно, мы перевели стрелки на «Челек», но работу пришлось свернуть: руководителей команды не устроили финансовые условия, хотя они выглядели вполне приемлемо. Все-таки лучше реальная синица в руках, чем недосягаемый журавль в небе.

Разозленный Тилл Полла сменил – нет, не гнев на милость, а одни коньки, хоккейные, на другие, для фигурного катания, – и с большим успехом прокатил по Европе ледовый театр миниатюр Игоря Бобрина.

Но все-таки мечта о белобрысом боксере-супертяже, который реально мог бы претендовать на титул абсолютного чемпиона мира среди профи, не оставляла его, и он опять явился в Москву. Вместе с Эдуардом Чеславовичем Липинским мы несколько раз все на тех же стареньких наших «жигулях» возили его на тренировочную базу боксеров в Химки, где американский гость, завидев Орешкина, не мог оторвать от него взгляда.

– Это тот парень, которого я ищу! – воскликнул он.

Условия для подготовки, которые предложил Тилл Полла, выглядели сказочными для того времени: трехмесячный тренировочный лагерь на полном обеспечении, любые спарринг-партнеры, турне по Америке для знакомства, что крайне важно, индивидуальный денежный паек по отдельному контракту, еще какие-то бонусы. Дон Кинг отдыхает, а он, пожалуй, самый известный в Штатах боксерский промоутер.

Кому-то из окружения Орешкина и этого показалось мало. Сколько ни уговаривал Липинский Андрея и его тренера, они не соглашались. А ведь это точно был не тот случай из одесского бытия: «Если ваш работодатель к вам хорошо относится, значит, он вам сильно недоплачивает».

Тилл еще долго бомбил нас телефонными звонками из-за океана, не теряя надежды. Мы, в свою очередь, теребили Липинского, все-таки человек с огромным опытом и авторитетом, неужели упустим такой момент.

Упустили.

Я не знаю, насколько успешен был Орешкин дальше, после того как сошел с любительского ринга. Но почему-то мне кажется, что в случае с господином Полла его карьера могла бы сложиться иначе. Жаль, что этого не произошло, и как-то приходит на ум поговорка: далеко не всегда все, что нам дается даром, лучше переводить в деньги.

* * *

Прочитала, что написала про матч, и поймала себя на мысли: подруга, что-то ты не договариваешь. И знаю – что. И не в купальниках и косметике причина, хотя они сгодились бы мне еще на несколько лет. Я ведь тогда до конца турнир так и не досмотрела. Что случилось, почему? Узнала только дома.

Где-то во второй половине матча муж вдруг схватил меня за руку и потянул за собой: скорее рвем когти отсюда. Он не кричал, а просто шипел змеей вполголоса.

Я пыталась выяснить, в чем дело.

– Потом скажу. Сейчас молчи, дуй за мной!

Мы очутились в длинном темном коридоре, где какой-то парень помог нам найти выход и скомандовал, как Михаил: быстрее! Когда выскочили из этого громадного здания, оказались на пустыре, забитом громадными черными джипами.

– Если хочешь, чтобы ничего не произошло, топай к машине тихо, без звука, поняла? – еще раз предупредил Михаил.

С трудом на нашем «жигуленке» выбрались с этой стоянки-ярмарки дорогущих авто последних марок и рванули с такой скоростью, что только нас и видели. Я лишь успела заметить возле главного входа изрядное число крепких ребят. Только когда заехали в наш тихий двор, Миша перевел дух и стал объяснять мне, и то туманно, что в кулуарах начались разборки.

– Мы тоже могли попасть под раздачу, и мне рекомендовали как можно быстрее с тобою смыться.

Что и как – для меня до сих пор ребус. Хотя найти ключ к его разгадке не так сложно, вспомните, какое было время. Видимо, кому-то захотелось перетянуть на себя организационное и финансовое одеяло, оттеснив «Челек». Запах денег, что ли, учуяли? Но нас-то за что, мы ни в каком дележе славы не участвовали, нам лишь роль гидов финского промоутера уготовили, и исполняли мы ее на свои кровные, которые так и не вернули. Но кого это колышет – любимое выражение ухажера моей подруги.

А вы думали, я плач Ярославны по купальникам и косметике устроила?