Прыжок рыси

Приходько Олег Игоревич

«Власть чаще всего держится на трех китах: нефти, наркотиках или оружии», — считает главный герой романа частный детектив Евгений Столетник.

Расследуя убийство своего недавнего знакомца, журналиста Павла Козлова, он выходит на преступников, облеченных властью. Свободная экономическая зона города Приморска, в котором происходит действие, оказывается «свободной» для мафиози и «зоной» для ее жителей.

 

Олег Игоревич Приходько

ПРЫЖОК РЫСИ

 

Часть первая

ПОТОМКИ КАИНА

 

Глава первая

 

1

В шесть утра от Южной пристани Приморского торгового порта отчалил катер, оснащенный двумя мощными моторами. Скорость в 100 км/час позволяла легко уйти от возможной погони ржавых пограничных посудин. Портативная радио- и навигационная аппаратура гарантировала устойчивую связь с судном-получателем, ожидавшим катер с вечера в пяти милях от берега. Плотный туман затруднял слежение за кораблями береговой охраны.

Доставка товара к потребителю считалась самым рискованным этапом, но именно за риск транспортировщики получали повышенные гонорары.

Катер в Картеле появился стараниями Стаса Новацкого. До этого товар сбрасывали с самолетов. Из тридцати килограммовых контейнеров, начинавших ярко светиться при соприкосновении с водой, зачастую успевали подобрать не все, и преследователям доставалось по три, а то и по пять упаковок первосортного хлоргидрата по цене шестьдесят тысяч долларов за штуку. Так что сделка с военморами по приобретению катера оказалась выгодной — теперь оборот позволял закупать двести пятьдесят кило пасты, из которой выделяли почти центнер сульфата. Прибыль же от продажи порошка должна была составить полмиллиона за килограмм.

Новацкий стоял в полный рост, повернувшись соленому ветру навстречу. Сухогруз «Анкара» был уже виден в бинокль, когда вдруг послышались завывание сирен, стрекот вертолетных винтов, и многократно усиленный громкоговорителями властный голос скомандовал: «Приказываю остановиться!» Все произошло так неожиданно, что обычно спокойный и рассудительный в любой ситуации Стас растерянно заметался по палубе. Двое его телохранителей машинально выхватили «узи».

— Надо топить товар, Стас! — крикнул с кормы побледневший от испуга Алферов. Он отвечал за переброску.

— Стоять! — неистово заорал Новацкий. — Ни одного мешка в воду! Ни одного!..

— Полный назад! — скомандовал Алферов. — Уходим!

Хлопки выстрелов потонули в реве двигателей. Несколько очередей послышалось с подошедшего вплотную погранкатера: предупреждали. В ответ заговорил шестиствольный «миниган». Новацкий метнулся наперерез Алферову, который подтаскивал клейменый джутовый мешок к борту.

— Стой, сволочь!

Утопить тридцать упаковок пятидесятипроцентной смеси хлоргидрата общей стоимостью в четыре миллиона?! Из них шестьсот тысяч принадлежали лично ему, Новацкому.

Он рванул Алферова за полу штормовки, но катер накренился, и Стаса отбросило к рубке. Рука попала во что-то теплое и липкое: рядом с пулеметом корчился в предсмертной судороге охранник.

— Алферов! — Тяжелый ствол повернулся в сторону недавнего сообщника. — Назад!

Пять тысяч выстрелов в минуту, на которые был способен «миниган», давали надежду на спасение. Пули 7,62 мм вздыбили обшивку. Алферов закричал, откатился от мешка.

Тень многоцелевого «уэссекса», недавно приобретенного в «Уэстленд геликоптерс ЛТД» руководством губернского УФСБ, накрыла палубу. По канату стремительно спускались спецназовцы в бронежилетах и сферах. Рухнул за борт подкошенный очередью из «кипариса» матрос. Сильный удар кованого башмака в подколенную связку с одновременным тыльной стороной открытой ладони в кадык опрокинул Новацкого навзничь. Он нашел в себе силы откатиться и не дать провести добивающий в грудь — металлический откидной приклад гулко стукнул о палубу. Новацкий вскочил, рывком поравнялся с бортом. Пуля настигла его, когда тело уже на две трети свесилось вниз. Падая, успел оглянуться: стрелял его телохранитель.

Падение пришлось на спущенный кем-то плотик. Хрустнули позвонки, после чего жить Новацкому оставалось четыре с половиной часа.

 

2

Евгений Столетник, окончательно промерзший, возвращался утром электричкой в Москву. На душе было муторно. Не то чтобы от выпитого с Нонной, которую он опрометчиво вызвался проводить до Ногинска, — от всего, вместе взятого. Надломилось что-то за тридцать три прожитых года. И мостов вроде не сжигал, и на рожон не пер против обыкновения. Только связи с людьми, населявшими его жизнь, сами собой натянулись и теперь провисали, готовые оборваться от неверного шага. Шаг этот сделать было парой пустяков, если учесть вконец разболтавшиеся нервы. Резко изменившийся в последнее время характер, взвинченный и нетерпимый, напрочь вышедший из повиновения, располагал к необдуманным действиям. Умом Евгений понимал, что жизнь вступает в очередную серую полосу и придется перетерпеть — авось образуется, не затянется слишком надолго. Ким говорил: «Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать». Но ждать-то как раз он и не научился.

Евгений шлепал по вешней жиже привокзальной площади, отнюдь не походившей на вылизанную парижскую брусчатку. Серые, казавшиеся тусклыми независимо от времени года массивные дома не шли ни в какое сравнение с легкими конструкциями Монпалье, и даже некогда любимые закоулки старого Арбата не восполняли рю де Криме, где Валерия снимала чердачную конуру. Будто не домой вернулся, а уехал, и все усиливалась, бередила душу тоска, напрочь выбившая его из привычной колеи.

Тщетно пытаться увидеть пейзаж родины Готфрида Келлена и Песталоцци в окнах подмосковной электрички, Альпы, сиявшие снежной белизной, куда их с Валерией и Жаклин вывез на недельку Мишель Боннэ.

Размолвки с Валерией не было, но не было и объяснения, предложения остаться. Учительница музыки, ставшая для Жаклин почти гувернанткой, при появлении Мишеля, отца своей воспитанницы, таяла, глаза ее начинали испускать лучики счастья. Отношения между Валерией и Евгением складывались, как у «своих парней», и ни он, ни она не перешагнули этой грани в течение всего долгожданного месяца. Мишель был богат. Деньги в этом мире потихоньку делали свое дело. Что мог дать этой женщине он, Евгений, взамен безбедного в общем и целом парижского бытия? Паразитом жить не привык, работа на чужбине не светила, нежные чувства скрасить безысходную ситуацию не могли, а о совместном возвращении речь не шла вовсе: это означало бы сделать Валерию несчастной. Оставалось одно: поскорее исчезнуть с ее горизонта.

У метро он купил «Криминалку» за 4-е число, завернул в нее жирную скумбрию. Две бутылки пива рассовал по карманам, еще две опустошил тут же, не отходя от кассы.

В первое время после возвращения у него появилось острое желание разбогатеть назло всем. В считанные дни он возобновил лицензию на частную сыскную деятельность, не гнушаясь помощью Илларионова. В двух местах открыл секцию таэквондо, помышляя собрать денег на частную школу. Но бюро расследований пустовало — заказов не было, клиенты предпочитали обращаться в проверенные организации; таэквондо давало прибыль, однако тут же начинали появляться всякие нонны и марины, дружки, которые похлопывали по плечу, восторгались им и все обещали что-то, покуда стреляло шампанское и обманчивый хмель кружил головы.

Евгений вернулся в холодную, пустую квартиру. Пыль на полках и подоконниках. Грязная скатерть. Бутылки в углу кухни. Гора посуды в раковине. Он с неприязнью подумал о Нонне, мысленно обругал ее за немытые тарелки, за выдохшуюся водку в фужере, за смятую, неубранную постель. От чувства собственной ничтожности тошнило, было безумно жаль потерянной спортивной формы. Ржавый налет на гантелях под шкафом, затянутым паутиной («Все гантели поржавели», — горько усмехнулся, перефразировав Чуковского), красноречивее всего напоминал сейчас о жизненном переломе. Морозило. За окном никак не развиднялось, смурь эта обещала провисеть над городом и душой весь день.

«Неплохо бы кого-нибудь вызвонить, — подумалось. — Хоть кого. Рыба и пиво есть…»

Он сбросил куртку, позвонил Илларионовым.

— Катя, привет.

— Привет.

Молчание сродни дежурному «чего надо?». Голос тусклый и неприветливый, как мартовская Москва. А чего он, собственно, ждал? Приглашения в гости?

— Алексея Иваныча нет?

— Что-нибудь передать?

— Я перезвоню. Пока.

Глупый звонок. На мгновение даже стало стыдно.

Не ответили Нежины. Стала читать нравоучения Леля Каменева. Таньке звонить не стал: сестра превратилась в квочку, родила дочь и проводила жизнь между стиркой пеленок и походами на молочную кухню.

Треть бутылки «Посольской» в холодильнике чуть выправила настроение, и даже ногинская Нонна показалась вдруг не такой уж конченой: не допила ведь, оставила. Убирать квартиру Евгений не стал — тянуло в сон. Откупорил пиво, развернул промасленную «Криминалку» и разорвал скумбрию.

Он жевал, тупо уставившись в газету, некогда любимую, а теперь пригодную разве для того, чтобы заворачивать в нее рыбу. Увидев рекламу «Альтернативы-М», подумал о Каменеве и Нежине, которые трудились в этом агентстве не за деньги, а на живот, и дела им до потерянного, одинокого кореша, похоже, не было вовсе. Черт с ними со всеми!.. С апреля надо будет поднять плату за тренировки, несолидно брать мизер — мастер все-таки. Спортсменами «на шару» не становятся, хочешь — плати, нет — проваливай.

Взгляд споткнулся о короткую заметку, в которой сообщалось об убийстве очередного журналиста с «редкой» фамилией Козлов.

«Выбивают пишущую братию, как ковры по выходным, — цинично подумал Евгений. — На потоке они у киллеров, что ли?»

Полуголые дамы зазывали приобретать охотничьи ружья, как будто они нужны для посещения «Сандунов» или замоскворецких пляжей. Газета раздражала. Он завернул в нее рыбий скелет и выбросил в мусорное ведро. Часы показывали девять. До вечерней тренировки можно было основательно выспаться. Вымыв руки на кухне (в ванную заходить не стал, чтобы ненароком не увидеть себя в зеркале), Евгений разулся и завалился на постель.

В довершение ко всему зарядил дождь. Тявкнула собака за окном, напомнив об оставленном в Париже Шерифе. Ему там было вольготно: Жаклин закармливала пса отборным мясом, выгуливала; Валерия относилась к старому знакомцу как к собственному дитяти. Не думал тогда Евгений, что уедет вот так, ни с чем… э, да что теперь говорить!..

Отель в Граубюндене, храм Воскресения Христова в Медоне, парижский Центр Помпиду, в котором так мечтал побывать покойный Петька Швец, Сен-Тропез проездом — 240 миль в час на «феррари» Мишеля, Банхоффштрассе в Цюрихе, дом Фредерика Мистраля, где Валерия ни с того ни с сего его поцеловала, ресторан «Бор дю Ляк», кафе Палат на улице Жак Кало, Рахманинов на новом «Стейнвее» в аньерском особняке Боннэ…

Тахта. Грязь. Дождь. Шлюхи с тоски. Водка…

Тоска началась в поезде, несмотря на двухместное купе, ящик с заморской снедью, пять бутылок первосортного «шабли» и весьма неглупого попутчика. По сути, переезд не из страны в страну — из одной жизненной полосы в другую. Дорога назад в прямом и переносном смысле. Бесконечные рассказы о провинциальной мафии, бардаке и безнаказанности властей, отсутствии цивилизации…

Как она смотрела на него в окошко уходящего вагона!

Глазами кричала: «Не уезжай!»

Как ему хотелось выскочить на ходу…

Высказанные слова остаются жить, невысказанные умирают вместе с человеком. Евгений продолжал жить ощущением невысказанности. И парня того, попутчика, приволок в дом: страшно было возвращаться одному. Слишком долго готовил он себя к этой поездке, слишком большие надежды возлагал на нее. Было необходимо выговориться. Каменев склонен все превращать в насмешку — это привело бы к ссоре. Да и сейчас ничего смешного в том, что жизнь человека дала трещину, Евгений не видел.

Случайный попутчик Пашка обладал, как оказалось, абсолютным слухом.

«Солнце после ненастья отраднее обычного, и любовь после неприязни светлее», — процитировал, глубокомысленно помолчав. После исповеди Евгения он к своим журналистским проблемам больше не возвращался, видимо, посчитав их пустяковыми по сравнению с его, Евгения, неразделенным чувством.

«Солнце после ненастья…» Взойдет ли? В последние дни Женька перестал заглядывать в почтовый ящик.

Сон под стук дождевых капель сомкнул ресницы.

Любопытнейшее свойство разума: мысль уже пришла, уже поселилась, еще не осознанная, но уже затаившаяся в подсознании, она подспудно направляет ход размышлений, чтобы неожиданно, как в детской игре, дразняще прокричать: «А я здесь!» Нет, не дождь и не весенние раскаты громыхающих по Измайловскому шоссе машин, и уж подавно не алкогольные пары, способные разве что затормозить реакцию на увиденное, пробудили в Евгении эти воспоминания. Едва сознание и подсознание слились во сне воедино, все предстало в ином свете — и вовсе не астральном, а самом что ни есть будничном.

Он вскочил и бросился к мусорному ведру…

«Вчера в Приморске в комнате общежития местного отделения Союза журналистов неизвестными был убит собственный корреспондент газеты «Губернские ведомости» П.С. Козлов. Это тридцать второе по счету убийство работника органов массовой информации за последний год. До сих пор Генеральной прокуратурой РФ, вопреки обещаниям, не названы имена убийц Д. Холодова, В.Листьева…

Дальше Евгений читать не стал, полез в картонный ящик под столом, нашел старую записную книжку и вынул из-под клеенчатой обложки визитную карточку:

«ГУБЕРНСКИЕ ВЕДОМОСТИ»

КОЗЛОВ Павел Сергеевич

Приморск, Столичное шоссе, д. 41, к. 301

Тел.: 28-61-04

Три дня они с Пашкой сидели вот на этой кухне, пили вино «Рошель», бродили по Москве, откровенно делились воспоминаниями и спорили о сущности бренного бытия, о том, какие времена считать лучшими в их жизни…

Евгений вернулся в комнату, лег. Некоторое время силился вспомнить главное из бесчисленных рассказов журналиста о провинциальном беззаконии, но все, как оказалось, напрочь вылетело из памяти — слишком занят он был тогда собственными душевными переживаниями, чтобы вникать в мафиозные проблемы, привычные и одинаковые повсюду, во всех городах. Так или иначе, губернский правдоискатель, волею судьбы оказавшийся в числе его знакомых, находился теперь по ту сторону добра и зла, а повернуть реку вспять, увы, невозможно.

 

3

Заказ, оплаченный половиной оговоренной суммы, предстояло выполнить в течение двух недель. Счет был открыт на фамилию Воронова, какого вовсе не существовало в природе, и кости старика, изготовившего ксиву на его имя, давно тлели в канализационном люке.

— Отбивную по-бессарабски и кофе со сливками.

— Все?

— Да.

Официант, привычно расставляя ноги, направился к стойке. Вагон раскачивало на спуске. Телеграфные опоры замелькали быстрее, проталины уже не выделялись на лежалом заскорузлом покрове придорожного поля.

«Entre chienet loup», — вспомнил Портнов. Так они говорили о сумерках в Алжире.

Тоненько позванивала ложечка в пустом стакане.

В ресторан вошли двое. Коротышка зыркнул по сторонам, задержал недобрый взгляд на Портнове. Тот отвернулся — знакомство с подобного рода попутчиками не входило в его планы.

Он вообще избегал знакомств. Работа в одиночку уменьшала риск.

Портнов медленно и смачно прожевал первый за сегодняшний день кусок. С момента включения в работу ел единожды в день, помалу и дорого: обильная пища притупляет реакцию разума.

По мере того, как пустела бутылка портвейна за столиком коротышки с рваной губой и татуировкой на левом запястье, взгляды его на Портнова учащались, необъяснимо нарушая мертвенное хладнокровие последнего.

— Я, майор, не сука, за столик с тобой не упаду, — просвистел коротышка проигранной в стос фиксой. — Подхарчишься — выходи, потолкуем.

Портнов сделал три неторопливых глотка чрезмерно сладкого кофе.

— Вы ошиблись, — сказал он, не поднимая глаз.

— Зачем мне эти зехера? И ты не макака: все хитришь, а жопа голая. Я твою личность в предсмертный час заместо святого на образе увижу. Или не ты меня в Инту на «пятнашку» отправил бурелом собирать?

Дожевывая на ходу и размахивая початой бутылкой перцовки, его напарник направился к выходу, увлекая коротышку за собой.

Верный привычке рассчитывать все до мелочей, по сантиметрам и секундам, в стечение обстоятельств Портнов не верил: непредвиденность для него означала провал. И хотя удостоверение инженера-технолога, командированного на Приморский химзавод, давало уверенность в возможном объяснении с органами, случись такое — ничего не останется, кроме как лечь на обратный курс.

За почерневшим окошком замелькали огни станции. Портнов допил кофе, вытер рот носовым платком и направился в сторону, противоположную той, куда ушли собутыльники. Оружия при себе он не носил и сейчас пожалел об этом: вид вороненого ствола вполне мог охладить не в меру распалившегося урку.

Поезд сбавлял ход. На станции Портнов вышел. Расстояние в девять вагонов, отделявшее его от законного места, преодолел трусцой по перрону. Купе оказалось запертым изнутри на предохранительную защелку. В щель тянуло сивухой. Добрых пять минут ушло на то, чтобы достучаться до спящего попутчика.

В конце концов, на возникшую ситуацию стоило взглянуть с иронией: матерый, всю жизнь пробалансировавший на лезвии бритвы профи растерялся при виде вскормленного лагерной баландой зека. Нонсенс!

Он разделся, выключил свет и. запершись, лег.

Сказалась ли встряска от неприятной встречи, кофе ли, плохо забеленный молоком, оказался настоящим — не суть, но сон не приходил.

Работа предстояла сложная. Пульсирующая холодным светом звезда, которую ему предстояло снять с небосклона, щекотала самолюбие и пробуждала несвойственный азарт.

Поезд прибывал в половине шестого утра.

* * *

В четыре тридцать проводник прошел по вагону, бесцеремонно отпирая спецключом двери купе и выкрикивая: «Приморск!.. Подъезжаем!.. Белье сдаем!.. Кому билетики?..» У четвертого купе он задержался, потряс за ногу неистово храпевшего на верхней полке пассажира слева: «Гражданин!.. Станцию проспишь! Подъем!»

Изрядно выпивший накануне мужчина лет сорока пяти долго не мог прийти в себя, лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к звону в голове и стуку колес. Сосед его спал, отвернувшись к переборке и натянув одеяло на голову. Пьяный перевалился на бок, но полка оказалась уже, чем он предполагал. Инстинктивно вцепившись пятерней в соседнее одеяло, он стащил его вниз вместе с простыней, что несколько замедлило падение, но удар головой о столик был все же ощутимым. Мужчина выругался, превозмогая боль в затылке, принял вертикальное положение. Судя по отражению в зеркале, обошлось без внешних повреждений, но зажатая в кулаке простыня оказалась почему-то красной. Проведя тыльной стороной ладони по носу и губам, он убедился, что они целы, и поднял глаза на визави.

Вид крови, пропитавшей его подушку и матрац, мгновенно протрезвил несчастного пассажира. Испуганно вскрикнув, он выскочил из купе прежде, чем успел заметить перерезанное до шейных позвонков горло попутчика.

Через час поезд встречали наряд железнодорожной милиции, следственная группа во главе со следователем областной прокуратуры Ачиным, две машины «скорой помощи» и заместитель начальника вокзала с дюжиной подчиненных.

Состав загнали на запасный путь.

В кейсе убитого нашли паспорт на имя Портнова Владимира Николаевича, проживающего в г. Москве; водительское удостоверение международного образца; 5 (пять) тысяч долларов США и 3 (три) миллиона российских рублей; 5 (пять) винтовочных патронов со специально отлитыми пулями типа «Д», а также штурмовой пистолет «генц» с оснащенным магазином. В тубусе (по заключению экспертов, также принадлежавшем убитому) находился пенал с винтовкой, сконструированной на базе М-57 с диоптрическим прицелом и складной сошкой. В кармане пиджака — банковский чек на сумму в 25 (двадцать пять) тысяч долларов США и паспорт на имя Воронова Валерия Алексеевича, а также командировочное удостоверение, по которому инженер-технолог зарайского комбината им. Скокова Воронов В. А. направлялся для оказания консультативной помощи в демонтаже оборудования цеха нефтяных сульфокислот Приморского химического завода. Во внутреннем кармане его плаща была обнаружена пачка из двенадцати фотоснимков резиденции (Рыбино), дачи (Сутеево) и загородной гостиницы (Чащин), находившихся в распоряжении губернатора Приморской области Гридина К. Г.

В ходе следственных мероприятий ни свидетелей, ни причастных к убийству лиц выявлено не было.

 

4

На тренировку Евгений опоздал — слишком хорошо спалось под звук дождя. Чувство ответственности, гипертрофированно развитое в молодые годы, теперь представлялось излишеством: отвечать было не перед кем и не за что; да и зачем оно, когда время уже никого и ни в чем не лимитирует, все процессы происходят сами по себе, а разуверившиеся в завтра люди подчинили себя стихии.

Натянув на коротко остриженную голову капюшон куртки, Евгений забросил за спину сумку с формой и побрел, обходя лужи, к «Первомайской». У стекляшки остановился, поразмыслив секунду, опрокинул-таки стопку коньяку, что не замедлило сказаться на самочувствии: мысли потекли ровнее, пришло спокойствие, все вокруг — прохожие, предметы, голоса — переместилось по ту строну полупрозрачной скорлупы, в которую он себя заключил, — уютной и безопасной для души.

Иногда ему начинало казаться, что всю свою сознательную часть жизни он готовится к какому-то гигантскому прыжку и что давно уже пора прыгать — победить или разбиться, а он все откладывает и откладывает этот прыжок — то ли не хватает уверенности в победе, то ли страх перед поражением замедляет разбег, до мифических размеров увеличивая толком неосознанное, но постоянно ощущаемое нутром препятствие. Ему не раз случалось стоять лицом к стене, и он преодолевал эту стену напролом или ввысь, но проходило время, страх перед смертоносной остротой положения притуплялся, язвительная самоирония сглаживала воспоминания о пережитом, и он начинал думать, что все это — самообман, препятствие было недостойным, и беспрерывный, бесполезный беге барьерами продолжался.

«Побеждать ты умеешь, Ганнибал, но пользоваться победой не умеешь», — сказал римский историк Ливий.

По мере приближения к «Октябрьскому полю», невольно повинуясь многолетней привычке, Евгений стал настраиваться на предстоящую тренировку, поймал себя на этом и усмехнулся, наперед зная, что сегодня работать не будет.

На стене в его комнате висела большая цветная фотография рыси. Ладный, палевого окраса зверь с длинными сильными ногами и кисточками на ушах давно пришелся ему по душе, еще в ту пору, когда они с учителем Кимом встречали его в дальневосточной тайге. Однажды Киму удалось одолеть рысь в рукопашной схватке — красавица кошка прыгнула неожиданно, застала корейца врасплох и, не знай он ее повадок, причинила бы немало вреда.

Кима уже много лет не было на свете, сын его Хан жил теперь в Корее, писал все реже, а Евгений стал замечать за собой верные признаки возрастных ограничений. Тогда он отжимался от пола тысячу двести раз, сейчас — едва восемьсот; тогда он пробегал по тридцать километров ежедневно, сейчас — едва десять, и то нерегулярно — так, в охотку. Но сдаваться не хотелось, нужно было что-то делать, чтобы не потерять потом и кровью наработанных навыков. И когда миновала пора эластичности мышц, когда поубавилось прыгучести и пришло осмысление неотвратимости старения организма, вспомнил Евгений о рыси.

Рысь охотится ночью. Сильное, пружинистое тело, доходящее до метра в длину, иногда в тридцать кило весом — и маленькое, слишком маленькое, чтобы его хватало надолго, сердце. Зайцы да косули знают: ушел от рысиного броска, оторвался метров на сто — считай, спас шкуру. Но и рысь знает свои слабости, а потому готовится к броску долго, концентрирует силы и внимание, изучает повадки жертвы, выбирает позицию с учетом всех природных факторов. Долгая эта подготовка обеспечивает успех насколько возможно короткой, иногда в доли секунды схватки. Рысь не чередует атаки с отходами — нападает один раз. Тут уж не до лояльности и благоразумия: охотник есть охотник, жертва есть жертва.

Евгений и секцию взялся вести с дальним прицелом — основать на ее базе школу, в которой смешаются элементы Дим-Мак мастера Вен-Нума, таэквондо Кима Челя с тем, что он сам отобрал из других видов и стилей, что придумал, часами сидя в шпагате и глядя на луну.

Еще не выработались принципы, еще не набрал арсенал приемов (их может быть мало, но это должны быть эзотерические и предельно эффективные приемы), он еще не опробовал всего, что заготовил, не разработал до конца энергетические комплексы, но в последнее время все настойчивее заявляла о себе мысль, что идея создания собственного стиля и есть тот самый барьер, преодолевать который уже и бессмысленно, и поздно.

Он вышел из метро, направился вверх по улице Народного Ополчения, подставляя лицо мелким дождевым брызгам, сдуваемым ветром с голых липовых ветвей и карнизов. Светились улицы неоном, все шли и шли куда-то прохожие, как шли и вчера, и год тому назад, и во времена Ливия — отталкивая подошвами Землю и подгоняя время.

Евгений вошел в зал, коротким поклоном ответил на приветствие воспитанников. Усевшись на скамейку у гимнастической стенки, принялся безучастно наблюдать за разминкой.

— Ногу выше! — рявкнул. — «Тамбур» не подставляй!.. Прогнись!.. Хана, туль, сет, нет!.. — ускорил темп счетом по-корейски. Остановил инструктора с красно-черным поясом: — Деньги все принесли?

— Пока нет.

— Дай-ка ведомость.

Паренек достал из-под сваленной в углу одежды красную папку, протянул с поклоном сенсею.

— Переходи на растяжку, хватит гонять, — буркнул Евгений и погрузился в изучение реестра.

Деньги были нужны очень. Как всегда, их было мало: за март заплатила лишь половина занимающихся, двое не внесли плату за февраль. Накануне звонил директор комплекса, в ультимативной форме потребовал погасить задолженность за аренду зала. Итого в кармане оставалась среднемесячная зарплата, да и то когда бы не налоговая инспекция, терзавшая его бездыханное бюро расследований.

Ученики замерли в шпагатах. Евгений подошел к оказавшемуся с краю, подбил стопу на сантиметр.

— А-а!.. Больно!

— Рожать тоже больно, — сказал сенсей, нажимая на плечи страдальца.

— Я лучше рожу!..

— Ты лучше иди в шахматы играть. С такой растяжкой не то что до головы — до голени соперника не достанешь. Сидеть так! Пять минут сидеть!..

— У-у-у!..

— Заткнись.

Он жестом поманил инструктора-казначея, поднялся в тренерскую. Денег в сейфе оставалось семьсот тысяч. Отсчитал, что полагалось за аренду, оставил в картонной коробке из-под зефира.

— Тех, кто не сдаст деньги послезавтра, до тренировки не допущу, — пообещал он помощнику жестко. — Двоих, что не рассчитались за февраль, отправь домой.

— Они стипендию не получают, — робко попытался тот оправдать воспитанников.

— Пусть зарабатывают, — сунул Евгений в карман оставшиеся деньги.

В зале полсотни учеников отрабатывали блокировку в обусловленных спаррингах. Евгений хотел исчезнуть незаметно, но пройти мимо не смог, настолько удручающе подействовали на него вялые движения учеников, грязная техника ударов, апатия и безразличие в глазах. Он сбросил куртку и призывно похлопал в ладоши.

— С добрым утром! — произнес саркастически. — Вы зачем сюда ходите, а? Деньги тратите зачем? Сидите лучше где-нибудь в кафе и развлекайтесь!.. Мешок с дерьмом! — вызверился на увальня в третьем ряду. — Ты уже час тренируешься, а даже не вспотел!..

Евгений почувствовал, что верх берет агрессивный синдром, что надо бы остановиться, но поздно.

— Слоны! — перешел он на остальных. — Толстые, неповоротливые слоны!.. Себя жалеете?! Кто, хотел бы я знать, вас в бою пожалеет?!

«Остановись, Стольник, — пробивался Внутренний Голос. — Показал, пожурил — и хватит!»

— Это не природа, не отсутствие мастерства, это отношение ваше — ко мне, к технике, к таэквондо, к жизни!.. Подойди сюда! — приказал увальню. — И ты! — ткнул в другого, чей добок опоясывал черный пояс. — Ты! — наобум выбрал следующего. — Ко мне, бегом!..

Ученики подбежали, поклонились.

— Возьми палку… дайте ему табуретку, живо!.. Нож есть у кого-нибудь?.. Быстрее! Бегом, я сказал!.. Сейчас вы будете меня убивать. Убивать — это понятно?!

— Евгений Викторович… — попытался остановить его инструктор.

— Заткнись!.. За это убийство вам ничего не будет. А не убьете — я вас накажу. Больно накажу, предупреждаю. Ты, который с ножом, ублюдок!.. Твоя подружка уже знает, что ты записался в супермены?.. А ты, худышка? — он вдруг влепил увальню с табуреткой звонкую пощечину. — Нападай!.. Ну? Я же тебе по морде дал, где твое достоинство?! Убей меня!

Обозленные, растерянные, пристыженные воспитанники одновременно бросились на своего сенсея. Он ударил одного — того, что был с ножом — ногой в прыжке; развернувшись, выбил палку из руки другого и поверг его в нокаут задним «торо-йоп-чаги»; подпрыгнул в сальто и вдребезги разбил табуретку в руках третьего ударом пятки…

Поединок длился одну секунду.

Все замерли. Несколько человек помогли подняться упавшим. Евгений держал паузу до тех пор, пока поверженные не пришли в себя и не догадались поклониться — в благодарность за науку и согласно ритуалу.

— Уходите все, кто не способен на самопожертвование, — обратился он к ученикам. — Знаете, где предел таэквондо?.. Его нет. Предела человеческим возможностям тоже нет — за ним обычного человека ждет смерть. А для бойца — для настоящего бойца — за этим пределом жизнь только начинается!

Потом он будет анализировать и размышлять, корить себя и делать далеко идущие выводы, а сейчас, идя под дождем с непокрытой головой, держа за горлышко купленную по пути бутылку водки, он не думал ни о чем: на душе стало пусто — так пусто, как не было еще никогда.

Должно быть, на этом злополучном дне кончался какой-то этап его жизни: это был тот самый предел, о котором он только что говорил своим ученикам. К ним — и это было единственным, что он знал сейчас твердо, — он уже не вернется.

Добравшись домой к полуночи, Евгений допил водку.

«Нет больше частного детектива, нет сенсея, нет Валерии. Да и самого меня больше тоже нет», — подытожил он, выдернув вилку зазвонившего вдруг телефона, и провалился в небытие.

 

5

Как ни старался Гридин приглушить шумиху вокруг своего полувекового юбилея, торжеств избежать не удалось.

Приветствия зачитывали в просторном зале картинной галереи, построенной два года тому назад по его распоряжению. Он стоял в центре образованного гостями живого квадрата на красной ковровой дорожке, по обе стороны которой возвышались глиняные вазы с цветами, и старательно изображал на лице внимание к происходящему. После того как зачитали телеграмму от Ельцина, долго не смолкали аплодисменты. Похлопал в ладоши и сам Гридин, припомнив, что в свое время Борис Николаевич не очень-то настаивал на его губернаторстве. Слово взяла бойкая начальница управления культуры, принялась пересыпать цитатами из древних о почестях и славе, не забывая расписывать достоинства и заслуги губернатора перед народом.

«Случай, когда история повторяется как фарс», — невесело усмехнулся губернатор про себя.

Ответное слово было мучительным — предстояло лгать, отвечая на ложь.

— «Верно говорят, что приятна похвала, исходящая от людей, которые прожили жизнь достойно», — процитировал он Цицерона.

А там пусть понимают как хотят…

Распахнулась дверь в соседний зал, но никто из присутствующих с места не сдвинулся — Гридину полагалось войти первым. Зал, куда вела ковровая дорожка, оказался совершенно пустым. В надраенном паркете отражалась люстра-каскад. Прямо перед губернатором посреди инкрустированной стены висело большое зеркало, в котором он увидел свое отражение в полный рост. Оглянувшись по сторонам, больше ничего не обнаружил и застыл на мгновение, лихорадочно соображая, чего от него хотят и куда теперь идти — никаких других дверей в помещении не было.

— Подарок Приморска, — послышался чей-то негромкий голос за спиной.

Гридин подарка не видел и все никак не понимал, в чем он заключается — в зеркале ли, в люстре или в самом помещении, которое ему предлагают занять в ознаменование круглой даты? Он сделал робкий шаг в глубину зала, затем — еще. Что-то во всем этом настораживало, гулко и аритмично забилось сердце. Он продвинулся шагов на пять, прежде чем с удивлением и неподотчетным логике страхом обнаружил, что в зеркале отражается лишь он один, причем на фоне стены, в то время как сзади был заполненный гостями проем широкой, словно ангарные ворота, двустворчатой двери. Он остановился и растерянно посмотрел назад. Полсотни улыбающихся, знакомых лиц, анфилада комнат в перспективе… Гридин приблизился к загадочному отражению еще на шаг и тут только обратил внимание, что вопреки всем законам природы оно… остается неподвижным.

«Господи! Да это же двойник! — пронзила мозг догадка. Рубашка прилипла к спине. — Он что, мертв?!»

В полном смятении чувств губернатор подошел вплотную к фигуре. Рост соблюден до миллиметра. Волосы той же густоты и того же цвета — каштановые с проседью и зачесаны точно так же, как он зачесывал их много лет кряду — набок, через пробор. Совсем живые голубые глаза, прожилки на щеках, обручальное кольцо на безымянном пальце, родинка на виске. Точь-в-точь такая же одежда: голубая, под цвет глаз, рубашка, янтарная заколка на бордовом галстуке, темно-серый в полоску костюм, штиблеты — все соответствовало ему теперешнему, сиюминутному. Не иначе кто-то обряжал мумию… чучело… манекен… как его прикажете называть?.. сегодня, дождавшись, в чем губернатор появится на работе.

«Кукла», — подобрал он наконец подходящее слово и вздрогнул от неожиданно раздавшихся за спиной аплодисментов.

Были еще слова и рукопожатия, заискивающие и искренние улыбки, был переезд в здание администрации, вороха подарков, праздничный выпуск «Губернских ведомостей» с наилучшими пожеланиями, публичный просмотр телепередачи, состряпанной из его прошлых встреч и интервью, очень дорогая инкрустированная ручка, подаренная первым заместителем Хализевым, с которым они были неразлучны четверть века, но все это уже не доставляло Гридину удовольствия: проклятая восковая фигура, в которой он усмотрел дурной знак, стояла перед глазами, порождая сонм догадок и размышлений. Кто-то отнесся к «подарку Приморска» слишком изобретательно.

Он подумал, что стал плохо «держать удар» к пятидесяти своим годам. Причин тому было множество, и было над чем поразмыслить, покопаться в прожитом. Кукла эта, которую он поначалу принял за свое отражение, по сути, и была отражением, и весь его путь был медленным и неуклонным превращением в куклу.

Он знал, в чьих руках находится сегодня.

Единственное, на чем удалось настоять губернатору, был категорический отказ от обеда в «Таверне». На загородной даче в Рыбине, все должно было пройти спокойнее: высокий каменный забор скроет от зевак и репортеров, а комната со звуконепроницаемыми стенами на втором этаже позволит хотя бы несколько минут провести в долгожданном уединении.

Пара фужеров шампанского на раутах и рюмка коньяку, выпитая украдкой в кабинете, настроения не подняли.

Постучавшись и не дожидаясь приглашения, вошел начальник охраны.

— Константин Григорьевич, — бывший сотрудник «девятки», как всегда, был вежлив и тверд одновременно, — пройдите, пожалуйста, в бежевую «волгу» во дворе.

— Разве ЗИЛ неисправен?

— Мы решили, что вам лучше поехать «волгой». Она пойдет предпоследней в колонне на дистанции в одну машину от «ЗИЛа».

— Кто это «мы»? — заиграл желваками Гридин, снова невольно отождествляя себя с куклой.

— Охрана, — спокойно ответил полковник.

Можно было не соглашаться, но Гридин спорить не стал.

— Что-то вас сегодня много, нет? — посмотрел он на начальника охраны исподлобья. — От штатских с военной выправкой в глазах рябит. Хоть бы пару человек в форме для блезиру поставили.

Полковник обнажил в простодушной улыбке крепкие белые зубы, развел руками — служба, дескать.

— Какая, впрочем, разница, — проворчал Гридин. — «Волга» так «волга».

Разница была существенной. Явное усиление охраны бросилось в глаза еще утром — и дома, и на телестудии, и в галерее: тут и там мельтешили люди начальника милиции Дворцова, повсюду неотлучно следовал шеф УФСБ Давыдов в окружении своих сотрудников, ни на шаг не отходили от губернатора начальник личной охраны Ставров и все три смены молчаливых телохранителей.

«Может, эта «волга» из Управления безопасности — дань какой-нибудь новой инструкции типа «О передвижении первых лиц в выходные и праздничные дни по загородным маршрутам»?» — подумал Гридин.

Ставров усадил его на заднее сиденье, сам сел впереди. Жена Гридина Дина Ивановна уехала в Рыбино с утра — распоряжаться подготовкой банкета. Это обстоятельство, дававшее мнимую свободу, сегодня его почему-то радовало.

Бежевая «волга» с тонированными стеклами выехала на Кипарисную, пропустила первые пять машин и вклинилась между притормозившим микроавтобусом и следовавшей за «ЗИЛом» черной «вольво» мэра Астраханова. Отрепетированность маневра была налицо.

— Что-то вы обо мне сегодня больше обычного печетесь, — усмехнулся Гридин. — Подорожал в юбилейный день?

Ставров хохотнул из вежливости, но промолчал. Вдоль Лесного бульвара стояли регулировщики. Движение на примыкающих к головной магистрали дорогах перекрыли, то и дело в поле зрения попадали патрульные машины ГАИ.

— Черт знает что! — воскликнул Гридин, заметив зависший над площадью Дружбы «уэссекс». — Не иначе опять бомбу обнаружили?

— Нет, нет, — не отрывая взгляда от лобового стекла, ответил полковник. — Блюдем инструкцию, простая формальность.

Выехали за город. На восьмом километре за указателем «РЫБИНО» предстоял поворот направо, шоссе забирало круто вверх — на эстакаду. Несколько секунд уже свернувший «ЗИЛ» шел параллельно «волге», его салон оказался в контрастном солнечном свете. Пассажир, сидевший на переднем сиденье, показался губернатору знакомым: темно-серый в полоску костюм… голубая рубашка… волосы каштановые с проседью…

«Кукла!.. Опять эта чертова кукла!..»

— Что происходит, Ставров? — строго спросил он у полковника.

— Вы о чем, Константин Григорьевич?

Гридин выдержал многозначительную паузу. Глаза их встретились в зеркале.

— Останови машину.

— Не останавливать! — Ставров резко повернулся к губернатору. — Константин Григорьевич, я отвечаю за вашу безопасность. Выполняю свои обязанности согласно разработанному плану движения колонны с учетом обстановки. Прошу сохранять спокойствие и не вмешиваться в действия охраны.

Гридин откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. «Что это я, в самом деле?»

— Не ранее как вчера мы с тобой в Костомаровский район вдвоем ездили, — заговорил, стараясь придать тону непринужденность, — а сегодня нас рота охраны сопровождает, вертолет в небо подняли да еще куклу вместо меня в «ЗИЛе» катаете. Зачем в «кошки-мышки» играть, Николай Борисович? Я же не слепой.

— Береженого Бог бережет, — уклончиво ответил Ставров и уставился в окно.

Гридин понял, что ничего от полковника не добьется, и замолчал, не желая выдавать внезапно охватившего его волнения.

 

6

Евгения разбудили звонки. Он долго не открывал глаз — не столько в ожидании, что совесть назойливого абонента проснется раньше его, сколько из страха перед грядущим днем, но звонки продолжались даже после того, как он приподнял трубку и раздраженно бросил ее на рычаги.

«Я же отключил телефон, — вспомнилось вдруг. — Значит, звонят в дверь… Кого еще принесла нелегкая на мою голову?»

Стрелки часов показывали половину восьмого, визиты в такое время ничего хорошего не предвещали. Бездна призывает бездну. Он встал, направился в прихожую.

— Живой? — навис над ним двухметровый Каменев. — В дом пустишь или как? Звоню, понимаешь, звоню…

Отстранив толком не проснувшегося Евгения, Каменев прошел на кухню, демонстративно провел пальцем по табуретке и сел.

— Н-да, — втянул носом воздух, насыщенный перегаром. — Разбогател?

«Воспитывать пришел», — неприязненно подумал Евгений. Остановившись в дверном проеме, он скрестил на груди руки и выжидательно уставился на незваного гостя.

— Здоров, что ли? — миролюбиво заговорил Каменев.

— Привет.

— Ты когда брился в последний раз?

— В последний раз меня в морге побреют. Дальше что?

— А то, что сейчас ты примешь душ, наденешь свой французский костюм от «шинели с диором» и поедешь со мной в «Альтернативу».

Перспектива «топтуна» при коммерческом агентстве Столетника не прельщала. Работать под чьим-то началом он отвык, а потому в ответ на предложение Каменева криво усмехнулся и с места не сдвинулся.

— Давай, давай, поторапливайся, — глянул Каменев на часы. — В девять ждет шеф. Мы с Нежиным его, считай, додавили. Возьми свою лицензию, сертификат, паспорт — все, что есть. И пожуй чего-нибудь, несет от тебя, брат, — спасу нет.

— Никуда я не поеду, — заверил Евгений.

— Вот как? Это почему же?

— По кочану. Отхолуйствовал в свое время, хватит.

— Ага… значит, мы с Нежиным, по-твоему, холуи? А ты у нас гордый и независимый. Даже водку глушишь в одиночку.

— Я спать хочу, — зевнул Евгений. — Если у тебя все…

— Нет, не все! — неожиданно повысил голос Каменев. — Не все! Я хочу, чтобы ты мне объяснил, в чем мы перед тобой провинились. За что ты нас со счетов сбросил? Ну, не оставили тебя в Париже, неудачника хренова, мы-то при чем?

— Заткнись.

— Не затыкай, сопляк! Я тебя багром из помойки тащить не собираюсь. Дело есть.

Насчет дела Каменев явно привирал, если оно и было, то подобрано для того, чтобы отвлечь друга от самоедства. Ничего, кроме унизительной жалости к себе, за таким участием Евгений не видел.

— Не орать, — приказал сквозь зубы. — Я в армии генералов над собой не признавал, ты меня не первый год знаешь.

— Фу ты, ну ты, лапти гнуты!

— Сам в помойку залез, сам из нее и выберусь.

— Или захлебнешься.

— Или захлебнусь. А помощи просить не буду. Ни у Нежина, ни у тебя, ни у вашей сраной «Альтернативы», набитой бывшими ментами и гэбэшниками!

Последнее относилось к майору МВД Каменеву и подполковнику госбезопасности Нежину впрямую, но Старому Оперу к подобным оскорблениям было не привыкать. Обезоруживающая улыбка на его лице не сработала.

— И шефа вашего я в гробу видел и в белых тапочках, понял? — все больше распалялся Евгений. Подойдя к раковине, он сполоснул кружку, выпил воды.

— Сам — один, значит? — согласно покивал гость. — Ну-ну. Это у тебя от выпитого голова кругом пошла? — кивнул на батарею пустых бутылок. — Или ты вирус эгоцентризма подхватил?

— Слушай, Саня, шел бы ты, а?.. Нет у меня сегодня настроения на твои вопросы отвечать. Ты для преступников опер, а здесь… Чего это ты вздумал обо мне заботиться? Катитесь вы все к…

Каменев пошарил в карманах, достал смятую пачку «Примы». Кроша табаком на липкий, в винных потеках линолеум, старательно размял сигарету.

— Все? — спросил.

— Все!

— Кто тебе сказал, француз недоделанный, что я о тебе забочусь?.. Это я работу по профилактике преступлений провожу. То, что ты до сих пор жив и находишься на свободе — странное для меня стечение обстоятельств. А если я и забочусь, то только о тех, кто по твоей вине еще не попал на кладбище.

— Язык без костей, — хмыкнул Евгений. — Это кого ж я на кладбище отправил?

— Многих, — спокойно ответил Каменев. — Генерала Хоботова, например. Эпопею с «красной ртутью» помнишь?

— Чего-о?

— И Петька Швец был бы сейчас жив, не вздумай ты в одиночку «психотронную лабораторию» громить.

— Врешь!

— Не вру, не вру. И ты прекрасно знаешь, что не вру. Кольке, охраннику с твоей автостоянки, двадцать четыре года было. И Киреева не взлетела бы на воздух, если бы ты за «дело о хайпалоне» не взялся.

— Да я… — задохнулся Евгений.

— Я — последняя буква в алфавите. Головка ты от телевизора, понял? Ты их всех угробил, а теперь за себя принялся. Черт с тобой в конце концов, но другие?!

Сдерживаясь из последнего, Евгений метнулся к двери.

— Пошел вон, — сказал он тихо и не услышал собственных слов за биением сердца. — Вон, говорю!

Каменев выбросил так и не прикуренную сигарету в грязную тарелку на столе, встал.

— До сих пор никто и никогда не говорил мне «пошел вон», — взялся он за ручку двери. — Но от тебя услышать эти слова мне не обидно. Знаешь, почему? Потому что ты потенциальный предатель, Столетник. Ты даже пса своего предал.

Евгений схватил его за отвороты куртки, но Каменев огромной лапищей зло отбил захват.

— Предал! И оправдал себя тем, что ему там будет лучше. Ты оправдывал все свои поступки. Прощай, — он повернулся и пошел вниз по лестнице.

Евгений хотел его окликнуть, вернуть, выяснить все спокойно и до конца, но вместо этого с силой захлопнул дверь, присел на корточки и обхватил голову руками.

Он еще не мог осознать всей горечи ухода Каменева из его жизни — слишком больно ранили самолюбие слова друга, слишком крут оказался поворот, за которым представала часть правды, тщательно скрываемая до сих пор от себя.

«Один в чужом, беспредельном, пустом, как вся твоя жизнь, пространстве… Зачем тебе оставаться в нем и влачить существование грешника, которому поздно каяться?..»

 

7

Отзвучали заздравные тосты, отгремела музыка, отзвенели бокалы, и гости, пьяные от вина и близости к губернатору, разъехались по домам, а на даче в Рыбине все еще было шумно: сворачивали скатерти и пересчитывали вилки официантки из «Таверны», переругивались водители в глубине окаймленного каменным забором двора, смеялись где-то женщины, вспоминая нюансы вчерашнего банкета, и сквозь шум морского прибоя пробивались тревожные крики чаек.

Гридин сидел в домашних тапочках и халате, хмурый от юбилейного похмелья и неприятных известий, которые вынуждены были сообщить ему приглашенные в комнату начальники «силовых» ведомств.

— Чья это игра? — вперил он тяжелый взгляд в начальника УФСБ полковника Давыдова. — Твоя?

Обычно спокойный, уверенный в себе Давыдов встал и покраснел.

— Сядь!

Воцарилась долгая, напряженная пауза.

— Это не игра, — закурил «Мальборо» заместитель губернатора Хализев. — К сожалению, конечно… На обиженных воду возят, полковник, — посмотрел он на Давыдова.

Давыдов сел, отвернулся к окну.

— Расскажи все как есть, пусть знает.

— Портнов — фигура не рядовая, — тяжело вздохнув, начал полковник госбезопасности. — Работал в отделе внешней разведки. Дел на нем много — в Скандинавских странах, Африке, Чехии.

— А к чему мне его биография? — раздраженно спросил Гридин.

— К тому, что это не игра, как вы изволили выразиться. Тем более не моя. Туда, где играют в такие игры, губернские полковники жандармерии не вхожи.

— За двадцать пять тысяч долларов и такого мастера нанять можно, — согласился генерал Дворцов из УВД.

— Кто же этого мастера-фломастера остановил? — спросил Гридин, подойдя к буфету и наливая коньяк в пузатый стакан.

— А вот это уже загадка, — ответил Дворцов. — Есть вроде незначительные зацепки. Со слов официанта вагона-ресторана и проводников мои люди составили «робот», дали в розыск. Похоже, Портнова полоснул рецидивист по кличке Октябренок. Кличку свою он получил из-за татуировки на запястье в виде звездочки, но дело не в этом…

— А в чем?

— В том, что если смерть киллера — всего лишь нелепый случай, то ниточка на том не оборвется.

Сто граммов коньяка восстановили душевное равновесие Гридина.

— Выходит, я теперь у этого Октябренка в должниках, — усмехнулся он невесело. — Что вы по этому поводу думаете?

— А что тут думать, — снова вступил в разговор Хализев. — Ясно одно, как белый день: тот, кто на это пошел, не остановится. В политике тоже незаменимых нет.

— Ты себя или меня хочешь обмануть? — снисходительно улыбнулся Гридин. — При чем тут политика? Вызвали в Москву, подписали договор о разделении полномочий. Зачем киллера-то нанимать, Аркадий?

Хализев спорить не стал.

— Нужно принимать меры, — сказал молчавший до сих пор Ставров. — Дублер есть наверняка. В чеке — аванс, деньги у заказчика, надо понимать, не последние. Тут я с Аркадием Давыдовичем не могу не согласиться.

— Смерть гонится и за бегущим, — многозначительно изрек Гридин.

— Бросьте вы, — махнул рукой Дворцов. — Если киллер действительно объявится, мы его обнаружим в считанные дни…

— И закидаем шапками, — подкузьмил его Давыдов, поморщившись не то от боли в пояснице, не то от льстивых интонаций в голосе милицейского начальника.

— У меня в эти считанные дни десять встреч с избирателями! — порывисто встал Гридин и заходил по комнате. — На сегодня запланировано выступление по телевидению. Должен произойти государственный переворот, чтобы оправдать срыв предвыборной программы, вы это понимаете?

— Так в чем дело? — попытался разрядить обстановку полковник госбезопасности. — Организуем! Нам это — пара пустяков.

Все засмеялись.

— Телевидение пришлет съемочную группу туда, куда мы укажем, — продолжил Давыдов серьезно. — Успех на выборах вам обеспечен так или иначе, а от добра добра не ищут. Поэтому предоставьте нам возможность избавить вас от ненужных хлопот.

— Ничего себе хлопоты! — хмыкнул Гридин и, опустившись в кресло у окна, забарабанил пальцами по подлокотнику. — Что вы намерены предпринять?

— Вам эти подробности знать ни к чему, Константин Григорьевич. «Стихийность» ваших передвижений будет тщательно разрабатываться и управляться с учетом всех надлежащих мер безопасности. — Чувствовалось, что Давыдов уверенно берет инициативу в свои руки.

«Кукла, — снова подумал Гридин. — Кукла и есть».

— И как же вы собираетесь вычислить этого киллера? — поинтересовался Хализев.

— А вот это уж, Аркадий Давыдович, предоставьте нам.

— Ишь ты, — обиделся вице-губернатор. — Вас послушать, так ЦРУ с ФБР — просто детсад какой-то, стольких президентов просрали, не говоря о сенаторах.

— Ладно, — остановил перепалку Гридин, — действуйте. Только учтите: позволять дергать себя за ниточки я не намерен.

Он встал, давая понять, что разговор ему осточертел и что в своем доме он по-прежнему остается хозяином.

Все, за исключением самого Гридина, спустились вниз.

Губернатор задержался, чтобы привести себя в порядок. При виде накрытого женщинами стола наперебой принялись расхваливать сервировку, Хализев успел ввернуть свежий, как ему казалось, анекдотец. Давыдов пытался откланяться, ссылаясь на неотложные заботы, но его дружно уговорили остаться завтракать. За еду не принимались — ждали Гридина.

В какой-то момент наступила короткая пауза, и все явственно вдруг услышали, как на втором этаже в комнате губернатора раздался приглушенный выстрел и вслед за ним — характерный звон разбитого стекла. Несколько находившихся в доме охранников, личный телохранитель Гридина Валентин Саенко, Ставров, Давыдов и иже с ними наперегонки рванули наверх. Саенко, сжимая рукоятку «Макарова», толкнул дверь, оказавшуюся запертой изнутри, ногой выбил замок…

Гридин, раздетый до пояса, стоял посреди комнаты и, виновато улыбаясь, смотрел на подоспевших соратников. Ковер был усыпан матовыми осколками.

— Вот, — поднял глаза на разбитую люстру губернатор, — сорвалось, понимаешь.

В руках у него был тугой пятипружинный эспандер.

 

8

«Каяться никогда не поздно, — философствовал Козлов, расхаживая по комнате в одних трусах. Было три часа ночи. — Украл — покаялся, убил — покаялся. Какая может быть мораль, Евгений? Откуда она взялась — из Библии, что ли?.. Чушь! Библии, почитай, двадцать веков, а люди как убивали друг друга, так и продолжают убивать. Да убийцы при этом еще и в наваре остаются! Авель вроде честный парень был — землю там пахал, первый город заложил… нет, ты скажи, Евгений?..» — «Ну, честный, честный», — улыбнулся Евгений, глядя на то, как гость протирает трусами очки. Он лежал на раскладушке и боролся со сном. «Вот!.. А пришел родной братец и убил его за здорово живешь. Двое всего жили на Земле, да и те не ужились. А что же Бог? Покарал убивца?.. Мне б такую кару — вечную жизнь! Выходит, одобряет Седобородый насилие? Нравится ему. Так что зло закономерно, в нас во всех — задатки жестокости, потому что все мы — потомки Каина…»

Библейская эта метафора Евгению запомнилась, но ни к чему она относилась, ни чем кончился тот ночной, двухмесячной давности разговор, он теперь не знал.

«Мне б такую кару — вечную жизнь…» — все прокручивал и прокручивал в памяти случайно оброненную Пашкой фразочку, звучавшую после известия о его смерти почти мистически.

Он шел по оттаявшей, умывавшейся в беспрестанной мороси Москве куда глаза глядят, протискивался сквозь встречную толпу, сливался с попутной — лишь бы не быть одному. Выгуляться — верный способ душевного похмелья. На четыре шага вдох, на восемь — выдох, на четыре — вдох, на восемь…

Неожиданная, как инфарктный толчок, мысль заставила Евгения остановиться. А что, если Пашка Козлов, следуя логике Каменева, тоже остался на его совести?.. Ведь болело же что-то у парня, сильно болело, раз не преминул он поделиться этой болью со случайным попутчиком? И домой он не спешил — явно оттягивал время отъезда…

«Убийц его, конечно, не найдут, — думал Евгений, продолжая путь в никуда, — точнее, не раскроют, потому что знают наверняка».

По сравнению со своим недавним попутчиком у него еще оставался шанс пережить ненастье. Горькая обида, нанесенная Каменевым, при воспоминании об убитом журналисте стала еще горше: «Неужели и ты, Козлов?.. Чужой совсем, без году неделю знакомый, так отчаянно стремился пробиться ко мне, а я не внял, не захотел расслышать… Неужели и ты (будь проклят тот день и час, когда мы оказались в одном купе!), уйдя в могилу, будешь держать меня за горло? Но ведь я не Каин, я не убивал тебя!.. Как не убивал Петра и Кольку, Хобота и Светлану, и старика Джека Батурина. Не предавал Валерию и Шерифа…»

«Ну как же не убивал, не предавал, — ответствовал Внутренний Голос. — А разве Колька не в твоей машине взорвался? Разве не в тебя через занавесочку метили, когда попали в старика?»

Можно было сопротивляться и приводить доводы в свою защиту, можно было пить до забытья, но кому лгать и сколько может продолжаться эта ложь? Самому себе и до конца дней? ' То ли острое желание спрятаться куда-нибудь от людских глаз, то ли действительно наступила пора оглянуться, а может — близость к вокзалу, куда вынесла его судьба в образе многоликой толпы, а скорее и то, и другое, и третье, и много еще чего, взятое вместе, подвели Евгения к кассе.

— Билеты есть?

— Куда?

Хотел сказать «куда-нибудь»…

— В Приморск? — сорвалось с языка.

И тут, впервые за много дней, прошедших с тех пор, как он помахал Валерии в окошко уходящего в безвестность поезда, Евгений почувствовал облегчение — спокойную уверенность перед новым барьером, еще неведомым, но уже начавшим обретать реальные очертания.

— На какое число?

— На завтра.

 

Глава вторая

 

1

После не очнувшейся от зимней спячки Москвы, после унылых, вечно озабоченных чем-то физиономий столичных жителей утренний Приморск казался Евгению чем-то вроде Города Солнца Томмазо Кампанеллы. Ранний восход, несколько бурных встреч на перроне заставили его полной грудью вдохнуть непривычный, пахнущий йодом воздух и выдохнуть его вместе с былыми неприятностями. Перрон, вокзал и площадь перед вокзалом были чистыми и сухими. Люди в большинстве своем улыбались — то ли вследствие заложенного природой южного темперамента, разнящегося со столичным на всю тыщу верст, то ли оттого, что яркие вывески магазинов, неоновые рекламы, шикарные автомобили, нарядные лотки, оранжевый нимб на горизонте, предложения экскурсий и услуг на каждом шагу, перезвон гитарных струн с вокзальных ступеней были всамделишными и соответствовали весеннему настроению.

Чего боялся Евгений, так это взять да неожиданно проснуться; боялся, что кто-нибудь грубой выходкой или неучастливым словом разрушит иллюзию свежести этого мира, никак не походившего на его представления о провинции, и вместо долгожданного цветного сна взору предстанет Россия-мать, трижды проклятая и воспетая, а в душу вернется боль. Но ничего такого не происходило.

«Дурак, — корил он себя, глядя на широченные улицы и проспекты из окна экскурсионного «икаруса». — И надо же было торчать в Москве!.. Путешествие — вот панацея, вот чего не хватает недовольным своим бытием!..»

На время он даже забыл о цели своей поездки, а когда вспомнил, задался вопросом: а была ли она вообще, эта цель? Не вести же, в самом деле, самостоятельное расследование убийства, которым занимается прокуратура, не имея ни денег, ни жилья, ни прав? Очень даже может быть, убийц Козлова уже нашли, и картина теперь яснее ясного.

Экскурсия длилась час, за этот час город ничем не омрачил первоначального впечатления. Тут и там высились здания в строительных лесах — по рассказу экскурсовода, шла реставрация построек 50-х; дома, построенные ранее, были снесены в прошлом десятилетии (морской климат сделал свое дело — подточил фундаменты, подгноил стены), и теперь на их месте вырастали суперсовременные коробки. «Монпелье — ни дать, ни взять», — благосклонно подумал о Приморске Евгений. Порт — ворота города… Гудки теплоходов на рейде… Низколетящие лайнеры — аэродром в городской черте… Круглые замысловатые башни — «пятизвездочные», если верить экскурсоводу, отели. Американо-российский проект.

— Приморск объявлен зоной свободного предпринимательства, — тараторила студенческого вида девушка в микрофон. — Сейчас мы проезжаем по северной окраине города, вы видите коттеджи — ведется строительство городка для уволенных в запас офицеров и их семей. Проект разработан германскими архитекторами. С реставрацией химкомбината, пуском первой очереди нефтеперегонного завода появились рабочие места. Долговременная сдача в аренду здравниц и курортов, расположенных вдоль побережья, строительство отелей совместно с американскими и турецкими компаниями позволили изыскать ресурсы для расширения завода вертолетных двигателей, остановленного четыре года тому назад из-за недопоставок комплектующих в результате распада СССР и межотраслевых неплатежей. Посмотрите, пожалуйста, направо. Перед вами открывается перспектива гигантской верфи судоремонтного завода, куда заходят корабли всех стран…

Экскурсанты, которых набралось пол-автобуса, глазели по сторонам. Чувствовалось, что размах приморских преобразований никого не оставил равнодушным.

«Ни фига себе провинция! — удивлялся Евгений. — Хьюстон, да и только. Развитой капитализм».

Автобус свернул на радиальную улицу и через пять минут оказался в стилизованном под готику районе, в котором не хватало разве что квартала красных фонарей и красоток у кричащих витрин супермаркетов.

— С 1992 года в Приморске работает студия телевидения, оснащенная современной техникой. Здание слева — картинная галерея, открытая в позапрошлом году. Здесь проводятся выставки и презентации. Здание с колоннами — драматический театр имени Достоевского. Шесть человек из труппы театра удостоены почетного звания «народный артист России». Недавно театр побывал на гастролях в Великобритании. Внизу на огороженной площадке вы видите строительство олимпийского стадиона. В городе есть своя футбольная команда. Выход к морю, удобное расположение города, теплый, мягкий климат способствуют развитию сельского хозяйства и промышленности быстрыми темпами. Главным же фактором в росте доходов населения, строительстве жилья и распределении прибылей жители города считают личностный — всего этого удалось достигнуть с приходом нового губернатора Константина Гридина и его команды, сумевшей в кратчайшие сроки воплотить в жизнь его уникальную экономическую программу…

За дурацким, зазубренным и не очень грамотным текстом Евгению виделись чиновник, накропавший его за скромное вознаграждение; цензор, вносивший поправки, и ряженые чекисты, которые учинили этой студенточке тройную проверку.

И тем не менее экскурсией он остался вполне доволен. Окончилась она там же, где и началась, — на железнодорожном вокзале. Справившись в платном бюро о гостиницах, наличии в них мест и расценках, ошарашенно отошел в сторонку: получалось, что по его бюджету он мог прожить здесь не более двух суток, если при этом ничего не есть… Огорчение, однако, длилось недолго. Едва он остановился у расписания отправления поездов, к нему подошла женщина средних лет, одетая в кожаное пальто, и предложила остановиться в частной гостинице «Парус» неподалеку от порта, пообещав домашний уют, стол и приемлемую цену. Механизм взаимодействия сотрудницы «Справки» с агентом гостиничного сервиса был очевидным, но это Евгения ничуть не смутило. «Бизнес — он и в Приморске бизнес», — справедливо рассудил он и взял из рук женщины визитку с адресом гостиницы и схемой маршрута. Поездка в трамвае заняла сорок пять минут. За это время он успел вздремнуть под неимоверный грохот колес.

Неказистое, в угольной копоти трехэтажное строение у высокой бетонной стены, ограждавшей портовые склады, комфорта не обещало, но впечатление оказалось обманчивым. Едва пышная мадам с ярко накрашенными губами привела постояльца в двухместный номер на втором этаже, Евгений почувствовал себя медведем из русской сказки: огромные кровати на резных ножках, обшитые деревом стены, кованые решетки на маленьких оконцах-бойницах и даже доносившийся сюда шум прибоя придавали номеру уют отчего дома.

— Столоваться будете? — безучастно поинтересовалась горничная.

— А то как же, — опробовал Евгений пружины кровати, — прикажите подать телятины и бутылку бургундского.

— Могу поджарить яичницу, — не приняла она игры. — Есть пиво «Приморское» и водка.

— Яичницу давайте, остального не требуется, — расстегнул он «молнию» на сумке. — Вода у вас где?

— Душ в конце коридора направо. Еду вам сюда принести?

— Да.

Евгений достал из сумки спортивный костюм и полотенце, сунул под матрац револьвер и направился в душевую.

«Тишь да гладь да божья благодать! — стоя под горячей струей, чувствовал он, как возвращаются силы. — Бросить все на фиг да поселиться в этом Гонконге навсегда?..»

Самое большое впечатление на него производило давно не виданное море. Хотелось стоять у окна и смотреть на волны, хотелось прокатиться на теплоходе с какой-нибудь приморочкой, хотелось отправиться к рыбакам или докерам, хотелось всего, что выпадало на долю москвичей лишь изредка, в периоды душных и многолюдных курортных сезонов. Что-то во всем этом напоминало юность, жизнь здесь представлялась простой и бесхитростной.

Горничная принесла здоровенную сковороду с яичницей.

Запах копченого сала заполнил келью. Появилось желание выпить водки, но лучшее — враг хорошего, не стоило ехать на край света, чтобы с помощью одинакового повсюду зелья возвращать то, от чего убегал.

— Чай, кофе?

— Кофе. Крепкий и без сахара.

Он включил телевизор, нашел местный канал. Транслировали то ли документальный фильм, то ли передачу о каком-то мужике, по виду напоминавшем председателя колхоза. Сидя за рулем «волги», он отвечал на вопросы корреспондента.

«Отец мой был кузнецом. Он умер, когда мне было десять лет — в пятьдесят шестом. Воевал, дошел до Вены. Вернулся с двумя ранениями. Пил. Я его не осуждаю — пил, потому что болели раны. В одиночку, помногу и все время молчал. Таким я его запомнил…»

«Вы росли в семье один?»

«У меня есть старшая сестра. Живет в Казани, на родине».

На экране возникла надпись: СЪЕМКА 11/3.92 г. СУТЕЕВО — ПРИМОРСК».

«Константин Григорьевич, сейчас принято ругать коммунистов, обвинять их во всех смертных грехах…» — последовал то ли вопрос, то ли утверждение.

Мужик некоторое время молча смотрел на дорогу.

«Ну что ж. Ругайте и меня, раз так принято… В партию вступил на третьем курсе МИСИ. Работал инструктором в райкоме, учился в ВПШ, возглавлял заводской партком. Отчитывался то перед народом, то перед начальством, недосыпал, готовя партсобрания, получал выговоры — мне не привыкать, ругайте», — в голосе его тем не менее зазвучала обида.

«У вас есть дети?» — поспешил сменить тему корреспондент.

Он неожиданно засмеялся:

«Хотите знать, как я их пристроил? В каких гарвардах и кембриджах обучал?.. Не выйдет! Нет у меня детей. Втроем живем, с женой и больной матерью».

Яичница была вкусной, Евгений умял ее со зверским аппетитом, не особенно прислушиваясь к беседе с очередным расстригой. Горничная внесла кофе, едва он успел вымазать коркой сковороду, будто подсматривала за его трапезой в замочную скважину.

На экране телевизора возникла тысячная аудитория; с трибуны выступал все тот же мужик.

«Почему бы не заменить коня во время переправы, если видно, что конь до другого берега не дотянет? — риторически вопрошал он у притихшей толпы хорошо поставленным голосом. — Люди жалуются на безработицу, на дороговизну, невыплаты, разгул преступности. Вспомните, когда это началось!.. Мне не хочется принижать заслуг своего оппонента, хотя, честно признаться, я не знаю, есть ли у него заслуги…»

Последние слова потонули в хохоте и аплодисментах.

«Я знаю Приморск, я здесь с восемьдесят третьего года. Вы знаете меня по горкому и обкому, который я возглавлял с восемьдесят шестого. И я знаю, что нужно сделать, чтобы в Приморске забыли о преступности, чтобы у людей появилась работа! Это ложь, что нет денег на преобразования!..»

— Кто это? — спросил Евгений у горничной, поблагодарив за кофе.

Та без интереса покосилась на экран.

— Губернатор, — ответила односложно и удалилась.

На экране появилась надпись: «СЪЕМКА 27/6.1992 г. ВСТРЕЧА НА СУДОРЕМОНТНОМ ЗАВОДЕ».

Затем экран погас и вспыхнул снова. Изрядно поседевший губернатор сидел в студии рядом с симпатичной ведущей лет двадцати пяти.

«Константин Григорьевич, — сказала она, — мы только что посмотрели кадры четырехлетней давности. Зрители получили возможность еще раз услышать ваши предвыборные обещания, сравнить их с тем, что выполнено, в преддверии новых выборов…»

Евгений допил кофе, посмотрел на часы. Была половина двенадцатого. Слушать эту предвыборную ахинею он не собирался, ответы губернатора знал наперед из экскурсии по городу, а потому выключил телевизор и с наслаждением прислушался к морю.

 

2

Визитка Козлова привела его на Столичное шоссе — широкую и прямую улицу, отсекавшую добрую треть города. На крыше сорок первого дома громоздились алые буквы «ПРЕСС-ИНФОРМ», обозначавшие не то принадлежность, не то рекламу и делавшие его едва ли не самым значительным в административном центре.

Два первых подъезда занимали общежития — Гостелерадио и Союза журналистов. На тротуаре припарковался автобус с надписью «ТЕЛЕВИДЕНИЕ» на ветровом стекле; несколько молодых парней выгружали из него треноги и ящики с аппаратурой.

Евгений толкнул двустворчатую дюралевую дверь и оказался в холле. Дальнейший путь преграждал мощный никелированный турникет. В обшитой полировкой будке сидела пожилая вахтерша в капоте и платке, повязанном так, точно у нее болели зубы. Хотя, судя по уверенности, с которой она вгрызалась в сухари, последнее предположение было явно ошибочным.

— Приятного аппетита, — наклонился к окошку Евгений.

— Вы здесь живете?

— Нет, я здесь не живу, — любезно ответил он и достал из кармана паспорт. — Я приехал в командировку из Москвы, хочу повидать своего давнего университетского приятеля.

— В какую комнату? — заглянув в паспорт, поинтересовалась вахтерша.

— В триста первую. Можно пройти?

Она нажала на педаль турникета, но, едва Евгений дошел до середины холла, окликнула:

— Минутку, гражданин! А фамилия вашего приятеля как?

— Козлов, — остановился он. — Паша Козлов, Павел Сергеевич. Вахтерша выплюнула в руку недожеванный сухарь, выбросила его в корзинку и вышла из будки.

— Разве вы не знаете? — заговорила она растерянно. — Паша здесь больше не живет.

— Вот как? А где же мне его найти?

— То есть… я хотела сказать… он вообще больше… Пашу-то схоронили.

Улыбка медленно сползла с лица Евгения. Некоторое время он смотрел на вахтершу молча, потом прикрыл глаза, что должно было означать полуобморочное состояние.

— Я думала, все уж знают — газеты об этом писали.

Он глубоко вздохнул, приложил к груди ладонь.

— Как же так? — прошептал. — Он же молодой был, спортсмен?

— Что ж, спортсменов не убивают? — развела вахтерша руками.

— Что вы сказали?.. Убивают?.. Его что же, убили?!

Она кивнула.

— Когда это случилось?

— Да уж неделю тому. Хоронили аккурат пятого, я из отпуска вернулась, за свой счет брала — внучку поглядеть. Да вам, никак, дурно? Зайдите ко мне, я корвалольчику накапаю.

«Сработало», — с облегчением подумал Евгений и, пробормотав слова благодарности, засеменил «на ватных ногах» за сердобольной привратницей.

В будке было душно — работал обогреватель. Дверь в задней стенке вела в подсобку со швабрами, тряпками, ведрами в углу у раковины, чайником на плитке и обшарпанным навесным шкафчиком, где хранился корвалол. Евгений опустился на мягкое автобусное сиденье на табуретках под стендом с ключами; пока вахтерша отсчитывала капли, успел просмотреть график дежурства. В ночь со второго на третье дежурил некто Битник Е. А.

— Выпей-ка, — подала женщина стакан с налетом чая на стенках.

— Мы с Павлом виделись недавно в Москве, — сказал Евгений с неподдельной грустью, выпив лекарство. — Он ко мне по пути из Парижа заглядывал.

— Ездил, ездил, — согласно закивала она, — мне фонарик оттуда привез на ключи. Я его внучке подарила. Кабы знать, что такое, — на память бы оставила.

Евгений помолчал.

— Простите, вас как звать?

— Евдокия Григорьевна.

— Кому же Павел дорогу перешел, Евдокия Григорьевна?

— Э!.. Кто же теперь узнает. Ребята говорили, нелады у него с начальством. А у кого их нет? За это убивать — народу не останется. Да я-то не знаю ничего — так, с чужих слов. К дочке в Псков ездила, аккурат к похоронам и вернулась. А третьего в ночь Битник дежурил, у него поспрошайте. Одни говорят, его за политику убили, другие — Нелька виноватая. Навроде хахаль у ней объявился, не поделили девку.

— Он мне о ней не рассказывал.

— Была у него тут… телевизионщица. Раньше в ихнем общежитии жила, в соседнем подъезде. Теперь навроде квартиру дали. Жаль парня, неплохой был. За что б ни убили, а все одно жаль.

Евгений покосился на стенд. Гвоздь под номером «301» пустовал.

— Как бы мне его комнату посмотреть?

— Это нельзя. Отпечатанная она. И ключа нету.

— А у кого ключ?

— Не знаю. Их тут столько понаехало в тот день!.. Сам Дворцов пожаловал.

— Так вас же не было тогда?

— А они и после приезжали. Пятого марта и девятого, кажись. Ну да, да. Аккурат после праздника. Все стучали, стучали. Я уж думала, ремонт затеяли.

— Дворцов — это кто? — уточнил Евгений.

— О! — вскинула брови вахтерша, будто он непременно должен был знать эту фамилию. — Генерал. Начальник милиции всего Приморска и области.

Последнее прозвучало как «Патриарх Московский и всея Руси».

— Битник когда на дежурство заступает? — посмотрел Евгений на часы.

— Егор-то? Да он уж свое отдежурил, — недобро покривилась вахтерша. — Уволили его.

— Вон оно что.

— Я вам так скажу, — понизив голос, наклонилась она к Евгению, — и правильно сделали!.. Оно, конечно, спасибо ему за пустые бутылки, а только негоже на работе пить. Надо было кому девку в комнату затащить — так и ждали, когда Битник заступит. Стакан ему нальют — кого хочешь впустит. Днем, когда комендант на работе — он у нас хоть и молодой, а строгий, военный человек, — еще куда ни шло. А как ночное — выпьет, седушку вот эту в подсобку утащит и дрыхнет — не добудисся.

— Дверь у вас на ночь запирается?

— А то как же! С часу до пяти. А Егор вот не запирал — чтоб не будили, значит. «Кому надо, — говорил, — тот и в окно влезет. Общежитие, — говорил, — не ракетная база: секретов нету». Пустой человек.

— А живет он где? — спросил Евгений.

Она выдвинула ящик под столешницей, принялась перебирать записки, конверты, бирки от ключей.

— Вот, — протянула наконец сложенный вчетверо листок.

Это была доверенность, написанная корявым почерком и не очень грамотно. Она содержала «просьтьбу выдать аванс гражданина Битника Егора Александровича, проживающего по адресу Приморск, ул. Одесская, 22 вахтерше Таюшкиной Евдокие Григорьевне всвязи с невозможностью прибытия 16/2.96» и, судя по тому, что сохранилась среди хлама в столе, по назначению не попала.

— Спасибо, — вернул листок Евгений, — я запомнил. Скажите, вот Паша вам брелок подарил. Вы были с ним в хороших отношениях?

— Тю! — удивилась она вопросу. — Я ни с кем не вздорю — жить-то осталось всего ничего. Зачем мне врагов наживать?.. А Паша умный был. Только статьи злые писал. Губернатора нашего поливал, милицию поливал. А губернатор-то преступников к ногтю прижал — по улицам стало можно ходить. Пенсию нам на двадцать тыщ поднял за счет городского бюджету. Три бесплатных столовых открыл. Мой сын до него год без работы сидел, на рынке железками торговал. А теперь сборщиком на вертолетный устроился. Как бы вам сказать, чтоб не обидеть-то, про Пашу…

— Да чего уж там, — махнул рукой Евгений.

— Все про него говорили, что он скандалом живет.

— Ясно. А кто его труп обнаружил, не знаете?

— Как не знать. Витя Полянский, сосед из триста третьей.

— Можно с ним поговорить?

— На работе они, а сын Вовка в школе. Часикам к семи соберутся, тогда и приходите. Меня, правда, не будет. Ну да вам какая разница? Сдадите паспорт, скажете, что к Полянским.

— На этажах дежурных нет?

— Нет, тут только, внизу. У телевизионщиков есть. Там первые три этажа под общежитием, а выше гостиница.

— А ключи проживающие всегда сдают?

— Раньше не сдавали. Это после убийства Козлова комендант распорядился. У нас теперь с этим строго.

Евгений встал, застегнул «молнию» на куртке.

— Что ж, спасибо, Евдокия Григорьевна. Пойду я.

— Сердце-то прошло?

— Прошло. — Он вышел из будки, остановился и покачал головой: — Нечего сказать, навестил дружка. Где его хоть похоронили-то?

— В Сутеево отвезли. Там у него мать осталась, она так захотела.

— Сутеево, Сутеево… что-то знакомое… Далеко отсюда?

— К лиману вдоль железки. Километров тридцать будет.

— Что ж, съезжу. Здоровьица вам, — кивнул Евгений вахтерше.

— В добрый час. Остановились-то где?

— В отеле «Континент», — соврал он неизвестно зачем.

— Боже! Деньжищи-то! В долларах, поди, берут?

Евгений не ответил, улыбнулся и, миновав турникет, вышел на улицу.

На том месте, где стоял телевизионный автобус, громоздились кофры и ящики. Сидевший на круглой металлической коробке парень с сигаретой во рту оставался в качестве охранника, двое других перетаскивали аппаратуру в подъезд, где находилась гостиница Гостелерадио.

— Давай помогу, мужики, — взялся Евгений за ручку высокого железного кофра.

Долговязый очкарик встал по другую сторону.

— Снаряды у вас там, что ли? — крякнул Евгений.

Ребята засмеялись в ответ.

Здесь холл бы устроен по-другому, вместо будки вахтера вдоль стены тянулась длинная полированная стойка, за которой сидела администратор гостиницы; в центре возвышалась пальма, посаженная в большую дубовую бочку из-под солений. Под ней вместо папуаса сидел милицейский сержант и лениво перелистывал «Плейбой». Лифт оказался до половины загруженным аппаратурой, и горничной — кровь с молоком молодайке с уложенной короной косой — пришлось тащить увесистый тюк с бельем по лестнице. Избавившись от своей ноши у лифта, Евгений догнал ее, подхватил тюк:

— Между прочим, по КЗОТу женщине больше пяти килограммов поднимать не положено, — сказал с напускной строгостью и легко зашагал вверх по лестнице.

— Ой, — зарделась та, — да мне аж на пятый!..

Три первых этажа были безлюдны. Вход на четвертый преграждала стеклянная дверь, за которой сидела дежурная. Обогнав горничную на пролет, Евгений толкнул дверь и оказался в вестибюле.

— Не сюда, не сюда! — послышалось с лестницы. — Нам выше!

Он успел оглянуться. Длинный ряд дверей слева, на торцевой стене крыла — солнечное окно, запад. Справа от вестибюля — глухая стена, за которой, судя по планировке, находилось общежитие журналистов.

— Извините, — буркнул Евгений и ретировался. — Просчитался малость, — объяснил подоспевшей горничной.

— Может, отдохнете?

Правое крыло пятого этажа тоже упиралось в стену. Сообщения между подъездами не было.

— Вот спасибочки, — задыхаясь, прислонилась горничная к двери. — Ну и скорость!

— Не на чем, — в тон ей ответил Евгений. Спустившись на третий этаж, он беспрепятственно вошел в общежитие. Пахло борщом и жареной картошкой. Мальчик лет пяти колесил по коридору на велосипеде. Из комнаты в комнату перешла женщина в белом махровом халате. Здесь, так же как и двумя этажами выше, торцевая стена слева зияла окном, зато в стене справа была стандартных размеров голубая дверь.

Евгений спустился на второй этаж. Точно такая же дверь была и здесь. Он подошел ближе, заглянул в скважину врезного замка под ручкой. Коридор тянулся до восточного окна — со множеством дверей и вестибюлем посередине. Дверь разделяла общежития журналистов и телевизионщиков. Очевидно, когда-то первые три этажа или все здание в целом принадлежало одному ведомству.

— Подглядывать неприлично, — бесшумно подкатил к Евгению мальчик. — Вот я папе расскажу, будешь тогда знать!

— А за корзину печенья и таз варенья не расскажешь? — спросил он и, пока юный чекист подсчитывал выгоду от предлагаемой сделки, незаметно исчез.

 

3

Улица Одесская находилась на южной окраине, неподалеку от огороженного сетчатым забором пляжа, и была сплошь, стена к стене, застроена разномастными, заплетенными виноградной лозой домами.

Солнце клонилось к закату. Евгений шел по усыпанной шлаком проезжей части с осклизлыми обочинами вместо тротуаров, от которой ответвлялись заасфальтированные дорожки во дворы. Улица круто падала вниз, к берегу. Лаяли собаки, где-то в глубине пищала рукоять ржавого насоса артезианской скважины, громыхал старый трамвай кольцевого маршрута, на котором можно было дотрястись до самой гостиницы «Парус».

В кармане Евгения булькала плоская бутылка «смирновки», купленная по дороге.

Дойдя до дома с номером «22» на фасаде, он нажал на кнопку звонка у калитки и в ожидании, пока откликнутся хозяева, осмотрелся.

Изрядно захламленный дворик изобиловал постройками из старых досок и фанеры, крашенными как и чем попало, совершенно бесполезными в межсезонье, зато летом наверняка приносившими немалую прибыль; и сарай, и летняя кухня, и крытая дранкой беседка сдавались непритязательным отдыхающим — бизнес в приморских частных секторах не новый.

— Кто?! — раздраженно крикнула в щель приоткрывшейся двери краснолицая полная женщина лет пятидесяти пяти.

— Битник Егор Александрович здесь проживает? — силясь перекричать враз откликнувшихся на ее голос собак, спросил Евгений.

Она окинула его брезгливым взглядом и, не ответив, с силой захлопнула дверь. Евгений позвонил еще раз. Секунд через пятнадцать во двор вышел неопрятный, небритый мужчина. Не поднимая на Евгения глаз, словно его вовсе не интересовало, кто пожаловал к нему в гости, он дошаркал до калитки, отодвинул засов и направился к сараю.

— Здравствуйте, вы Егор Алек…

— Я, я Егор Александрович! Будто сам не знаешь, что это я, а не кто другой! — оборвал его на полуслове хозяин.

Евгений пошел за ним. На отставном вахтере были видавшая виды офицерская шинель, ушанка той же принадлежности и хромовые сапоги с отрезанными наполовину голенищами. Остановившись у двери сарая, он достал из кармана связку ключей и долго искал нужный, а найдя, никак не мог попасть им в скважину.

— Входи, — буркнул, справившись наконец с замком, и первым переступил порог.

Как и ожидал Евгений, сарай был оборудован под жилье. В маленьком, пахнущем деревом предбаннике стояли стол и нетесаная лавка, к дощатой переборке кнопками был прикреплен выцветший на солнце прошлогодний календарь с изображением парусника.

Битник тяжело опустился на лавку, вытолкнул ногой табуретку из-под стола. И только когда Евгений сел, бросил на него быстрый, опасливый взгляд.

— Чем еще могу, гражданин начальник? — спросил, цыкнув осколком переднего зуба. — Вроде все изложил, как говорится, устно и письменно.

Евгений прикинул, стоит ли раскрываться в такой ситуации: то, что Битник мог рассказать милиционеру, за которого явно его принимал, он мог утаить от приятеля Козлова. Но могло быть и наоборот.

— Так уж и все, Егор Александрович? — улыбнулся он, имея намерение оттянуть время.

Ситуация неожиданно разрешилась сама по себе.

— А что? — озлобился Битник и вынул из кармана сигареты. — Пригнал, отсыпал, отогнал — что еще-то?.. Чего тут, едрена мать, неясного? Хошь — сажай, хошь — отпускай, а душу не береди. Задавитесь вы своим углем, падлы! Мне жить треба, меня с работы турнули. Я же не такая ворюга, как твой гумбернатор — не город, чай, разворовал.

Лицо его на секунду заволокло сизым дымом каких-то дешевых вонючих сигарет, извлеченных из самодельного фанерного портсигара.

— Да не про то я, Егор Алек…

— А про что?! Все вы «не про то»! Что один, что другой.

— Вы по порядку.

— Повторяю! — тоном замполита на плацу, пристукивая кулаком по колену, заговорил Битник: — Седлецкий оставил самосвал, так? А сам уехал на выходные в село к теще, так? Я его завел, пригнал, отсыпал во дворе — лопатой, заметь, без опрокиду! — центнер говенного антрациту, потом отогнал обратно. И все. Все!

— Все? — уточнил Евгений, улыбаясь.

— Все!

— Теперь послушайте меня, — он полез в карман, достал поллитровку и стукнул донышком о стол. — Меня зовут Столетник Евгений Викторович, можно просто Женя. Никакого отношения к добыче полезных ископаемых на соседских дворах, так же как и к правоохранительным органам, я не имею. Пришел к вам потому, что недавно в общежитии журналистов убили моего товарища Пашу Козлова, а поскольку в ту ночь дежурили вы, я рассчитываю услышать от вас некоторые подробности.

Пауза длилась минуту. Все это время Битник силился закрыть отвисшую челюсть. При виде бутылки глаза его блеснули, но тут же потухли, как спичка на ветру.

— Так бы и сказал, — выдавил он извиняющимся тоном и глубоко, с астматическим надрывом вздохнул.

— Я и хотел, вы мне не дали.

— Достали, понимаешь, — потушил Битник окурок о каблук сапога и, подойдя к печке, выбросил его в поддувало. — Вонючим оказался сосед — строчит и строчит, суда требует. За что, а? Ну да, ну да, украл я, виноват, признаю, каюсь, как говорится. Уголь вернул, прощения попросил — в жизни не просил ни у кого, а тут попросил. Денег предложил, верил бы в Бога — в церковь бы пошел грех замолить. Что еще-то? Что?.. Ну, люди! Все им крови подавай. Баба плачет, гипертония поднялась. В газете пропечатали про вора Битника, вишь! Рядом с детоубийцей из Дятлова. Как в тридцатые, ей-ей: расхититель социал… то есть хрен теперь знает чьей собственности… Ладно. Как тебя… забыл…

— Женя.

— Ладно, Женя. Забудь. И бутылку, того, убери. Непьющий я.

— Как — непьющий? — искренне удивился Евгений. — Что, совсем?

— Совсем. Анонимно закодированный.

— И давно?

— Два месяца. И, что интересно, не тянет, веришь, нет? А пил ведь — до чертей по ночам. Руки до сих пор трясутся, а тяги нет. Так что давай забирай пузырь, и дело с концом. А хочешь — стакан дам, сам выпей?

— Не нужно, спасибо. Я, признаться, перед тем как к вам прийти, был в общежитии, беседовал с Таюшкиной Евдокией Григорьевной.

— А-а, та еще стервь. Она, поди, и клепанула, что пьющий, мол, Битник, без бутылки не ходи?

— Примерно.

— Ну, ну. Тут, понимаешь, Женя, дело такое… Пятеро нас числилось, вахтеров-то… Решили одного сократить, а ставку раздербанить после того, как общежитие приватизировали.

— Как это? Разве общежитие можно приватизировать?

— Это ты у них спросишь, можно или нельзя. Они всю губернию прихватизируют. Гридин, падла, впереди Черномырдина бежит. Ну, в общем, не об том разговор. Делили они, значит, делили эту ставку с самого января. У меня, конечно, денег лишних тоже нету, да хоть дом этот есть, в сезон можно плату за курятники поднять — так на так и выйдет. А бабы — что, думаю, куда они со своей пенсией? Да и ездить, прямо скажу, осточертело — пока-а трамваем дотелепаешься!.. Сам ехал, знаешь. А попробуй два раза в день — туда и оттудова? Тебе адрес Дуся дала?

— В доверенности вычитал.

— В какой еще доверенности?

— Вы писали доверенность в бухгалтерию, чтобы ваш аванс за февраль выдали Таюшкиной.

Битник наморщил лоб, помолчал, потряс головой.

— Чего городишь-то, не пойму? — посмотрел он на Евгения. — Отродясь ничего такого не писал. Там, что, и подпись моя стоит?

— Подпись стоит, а чья она — не знаю.

— Вот, значит, как?.. Нет, не писал. Видал, что делают, сволочи? Болел я в феврале. После того как закодировался, сильно переболел — ломало всего. А они, видать, уж и деньги мои делили под эту кампанию… Только за февраль я все отбил, как положено, по больничке получил. И заявление написал, чтоб, значит, с первого марта уволиться. Да та же Дуся и упросила отдежурить за нее первого и третьего, она к дочке куда-то под Ленинград ездила, вишь, так за свой счет брать не хотела. Ну, мне оно вроде не в тягость — отдежурю, думаю.

Битник полез в портсигар за новой сигаретой. Евгений сопоставлял его рассказ с рассказом Таюшкиной, что-то отметая сразу, а что-то оставляя в памяти для возможной проверки. С одной стороны, информация о дрязгах в коллективе вахтеров общежития отношения к делу не имела; с другой — выталкивала на поверхность непредвиденную версию об умышленной замене дежурных в ночь убийства Козлова.

— Егор Александрович, а кто-нибудь знал о том, что вы закодировались?

— Кто?

— Ну, комендант, вахтеры или кто-то из жильцов?

— Нет. А зачем? Я по оказии, дружок в наркологическом объявился, он и свел.

— Скажите, а в ночь со второго на третье вы все время находились на дежурстве?

— Все время.

— Спали?

Битник вздохнул.

— Ну, спал, — признался он виновато и тут же попытался оправдаться: — Я привык там спать. А че мне не спать-то? Дверь запер — и на боковую.

— А вот Таюшкина говорит, что вы не запирались.

— И так было. Это когда выпивал. Потому что будили, а я когда выпивал, ничего не слышал. А трезвый я плохо сплю, вполглаза. Чуть стукнет кто или там на улице каблучки — все слышу.

— А в ночь убийства вы во сколько спать легли, не помните?

— Как не помнить? Помню. В час. Запер дверь и лег. Когда Неля выходила, я еще не спал.

— Какая Неля?

— Грошевская, с телевидения. Из «Новостей». Она к Козлову похаживала, оставалась иногда. Раньше по соседству в общежитии жила, съехала полгода тому.

— Она, что же, невестой ему приходилась или как?

— Да кто их разберет, женятся-недоженятся… Ну, в общем, в ту ночь она ушла от него в час. Ни тебе, понимаешь, «как жизнь?», ни «до свидания» — выскочила как ошпаренная, дверью хлоп! Навроде плакала, хотя точно утверждать не берусь, я только спину и углядел.

— А как узнали, что Козлов убит?

— Просто. Утром сосед его из триста третьего номера Полянский Виктор Денисович постучал — тихо. В семь утра Паша его разбудить просил. Сильнее постучал — ничего. Заглянул в замок — скважина платочком прикрыта. Говорит, думал, Нелька ночевать осталась — платочек-то ейный навроде был, красный, газовый… Ну, осталась, не осталась — будить-то все равно надо, раз просил. Ко мне спустился на вахту — не уходил? Нет, говорю. Она, говорю, ушла. Он — наверх. Не знаю почему — бах ногой по двери! Двери у нас те еще… И весь тебе сказ.

— Вы поднимались в триста первую комнату, когда узнали, что Козлов убит?

— Поднимался. Сбегает, значит, Полянский вниз, а у него очки упали. Подслеповатый он. Ну, мне кричит: «Набирай, — кричит, — милицию, Егор Александрович, Пашку убили!» Я испугался. Позвонил и наверх стал подниматься. Еще подумал: у него ж, у Козлова то есть, свой телефон в номере имеется… Короче, там уже не протолкнуться было в коридоре, все сбежались. Полянский никого в комнату не пускал, стоял в дверях, покуда милиция не приехала. Я заглянул… Паша сидел за столом, голову на бумаги уронил, крови… никогда столько крови не видел — все в крови.

— А телефон?

— Да я про него забыл, потом Полянский рассказал, что шнур под корень обрезали.

— И что дальше?

— А дальше — что ж? Приехала милиция. Следователь Иван Николаевич Кравцов из прокуратуры. «Скорая». Снимали допрос. К одиннадцати все отпечатки собрали, все перефотографировали. Пашу аж в начале двенадцатого вынесли. Никого не впускали и не выпускали, всех допрашивали. Сам генерал Дворцов пожаловал, главный редактор ихний Шпагин… До трех часов дня держали народ. Кто был, когда ушел, когда пришел — задолбали вопросами.

— Спасибо, Егор Александрович. — Евгений встал, давая понять, что больше его ничего не интересует.

— Самогон-то забери, — кивнул Битник на бутылку.

— Почему «самогон»?

— Потому что самогон. В подпольном цехе гонят здесь, у нас в Приморске. Тут таких цехов теперь знаешь сколько? Дал им теперь Гридин волю, сами гребут и его не забывают.

— Да ведь я тоже в «завязке», Егор Александрович, — протянул ему руку Евгений. — Оставьте, может, угостите кого.

Битник нехотя ответил на рукопожатие и помотал головой:

— Разобью, если не заберешь. Сорвусь еще, понимаешь?

Евгений понял, забрал водку.

— Что, не любите вы губернатора, как я погляжу? — спросил он у Битника, когда они вышли во двор.

— Не люблю, — последовал односложный ответ.

— Чем же он вам не угодил? Евдокия Григорьевна вот говорила, что Гридин пенсию повысил, преступность искоренил.

— Пенсия у меня военная, от Министерства обороны. А что до преступности… Он тех искоренил, кто ему мешал. А своих поставил. Между прочим, Пашка Козлов, товарищ ваш, об этом в газете давно писал, только его слышать не захотели. Все бандиты к рукам прибрали, а прокурор Федин — первый рэкетир и мафиозник.

— Ну уж, — улыбнулся Евгений.

— Вот те и «ну»! Нефть приморская в Москву рекой течет, а она нынче дорогая, дороже золота стоит. Поэтому быть Гридину гумбернатором и на второй срок, и до скончания веку!

— Сейчас всю Россию к рукам прибрали, — остановился Евгений у калитки.

— Надо же, милицию заменил после того, как в него бомбу бросили! — не проявил Битник интереса к России.

— Бомбу?

— Станут в хорошего человека бомбу бросать?

По его логике или хороших людей не должны были убивать вовсе, или Козлов тоже был плохим человеком. Поняв, что сморозил глупость, Битник задержал ладонь Евгения в своей руке и жалобно посмотрел ему в глаза.

— Вот, — сказал извиняющимся тоном, явно желая услышать слова сочувствия в ответ, — думал прожить остаток со своею старухой у самого синего моря…

Потом вдруг осекся, махнул рукой и зашаркал к своему разбитому корыту.

Фактов было ничтожно мало, отношение же к губернатору этого частью обиженного, частью озлобленного и вовсе не такого безгрешного человека, каким он хотел казаться, не имело значения. С моря подул холодный ветер. Евгений поднял воротник куртки и побежал к трамвайной остановке.

 

4

После захода солнца генерал Дворцов с охраной выехал на инспектирование своих владений.

Дороги на подступах к городу контролировались РУОПом и ГАИ. Накануне спецназовцы МВД провели широкомасштабную операцию «Цунами», в ходе которой было изъято двести тринадцать единиц боевого оружия и задержано шестьдесят девять подозрительных лиц (почти все из которых к утру были освобождены). На укрепление линейных отделений порта и аэровокзала ведомство Дворцова выделило полсотни переодетых в штатское агентов, которые, растворившись в толпе пассажиров, обратились в зрение и слух. Вплотную к городской черте развернул внеплановые учения полк ВВ, приданный УВД Приморска.

Состоянием режима сановный объездчик остался доволен.

В час ночи его «мерседес» на углу набережной Колпакова и Кипарисной подобрал майора Джарданова — старшего оперуполномоченного ОУР, откомандированного в прокуратуру.

— Садись.

С Джардановым Геннадия Матвеевича связывали долгие годы сотрудничества. Выкормыш генерала Август Джарданов был обязан ему и предан, хотя в преданности как таковой Дворцов давно разуверился и преданными называл тех, кого предавали. Сексот Джарданов знал, что патрон содержит в стенном шкафу досье на него, подобное тому, какое содержалось на самого генерала у Хализева — оба проходили по одному делу пятилетней давности в Воронежской губернии; еще раньше — по делу № 18/58115-83, прогремевшему в союзной империи.

— Кто-то интересовался Козловым, — утонул Август в мягком сиденье.

— Кто?

— То ли Свешников, то ли Столешников. Точнее вахтерша из общаги прессы не запомнила, а записать при нем не решилась.

Джарданов явно выпил, завалился на генеральское плечо, когда «мерседес» повернул направо.

— Назвался однокашником Козлова. ОРТ трижды по «Времени» кукарекало, бумажные крысы целой Федерации хвосты подняли, а однокашник ищет его живого, словно с Луны упал. Бабке натырку дал, будто в «Континенте» остановился. Какой результат проверки — сами понимаете.

Генерал помолчал, скользя взглядом по разноцветной неоновой нити длиной в три километра по краю набережной — новшество обошлось казне в миллион «зеленых», было изготовлено к визиту столичного мэра, но рационалист Лужков пыль в глаза пускать не стал и перенимать его не собирался.

— Ну вот что, Август, — заговорил генерал тоном, не допускавшим возражений. — Заносить тебя стало, как я погляжу. Может быть, тебя мой «мерседес» смущает? Так мы можем перенести нашу беседу туда, где ты будешь стоять по стойке «смирно».

Майору крутой нрав шефа в отношениях с подчиненными был знаком не меньше, чем его покладистость с вышестоящими персонами.

— Город на ушах стоит, три ведомства круглосуточно ищут убийцу Козлова, а тебе все трын-трава!.. Ждать он, видите ли, намерен. Не ждать! Не ждать, а искать. Искать!.. Чтобы через три дня об этом «однокашнике» тебе было известно больше, чем ему самому о себе. Понял?

— Понял, — сник Джарданов.

— Ни черта ты, брат, не понял. Зреет очень неприятный конфликт, если конфликт вообще может быть приятным. В результате него нам с тобой не поздоровится в первую очередь. Почему — догадайся сам. Дело пахнет не просто выговором или погонами, а переменой власти. Вот так. Ни много, ни мало. Подробности я опускаю, но обо всех подозрительных личностях, которые крутятся возле этого трупа, ты должен знать раньше, чем об этом узнают люди Давыдова.

Майор наморщил лоб, подбирая слова, но слов не находил. За полгода до командировки в распоряжение Ленциуса он обретался в среде уголовников, выполняя задание, и общепринятый слог давался ему теперь с трудом.

Шофер со знанием дела остановил машину напротив дома, где жил Джарданов. Свет упал на лицо агента, блеснула широкая полоса шрама на левой щеке.

— Что Ленциус?

— Артур-то? Рвет и мечет.

— Передай, пусть помечет. До выборов. Если все кончится хорошо, я ему подходящую кандидатуру подберу. Удовлетворим кровавые инстинкты общественности.

Джарданов улыбнулся, поставил ногу на асфальт:

— Я передам…

Улицы опустели. Струя сырого воздуха ползла за ворота из щели в левом боковом стекле: водитель выветривал перегар, оставленный опером в салоне. Кое-где на пути попадались стационарные посты. Милиционеры, не столько узнавая «мерседес» начальника, сколько соотнося его со следовавшим позади «ниссаном» охраны, козыряли издалека.

«Это мой город», — уверенно подумал Дворцов и, откинувшись на спинку сиденья, прикрыл глаза.

Когда-то он едва не покорил Москву. Работа в ГУВД под покровительством самого Юрия Михайловича Чурбанова снилась ему в цвете до сего времени. Рахимов, Теребилов, Дорохов, Гришин, Щелоков — какие были имена, какие люди! — куда там нынешним.

С Москвой не вышло, но не по его вине. Главное — не забыли, выдернули из воронежской дыры.

Генерал-майор закурил, с содроганием вспомнив, из какого сложного переплета помог ему выпутаться Хализев пять лет назад. Все произошло из-за девчонки, которую пришлось спрятать на время, пока ее папаша-фермер искал деньги для погашения долга. Долг — он ведь и в Африке платежом красен. Когда этот фермер брал у начальника районной милиции подполковника Дворцова три миллиона, он ведь знал, что через полгода придется отдавать шесть? Знал. Сам долговое обязательство подписывал. Кто же виноват, что к оговоренному сроку денег не оказалось? Пришлось проучить новоявленного фермера, удвоив и эту сумму. А если человек берет восемьдесят гектаров земли и при этом не может отдать каких-то двадцати пяти миллионов рублей, значит, он вор. Пусть расплачивается квартирой. Его спалить следовало к чертовой матери, а Дворцов вместо этого предложил на правлении колхоза выделить в помощь фермерскому хозяйству еще четырнадцать миллионов. А что вместо благодарности? Обвинение в вымогательстве? Так ведь фермер и с колхозами не рассчитался! Что осталось делать?.. Ну, переусердствовал молодой тогда еще лейтенант Джарданов, было. Зато люди Дворцова ребенка нашли и вернули. А то, что похищали девчонку «неизвестные в камуфляже и масках», как утверждали свидетели, ни о чем не говорит: лиц-то никто не видел. И принадлежность их к Управлению по борьбе с оргпреступностью доказана не была.

И все же кто знает, как обернулось бы тогда для Дворцова это дельце, не вмешайся Хализев, не пришли он телеграмму о назначении его начальником РУОП Приморска. Не сам, конечно, Хализев это решал, тесть Константина Григорьевича Дорохов Иосиф (по паспорту — Иван) Вениаминович, земля ему пухом, в Москве провернул. Жаль только, не удалось всех из воронежской команды с собой перетащить. Но и на оставшуюся пятерку милицейских офицеров, четверо из которых сейчас возглавляли работу ОВД центральных районов Приморска, можно было положиться.

Пятый, самый сильный из всех, майор Джарданов оставался пока в тени.

Водитель подвез Геннадия Матвеевича к дому на Новой набережной в час сорок пять. Несмотря на позднее время, усталости генерал не чувствовал. Напротив, сегодня впервые за пятьдесят три своих года он осознал, что значит быть хозяином положения. Не сельского района, не города даже, а именно положения, когда от тебя зависит не пресловутый «покой граждан» и не судьба отдельного взятого за шиворот гражданина, а политическая ситуация. То, что за какую-то неполную пятилетку удалось отладить сложный правоохранительный механизм, чего-нибудь да стоит. Для этого вес средства хороши. Только глупые и недальновидные прут на рожон, огульно окрестив всех наркоманов, бомжей, проституток, дезертиров, беженцев, рэкетиров и прочих возмутителей обывательского спокойствия врагами демократии. А где их нет?..

Из подскочившего к парадному «ниссана» высыпала охрана. Один остался внизу, двое помчались по лестнице, в соответствии с инструкцией «зачищая» подъезд. Последний пропустил генерала вперед и последовал за ним на третий этаж к квартире номер пять, в которой проживали Дворцовы. «Шестая» предназначалась для охраны.

«Где их, преступников-то, нет? — думал Дворцов, легко преодолевая ступеньки. — Есть страна, есть правительство, должны быть и силовые ведомства. Чем, спрашивается, им заниматься, если преступников не будет?.. Придется создавать, воспитывать — не оставаться же без работы? Другое дело, ко всем нужно подходить дифференцированно, иначе возврата к культу не миновать, начнутся репрессии, да и только…»

— Все спокойно, товарищ генерал-майор, — негромко доложил рослый охранник, распахнув перед хозяином дверь квартиры.

«А Приморск — это та же страна, маленькая модель России. Значит, и здесь должна быть преступность».

 

Глава третья

 

1

Убаюкивающий плеск волн, чистый воздух, непроглядная темень и тишина за окном, которую лишь изредка нарушал перестук колес старого рабочего трамвая, ничем не напоминали о суетной столице. Как и в лучшие свои времена, Евгений проснулся с восходом солнца, проснулся сразу, с чистой, ясной головой, чувствуя себя по-настоящему отдохнувшим. Проделав комплекс дыхательной гимнастики, он облачился в спортивный костюм и отправился на пробежку.

Еще было холодно, кипела серая, металлического оттенка вода, выбрасывая на каменистый берег грязную пену, но уже через минуту Евгений согрелся, почувствовал, как в мышцы вливается сила, приходит спокойная уверенность, и уже по одному этому поездка сюда была вполне оправдана.

Информация, почерпнутая из разговора с вахтерами общежития, никакой практической ценности не представляла. Он понимал: по таким крупицам не то что найти убийц Козлова — даже воссоздать сколько-нибудь достоверной картины преступления не удастся. К тому же и время сделало свое: такого рода дела раскручивают только по горячему следу. Основания не доверять спецам из местных следственных органов не было — наверняка те выжали из осмотра места происшествия, свидетелей, дактилоскопии, анализа крови, трассологической экспертизы все, что сделать в одиночку недостало бы ни времени, ни средств.

Пробежав километров пять, Евгений вернулся в гостиницу. Контрастный душ и горячий завтрак, собственноручно приготовленный хозяйкой, компенсировали энергетические затраты. До условленной вчера по телефону встречи с Полянским оставалось три часа, для полноты впечатлений стоило побродить по улицам, а там и об обратном билете позаботиться не грех.

Редакция «Губернских ведомостей» располагалась на девятом и десятом этажах в четвертом подъезде «Прессинформ». Полянский встретил Евгения у входа ровно в десять, с демонстративной веселостью посмотрел на часы и, разведя руками, улыбнулся.

Против ожидания, лет ему на вид оказалось около пятидесяти. Модный, с закатанными обшлагами свободный пиджак, слегка присыпанный перхотью, потертые вельветовые брюки дополняли облик этакого нестареющего комсомольского собкора, и Евгений ничуть не удивился, узнав, что он ведет рубрику «Диско-клуб», а по совместительству занимается рекламой. Все в нем было фирменным, добротным. Жеваная рубашка с этикеткой на отвороте, небрежно распущенный галстук, сменные парусиновые туфли лишь невнимательному глазу могли показаться свидетельством безразличия к собственной персоне. За каждой деталью костюма, за жестом, поворотом головы Евгений видел составляющие детально разработанного имиджа. И даже круглая оправа его очков «а-ля кузен Бенедикт» на самом деле была золотой.

Представившись полным именем, Полянский бросил милицейскому сержанту: «Это со мной», и протолкнул Евгения через турникет.

— Можем побеседовать у меня, Евгений Викторович, однако… — широким жестом он отдернул рукав, прикрывавший «сейку», — ланч! Самое время испить кофейку, так что едем к нефтяникам.

«Нефтяниками» он называл сотрудников многотиражки «Приморская нефть». Ее редакция находилась на пятом этаже рядом с буфетом — маленьким уютным помещением со встроенными в навесной потолок светильниками и задрапированными коричневым бархатом стенами. Усадив гостя за столик, Полянский подошел к стойке и через минуту вернулся с двумя чашками дымящегося черного кофе.

— Как там Москва? — энергично размешивая сахар в чашке, поинтересовался он и бросил на собеседника быстрый изучающий взгляд. — Впрочем, Москва как Москва — наслышаны, начитаны, телевизор смотрим. Праздный вопрос. Какие впечатления произвел на вас Приморск? Давно приехали?

Обилие вопросов предоставляло возможность выбора.

— Виктор Денисович, я бы предпочел поговорить о Паше Козлове, — отпив кофе, перевел Евгений разговор в нужное русло.

Лицо Полянского на мгновение застыло, выражение озабоченности переросло в трагическую маску, ложечка замерла в тонких пальцах полудетской руки.

«Артист, — оценил Евгений собеседника. — Такому доверять — все равно что след искать на воде».

— Паша, Паша, Паша, — покивал головой Полянский. — Что ж, спрашивайте, что вас интересует. Мы с ним, несмотря на разницу в возрасте, с самого основания газеты были вместе.

— Насколько я знаю, убийц еще не нашли?

— А вы думаете, найдут?

— Вам что-нибудь известно о ходе расследования?

— Почти ничего. Откуда? Тайна следствия. Знаю только, что убили ножом — ударили сзади в шею. По заключению медиков, произошло это не раньше трех часов ночи.

— Это рассказал следователь?

— Нет, Шпагин. А ему — прокурор города Федин. Да и меня спрашивали назавтра после убийства, не слышал ли я чего-нибудь часа в три-четыре.

— Вы не слышали?

— Я по ночам сплю. Это Паша был «совой» — до рассвета иногда машинка стучала. Хорошая у него была машинка, югославская — «Травеллер».

— Виктор Денисович, а что он был вообще за человек?

Полянский удивленно взглянул на него, помолчал, сосредоточившись на отражении светильников в крышке стола.

— Честный человек, — произнес наконец. — Честный, неподкупный, за что и поплатился.

— Если я вас правильно понял, будь он нечестным и продажным — остался бы жив, так?

Полянский презрительно сощурился, выдержал многозначительную паузу.

— Ему кто-то угрожал? Возможно, он чего-то опасался, говорил с вами о недобрых предчувствиях? — поспешил Евгений смягчить очевидную ядовитость вопроса.

— Нет, нет, — уверенно помотал головой Полянский, — ничего такого не было. Меня, к слову, спрашивали о том же в прокуратуре. Видите ли, с Пашей в последнее время происходили непонятные метаморфозы. С каких-то пор его словно подменили.

— С каких?

— Что?.. А-а… Да сразу как-то и не определишь. Надо сказать, он был толковым журналистом. Европейского класса. Умел зa малым увидеть тенденцию. Но вот с дипломатией было похуже. Он пришел в журналистику на волне гласности. Институт цензуры, когда приходилось лавировать, был ему незнаком. Грешил прямолинейностью, субъективизмом в оценках. Поначалу это даже приносило свои дивиденды, восхищало не привыкших к подобному свободомыслию читателей и раздражало областное начальство. Прежнему главному редактору Зырянову Сергею Вениаминовичу пару раз пришлось давать опровержения, извиняться и однажды даже объясняться в суде. Но Козлов был его любимчиком, отделывался сравнительно легко. Знаете, говорят, запретный плод сладок. Пашу зашкаливало. Потом времена изменились…

— Когда, простите?

— Что когда?

— Когда изменились времена для Козлова?

— Да нет, не для Козлова, вообще изменились. Много сладкого есть вредно. Соревнования по бою без правил закончились, стали появляться правила.

— Журналист европейского уровня, который имел способность за малым увидеть тенденцию, вышел из игры? — вскинул брови Евгений. — И кто же их, эти правила, ввел?

Полянский потеребил кончик носа, поморщился,

— Не то, — сказал. — Я не так выразился или вы меня не хотите понять?

— Отчего же, я хочу.

— Паша Козлов, будучи баловнем судьбы, привык бить ниже пояса. И не получать при этом сдачи.

— В начале нашей беседы вы назвали его честным человеком?

Евгений уже не сомневался, что Полянский по какой-то причине недолюбливал Козлова, но от вопроса об их взаимоотношениях удержался.

— Вы читали его статьи? — спросил Полянский.

— К сожалению, еще нет.

— Познакомьтесь. Их можно взять в читальном зале библиотеки. У меня была папка с ксерокопиями, но я ее подарил.

— Кому, если не секрет?

— Зачем это вам?.. Впрочем, не секрет. Пашиной маме Алевтине Васильевне. На поминках. Да… Так вот, представьте себе, что правила игры, предусматривавшие разрушение старой системы, развенчание идеологических противников перестройки, разоблачение перекрасившихся коммунистов и прочее, сменились, скорректировались требованиями созидательной политики, которую повел новый губернатор Гридин. Представили?

— Представил, — улыбнулся Евгений не столько снисходительному тону, избранному Полянским для беседы с дилетантом, сколько обилию газетных штампов в его лексиконе.

«Неужели он так и с женой разговаривает?»

— Ну так вот. Обновленная администрация объявляет о намерении восстановить развалившуюся промышленность. Павел делает вывод о намерении губернатора прибрать ее к рукам. Спецслужбы обнаружили и обезвредили взрывное устройство на маршруте губернатора. Появляется статья Павла, в которой он пытается доказать, что покушение сфальсифицировано, и сравнивает это ни много ни мало с покушением… эсерки Каплан на Ленина в августе 1918 года, которое развязало руки Чека и стало для большевиков оправданием «красного террора». Дальше! Губернатор собирается начать строительство городка для военных. Паша пишет об альянсе администрации с Минобороны и командованием флота, о концентрации силовых структур. Ну и… прочее. Его уважают, с ним считаются, пытаются образумить, объяснить, что время «шоковой терапии» прошло, что нападки и вражда не несут позитивного начала. Ему предлагают должность заместителя главного редактора — он отказывается; предлагают квартиру — совершенно законно, в порядке очереди. Он не просто отказывается, а отвечает на это статьей… о чем бы вы думали?.. О сталинских принципах руководства творческими союзами, которую заканчивает примером из собственного опыта: губернатор-де хотел его купить, предложив квартиру через подчиненный себе союз!

— На самом деле это было не так?

— На самом деле это было, конечно же, не так, — в голосе Полянского прозвучала обида. — Короче, Зырянова отправили на пенсию. Новый главный редактор Шпагин, человек талантливый, тонко чувствующий читательские потребности, великолепный организатор, предъявил законные требования к сотрудникам: точность, оперативность, ответственность за публикуемые материалы. С Павлом у него не сложились отношения с самого начала.

— Почему?

— Не знаю, возможно, потому, что Павел, как я уже сказал, был обласкан Зыряновым. В общем, не пошла в номер очередная статья Козлова. Выпускающий указал ему на недостатки, Шпагин потребовал фактографических уточнений, консультации экспертов из нашего филиала Института экономики.

— О чем была эта статья?

— Да статья-то, собственно, рядовая, ничем не примечательная — о ходе приватизации, кажется, или что-то в этом роде. Но и в ней Паша умудрился сделать далеко идущие выводы, а когда статью не приняли — полез в бутылку. — Полянский маленькими глотками допил кофе и вдруг улыбнулся, словно вспомнил о своей ребячьей провинности, тепло и снисходительно: — Знаете, он ведь был добрым, все это напускное, свойственное демонстративной личности.

— Какой, какой?

Полянский наклонил голову, посмотрел на Евгения поверх очков:

— Де-мон-стра-тив-ной, — произнес по слогам и небрежно уточнил: — По классификации профессора Леонгарда. Такие люди склонны считать, что по отношению к ним проявлена несправедливость, испытывать жалость к себе, хотя бы для того, чтобы судить, насколько эта жалость обоснована, требуется объективная оценка со стороны.

Спрашивать, кто мог дать такую «объективную оценку», Евгений не стал — и без того было ясно.

— И что же было дальше?

— Дальше?.. Дальше, дальше… А! Дальше он поехал во Францию по линии Союза журналистов.

— Интересно. По логике акцентуированной личности, классифицированной Карлом Леонгардом как «демонстративная», Павел должен был использовать подобное предложение как повод для написания очередной статьи: «Журналиста хотят купить зарубежной поездкой», не так ли?

Полянский выразительно посмотрел на часы, пожал плечами.

— Вы психолог? — поинтересовался он, обозначив на лице подобие улыбки.

— Отчасти. Я перебил вас?

— Ничего страшного. Я думаю, от той поездки Павел не отказался потому, что она давала ему возможность опубликовать эту статью во Франции. К тому времени «Фальсификаторов» перепечатало «Русское слово» в Париже. А присутствие на европейском конгрессе независимых журналистов позволяло ему выйти на органы массовой информации других стран. Не знаю, насколько это предположение соответствует действительности. Я ответил на ваш вопрос, с каких пор в нем стали происходить перемены?

— А в чем они, эти перемены, выражались, Виктор Денисович? — спросил Евгений. — Вы смотрите на часы, я вас задерживаю?

— Нет, отчего же… Еще кофе?

— С удовольствием. — Евгений поспешно поднялся и пошел к буфетной стойке, упредив вялый порыв Полянского.

Резные столы из темного, благородной породы дерева в основном пустовали: не то переход губернии на капиталистический путь развития вносил коррективы в лимит рабочего времени, не то «нефтяники» почитали посещение буфета за роскошь. Цены здесь вдвое превосходили московские, тем не менее Евгений купил пару бутербродов, бутылку пепси и кофе, предполагая растянуть «ланч» на максимальное время: в велеречивом повествовании Полянского явно чего-то недоставало.

При виде бутербродов тот заметно оживился, отпустил несколько замечаний по поводу мокрого снега и влияния химической промышленности на климатические изменения во Вселенной.

— Нельзя ли от перемены климата к переменам в характере Козлова? — вежливо попросил его Евгений.

— Да, да… Вы спросили, в чем они выражались?

— И каковы были причины, по вашему мнению?

— О причинах я уже говорил: Шпагин подставил ему ножку. Другой бы, может, не обратил на это внимания — подумаешь! Но не Паша. Он был слишком честолюбив и раним.

— Виктор Денисович, а Нелли Грошевская не имела отношения к этим переменам?

Полянский усмехнулся, выдержал паузу, которой ему хватило на то, чтобы доесть бутерброд.

— Я с той же степенью вероятности могу предположить, что причина его дурного настроения таилась в контракте, который его вынудили подписать французские спецслужбы во время пребывания в Париже, — произнес он с плохо скрытой иронией. — Паша не посвящал меня в свои амурные дела.

— Но вы ее знаете?

— Знаю. Думаю, получись у них семья, они бы удачно дополняли друг друга. Он старше, мудрее, непримиримее. Она полна энергии, но более осторожна в силу недостатка опыта. Впрочем, я не психоаналитик.

— И не нужно, — обрадовался Евгений выводу, к которому пришел Полянский. — Расскажите мне только то, что видели.

— В смысле?.. Я что же, по-вашему, в замочную…

— Да нет же, Виктор Денисович! Я знаю, что в ночь, когда было совершено убийство, Нелли навещала Козлова. Случалось, ночевала у него и прежде.

— Люди взрослые. Иногда он оставался у нее. Было время… осенью… в редакции начинали подумывать о свадебном подарке. Потом у них что-то разладилось.

— Когда?

— Заметно это стало после возвращения Павла из Франции. Она перестала появляться, а Павел почти не выходил из комнаты, много работал. Несколько раз я видел его пьяным.

— Пьяным?

— Ну, не «в стельку», разумеется, а так… в изрядном подпиши. Чего раньше с ним не случалось. И уж тем более он никогда не пил в одиночестве, а утром третьего марта в его комнате оставалось восемь бутылок из-под красного французского вина «Рошель». Не знаю, чем оно ему так понравилось. Я пробовал, оно продается в супермаркетах. Так, ничего особенного.

— А что он писал?

— Что-нибудь о Франции, наверно. Рукописи изъяли.

— Он и раньше просил вас его будить или только в этот раз?

— Нет, отчего же, случалось и раньше.

— Вы стучали ему в стену?

— В дверь. Маринка с Вовкой в это время еще спят. Я выходил и стучал ему в дверь. Причем весьма настойчиво, по его же просьбе — пока не отворит. Потому что, бывало, он ответит: «Слышу, спасибо, Витя, встаю!», а сам переворачивался на другой бок и продолжал спать.

— Ясно. И что же Нелли?

— Нелли?.. А, ну да… Короче, недели за две до смерти, сразу после его возвращения из отпуска, у них произошла основательная размолвка.

— Вы сказали, из отпуска?

— Из краткосрочного — брал пять дней за свой счет.

— Куда он ездил?

— К матери в Сутеево. Так, по крайней мере, он сказал, — Полянский внимательно посмотрел в глаза Евгению и отчего-то померкшим, подозрительно-извиняющимся тоном произнес: — Я ведь уже говорил обо всем этом в прокуратуре?

— Возможно, но я не имею отношения к прокуратуре, — обезоруживающе улыбнулся Евгений. — Мы были просто приятелями. Войдите в мое положение: я приезжаю к нему в гости и вдруг узнаю, что его убили. И по рассказу вахтера получается, что вы — один из последних, кто видел его живым, и первый, кто узнал об убийстве. Понимаете? Что же мне, повернуться да yехать, ничего не узнав?

Евгений почувствовал, что в шаткую версию о праздном любопытстве Полянский не поверил.

— Да нет, конечно, — согласился он. — Но странно получается: его приятель спрашивает, что он был за человек.

Отказать ему в логике было трудно.

— Я знал одного Пашу, вы представили мне совсем другого, — буднично сказал Евгений и, откусив полбутерброда, попытался разрядить обстановку: — Что это у вас все так дорого, Виктор Денисович? С ума сойти!

— Экономическая свобода! — засмеялся Полянский. — Погодите, дойдет и до вас. Зарплата у нас, между прочим, тоже поболее. Бизнес. Предпринимательство на всех уровнях — возможности ничем не ограничены. Налоги плавают по усмотрению администрации — очень удобный способ ведения хозяйства. Скажем, нужно заполнить рынок товаром — сокращают пошлины на ввоз; нужно поднять химкомбинат — налоги на его продукцию сводят к минимуму, затраты ложатся на торговлю и другие предприятия.

— Так, кажется, повсюду в России?

— Должно быть так, Евгений Викторович, должно. Только Россия большая — пока-а от головы до хвоста дойдет! А потом, Россия ведет войны, ее раздирают противоречия на международной арене. Иногда кажется, что проблема обнищания собственного народа в правительстве значит меньше, чем драчка между сербами и хорватами. Впрочем, так было всегда. Еще Бердяев объяснял трудности российского становления непомерно большой территорией.

Объяснять ведущему рубрику «Диско-клуб», что Бердяев говорил об истоках русского коммунизма, Евгений не стал — политический диспут не входил в его планы.

— Виктор Денисович, как мне найти Алевтину Васильевну?

— Поднимемся ко мне, я дам адрес. Заодно посмотрите комнату, где работал Павел…

Комната, куда привел его Полянский, размерами походила на спортивный зал. Восемь столов с компьютерами, высокие и чистые окна с приоткрытыми фрамугами, за которыми простиралась панорама Приморска, море на горизонте.

— Вот его стол. Сейчас за ним сидит новенький, пришел к нам из «Приморской нефти».

— Что-то могло здесь остаться после Павла? — спросил Евгений, поздоровавшись с сотрудниками «Губернских ведомостей». — Может быть, какие-то бумага?

Две женщины и молодой парень с «конским хвостом», перетянутым резинкой, заулыбались.

— Да что вы! — махнул рукой Полянский.

— Тут после его смерти гэбэшники такой шмон устроили, что и пыли не осталось, — сказал парень, закурив «Мальборо».

— Даже в наши столы лазили, — заметила сотрудница помоложе. — Хотя все важное он забрал домой еще перед командировкой.

Парень опустился в кресло по ту сторону стола Козлова, стряхнул пепел в маленькую, похожую на перевернутую шашку, черную пепельницу.

— Нашли старый блокнот с телефонами, — напомнил он.

— Да, ежедневник. Большой такой, потрепанный, в голубой клеенчатой обложке. Лежал всегда в верхнем ящике стола, мы им иногда пользовались, там у Паши были записаны телефоны московских редакций и расписание поездов.

— А почему гэбэшники-то? — посмотрел Евгений на парня.

— У него все гэбэшники, — ворчливо проговорила сотрудница постарше и пробежала пальцами по клавишам компьютера.

— Да потому что действительно «гэбэшники»! — заверит тот. — Один — заместитель начальника УФСБ Давыдова, фамилию не помню. Когда ФСК в ФСБ переименовали, читатели нас письмами завалили, я ездил в Большой дом на Кипарисную за разъяснениями, интервью у него брал.

— Игорь Васин, — представил парня Полянский и протянул Евгению листок с адресом Козловой. — Из отдела писем.

— Спасибо, — спрятал адрес в бумажник Евгений.

— Я провожу вас.

Они вышли в коридор, дошли до лифта.

— Виктор Денисович, что все-таки было утром третьего марта?

Полянский вызвал лифт, сунул руки в карманы пиджака и вздохнул:

— Не знаю, что рассказывали вам вахтеры, но думаю, что добавить нечего. Представьте себе мое состояние — ничего не помню, все как в тумане…

— А все-таки?

— Я постучал. Павел не отозвался. Постучал сильнее. Тишина. Спустился к вахтеру, узнал, что он не выходил и что Нелли ушла поздно, кажется, в час ночи. Я заглянул в замочную скважину, на ручке висела косынка. Тонкая, полупрозрачная красная косынка — я видел, она носила ее на шее.

— Она что, всегда там висела?

— Да нет, всегда, когда Павел был в комнате, с обратной стороны торчал ключ. А на этот раз ключа не было.

— А почему вы выбили дверь? Что-нибудь почувствовали?

— Почувствовал?.. Я перед этим постучал ему кулаком и даже, по-моему, ногой. Мертвый бы проснулся! Простите, нелепое сравнение… Спустился опять на вахту, позвонил от дежурного по телефону — тишина, никаких гудков. Ни коротких, ни длинных.

— Да? А Битник мне об этом не рассказывал.

— А его там и не было. Ему в восемь нужно было смену сдавать, они всегда обходят общежитие перед концом смены, проверяют запоры на окнах.

— Почему же не было гудков?

— Потом оказалось, что шнур обрезан в двух местах — у розетки и у аппарата.

— Вы вернулись и сломали дверь?

— Я вернулся и сломал дверь. До этого ее уже ломали — Паша как-то ключ потерял, так что замок держался на честном слове. Он сидел за столом, положив голову на руки, будто спал. Все бумаги вокруг, постель, стена, абажур настольной лампы, его футболка — одним словом, все было в крови. У меня мысли об убийстве не было, я подумал, что он вскрыл себе вены. Все как-то, знаете, связалось… Ну, бросился вниз по лестнице, чуть не упал, очки разбились. Крикнул Егору Александровичу, чтобы он вызывал милицию — я без очков и номера на диске не увижу.

— Что именно крикнули?

— Что крикнул?.. Не помню. А какое это имеет значение?

— Да нет, никакого, разумеется. Ну-ну, вы вернулись наверх и?..

— Вернулся, закрыл дверь и стал ждать милицию.

— В комнату не входили?

— За кого вы меня принимаете? Я ведь детективы читаю. Зачем мне лишние неприятности?

Лифт остановился. Они вышли, подошли к турникету.

— Красивые у вас очки, — улыбнулся Евгений.

— Запасных не было, пришлось купить, — хмуро ответил Полянский. — Что, удовлетворил я ваше любопытство? Если вопросов больше нет…

— Только один, Виктор Денисович, только один: за что все-таки убили Козлова?

Полянский засмеялся, помотал головой:

— Вы бы еще спросили кто!

— Ну, это как раз просто. Стоит лишь понять, кому это было выгодно.

— Это не ко мне.

— Я понимаю. Спасибо.

Солнце тонуло в перьях облаков, было ветрено. Столичное шоссе гудело нескончаемым транспортным потоком, состоявшим в основном из иномарок. Евгению показалось, будто он находится сейчас не в России и не на Западе, а между двумя мирами, в полосе отчуждения. Три чашки черного кофе, выпитые с утра, заставляли сердце стучать чаще обычного, создавая иллюзию беспокойства.

Евгений перешел через улицу и не спеша направился вдоль газона, отделявшего тротуар от городского сквера. Перед глазами у него все еще стоял «диск-жокей» Полянский. Ложь, казалось, исходила из самой натуры этого человека, за каждым его словом чувствовалась неприязнь к Павлу. «Честный и неподкупный» Козлов в его характеристике представал карьеристом, способным переступить через труп родной матери. На вопросы «диск-жокей» отвечал с очевидной тенденциозностью: губернатор — прогрессивный хозяйственник, этакий Давид-строитель; главный редактор Шпагин — талантливый, что выражается в «тонком ощущении читательских потребностей»… Во всем так и сквозило: хороший парень был Паша Козлов (de mortuis aut bene, aut nihil), но все хорошее в нем — благодаря покровителю. Не стало Зырянова — не стало и Паши, не ужился по причине своего необузданного нигилизма и тяги к сенсациям.

Евгений дошел до детской площадки посреди сквера, сел на скрипучие качели («Скверные качели», — скаламбурил походя), мысленно продолжая анализировать беседу с Полянским.

Если верить «диск-жокею», у него была папка с ксерокопиями статей Козлова. Зачем он собирал их и хранил у себя? Положим, папку презентовал Полянскому сам Козлов (что весьма сомнительно: человеку Шпагина, с которым у него «не сложились отношения с самого начала»?). Мать Козлова эту папку взяла — у нее что, статей сына не было? Она ими не интересовалась или в папке было что-то из неопубликованных материалов? О происхождении этих ксерокопий стоило, конечно, спросить у самого «диск-жокея», но Евгений и без того насторожил его, учинив допрос. А потому все, что можно (и нужно) было узнать из других источников, оставил до выяснения. Больше всего его заинтересовала статья «о ходе приватизации», так напугавшая Шпагина. «Не она ли стала причиной Пашиной смерти? Была ли она в той папке? — размышлял Евгений, поскрипывая качелями. — Подсунул ли Полянский папку с какой-то целью или попросту решил избавиться от нее?» Он достал блокнот, нашел чистую страничку и записал:

1. А. В. Сутеево. Папка.

Что могло перепадать ведущему рубрику «Диско-клуб» от высокочтимых им администрации Приморска и главного редактора Шпагина? Хотя, кажется, он говорил, что по совместительству отвечает за рекламную страницу. Эта «сейка», фирменный «прикид», золотая оправа…

2. Реклама.

Третий пункт на листке блокнота был записан так:

3. С.ж. — Ф.?! — что означало недоумение по поводу поездки Козлова на конгресс во Францию по линии Приморского отделения Союза журналистов. Это после того-то, как Козлов обвинил этот самый Союз в продажности?..

Слепящее солнце на минуту осветило сквер и снова скрылось за облаками. Послышалась приближающаяся многоголосица: в сопровождении двух воспитательниц к детской площадке направлялся детсадовский выводок. Евгений спрятал блокнот, освободил качели и побрел по асфальтированной дорожке в сторону мраморной стелы.

Пристрастие Козлова к красному вину было единственным, что не вызывало у него вопросов: вино это «открыл» для Павла он сам в Москве. Они закупили тогда восемь (именно восемь — на большее не хватило денег) бутылок «Рошели» и пили стаканами на завтрак, обед и ужин. Ссылавшийся на аллергию к спиртному Козлов обнаружил вдруг, что именно это вино не вызывает у него отрицательных последствий — напротив: «будит фантазию и прибавляет бодрости». Непонятным было другое: как разбивший очки Полянский, не способный, по его же признанию, набрать без очков номер телефона, не заходя в комнату, узнал, что бутылок было восемь? Даже если Павел держал пустую тару рядом с дверью?.. «Представьте себе мое состояние — ничего не помню, как в тумане…» А бутылки пересчитал. Знал, что телефонный шнур был обрезан в двух местах — у аппарата и у розетки. Либо ему рассказал об этом следователь (с чего бы это, интересно?), либо… «диск-жокей» в комнату все-таки заходил.

Озадачивали и расхождения с рассказом Битника. Вахтер свидетельствовал, что, когда он, позвонив по «02», поднялся наверх, дверь в комнату Козлова была распахнута настежь и в коридоре толпились жильцы. Полянский же заявляет, что дверь закрыл и стал ждать милицию. Положим, ничего существенного в этом нет (задай Евгений уточняющий вопрос, Полянский наверняка бы сказал, что потом дверь все-таки открыли). Но что действительно оставалось непонятным, так это сама реакция «диск-жокея» на смерть соседа. По рассказу Битника, он крикнул: «Вызывай милицию, Козлова убили!», а сам он говорит, что об убийстве не думал — решил, что Козлов вскрыл себе вены.

Евгений вышел на маленькую пешеходную торговую улочку с булыжной мостовой, отдаленно напоминавшую квартал Дефанс. Количество витрин и вывесок здесь, не иначе, соответствовало количеству жителей Приморска. Он остановился перед табачным киоском и стал неторопливо перечитывать засорявшие карманы монеты.

Почти все, что сказал Полянский, нуждалось в проверке. Без логарифмической линейки было понятно, что рыло у «диск-жокея» в пуху, что он достаточно глуп и явно чем-то напуган, а потому даже неопытному следователю расколоть его не составило бы труда.

По словам вахтера, Нелли выбежала из общежития пулей и, похоже, плакала. Значит, разговор у них с Павлом был бурный. Павел был убит за письменным столом. Спать еще не ложился? Полянский же, который слышал по ночам стук тихой портативной машинки «Травеллер», ни объяснения с женщиной, длившегося до часу ночи, ни стука в дверь, ни шагов, ни прочих шумов, возможно, сопровождавших убийство, не слышал. Не был ли убийца из числа знакомых Павла?..

Тем не менее на подозреваемого «диск-жокей» не походил, вел себя как ни в чем не бывало, что могло означать одно из двух: либо он был заодно с убийцами и имел надежное алиби, либо те, кто занимался расследованием, не собирались его раскалывать.

— Что вы хотели, молодой человек? — выглянула из окошка пожилая продавщица,

— Пачку «Кэмел», пожалуйста.

Чиркнув зажигалкой, подаренной Валерией и потому носившейся в кармане не столько из практических соображений (Евгений курил редко), сколько в качестве талисмана, он направился к троллейбусной остановке.

Самым интригующим звеном в цепи этого наглого убийства была, конечно, Нелли Грошевская. Рассорившись с Павлом, она опять появилась у него именно в ту злополучную ночь и даже если (с учетом разницы во времени между ее уходом и смертью Павла) непосредственного отношения к убийству не имела, косвенная причастность ее была настолько очевидна, что походила на подброшенную кем-то ложную улику.

Именно поэтому встречаться с нею Евгений не спешил.

 

2

Прокуратура находилась в нескольких кварталах от здания «Прессинформ» и занимала типовой особнячок с колоннадой, напоминавший клуб или кинотеатр конца пятидесятых. Особнячок стоял в глубине двора, образованного четырьмя пятиэтажками.

Перед фасадом стояли автомашины, в числе которых были коричневый «ниссан», оборудованный рацией, и «мерседес». У входа прохаживался рядовой в ярком бронежилете «Надежда» фирмы «Армор», надетом поверх формы. Он покосился на Евгения, но пропустил его молча. Зато внутри к нему отнеслись с повышенным вниманием.

Капитан размером с холодильник, в котором перевозят свиные туши, заглянул в паспорт Евгения, уставился на него бесцветными глазами, утопавшими в жирных складках багрового лица.

— Слушаю.

— Я к следователю Кравцову, — сказал Евгений.

Капитан откинулся на спинку кресла-вертушки, оттолкнувшись, вернулся в исходное положение.

«Неваляшка», — вспомнил Евгений, где видел его раньше.

— Он что, вас вызывал?

— А что, это обязательно?

«Неваляшка» вздохнул, поразив визитера из Москвы невероятным запасом углекислого газа в легких.

— Нет у нас такого, — сообщил он неожиданно.

Евгений на секунду растерялся.

— Как нет? А мне сказали, что есть.

— Кто сказал?

— Бабушка. И пирожков напекла. «Будешь в Приморске, — сказала, — непременно повидай Ивана».

— Шутки шутите, гражданин?

— Да нет, серьезно. Его что, перевели?

— Кого?

— Кравцова?

Дежурный побарабанил по столу короткими пальцами.

— Уволился Кравцов, — буркнул он недовольно и вернул паспорт.

— Вон оно что… А как мне его найти?

— Мы информацию о местах проживания сотрудников не предоставляем.

— Так он уже вроде и не сотрудник получается?

— Свободны, гражданин.

Евгений вышел во двор, остановился на крыльце, закурил.

— Слушай, Матросов, — обратился к милиционеру, охранявшему вход, — ты следователя Кравцова знаешь?

— Я не Матросов, — отрезал тот. — Проходите!

— А-а… Обознался, значит. Извини. Я думал, тебе этот лифчик выдали, чтобы амбразуры закрывать.

С «ментами» у него были счеты смолоду; сводить их иначе как подначками серьезных оснований он не имел, но при оказии не упускал возможности испытать бывших коллег «на наличие уставного отсутствия юмора». Как правило, блюстители правопорядка выдерживали этот экзамен успешно.

Евгений подошел к пожилому водителю, скучавшему за рулем дежурного «УАЗа»:

— Слушай, батя, ты часом Ивана Кравцова не знаешь?

— Ивана Николаевича-то? Как не знать. А что?

— Я к нему из самой Москвы приехал, а он уволился. Как мне теперь его отыскать?

Водитель окинул его с ног до головы пристальным взглядом.

— Дашь закурить — скажу.

Евгений протянул ему пачку «Кэмел».

— Я две возьму, лады? Про запас?

— Бери, не жалко.

Водитель спрятал одну сигарету в «бардачок», другую неторопливо размял и потянулся к Евгению за огоньком.

— Ты вот что, — сказал он, с наслаждением выпустив струйку дыма, — сейчас выйдешь со двора, пойдешь направо. Через два квартала перейдешь на противоположную сторону, там будет автобусная остановка двенадцатого и двадцать первого маршрутов. В двадцать первый не садись, он поворачивает в гавань. А двенадцатый — это как раз то, что тебе нужно. Проедешь четыре остановки — и выходи. Набережная Колпакова, дом пятьдесят пять. Запомнил?

— Запомнил.

— Вот. Большой такой дом, на втором этаже — мебельный салон. Увидишь. Там еще внизу будка желтая стоит — «Справка по городу». Заплатишь пять тысяч — тебе его адрес дадут, если повезет. А мне предоставлять информацию о местах проживания сотрудников не положено. Усек?

Судя по наличию чувства юмора, старик для работы в органах явно не годился.

— Усек, дядя, я сообразительный, — сдержанно ответил Евгений. — Хочешь со мной на сигарету в «бурду» сыграть?

— Это как?

— Задумай двузначное число… Задумал?

— Ну.

— Теперь помножь его на два.

— Помножил.

— И отними семь…. Отнял?

— Допустим.

— А теперь к тому, что получилось, прибавь еще столько же.

— Есть.

— Сколько?

— Двадцать восемь.

— А у меня — двадцать девять, я выиграл. Гони сигарету.

Водитель опешил, пошевелил губами, проверяя правильность арифметических действий, и потянулся к «бардачку», но потом, сообразив, закатился довольным смехом.

Евгений выбросил окурок и пошел прочь.

Увольнение следователя, конечно, могло быть не связано с убийством Козлова, но Кравцов производил осмотр, а значит, знал многое из того, что способно было избавить Евгения от лишних хлопот и сэкономить ему время.

Доехав до мебельного салона на набережной Колпакова, он обратился в «справку». Камнем преткновения оказался год рождения искомого.

— Давайте всех, — ничего не оставалось делать Евгению. — Я уплачу.

— Попробуем, — обнадежила сотрудница. — Погуляйте полчаса…

Иванов Николаевичей Кравцовых в Приморске оказалось четверо. Один из них был пенсионером, двое других не достигли совершеннолетия. Последний из оставшихся Кравцовых проживал в Корабельном переулке, 27. Телефон его не отвечал, и ничего не оставалось, кроме как отправиться на окраину в поселок судоремонтного завода.

Дорога заняла больше часа. Дважды трамвай с воем обгоняли патрульные автомобили. На окраине поселка стояли минут пять, пропуская колонну бронемашин с солдатами внутренних войск. С набережной видно было, как от маяка параллельно берегу шел милицейский катер.

«А губернатор-то преступников к ногтю прижал, по улицам стало можно ходить», — вспомнились Евгению слова Таюшкиной.

«По улицам ходить можно, — усмехнулся он про себя, — в общежитиях жить опасно».

Корабельный переулок находился на пригорке неподалеку от трамвайного депо. Дом 27 был предпоследним в ряду невзрачных, построенных по индивидуальным проектам, в разное время и из разных материалов срубов и мазанок; он стоял чуть на отшибе и выгодно отличался каменным фундаментом и густым садом окрест. Евгений подумал, как должно быть красиво здесь весной, в пору цветения.

Забора вокруг дома не было, от проезжей части до самого крыльца тянулся деревянный настил. С высоты пригорка отчетливо просматривалась трасса. По ней медленно двигался коричневый «ниссан» с танковой ребристой антенной, похожий на тот, что стоял во дворе прокуратуры.

Евгений поискал глазами звонок, не нашел и постучался в крашеную дощатую дверь. Никто не ответил. Он повернул старомодную медную ручку, дверь неожиданно отворилась. Из темных сеней пахнуло рыбой — высоко на балке были развешаны сети с круглыми поплавками из пенопласта.

— Есть кто дома, нет? — крикнул Евгений.

Не дождавшись ответа, он шагнул в темноту, едва не сбив оцинкованное ведро на объемистой колоде, толкнул дверь на кухню.

У окна сидел мужчина в пиджаке, наброшенном на тельник, и сосредоточенно, словно пытался продеть суровую нить сквозь маленькое игольное ушко, чистил отваренный «в мундире» картофель.

— Можно войти? — спросил Евгений.

— Уже вошел, — на секунду поднял хозяин глаза и, обмакнув горячую картофелину в соль, стал есть.

— Вы Кравцов Иван Николаевич?

На вид хозяину было лет сорок.

— Я.

— Вы работали следователем…

— Работал, — не спеша дожевал Кравцов и встал.

Роста он был невысокого, коренастый. В движениях и походке угадывалась природная основательность. Отстранив гостя, он молча вышел во двор.

В печи гудело пламя. На гвозде под вязанкой лука висел пестрый женский передник. Сквозь дверной проем Евгений разглядел смежную комнату с аккуратно убранной детской кроваткой под окном, сложенными на ней игрушками.

Кравцов вернулся с корзиной щепы. Рубленые сучья садовых деревьев, пропитанные смолой доски, не иначе — остатки старой шаланды, обрезок лудки с ржавой петлей и торчащими ежом гвоздями исчезали и в без того раскаленной топке.

— Мерзнете? — поинтересовался Евгений и, опять не получив ответа, громко спросил: — Сесть-то хоть можно?

— Сесть всегда можно, — двусмысленно изрек Кравцов, аккуратно сметая на совок мусор с прибитого к полу листа нержавейки.

Евгений подошел к столу, выдвинул из-под него табуретку, сел.

— Иван Николаевич, третьего марта в общежитии журналистов убили моего знакомого Павла Козлова. Вы приезжали со следственно-оперативной группой…

Кравцов наколол на вилку очередную картофелину, с усердием ювелира принялся снимать с нее кожуру.

— Старший следователь гор прокуратуры Ленциус ведет это дело, — ответил он негромко, — копии протоколов осмотра у него. Больше я тебе ничего не скажу, не теряй времени даром.

— Но почему? Насколько мне известно, вы ведь уже не должностное лицо?

Кравцов посолил картошку, откусил. Проделал то же еще раз.

— Кажется, я не сделал вам ничего плохого, — сказал Евгений, чувствуя, как нарастает раздражение.

— Вот именно, — подул на картошку Кравцов, — не сделал. Поэтому разговора у нас не получится. Меньше будешь знать — дольше проживешь.

Евгений почувствовал, что прошибить этого жлоба будет не просто.

— Картошечкой не угостите? — попросил он жалобно.

— Самому мало.

— Ладно, — направился Евгений к двери. Потом задержался: — Чем вас так напугали, Иван Николаевич?

Кравцов на уловку не клюнул:

— Хочешь совет? — спросил он неожиданно.

— Какой?

— В попутные машины не садись, поезжай трамваем.

— Это почему же?

— Дешевле.

Евгений усмехнулся и вышел, не попрощавшись.

«Может, этот Кравцов чокнутый? — думал он, спускаясь по тропинке к депо. — Что они тут все, в самом деле, как во времена культа?.. Человека еще не знает, а выслушать уже не хочет. Будто я у него денег просить пришел. Советчик!..»

Трамвая долго не было, впрочем, не было и пассажиров на остановке.

«Неужели он отсюда каждый день мотался на работу? Час двадцать да еще час двадцать — два сорок, от Москвы за это время до Савелова доехать можно… На сумасшедшего, пожалуй, не тянет. Но почему отказался разговаривать? Даже не поинтересовался, кто я, с какой целью пожаловал, как узнал адрес… Судя по всему, живет не один. Кроватка для ребенка до семи лет, куклы… Если он ничего не опасается — почему бы не рассказать хотя бы о том, что не относится к тайне следствия? А если за ним следят — почему не уедет и даже не запирается?.. Куда-то отправил жену с дочкой и… кого-то ждет? Странно все это. Последить за домом, что ли?..»

Евгений посмотрел на часы: пятнадцать тридцать. Из расщелины снизу показался трамвай. Колеса отстукивали секунды на принятие решения. Он шагнул было в сторону трассы, как вдруг из-за поворота выехал коричневый «ниссан».

«В попутные машины не садись», — сказал Кравцов. Если это была шутка, то постановление об аресте выглядит смешнее.

«Ну ты, Стольник, дурак! — весело проговорил Внутренний Голос, как бы в издевку превращающий его из Столетника в Стольника и имевший обыкновение возникать в самые неподходящие моменты. — Да алкаш твой Кравцов, понял? Пропил все, на дрова не хватает — видал, чем печку топит? Не иначе, собственный сарай разбирает. И картошку постную хавает, даже тебя не угостил. И с работы он не уволился, а его уволили. За пьянку. Да по старой дружбе статью в трудовую не вклепали, а предложили написать заявление «по собственному»…»

«Ниссан» показал правый поворот и сбавил скорость — так и подмывало «проголосовать».

«Зачем он выходил во двор? За дровами? Но в доме было тепло, печь топилась, картошка сварена…»

«Слушай, Стольник, шел бы ты лучше баиньки, — юродствовал Внутренний Голос. — А вечером фарен нах Москау. Делать тебе нечего! Ну с чего ты взял, что этот «ниссан» имеет к тебе какое-то отношение? Знаешь, сколько их в Приморске? Это же порт, дурень! Здесь у каждого моремана по такому, их япошки по тыще баксов рашенам сбывают. «Ниссан» этот — vakuum honendum, Кравцов — алкаш, а ты фантазер и олух царя небесного!..»

Трамвай остановился между «ниссаном» и одиноким пассажиром, определив выбор последнего.

«Дешевле», — решил Евгений, вскочив в вагон и усевшись перед стеклянной перегородкой водителя.

Через пару остановок «ниссан» пронесся в попутном направлении. Больше он в поле зрения не появлялся, зато неподалеку от городской черты с путепровода под указателем «РЫБИНО» спустился задрипанный «москвич-412» в пятнах незакрашенной шпатлевки на грязно-бежевом кузове. В сгустившемся потоке машин его можно было не заметить, но уж больно странно он двигался: трамвай не обгонял, все время следовал с малой скоростью позади — так, что нельзя было разглядеть сидевшего за рулем. Когда трамвай останавливался, «москвич» тоже тормозил и прижимался к бордюру.

«Интересные шляпки носила буржуазия», — подумал Евгений. Подтвердить или рассеять его сомнения могла только проверка.

У магазина «Океан» в трамвай вошли двое милиционеров в боевой экипировке и со включенными рациями. Как бы невзначай поглядывая на лица пассажиров, они медленно прошли по вагону и на следующей остановке вышли.

«Москвич» все еще маячил позади. Не доехав до гостиницы «Парус» двух перегонов, Евгений выскочил из трамвая и направился в гастроном, оказавшийся на пути весьма кстати: через витрину можно было понаблюдать за улицей, а заодно прикупить чего-нибудь съестного: стоило подумать о вареной картошке «в мундире», как рот заполнялся слюной.

Ассортимент продуктов на витринах вполне соответствовал московскому, но развернуться не позволяли ограниченные до пяти тысяч в день финансы. Став в очередь, он посмотрел на улицу. У тротуара напротив гастронома среди прочих машин стоял пятнистый «москвич». Кончился рабочий день, магазин буквально кишел покупателями, и вычислить среди них его владельца не представлялось возможным.

«А что я, собственно, такого сделал? — попытался Евгений заглушить необоснованное беспокойство. — Приехал в Приморск к товарищу, который, кстати, меня приглашал. Оказалось, товарищ мертв. Могу я, в конце концов, поинтересоваться, почему?.. К кому в таких случаях обращаются? К вахтеру общежития, где это произошло, к сослуживцу, к следователю, который составлял протокол… Никаких действий по расследованию я не предпринимал, никто ничего мне не поручал, живу в заштатной гостинице за собственный счет… А если бы и начал расследование, то лицензия при мне, имею законное основание. Так что моя личность ни для кого интереса не представляет… А тогда чья? Кравцова? Он сидит себе преспокойно дома, топит печь и жрет картошку, снимая с нее «мундир», как незадолго до этого снял мундир с себя, превратившись из грозы преступного мира в мирного хранителя домашнего очага…»

— Слушаю вас, — девушка-кассир постучала монеткой по стеклу.

— Триста граммов «подземной» колбасы и полбуханки «бородинского».

— Како-ой колбасы?

— «Шахтерской».

— А почему «подземной-то»? — рассмеявшись, выбила она чек.

— А почему «шахтерской»?..

Выйдя из магазина, он перешел на противоположную сторону улицы и нырнул в парикмахерскую, откуда также был виден «москвич». К счастью, здесь оказалась очередь — расходы на стрижку и бритье бюджетом не предусматривались. Изредка поглядывая на машину, похожую на голову больного стригущим лишаем, Евгений просидел в парикмахерской минут двадцать. Никто к «москвичу», не подходил, на обозреваемом отрезке улицы подолгу не задерживался. Обругав чудака Кравцова, весьма странным образом проявлявшего заботу о продлении его жизни, он покинул наблюдательный пункт и, не таясь, отправился в гостиницу.

«Старший следователь горпрокуратуры Ленциус ведет это дело, — сказал Кравцов. — Копия протокола осмотра у него…» Означали ли эти слова, что нужно побеседовать с Ленциусом? Или в них зашифрована причина отставки Кравцова?

«… а прокурор Федин — первый рэкетир и мафиозник», — неожиданно возник перед глазами Евгения вахтер Битник.

Навстречу прошла женщина с кавказской овчаркой на поводке. Мысли Евгения мгновенно переключились на Валерию и Шерифа; тоска по этим родным существам нахлынула с такой неожиданной силой, что и Кравцов, и наверняка не имевшая на самом деле места слежка, да и само убийство, за которое он ухватился как за спасение от этой неизбывной тоски и чувства вины за предательский свой отъезд, показались ничтожными, и Евгений в который уже раз был вынужден признать, что ни за пьянку, ни за работу, ни за искусственно воздвигаемые на пути барьеры не спрятаться, дальше Приморска не убежать.

— Яичницу есть будете? — спросила хозяйка, едва он появился в гостинице.

— А картошечки «в мундире» слабо отварить?

На ее лице отразилось удивление.

— Ладно. Отварю.

— Что-то у вас в городе милиции многовато, Мария Трофимовна? Может, у них тут всероссийский слет по борьбе с собственными недостатками?

— Как обычно, — отвечала хозяйка, составляя на раздаточный столик посуду. — Свободная зона.

— Разве зона может быть свободной?..

Красное солнце нижним краем уже коснулось спокойного моря. За стеной объявился сосед — скрипнула кровать, послышались шаги. Работала радиоточка. «В 1994 году были внесены изменения в Уголовный кодекс Российской Федерации, направленные на расширение понятия террористического акта. До этого в Уголовном кодексе сущность террористического акта понималась только как убийство государственного или общественного деятеля или представителя власти по политическим мотивам…» — монотонно просвещал слушателей голос.

Евгений достал из сумки охотничий нож с широким полированным лезвием, нарезал хлеб и колбасу. Потом откупорил бутылку «Смирновской», предназначавшуюся Битнику, наполнил пробку.

— За вас, ребята, — произнес он шепотом, подразумевая Валерию и Шерифа, и выпил.

Шум моря действовал успокаивающе. Ни о чем плохом думать не хотелось.

«Статья 213-я, принятая в качестве дополнения в Уголовный кодекс, значительно расширяет толкование террористического акта…»

«И охота ему слушать всякую дребедень!» — подумал Евгений о соседе и прилег в ожидании картошки.

 

Глава четвертая

 

1

Алевтину Васильевну он нашел на поселковом кладбище у могилы сына. Она сидела на опрокинутом ведре и смотрела на размокшую под дождем фотокарточку, наскоро прикрепленную к деревянной тумбе. Венков уже не было, остался букетик бессмертников на могильном холме, да в банке стояли четыре цветка с бархатистыми лепестками и желтой сердцевинкой, названия которым Евгений не знал.

«Вот и свиделись, попутчик, — мысленно поздоровался он с Павлом, весело глядевшим с фотокарточки. — Кажется, ты меня приглашал?»

Алевтина Васильевна повернула к нему нестарое еще лицо с темными кругами под глазами и горестными складками у губ.

— Здравствуйте, Алевтина Васильевна, — негромко произнес Евгений.

Она прищурилась, словно хотела узнать в нем знакомого.

— Женя? — сказала вдруг. — Паша был бы рад видеть вас.

В первую секунду он решил, что ослышался.

— Помогите мне, пожалуйста, встать, — попросила она, протянув к нему руки. — Я сижу тут уже часа три, ноги онемели, и продрогла совсем.

Евгений подставил локоть, давая ей возможность опереться. Постояли минуты три молча. Зубы женщины дробно стучали.

— Пойдемте домой, — осторожно предложил Евгений. — Вам болеть ни к чему.

— И то правда, Женя, — вздохнула она. — Некому будет лекарства подать.

Он взял ее под руку, и они медленно побрели по песчаной аллейке к рыбацкому поселку.

— Откуда вы меня знаете, Алевтина Васильевна? — все еще не веря услышанному из ее уст имени, спросил Евгений.

— Ну как же, Паша показывал мне фильм о своей поездке во Францию. А там в конце — вы с ним. Кажется, в Измайловском парке. — Она грустно улыбнулась: — Пьяненькие оба.

В отношении Павла слово «пьяненькие», может быть, и было применимо. Что же касается Евгения, то он, видимо, заложил за воротник основательно: небольшая видеокамера, не то купленная Павлом в Париже, не то подаренная кем-то, только сейчас всплыла в его памяти. Они мотались по Москве, и Евгений сам снимал Павла возле университета и на вокзале, кажется… Как же она называлась-то?.. Как?.. Не придал этому значения, не все ли равно?.. Как-то на С… Компактная, красивая камера размером с книгу… «Суп…» Да, забыл!..

— Я хотела дать вам телеграмму, но адреса не нашла.

В верхушках сосен шумел ветер, с моря долетали грустные гудки теплоходов.

Сутеево начиналось почти сразу за кладбищенской оградой. Полсотни домов прилепилось к самому берегу, обустроенном рыболовецкой артелью: перевернутые, похожие на больших моллюсков, выброшенных на берег штормом, шаланды; навес с прошлогодними обрывками снастей; ржавая, наполовину вытащенная из воды баржа.

— А я эту кассету не видел, — нарушил Евгений затянувшееся молчание.

— Какую?

— Ту, где мы с Павлом.

— Ах да. Жаль. Я просила следователя отдать ее мне.

— И что же?

— Он сказал, что кассеты в списке изъятых вещей нет.

— Вот как?

Она безнадежно махнула рукой:

— Господь с ними со всеми. Мне ничего не нужно.

— Зло должно быть наказано, Алевтина Васильевна.

— Паша не был мстительным.

— Не из мести. Если они уверуют в свою безнаказанность завтра рядом с Павлом ляжет другой.

— Думаете, там об этом не знают?

— Там об этом просто не думают.

Двор Козловых был основательно запущен. Оба строения — дом да сарай с пристроенной когда-то верандой — нуждались в капитальном ремонте. Хозяйка наклонилась, достала из-под резинового коврика ключ, оставлять который уже было не для кого, разве чтобы не носить с собою и ненароком не потерять.

— Они мне надоели своими дурацкими вопросами, — доверительно сказала она Евгению. — Рылись в вещах Павла, которые я храню с его детских лет. Как будто не его, а он убил кого-то.

— Что хоть искали-то?

— Ничего конкретного.

Они вошли в дом. Евгений помог ей снять пальто, повесил свою куртку на гвоздь в прихожей и прошел в комнату.

Фотографии выпускных классов разных лет, развешанные на стенах, красноречиво говорили о профессии хозяйки. Уголок большого портрета Павла рядом с замершими часами отсекала траурная ленточка. Оба подоконника были заставлены горшками с геранью, алоэ, кактусами и прочей растительностью. Занавески на окнах, скатерть на столе, накрахмаленные салфетки на допотопном телевизоре «Электрон» и этажерке пахли свежестью, чистотой, но уюта не создавали — в доме чувствовалась пустота.

— Мойте руки, Женя, — громко сказала Алевтина Васильевна из кухни, наливая воду в чайник. — Раковина в сенях.

«Искали здесь, искали в общежитии… Что?.. Рукописи?.. Кассету?.. Фотопленку?.. Письма?.. Устанавливали «жучки»?..»

Евгений вернулся в комнату, помог накрыть хозяйке на стол. Все происходило как-то само по себе, по единожды и повсеместно заведенному обычаю. Он поймал себя на странном ощущении, будто уже бывал в этом доме.

— Вы, наверное, проголодались в дороге? — спросила Алевтина Васильевна. — А у меня холодильник почти пустой. Правда, есть чай краснодарский, из старых запасов, и варенье. Ах да, еще немного сыра, я сделаю бутерброды.

— Я сыт, спасибо. Вот горячий чай — это кстати, — Евгений не сразу сообразил, о какой дороге она говорит, а сообразив, не стал уточнять, что приехал три дня назад.

Она заметно устала, ходила, шаркая стоптанными тапочками по некрашеным половицам.

— Алевтина Васильевна, — спросил он, открывая, по ее настоянию, банку с вареньем, — Павел никак не был связан с коммерцией?

— Боже упаси, Женя, что вы! Коммерция и Павел — это стихи и проза.

— Он был непьющим, интеллигентным человеком, не играл в карты, не претендовал на чужих жен. В своих публикациях смело высказывался о положении дел в городе и области, нелицеприятно по отношению к губернатору, так?

— Да.

— Допустим, отдельные его соображения не претендовали на истину в последней инстанции и даже чем-то мешали курсу, который взяла новая администрация. Но ведь за это не убивают?.. Тем более Павел был на виду, и если бы убийство заказал кто-то из тех, кто фигурировал в его статьях, это было бы слишком очевидным. По логике, его должны были охранять, а не убивать, Правда?

Она опустилась на стул и молча смотрела на него, словно он открыл ей глаза на нечто такое, до чего она сама никогда бы не додумалась.

— Значит, из всех возможных мотивов убийства остается три, — продолжал Евгений, — либо Павел стал свидетелем какого-то преступления, либо он стал носителем какой-то информации, способной разоблачить организаторов этого убийства. Третье — шерше ля фам, правильно?

— Я вспомнила, — сказала она вдруг.

— Что?

— Вспомнила. Паша ведь говорил, что вы сыщик, да?

Евгений почувствовал неловкость оттого, что мать Павла могла подумать, будто он преследует меркантильные цели или, что еще хуже, выполняет чье-то поручение, и, присев рядом с нею, употребил вес свои способности, чтобы придать тону доверительность:

— Алевтина Васильевна. Если это имеет какое-то значение, то я — частный детектив. Частный, независимый и неподкупный, уверяю вас. Но сюда я приехал потому, что убили моего товарища, с которым мы нашли общий язык и успели подружиться, хотя были знакомы очень недолго. О его смерти я узнал случайно, спустя неделю, из газеты «Криминальная хроника». Узнал и приехал. Просто так, без практических целей. Не знаю, насколько убедительно выглядит такой эмоциональный порыв в эпоху рыночных отношений, но мне, в конце концов, плевать, как это выглядит. Поверьте, никто меня не нанимал и я не собираюсь у вас ничего выведывать.

Слезы покатились по ее щекам.

— Я верю вам, Женя, — сказала она дрогнувшим голосом. — Паша хорошо говорил о вас, а ведь он трудно сходился с людьми. Простите меня…

Они перешли в комнату. Пили чай, говорили о людях, об уходящем в предание бескорыстии, снижении уровня образованности, утраченных для России умах, стараясь обходить все, что так или иначе связано с убийством Павла.

По рассказу Козловой, муж оставил ее, когда сыну было четыре года. Жили они тогда в Ленинграде, в коммунальной квартире. He желая заниматься разделом имущества, Алевтина Васильевна забрала Пашу и, в чем была, подалась в Сутеево к родителям.

— В школе он учился хорошо, всегда был под моим присмотром, но к числу «маменькиных сынков» не относился. Может быть, повлияла безотцовщина, но он с детства ничего не принимал на веру. Аксиомы его не убеждали. Ни «всякая прямая короче всякой кривой», ни «партия — ум, честь и совесть нашей эпохи». И если первую с возрастом пришлось признать, то вторая его проверки не выдержала… Знаете, тут у нас когда-то был большой рыболовецкий совхоз. Руководство Приморска и области частенько приезжало сюда за рыбой — тут для них ее и сушили, и коптили, и привечали начальство баньками да горячительными. Вели они себя по-барски, наведывались с девицами — в общем, развлекались как могли. Сутеевских не стеснялись, вообще не считали их за людей. Первый секретарь обкома себе дачу отгрохал на берегу — по тем временам баснословно дорогой терем с винным погребом. Мой отец, дед Павла, работал в совхозе главным бухгалтером. После таких визитов не знал, как свести концы с концами.

Евгений вспомнил телепередачу, посвященную Гридину, которую смотрел позавчера в гостинице.

— А кто тогда возглавлял обком? — спросил он у Козловой. — Гридин?

Она чуть заметно поморщилась, видно, говорить об этом ей не хотелось.

— Нет, он стал первым в восемьдесят шестом, когда отца уже не было в живых. Павел тогда учился в университете. А в ту пору Гридин работал вторым секретарем в горкоме. Но в их оргиях, конечно же, участие принимал и даже был заправилой. Поговаривали, что он ставленник Москвы и что у него связи в Кремле. Не знаю, так ли это на самом деле, но, судя по его карьере, не исключено. Однажды отец не выдержал и наотрез отказался от приписок, которыми покрывали расходы на развлечения этой компании. Да еще и выступил на открытом партсобрании в присутствии инструктора обкома. Конечно, этого ему не простили, вызвали в Приморск, пригрозили, что увольнением дело не ограничится. Сами понимаете — посадить главбуха им ничего не стоило.

— И что же, образумили?

Она тяжко вздохнула.

— Если бы! Он написал в Москву, прислали какого-то чиновника из Центральной ревизионной комиссии. Никаких нарушений тот, конечно, не нашел, а отца уволили, и через год он умер от инфаркта. История для тех времен почти хрестоматийная.

— А для этих? — улыбнулся Евгений.

— Вот-вот. И Паша, который наблюдал все эти безобразия с детства, в перемены не поверил. Ведь пришли все те же люди — партийные и комсомольские работники, хотя и провозгласили новые лозунги. Только я умоляю вас, не подумайте, будто Паша решил отомстить Гридину за деда.

— Я так не думаю, Алевтина Васильевна, — соврал Евгений, потому что мысль об этом уже промелькнула в его голове.

— Он действительно был очень честным, — продолжала Козлова. — Я видела, что он постепенно остается один, ему нужна была поддержка. А я… я боялась за него. Помните, Фемида не вынесла мук Прометея и просила его покориться Зевсу? По сути, предала. Может быть, не сына, но его идею. Только если это сделала богиня — мне, смертной, простительно: мой сын Павлик был мне во сто крат дороже идей журналиста Козлова. Хотя… извините, я что-то не так говорю… Берите варенье, Женя. У нас… у меня много. И айва есть, и абрикосы. Я подогрею чай.

Она удалилась на кухню и вернулась через минуту.

— Алевтина Васильевна. Помимо того, что мать Прометея была богиней справедливости и правосудия, она обладала даром предвидения. Это ведь она предсказала поражение титанов и победу Зевса в десятилетней войне?

— Уж не хотите ли вы сказать, что я должна была уговорить Пашу принять сторону Гридина, как Фемида уговорила Прометея перейти на сторону Зевса?

— Нет, что вы. Думаю, что ни Павел, ни вы не были на такое способны. Хотя, если исходить из того, что этот поступок был тактическим ходом, позволявшим впоследствии дать людям огонь…

— Ой, ой, — грустно улыбнулась хозяйка, подкладывая в розетку гостя варенье, — тут вы, Женечка, Пашу не переоценивайте. Прометей от рождения обладал умом и хитростью. Именно эти качества он предложил титанам использовать в борьбе с Зевсом, а они отказались, испугавшись необузданной силы громовержца. У Паши ум был, вот хитрости не было совсем.

— Я думаю, дело не только в этом.

— А в чем же еще?

— Титанов не стало, Алевтина Васильевна. Перейти на сторону Гридина он не мог органически, но и положиться оказалось не на кого. И Павел оказался один… в чужом пространстве. Золотой век кончился.

Она согласно покивала, подняла на него снова наполнившиеся слезами глаза.

— А разве он был? — спросила тихо. — Мы ведь говорим о мифе, а Павел хотел жить в реальном мире.

Он промолчал, хотя нашел последнее утверждение Козловой слишком общим: едва ли кто-то хочет жить в этом гнусном реальном мире — не для того люди выдумывают мифы. И Павел вполне мог разрабатывать свой миф, понимая его как реальность. Или все-таки преследовал свою цель, играя с дарованным Прометеем огнем? «Про него говорили, что он скандалом живет» — в словах Таюшкиной вполне могла оказаться доля правды о журналисте Козлове.

Закипела вода в чайнике, пар со свистом вырывался из носика, но ни гость, ни хозяйка этого не замечали.

— Павел часто навещал вас? — спросил Евгений, нарушив тягостное молчание.

— К сожалению, не очень.

— В последний раз вы виделись, когда он приезжал в отпуск?

— Нет, нет, конечно. Отпуск у него был в августе. В декабре он заехал на пару дней перед поездкой во Францию. А спустя несколько дней после возвращения позвонил и сказал, что никак не может вырваться, и просил меня приехать к нему. Как раз тогда я и смотрела фильм о его поездке. Если бы я могла знать, что вижу сына в последний раз!..

Забывчивостью Козлова явно не страдала, и все же Евгений внимательно посмотрел на нее, точно желая убедиться, что она в твердой памяти:

— Простите… в последний раз вы виделись с Павлом в Приморске?

— Да. А что?

— Он не приезжал сюда после возвращения из Франции?

— Нет. Собирался в конце февраля погостить недельку, но так и не приехал,

Евгений лихорадочно соображал, говорить ли ей о том, что Павел брал в редакции пять дней отпуска без содержания и сказал Полянскому, будто провел их в Сутееве? Следуя давнему надежному принципу: «Если можешь не говорить — не говори» решил все же промолчать. Вопрос о том, где Павел провел эти пять дней, теперь оказался открытым и, вполне возможно, мог пролить свет на тайну его смерти.

Он пошел на кухню, выключил конфорку под чайником.

«Все это время Павел мог провести у Грошевской. Но об их отношениях знали — зачем бы он стал это скрывать?»

Он вернулся в комнату. Алевтины Васильевны за столом не оказалось. В спальне горел свет, дверь была приоткрыта. Наполняя кипятком заварочный чайник, Евгений слышал скрип дверцы шкафа, шелест бумаг, шаркающие шаги хозяйки.

— Алевтина Васильевна, я свет включу? — спросил он громко.

— Да, да, конечно, Женя, — она вернулась с двумя внушительных размеров альбомами, блокнотом и папкой с завязанными тесемками — не иначе, той самой, о которой говорил Полянский. — Я хочу вам кое-что показать.

Евгений щелкнул выключателем. Тусклая лампочка под низким зеленым абажуром осветила стол, отразилась в фаянсе дешевых чашек. Евгений узнал черный пакет из плотной бумаги, оказавшийся в руках Козловой: в нем были фотографии, которые Павел сделал в Париже; они рассматривали эти фотографии утром в день расставания.

— Вот, — раскрыла альбом Козлова, — тут почти все о Паше…

Евгений понимал, альбом этот нужен сейчас не столько ему, сколько ей самой. Он молча смотрел на фотокарточки — пожелтевшие от времени и совсем новые, черно-белые и цветные, с виньетками и без, любительские и сделанные в ателье… С Павлом их рознили три года: где-то в материном комоде у сестры лежал точно такой же альбом с фотокарточками Евгения: в пионерлагере, в колыбели, на экскурсии по Красной площади, в парке… Не было разве что моря.

Просмотр длился почти час. На предпоследней странице была фотография Павла рядом с девушкой в белом плаще, с букетом осенних цветов. Фотография была сделала в дождь, Павел держал над девушкой зонтик. На шее девушки алела косынка.

— Кто это, Алевтина Васильевна?

Несколько секунд она смотрела на фото молча. Потом, словно нехотя, сказала:

— Нелли Грошевская.

— Он знакомил вас с нею?

— Да, конечно. Они приезжали сюда летом и осенью. Это варенье из айвы мы закатывали вместе.

— Мне показалось или вам не очень хочется о ней говорить?

Последовал долгий, прерывистый вздох.

— Она, наверно, хороший человек. Паша любил ее. Серьезная, вдумчивая молодая женщина.

— Почему же так неопределенно? Разве человек может быть «наверно, хорошим»? Либо — либо, нет?

— Я никогда не позволяла себе вмешиваться в личную жизнь Павла. Все, что он считал нужным, он рассказывал мне сам. Знаю только, что с Нелли они поссорились. Когда мы виделись с ним в Приморске, я спросила, почему ее нет, а он как-то очень раздраженно… он посмотрел на меня и пронзительно так… не могу даже выразить этого словами, сказал: «Мама, я прошу тебя никогда больше о ней не вспоминать». Грех ее винить в том, чего я не знаю. Она была на похоронах, плакала, мы сидели рядом на поминках. Она уверяла, что я преувеличиваю, ссора была на самом деле пустяковой и незадолго до Пашиной смерти они помирились. Кстати, она приезжала сюда восьмого… нет, седьмого числа, накануне праздника, поздравляла меня. Ночевала в сарае, а восьмого мы ходили на кладбище.

— Почему в сарае-то? — удивился Евгений.

— Ах, это!.. Да там Паша оборудовал маленькую комнатку. Стол, книжные полки, печка — любил там работать. И с Нелли они проводили там летние вечера. Мне тогда казалось, что дело идет к свадьбе… А почему она так заинтересовала вас?

— Показалось, что я ее где-то видел. Наверное, ошибся.

— Не знаю, могли ли вы ее видеть в Москве. А здесь ее все знают, она ведет передачу «Приморские новости».

Евгений мгновенно вспомнил это лицо: в студии телевидения она брала интервью у Гридина. Екнуло сердце, будто в преддверии чего-то важного, какого-то открытия, способного расставить все по местам.

«Грошевская приходит к Павлу и уходит от него за два часа до убийства. Если верить Битнику, разговор у них с Козловым мирным вовсе не был, как она рассказала Алевтине Васильевне на поминках. Если с нее и не взяли подписку о невыезде, то уж сбрасывать со счетов не должны были никак. Даже если ее вызывали на допрос в качестве свидетельницы, а не подозреваемой, выпустить до окончания следствия в эфир в паре с губернатором, который был объектом нападок ее жениха, о чем, несомненно, все знали?.. — размышлял Евгений, безучастно глядя на оставшиеся в альбоме фотокарточки. — Уж не Гридин ли стал причиной их ссоры?..»

— … несколько оставшихся его статей, — прослушал он начало обращенной к нему фразы.

— Что?

— Вы устали, Женя? Вам не интересно?

— Что вы, очень интересно.

— Я говорю, что в этой папке — ксерокопии статей Павла. Hе всех, конечно, но… вы ведь не читали его статей?

— Не читал, нет,

— Вот я и хочу подарить вам эту папку.

— Мне?.. А как же вы?

— А у меня они есть. Эти копии мне дал один человек, Пашин сосед по общежитию. Мне они без надобности, но я не хотела, чтобы они оставались у него — Паша о нем дурно отзывался.

— Большое спасибо, — взял папку Евгений.

— А вот это — его блокнот. Кое-что отсюда я встречала потом в его статьях — отдельные мысли, зарисовки, впечатления и размышления. Хотите почитать?

— Очень.

— Только с собой я вам его не дам.

— Я понимаю, сегодня же, сейчас прочту. Скажите, a что, следователя эта тетрадка не заинтересовала?

Козлова улыбнулась:

— А я ее не показывала, она была в шкафу на моей полке под бельем. Тем более что для следствия она никакого интереса не представляет, а мне дорога как память о сыне.

— Алевтина Васильевна, Павел говорил, что в Париже от был на Конгрессе независимых журналистов, так, кажется?

— Да, он был там.

— А кто его туда делегировал?

— Делегировал?.. Почему вы об этом спрашиваете?

— Кажется, он был не в восторге от местного отделения Союза журналистов?

— Союз никакого отношения к его поездке не имел, — категорично заявила Козлова. — Это была частная поездка. Павел два года откладывал на нее деньги, потом еще, по-моему, одалживал у кого-то, продал свой фотоаппарат, диктофон и даже телевизор. Его пригласил туда мой бывший ученик, школьный товарищ Павла Лева Климанкович. Шесть лет тому назад они с женой Риммой уехали в Израиль, а потом оказались в Париже. Они с Павлом переписывались, Павел даже посылал туда факсом какую-то рукопись. Газета «Русская мысль» до этого перепечатала его скандальную статью, ее отнес в редакцию именно Лева, и это он пригласил Павла погостить у него в Аньере, а не делегировал, как вы выразились, Союз журналистов.

«Интересно, Полянский врал сознательно или просто был не в курсе? Союз приписал себе участие одного из членов в европейском конгрессе или же Павел по каким-то соображениям не стал говорить о частном характере поездки? На то, что таким образом он набивал себе цену как журналисту, не похоже; не тот человек был Козлов, да и шила в мешке не утаить…»

— Вы погостите у меня? — с надеждой в голосе спросила Алевтина Васильевна.

— Если можно, останусь до завтра.

— Ну конечно же, я постелю вам прямо здесь на раскладушке, не возражаете?

— Нет, но… нельзя ли мне переночевать в той комнате, которую Павел оборудовал в сарае? — опасаясь отказа, осторожно попросил Евгений.

Она снова улыбнулась:

— Так и знала, что вы попросите об этом. Только там холодно, придется наколоть дров.

 

2

Через час комната Павла ожила.

В низенькой, умело сложенной печке из огнеупорного кирпича загудело пламя. Отсветы огня играли на мореной шелевке, которой были обиты стены, воздух становился сухим и теплым. Маленькое оконце помещения с низким потолком выходило на берег. Деревянный стол, резная лавка, тахта и даже сенной матрац — все было сделано с любовью, на какую способен горожанин, истосковавшийся по простому ремеслу.

Евгений заглянул в навесной шкафчик. Одну из полок занимали лекарства, половина из которых уже не годилась к употреблению.

На второй полке хранились фотопринадлежности: старенькие «ФЭД» и «Киев-Вега» в картонной коробке из-под зубной пасты, десяток пакетиков проявителя, литровая банка с развесным фиксажем, проявочный бачок с насадкой для узкой пленки, фотовспышка со сгоревшей лампой и, в самой глубине шкафа, две черно-белые проявленные пленки — в фольге и кассете. На них вряд ли было что-нибудь интересное, коль скоро Павел держал их вот так — открыто, в шкафу, к тому же комнату посещали визитеры из прокуратуры и уж наверняка не оставили без внимания всего, что можно было приобщить к делу об убийстве. Городские виды, пейзажи, люди, лодки и прочее, что было зафиксировано на кадрах, относилось скорее к первым опытам Павла по фотографии. Некоторые снимки были уже отпечатаны и хранились теперь в альбомах, которые Евгений просматривал час тому назад, и россыпью — тут же, в шкафу.

Нижнюю полку занимали инструменты, принадлежавшие» пожалуй, еще деду Павла — молотки, стамески, клещи, угломер и уровень — то, что есть в каждом доме, а уж в каждом сарае и подавно.

С пола Евгений поднял красный шарик. Поднеся его к свету обнаружил, что это — бусинка размером с виноградину. Неточно проделанное отверстие для нити и едва заметная неравномерность окраски могли означать, что бусы были изготовлены кустарным способом.

На дне сундука у изголовья тахты были сложены увязанные шпагатом папки, тетрадки, купированные журналы, которые явно не имели ценности, однако выбрасывать их по какой-то причине хозяин не стал.

Больше в комнате ничего не было. А если что-то и было, то до того, как здесь побывала следственная группа и Нелли Грошевская. Евгений подложил дров, посидел на корточках у огня. Самочувствие было удивительным, такого он не помнил со времен своей дальневосточной жизни, когда они с Кимом и Ханом вот так же топили дровами печь, и точно также шум прибоя смешивался с гулом пламени.

Он выглянул в окно. Звезды еще не проявились на потемневшем небосклоне. Над окраиной поселка повисла ущербная луна.

Положив матрац на не успевшую прогреться лавку, Евгений придвинул лампу и открыл папку со статьями Козлова. Первым долом он попытался найти рукопись неопубликованной статьи о приватизации, но, как и предполагал, в папке ее не оказалось. Оставалось предположить, что либо она существовала в единственном экземпляре и находилась в редакции, либо ее изъял из папки Полянский.

Подборка была сделана в хронологическом порядке. К разочарованию Евгения, характеристика, данная Павлу «диск-жокеем», находила подтверждение в первых четырех статьях, написанных полемистом, задирой, бросавшим вызов всем и вся даже там, где без этого можно было обойтись. К ним относились упоминавшиеся Полянским «Фальсификаторы», а также «Блеф», «Смотрите, кто пришел» и «Конверсия или коррупция?». Отдельные фамилии и факты, упоминавшиеся в них, заслуживали внимания. Или, по крайней мере, так показалось Евгению. Вооружившись карандашом из деревянной китайской вазы на подоконнике, он надергал из хранившихся в сундуке ученических тетрадок чистых листов и погрузился в работу, стараясь уловить в разрозненных публикациях что-нибудь, способное привести к системе.

«Умел за малым увидеть тенденцию», — вспомнились ему слова Полянского о Павле.

В результате двухчасового труда ксерокопии покрылись густой сетью линий, скобок, восклицательных и вопросительных знаков; из числа выделенных фамилий, абзацев и предложений на листки выписывалось все, что переходило из статьи в статью и находилось в сфере постоянного интереса Козлова.

Статья, открывавшая папку, была, очевидно, программной. В ней Павел пытался доказать несостоятельность предвыборных обещаний Гридина. Называлась она «Блеф», и оставалось лишь подивиться терпимости губернатора и его лояльному отношению к «четвертой власти», коль скоро она увидела свет, а Козлов после ее публикации продолжал оставаться в штате «Ведомостей».

В 1992 году Гридин, баллотировавшийся на пост губернатора, пообещал электорату: 1. Добиться статуса свободной экономической зоны; 2. Искоренить преступность; 3. Дать работу нуждающимся; 4. Построить городок для военнослужащих и их семей. Средства для осуществления этой программы должны были дать: 1. Строительство трех «пятизвездочных» отелей совместно с американской и турецкой компаниями с последующей сдачей отелей в аренду на 10 лет. Строительство, по расчету Гридина, должно было обеспечить четыре тысячи рабочих мест и занятость тысячи человек в обслуживании отелей с начала эксплуатации; 2. Долговременная сдача в аренду здравниц и санаториев, а также земли под застройку вдоль побережья; 3. Пуск первой очереди нефтеперерабатывающего комплекса, что даст возможность экспорта дорогого бензина, а не дешевого сырья; 4. Строительство дополнительных цехов на заводе вертолетных двигателей совместно с «Геликоптерс ЛТД» (США) в счет 40 % готовой продукции; 5. Перепрофилирование химзавода, производство лекарственных препаратов из морепродуктов вместо сульфатов, что якобы позволит существенно увеличить прибыль и восстановить экологический баланс; 6. Переоснащение судоремонтного завода для захода иностранных судов всех типов и, соответственно, приток валюты в местную казну.

Все или почти все это сегодня было претворено в жизнь, и нападки со стороны корреспондента казались необоснованными. Приморск, каким видел его Гридин, Козлов саркастически именовал «нью-васюками», абстрактно утверждая, что ни Америка, ни Турция ничем не помогут, а выкачают последнее, что осталось от прежних времен. Подвергая сомнению возможность реализации программы, он с размахом бывалого экономиста пытался доказать, что до завершения приватизации и разгосударствления собственности на землю осуществить задуманное невозможно в принципе, и вся программа — блеф, пыль, которую Гридин бессовестно пускает в глаза доверчивым избирателям, чтобы прийти к власти, а сам приход его нужен не столько Приморску, сколько Москве. Достигнуть обещанного возможно разве что лет через десять, да и то при условии подлинной экономической независимости, а Приморск-де — лакомый кусочек с его промышленностью, нефтью, выходом к морю, и потому если свобода будет предоставлена, то исключительно мнимая. Поскольку Гридин не так глуп, чтобы не отдавать себе отчета в средствах, которые понадобятся для подобных преобразований, то он — ставленник Центра, и в его задачу входит подготовка Приморска к распродаже. Чуть ли не агент, заброшенный в Приморск дальновидными коммунистами в начале партийного распада. Пафос статьи сводился к чеховскому «этого не может быть, поскольку этого не может быть никогда».

В нашумевшей, судя по словам Полянского, статье «Фальсификаторы» Павел выдвигал версию, что взрывное устройство, обнаруженное сотрудниками РУОП на маршруте в аэропорт 30 июля 1992 года, помогло новоиспеченному губернатору произнести рокировку в руководстве «силовыми» структурами и ввести режим, граничащий с чрезвычайным положением. В качестве доказательства корреспондент приводил перечень лиц, пришедших на смену администрации представителя Президента Берлинского. В их числе был начальник РУОП Приморска полковник Дворцов, после предотвращения покушения занявший пост начальника УВД и получивший чин генерал-майора. Новый начальник УФСК Давыдов И. был назначен Москвой, а Гридиным и его первым замом Хализевым была организована служба охраны губернатора, включавшая полсотни телохранителей во главе подполковником Ставровым Н.Б., охранявшим в 1980–1985 п. секретаря МГК КПСС, члена Политбюро ЦК и Президиума ВС СССР Виктора Васильевича Гришина. Не очень тонко и не очень убедительно (как, впрочем, и все, о чем писал Козлов, — на уровне версий) проводилась параллель с выстрелом в Ленина 10 августа 1918 года, прозвучавшим сигналом к началу «красного террора».

Еще более агрессивной была статья «Смотрите, кто пришел», продолжавшая серию невероятных нападок на новую администрацию. Изыскания Козлова привели к тому, что десять лет назад начальник УВД Дворцов занимал должность заместителя начальника отдела политуправления Внутренних войск МВД СССР, в каковую был произведен из замполитов конвойной бригады.

«Каким же образом, — интересовался Козлов, — после столь головокружительной карьеры он оказался начальником… райотдела милиции в Воронежской области? За какие такие прегрешения был сослан и понижен и почему отсиживался там вплоть, избрания Гридина губернатором Приморской области?»

Ссылку Дворцова Козлов связывал с исходом Гридина и Хализева из Москвы в том же 1983 году и отставкой небезызвестного секретаря МГК Ивана Дорохова, в отделе которого работа инструктором нынешний первый зам губернатора Хализев и которому губернатор Гридин приходился не кем иным, как… тестем! Это давало Козлову повод еще раз утверждать, что, патриот Приморска на словах, Гридин на деле занимает промосковскую позицию, ибо и он сам, и вся его команда предусмотрительно внедрены имперским Кремлем.

Далее в статье перечислялись депутаты облдумы, по мнению Козлова, занимавшие посты… незаконно (это всенародно избранные-то?). В частности, бывший директор химзавода, отравившего все побережье, на протяжении ряда лет игнорировал выступления «зеленых», прессы, подкупал инспекцию, пока его не уволил предшественник Гридина Берлинский А.С. в связи остановкой признанного «нерентабельным» производства. И вот теперь «вместо того, чтобы сидеть в тюрьме, господин Астраханов А.С. занимает кресло мэра курортного в прошлом города, котором по его вине санэпиднадзором закрыты пляжи, а 235 детей нуждаются в диспансеризации».

Козлов подвергал сомнению целесообразность вручения депутатского мандата тренеру и европейскому чемпиону семидесятых по греко-римской борьбе, человеку «с неполным начальным образованием» Асхаду Атуеву, привлекавшемуся к уголовной ответственности за спекуляцию автомобилями в 1988-м; недоумевал по поводу избрания Аскольда Бурлакова, отбывавшего в лагерях вовсе не за свои диссидентские убеждения, как oн утверждал в телеинтервью, а по 224-й статье — за незаконное хранение наркотических средств.

По всему, слава журналиста, живущего за счет сенсации, Павлу действительно была не чужда. Наверняка его статьи не оставались без внимания администрации, губернатора, судебных инстанций, прокуратуры, и было непонятно, почему его не привлекли за клевету к ответственности, если все, о чем он писал в «Конверсии или коррупции?» («Губернские ведомости» за 8.1.94 г.), например, оказалось неправдой.

Статья касалась положения дел на строительстве городка для уволенных в запас офицеров и их семей. Козлов утверждал, что деньги, отпущенные МО РФ на разоружение, используются городскими властями не по назначению, а в результате «опасного альянса» руководства обладминистрации с армейским и флотским командованием на окраине Приморска вырастают, как грибы после дождя, коттеджи для высших чинов. Причем в строительных работах задействованы солдаты и матросы, в то время как оформлены турецкие и другие иностранные рабочие, что дает якобы возможность получать средства на оплату их труда в валюте. Главным героем этой публикации был вице-губернатор Хализев, в прошлом возглавлявший отдел капитального строительства облисполкома.

Все факты и доводы Козлова наверняка проверялись соответствующими инстанциями. Статьи писал человек, уверенный не столько в своей правоте, сколько в безнаказанности. С приходом Шпагина публикации Козлова утратили и злость, и нерв, и если они могли стать поводом для его устранения, то всех московских журналистов следовало поставить к Кремлевской стене п расстрелять из пулемета.

После этих статей следовал некролог, также написанный Козловым. С портрета в траурной рамке смотрели умные глаза Сергея Вениаминовича Зырянова, обликом напоминавшего писателя Максимова. Вся публицистика Козлова, датированная после смерти Зырянова, особого интереса не представляла. Папка теперь принадлежала Евгению, и с ее изучением можно было не спешить. Там оставалось интервью с предшественником Дворцова, с ностальгией вспоминавшим о совместной работе с генералом Карпецом в МУРе и о Приморском угро той поры, когда здесь заправляли «настоящие воры в законе»; несколько безликих, коротких заметок на первых полосах о развитии российских банков и биржевой политике; перепевы чьих-то рассказов о японской мафии; весьма благосклонный по отношению и интервьюируемым репортаж из игорного дома; портрет этакого благородного инкогнито из местного казино; обзор публикаций о наркобизнесе с явной тенденцией к устрашению читателя: вот колумбийская кока уже на социалистической Кубе, а вот иранские распространители «белой смерти» в бакинской тюрьме — не минет и нас чаша сия; предположение (без ссылок на факты и источники) относительно неслучайности гибели депутата Госдумы Виталия Савицкого, который незадолго до аварии на Свердловской набережной направил в Минздравмедпром запрос по поводу выпуска косметической промышленностью «эликсира молодости» — препарата, для изготовления которого служат якобы человеческие зародыши…

И за всем — многозначительные намеки, перст, указующий на скрытые происки вездесущей мафии. «Если бы не мафия, которая позволяет себя ругать, бить, разоблачать, чихвостить, издеваться над собой, ссылаться на нее, обвинять во всех грехах, общества, — российские журналисты пошли бы по миру с нищенской сумой», — с улыбкой подумал Евгений.

То ли Павлу «обломали крылья», то ли он не располагал убедительными доказательствами, которые стал от него требовать новый главный редактор, — все оставалось на уровне эмоциональных всплесков, было вторичным и отчасти беспомощным.

Строить предположения, что произошло с некогда популярным журналистом, Евгений не стал, их могло быть великое множество: исписался, влюбился, разочаровался, запугали, лишился поддержки, признал свою неправоту и т. п. Странно выглядело другое: если от публикации материалов Козлова отказывались «Губернские ведомости», то что теперь-то мешало молодому явно одаренному и уже опытному газетчику направлять свои корреспонденции в Москву, Питер, наконец, в Лондон, Нью-Йорк и Париж? А значит, ни смерть Зырянова, ни ссора со Шпагиным в оправдание не годились.

Печь давно погасла, в комнату пробрался холод. Окошко в доме уже не светилось, хозяйка легла спать, и, кроме звезд, щедро присыпавших небо, окрест не было ни единого огонька. Выйдя на середину двора, Евгений попытался отыскать малозаметное в этом полушарии созвездие Рыси. Виднелись Возничий и Рак, Жираф и Малый Лев, а вот того, под которым он жил в последнее время, на месте не оказалось. Доморощенным астрономом овладело чувство, какое, должно быть, испытывал коринфский владыка всякий раз, когда его камень скатывался к подножию горы. Но длилось это не долго. Пустоту неожиданно восполнила догадка: «А что, если все проще? Мать говорила, Павел занимал у кого-то деньги перед поездкой в Париж. У кого и сколько? Вполне возможно, сумма была крупной и по возвращении он не сумел расплатиться. Здесь он продал фотоаппарат, диктофон и телевизор. В Париже купил видеокамеру. Хотел продать?.. Фигурирует ли эта камера в протоколах осмотра?..»

Земной мотив этот показался Евгению ценнее эфемерных поисков политической подоплеки. Он наскоро набрал охапку щепы и, вернувшись в комнату, записал в своем блокноте:

«4. Долг. У кого занимал?

5. Видеокамера. Где она?»

Затем затопил печь и, придвинув лавку к открытой топке, принялся за блокнот Козлова, который предстояло вернуть.

 

3

3.8.95 г.

К власти приходят крупн. бандиты и пожирают мелких. У обыват. склад, впечатл., что новые власти искореняют преступн. — хулиганов не стало. Если не стало мелких, то кто же подкармливает крупных?

А их теперь не надо «подкармливать», они стоят у кормушки (у кормила).

16.8.95 г.

Почему новорожд. Иисуса положили в ясли? Великий символ: родился на корм скоту. А кто тогда скот? Народ же, народ! «Главный герой романов «Разгром» и «Поднятая целина» — как учили в школе. Народ, который у Пушкина безмолвствует.

Личности даны на растерзание народу, т. е. — на корм скоту!

* * *

Г. хоть и, а личность! А сам я что делаю? На потеху скоту терзаю его…

1.9.95 г.

Девочка шла в школу. Подумал о том, что ждет ее. Она красива. Будет стоять за прилавком овощного магазина, пока однажды в импортном журнале не прочтет что-нибудь из жизни валютных проституток. И не подумает: а чем я хуже?

А если бы не прочитала?..

Пресса вроде ни при чем. Она только констатирует, отражает реальную картину жизни. А на какую почву попадают зерна ее обобщений, не думали?.. Сегодняшний коэффициент интеллекта у населения, занятого личным обогащением, никто не высчитывал?

8.9.95 г.

Запись от 3.8.95 г. — в статью «Маска, я тебя знаю!».

9.9.95 г.

В статью «Маска»:

Уставный фонд (балансовая стоимость) АОЗТ «Сульфат» на января 1993 года (т. е. к началу приватизации) определялся в млрд. рублей. К концу 1-го этапа приватизации (чековой) приватизировано 70 % предприятий.

АКЦ-РЫ — вся городская «шерсть», недаром же «закрытого типа»!

Добыть списки!!! (Бывш. дир. з-да Астраханов — точно! Нынешний — Новацкий — точно!)

С 1 янв. 94 г. — второй этап: денежная приватизация ФОКУС В СЛЕДУЮЩЕМ: к нач. этого этапа з-д взяли и… переоценили! Теперь он оценивается уже не в 5 млрд. руб., в 20 млрд.! Т. е. доля тех, кто вложил чеки на 1-м этапе, уже не 20 %, а всего лишь 5 %: их участие в распределении квот чисто формально.

Попросту, их кинули!

Главными пайщиками стали те, кто завершил приватизацию а не начинал ее. Т. е. они, по сути, КУПИЛИ это предприятие, вложив в оставшиеся 30 % не мертвые чеки, а живые деньги, и теперь распоряжаются ими — делят прибыли между собой.

Появились обиженные (узнать, кто кого «кинул»!).

На прибыли начали проделывать ту же манипуляцию с вер толетным, с нефтепереработкой.

Вот тебе и «гримасы приватизации»!

19.9.95 г.

Дурак ты, Козлов! НУ И ЧТО?! Капитализм.

Развитые, честные, благополучные, богатые, здоровые американцы тоже, в свое время, перестреляли индейцев и захватил их земли. Морган был бандитом, а стал ГУБЕРНАТОРОМ. Идет процесс накопления капитала. Победителей не судят?

Потомки Каина. Созидатель Авель обратился в прах и забыт. Во мне говорит социалист (Павел, выступление на суде «Мы социалисты…»). Ха-ха-ха, но неужели это передается с генами?

2.10.95 г.

Я все это время был в чьих-то ежовых рукавицах?!

Н. — поставщик тем. А сама?.. Я — скандалист, она — сама лояльность.

Не может этого быть!

3.10.95 г.

СЮЖЕТ.

Лебедь притворяется гадким утенком.

Жила в нищете, отец бросил, мать умерла, воспитывалась в детдоме, бывший муж — каплей с подлодки — бросил.

Казанская сирота на самом деле сказочно богата.

Неужели?!

* * *

Я был выгоден. Мне слава — им деньги.

Ничего из подсунутого никогда не подтверждалось. Ай да Н.! Слепец. Западня. Как замолить грех?!

* * *

Неужели я так ошибся в С.В?

* * *

Нельзя делать из журналиста великомученика: статус второй древнейшей не позволяет. По трупам, брат, по трупам! Иначе — через твой труп.

Чьего ты рода, парень: Каинова или Авелева? Вот в чем вопрос!

7.10.95 г.

Убивают не из-за убеждений, а из-за денег. Или ты рискуешь, или живешь в нищете.

Похоже, мы выбрали разные пути. Я должен быть умнее по старшинству, но это лишь теоретически. Женщины хитрее.

Что такое хитрость? Тот же ум. То и другое означают, в конечном итоге, умение выживать.

* * *

К «Маске»:

Хотел быть честным. Хотел, чтобы всем было хорошо. И делал это… любой ценой.

Как истинный коммунист: всеобщее счастье — любой ценой!

* * *

«КАК Я РАБОТАЛ В ГАЗЕТЕ «КРАСНАЯ ЯКУДЗА». По-моему, очень смешное название?

Легальная мафия. Своя печать. Свои люди легально в правительстве.

Но нет, я там не работал. И, Бог даст, не буду! «893».

С. ШАХРАЙ: «Какая разница, привели тебя к власти сверху или тебя избрал народ? Каким бы путем ты ни пришел, вопрос в одном: сможешь ли ты поднять экономику региона?»

17.10.95 г.

Почему убийц какой-нибудь чеченской тети Моти искать не нужно, и Генеральная прокуратура не заводит дела, и сводку следственных мероприятий не передают? А убийц Холодова и Листьева искать непременно нужно?

Выстрелы в тетю Мотю и ее детей: «Ай, яй, яй! Разгул преступности! Совсем бандиты обнаглели, креста на них нет…»

В журналиста: «Это выстрел во всех нас! В демократию! В рупор народа!..»

При чем тут гласность и демократия, если у него в кармане нашли полторы тысячи «баксов» и два «лимона» рублей?!

А у тети Моти — семьдесят копеек…

Он сам сделал свой выбор.

А вони-то! Вони!.. Русскому человеку только дай повод покричать, попить водочки да не пойти на работу!

18.10.95 г.

Вот это номер!

Н. предложила свое ходатайство о моем назначении руководителем ЕГО пресс-центра!

Вот те и оппозиционер… дописался!

* * *

Пошли вы на х… со своей квартирой!!!

21.10.95 г.

П. говорит, что намек в «893» Г. понял. Отлично!

А он думал, я поверю в успехи «обновленной милиции»?

На какие шиши он ее «обновил»?

* * *

Если в корне слово «грош» —

С человека что возьмешь?

Ветлугина благозвучнее!

* * *

Предлагаю в славянских странах (бывших республиках СССР) ввести по 3 гос. языка: русский, белорусский, украинский. И все национальные проблемы будут сразу исчерпаны.

ПОСТСКРИПТУМ. Никогда не выступай по национальному вопросу. Табу! — везде, где поднимаются такие вопросы, проливается кровь.

Хотя повсюду одинаково красная.

22.10.95 г.

История Христа — модель жизни человека. Рано или поздно всякий лишается отца, и наступает время самостоятельного принятия решений. В жизни хоть один раз, но предают друзья.

Не всякому только дано воскреснуть.

23.10.95 г.

В партию вступают из страха оказаться в одиночестве. Жажда власти сильнее денег.

Не буду читать Римму Казакову, не буду смотреть фильмы с участием Басилашвили: либо ты ПОЭТ, либо депутат. Соединить не-воз-мож-но!

Говорухина, правда, жаль. Крепкий мужик и отличный режиссер.

* * *

К статье «Маска»:

НЕФТЬ. НАРКОТИКИ. ОРУЖИЕ.

Вот три кита, на которых держится Власть!

Первый вопрос, обращенный к политику, должен быть: «Какое отношение вы имеете к нефти?» Второй: «Какое отношение вы имеете к наркотикам?» Третий: «Какое отношение вы имеете к оружию?» Если он ответит, что никакого, то никакой он не политик — дилетант или лицемер. В конечном итоге он проиграет тем, кто стоит на этих трех китах, в связи с нижеследующим:

1 баррель нефти (на лондонской бирже) — 16, 79 доллара США, (на нью-йоркской) — 18,28.

СПРАВКА: 1 нефтяная скважина в Костомарове дает 130 тонн нефти в сутки.

500 кг листьев коки стоят 1200 долларов США.

500 кг = 2,5 кг пасты.

2,5 кг пасты = 5000 долларов США.

2,5 кг пасты = 1 кг сульфата.

1 кг сульфата = 11 000 долларов США.

1 кг хлоргидрата = 60 000 долларов США.

1 кг хлоргидрата + субстанция = 120 000 долларов США.

1 кг готового К. = 12 % хлоргидрата с субст. = 500 000!

За полмиллиона долларов с 1 кг можно:

1. Добиться статуса свободной экономической зоны;

2. Искоренить преступность;

3. Дать работу нуждающимся;

4. Построить городок для военнослужащих и их семей.

* * *

СЮЖЕТ:

Человек богат, но не имеет права тратить деньги.

Или боится?!

3.11.95 г.

Н. содержанка?!

* * *

У меня появилась банальная цель: увидеть Париж и умереть.

15.11.95 г.

Господи! Почему не ты, а она открыла мне на все глаза?

Я же на их мельницу лил воду!

16.11.95 г.

Пришел вызов от Левы К.! Ура! Еду!

Денег! денег! денег!..

17.12.95 г.

А «Маска», я тебя знаю!» их испугала. Ш. потребовал фактов, фамилий, экспертизы. Ничего, теперь опубликует «Русская мысль». Только бы уехать. Это будет сенсация.

По возвращении сяду за роман «Казанская сирота». Бестселлер!

2.12.95 г.

Как кричал, топал ногами и плевался Шпагин! Порвал статью, дурак. Ну и методы. Я попал в цель, теперь — точно.

Есть ксерокопия. Пообещал перемены в Кремле сгоряча. Хотя как знать.

СЮЖЕТ.

Человек с благими намерениями приходит к власти. И становится «козлом отпущения», все кричат ему: «Гад! Сволочь!» И он решает стать гадом (ну, раз все равно обвиняют-то?).

* * *

Эфиры — алкилирующие агенты в органическом синтезе. Диорганилсульфаты и органилсульфаты. Сырье для АОЗТ.

Вот тебе глубинная переработка, вот тебе сульфаты, вот тебе коттеджи: нефть, наркотики, оружие — базис; театр, картинная галерея, Бог — надстройка.

5.12.95 г.

А если Г. в сетях?..

Бредовая идея. Какая чушь! Тоже мне, невинное дитя!

* * *

Выставит ли он свою кандидатуру на предстоящих президентских выборах? Статья-прогноз д/«Ведомостей». Как отреагирует Шпагин? 2-й экз. — в «Комсу», их сей провинциальный король, похоже, интересует.

* * *

СЮЖЕТ.

Человек-робот. Его запрограммировали и выпустили. Если он оступится — ему заменят программу, и только. В крайнем случае — ликвидируют.

Мысль такова: человек, пришедший к власти над другими людьми, должен столько всего учитывать, что просто физически ничего не может предпринимать самостоятельно.

Парадокс: когда человек добирается до вершин руководства, то начинают руководить им.

6.12.95 г.

В Париже будет проходить Европейский конгресс независимых журналистов. Звонил Лев, сказал отксерить статьи.

Постскриптум. Самая независимая страна — Монголия: oil нее ничего не зависит. Но как может быть независимым журналист? А от фактов?

* * *

Какая, какая власть?.. Чет-вер-та-я?.. Вот именно!

* * *

Занять бы денег у Г.! Но нет, не пойду ни за что. Она не должна знать о том, что я уезжаю. Лучше, чтобы вообще никто не знал об этом. Кроме мамы, конечно.

* * *

Жена Алекс. Самойл. Берлинского водила толпу пенсионеров вокруг своей хибары в Чащине и причитала: «Вот это все, что у нас с мужем есть. Это досталось нам в наследство от деда. Мы всегда жили честно, на одну зарплату…»

Дина Ивановна Гридина привезла «икарусом» журналистов. Сначала — в Сутеево, потом — в Чащин, потом — в Рыбино, где у губернатора дома и виллы, поила вином и рассказывала: «Вот это наша вилла. А вот — государственная. Ну да ничего, мы ее приватизируем. А это — дом для НАШИХ гостей. Как вам нравится НАШЕ «Каберне»?..»

И Н., говорят, была там. Готовила репортаж.

По данным опроса, рейтинг Гридина резко возрос. Берлинского — упал до…5 процентов! Люди поняли: «Бедный не сделает их богатыми».

А Г… оказывается, психолог! Вызывает уважение.

7.12.95 г.

Потрясно! Рассказал маме о. Серафим:

Жил да был на свете богатый, пришлый из чужих земель человек. Построил он дом, обзавелся хозяйством. Выдал дочерей за старых, но богатых людей. И все знали о том, что он живет нечестно, ворует, заставляет на себя батрачить. И все говорили о нем:

«ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК. ДОБРЫЙ ХОЗЯИН».

Жил неподалеку отшельник. Семьей он не обзавелся, дома не построил. Все деньги, оставленные родителями, вложил в книги. Постиг науку, больных пользовал, советы давал.

И умер в нищете. И сказали о нем люди:

«ПУСТОЙ БЫЛ ЧЕЛОВЕК. ДАРОМ ПРОЖИЛ».

Постскриптум. Мама навещала о. Серафима в психушке. Говорит, плакал, когда рассказывал.

8.12.95 г.

Отпуск Шпагин мне все-таки предоставил. 13-го уезжаю в Сутеево, оттуда — к Леве в Париж!

* * *

Какие беды принесет мне встреча с В.?

* * *

Не знаю, как «заинтересованные круги» (Шпагина на них нет, чтобы потребовать фамилий!), а уж ОРТ и мои коллеги руки на Чечне нагрели.

«На Чечне сошелся клином белый свет…»

Из газет:

«Колонна танков не смогла подойти к Грозному: женщины перекрыли дорогу…»

«Мать приехала в район боевых действий и за руку увела сына домой…»

Не бред ли свинячий?.. Игра в войну какая-то!

Все вообще игра: в войну, в политику, в преступников.

Назвать статью: «Игроки».

Постскриптум. Тоже мне, Николай Васильевич выискался!

* * *

Деньги нужно занимать у бандитов. Им лестно, когда у них занимают. Тысяча долларов для них — раз плюнуть!

22 часа 35 минут.

Звонок. Она хочет встречи. Нет!!!

9.12.95 г.

В. П. пришлось рассказать о поездке.

Денег у него нет. Собирался купить телевизор. Я предложил ему купить свой за полцены. Обещал подумать. Сказал, что может свести меня с ростовщиком. Тот дает деньги под расписку, в которой нужно указать сумму, в 1,5 раза превышающую одолженную.

Черт с ним!

* * *

Теперь грабит милиция. Все плачут и платят — жаловаться-то некому.

* * *

Игорь В. видел ее в «Таверне». А я там не был. 10.12.95 г.

Драться за губернаторское кресло будут трое: БЕРЛИНСКИЙ, АСТРАХАНОВ, ГРИДИН. Берлинский проиграет однозначно.

Астраханов — явно подставная фигура. Г. не зря назначил его мэром: переложил на него ответственность за город и обрел в его лице сторонника. Скорее всего, А. отдаст голоса Гридину, снимет кандидатуру где-то на 2-м этапе.

1. Шпагин не опубликует.

2. Москва плевала на корреспондентов из провинции, у нее есть свои, пришлют кого-нибудь. Г. примет в «доме для гостей».

3. От меня только того и ждут. А я промолчу.

На-до-е-ли! Написать бы статью о цветах…

* * *

К статье о приватизации («Маска», переменить «шапку» к публикации в «Р. м.»):

«Никогда еще русские люди не получали возможности так «погреть руки». При коммунистах все-таки собственность была государственной — т. е. воруй, но знай меру. А кто устанавливает эту меру сейчас? Знает ли уважаемый читатель, сколько, например, стоит Приморский химический завод?..»

Постскриптум. А кому это, на х… нужно в Париже, Козлов?

ФРАЗА: «Человек устает от вынужденного общения».

13.12.1995 г.

6. 20. Автовокзал.

Оказывается, Земля путешествует вокруг своей оси, наклоненной под углом в 23 градуса.

Постскриптум. Галилей до конца жизни считался «узником инквизиции» и принужден был жить на своей вилле Арчетри близ Флоренции.

 

4

Начиная с записи от 8 августа, Евгений перечитал блокнот дважды. Шел четвертый час, но сна не было и в помине. Сон отгоняло странное ощущение незримого присутствия Павла, будто бы он стоял рядом, с напряженностью подсудимого ожидая вердикта.

Евгений достал из сумки «Кэмел», закурил. Конспект блокнота занял шесть тетрадных листков. Записи условно подразделялись на четыре группы: материалы для статей; общие размышления; дневниковые заметки; сюжеты. Одно порождало другое, нее было взаимосвязано, и целостность эта довольно полно характеризовала Павла как человека и журналиста. Теперь Евгений вспомнил все их беседы и споры в Москве — многое из прочитанного было ему уже знакомо.

Поражала похожесть их взаимоотношений с женщинами: с точки зрения Евгения, Валерия была склонна отдать предпочтение обеспеченному Мишелю Боннэ; запись от 3/11.95 г. говорила об аналогичных подозрениях Павла в отношении Нелли Грошевской.

Не нужно было перечитывать блокнот еще раз, чтобы почувствовать, чем он жил в последние полгода. В притче о. Серафима и в рассказе об экскурсиях, проведенных женами претендентов на пост губернатора, в словах Сергея Шахрая и «ветхозаветных» размышлениях о Каине, в заметках о коллегах по «второй древнейшей» и сентенции «победителей не судят» сквозила мысль: «Гридин оказался победителем, я остался в дураках. И женщины, и народ выбирают ПОБЕДИТЕЛЕЙ, независимо от цены за победу».

Евгений выбросил окурок в остывшую топку, придвинул отдельный листок, на который выписал инициалы и сокращения, упоминавшиеся в заметках, и без особого труда расшифровал их: «Н.» — Нелли Грошевская; «Г.» — Гридин (Г-убернатор); «С. В.» — Сергей Вениаминович (Зырянов); «П.К.» — Павел Козлов; «Лева К.» — Климанкович; «Ш.» — Шпагин; «В. П.» — Виктор Полянский; «Игорь В.» — Васин (из отдела писем «Губернских ведомостей»); «Комса» — «Комсомольская правда»; «Р. м.» — «Русская мысль». Оставалась нерасшифрованной одна буква — «В.» — в записи от 8 декабря: «Какие беды принесет встреча с В.», и было неизвестно, кто такая Ветлугина в записи от 21/10: «Ветлугина благозвучнее». Была ли это другая женщина, появившаяся в жизни Павла, или это — вымышленная фамилия для романа? Последнее было более вероятным, судя по тому, что оценивался не человек, а благозвучие его фамилии, но если оно было иносказательным выражением характеристики, то мотив разрыва с Грошевской напрашивался сам.

Почему же Павел был так уверен, что она принесет ему именно беды?..

В целом вырисовывалась весьма тривиальная история. Вхожая по роду деятельности в административные круги тележурналистка подбрасывала Козлову темы для статей, сама при этом оставаясь лояльной к власти. Со временем Павел понял, что его втянули в игру, выбрав в его лице «оппозиционера», и через Грошевскую подсовывали факты, заведомо не находившие подтверждения. Хлесткие удары эмоционального и честолюбивого журналиста будоражили общественное мнение, но для «мафии» были абсолютно безболезненными, а его покровитель и наставник Зырянов («Неужели я так ошибся в СВ.») потакал ему, заодно поднимая за счет скандальных статей рейтинг газеты. Когда же Павел начал догадываться, что его используют, ему осторожно (через Грошевскую) посулили должность руководителя пресс-центра в администрации губернатора, затем (через Союз журналистов) — квартиру. Мучительно решавший для себя вопрос: «Продаваться и стать преуспевающим или остаться порядочным, но до конца дней ходить в «неудачниках»?» — Павел решает идти на прорыв, дерзко отказывается от квартиры, намеревается поместить серию разоблачительных статей в «Комсомолке», в «Русской мысли», вырваться на конгресс в Париж, найти компромат на губернатора и его окружение — не по ложной наводке, а на основе фактов и доказательств, которые рассчитывает добыть во что бы то ни стало (9.9.95 г. — «Добыть списки!»). Он разрывает отношения с Грошевской, пишет статью «Маска, я тебя знаю!» — о «гримасах приватизации», но то ли недостает фактов, то ли новый главный редактор Шпагин не хочет идти на обострение с Гридиным — статью не печатают. Козлов собирается опубликовать ее за границей, но понимает, что проблема приватизации Приморского химзавода едва ли заинтересует кого-то в Европе. Время идет, он пишет мало, для заработка пробавляется какими-то отвлеченными заметками. Его попытка обвинить Гридина в незаконной торговле нефтью и наркобизнесе выглядит наивно — перечень мировых цен на сырье не способен заменить улик. Он мечется, нервничает, во что бы то ни стало хочет взять реванш, собирается писать роман (который, конечно же, с учетом его характера, непременно должен стать «бестселлером»). Переплетение художественного вымысла, «сердца горестных замет», библейских размышлений воедино — несомненно, следствие разрыва с Нелли, которую он любил, что не подвергают сомнению ни его мать, ни наблюдавший их отношения Полянский. Недаром он задумывает сюжет о любви, а не о происках мафии: бедная девочка из детдома приезжает в город, вычитывает в прессе материал о «ночных бабочках» и их безоблачной жизни, ступает на скользкую дорожку и через какое-то время становится «сказочно богатой женщиной». «Н. содержанка», «Игорь В. видел ее в «Таверне». Вымысел? Обида, переросшая в злость? Или же у него действительно появились сомнения в добропорядочности Грошевской?

Записки Павла, в которых нашли отражение его мечты, слабости, интересы, привели Евгения в неестественно бодрое для этого времени суток состояние. Небо уже начало сереть; далекий петух провозгласил наступление рассвета. Поняв, что уснуть все равно не удастся, он решил погасить возбуждение проверенным способом — пробежаться вдоль берега, благо предусмотрительно захватил с собою костюм и кроссовки.

Из кармана брюк выпала деревянная бусинка. Включив лампу, он поискал ее глазами на полу, пошарил под топчаном, насколько позволяла руке влезть под него прибитая в основании планка. Находка эта едва ли могла иметь какое-то значение, сработал простой инстинкт: поднять то, что упало. Отодвинув топчан, он стал на четвереньки и ладонями ощупал шершавую поверхность неструганого пола.

Крайняя у стены доска была разрезана в двух местах на расстоянии тридцати сантиметров. Евгений уцепился ногтями за плинтус, приподнял его, и доска, оказавшаяся неприбитой к лагам, легко поддалась. Она прикрывала тайник размером с посылочный ящик, оказавшийся пустым, если не считать… красной бусинки на фанерном дне. Подобрав ее, Евгений водрузил половицу-крышку на место. Распил был невидим, и бусинка никак не могла провалиться в миллиметровую щель. Осмотрев еще раз участок пыльного пола под топчаном, он нашел ту, что выпала из кармана, — теперь две бусинки разной величины лежали на его ладони. Задвинув топчан, он положил находку в несессер и отправился на пробежку.

Море было спокойно, день обещал выдаться погожим, хотя весна полностью в свои права еще не вступила, направление ветра менялось, и от погоды можно было ждать чего угодно. Пахло йодом и смолой, под ногами похрустывала галька, хотелось бежать, бежать как можно дальше — туда, где нет признаков цивилизации, где ничто не осложняет бытия и человек из мыслящего, вечно озабоченного существа становится простым и естественным звеном природы, посредником меж землею и небом.

Повернувшись к востоку лицом, он проделал дыхательный комплекс, с минуту постоял «свечой», уселся в «лотос» и постарался избавиться от каких бы то ни было мыслей — только дышать, дышать, дышать, очищая свежим морским воздухом легкие и мозг. Планировать день, тем более сколько-нибудь отдаленное будущее не хотелось; после сегодняшней ночи стало ясно, что, не получив ответов на вопросы как, по какой причине и кем был убит Павел Козлов, он не успокоится, и теперь это будущее зависело от непредсказуемых событий.

Какое-то время ему удалось пребывать в прострации — в сознание ничего, кроме постукивания крови в венах, не проникало, и даже море на расстоянии трех метров застыло мертвой ледяной гладью. Он выскочил на пирс, сотню раз отжался на кулаках, принялся проделывать классические, а потом им же придуманные комплексы упражнений, которые он собирался включить в стиль «рыси», глубоко дыша и часто меняя ритм. И только когда в кончиках пальцев ощутилось покалывание, а икры ног отяжелели, предвосхищая сбой дыхания, остановился, подтянул к подмышкам ладони и замер, наслаждаясь солеными брызгами бившегося о бетон моря.

Возвращался трусцой. Встреченный рассвет обеспечивал заряд энергии до заката, а когда бы удалось пару часов вздремнуть, то и до утра. Сонм эмоций и страстей, которыми веяло со страниц блокнота, больше не довлел над Евгением — в сознании оставалось только рациональное, поддающееся анализу и доступное проверке.

Дневник и папка со статьями стали лишним подтверждением вчерашней догадки, что мотив убийства лежит вовсе не в плоскости убеждений и выступлений Козлова-журналиста. Упоминание о ростовщике, которого знал «диск-жокей», было, пожалуй, самой серьезной зацепкой. В записи говорилось об обещании Полянского свести Павла с ростовщиком. Осуществилось ли его намерение, предстояло выяснить. «Убивают не из-за убеждений, а из-за денег. Или ты рискуешь, или живешь в нищете». Тема денег, точнее — хронического их отсутствия, пронизывала записи насквозь.

Денег и… убийства!

«По трупам, брат, по трупам. Иначе — через твой труп!»

«При чем тут гласность и демократия, если у него в карманах нашли полторы тысячи «баксов» и два «лимона» рублей?!»

«Жажда власти сильнее денег».

Стоимость барреля нефти, наркотиков — и опять:

«Денег! денег! денег!..»

«Деньги нужно занимать у бандитов».

Предстояло для начала вычленить все, что относилось к информации для общего развития и будущего «бестселлера». Вычленить и отбросить, ибо характер, образ мыслей и атмосфера существования Павла были достаточно ясны, но к фактам, увы, не относились.

Евгений вернулся в сарай, снял с гвоздя оцинкованное ведро и побежал к колонке у соседнего дома. Умывшись во дворе, растерся холщовым полотенцем. Екнуло, сжалось сердце при мысли, что вот он такой здоровый, благополучный, что восходит солнце и продолжается его до бесстыдства самоуверенная жизнь, а Павлу, который был и моложе, и умнее, и наверняка честнее его, уже никогда не суждено вкусить простых радостей.

— Доброе утро, Женя, — вышла на порог Алевтина Васильевна. — Вы не простудитесь?

Он догадался, какие чувства, должно быть, испытывает она, глядя на чужого человека, поселившегося в комнате ее сына, и чего стоит ей улыбка спустя десять дней после похорон.

— Доброе утро, — поздоровался приветливо. — Не простужусь. Мне ведь, Алевтина Васильевна, тоже воды некому подать.

Через двадцать минут они сидели на кухне за накрытым застиранной скатеркой столом и завтракали. Жареная картошка с черным влажным хлебом и крепкий, сдобренный мятой цейлонский чай были, наверно, последним из съестного, что оставалось в доме.

Улучив момент, Евгений спросил:

— Алевтина Васильевна, у вас есть красные бусы?

Она удивленно посмотрела на него, опустила глаза, силясь вспомнить, есть ли у нее такие бусы, словно была обладательницей несметного количества бижутерии.

— Красные деревянные бусы? Самодельные, с мелкими деревянными шариками на шее и крупными — на груди? — подсказал он.

— Нет, — пожала она плечами. — А почему вдруг вы…

— Не вдруг. Я нашел пару бусинок в комнате Павла. Одну на полу, другую — в тайнике. — Он посмотрел на нее в упор, желая увидеть ее реакцию на упоминание о тайнике.

Женщина улыбнулась, покачала головой:

— Вы и до тайника добрались?

— Это было не очень сложно, поверьте.

— Я не заглядывала туда никогда. Хотя и знала о его существовании.

— Да? А вот обладательница красных бус заглядывала.

— Нелли? — удивленно вскинула она брови.

— У нее были красные бусы?

— Да. Их подарил ей Павел. Он считал, что красное ей к лицу.

— Когда она приезжала к вам седьмого числа, на ней были эти бусы?

— По-моему… да. Да, были. Хотя… я могу ошибиться.

Евгений сообразил, что седьмого, через два дня после похорон сына, она вполне могла не заметить украшения на шее Грошевской. Во всяком случае, ответ ее может быть не точным.

— Извините.

— Ничего.

— А зачем Павел оборудовал тайник, он не говорил?

— О! — улыбнулась она. — Это было давно. Детские шалости. Полы в сарае были настелены еще в моем детстве, когда-то там был погреб, потом отец его засыпал — перенес в сени. Ничего особенного, поверьте… Но вы меня очень огорчили. Я думала, Нелли приезжала утешить меня.

— Не догадываетесь, что она могла искать в тайнике?

— Нет, конечно. Может быть, бусинка эта попала туда раньше, когда они приезжали вместе с Павлом? Не сама же она обнаружила этот тайник?

— А Нелли не интересовалась, когда Павел приезжал в Сутеево в последний раз?

— Почему вас это интересует?

— Потому что после возвращения из Парижа Павел брал пять дней отпуска и сказал Полянскому, что собирается провести их здесь.

— Я не знала… Нелли… Нелли… нет, извините… Если она и поинтересовалась вскользь, то я не запомнила, поймите мое состояние…

— Конечно, еще раз прошу меня извинить. Что из вещей Павла осталось после его смерти в комнате? Вы что-то забирали?

— Все забрала, что было. А вообще-то ничего, кроме пишущей машинки, костюма, пары белья, рубашек не было. Бумаги, блокнот, что-то еще несущественное он привез перед поездкой сам.

— Почему?

— Не хотел оставлять в общежитии, наверно.

— Что изъял следователь, не знаете?

— Ничего, кроме бумаг и проявленной фотопленки «Кодак». Да, еще письма. Павел хранил их в пластиковой коробке из-под ванильного мороженого.

— От кого письма?

— Понятия не имею. Это его письма.

— Алевтина Васильевна, а видеокамеру, которую он привез из Парижа, вы видели?

— Конечно. Он снимал меня и показал тут же. Я получилась такой безобразной, умоляла его стереть.

— У него что, был магнитофон?

— Был, — заметно омрачилась она. — Маленький телевизор со встроенным магнитофоном. Он продал его Вите Полянскому — не хватало денег. У него мы и смотрели кассету.

— Куда же девалась камера?

— Я ведь говорила, что он занимал деньги перед поездкой. Наверно, продал, чтобы расплатиться с долгами.

— У кого и сколько денег он занимал, не говорил?

— Он никогда о своих финансовых делах со мной не говорил. Как ни спросишь — все нормально, мама, не волнуйся. Я-то догадывалась, что не очень нормально, но ничем помочь не могла. Когда он получал гонорары, помогал мне.

— Но пленку-то эту он не стал бы продавать? Где же она? Если следователь не изымал, вы не забирали — кому она могла понадобиться? Что на ней хоть было, кроме подвыпивших приятелей в Измайлове?

— Ничего особенного. Эйфелева башня, Елисейские поля, дома, прохожие, кафе, машины. Везде почти — Паша или Лева с Риммой. До этого Паша был только в Болгарии — со стройотрядом, десять лет тому назад.

Евгений допил чай:

— Спасибо… Не помните, какая у него была камера?

— Ой, нет. Маленькая такая, в половину машинописного листа. А название… я не поинтересовалась даже.

— Вы не могли бы дать мне адрес Льва Климанковича?

— Да… а зачем?

— Алевтина Васильевна. Я хочу знать, кто и за что убил Павла. И я это узнаю.

По решительности, с которой были произнесены эти слова, она поняла, что материнского благословения ему не понадобится.

* * *

Через час рейсовый «ЛАЗ» увозил Евгения в Приморск. Он смотрел в окно на безликий пейзаж, боролся со внезапно накатившей дремотой, перед глазами его все стояла одинокая фигурка Алевтины Васильевны на фоне кирпичной стены автобусной остановки. Женщина терла выплаканные глаза, махала ему вслед до тех пор, пока автобус не исчез за поворотом шоссе, и Евгений думал теперь, что у нее никого больше не осталось в целом свете.

Сзади сидели бабушка и толстый ее внук лет шести, который громко чавкал леденцом, зевал, стучал ногами в спинку сиденья и требовал рассказать ему сказку.

Бабушка оказалась, наверное, одной из последних на Руси, кто знал наизусть Пушкина:

Жил старик со своею старухой

У самого синего моря;

Они жили в ветхой землянке

Ровно тридцать лет и три года.

Минут десять автобус стоял на переезде в колонне других машин, пропуская военный эшелон. Через три километра его остановили на посту ГАИ. В салон вошел усатый милиционер с «Калашниковым» на ремне, внимательно и долго изучал пассажиров.

— Ищут кого-то, — догадалась женщина, сидевшая через проход слева от Евгения.

«Отпусти ты, старче, меня в море!

Дорогой за себя дам откуп;

Откуплюсь чем только пожелаешь».

«По радио передали штормовое предупреждение», — негромко проговорил кто-то впереди.

«Какое отношение имеет милиция к штормовому предупреждению», — проворчал сосед говорившего.

Наконец капитан в бушлате махнул полосатым жезлом и «ЛАЗ» продолжил путь. Евгений закрыл глаза.

«Терактов опасаются. Чеченцы лютуют. Пока всех русских не перебьют — не успокоятся».

«Ну, так уж и всех-то?»

«А им что? Ихних убийц Аллах в рай принимает без очереди. У них убийство за честь почитается, это мы все боимся, нам вера руки кровью марать не позволяет».

«Бабушка, а что такое «штормовое предупреждение»?»

«Когда старик пошел к морю в первый раз, оно слегка разыгралось; во второй — «помутилося синее море»; в третий — неспокойно стало. Предупреждало, значит. А потом начался шторм:

Видит, на море черная буря:

Так и вздулись сердитые волны,

Так и ходят, так воем и воют.

«А почему старик не послушался, когда оно его предупреждало?»

«Потому что старухи он боялся больше».

«А чего она хотела?»

«Я же тебе рассказывала, Костик: денег и власти она хотела. А когда человек хочет денег и власти, он ни перед чем не остановится».

 

Глава пятая

 

1

В холле «Паруса» пахло пережаренным луком. Хозяйка оформляла новых постояльцев, по всему — супругов из села: у двери были свалены корзины и грязные туристские сумки.

Евгений был уже посередине лестницы, когда она спохватилась:

— Молодой человек, у вас срок проживания закончился. Продлевать будете?

— Я уезжаю. Мне ваша яичница надоела…

Он вошел в комнату, куда тоже успел проникнуть приторный запах, сел на кровать. Следовало выспаться, но тогда пришлось бы платить еще за сутки, а денег оставалось в обрез.

Рубашка на батарее высохла. Он сложил ее, сунул в пакет вместе с комплектом чистого белья; в боковой карман сумки, где лежали фонарик и набор РК-1350 в кожаном футляре, запихнул кроссовки. Набор включал специальные инструменты, позволявшие мгновенно открывать запертые окна, двери, а также любые замки — английский, автомобильный и гостиничный специальной конструкции. Его подарил Евгению Кристиан Марселей, французский коллега-сыщик, арендовавший помещение в офисе Мишеля.

Запершись, Евгений почистил «скиф». В барабане оставалось четыре патрона (остальные они расстреляли с Нонной в парке), но и их он считал лишними, относясь к означенному в лицензии на частную детективную деятельность оружию исключительно как к средству психологического воздействия: «На всякого Макарова найдется свой Калашников», — шутил.

Помимо ста четырех тысяч, отложенных на обратную дорогу — неприкосновенных, хранившихся в отдельном конверте, денег оставалось еще на сутки проживания и скудный завтрак. Пять тысяч «съел» утюг, но на сей раз Евгений предпочел остаться голодным, следуя поговорке «Встречают по одежке…», и ровно в расчетный час появился в холле в тщательно отутюженных брюках и надраенных до зеркального блеска туфлях.

— Спасибо, хозяюшка, — простился весело. — Насчет яичницы не обижайтесь, это я пошутил.

— Цель визита в карточке вы так и не проставили, — упрекнула она ворчливо.

Евгений наклонился к самому ее уху.

— Я здесь с секретной миссией, — сообщил он с напускной важностью и, подмигнув ей на прощание, вышел.

* * *

Город так умывали и прихорашивали, что он начинал казаться грязным. То ли лавры Лужкова не давали здешнему мэру покоя, то ли выборы губернатора имели для Приморска значение большее, нежели выборы Президента для России. Впрочем, Россия, как утверждал «диск-жокей» Полянский, большая — всю не отмоешь.

Евгений остановился у тумбы на Театральной площади. Внимание его привлекла афиша, обещавшая в филармоническом зале Первый концерт Рахманинова. Он снова подумал о Валерии, собиравшейся на конкурсное прослушивание в оркестр «Гранд-опера». Завтра открывалась выставка нидерландской живописи XY — XVI веков в картинной галерее.

«А ментов-то, ментов! — покачал головой Евгений при виде очередного патруля. — Так и хочется ходить с поднятыми руками». К киоску «Роспечати» подошел пассажир «волги» с мигалкой на крыше, но покупать ничего не стал; переговорив с киоскером, вернулся в машину, и она, нагло развернувшись на встречной полосе, умчала в обратном направлении. «Не иначе — стукач», — оценил Евгений функцию киоскера и поднял глаза на предмет обнаружения снайпера на крыше. Причина усиленного патрулирования улиц накануне выборов вопросов у него не вызывала: Гридин обещал электорату покончить с преступностью в городе.

Перед Домом прессы он оглянулся по сторонам (встреча с Полянским или Таюшкиной была бы для него крайне нежелательна) и вошел во второй подъезд, где находилась гостиница Гостелерадио.

Поздоровавшись с женщиной-администратором и терпеливо дождавшись, покуда она пересчитает деньги, вежливо напомнил:

— Я звонил вам сегодня утром, вы обещали меня поселить.

— А, это на сутки-то? Помню, — она протянула ему два голубых листочка: — Заполняйте.

Он присел за журнальный столик под пальмой; вписал по памяти паспортные данные, уверенно проставив в графе «цель приезда» «командировка», и вернулся к стойке.

— У нас в Москве ведомственные гостиницы охраняются милицией, — «взял на пушку» администраторшу, не обнаружив в вестибюле давешнего милиционера с «Плейбоем». — Особенно принадлежащие к телерадиокомпании. Согласно постановлению номер 587 правительства…

— Боитесь, что вас украдут? — сверив листки прибытия с его паспортом, стукнула она о стойку массивным алюминиевым брелоком. — Пятьсот седьмой.

— У вас телефонный справочник есть?

— По городу?

— По телецентру.

Он взял тоненькую, затрепанную книжицу, выписал телефоны редакторов студии новостей.

— Спасибо. Вы входную дверь на ночь запираете?

Она с ироничной усмешкой взглянула на трусливого постояльца.

— Шестьдесят две пятьсот, — пробежала пальцами по кнопкам калькулятора. — Не запираем, но вы можете не опасаться. Ночью здесь дежурит милиционер.

Осталось еще двадцать тысяч, на которые предстояло прожить неопределенный срок…

Окна 507-го номера выходили на север. Непритязательная обстановка — шкаф, кровать, тумбочка с телефоном, телевизор «Горизонт» и неизменный графин с водой — окрашивалась наличием душа. Расположившись, Евгений снял трубку и набрал номер.

— Слушаю, — откликнулся женский голос.

— Будьте любезны, нельзя ли попросить к телефону Нелли Грошевскую?

— Одну минуту… — тут только он сообразил, что к разговору совершенно не готов и не решил даже, как представиться ей, чтобы не насторожить и не дать повода отказаться от позарез необходимой ему встречи. — Вы знаете, у нее сегодня по плану съемочный день.

— А когда она будет, не подскажете?

— Должна быть завтра. Могу дать ее домашний телефон.

— Буду очень признателен.

— Записывайте…

Адрес узнать не удалось. Женщина сказала, что он может быть разве что в отделе кадров, но туда Евгений звонить не стал, заведомо зная, что неизвестному его не дадут, да и являться на квартиру Грошевской без предварительного звонка необходимости не было. Заперев дверь, он разделся и лег в чистую прохладную постель.

Не на шутку разыгравшийся ветер бился в черное стекло окна.

Пока прогревался старый телевизор, Евгений успел принять душ. В двадцать три тридцать — за полчаса до последнего выпуска новостей — он отправился на поиски буфета, удостоверился в наличии милиционера в вестибюле и отсутствии какого бы то ни было персонала на втором и третьем этажах, отведенных под общежитие. Гостиница занимала с четвертого по девятый этаж, на каждом из них с завидной усидчивостью несли вахту дежурные. Буфета (который, впрочем, и не требовался Евгению) в гостинице не оказалось. Купив пакетик растворимого кофе и пачку печенья «Привет» у дежурной на своем этаже, он вернулся в номер, опустил в стакан с водой кипятильник и стал ждать появления на экране Грошевской.

В репортаже о ходе предвыборной кампании показали Астраханова и Берлинского. Последний с безапелляционностью завзятого коммуниста утверждал, что ему должны отдать предпочтение все сохранившие здравый смысл. Получалось, что электорат остальных составляли потерявшие рассудок. Астраханова перспектива недоверия избирателей не страшила, в целом он был доволен своим нынешним положением и хорошо отозвался о Гридине. Поведение обоих претендентов в точности соответствовало предсказаниям Павла.

«В час ночи Грошевская покинула общежитие, — размышлял Евгений, не стараясь вникать в скучную информацию. — Битник запер дверь после ее ухода и утверждает, что никого из посторонних в общежитии не было, никто его не будил и в поле зрения не появлялся. Связь между ее визитом и убийством Павла если и не доказана, то едва ли случайна. С момента ее ухода до убийства прошло два часа. Что могло произойти за это время?.. Положим, она объявилась там не по своей инициативе. Вернувшись домой, сообщила о разговоре с Павлом, результат которого, судя по ее состоянию, охарактеризованному Битником («Выскочила как ошпаренная…»), был негативным. И тогда тем, кто послал ее к Павлу, было принято решение…»

На экране появился Гридин. Начало эксплуатации нового цеха на заводе вертолетных двигателей мощностью 448 кВт… продление договора с «Уэстленд…»… В целом ничего интересного, однако шаг в предвыборной борьбе более расчетливый и эффективный, нежели голословные заявления противников.

«…решение об устранении вставшего на чьем-то пути Козлова, — продолжил отработку версии Евгений. — Допустим, Битник говорит правду и убийца прошел не через общежитие, а через гостиницу. Либо он мог поселиться в одном из номеров и ждать команды, либо… Дверь в гостинице открыта круглосуточно, но в вестибюле дежурит милиционер. Теоретически он мог отлучиться или, увлекшись «Плейбоем», не обратить на убийцу внимания, как не обратил внимания на меня, когда я вошел с группой телевизионщиков. Убийца должен был войти в гостиницу, проникнуть через дверь на втором или на третьем этажах общежития журналистов, а потом выйти, не вызвав подозрений…»

Последние пять минут теленовостей занимал репортаж Грошевской. Она брала интервью у Леона Израилевича Шатрова — главного врача Управления санаторно-курортного лечения облздрава, уверенно комментируя его ответы, касавшиеся состояния здравоохранения в области. Евгений прервал размышления и внимательно вгляделся в экран.

Чуть раскосые глаза за большими, скорее всего декоративными очками с дымчатыми стеклами, широкоскулое лицо молодой и, в общем, весьма недурной собою женщины… Среднего роста, стройная, она обладала низким приятным голосом. В вопросах Шатрову ставку на импровизацию не делала, вела беседу по хорошо продуманной схеме и точно уложилась во время, ни разу не перебив интервьюируемого. В ее жестах, взгляде, словах сквозил рационализм, в тональности беседы чувствовалась если и не надменность, то, по крайней мере, властность, граничившая с демонстрацией превосходства. Полусапожки на высоких каблуках и длинный модный плащ стального цвета увеличивали тележурналистку в росте. Под плащом на шее Грошевской виднелся ярко-красный газовый шарфик.

Репортаж с морского берега сменился сводкой погоды.

Евгений подскочил к стакану с бурлящей водой, выдернул из розетки вилку кипятильника. Долго размешивая сахар и кофе, он никак не мог вернуться в русло своих размышлений, прерванных появлением Грошевской на экране, — настолько сильным оказалось впечатление, произведенное ею.

«Штучка, однако, — отломил он половинку печенья. — Пашка хоть и старше был, а по сравнению с ней — пацан… Чего же она, черт побери, хотела? Не кассету же с видами на Париж и Измайлово?.. Блокнот Павел привез в Сутеево до поездки во Францию и по возвращении не забирал. Едва ли он ничего не писал в это время. Значит, был другой?..»

Вопросов было хоть отбавляй. Не исключено, некоторые уже нашли ответ в прокуратуре, но что не вызывало сомнения у Евгения, так это то, что убийство было совершено не из мести (Павел ничего не успел сделать, иначе его деяние не могло не стать достоянием гласности), не из соображений пресечь его журналистские выступления и не из ревности (иначе Грошевская уже сидела бы в следственном изоляторе). Оставалось два возможных мотива: занял деньги и не вернул или располагал каким-то компрометирующим материалом.

Первый наверняка не стоило принимать в расчет: паршивая тысяча (пусть даже две или три) могла перевесить человеческую жизнь разве что в среде уголовников. К тому же, занимая деньги, здравомыслящий Павел наверняка знал, как будет их отдавать. Да и не такой уж большой срок прошел, чтобы кредитор в качестве санкции стал прибегать к крайним мерам: поставили бы на «счетчик», пригрозили бы, избили, в конце концов…

Если же он раздобыл какую-нибудь пленку или документы с компроматом, то они могли попасть в прокуратуру или их забрал убийца (для чего, возможно, и приходил).

«Что это могло быть? — допив кофе, принялся расхаживать по комнате Евгений. — По словам Алевтины Васильевны Кравцова заинтересовали «какие-то бумаги и проявленная фотопленка «Кодак». Проявленная. Не исключено, с нее уже были отпечатаны фотографии. Убийца мог забрать фотографии, а пленку не найти. Алевтина Васильевна сказала, Павел продал фотоаппарат до поездки в Париж. В Париже и после он снимал видеокамерой. Что же получается? Какие-то «несущественные вещи» он привез домой в Сутеево, чтобы не оставлять их в общежитии, а содержащую важную информацию пленку оставил в столе?.. Значит, либо эта пленка не представляла никакой ценности, либо он привез ее из Парижа — снимал, положим, фотоаппаратом Климанковича. Еще вариант: фотографировал до отъезда и возил пленку с собой. Но тогда вряд ли это не нашло бы отражения в его дневнике, последняя запись в котором сделана за день до отъезда. Нет, фотопленку принимать в расчет тоже, пожалуй, не стоит, тем паче что прокуратура уже наверняка проверила каждый кадр. И если бы на следователя оказывалось давление с целью сокрытия улик, то едва ли он стал бы рассказывать матери Козлова об изъятии пленки…»

За полночь путем логических умозаключений Евгений сузил круг проблем, но и тех, что оставалось, хватало с лихвой. На первый план выступало странное исчезновение Павла на пять дней в феврале. Может быть, именно в этот период на видеокассете появилось нечто такое, что послужило причиной убийства?.. Полянскому он сказал, что собирается провести отпуск у матери. Но в Сутееве не появлялся. Выигрывал время и таким образом дезориентировал проявлявших к нему повышенный интерес?

Предстояло ответить на три главных вопроса:

1. Что искали в комнате Козлова?

2. Где видеокассета?

3. Где находился Козлов с 23 по 28 февраля?

С определением степени причастности к убийству Грошевской Евгений не спешил. Ясно пока было только, что Павел ей не доверял, и для чего ему понадобился отпуск, не сказал: о том, что в Сутееве он не был, Грошевская не знала. Иначе она не поехала бы туда через два дня после похорон и не стала бы искать в тайнике то, что ее так интересовало и что до седьмого марта найти не удалось.

Был и четвертый вопрос: «Как найти ответ на первых три?» В его решении умозаключения, не подкрепленные фактами, значили куда меньше, чем случай и интуиция, а потому предстояло действовать.

 

2

Сменив туфли на мягкие кроссовки и облачившись в черную водолазку, Евгений положил в рот пластинку «Орбит», рассовал по карманам футляр с отмычками, фонарик, размером и формой походивший на авторучку, и осторожно выглянул в коридор. В два часа пятьдесят минут дежурная погасила свет. Оставив настольную лампу включенной, она постелила в холле на диване постель и пошла в туалет — крайнее у окна помещение в западном крыле. Воспользовавшись ее отсутствием, Евгений выскользнул из номера, бесшумно прошел по ковру до холла и спустился по лестнице.

На четвертом этаже было темно, дежурная спала. Если убийца действительно поселился в гостинице и проник в общежитие журналистов таким же путем, то не исключено, что время убийства было продиктовано режимом дежурных.

Козлов жил на третьем этаже, стало быть, проходить через второй было нецелесообразно: чем короче путь, тем меньше шансов встретить какого-нибудь полуночника. К счастью, жильцы общежития в это время уже спали, лишь в одной из комнат приглушенно работал приемник — кто-то черпал информацию из радио «Свобода» или ждал трансляции собственного репортажа.

Преодолев расстояние до голубой двери, разделявшей коридор, Евгений нашел нужную отмычку, заглянул в скважину и, убедившись, что впереди его не ждут неприятные сюрпризы, через десять секунд оказался по ту сторону межведомственного барьера. Запирать за собой дверь и тем самым осложнять отход он счел нелогичным.

Стоило сейчас появиться вахтеру или выйти из комнаты знавшему его Полянскому — все рухнуло бы, как план построения коммунизма, однако дойти до опечатанной двери 301-й комнаты, в которой жил и умер журналист Козлов, Евгению ничто не помешало. Суровая нить, прикрепленная к косяку сургучной печатью с отчетливым оттиском «Общежитие «Прессинформ», была обмотана вокруг ручки. Подсунув под кружок размером с медаль «За взятие Берлина» лезвие ножа, Евгений бесцеремонно отделил его от косяка и принялся за замок. Если верить Полянскому, он должен был держаться на честном слове, но оказалось, что это не так: дверь отремонтировали и замок заменили на новый. Несмотря на простоту его конструкции, подобрать нужную пластину удалось с третьей попытки.

Кто-то закашлял в комнате напротив. Хлопнула дверь на лестничной площадке второго этажа. Евгений почувствовал, что ладони стали горячими и покрылись влагой. Мелькнула мысль об отпечатках пальцев, которые он оставляет сейчас на всем, к чему прикасается — ручке, косяке, сургуче, — но уверенность в том, что эксперты свою работу давно закончили и никому не придет в голову повторять ее спустя две недели, была стопроцентной. Он вошел в комнату, запер дверь изнутри.

На то, чтобы справиться с сердцебиением, ушла минута. Пахло краской и каким-то химическим средством с примесью хлора. Он включил фонарик и пядь за пядью стал обследовать помещение.

Дверь слева отделяла от пятачка прихожей совмещенный санузел. Ничего из возникавшего в луче интереса не представляло: мыльница, прикрепленная присоской к кафельной стене; кронштейн для туалетной бумаги; полбанки не то хлорки, не то стирального порошка на краю раковины; картонная коробка на антресолях, застеленных клеенкой; резиновый коврик; патрон без лампочки — все вызывало… уважение к труду уборщицы. Не найдя ничего и в прихожей, за исключением проволочных «плечиков» на самодельной вешалке, Евгений вошел в комнату.

Она также была приведена в порядок: стол, стул, кровать без матраца, двустворчатый платяной шкаф, тумбочка с телефонным аппаратом без шнура… От батареи парового отопления под окном исходил жар. Оклейка окна нигде нарушена не была, но и свежестью не отличалась — бумага пропылилась и пожелтела. Пролезать в форточку взрослый человек не мог, а значит, убийца и вошел, и вышел через дверь. Кое-где на обоях темнели пятна, которые могли появиться после того, как замыли кровь.

«А они и позже приезжали. Пятого марта и девятого, кажись. Ну да… Аккурат после праздников. Все стучали, стучали. Я думала, ремонт затеяли».

Никаких следов ремонта Евгений не обнаружил. Слова Таюшкиной могли означать только одно: во время осмотра места преступления третьего марта следователь Кравцов не располагал фактами, которые появились у следователя Ленциуса, и он приезжал сюда пятого для повторного осмотра. А вот девятого… «Все стучали, стучали…» Простукивали?.. Но что тут можно было простукивать — стены в полкирпича толщиной?

Евгений провел лучом по стенам, заглянул в шкаф. Целостность обоев нигде нарушена не была. Он присел на корточки и стал по дециметрам обследовать пол, с трудом удерживаясь от того, чтобы не постучать костяшками пальцев по паркетинам. Минут через пять, добравшись до угла под столом, обнаружил две незакрепленные дощечки, но пустоты под ними не было, и спрятать туда что-нибудь, кроме листа бумаги, не представлялось возможным.

Стараясь не скрипнуть дверцей, он отворил шкаф. Полки были застелены белой мелованной бумагой. На одной из них он нашел пустой конверт без адреса и марки; на другой — целлофановый пакет от сорочки: внизу, в самой глубине шкафа, лежала пустая картонная коробка из-под видеокассеты типа «Бетамакс». Находка к результатам поиска ничего не прибавляла — в доме, где был видеомагнитофон, наверняка перебывало и множество видеокассет.

Верхний и средний ящики стола также содержали мало интересного: «штрих», использованная 13-мм лента для пишущих машинок, простенькие шариковые ручки с исписанными стержнями, ластик, корректор, бутылка фиолетовых чернил, блок копировальной бумаги, папка с вырезками из центральных газет годичной давности, пачка разрезанной на форматные листы плотной типографской бумаги — все было аккуратно сложено уборщицей (не следователь же занимался наведением порядка! Следствием комната была полностью отработана — это было ясно по оттиску на печати, сделанному не милицией, а комендантом общежития. Дело стало за ремонтом, после чего ее сдадут новому жильцу.

Из суеверия или порядочности уборщица оставила здесь все, что не увезла Алевтина Васильевна, за исключением восьми бутылок из-под вина «Рошель», о которых говорил Полянский. В третьем, нижнем, ящике стола Евгений нашел коробку из-под швейцарского ванильного мороженого. Помимо двух пустых катушек от фотопленки, пипетки, градусника и пустой газовой зажигалки французского производства, в ней лежало то, что с лихвой окупало временные и нервные затраты Евгения на нелегальный осмотр: паспорт-инструкция на видеокамеру «Сатикон». Этот документ, по непонятной причине не заинтересовавший следствие, Евгений забрал с собой.

Покончив с комнатой, он переместился на маленькую кухоньку. Не рассчитывая найти здесь чего-либо существенного, осмотрел окно, пол, духовку газовой плиты, шкафчик, заглянул в тумбу под мойкой… Слева в стене зияла вентиляционная отдушина; оклеенная обоями решетчатая жестянка, прикрывавшая ее, лежала на дне тумбы рядом с пустым мусорным ведром. Во время ремонта Павел заклеил отдушину обоями — вероятно, имея намерение перекрыть доступ тараканам. Судя по закопченному потолку, ремонт делался три-четыре года назад, когда у преуспевающего журналиста едва ли могла возникнуть потребность в тайнике. В том же, что эту отдушину Павел использовал в качестве тайника, сомнений не возникало: отверстие было заложено плотно подогнанной по ширине фанеркой, служившей днищем. Евгений приложил крышку к проему. Теперь, чтобы найти тайник, стену оставалось либо простучать, либо обследовать с лупой: рисунок на обоях совпадал, ничем не обнаруживая бритвенного разреза по вертикальной линии.

Больше искать было нечего. Он выключил заметно подсевший фонарик и, убедившись, что коридор пуст, вышел. Помимо восстановления кислотно-щелочного баланса во рту, разжеванный «Орбит» без сахара помог вернуть на место сургучную печать.

Обратный путь никакой опасности не представлял.

 

3

По словам дежурной, Центральный вещевой рынок находился на территории городского стадиона в Акуловке — в пятнадцати минутах езды автобусом 21-го маршрута, начинал работу в 9 часов утра. Распорядок гостиницы Гостелерадио предусматривал расчет с постояльцами в полдень. С учетом денежного лимитa Евгению предстояло обернуться до этого времени.

Не особо рассчитывая на успех, он все же решил попробовать. В конце концов, деньги можно было сэкономить на билете — поехать в плацкартном, а то и в общем вагоне. Или дать телеграмму. Правда, кому? У сестры Таньки денег не было никогда; просить у Илларионовых (Алексей Иванович ушел из Генпрокуратуры незадолго до того, как оттуда «ушли» Ильюшенко, а Катя по-прежнему не работала) было как-то стыдно; протянуть руку Каменеву — значило признать себя виноватым в том, в чем его обвинял Старый Опер и в чем сам себя Евгений виноватым не считал; звонить Нежиным, у которых только что родилась дочь…

Решив не усложнять и без того неудавшуюся жизнь размышлениями о способах преодоления бюджетного дефицита, Евгений взял в дорогу одну из непрочитанных статей Козлова, положил в карман куртки «Скиф», съел последнее печенье «Привет» и в восемь тридцать покинул гостиницу.

Автобус пришлось ждать минут десять; за это время он успел выкурить сигарету, чего ему делать совершенно не хотелось, но что помогло приглушить некстати подступившее чувство голода (что, впрочем, кстати бывает весьма редко).

Погода не задалась, накрапывал дождик. До самой Театральной площади не работали светофоры, лениво помахивали полосатыми жезлами регулировщики в мокрых плащ-палатках, распределяя не слишком густой воскресный поток машин. У картинной галереи стояли милицейский «ниссан» и военный грузовик с надписью «ЛЮДИ» на брезентовом тенте.

На самочувствии сказывалось недосыпание. Больше всего хотелось двух вещей: спать — и домой, в Измайлово. А еще почему-то страшно хотелось увидеть Шерифа. Даже не столько Валерию, сколько Шерифа, потому что Валерия могла проявить инициативу, а пес самостоятельно приехать из Парижа не мог. Евгению все чаше начинало казаться, что в отношении Шерифа Каменев был не так уж и не прав, и кто знает, заменило ли ему (псу, конечно, а не Старому Оперу) калорийное питание пусть не самого лучшего, но все же заботливого хозяина. Ни Валерия, ни Каменев, бездумно и безответственно растерянные по жизни, не терзали его душу так, как мохнатый эмигрант поневоле. Ну да, рассчитывал остаться с Валерией, ну да, бежал от Валерии, от себя, в тот момент просто забыв о Шерифе. Он гнал от себя мысли о нелепой, не имеющей оправдания разлуке, но только чаще и чаще возвращался к ним и начинал понимать, что эйфория от перемены мест совсем не есть истинное похмелье, которое приходит с пробуждением совести. «Ты потенциальный предатель, Столетник! — все чаще и чаще оживали в памяти слова Каменева. — Ты оправдывал все свои поступки…»

В пору было снова начать пить, но он дал себе слово никогда больше не делать этого, потому что пьянка — путь наименьшего сопротивления, а значит — путь вниз.

«А что ты вообще здесь делаешь, в этом Приморске? — проснулся от внезапного рывка автобуса Внутренний Голос. — Убийцу ищешь? А если ты его найдешь — убьешь, да? И сам станешь убийцей?»

«Не задавай глупых вопросов», — отмахнулся Евгений и полез в сумку за статьей, чтобы отогнать назойливого собеседника.

«Нет, ты не мне, ты себе ответь, — не отставал тот. — Тебя просили его искать? Сказала ведь Алевтина Васильевна: «Павел не был мстительным человеком». Это поможет что-то изменить в твоей жизни?»

Евгений почувствовал, что если он не отгонит бесплодные размышления сейчас, то сойдет на ближайшей остановке, никогда больше не вернется к своей работе, но и никогда себе этого не простит. Работа… Именно работа! Почему ему раньше никогда не приходило в голову, что все это — просто его работа? И под давлением столь простого, сколь и неопровержимого довода «я здесь работаю» Внутренний Голос спрятался и больше не появлялся.

Статья называлась странно и претенциозно: «893» и была опубликована, судя по карандашной записи, сделанной кем-то на полях, 15 октября прошлого года.

«Экономика не может быть экономной сама по себе. Экономной ее должны сделать люди. Но легко сказать, сделать — трудно.

Рухнула страна. Незыблемое, согласно конституции, право на собственность поставлено под сомнение реалиями повседневности. О какой собственности может идти речь, когда главной проблемой дня стала безработица, а те, кто по счастливой случайности не потерял рабочих мест, объявляют забастовки из-за неспособности властей оплачивать их труд? Дети вместо того, чтобы учиться, бегают за джипами и «тойотами» с тряпками в надежде заработать на пропитание. Но что такое труд в стране, где миллион стоит дешевле куска газетной бумаги размером с тот, на котором напечатан этот очерк? Что такое страна, где человеческая жизнь стоит и того меньше? Огромная толкучка, наводненная брошенными на произвол судьбы гражданами, среди которых бесприютные офицеры, постигшие науку убивать и лишенные моральных ориентиров, безвременно увядающие женщины и обреченные на прозябание мужчины в расцвете сил.

Кто же заправляет на этой толкучке? Уголовники, готовые прирезать любого за миску супа и банку консервов, перехватить то, что должно попасть в государственную казну; деловары, чьи патриотические порывы проявляются только там, где составленные в обход процессуальных норм контракты сулят наживу. Валюта, сигареты, водка, женщины, наркотики стали основным товаром народного потребления на этой толкучке, а единственной целью и смыслом жизни подавляющего большинства — физическое выживание.

Животные инстинкты, звериные законы…

Стоит ли спрашивать у современного читателя, кто достигает этой цели и обретает смысл существования в подобных условиях?

Жаловаться некому: стражи законов, записанных в вышеупомянутой конституции, превратились в вооруженных налетчиков, облагающих данью торговцев, водителей такси и грузовиков, сутенеров, нищих — целые городские кварталы.

Просвещенный читатель, конечно, понял, что речь идет о положении дел в послевоенной Японии. Столь подробная экспозиция мне понадобилась лишь для того, чтобы избалованный вниманием и заботой отечественных властей читатель 90-х гг. смог себе представить, в какой трудной ситуации оказались японские власти в 1945-м…»

По мере приближения к вещевому рынку автобус заполнялся пассажирами, и теперь их набилось столько, что читать дальше стало невозможно. Евгений спрятал газету в сумку, хотел пробраться поближе к выходу, но выяснилось, что «Стадион» — конечная остановка маршрута и толкаться нет никакой необходимости. Два последних перегона автобус преодолел без остановок.

Вовсе не склонный поэтизировать барахолки, базары и прочие подобные места, где отношения между людьми строятся т взаимовыгодной основе, а сами люди делятся на два противоположных лагеря — «продавцов» и «покупателей», Евгений все же считал, что места эти — маленькие модели городов, и нет способа лучше понять и почувствовать, чем живет население, как побывать на этой самой толкучке, которую сравнивал со страной журналист Козлов.

Длинные ряды прилавков были завалены импортом. Пронумерованные прилавки разделяло расстояние, едва позволявшее разминуться встречным потокам покупателей. Снующих безо всякой цели зевак было немного. Покупатели приценивались, торговались, примеряли на себе платья, дубленки, куртки, лифчики — все поверх пальто, отсчитывали доллары, рубли и марки, опасливо прижимая сумки, портфели, пакеты и карманы. Зазывали продавцы, предлагая торг, рекламируя товар, обещая гарантии качества и до смешного низкие цены. Стариков городская толкучка не прельщала. В основном сюда приходили семейные пары и с детства ориентированная на выбор пепси джинсовая поросль.

От Лужников в Москве, республиканского стадиона в Киеве и национального — в Сантьяго стадион в Акуловке отличала плохая организация. Судя по запаху краски от прилавков и забора, по недостроенному павильону в лесах, ристалищу становление еще предстояло. Пока же товары не были рассортированы никак — взгляд быстро продвигавшегося сквозь толпу Евгения отмечал адскую смесь ассортимента: один и тот же торговец продавал сервелат и видеомагнитофон, трусы и жевательную резинку, печень трески и подшивку «Звезды» за 1946 год.

Словно в преддверии вооруженного налета, рынок был нафарширован соглядатаями и патрулями.

Проведя в этой сумасшедшей сутолоке полчаса, Евгений подошел к старику, торговавшему подержанными объективами и разнокалиберными фотобачками.

— Я гляжу, народу много, а по части фотографии вы один? — «подъехал» издалека.

— Чем интересуется молодой человек? — устремив в туманную даль поблекший от времени взгляд, безнадежно спросил торговец.

— Аппаратурой вообще. Видео — в частности.

Старик улыбнулся:

— Не местный?

— Из Москвы.

— Ох-хо-хо-хо, — последовал вздох, который мог означать все, что угодно. — Не там ищете.

— А где же?

— Магазин «Агфа» знаете?.. Конечно, не знаете. Зачем москвичу искать аппаратуру в этой фотодыре, если в матери городов русских полно фирменных магазинов?.. Хотя я, кажется, догадываюсь. Рассчитываете найти дешевый импортный товар в портовой клоаке?

Евгений кивнул.

— Поезжайте в «Агфу». Цены там ни на иену не отличаются от московских — разве что не в лучшую для вас сторону, — зато во дворе «Агфы» собираются все, кого в этом городе интересует подобная аппаратура. Товар лицом, да и консультацию получите исчерпывающую. А я по части видео не горазд, прошу пардону.

— Спасибо. Как туда доехать, не подскажете?

— Отчего же? Лесной бульвар, 3. На лес можете не ориентироваться — нет там никакого леса. Выходите сейчас со стороны западных трибун, садитесь в любой трамвайчик и проезжайте четыре остановки. Как раз — начало бульвара, там увидите.

Стрелки «командирских» неумолимо приближались к расчетному часу. Покинув территорию барахолки, Евгений понял, как все же хорошо жить на свете, как на этом свете много воздуха, простора и свободы. Словно в награду за стоически перенесенные неудобства, трамвай оказался на треть пустым. Евгений занял место у окошка и продолжил ознакомление с публицистическим экзерсисом Козлова.

«Необходимо остановить скатывание страны в пропасть. «Рыночная экономика» и «черный рынок» — понятия вовсе не тождественные: первой заправляет государство, второй контролируется преступным элементом. Было бы неверным расценивать предпринятые правительством шаги как «беспрецедентное решение», но из песни слова не выкинешь — признать наметившуюся тенденцию к сращиванию государственной и криминальной структур придется объективности ради.

В одном портовом городе (читатель, разумеется, понимает, что я имею в виду Киото. — П.К.) банда рэкетиров до того распоясалась, что с выкриками «Банзай!» и «Мы вам покажем кузькину мать!» (на чистом японском языке) ворвалась в полицейское управление и пленила весь штат его сотрудников. Что оставалось делать японским властям?.. Не берусь утверждать, звонил ли тамошний губернатор в столицу и получал ли инструкции от правительства, однако решение было принято весьма неординарное: на помощь местным властям была призвана более подготовленная и организованная, но не менее преступная банда, которая, обнажив самурайские мечи, наголову разгромила доморощенных хулиганов.

О том, что происходило дальше, читатель, конечно, догадался: бандочка-выручалочка, спасшая город от засилья «уголовных элементов», стала именоваться коллективом империалистического труда им. Робин Гуда, а власти живо смекнули, на кого следует полагаться в подобных ситуациях, тем более что оказались у своих спасителей в долгу»…

Во дворе магазина «Агфа», расположенного напротив Дворца бракосочетаний, собралось человек двадцать продавцов и столько же покупателей. Фотоаппараты, кино- и видеокамеры, пленки, кассеты, химикаты, детали к видеомагнитофонам были аккуратно разложены на складных столах и накрыты полиэтиленом. Особо сложную и дорогостоящую аппаратуру заменяли техпаспорта или таблички: «ПРОДАЮ…», «КУПЛЮ…», «ИМЕЕТСЯ В ПРОДАЖЕ…», «МЕНЯЮ…» В отличие от толкучки здешнюю публику представляли разные по возрасту и социальному положению. но объединенные общим профессиональным интересом люди.

Евгению понадобилось не более пятнадцати минут, чтобы разобраться что к чему и убедиться, что ни в рекламных листках, ни на импровизированных прилавках интересующей его камеры нет. Но найти ее он и не рассчитывал. Подойдя к наиболее, по его наблюдению, компетентному продавцу, он подождал, пока тот закончит консультировать молодого офицера-подводника с супругой на предмет покупки видеодвойки, и протянул ему найденный в комнате Павла документ:

— Скажите, пожалуйста, вам такая камера нигде не встречалась?

Тот молча взял инструкцию, долго и внимательно изучал ее, но, судя по тому, как качал головой и закатывал глаза, вспомнить ничего не мог. На помощь попавшему в затруднительное положение специалисту пришел его коллега по прилавку.

— Не видал такую, Леха?

— Немецкая, — оценил тот не то фирму, не то текст инструкции.

«Это я и без тебя знаю», — вздохнул Евгений.

— У Касьяныча надо поспрошать, — вынес вердикт специалист и окликнул стоявшего у перевернутого бутылочного ящика небритого мужчину в длинном драповом пальто: — Эй, Касьяныч, подойди-ка!

Касьяныч заснул руки в карманы, что, по его мнению, должно было придать солидности, и не спеша подошел.

— Глянь, PAL-овская игрушка. Двадцать на двадцать почти, а триста линий в центре.

— Больше там, — проворчал Касьяныч. — А на сорок пять «дэбэ» не потянет, брехня.

— Откуда знаешь?

— Сколько просишь? — посмотрел Касьяныч на Евгения.

— Да не продает он.

— А чего ж?..

Подтянулось еще несколько любопытных.

— Так, интересуюсь, — ответил Евгений.

Пауза тянулась до тех пор, пока Касьяныч не прочитал инструкцию.

— Вещь, — сказал кто-то за его спиной. — Десять «элка»! И цвет. Сигнал, наверно, идеальный.

Евгений чувствовал, как от волнения напряглись мышцы.

— Видел я такую, — сказал наконец Касьяныч. И добавил: — В каталоге.

Тоненькая ниточка надежды оборвалась. Вдруг совсем юный, по возрасту годившийся любому из собравшихся в сыновья паренек произнес:

— Я знаю, где такую купить. Если ее не продали, конечно.

— Где?

— В «Парсуне» у Ярика. На Первомайке. Я в прошлое… нет, в позапрошлое, кажись, воскресенье у него такую видал.

— В прошлое или в позапрошлое? — нетерпеливо уточнил Евгений.

— В прош… не, в прошлое я здесь был, значит, в позапрошлое. Да вам какая разница? Поезжайте и спросите, может, еще не продал.

— «Сатикон»-то? — недоверчиво покачал Касьяныч головой. Мужики загалдели, стали расходиться.

— Да он «штуку» стоит, не меньше, — бросил кто-то на ходу.

— Девятьсот баксов, — заверил Касьяныч. — По каталогу.

— Ярик дешевле отдаст.

— Почему ты так решил? — спрятал инструкцию в карман Евгений.

— Потому что без документов… — Паренек осекся и устремил на Евгения пристальный взгляд: — Вы что, из милиции?

— Почему?

— Да так…

— Как мне эту «Парсуну» найти? Это что, магазин?

— Салон. На втором этаже фотоателье, на первом — кассеты и техника. Мало, но всякая такая… диковинная, типа этого «Сатикона». Пересядете возле «Океана» на двенадцатый автобус… Только Ярику не говорите, что я вас навел…

— Да успокойся, — улыбнулся Евгений, — не из милиции я. Что, этот Ярик краденым приторговывает?

— Нет. Прием товаров от населения. Моряки привозят или так кто. Положено оформлять — паспорт, квитанцию. Потом налоговая инспекция продавцов вздувает — невыгодно. Ярик иногда сразу за баксы берет, без оформления. Если деньги срочно нужны. Дешевле, конечно… раза в полтора.

— Ясненько, — Евгений протянул ему руку, — спасибо. У моего приятеля в Париже есть такая камера. Понравилась она мне, да денег не хватило. Давно ищу.

Успокоив паренька, он кивком поблагодарил Касьяныча и пошел со двора. Было без пяти двенадцать, но окрыленный появлением зацепки Евгений решил довести начатое до конца.

Первомайский район находился в западной части города; по словам пассажиров получалось, что дорога до «Парсуны» займет не менее двадцати минут.

«В позапрошлое воскресенье… — размышлял Евгений, трясясь в хвостовом вагоне. — Значит, третьего. Сразу после убийства. Если это та самая камера, то выходит, Пашка действительно сбыл ее Ярику, чтобы расплатиться с кредиторами, — не убийца же побежал ее наутро сдавать…»

У магазина он пересел в автобус двенадцатого маршрута, тщетно попытался открыть окошко — едко пахло выхлопным газом. Миновав переулок, в котором находилась знакомая гостиница «Парус», автобус развернулся и стал удаляться от моря в направлении железнодорожного вокзала. Евгений подумал, что хорошо бы заодно купить билет домой, но все теперь зависело от Ярика, которого он не знал, но в глубине души уже ненавидел.

Несмотря на более чем прозрачные намеки, фельетонную интонацию и неоправданную игривость стиля, очерк «893» начинал Евгению нравиться.

«П. говорит, что намек в «893» Г. понял. Отлично!..» — вспомнилась ему дневниковая запись Козлова.

«Полянский вхож к Гридину?!» — почему-то только сейчас подумал он и погрузился в чтение.

«Славная семья бандитствующих «патриотов» прославилась и в столице. С помощью пулемета она подчинила себе для начала толкучку у вокзала «Симбаси», а затем и толкучку, в которую превратилась страна. Только уже не с помощью пулеметов, а с помощью правительства, в качестве компенсации за помощь закрывшего на некоторые издержки поведения соратников и без того узкие глаза.

Искушенный в вопросах криминальной политики (благодаря демократической прессе, разумеется, которую имеет честь представлять и ваш покорный слуга. — Л.Х.), читатель знает, что в результате любви между бандитами и Властью рождается ребенок по имени мафия. Итак, одна часть мафии — агрессивная и преступная — в Японии называется «якудза»; другая — пассивная, хотя и не менее преступная — Властью (хотел поименовать ее правительством, да побоялся обидеть тех, кто правительством не является: полицию, судебных чиновников, промышленников, элиту и пр.).

Методы «якудзы» были сформированы и апробированы от самого ее основания — еще в XVIII столетии, в условиях безраздельного господства военно-полицейского аппарата в период застоя, выразившегося в принудительной изоляции от внешнего мира (полагаю, читатель достаточно политически грамотен, чтобы не путать японский застой с отечественной стагнацией, знакомой из курса новейшей истории). К методам «якудзы» относятся: беседа, разъяснение, убеждение, сотрудничество на договорной основе с теми партнерами, которые их разделяют. К тем же, кто сотрудничеству противится, «якудза» применяет не менее прогрессивные, хотя и несколько более агрессивные методы воздействия: насилие, шантаж, угрозы, террор…

Что же касается Власти, то ее пассивность по отношению к «якудзе» является не столько методом, сколько способом существования. И условиям их с «якудзой» сосуществования…»

— Молодой человек, вы «Парсуну» спрашивали? — тронула Евгения за плечо женщина. — Вам на следующей выходить.

— Спасибо.

«Намек Г. понял», — снова вспомнил Евгений. — Какие уж тут намеки!.. Эка невидаль — власть сотрудничает с мафией. А где она не сотрудничает с ней, в Москве, что ли? Попробуй не посотрудничай — перестреляют всех в одночасье, и дело с концом. «Якудзой», «Черной кошкой», «Неуловимым Джо» быть никому не возбраняется, лишь бы на преступлении не попался. Раньше в столице банда убийц «Черная кошка» орудовала — все население в страхе держала, а теперь издательство ее именем называется — и ничего. Все читают, и никто не боится… Можно подумать, в Японии за решетку не сажают. А улик, фактов, доказательств у тебя, Паша, и нет. Потому-то тебя и печатали — на потеху. Слова, слова, слова… Ты, конечно, не прокурор, я понимаю. Как журналист, со своей задачей справлялся — тыкал пальчиком в больные места. Только собака ведь лает, а караван идет?

Идет караван, Паша. И ни тебе, ни мне его не остановить. Может, правильной дорогой идет, а?..»

Металлическая полусфера крыши делала «Парсуну» похожей на беременную устрицу.

К разочарованию Евгения, видеосалон на первом этаже не работал. Помимо ателье и видеосалона, «Парсуна» включала киоск по продаже видеоаппаратуры и мастерскую по ее ремонту, прокат кассет, рекламное агентство. На втором этаже обращала на себя внимание стеклянная дверь под красочной вывеской «ЖИВЫЕ ЦВЕТЫ — В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ ГОДА!».

— Слушаю вас, — подошел к Евгению человек неопределенного пола и возраста с гладко зачесанными назад рыжими волосами. — Будем фотографироваться?

«Где-то я его видел? — брезгливым взглядом измерил Евгений подошедшего. — Кажется, в крематории. Нуда, церемониймейстер из ритуального зала!»

— Мне нужен Ярик из видеосалона.

Тон администратора тут же перестал быть официальным и потеплел.

— Ах, вы к Ярославу Богдановичу? — жеманно, с придыханием воскликнул он.

«Педрило», — понял посетитель.

— Вы знаете, его, к сожалению, нет. Он, к сожалению, заболел.

— К чьему сожалению? — начал злиться Евгений.

— Как?.. А-а!.. Ко всеобщему, разумеется. Может быть, я чем-нибудь могу…

— Не можешь. Разве что домашний адрес.

— Ярослава Богдановича?

— Не твой же. Где он живет?

Администратор обиженно надул губы.

— Не знаю.

— Ой ли?.. Ну так узнай! И поживее.

Ярко выраженный представитель тех, кого в устаревшей официальной лексике называют «меньшинствами» и кто давно уже, судя по передачам ОРТ, составляет большинство, особенно в богеме демократического «ренессанса», крутнулся на каблуках, сделал несколько шагов к тяжелой бархатной портьере, отделявшей вход в фотоателье, но затем решил «вспомнить» адрес Ярика без предварительной консультации.

— Ах да, да… Я вспомнил. Он живет на улице Пирогова. Дом двенадцатый, это легко — как автобус, который сюда ходит. А квартира… квартира справа на четвертом этаже в первом подъезде.

— Телефон у него есть?

— Телефон?.. Телефон я могу вам дать, но он его отключил Он, знаете ли, болен…

— У него что, СПИД?

Администратор вздрогнул:

— П-почему… СПИД?

— А у вас ещё и зубы болят? — сплюнул Евгений и удалился вниз по лестнице.

«Ярослав Богданович» — это навсегда, — подумал он с не приязнью. — Ха-ар-роший салон!..»

Разузнав у прохожих, как найти улицу Пирогова, он закурил но успокоения это не принесло. И оттого, что стрелки часов коснулись полдня, оттого, что приходилось терять время, а стало быть, и деньги, от неопределенности, голода, безденежья, плохой погоды, не до конца ясной своей миссии, «птичьего» статуса, удаленности от дома и какой-то непреодолимой, роковой обреченности на одиночество — от всего этого вместе ему безумно захотелось бросить все к такой-то матери и уехать поскорее из этой «портовой клоаки» в Москву, Париж, а то и просто куда глаза глядят.

«Ага! — тут же откликнулся предательский голос. — А я тебе что говорил?.. Ты погоди, это еще цветочки. Ягодки, брат, еще впереди!»

«ЖИВЫЕ ЦВЕТЫ — В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ ГОДА!» — вспомнилась рекламная вывеска в «Парсуне».

«На-до-е-ли! Написать бы статью о цветах…» — всплыла перед глазами запись в блокноте Павла.

Обратно ехал в том же провонявшем бензином автобусе. Смотрел на прохожих, дома, заборы и постепенно приходил к выводу, что «охота к перемене мест» должна подкрепляться отсутствием конкретных целей, иначе путешествие превращается в скучную командировку, а крики чаек надоедают быстрее, чем наступает долгожданный покой.

«Написать бы статью о цветах»… Что ты, Паша, все вокруг да около?.. Что ты меня за нос-то водишь?.. Боялся, что блокнот твой попадет в чьи-то грязные руки?.. Или… или смерти ждал?..

А ведь не спрячь мама твой дневничок — лежать бы ему сейчас вместе с проявленной пленкой «Кодак» в следовательском столе. Но тебе-то в случае смерти было бы не все ли равно?.. Кого-то не хотел подставлять?.. Грошевскую, которая наводила тебя исподволь на чей-то след?.. Впрочем, заметки твои могли быть чем-то вроде узелков на память, остальное ты держал в голове…»

«Выгодно ли Власти дружить с «якудзой»? Праздный вопрос, читатель, не правда ли? Зачем же подвергать риску жизни агентов, внедряя их в организованные преступные группировки, если можно заглянуть в общедоступный справочник и позвонить любому члену семейства «якудзы» прямо домой? Зачем тратить бешеные деньги на борьбу со шпаной, разрозненными рэкетирами, сутенерами и прочим криминальным сбродом, если «якудза» делает это лучше, тем более добровольно, хотя и не совсем бесплатно?.. Да «якудзу» в пример нужно ставить! Без демонстраций, митингов и забастовок, на основе строгого соблюдения принципов демократического централизма люди кормятся сами и кормят Власть. По улицам в Японии можно ходить спокойно, не в пример Нью-Йорку или Казани: никакой тебе, понимаешь, преступности! И ряды безработных стали редеть: проведя обряд посвящения в мафию невостребованных солдат и офицеров императорской армии, «якудза» сняла головную боль Власти. Зажглись в кварталах красные фонари — перестали увядать японки. Обрадовались скучавшие до сих пор домохозяйки: теперь лекарства им приносят прямо на дом. Можно в таблетках, можно в ампулах. И «якудзе» выгодно, и Власть довольна: самый надежный бизнес, который в отсталых странах называют торговлей «белой смертью» — в надежных руках! Чем бедному японцу защитить себя, не окажись поблизости кого-нибудь из 100-тысячной семьи «якудза»? И это предусмотрели: за умеренную плату можно приобрести оружие подходящего калибра.

Власть, конечно, морщится — ей по статусу так положено. Морщится и… отворачивается: «Глаза бы мои, мол, не смотрели!» Игра, значит, такая (по-японски «жмурки» называется).

Случись японцу оказаться на мели — тоже не беда. Подконтрольные «якудзе» ростовщики к вашим… простите, к его услугам! Берет деньги взаймы, пишет расписку, указывает в ней сумму с учетом 70 % годовых — и может себе ни в чем не отказывать. Ну уж если не вернет — тогда процент удвоится.

Можете вы себе представить это где-нибудь в Воронежской губернии?

Отношения между ростовщиком и клиентом должны строиться на честной и взаимовыгодной основе. Выгодно попавшему в затруднительное положение обывателю, выгодно ростовщику, выгодно «якудзе»: ростовщичество — идеальная возможность «отмыть» денежки, заработанные на нелегальном бизнесе — торговле наркотиками, к примеру.

Может помочь оказавшимся во временном затруднении Власть? Нет. Потому что Власть, как водится, сама в постоянном временном затруднении. А «якудза» может! Тем более что тайна подобных займов охраняется незыблемыми мафиозными законами. Это, понимаете, не банк «Менатеп», где любой следователь может получить информацию о вкладах…»

В подъезде, где проживал гомосексуалист, спекулянт и Ярослав Богданович в одном лице, пахло мочой и вареными курами. Оказавшись перед обитой в прошлом столетии дверью, Евгений нажал на кнопку звонка. Никто не откликнулся. Дверь отворилась со зловещим скрежетом сама по себе, стукнулась о похожий на гроб комод, не иначе, приготовленный к выносу.

«Еще один Кравцов», — решил Евгений, вспомнив о приеме в Корабельном переулке.

С кухни доносилось шипение чего-то вонючего на сковородке. Он вошел в квартиру, оказавшуюся коммуналкой, каких по его представлениям уже не должно было быть вовсе, — немыслимо большой и оттого неухоженной, как Россия. У плиты стояла женщина лет шестидесяти с прямыми седыми волосами, скрепленными старомодным перламутровым гребнем на затылке. Орудуя большой деревянной ложкой, она переносила из миски на сковородку водянистую массу, источавшую тот самый запах, который Евгений почувствовал, едва войдя в подъезд.

— Здрасте! — постучал он о косяк.

Женщина обернулась и всмотрелась в его лицо так пристально, что ему захотелось немедленно умыться.

— Ярик дома?

— Нет! — крикнула она вдруг. — Нету!

— Он болен?

Она приблизилась на полшага, не сводя сверлящего взгляда с его лица.

— Что?.. Он?.. Ага!.. По бабам!.. Принесут, жди!.. Водку хлещет небось!.. Мало ему понаддали!.. Раз-гиль-дяй!.. И ты небось… Пошел!..

Она говорила отрывисто, выкрикивая слова, как на несанкционированном митинге, точно в любой момент ее могли снять с трибуны и посадить на тюремную диету.

— Где он водку-то пьет? — совсем сник Евгений, опустив глаза на рассохшийся, никогда не мытый пол.

«Человечину жарит… небось», — подумал он, подавляя приступ тошноты.

— А?.. Инка!.. Инка!..

— Мама, успокойтесь, — послышался сзади не то приказ, не то мольба.

Женщина лет тридцати пяти в глухом синем платье ниже колен смотрела на Евгения огромными глазами. Если бы не вдавленная мелкая челюсть, делавшая выражение ее лица таким, словно она не переставала удивляться миру от самого своего рождения, ее можно было бы назвать пусть не красивой, но уж, во всяком случае, нормальной.

— Мама глухая, — взяла она Евгения за локоть, выводя из кухни в коридор. — И нервная. Не обращайтесь на нее.

Слово «не обращайтесь», по-видимому, означало «не обращайте внимания» и «не обижайтесь» одновременно.

— Мне Ярик нужен, — нетерпеливо сказал непрошеный гость.

— А я вам скажу, — пообещала она. — Меня Аленой звать. Или Аллой. Я его сестра.

От нее отдавало интеллектом хохлушки и похотью самки скунса.

Она так и держала его за рукав и смотрела куда-то в одну точку немигающими глазами-блюдцами.

«Чего от нее хотеть, если у нее брат Ярослав Богданович», — подумал Евгений.

— Ярик где? — спросил он раздраженно. — Быстро, я товар привез, меня тачка ждет!

Она неожиданно и громко захохотала, всплеснув руками и притопнув:

— А-аа!.. Иии!.. — тряхнула головой. — Давай топор, давай, ну?!.

— Где Ярик?! — Евгений чувствовал, что еще несколько секунд — и он начнет выколачивать из нее сведения о брате кулаками.

— Свадьбу снимает. В Доме счастья на Лесном.

— Как это… снимает?

— На видео. Иностранца женят.

Он вышел, не сказав ни слова, и до самой парадной двери слышал вслед ее сумасшедший хохот.

Нужно было обладать либо недюжинной силой воли, либо гипертрофированным чувством юмора, чтобы не броситься под трамвай или не захохотать наподобие этой Инки-Алены-Аллы, сестры делового педераста из «Парсуны». Он шел по улице с бешеной скоростью и собирался идти так до тех пор, пока встречный ветер не приведет его в чувство и он не перестанет быть опасным для общества. Мысль о том, что стоило перейти через дорогу от «Агфы» — и ему не пришлось бы сталкиваться с окружением этого проклятого Ярика, приводила Евгения в замешательство. Сказать, что ему не повезло, означало бы ничего не сказать. В довершение ко всему трамвай, в который он вскочил в последнюю секунду, оказался не тем и привез его в какие-то трущобы — пришлось возвращаться обратно, успокаивая себя счетом по-корейски.

В три часа дня под торжественные звуки марша Мендельсона он вошел во Дворец бракосочетания на Лесном бульваре.

Несмотря на то, что брачуемый обликом походил на еврея, он оказался российским подданным и запечатлевать его на видеопленку никто не собирался. Опросив полдюжины помощников Гименея по оргвопросам, Евгению наконец удалось выяснить, что Ярик уехал с предыдущей свадьбой в ресторан «Причал», который находится в гавани. И хотя никто не мог поручиться, что он не сойдет на полпути к «Причалу» или не успеет напиться до того, как изложит обстоятельства покупки видеокамеры «Сатикон», Евгений принял решение ехать туда немедленно, потому что за гостиницу теперь придется платить так или иначе и на поездку в Измайлово денег все равно не хватит.

Дорога в гавань была ему знакома. Он попытался дочитать очерк Павла, но буквы сливались, строчки прыгали, и это занятие пришлось отложить…

В ресторан «Причал» его не пустили охранники. Несколько откормленных провинциальных жлобов прогуливались по фойе, провожая жадными глазами худосочных девиц. Пушки необъятных калибров выпирали под стильными пиджаками. Они были средоточением душ и помыслов своих владельцев и имели назначение обеспечить благополучное завершение банкета.

— Да не гость я, ребята! — заверял охранников Евгений. — Мне срочно нужен человек, который снимает здесь на видео. У него дома неприятности, где ваше милосердие?

Разговор происходил через входную дверь из толстого полупрозрачного стекла. Приходилось говорить громко — в банкетном зале гремела музыка, стучали каблуки танцующих и раздавались пьяные выкрики.

— Что там у него? — тоном неопохмелившегося прокурора поинтересовался двухметровый стриженый верзила в белой сорочке с козырем.

— Мать с ума сошла, — оглянувшись, сообщил Евгений, и для пущей убедительности повертел пальцем у виска. Потом решил, что этого недостаточно: — И сестра тоже.

Стриженый заморгал, подождал, пока известие пропитает его организм и дойдет до головы.

— Что, обе?

— Вот именно. Стал бы я из-за одной сюда приходить!

Охранники о чем-то посовещались, один из них лениво направился к широкой лестнице.

— Сейчас позовем, подожди, — сказал стриженый и сочувственно покачал головой. Случай массового сумасшествия произвел на него неизгладимое впечатление.

Напарник вернулся через пять минут в сопровождении раскрасневшейся девицы в длинном узком платье с оборками. Шаг длинноногой девицы был намного шире, чем позволяло сделать платье, и потому ей пришлось поднять подол до бедер и придерживать его на таком уровне обеими руками.

Лязгнув запорами, охранник впустил Евгения.

— Вам Ярика? — дыхнув на него селедкой в винном соусе, спросила девица. — Он ушел. Час тому.

Почему ему не сказали об этом охранники, Евгений задумываться не стал.

— Горько! Горько! Горько! — разрывались пьяные гости наверху. — Ур-ра-а-а!..

— Помогите мне его найти. Пожалуйста.

— Я не знаю… Он с Оксаной ушел, моей подругой.

Заиграл оркестр, и полсотни голосов затянули нестройным хором «Распрягайте, хлопци, конiв».

«Сильна диаспора в Приморске», — подумал Евгений.

— Вас часом не Галей зовут?

— Нет, что вы, — зарделась девица. — Катерина я.

— Жених тоже из Житомира?

— Почему из Житомира? — обиделась она. — Али-Абдель-Ахмет из Зимбабве. Вам ведь Ярик нужен?

— Да, конечно. Просто я подумал, может, вы другого Ярика имеете в виду. А раз жених из Зимбабве, тогда все в порядке. Так куда они, вы говорите, поехали?

— К Оксане поехали. Пленку проявлять.

— Видео?! — заморгал Евгений, подобно тому, как это делал охранник, услыхав о постигшем семью Ярика несчастье.

— Ну. А что?

— Это он вам сказал?

— Нет, Оксана сказала.

— Понятно. Позвонить можно?

— Конечно, можно.

— Так звоните!

— А я телефона не знаю.

— А живет она где?

— Тоже не знаю.

— То есть как это? Она же ваша подруга?

— Ну и что? Я у нее ни разу не была.

Евгений минуту помолчал, соображая, как ему жить дальше.

— Большое спасибо вам за помощь, — поклонился в пояс Катерине и отшвартовался от «Причала».

«А был ли Ярик? — подумалось ему вдруг. — Может, Ярика-то никакого и не было?»

— Эй! — послышалось сзади. — Погоди-ка.

С крыльца спускался стриженый охранник.

— Она сказала, что Ярика этого красный «форд» отвозил. Вон тот, — указал он на стоянку неподалеку. — Подойди к водиле, может, он чего подскажет.

— Спасибо, — ответил Евгений без энтузиазма.

— Надо же, — снова покачал охранник стриженой головой, — и мать, и сестра… А ты им кто?

— Никто. Врач я. Психиатр.

Водитель спал на заднем сиденье, и Евгений долго не решался его будить, опасаясь, что если Ярик с Оксаной вышли у какого-нибудь кинотеатра «Факел», то поиск видеокамеры придется отложить на неопределенное время — до «выздоровления» Ярика и его возвращения домой.

Водитель никак не мог проснуться. Сообразив наконец, чего от него хочет этот предельно вежливый человек, постарался вспомнить.

— Ну да, ну да, — потер он пальцем переносицу, — были такие. Она уже готовенькая, а он злой какой-то… С видеокамерой, все правильно.

— Куда вы их отвезли?

— Куда?.. М-мм… Я сегодня уже стольких отвозил-привозил!..

— Вспомните, пожалуйста. Он мне очень нужен.

Водитель прикрыл глаза, пошевелил губами.

— Ну да, ну да. Помню, как же. На Столичное шоссе я их отвез.

— На Столичное шоссе?.. А куда именно?

— Точно. Столичное шоссе, 44. Длинный такой дом. У подъезда напротив гостиницы Гостелерадио высадил.

— Шутите? — едва вымолвил Евгений.

— Почему? Точно тебе говорю. Она еще сумочку у меня оставила, я их в этом подъезде догнал.

— А квартиру?..

Квартиры, конечно, водитель не знал.

Евгений поплелся к остановке знакомого кольцевого трамвая, надеясь, что у того, кто все это с ним проделал, на большее выдумки не хватит. Даже если бы он выиграл по лотерее «волгу» и канистру бензина в придачу, то и тогда усомнился бы в равноценности выигрыша и своих сегодняшних скитаний в быстротечном времени и чужом пространстве.

«Не нужно думать, читатель, что государство отделено oт «якудзы», как школа от церкви. Не верите? Почитайте ежедневную газету «Ямагути-гуми», которая выходит тиражом 100 тыс. экземпляров. Там, помимо приветствия «отца семейства», вы найдете много полезных советов и объявлений, юридическую справку, список осужденных за последнюю неделю и даже страничку литературного творчества особо одаренных «якудза». (B переводе с японского название газеты звучит примерно как «Бандитские ведомости». — П.К.)

Никто не вправе запретить добропорядочному «якудзе» купить себе немножко акций какой-нибудь корпорации, будь это судоверфь в Киото или химзавод в Осаке: «якудза» выгодна японской Власти и потому легальна.

Только ханжа или недалекий человек способен увидеть в этом содружестве зло: если оно и есть, то явно меньшее из предоставленных на выбор. Догадывается ли такой ханжа, почему в Японии нет проблемы уличных беспорядков, ограблений граждан и их квартир?.. У налоговой полиции японцев не хватит, чтобы проконтролировать работу публичных, игорных и прочих подобных домов — и тут на помощь приходит «якудза». Пусть ответят ханжи (к коим, я полагаю, вы не относитесь, читатель) переведутся ли в Японии люди, которые хотят хорошо жить и плохо при этом работать? А лучше — не работать вообще?.. Даже недалекий ответит: едва ли. А как называются такие люди?.. Преступниками, читатель. Преступность в Японии была, есть и будет, увы. Вот тамошняя власть и рассудила: пусть «якудза» будет хотя бы на виду, потому что если с ней ссориться — окажусь в затруднительном положении я сама. А когда страдает Власть — страдают и те, кто эту Власть привел: люди («электорат» по-японски. — П.К.). Причем привел — заметьте — истинно демократическим путем!

Не нужно думать, мол, раз они бандиты, то не способны участвовать в политической жизни страны. Кто призывает народ отбить у традиционно проклятых русских священные северные территории?.. «Якудза». Кто подавляет выступления «левых»?.. Власть?.. А как же быть, в таком случае, с демократией?.. Не-ет, читатель. «Левых» подавляют «ультраправые» — они же «якудза». Вдруг возникнет необходимость отшлепать каких-нибудь демонстрантов или забастовщиков? А Власть запятнанной быть не должна, тем более кровью.

Как же заблуждаются те, кто считает, что от преступности до политики — один шаг. Ложь! Нет там никакого шага. Ни одного!..»

Впечатление о многочисленности украинской диаспоры в Приморске оказалось обманчивым. В подъезде дома 44 напротив гостиницы Гостелерадио проживала единственная Оксана с типично русской фамилией Абрамова.

Несмотря на то, что лифт в подъезде не работал, Евгений с мазохистским удовольствием взбежал на восьмой этаж, вдавил кнопку звонка восьмидесятой квартиры и держал ее до тех пор, пока дверь не отворила заспанная, всклокоченная женщина невысокого роста, с черными кудрями и злыми глазами. Она вперила в незнакомца неосмысленный взгляд, скрестила на груди руки и покачнулась на босых ногах. Поза должна была означать «что надо?» или «попробуй войди!».

— Ярик здесь? — в случае отрицательного ответа Евгений был готов отшвырнуть ее, как драную кошку, и ворваться в квартиру.

— Ну. Дальше что? Милицию вызвать?

— На, — протянул он ей сумку.

— Зачем? — опешила она.

— Чтобы я никуда не ушел, пока придет милиция.

Скромное ситцевое платье в горошек было надето наспех и выглядело на ней так, будто побывало в мусульманском анклаве Жепа.

— Так что, будешь вызывать милицию или я войду?

Оксана молча повернулась, прошла в глубину темного коридора, отсвечивая треугольником голой, из-за незастегнутой «молнии», спины.

Евгений закрыл за собой дверь.

— Что тебе от него надо? — пьяно растягивая слова, спросила Оксана.

— Где он?

— Иди, бери, — икнула она и, потеряв ко всему интерес, ушла в спальню.

Ярослав Богданович Войко 1976 года рождения (что следовало из его паспорта, изъятого Евгением из кармана валявшегося посреди комнаты пиджака) представлял собой рыхлое бесчувственное тело весом приблизительно в восемьдесят килограммов и длиной около двух метров. Тело, облаченное в клетчатые брюки, белую рубашку и один грязно-желтый ботинок 44-го (в соответствии с номером дома) размера, лежало поперек тахты и храпело.

Посреди относительно ухоженной комнаты стоял стол с грязной посудой, среди которой находился второй ботинок гражданина Войко. В консервной банке оставались недоеденные шпроты, но все три бутылки из-под водки «Царь Петр» были пусты.

Дверь в спальню оставалась открытой, в проем Евгений видел хозяйку, которая завалилась, в чем была, на смятое покрывало и тут же отключилась. Он посмотрел на Ярика. Лицо его ни о чем не говорило: бледное, с болезненными кругами под глазами, киркоровскими баками «а-ля пидер» и прилипшей к потному лбу прядью давно не мытых волос. А вот безвольно свисавшая с тахты рука привлекала внимание мелкими белыми шрамами, иссекавшими ее по локоть.

«Еще и наркоман», — понял Евгений и осмотрелся, но ни шприца, ни ампул на поверхности не обнаружил; рыться же в тумбочке не имел права. Оставалось надеяться, что Ярик вырубился не в результате инъекции, а вследствие усталости, и тогда, при большом желании, его можно было привести в чувство. Надежда подкреплялась стойким запахом перегара. Евгений снял куртку, рывком поднял Ярика.

— Эй! — крикнул в самое его ухо. — Очнись!

Если тот и очнулся, то никак не давал знать об этом. Стоило его отпустить, и он безвольно начинал заваливаться в непредсказуемую сторону. Евгений взял со стола пустую бутылку, набрал на кухне воды и, вернувшись в комнату, усадил Ярика вновь.

— Ярик! — последовал хлесткий удар по щеке. — Очнись! Слышишь?..

Серия последующих пощечин и полторы бутылки воды возымели действие. Ярик открыл глаза, долго наводил фокус на Евгения, качаясь из стороны в сторону, но все же удерживая вертикальное положение. Для него угол наклона земной оси составлял 40 градусов.

— Выпить хочешь?

Глаза Ярика открылись шире.

— У-у, — издал он наконец звук и кивнул.

Евгений вылил в стакан оставшуюся в бутылке воду, подал ему, по горькому опыту зная, что человек в таком состоянии пьет все, что течет, ест все, что движется (исключая транспортные средства), и ему решительно безразлично, что налито в стакан — лишь бы оно было мокрым и по возможности булькало.

Психологический трюк удался. Ярик выпил, вздохнул, занюхал рукавом. Нанизав несколько шпротин, предварительно изъяв из банки окурки, Евгений сунул ему вилку в рот, чем завершил иллюзорный цикл «выпивка— закуска».

— Ну, ты как, в норме? — придвинув к тахте стул, спросил Евгений.

Кулак с оттопыренным большим пальцем означал готовность к разговору.

— Понимаешь хорошо?

— Ну. Ты кто?

— Я оперуполномоченный из отдела по расследованию убийств комиссар Мегрэ. Слышал о таком?

«Лучше бы я сказал об этом сразу», — подумал Евгений, заметив, что взгляд Ярика начал приобретать осмысленное, хотя и несколько испуганное выражение.

— А я че… такого… врешь?

— Значит, так, гражданин Войко, он же Ярослав Богданович, он же Ярик, — наезжал Евгений. — Если вы согласитесь ответить на ряд моих вопросов, протокол я вам обещаю не писать.

— Да что я сделал? — повысил голос Ярик.

— Третьего марта в салоне «Парсуна» находилась видеокамера производства германской фирмы «Электроник» «Сатикон». Признаете?

— Какая еще… видеокамера?

Евгений достал из кармана технический паспорт с цветным изображением «Сатикона» на глянцевой обложке. Ярик таращился на картинку не меньше минуты.

— Не знаю ничего, — произнес наконец.

— Что ж, — бросил ему пиджак Евгений, — собирайтесь.

— Зачем это?

— Поедем в прокуратуру для очной ставки со свидетелями, которые видели эту камеру в салоне «Парсуна». Составим протокол, заведем уголовное дело по статьям сто пятьдесят шесть, сто шестьдесят два и двести восемь. Что это за статьи, знаете? Не знаете. Объясняю. Соответственно: «Нарушение правил торговли», «Незаконное предпринимательство в сфере торговли» и «Приобретение и сбыт имущества, добытого преступным путем». Мало?.. — Евгений наклонился к нему поближе и, взяв его за подбородок, заставил смотреть себе в глаза. — Приплюсуем сюда двести двадцать четвертую, а?

Ярик вырвался. Отбросил пиджак и забегал маслеными глазами по углам.

— Откуда… откуда я знал, что она добыта… прес… как она, воще, добыта, а?

— Кто «она-то»? — изобразил удивление Евгений.

— Камера эта?

— Ах, так камера все-таки была?

— Ну.

— Не просто преступным путем, гражданин Войко. За нее убили человека. Ясно?

Ярик тряхнул головой:

— Я же не знал… не знал!..

— Следствие выяснит. Кто вам принес эту камеру? Отвечать! Быстро!

Ярик лишился дара речи. Опасаясь перегнуть палку, Евгений вздохнул и спокойно приказал:

— Одевайтесь, поехали.

— Ладно, начальник, договоримся.

— Сто семьдесят четвертая.

— Че?

— Взятка. Это — пять. Не многовато на одного?

— Кто сейчас чего оформляет-то, — чуть слышно вымолвил Ярик. — В любой киоск загляни.

— Меня любой киоск не интересует. Меня интересует, как у тебя появилась камера «Сатикон» и где она сейчас находится.

— Продал, где!.. Два дня и полежала всего.

— Кому?

— Мне почем знать!

— А принес кто?

— Не помню.

— Помнишь, Бойко. Помнишь. — Евгений посмотрел на часы. — Поехали!

— Да не знаю я его! Мужик какой-то. Принес, сказал, деньги до зарезу нужны.

— Сколько просил?

— Девятьсот.

— А ты сколько дал?

— Не слышу?

— Семьсот пятьдесят.

Сопляк, погрязший в разврате и спекуляции, спасовал, но легкость победы с тактикой допроса, рассчитанного на психологию наркомана, Евгений не связывал: заговорил Бойко после того, как он упомянул о двести двадцать четвертой статье УК, умышленно не расшифровывая ее содержания. Походило, Ярик знал, чем грозит «склонение к употреблению наркотических средств», и потому так опасался официального следствия. Так или иначе, рыло у него было в пуху по уши — в прямом и переносном смыслах, но Евгения махинации этого кандидата в местные «якудзы» сейчас не интересовала.

— Как он выглядел, тот мужик?

— Ну как, как… Невысокий такой. Одет по фирме. Дубло, батник… не помню. Лет, может, под пятьдесят. Я его один раз и видел. Перепуганный какой-то был, все оглядывался, говорил тихо.

— Увидишь — узнаешь?

— Ну. В очках он. Хорошие очки, фирменные. В тонкой золотой оправе.

Евгений замер.

— Повтори!

— Че?.. Ну, очки, очки у него. Крутые, в золотой оправе.

— Не ошибаешься?

— Нет.

— Что еще?

Ярик пожал плечами:

— Все.

Это было похоже на правду.

— Когда он принес камеру?

— В воскресенье. Часов в двенадцать дня.

Больше вопросов к ожившему телу не было.

* * *

Полянских дома не оказалось.

— Навроде в театр пошли, — неохотно сообщила вахтерша.

Евгений покосился на стенд. Гвоздь под 303-м номером пустовал.

— А они его не сдают, — упредила вопрос старуха. — Старожилы, да еще семейные. Убираются сами.

— А в остальных комнатах кто убирает?

— Известно, уборщица. Тем, кто плотит. Их сократить новый комендант хотел, да жильцам тогда пришлось бы и лестницы мыть самим, а они этого сейчас не любят. Вот и оставили двух приходящих.

— Когда приходящих?

— Когда утром, когда вечером. Сегодня еще не убирали. Зина в семь придет. Вам телефон Полянских дать? Им уже поставили.

Раньше телефона у Полянских не было.

— Не надо, — ответил Евгений.

Номер он знал сам: 28-62-04. Он значился в визитке Павла Козлова.

Уплатив за сутки в гостинице, Евгений отрезал путь к отступлению: денег теперь оставалось на то, чтобы два раза поесть и дать SOS о финансовой помощи. Он переоделся, принял душ и лег с ксерокопией очерка под претенциозным, но, как выяснилось, не лишенным смысла названием.

«Восемь» по-японски будет «я».

«Девять» по-японски будет «ку».

«Три» по-японски будет «дза».

А теперь сложите эти три цифры, читатель. Я уверен, что вы высокообразованны и вам не понадобится лезть в карман за калькулятором японского производства.

Что получилось?.. Правильно: «20» («двадцать»). Недостает «единички», чтобы оценить симбиоз бандитизма и легального бизнеса в «очко».

Проигрышная получается комбинация.

Павел Козлов».

 

Часть вторая

УБИТЬ ГУБЕРНАТОРА

 

Глава шестая

 

1

— Это все, кто останавливался у вас за последний месяц? Или кого-то «забыли» оформить, а? Вспомните хорошенько, Марья Трофимовна, — представитель налоговой полиции в штатском, как он отрекомендовался, сунув под нос хозяйке «Паруса» удостоверение, смотрел на нее с подозрительной иронией: знаем, мол, вас — так и норовите скрыть доходы от государства.

— Что вы! — обиделась женщина и почувствовала, как лицо ее заливает краска. — Все как один, конечно! У нас постояльцев…

— А почему в гостевой карте этого Столетника не проставлена цель визита? — перебил ее милицейский лейтенант в форме, бесцеремонно усевшийся на место администратора и рывшийся во всех бумагах, что попадались ему на глаза.

— Да я как-то сразу внимания не обратила; когда четырнадцатого числа увидела, хотела сказать. Только он ушел и в эти сутки не ночевал…

— Не ночевал? — почему-то насторожился налоговый инспектор, как будто ему было до этого дело.

— Ну так заплатил же, — не поняла она, — у меня все отмечено.

— А когда он вернулся?

— Пятнадцатого марта в одиннадцать утра. Сказал, что яичница моя ему не понравилась — пошутил вроде. Добрый на вид. Съехал в расчетный час, аккуратно.

— Куда уезжает, не говорил?

— Нет.

— Билет не заказывал?

— Мы таких услуг не предоставляем. И так еле справляемся.

— Данные, которые он здесь указал, вы с его паспортом сверяли?

— А как же! Это у нас…

— Дубликат карточки у вас есть?

— Нет.

— Выписывайте!

Она засуетилась, поняв, что интересуются вовсе не ею, а постояльцем и что это никакая не проверка паспортного режима не налоговая инспекция, а значит, постоялец-то ее не просто залетный гость из столицы, а преступник! Чего доброго, и ей какое-нибудь дело пристряпают, а уж «постоялый двор» на заметку возьмут — это как пить дать. Ни за что ни про что…

Трясущимися руками она достала чистый бланк и принялась переносить в него данные Столетника.

— Он что-нибудь говорил? Может быть, вы заметили что-то подозрительное в его поведении?

— Нет… хотя… бегал.

— Что?!

— Бегал. Спортсмен навроде.

— Куда бегал?

— По берегу. Зарядку делал. Долго, часа два.

— Вы точно знаете, что он бегал по берегу, а не… куда-еще?

— Точно, точно, мы с горничной Таней в окошко наблюдали. Потом он заказал себе яичницу, кофе, принял душ, поел и уехал. Часам к пяти… или нет, к шести… да, вернулся, попросил вареной картошки. А потом и говорит: «Чего это, — говорит, — у вас, Мария Трофимовна, так много милиции в городе?» Я ему отвечаю, мол, как обычно — свободная зона. А он удивился и спрашивает: «Разве может быть зона свободной?»

Штатский забрал у нее карточку, подул на нее и спрятал в папку на «молнии».

— Значит, так, Марья Трофимовна, — сказал он. — О том, что мы у вас были с проверкой, никому не говорить. Это в ваших же интересах.

— Боже упаси!

— Если что-то вспомните еще — позвоните вот по этому телефону, — он записал несколько цифр на квадратном листочке для заметок, — Мне передадут.

— И впредь следите за правильностью заполнения гостевых карт, — строго напомнил лейтенант. — Цель визита должна быть указана, как и все остальное.

— Ой!.. — скрестила Мария Трофимовна руки на груди. — Самое-то главное чуть не забыла. Я ему про эту цель визита напомнила, когда он съезжал. Так вот, он наклонился ко мне и тихо так говорит: «Не могу я, — говорит, — цель визита проставить: секретная у меня цель!» И подмигнул еще, чтобы никому!..

Милиционер и тот, что назвался налоговым инспектором, переглянулись.

— Вот видите, как много вы нам рассказали, — встал милиционер и застегнул форменную куртку с погонами, надетую на свитер.

— Если он вдруг объявится, сами знаете, что нужно делать, — на ходу сказал штатский.

— Конечно, конечно, — засеменила за ними Мария Трофимовна, Стараясь угодить, как-то сгладить свою оплошность, предложила: — Может, кофе по чашечке? А то и яичницу могу быстренько…

— Спасибо, некогда нам. Служба! — козырнул лейтенант, садясь в машину с надписью «милиция» на дверце.

Машина уехала. Мария Трофимовна, стоя на крыльце, радостно подумала, что они уехали, а денег с нее не взяли: странный какой-то налоговый инспектор попался. И еще она подумала, что ее «служба» куда труднее и опаснее милицейской — полная беззащитность как от бандитов, так и от властей; и как хорошо, что она отказала тем троим в петушиных куртках, которые приезжали намедни на большой иностранной машине и предлагали хороший процент за то, что она станет сватать постояльцам девиц. Кому предлагали-то?!

Нет, Мария Трофимовна была честным человеком и надеялась дожить свой век без криминала.

 

2

За окном моросило. Быстро плыли над крышами тучи.

В переулке, куда выходило окно кабинета, было тихо и безлюдно. У дома напротив, поглядывая на часы, топтался человек в коротком плаще.

В одном из окон третьего этажа Гридин заметил мужчину в кожаной куртке. На секунду их взгляды пересеклись.

— Кто это там в окне, Ставров? — хмуро спросил он у начальника охраны.

Заметив подошедшего полковника, мужчина в куртке задернул штору.

— Капитан Щеглов.

— А внизу?

— Лейтенант Ильяшенко. Хороший парень. Вчера в тире из двадцати пяти выстрелов двадцать три в десятку всадил.

Унылое приморское воскресенье семнадцатого марта располагало ко сну, пьянке или разглагольствованию. Но сон не приходил, философские беседы вести было не с кем, пить было нельзя — чего доброго, подумают, что губернатор испугался.

На деловые разговоры в выходной налагалось табу.

— Ты завтракал? — спросил Гридин, чтобы не молчать.

— Так точно, — соврал полковник.

«Тоже кукла, — подумал о нем губернатор. — Игры какие-то в самом деле».

В кабинет вошла Дина Ивановна. С самого утра она сидела в спальне перед зеркалом, что делала, впрочем, всегда перед появлением на миру. С возрастом ее стал подводить вкус, но к имиджмейкерам первая леди области относилась высокомерно и от их услуг наотрез отказывалась. Платья предпочитала шить сама, верхнюю одежду покупала за границей, куда неизменно сопровождала супруга.

— Доброе утро, Коля, — поздоровалась она с начальником охраны, выразительно оценив початую бутылку коньяка на письменном столе. — Ты уже готов?

— Смотря что ты имеешь в виду, — пошутил Гридин.

С близкого расстояния от него можно было услышать коньячный запах, но он знал, что едва ли кого-нибудь подпустят к нему на близкое расстояние. С появлением же Дины на сей счет можно было и вовсе не опасаться: стойкий парфюмерный аромат, исходивший от ее платья, способен был перешибить зловоние выхлопной трубы «КрАЗа».

— Мы едем? — подойдя вплотную, застегнула она верхнюю пуговицу на его рубашке. — Ждут ведь, неудобно.

Больше всего Гридину хотелось снять к чертовой матери этот галстук, ослабить ворот и засесть где-нибудь на берегу реки с удочкой, имея в котомке бутылку мутного самогона, непременно заткнутую импровизированной пробкой из куска газеты «Губернские ведомости», шмат копченого сала и луковицу. И если бы выдалось хоть одно такое туманное, теплое, пахнущее сеном утро, то его вполне хватило бы не то что на оставшуюся до конца предвыборной гонки дистанцию, а и на весь последующий срок.

— Едем, едем, — вздохнул он и добавил вполголоса: — Барби ты моя… ненаглядная.

— Кто-о?! — поползли вверх ее выщипанные брови.

— Кукла есть такая. Будешь себя хорошо вести, я тебе подарю.

— А как я должна себя вести?

— Молчать.

Путь длиною в две тысячи четыреста метров был основательно «зачищен», и, несмотря на то, что губернаторский «ЗИЛ» сопровождало всего две машины — впереди и сзади на дистанции в двадцать пять метров, — Ставров за безопасность вверенного ему лица не опасался. Не только потому, что через каждые триста метров у обочин стояли неприметные с виду машины, оснащенные рациями; не потому, что сорок сотрудников, вооруженных автоматическими пистолетами, прогуливались по улицам на протяжении всего маршрута и просматривали каждые шестьдесят шагов, отделявших их друг от друга, не потому даже, что еще сорок человек были разбросаны по подъездам, этажам, залам и запасникам картинной галереи, где всего час тому назад закончили работу саперы и куда сейчас направлялись губернатор с супругой, но потому, что был уверен: появление в городе заказного убийцы — чей-то вымысел, чья-то козырная карта в опасной политической игре. Возможность же теракта в отношении должностного лица, относящегося к группе повышенного риска, — ситуация штатная, и учитывать ее необходимо постоянно. Не будь обострения этой ситуации в связи с появлением киллера — не видать бы Управлению охраны ста двадцати дополнительных миллионов, не расширить бы штатного расписания на пять единиц за счет вакансий УФСБ, не получить бы двух новеньких «ниссанов», припрятанных Дворцовым для своих нужд в гараже УВД, и много еще всяких «не».

Обязан своим назначением на должность Ставров был вовсе не Гридину, а его тестю Дорохову, чью персону сторожил до самой его смерти в 1991-м, но Гридина уважал и не считал зазорным время от времени ему подыгрывать. Положение начальника охраны губернатора не шло ни в какое сравнение с положением рядового охранника, хотя бы даже и в системе «девятки» при Гришине, и стоило маленьких, ни к чему не обязывающих жертв.

До тех пор, пока жив Гридин, Ставров за свое место мог не опасаться: губернатор знал, что полковнику хорошо известна механика его становления.

«Дину мою береги, Николай», — эти последние слова Дорохова Ставров понял как свое новое и пожизненное назначение.

Машина въехала на Театральную площадь, остановилась у белоснежного здания картинной галереи. Автобус с надписью «ТЕЛЕВИДЕНИЕ» был единственным транспортным средством, допущенным к подъезду на близкое расстояние.

Валентин Саенко, верный сторожевой пес, молчаливый и непритязательный, распахнул дверцу, подал руку Дине Ивановне. У парадного толпились мэр с супругой, Шатров, прокурор Федин и его жена Алия Сулейменовна — народная артистка России, за последние два года на сцену не выходившая, зато распоряжавшаяся коммерческой политикой и репертуаром театра как собственной жизнью. Хализев опоздал, приехал один. Его машина ворвалась на плошадь, когда высокопоставленные посетители галереи уже вошли в здание.

Экскурсию по выставке проводила искусствовед из Санкт-Петербурга. Немолодая сухощавая женщина в наброшенном на плечи оренбургском платке старалась из последнего, но городская ли знать была перед нею, нефтяники или крестьяне — ее совершенно не занимало: главным для нее было уложить в отведенное время как можно больше информации. Не приведи Господь, чтобы посетители остались в неведении, что для Европы означали Нидерланды в средние века, кем для Нидерландов были Габсбурги, в чем изобразительное различие «Карнавала в деревне» Мартина фон Клеве и «Поклонения волхвов» Питера Брейгеля Младшего. Не сразу, но ей удалось завладеть сановным вниманием. Пейзажи на полотнах все еще хранили энергию средневековых мастеров, все еще дышали свежестью Фландрии, целительные токи апостолов струились с картины Питера Артсена, и даже история Христа, всякому казавшаяся знакомой до мелочей, в присутствии «Святого Луки, рисующего мадонну» или «Голгофы» неизвестного брауншвейгского монограммиста представала в новых подробностях.

Будто связанные единой нитью, все чинно двинулись за экскурсоводом. Никто не заметил, что Гридин отстал.

Он стоял, чувствуя, как наливаются свинцовой тяжестью ноги, а в голове разрастается противный гипертонический звон: семнадцать пар глаз пронзали губернатора с «Группового портрета корпорации амстердамских стрелков» Дирка Якобса.

Причина смятения губернатора заключалась вовсе не в оценивающих взглядах этих давно умерших людей: картина висела как раз на той стене, у которой еще совсем недавно стояла его восковая копия.

Никаких других картин на этой стене не было!

До недавних пор судьба благоволила Гридину, но везение для него отнюдь не означало, что можно положиться на судьбу целиком и плыть по течению без руля и ветрил. «Ничто не может возникнуть ниоткуда», — любил повторять он, призывая подчиненных к активности. Но сейчас, в силу последних событий, едва ли в целом свете отыскался человек, способный убедить его, что ни в самом факте появления этой картины, ни в месте ее расположения нет коварного замысла или, что еще хуже, Божьего знамения.

 

3

В семь часов вечера Евгений позвонил в редакцию «Губернских ведомостей». Дежурил уже знакомый ему Игорь Васин. Н просьбу об аудиенции он откликнулся, как показалось Евгению, с удовольствием.

В сущности, детективу на сей раз было безразлично, с кем и коллег Павла беседовать, но в необходимости такой бесед перед встречей с Полянским он не сомневался. Заискивающие фальшивые интонации «диск-жокея» не просто настораживали тенденциозность его выводов и суждений могла повести предстоящий разговор по кривому руслу.

Игорь Васин встретил его у входа и предложил подняться комнату, где они встречались раньше. Производил он впечатление человека надежного и независимого, хотя Евгению доставало опыта, чтобы не доверять первому впечатлению.

— Игорь, я был знаком с Павлом без году неделю, как говорится, — Евгений достал из кармана синенькую книжицу с золотой тисненой надписью «ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ». — Я не и милиции, провожу частное расследование.

Повиновавшись приглашающему жесту, он сел за стол Павла.

— Ни разу не сталкивался с частными детективами, — не без интереса повертел удостоверение Васин и, перетянув резинку на «конском хвосте», водрузился на стол напротив.

— Вы первый, кто знает о цели моего пребывания в Приморске. Я хочу, чтобы вы стали последним.

— Заметано. А Полянский?

— Ему я в таком качестве не представлялся.

— А почему? — в глазах сотрудника отдела писем заискрилось лукавство.

— Ну… зачем? — не сразу нашелся Евгений. — Он лицо не совсем нейтральное во всей этой истории, хотя бы потому, что жил по соседству.

Игорь кивнул, закурил и перенес на стол Павла черную, похожую на перевернутую чашку пепельницу.

— Вас интересует Павел? — перешел он к делу.

— Скорее его взаимоотношения — со Шпагиным, Полянским, на работе вообще.

Игорь чему-то ухмыльнулся, тряхнул «хвостом».

— Незавидная у меня роль, а? — спросил, подмигнув. — Что-то вроде сексота…

Евгений засмеялся:

— Вы с ума сошли! Сексот — это секретный сотрудник. А я работаю по собственной инициативе. Откровенно говоря, у меня на это расследование нет никаких прав — ни клиента, ни контракта, ни оплаты, ни согласования с органами. Один, без оружия и за собственный счет. Которого, впрочем, у меня уже тоже нет. Поэтому, в отличие от сексота, состоящего на довольствии в так не любимых вами органах (и мною, кстати, тоже), за вами остается право в любое время послать меня на все четыре стороны.

— Почему вы решили, что я непочтительно отношусь к «птенцам гнезда Дзержинского»?

— Презрительное «гэбэшники» во время нашего знакомства и замечание коллеги «у него все гэбэшники» привело меня к такому заключению. Я не прав?

Теперь засмеялся Игорь. Беседу прервал телефонный звонок.

— Редакция, — дотянулся он до телефона и снял трубку. — И что же?.. Редакция-то здесь при чем? Обратитесь к участковому… Ах, вот так, да?.. Интересно. Я сейчас вряд ли помогу, но если вы нам напишете… Да… Да, в отдел писем. Васину Игорю Николаевичу. И фамилии укажите — участкового, соседа, номер отделения милиции, куда обращались… Не за что пока, до свидания. — Он положил трубку, посмотрел на Евгения: — «Сосед грозится меня убить. Обратилась в милицию. Участковый сказал: «Вот когда убьет, тогда и приходите». Решила позвонить в редакцию. Не в прокуратуру, а в редакцию. Все звонят в редакцию — жалуются на милицию, на «Скорую помощь», на жэк, «Водоканал», соседей… Так у нас тут понимают функцию четвертой власти.

— Что ж, когда первые три не работают, — поддержал разговор Евгений.

— Я сварю кофе! — соскочил Васин со стола.

Он достал из шкафа немецкую кофеварку, большую жестяную банку с зернами, сахар в стеклянной вазочке и принялся священнодействовать с проворностью бармена.

— Можно мне задать вам один вопрос? — обратился к Евгению, не оборачиваясь.

— Валяйте!

— А на хрена вам, простите, нужно вести это параллельное расследование? К тому же за собственный счет?

Вопрос был в «десятку». Если бы Евгений сам знал, как него ответить, все было бы намного проще и яснее. По крайне мере, для него самого.

Поросячий визг кофемолки оправдал минутное молчание.

— Я, честно говоря, поначалу и не собирался ничего расследовать. Приехал в Приморск просто так — прошвырнуться, на могилке Пашиной выпить за упокой его души. А потом… слово за слово, неувязочки, расхождения. Сработал инстинкт. Теперь честолюбие бросать начатое не позволяет. У меня когда-то учитель был, кореец. Он любил повторять: «Лучший способ не намокнуть под дождем — окунуться в море».

Васин вернулся на свое место, погасил сигарету.

— Вам что-нибудь удалось узнать?

— А вам?

— Мне?! Я же не детектив, Евгений Викторович. Не знал бы с чего и начать.

— Так всего много вокруг этого убийства?

Игорь не ответил, неопределенно развел руками.

— Что все-таки об этом говорят? В редакции, в городе?

— В городе — известно что. Боролся с мафией. А с кем боролся, на того и напоролся.

— А ты как думаешь?.. Извините…

— Да нет, нет, меня можно на «ты», — заверил Игорь. — Меня никто на «вы» не называет. Возрастом не вышел, да и невелика «шишка».

— В общем, я тоже не старый, — засмеялся Евгений. — Да и по должности — топтун, сыщик. Так что давай-ка на «ты». Не подумай, что я таким образом пытаюсь вызвать твое расположение к себе.

Они пожали друг другу руки.

— Что думаю по этому поводу я? — серьезно сказал Игорь и потянулся за новой сигаретой. — Думаю, что это — его амплуа.

— Чье… амплуа?

— У журналистов, как и у актеров, тоже есть амплуа. «Политик», «борец с мафией», «лирик», «патриот»… Но это совсем не означает, что мы остаемся такими в жизни. Маски. Игра.

— У тебя что, тоже есть ап… амплуа?

— А ты думал! Хотя, казалось бы, какое может быть амплуа в отделе писем?.. Но есть, наверно. «Сострадатель», «исповедник», «просветитель», «душеприказчик», «сам участие»… Что-то и этом роде. Весь вопрос в том, насколько человек понимает, где кончается игра и начинается жизнь.

— Выходит, Паша играл в борца с мафией?

В кофеварке забулькало, запыхтело, и по комнате стал распространяться аромат.

— Я думаю, что Паша просто потерял эту грань. Игра превратилась для него в образ жизни. Это хорошо, наверно. Это, можно сказать, высший пилотаж. Он перестал быть представителем «второй древнейшей» и начал представлять власть. Пусть четвертую, но все-таки.

— И за это…

— Упаси Боже! — отчаянно замахал руками Игорь и, соскочив со стола, стал заниматься приготовлением кофе. — Это всем даже нравилось. Свидетельствовало о свободе прессы и подлинности демократических процессов, так сказать.

— Кому — всем? Губернатору тоже?

— Но даже если нет?.. Что бы выиграл губернатор, откажись его «шестерка» Шпагин печатать очередной Пашин опус, от которого несло жареным?.. Паша отослал бы материал в «Комсомолку», «Русскую мысль», куда у него была протоптана дорожка после перепечатки «Фальсификаторов». Или, скажем, в «Литературку». К нам летом Юрий Щекочихин приезжал. Хорошо говорил о Паше, предлагал ему присылать материалы, хвалил за стиль, смелость, обобщения… да мало ли!.. Хоть в «Правду»! А так — что же… Ну, выступил, ну, срезал. Оно здесь, внутри, погорело-подымило да и потухло. Все свои, и сор в избе остался.

Отказать ему в логике было трудно. О том, к чему Евгений только начал подступаться, проделав адскую мыслительную работу, неустанно анализируя ситуацию и обращаясь к корреспонденции Павла, Игорь говорил запросто, как о само собой разумеющихся, очевидных вещах.

— Спасибо, — взял Евгений чашку из его рук.

— Сахар клади.

— Да нет, я так, спасибо… Значит, ты исключаешь, что причиной убийства журналиста Козлова стали его публикации?

— Люди ЗГВ наизнанку выворачивают, Совмин чихвостят ничтоже сумняшеся, агентов ГБ называют по именам, своих агентов от журналистики уже в ГРУ, поди, внедрили… Что ни газета — то разоблачения. В МИДе, в Кремле, во внешней разведке. Арбатская шлюха расписывает, как она развлекалась в сауне с Русланом Имрановичем, грозится назвать остальных. И ничего — а все, слава Богу, живы. Свобода слова проходит период своего становления. А, — махнул Игорь рукой, — сам знаешь: треп все это!

— Что это была за статья, которая привела в бешенство вашего Шпагина?

— Х-ха! — Игорь снял трубку зазвонившего телефона и опустил ее на рычаги. — Про то, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем, не поделив какую-то часть госимущества… Шпагин, как я уже сказал, «карманный редактор» Гридина. С «Маской» получилась как раз обратная ситуация; здесь ее появление было нежелательным, за рубежом или, скажем, в Москве она никому на фиг не нужна. Какое там кому дело, кто и сколько денег вложил в приватизацию химзавода или судоверфи, кто у кого больше украл? О чем говорят москвичу или парижанину фамилии Гридин, Хализев, Новацкий, Астраханов и все прочие?.. К тому же все это нуждается в более достойном подкреплении фактами. А у Паши какие доказательства? В подобных делах Генпрокуратура по уши вязнет. Ну, приезжали тут «аж из самой Москвы» с проверкой по поводу его «Конверсии или коррупции?» — строительств городка для отставников. И что?.. Встретили эту комиссию генералы, адмирал флота. А сам Гридин, ты что думаешь, хухры-мухры? У него в Кремле концов нет? Да это «волеизъявление народа», которое его губернатором «всея Приморска» сделало, лет десять готовилось!

— Что ж, по-твоему, вообще писать бесполезно?

— По крайней мере, о России, приватизации и всем таком прочем, «глобально-необъятном». Полезно писать о бабе Маше из Савватеевки, к которой повадился ходить волк и задрал ее любимую козу Франю. Вся Савватеевка обросла штакетником, а люди нашли повод вооружиться, стали ходить на охоту и добывать себе на пропитание. Вот это резонанс!.. Нет, пока Россия не разбогатеет, пока не нагребут сегодняшние бандиты под завязку и не начнут сбрасывать излишки на культуру, искусство и прочие удовольствия — ни черта не выйдет!

В его суждениях Евгений узнавал мотивы дневниковых записей Павла.

— Что же в таком случае делать?

— Продолжать играть. В рамках избранного амплуа. Но не заигрываться, не путать сцену с залом. Я ясно выражаюсь?..

С такой концепцией журналистики Евгений еще не сталкивался и в другое время охотно бы поспорил с этим молодым прагматиком, но предстоящий разговор с Полянским заставил его изменить тему.

— Куда уж яснее… Спасибо за кофе.

— Давай я тебе еще налью, там бак на целый литр!

— С удовольствием. — Евгений почувствовал сытость и тепло, кофе как нельзя лучше сказался на самочувствии, страдавшем от вынужденного нарушения режима. — Значит, Шпагин ориентируется на Гридина?

— А то!.. Гридин эти «Ведомости» организовал, как только стал первым обкома с подачи Меченого.

— Кого?..

— Горбачева, кого! Он в восемьдесят шестом со своей благоверной сюда наехал, им тут такой прием устроили — роман можно написать. Кадры Михайло знал, ничего не скажешь. И Гридина, которого сюда спрятали от андроповских разборок с прежними соратниками, тоже знал, как выяснилось. Ну, может, не его самого, а тестя — какая разница-то? Ты у Пашки «Смотрите, кто пришел» читал?

— Читал.

— Вот!.. Держи… осторожно… горячий…

— Спасибо.

— По крайней мере, Дина Ивановна успела обнять Раису Максимовну, я объятия этих первых ледей своими глазами видел, а со мной — еще несколько десятков тысяч горожан, которые вышли поглазеть на последнего коммуниста планеты.

— Твоими бы устами! — захохотал Евгений.

— Да… Так вот, заметь: Гридин, который только-то и был, что вторым горкома, стоял по правую руку Меченого. Правда, «только-то» — это слишком мягко сказано. Под его опекой были химзавод, строительство нефтеперегонного, порт, моторостроительный, который производит моторы для боевых вертолетов 24, 28, противолодочного «14», десантно-транспортного 6 и тэ дэ…

— Откуда такая информированность?

— Да я там в многотиражке подвизался, покуда журфак заочно кончал.

— Намекаешь на ВПК?

— Не намекаю. А говорю открытым текстом: стратегически важный городишко наш Приморск. Так вот сразу после отъезда императора — буквально через три дня! — господин, а тогда еще товарищ Гридин становится… кем?.. Правильно: первым секретарем областного комитета КПСС. Еще через месяц «серый кардинал» Хализев из заместителей переходит в председатели областного исполнительного комитета.

— Почему «серый кардинал»-то?

— Ну, не знаю, так говорят. Подозрительная личность. Ты же читал у Павла, кем он был в Москве?..

Евгений пожалел, что читал невнимательно, пропуская фамилии, должности и даты ушедшего, как ему казалось, в небытие прошлого. В отличие от дотошного Козлова он не считал, что причастность к тому или иному политическому течению развалившейся империи есть нечто неотъемлемое или несмываемое и всякий должен находиться в плену былых убеждений пожизненно. Он просто не привык задумываться об этом, экскурсы в безвозвратную историю несуществующей теперь страны были для него пустой тратой времени, прерогативой политологов и журналистов. По крайней мере, платили ему не за это.

— Не помню, — признался он. — Это важно?

— Как тебе сказать… В Москве он был инструктором МГК КПСС в отделе, где работал отец Дины Дороховой — Гридиной по мужу.

— Да, теперь вспомнил. И что из этого?

— Ничего. Ты спросил, почему «серый кардинал», я рассказываю. Если не интересно — скажи, сменим пластинку.

— Нет, извини. Продолжай, все интересно.

Игорь помолчал, допил кофе.

— Ну вот. В 1982 году, как ты помнишь, нашу империю постигла тяжелая утрата. Летят «кремлевки», папахи, «уходят» всех, кого нельзя не «уйти», в том числе и Ивана-свет-Вениаминовича Дорохова. Последнее, что он успевает сделать — спрятать свое чадо с супругом в город на берегу моря: перспективный, имеющий промышленность, выход в другие страны и прочее. И вместе с ними приезжает Хализев. Уж не знаю, что они там планировали — пересидеть смутные времени или набраться политического опыта в провинции, чтобы потом въехать на белом коне в первопрестольную. Но факт, что они неразлучны, и это наводит на размышления.

— Может, они друзья? — искренне предположил Евгений. — Зачем же так сразу?

— Может, может. У нас тут один хохмач был… В общем, дурак, конечно, его потом за пьянку выгнали… Так он однажды написал в заметке о премьере в театре Достоевского: «К.Г. Гридин и А.Д. Хализев тепло приняли спектакль, на котором побывали вместе с супругой Диной Ивановной».

Евгений рассмеялся:

— Врешь!

— Точно. Другое дело, что ответственный редактор вовремя выпуск застопорил.

— Ладно, Игорь. Вернемся к газете. Итак, если я правильно понял, в начале перестройки по инициативе Гридина появляется газета «Губернские ведомости»…

— По инициативе Гридина, — перебил Игорь, — в начале его карьеры газета «Комсомолец Приморска» реорганизовывается в «Губернские ведомости» и становится областной. Так-то будет точнее.

— И финансируется?..

— Приморскими обкомами КПСС, ВЛКСМ и облсовпрофом, конечно.

— И возглавляет ее Сергей Вениаминович Зырянов?

— Ни черта подобного, Женя.

— То есть?..

— А вот то и есть, что возглавляет ее к тому времени вышедший из комсомольского возраста третий секретарь Приморского ГК ВЛКСМ, заочно окончивший Ленинградскую ВПШ по специальности «журналистика» Андрей Андреевич Шпагин.

— ???

— Но в августе 1991 года империю постигла вторая тяжелая утрата: приказала долго жить «горячо любимая» всеми КП, она же СС. И новый президент России назначает в Приморск наместника — главу администрации Алексея Самойловича Берлинского. И вот тут-то, в прокоммунистические, прокомсомольские, провонявшие застоем «Ведомости» приходит Сергей Вениаминович Зырянов. И принимает на работу выпускника MГУ Пашу Козлова. И начинается то, что войдет в историю журналистики под названием «демократизация прессы», если истории не возьмутся переписывать коммунисты, в случае чего эта страничка будет озаглавлена «разгул желтой прессы».

Евгений улыбнулся, покачал головой:

— Откуда тебе все это известно? Из писем читателей?

— И из них тоже. Читатели спрашивают — мы отвечаем. Но в основном, конечно, из рассказов Павла. Он сидел там, где сейчас сидишь ты, а я сидел здесь, где и сейчас сижу. Я был зеленым, неотесанным, писать не умел, в политике не разбирался. Пер на рожон, искал неприятностей, и никто, кроме Павла, повышением моего уровня не занимался. Только тогда у нас не было этой кофеварки, мы грели воду кипятильником и хлестали чифирь ночи напролет. Два холостяка.

— Вы были друзьями?

— Н-нет… наверно, нет. Мы были слишком разными. Хотя я бы ничего против такой дружбы не имел, но у Павла были другие интересы, другой круг общения, меня он туда не вводил. Я даже не могу сказать с уверенностью, был ли у него такой круг. Паша, вообще-то считался одиночкой, нелюдимом, некоторые думали, что он «себе на уме», что он чей-то ставленник, протеже. Так всегда говорят о талантливых людях.

— У него были завистники?

— Сколько угодно.

— А завидовали-то чему?

— Таланту. Независимости. Энергии. Паша ведь не мелочился, работал по-крупному. И взамен ничего не просил. Если писал о чем-то он — это проецировалось на Время, на Страну; если писали другие — на том же материале — это был уровень стенной газеты, многотиражки в лучшем случае.

— Ну хорошо… Потом были назначены свободные выборы, вернулся Гридин — уже в качестве губернатора. Но Шпагина-то на место он вернул не сразу?

— О-о-о!.. Ну ты, Женя, скажешь тоже! Да снять редактора обновленной, полюбившейся народу газеты, которую раскупают в мгновение ока, — такой минус себе поставить, что из-за одного этого на следующих выборах процентов двадцать голосов корова языком слижет!.. Для начала Гридину нужно закрепить свою победу. И вот он начинает стягивать сюда резерв из числа бывших своих и дороховских соратников, оказавшихся в опале или не у дел. Милицию обновил, охрану себе организовал…

— Откуда ты все это знаешь?

Игорь недоуменно посмотрел на него, выдержал паузу:

— Живу я здесь, понял? А если серьезно — от Пашки опять же.

— Кстати, о милиции и замене ее руководства. Неужели Гридину были выгодны такие статьи, как «Фальсификаторы»?

— «Фальсификаторов» печатал Зырянов. Я уже сказал, что они с Пашей пришли при Берлинском, а Алексей Самойлович любил подыграть пастве и сделал «свободу слова» основным своим козырем. Кстати, об этом ты можешь прочитать и в нынешней его предвыборной программе. А теперь посуди, кем был Гридин для Паши? Профессиональным коммунистом, первым секретарем обкома, ставленником застойного цековского аппарата, да еще женатым на дочери кандидата в члены Политбюро. Паша вообще отрицал способность к переоценке ценностей в позднем возрасте, а возврат Гридина они с Зыряновым называли не иначе как «коммунистическим переворотом».

— И тем не менее Гридин их терпел.

— Вот именно, что терпел. Уволь он Зырянова — народ инкриминирует «зажим свободы слова», напомнит о большевистском прошлом; запрети он выступления Павла — Павел выступит в столице. Вынужден был терпеть.

— Но Зырянова-то он убрал? И Павла в последнее время…

— Зырянов ушел сам. Он был действительно очень болен — сердце — и умер вскоре. А Павел… Павел хандрил в последнее время, и дело тут не в Гридине и не в Шпагине. Да и терпел он Павла вовсе не потому, что был жив Зырянов — эка проблема, скинуть старика! Просто он сам еще не набрал силу. А теперь самоутвердился и может делать все, что угодно: это его город.

Евгений укладкой посмотрел на часы.

— Игорь, ты сказал, что не мог бы назвать ваши отношения с Пашей дружбой. Думаю, поскромничал, да тебе виднее. А вот Полянский уверен, что был Павлу самым близким человеком.

Васин застыл, непроизвольно выгнув дугой брови, и соскочил со стола.

— Кто-о-о?! По-лян-ский?! Ну, воще!.. Это он тебе так сказал?..

Евгений кивнул.

— А я еще подумал, когда вы с ним вошли: ни фига ты себе нашел источник информации!.. Да Витюша Полянский — гондон штопаный! Ты меня извини. Если хочешь — могу при нем повторить. Бездарный, как украинский парламент! Павел просто вынужден был с ним общаться, потому что они жили по соседству.

— Он не очень любил Павла?

— Это мягко сказано. Он его ненавидел. Только с убийством ты этого не связывай, все, на что способен Полянский, — доставать, продавать, обменивать, ходить за чужой счет по кабакам и Дворцам культуры, представляясь музыкальным обозревателем и обещая рекламу в «Ведомостях» за небольшое вознаграждение. За пять баксов он может написать заметку о рождении новой звезды, а если кто-то предложит десять за то, чтобы он эту звезду обосрал, — сделает, не задумываясь. У него нет принципов — одни грамматические ошибки. Ничего общего с Павлом, повторяю, у них не было. Голову на отсечение даю!

— Он был вхож к Гридину?

— Боже упаси! Но если оказывался в театре на том же спектакле, что и Гридин, то назавтра в кафе у «нефтяников» за чашкой шарового кофе вскользь подпускал фразочку типа: «Сидим мы вчера с Константином Григорьевичем…» А там поди знай.

— А со Шпагиным у него какие отношения?

— Давние и дружеские. Шпагин — секретарь ГК ВЛКСМ по идеологии, Полянский в то время — комсорг хоро-дирижерского отделения культпросветучилиша. И, я так думаю, стукач ГБ. Наверняка следил за Павлом.

— Вот как?.. А откуда у него папка с ксерокопиями статей Павла? Он их ему что, подарил?

— Ни черта он ему не дарил! Павел отксерил несколько экземпляров, чтобы взять с собой в Париж. Пришел в понедельник утром, то есть назавтра после смерти Павла, Полянский, стал рыться в его столе — будет, мол, обыск, мало ли какой компромат. Он, с понтом, спаситель репутации Козлова. Друга тут из себя изображал. На поминках нажрался на халяву в зюзю — роднее всех родных. И папочку эту притащил, матери сует — вот вам, мол, на память о сыне, какой он был талантливый… Вспомню — блевать тянет, ей-бо!.. А может, рассчитывал в папке что-нибудь из неопубликованного найти, пройдет время — выдаст за свое.

— Ты говорил, ГБ обыск проводила?

— Ну, это как раз нормально, три ведомства по распоряжению Гридина город шерстят. Представляешь, как он перебздел: накануне выборов популярного журналиста убили!

— А что это за история с Союзом журналистов? Павел сказал Полянскому, что едет на конгресс от Союза, а Алевтина Васильевна мне говорила, поездка была частной?

— Очень просто. Приморское отделение Союза, прознав о поездке Павла, само к нему приползло и предложило аккредитацию. Денег-то у Союза — с гулькин нос, а тут получается, что есть возможность на шару послать своего представителя на конгресс, а потом трендеть по всем углам, дескать, мы выходим на европейский уровень. Материал из первых рук — и все бесплатно. Вернее, за Пашкин счет… А Полянскому… Паша его просто поддразнил. Амплуа Полянского — «завистник». Он Пашу сожрать готов был от зависти. Бурно одобрил его публичное отречение от квартиры, мол, правильно, плюй на них, не поддавайся. А причиной тому было одно ма-аленькое обстоятельство: у самого-то Витюши квартиры нет. И никто ему, семейному, квартиру не предлагает. «Купи», — говорят. А холостяку Козлову предложили. Квартира у Полянского была, но его первая жена, которую он бросил в интересном положении, ее отсудила. Да черт с ним, с Полянским! Дался тебе этот гнус!

Посвящать Игоря в причину своего интереса к «диск-жокею» Евгений не счет нужным. Все, о чем рассказал ему Васин, было важным, но едва ли продвигало дело.

— Что это у вас за пепельница? — вытряхнул он «дамку» в корзину для бумаг.

— Да не знаю, валялась тут. Мы ее приспособили. Шпагин курить в рабочих помещениях запретил, приказал завхозу все пепельницы изъять. Новый стиль руководства: забота о здоровье подчиненных. Скоро производственную гимнастику делать будем.

— Давно? — Евгений повертел пепельницу в руках. На донышке была наплавлена буква S, обрамленная золотистой каймой.

— Что давно?

— Давно она появилась?

— Точно не знаю, не буду врать. По-моему, на Пашином столе стояла или у Зинаиды Григорьевны… А что? — скептически посмотрел Игорь на детектива, не представляя, чем может привлечь интерес какая-то баночка из-под импортного крема.

— Можно мне взять эту штуковину на память? — попросил Евгений.

— Конечно. Ты всерьез собираешься искать убийцу?

— А как его еще можно искать? Не всерьез, что ли?

— Один?

— Почему один? Тому, кто думает, что он работает один, это только кажется. Вместе с журналистом, который пишет статью запершись в тихой, уютной комнатке общежития, ее пишут тысячи, а то и миллионы людей. И если у меня нет криминалистической лаборатории или штата сексотов, то это вовсе не значит, что я работаю в одиночку. Вот ты со мной — я уже не один. И тем, что ты мне рассказал, твоя миссия не исчерпывается: ты еще должен будешь написать обо всем, что стояло за этим убийством. В «Губернских ведомостях» или «Русской мысли» — в зависимости от погоды.

Васин покивал и вздохнул — так, как если бы перед ним сидел барон Мюнхгаузен. На самовлюбленного павлина московский детектив не походил, но явно проигрывал гигантской машине официального следствия с тысячами сотрудников, ушлых и продажных, и потому особого доверия не внушал.

— У тебя хоть какая-нибудь версия есть?

Его искренность располагала к взаимности.

— Версии у меня нет, — ответил Евгений. — Есть улики факты, показания и не подлежащие сомнению умозаключения. Те, которые сомнению подлежат, я не учитываю. Возможно, через пару часов появится и версия. По крайней мере, «план оперативно-следственных мероприятий». А твою версию я готов выслушать.

— С чего ты взял?

Евгений сел в позу ожидания — скрестив руки на груди и положив ногу на ногу — и с улыбкой смотрел на собеседника, выдававшего наличие собственной версии всем своим видом.

— Знаешь, почему я все-таки не верю в успех этого дела? — заговорил Васин после паузы. — Потому что за ним стоят люди, для которых процесс накопления капитала уже закончился. Они могут купить все — киллера, страну, любовь. Деньги вокруг Павла не крутились, статьи его если и не были пустым звуком, то особого вреда тем, против кого были направлены, тоже не приносили. Федин — прокурор Гридина, Давыдов — ГБ, то есть «Гридинская безопасность», Алия Федина — театр Гридина. Здесь его заводы, его верфь. Как тебе понравится такое: «Городской прокуратурой произведена проверка фактов, изложенных в статье собственного корреспондента газеты «Губернские ведомости» (считай, «Гридинские ведомости») Павла Козлова «Конверсия или коррупция?»… Дальше можно не продолжать, как было сказано в одной эпитафии: «Спи спокойно, дорогой Ицик, факты не подтвердились». Ты, Женя, извини, но ты со своей московской пропиской влез не в свою драку. Чтобы развязать этот приморский узел, тебе придется все ногти обломать. Здесь все так увязано-упаковано, что логарифмическая линейка не поможет.

Евгений сделал успокаивающий жест, выставив обе ладони:

— Чак Колсон, член администрации Никсона, был замешан в «уотергейтском деле». Надеюсь, тебе не нужно объяснять, что администрация Никсона отличалась от администрации Гридина долларов этак… на несколько сотен миллиардов? А Колсон был одним из влиятельнейших людей планеты. И тем не менее пошел в тюрьму как миленький! И оттянул, что положено, от звонка до звонка.

— Кем положено-то, Женя?

— Правосудием.

— Вот именно. А у нас ты правосудие видел?

— Ладно, Игорь, не отвлекайся. Красиво начинал.

— Да, так вот… Вольно или невольно мы связываем убийство журналиста с его амплуа. В данном случае убили «борца с мафией», а не «танцора диско», как здесь называют Полянского. Убили бы его — возник бы совершенно другой ассоциативный ряд: что-то украл, переспал с чужой женой, влез в общину геев или наркоманов. А смерть Павла — «борца с мафией» потащила за собой все, о чем мы тут с тобой полтора часа говорили. Попробуем забыть про его статьи?.. Сбросим клише, увидим здорового, симпатичного тридцатилетнего мужика…

Это была та самая простота, которая воровства отнюдь не хуже и может оказаться сродни гениальности. Евгений внимательно смотрел на Игоря, поймав себя на том, что сам до сих пор не пытался анализировать поступки и личность Козлова без учета его профессиональной принадлежности.

— Речь пойдет о Нелли Грошевской?

— Речь пойдет о любви.

— Валяй.

— Подведем итоги. Павел приезжает в Приморск осенью 1991 года. Опальный в период империалистической агонии герой августовского путча, засучив рукава, принимается за уборку оставшейся территории…

— Я тебя умоляю, Игорь, — перебил его Евгений, — прибереги эпитеты для статей.

— Ладно, — согласился Васин и, секунду помолчав, перешел на другой регистр: — Короче. Первого секретаря обкома сменяет наместник Берлинский. В «Губернские ведомости» приходит писатель местного значения, но довольно честный Зырянов, знакомый Павлу с юных лет: когда-то он занимался у Зырянова в литобъединении «Амфора». Приезжает, получает ту самую комнату, в которой через пять лет найдут его труп, и начинает работать засучив рукава. Год я тебе говорил, какой выдался — было из чего лепить себе имя. Популярность газеты — а вместе с нею и Павла — растет. И вдруг… резкий откат: опять Гридин! Опять все сначала! Можно, конечно, уехать — годы молодые, но, во-первых, здесь одинокая мать; во-вторых, это означало бы в некотором роде предательство — и Зырянова, и читателей; в-третьих — и самых главных — это означало бы капитуляцию и было не в его правилах. Наш подпольщик остается и начинает борьбу против, как ему кажется, диктаторского режима. Пока запретов никаких — свобода слова в силе.

С помощью Зырянова Паша публикует «Фальсификаторов». Ждет. Реакции со стороны администрации Гридина нет. Потом закрепляет эту — повторяю, как он считает — победу серией других острых публикаций. Тихо. Начинается легкое головокружение: молчишь — значит, согласен. А Гридин между тем делает свое дело — то, что считает нужным, то, что обещал избирателям. Гридин отлично держит удар, избиратели видят: губернатор — крепкий мужик, его соплей не перешибешь; Козлов — шавка из подворотни: лает, а караван идет. Так проходит еще один год. В следующем — 1994-м — расширяется, обновляется студия телевидения. И вот однажды сентябрьским погожим деньком по трапу белого парохода «Александр Горохов» на приморскую землю спускается выпускница Симферопольского журфака Нелли Грошевская. Незамужняя, недурная собой — все, как говорится, при ней. Она поселяется в гостинице Комитета по радиовещанию, позднее переименованного в Телерадиокомитет, но это неважно. С Павлом Козловым по соседству, вот что важно. Трудно сказать, где и как они познакомились и кто первым протянул руку дружбы. Думаю, что Павел. Надо отдать ему должное, мужик он был нормальный и о своих лямурных делах не распространялся. Через некоторое время их начинают видеть вместе — в кафе, в кино, в парке, на пляже. Сколько времени нужно для того, чтобы маленький флирт перерос в большое чувство? Год?.. Во что-то же эти прогулки должны были вылиться? И вот проходит еще полгода. Нелли все чаще начинает появляться на экране. Вначале — в передаче «Доброе утро!», затем в «Истории края», а там и в элитарных «Новостях Приморска». О чем она говорит?.. О том, какой у нас замечательный край, как впечатляет размах строительства, как расцветают поселки окрест, какой энергичный человек мэр, как уникальна программа преобразований, предложенная администрацией нового губернатора, и тэ дэ. Теперь сравниваем выступления двух журналистов, напомню, для всех — влюбленной парочки. Павел пишет статью «Блеф» — Нелли берет интервью у Хализева о строительстве нового здания аэровокзала, отелей в стиле а-ля Нью-Йорк, прогуливается с главным архитектором по центру. Павел пишет «Конверсию…» — Нелли делает передачу о фениксе, восстающем из пепла, — химзаводе «Сульфат». Павел пишет «Смотрите, кто пришел» — Нелли создает цикл передач об администрации под названием «Команда». Слышишь?.. «Кто пришел?» — спрашивает Павел. «Команда», — отвечает Нелли. И что же я — среднестатистический зритель, читатель — должен думать об этом тандеме?

Все знают, что они, так сказать, в хороших отношениях, и видят — что?.. Правильно: игру! Получается, что все эти выступления — блеф Павла, а не Гридина. Что Павел нарочно пишет не про то, что есть на самом деле, что создает иллюзию, фон, на котором Гридин выглядит поборником демократии. Подруга-то его в «команде», а значит, и он в «команде». И Паша начинает нервничать, сбиваться. Наверно, были промеж ними и выяснения отношений, и споры, и ссоры. Что-то не заладилось. Дальше — больше. Паше дают квартиру — он отказывается. Нелли дают квартиру (обрати внимание: через год!) — она в нее въезжает. Можешь ты себе теперь представить, в каком положении оказывается Павел? В том, что он ее любит, я не сомневаюсь. Он вообще был человеком искренним, может, это его и погубило. Но как он теперь с ней должен жить дальше? Переедь он к Нелли — хана! Статья «Выгодная покупка» — про то, что преданный власти Союз журналистов пытается купить крамольного корреспондента — тоже окажется блефом: отказался, зная, что переедет к жене. И все поймут, что он соблюдал условия, оговоренные с объектом своих нападок, а вовсе не боролся с мафией, понимаешь?

— Кажется.

— Вроде как следователь добрый и следователь злой. На самом-то деле они заодно, просто договорились перед дверью следственного изолятора об игре… И наш Ромео тухнет на глазах. Но все это — фигня по сравнению с тем, что было дальше… Только теперь начинается уже моя версия, потому что все, о чем я рассказал до сих пор, очевидно и общеизвестно, а все, о чем я собираюсь рассказать, основано на моих личных наблюдениях и размышлениях уже после смерти Павла. Так вот… Суть этой версии в том, что Павел рубил дерево не по себе. И Нелли — чистая и честная девушка, сирота…

— Сирота? — Евгению вспомнился замысел романа, изложенный Павлом в блокноте. — Почему сирота?

— В прямом смысле. Кто-то из сотрудников однажды брякнул, что Нелли, мол, чья-то протеже. А Паша очень нервно возразил, что она — сама по себе, и вообще — круглая сирота. Больше к разговору о ней ни в его присутствии, ни за глаза не возвращались… на чем я остановился?

— На том, что чистая и честная девушка, сирота…

— Да. И у этой сироты, совсем еще не оперившейся журналистки с очень, наверное, небольшим окладом — заметь, она даже не ведущая программы, а просто телекор, — помимо скоропостижно появившейся квартиры на Новой набережной (это наше Царское Село, там живут Гридин, Хализев, Дворцов — вся «семья»), появляется машина…

— У Нелли есть машина?

— Есть. Маленькая, недорогая «таврия», но есть. Если пораскинуть мозгами, то машина у человека появляется тогда, когда он уже обзавелся всем необходимым— мебелью, нарядами и тэ дэ.). Так?.. Не знаю, откуда все это могло появиться у нее, и мне, поверь, довольно-таки противно считать чужие деньги и интересоваться их источниками — навроде Полянского что-то получается… Когда бы не убили Павла, мне бы и в голову ничего подобного не пришло. Одно могу сказать точно: бессребреник Паша ничего этого ей купить не мог, и сама она, я думаю, тоже. Даже если бы жила впроголодь. Как-то мельком я видел ее у «Таверны». Это ресторан у нас такой крутой — ни тебя, ни меня туда не впустят. Там казино, варьете и прочее. Иностранные моряки, наши мафиози. Думаю, что, помимо игральных автоматов, так и «нумера» имеются. Не хочу делать выводов, но когда я по дурости сказал Павлу, что видел Нелли у «Таверны», то думал, придется вызывать «скорую»: он вначале покраснел, как полковое знамя, потом стал белым, как лейкоцит, и вышел… В общем, разошлись они, так и не поженившись. И я не стал бы связывать с нею убийства Павла, если бы не узнал, что она побывала у него вечером второго марта. Дальше развивай сам.

«А ларчик просто открывался!» — подумал Евгений, прикуривая.

— Павлу стало известно, откуда у нее деньги? — предположил он после минутного раздумья.

— Не то. Павел узнал об этом раньше, примерно в октябре, и это стало причиной их разрыва.

«Дневника он не читал, — понял Евгений. — Последняя запись о Нелли «Игорь видел се в «Таверне»… Перед этим… что было перед этим?.. А, да: «Звонок. Она хочет встречи. Нет!!!» Пожалуй, он прав. Обе записи сделаны в декабре, а раньше… «Занять бы денег у Г.! Но нет, не пойду. Она не должна знать…» Она?! Кто «она»?.. Везде, где Павел пишет о Нелли, она обозначена буквой «H.»… «Н.», а не «Г.»!.. А «Г.» — Гридин…»

— И откуда же все это у нее?

— А как по-твоему?

Евгений молча докурил. То, что в двух записях: «А если Г. в сетях?..» от 5.12. и «Занять бы денег у Г.» от 6.12 Нелли обозначена как «Г»., он заметил и раньше, но значения этому не придал, ведь фамилия Нелли — Грошевская…

— Ну ты, Игорь, даешь! — вымолвил он едва слышно.

— Так что Пашу зарезали без ножа задолго до третьего марта, когда он вдруг понял, что полюбил проститутку, — с торжественной какой-то безапелляционностью произнес Васин.

— Проститутку? — Об этом Евгений не думал. Но понял, что знает теперь больше Игоря: называя ее в конце дневника «Г.» Павел осознанно или неосознанно обозначал ее принадлежность Гридину.

— А кого, Женя? Если она даже не состоит в штате дома терпимости, то получает плату, неважно чем — машиной, квартирой, деньгами ей платят, но платят ведь? Входная плата в «Таверну» — сто долларов. Ничего?

«Н. содержанка?!» — впервые задается этим вопросом Павел 3 ноября, — размышлял Евгений. — Но о том, что она живет не по средствам, знает раньше: «Казанская сирота на самом деле сказочно богата», «Если в корне слово «грош»… — эти записи сделаны действительно в октябре».

— Тебе ни о чем не говорит фамилия Ветлугина? — спросил он у Игоря на всякий случай.

— Нет, ни разу не слышал. Кто это?

— Так, вспомнил тут… Слушай, а почему, собственно, проститутка? Может быть, у нее была другая любовь? Или, черт побери, любовник? Муж бывший, наконец? Она замужем случайно не была?

— Мне-то откуда знать?.. Но если подумать логически, она не стала бы скрывать бывшего мужа от Павла.

«А ведь он прав, — думал Евгений. — Во всем прав, чертенок! Меж камней, из которых он построил свою версию, не пролезет лезвие ножа. Как хорошо, что Алевтина Васильевна не отдала дневник ментам. И что у меня фотографическая память».

— Дальше рассказать? — спросил Игорь.

— Давай, я попробую? Только, если можно, еще чашечку кофе.

— Уже! — Игорь направился к агрегату.

— Один вопрос, Игорь. Ты не знаешь, где был Павел с двадцать третьего по двадцать восьмое февраля?

— Знаю, конечно! — включил кофемолку Игорь, и те пятнадцать секунд, на которые комната заполнилась шумом, показались Евгению часом. Сейчас любое его слово могло быть решающим. Запах кофе был первым, что услышал Евгений в наступившей тишине. Вторым было сообщение Игоря: — Знаю, конечно. У матери он был, в Сутееве.

«Не знает», — вздохнул Евгений. О том, что Павел к матери в эти дни не ездил, говорить не стал.

— Это он тебе сказал?

— Я просто присутствовал в кабинете Шпагина, когда Павел просил подписать заявление о внеочередном отпуске.

«Ясно. Кому-кому, а Шпагину бы он и вовсе не сказал, зачем ему понадобился отпуск».

— А что, разве Алевтина Васильевна не говорила тебе, что он был в Сутееве?

— Я не спрашивал, — ушел от ответа Евгений.

— Итак, ты хотел развить мою версию?

— Я передумал.

— Ладно, тогда я продолжаю… Ситуация складывается таким образом, что работа Павла — точнее, занятая им позиция — не позволяет ему переступить через барьер, который отделяет его от личной жизни…

— А проще?

— Проще я сказал в начале нашей беседы: для Павла перестало существовать различие между сценой и залом. Он не может переступить через рампу: для всех он «борец с мафией», как зрителя его никто не воспримет. А уйдя со сцены, обратно на нее он уже не вернется — ему перестанут верить. Так понятно?

— Вроде.

— Поехали дальше. Павел отравляется в Париж, где надеется обрести душевный покой, развеяться, забыть о несчастной любви, а заодно приобщиться к Европейской ассоциации независимых журналистов. Вернувшись на Родину, он собирается нанести сокрушительный удар, разоблачить… ну, не знаю… скажем так, мафию, борцом с которой был в глазах читателей.

— Он тебе про это говорил?

— Про статью не говорил, а про то, что собирается уехать, говорил.

— Куда?

— Я думаю, он сам не знал. Просто уехать, но непременно при этом хлопнуть дверью. — Стараясь не расплескать кофе, Игорь донес до Евгения чашку.

— Спасибо.

— Ну вот. И Паша начинает готовить взрыв общественного мнения. Зная его биографию, характер, я могу предположить, что это мог быть за материал.

— Интересно.

— Еще как!.. Это был бы очерк о том, как власть погубила молодую журналистку. Точнее — развратила. Но на сей раз Паша собирался выступить, оперируя фактами, документами, имея доказательства на случай, если его привлекут к суду. И Паша стал эти доказательства собирать. И он их собрал. Я не знаю, что именно — фотографии, аудио- или видеоматериалы… Полянский говорил, что он привез из Франции видеокамеру…

— Полянский? — насторожился Евгений. — Когда?

— После того, как Павла убили. Но он эту камеру продал вроде.

— Кто?

— Да Паша, Паша, конечно. Не Полянский же.

— Так, — улыбнулся Евгений. — Давай дальше.

— А дальше — все.

— ???

— Он собрал компромат. К нему приехала Грошевская и стала уговаривать его не делать этого. Судя по тому, что Павла убили, он остался верен своему амплуа.

Евгений чувствовал, что поневоле оказывается в плену этой стройной и наверняка небезосновательной версии. Хотя от нее отдавало мелодраматизмом и балаганом — то ли из-за французского «emploi», которое Игорь вворачивал к месту и не к месту, то ли оттого, что сам Павел во всей этой истории представал фанатиком, мстителем-одиночкой, протагонистом на котурнах, которого погубила роковая любовь и который решил использовать свое поражение на любовном фронте для очередного эффектного выхода на сцену.

— Ну, что? — с нетерпением ожидал оценки своих измышлений Васин.

— Красиво. По крайней мере, ты спас мои ногти, мне теперь не придется обламывать их, развязывая «приморский узел», — посмотрел на часы Евгений и торопливыми глотками допил кофе.

— Ты можешь что-нибудь возразить против такого предположения?

— Против предположения, Игорь, всегда можно возразить. Возражать нельзя против фактов и улик. И вот эта крышка, — Евгений показал предмет, служивший в редакции пепельницей, — от объектива видеокамеры «Сатикон» германской фирмы «Электроник», принадлежавшей Павлу Козлову, которую он никому не продавал, но которая в деле не фигурирует, значит куда больше всех наших предположений, поверь мне.

Васин смотрел на него с нескрываемым интересом.

— А версия у тебя шикарная. Хочешь еще одну?.. Это убийство — результат пьяной ссоры двух претендентов на руку и сердце Нелли Грошевской.

— Так просто? — недоверчиво усмехнулся Васин.

— А ты можешь против этого возразить?

 

4

В два часа дня Константин Григорьевич вышел из своего кабинета и попросил у жены сердечных капель. Поскольку раньше за ним такого не водилось, Дина Ивановна не на шутку взволновалась и предложила обратиться к семейному врачу Гридиных, чья квартира находилась по соседству.

— Нет! — отрезал Гридин. — Я просто попросил сердечных капель. Ничего больше.

— Ну хорошо, хорошо, зачем кричать и раздражаться, если болит сердце? Кстати, как оно болит? Тебе корвалол или валокордин?

В сердечных каплях Гридин не разбирался, а потому наградил жену соответствующим взглядом, послал ее к черту и удалился в кабинет. На ее стук не отворил — сослался на занятость; к обеду не вышел — сказал, что пообедает позже, но и в семь вечера на повторное предложение ответил отказом. Не стал смотреть программу «Время», и хотя в кабинете у него был маленький черно-белый телевизор, подкравшись на цыпочках к двери, Дина Ивановна привычных позывных не услышала.

— Костя! — постучалась она и встревоженно попросила: — Костя, открой, пожалуйста!

Какое-то время за дверью царила тишина, потом из глубины кабинета послышался его спокойный голос:

— Я могу обойтись без твоего общества?

Никаких видимых причин для скандала не было, и Дине Ивановне стоило немалых усилий сдержаться.

— Конечно, можешь. Я просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

С тех пор, как они поженились, прошло двадцать три года. За это время она научилась понимать его и была в курсе всех его помыслов, которых, впрочем, и сам Константин Григорьевич от жены не скрывал. Да и не смог бы, даже если бы захотел: без нее у него не было бы ни карьеры, ни этого дома, ни средств к существованию — не то чтобы непомерных, но, во всяком случае, придающих уверенности в обозримом будущем.

И только в последнее время отношения между супругами натянулись. Были причиной этому предстоящие выборы или шестой десяток, отсчет которому начался неделю назад, привносил свои коррективы, но Дина Ивановна чувствовала, что муж если и не сторонится ее, то инициативы в разговоре не проявляет.

Она сварила себе шоколад, раскрыла книгу «По ту сторону смерти», но, несмотря на поражавшие воображение факты, описанные в ней, пробегала глазами по строчкам бессознательно, то и дело возвращалась к началу страницы, пока наконец не поняла, что мысли ее в стороне и нужно выбирать между рецептами бессмертия и проблемами личной жизни, из которых самой больной на сегодняшний день был «ускользающий» муж.

Дина Ивановна ушла в спальню, легла, невидящим взглядом уставилась в цветное мелькание на экране. Какое-то знакомое до рези в желудке, до металлического привкуса во рту воспоминание создавало иллюзию, будто это уже было с нею когда-то давно, будто вот так же она лежала на спине и смотрела в телевизор, не в силах противостоять роковому течению не поддающихся анализу событий… Знакомое ощущение вернуло ее в тот давний, давний март (быть может, не случайно именно март) 1973 года, когда ей было двадцать лет и она была по уши влюблена в студента МИСИ Костю Гридина.

«Ускользает» — вот то самое слово, которое с мартовским ветром влетело в форточку и принесло ей давно забытые боль разочарования и страх потери человека, без которого она уже не мыслила будущей жизни.

Бледный, растерянный, подавленный студент, совсем не похожий на теперешнего Гридина, тогда не нашел в себе духа признаться, что в Казани у него есть женщина и что он обещал жениться на ней. Какая-то танцовщица или артисточка… как, бишь, ее звали-то?.. Дина Ивановна улыбнулась, представив вдруг, что было бы с этим порядочным, трезвым и предприимчивым человеком, женись он на артистке.

И отцу ее Ивану Вениаминовичу поведать сердечную тайну студент не смог. Отцу, которому ленинский стипендиат, молодой коммунист, комсорг выпускного курса Константин Гридин приглянулся с самого начала, в котором он — человек разумный и дальновидный — как-то сразу сумел разглядеть свое продолжение.

«Стыдно было», — сознался, когда все уладилось. И покраснел.

Рассказал об этой… (Дина Ивановна напрочь забыла фамилию-имя своей предшественницы в гридинской судьбе)… об этом увлечении Аркаше Хализеву. С тайным ли умыслом довести до сведения отца, готового удовлетворить просьбу о руке и сердце единственной дочери, или просто в порыве откровения со сверстником, работавшим инструктором в отделе МГК КПСС под началом Ивана Вениаминовича Дорохова — так впоследствии и не открылся. Да и сам знал ли?.. Рассказал, потому что не мог носить в себе, не мог разрываться надвое на пороге судьбы.

А судьба не выбирает. Выбирают ее.

И сейчас, по прошествии двадцати трех лет, не забыла Дина Ивановна разговора с отцом, должного решить и ее, и его, и Костин выбор. Как раздосадован был отец! Подобно сегодняшнему Косте, просил накапать сердечных капель в стакан и кричал, называя будущего зятя ловеласом и двоеженцем. «Он тебе в любви признался?.. Он?.. У которого беременная невеста в Казани?..» А она плакала, вздрагивая при каждом слове, как от пощечин, причитала, что ничего не хочет слышать, что любит его, что жить без него все равно не будет, и умоляла прекратить эту пытку и сделать что-нибудь…

А потом все как-то решилось само по себе, и у Кости с отцом была долгая, бесконечно долгая беседа, а Дина лежала в спальне точно так, как теперь, и то же словцо сверлило ее мозг: «ускользает»…

«Отцу тогда было пятьдесят, — думала Дина Ивановна. — А вот сейчас пятьдесят Косте. Мы прожили хорошую жизнь и никогда не вспоминали о той маленькой святой лжи, с которой она началась».

Провернулся ключ в двери, и Гридин вышел наконец из кабинета. Она слышала, как он набирал в чайник воду, шаркал тапочками и звенел посудой. Хотела пойти накормить его ужином, но потом решила подождать, пока он заговорит с нею или попросит о чем-нибудь сам. Он долго и звучно пил чай, шелестел многократно читанной газетой недельной давности с некрологом «безвременно погибшему» в результате несчастного случая председателю АОЗТ «Сульфат» Новацкому — сегодня было воскресенье, и свежих газет не принесли. Потом ее маленькая хитрость себя оправдала — ему ничего не осталось, кроме как прийти в спальню, опуститься как ни в чем не бывало в кресло-качалку, покрытое выцветшим шотландским пледом, и, зевнув, заговорить на отвлеченную, первой пришедшую на ум тему.

— К смерти готовишься? — взгляд его скользнул по книжице в ее руке.

— «Смерть — это цена, которую платит жизнь за повышения сложности строения организмов, — начала она читать вслух с чего попало. — Простые виды обходятся без нее, найдя гениальный выход: они делятся периодически на две самостоятельные особи, которые в свое время делают то же самое. Однако, создавая более сложные существа, жизнь не смогла сохранить это гениальное изобретение. Она стала заменять старые особи новыми, воспроизводимыми путем деторождения, обрекая родителей, давших начало новому поколению, на смерть…» Ты что-нибудь понял?

Он помолчал, глядя в экран.

— Понял.

— Что?

— Что если периодически не будешь делиться — умрешь.

Она захохотала, но осеклась тут же, по его лицу догадавшись, что он не подразумевал под своим ответом ничего смешного.

— Ты не хочешь мне рассказать, что произошло? Только не говори, будто ничего, я не первый год за тобою замужем.

Константин Григорьевич внимательно посмотрел на жену, словно желая убедиться, действительно ли она спросила о чем-то или это ему только послышалось, и она поняла, что он находится сейчас в другом измерении и ничего, кроме раздражения, ее попытки отвлечь его не принесут.

— Ложись спать. Впереди трудная неделя.

Константин Григорьевич выключил телевизор, взял пижаму из шкафа и отправился в ванную. Пустив воду, неслышно вернулся в кабинет, набрал домашний номер Дворцова.

— Геннадий Матвеевич, — сказал он, прикрывая трубку ладонью, — извини, что поздно. Что твои люди, не нашли еще этого Октябренка?.. Ну, ну… Ты мне вот что скажи: его отпечатки где-нибудь зафиксированы?.. Я понимаю, что в картотеке, а в купе Портнова?.. Нет?.. Ясно. Ну, лады. Спокойной… Да нет, я не волнуюсь. У меня надежная охрана. Ставров не спит, ты небось к каждому жителю по филеру приставил, Давыдов все прослушивает, все просматривает… Молодцы! Ай, молодцы!.. Отлично сработали, ребята!

Он бросил трубку, выругался сквозь зубы. Контрастный душ в сочетании с коньяком резко поднял давление — заломило в затылке, запульсировала в артериях кровь, зашлось сердце, которое он еще недавно собирался утихомирить каплями. Но сейчас так было даже лучше: инсульт так инсульт — все же не инсинуации.

«Пьяный рецидивист прирезал матерого профессионального убийцу, которого разыскивают спецслужбы Европы! — думал он зло. — «Расскажите вы ей, цветы мои»!..»

Полдня после вернисажа он пролежал на потертом диване, проигрывая варианты их удара в ответ на операцию «Шторм». Знал почти наверняка, что смерти Новацкого ему не простят, но с чего-то же надо было начинать?

Губернатор был не столь самонадеян, чтобы рассчитывать на бессмертие. Но и пешкой в игре тех, кто помог ему закрепиться у власти, больше оставаться не хотел.

Это была грязная игра.

 

5

Побеседовав с уборщицей, которая приводила в порядок комнату Павла Козлова, Евгений прогуливался вдоль ограды городского сквера, стараясь не выпускать из поля зрения отрезок пути от автобусной остановки до дверей общежития журналистов.

«Странно, что «диск-жокей» ведет себя как ни в чем не бывало, — раздумывал он, поглядывая на темное окно Полянских. Решил, что все уже позади и нечего опасаться?.. Но если даже от мести его косвенную причастность, то сам факт зверского убийства за стеной должен был наложить хоть какой-то отпечаток ни его поведение?.. Или у него железные нервы, или напрочь атрофирована совесть».

Исключать вероятность сотрудничества Полянского с opганами, о чем говорил Васин, Евгений тоже не стал, а потом; решил перехватить «диск-жокея» на улице, чтобы не дать перезвонить своим опекунам.

Он успел основательно продрогнуть, пока наконец дождался автобуса, из которого вышло семейство Полянских — сам Виктор Денисович, его супруга и сын, мальчик лет семи. Перейдя через улицу, Евгений направился за ними следом.

— Разница в том, — объяснял Полянский сыну, — что пианино — инструмент маленький, а рояль — горизонтальный большой, похожий на птицу с одним крылом. Это концертный вид фортепиано…

— Добрый вечер, Виктор Денисович, — поравнялся с ним Евгений. — Не иначе, из филармонии?

Поправив на переносице очки, «диск-жокей» всмотрелся его лицо.

— Здравствуйте, — узнал недавнего собеседника. — Виктор… Евгеньевич, если не ошибаюсь?

— Евгений Викторович, — уточнил детектив, неохотно отвечая на рукопожатие.

— Мариша, это приятель Павла Козлова, из Москвы, — последовало сухое представление.

— Очень рада, — знакомство с приятелем убитого соседа явно не доставляло ей удовольствия.

Дальше пошли вчетвером.

— Как дела? — спросил Полянский и тут же уточнил, что именно его интересует: — Когда собираетесь в Белокаменную?

— Скоро. Вы не уделите мне минут десять?

Ответ последовал не сразу. Полянский замедлил шаг, посмотрел на часы, давая понять, что разговор в его планы не входит и что лучше его перенести.

«Брать тепленьким!» — твердо решил Евгений.

— Конечно, — обреченно развел руками тот. — Зайдете?

— Нет, спасибо. Прогуляемся, если не возражаете?

У двери общежития Полянский напутствовал домочадцев:

— Сейчас я, Мариша, ставь чай… Володя, ужинать и спать!..

Оставшись вдвоем, они медленно пошли в направлении мостика через поросший кустарником канал.

— Виктор Денисович, — начал Евгений, не глядя в его сторону, — Алевтина Васильевна рассказывала мне, что была у вас в гостях вместе с сыном после возвращения его из Франции?

— И что из этого? — не сумел Полянский скрыть напряжения.

«Волнуется. Возьму без проблем!»

— У вас есть видеомагнитофон?

— Да. Видеодвойка.

— Давно приобрели?

— Послушайте! — ни с того ни с сего вспылил Полянский, — не говорите загадками. Вам Козлова наверняка рассказала, что я купил телевизор накануне его отъезда. Мне нужна была «двойка», ему — деньги.

— А что вы так нервничаете, Виктор Денисович? — Евгений старался говорить как можно ровнее.

— Не люблю, когда начинают «подъезжать» издалека! Говорите прямо, что вам нужно.

— Прошу прощения, я не учел вашего пристрастия к правде и прямоте.

Полянский резко остановился, уставился на собеседника:

— Вы говорите со мной тоном прокурорского следователя, хотя таковым не представлялись, если мне не изменяет…

— Да не изменяет она вам, не изменяет, успокойтесь, — деланно улыбнулся Евгений. — При чем тут вообще прокуратура? Или вам есть что скрывать?

— Мне нечего скрывать, — нетрудно было заметить, каких усилий стоила «диск-жокею» видимость спокойствия. — С чего вы взяли?

— Мне так показалось, — продолжил путь Евгений.

— Нельзя ли все-таки узнать, кто вы?

— Приятель Павла Козлова. И не делайте вид, что вы меня не узнали. Вы же смотрели кассету о поездке Павла вместе с ним Алевтиной Васильевной.

Полянский словно собрался воскликнуть: «Ба! Знакомые все лица!», но вовремя понял, что это прозвучит неубедительно.

— Да, — обиженно буркнул он в сторону и презрительно усмехнулся: — С Ельциным в обнимку.

Эти слова и тон, которым они были произнесены, должны были означать: «Пьяный в стельку». Павел и Евгений поочередно снялись рядом с куклой, обликом повторявшей Президента, сделанной в масштабе «один к одному».

— Ну вот, видите?

— Вижу, — шумно выдохнул дым Полянский. — Чего вы от меня хотите?

— Посмотреть эту видеокассету — и ничего больше. Потому-то я и спросил, есть ли у вас видеомагнитофон.

— Есть, но он… неисправен. К тому же поздно.

— А вы не могли бы дать мне на время эту кассету? Я найду возможность посмотреть ее в другом месте.

— Нет.

— Почему?

— Потому что у меня ее нет.

— Где же она?

— Это была не моя кассета.

— Я понимаю. Но вещи Павла забрала Алевтина Васильевна. Кассеты среди них нет.

— Послушайте, уж не подозреваете ли вы меня в том, что украл эту чертову кассету?!

— Тише, Виктор Денисович, тише, — оглянулся Евгений. Зачем же так кричать — люди спят… Да, подозреваю. Но вам-то что до моих подозрений? Совесть ваша чиста, да и у меня нет никаких доказательств.

— Ну, знаете! — швырнул Полянский оземь недокуренную сигарету. — Вы… вас… Какие у вас основания?! Если вы кого-то… какие-то органы представляете, то, пожалуйста, вызовет меня повесткой, официально.

— А вы хотите?

— Чего?

— Официального следствия?

— Меня уже приглашали в качестве свидетеля. И мне нечего добавить к тому, что я уже сказал.

— А в качестве подозреваемого вас еще не приглашали?

Пауза длилась несколько секунд.

— Вы что, думаете, что это я… убил Павла?! — спросил Полянский упавшим голосом.

— Нет, что вы! — успокоил его Евгений. — Я так не думаю. Я на своем веку повидал убийц и должен вам сказать, что ни на одного из них вы не похожи. Вы можете разве что кота бездомного убить.

— В чем же вы меня тогда подозреваете?

— В краже видеокамеры «Сатикон», принадлежавшей Козлову, — Евгений достал из кармана крышку от объектива и поднес к запотевшим очкам Полянского.

— Что… На основании этого вы решили…

— Нет, конечно. Хотя и интересно было бы узнать, как эта крышка появилась в редакции.

— Понятия не имею.

— Куда подевалась камера, вы тоже понятия не имеете?

— Почему же? Павел ее продал. Перед отъездом он занимал деньги.

— У кого?

— Не знаю.

— Следователю вы тоже сказали, что камеру продал Павел?

— Да!

— Вы выпивали вместе с Павлом?

— Нет!

— Откуда же вам известно, что у него в комнате было восемь бутылок из-под французского вина «Рошель»?

— Видел, как их выносила уборщица.

— Когда?

— Не помню.

— Уборщица выносила их вечером девятого числа, когда комендант распорядился убрать комнату — до этого комната была опечатана милицией. А при нашей первой встрече вы сказали, что бутылки вынесли из комнаты третьего марта.

Полянский молчал.

— Бутылки я видел, когда открыл дверь.

— Вы же говорили, что не заходили в комнату после убийства?

— Не заходил. Они стояли в углу в прихожей.

— Кто же поставил их в шкаф? Уборщица говорит, что забрала их из шкафа.

— Не знаю. Утром они стояли в прихожей. Очевидно, Павел собирался их вынести.

— Это кто-нибудь может подтвердить?

— Может быть, следователь, который приезжал на место преступления.

— Вы говорили, что, обнаружив труп Козлова, заперли дверь и стали ожидать приезда милиции?

— Да.

— А Егор Александрович Битник утверждает, что, когда он поднялся на третий этаж, дверь была распахнута настежь и на пороге толпились жильцы.

— Ну и что? Я не счел нужными эти подробности. Тогда вы спрашивали, а не допрашивали.

— Значит, бутылки видели не только вы?

— Там было на что посмотреть помимо бутылок, — цинично заметил Полянский.

— А вы, значит, спокойно стояли и пересчитывали бутылки?

— Нет! — снова вспылил он. — Не «спокойно пересчитывал», а просто… просто отметил… машинально. Да, именно, ма-ши-наль-но!.. Не знаю, почему. Черт меня дернул за язык сказать вам об этих бутылках! Дались они вам!..

— И то, что телефонный шнур был обрезан в двух местах, вы тоже отметили машинально?

— И шнур.

— А где стоял аппарат?

— На тумбочке между кроватью и шкафом.

— Но если посмотреть в комнату из дверного проема, то тумбочки не видно?

Полянский собрался было возразить, но вдруг остановился и покосился на Евгения:

— А вы откуда знаете?

— А вы откуда знаете про шнур и бутылки, если без очков не можете набрать телефонного номера?

Взгляд Полянского был исполнен злобы.

— Я не желаю больше с вами разговаривать, — произнес членораздельно. — И отвечать на дурацкие вопросы!

— Это вы уже говорили, — напомнил Евгений. — Виктор Денисович, послушайтесь моего совета. Не доводите дела до уголовного, вы проиграете.

— Еще раз спрашиваю: чего вы от меня хотите?

— Кассету. Все.

— Я сказал: у меня ее нет! нет! нет! Что еще?

— А где она? — зевнул Евгений, поежившись от холода, и направился к скамье на краю сквера.

Как он и ожидал, Полянский поплелся за ним.

— Это не имеет ко мне никакого отношения.

— Значит, если я правильно понял, в видеокамере ее не было?

— В какой видеокамере?

— В той, которую вы продали владельцу салона видеотехники «Парсуна» Войко днем третьего марта, а перед этим украли у покойного Козлова, господин мародер. Вошли, увидели, что сосед мертв, и решили поживиться?

Евгений сел на скамью. Два пятна на фоне черного неба написали над ним: бледно-зеленая луна и такого же цвета лицо Полянского.

— Да садитесь вы, чего стоять, — свойски предложил Евгений. — Упадете еще невзначай.

Полянский безвольно опустился рядом, запрокинул голову. Теперь по луне отражалось в маленьких линзах его очков в золотой оправе.

— Нет… нет, — шепотом вымолвил он, — так не надо… не надо так говорить, прошу вас…

Опершись локтями о колени, он снял очки, закрыл ладонями лицо и тут же, будто ожегшись, отнял их:

— Я никогда не был мародером, — заверил «аллегро». — Вечером второго марта около десяти часов Павел принес мне видеокассету. Я помогаю ребятам из ансамбля «Синий кит» из Дворца культуры моряков. Мы решили снять видеоклип совместно с музыкальной редакцией телестудии. Я нашел спонсора… И мы хотели использовать все виды Франции, которые наснимал Павел… Не очень профессионально снято, мало, но для клипа сойдет… Я давно просил у него эту кассету, но он все отказывал, говорил, что она ему нужна. А потом принес. Попросил заодно переписать — на телестудии хорошая аппаратура. Я там должен был быть четвертого, в понедельник. Ребята обещали принести чистую видеокассету… В общем, Павел пробыл у меня что-то около двух минут, попросил разбудить его в семь… Сказал, что сейчас уснет как убитый… Гм… Да, именно так и сказал. Накануне всю ночь стучала машинка, он, похоже, не ложился… Потом… потом вы все знаете, я говорил. В семь пятнадцать я сломал дверь и увидел… Бросился к телефону в его комнате… шнур был… шнура вообще не было… очевидно, тот, кто убил Павла, унес его с собой. Я бросился вниз, хотел позвать вахтера, а потом вспомнил, что у него есть видеокамера… уникальные кадры… для следствия хотел… Стал искать видеокамеру… то есть искать ее не нужно было — открыл шкаф, взял… В футляре и мягкой кожи, с «молнией»… Крышечка эта упала, я ее поднял, сунул в карман… Но пленки в камере не оказалось. То ли у него больше не было кассет… Я уже сам не понимал, что я делаю и зачем. Выскочил с камерой в руках в коридор — никого, у нас все встают поздно. Я забежал к себе, схватил эту… «французскую» кассету и стал снимать. Пленка как раз была на конце, там хвостик оставался чистый, ничего стирать не пришлось… Снял немного: крупно — труп… провел панорамку… и все, больше не поместилось. Не знаю, сколько прошло времени. Пожалуй, минут пять-семь. И три на то, чтобы вытереть полотенцем Павла все, к чему прикасался — шкаф, дверь… Побежал на вахту к телефону, но потом подумал, что если придет милиция, то наверняка зафиксирует камеру в протоколах… Я разбил очки… крикнул вахтеру, чтобы вызывали милицию, что Павел мертв, и бросился назад. Я боялся, что камеру… в общем, понимаете, эта камера, сущности, моя.

— То есть как это — ваша? — не понял Евгений.

— Вернее, она не моя, я хотел сказать… Начну по порядку. Сейчас, — он достал из кармана пачку «Мальборо» и долго не мог вынуть сигарету, а когда наконец вынул, Евгений поразился тому, как у него дрожали руки: ему еще никогда не приходилось видеть, чтобы у человека так дрожали руки.

«Странно, — подумал он, — все, что он проделал в то утро, говорит о предельном хладнокровии. Даже отпечатки стереть не забыл…»

— В общем, перед поездкой во Францию Павел предложил мне купить у него видеодвойку, — продолжал Полянский, прерывисто вздохнув, — Это не дефицит, конечно, я могу купить ее в магазине, но он… сделал скидку, сами понимаете — иначе какой мне смысл?

— Да уж понимаю.

— Но этих денег хватало только на дорогу, а Париж — город очень дорогой… самый дорогой в Европе, говорят…

«А я там собаку держу», — подумал Евгений, для которого самым дорогим городом оказался Приморск.

— Он попросил меня найти денег, обещал вернуть после возвращения… Я… у меня, в общем, есть один знакомый… Он одолжил до первого апреля. Когда Павел вернулся, я напомнил ему об этом… он сказал, что продаст видеокамеру и вернет. А когда его убили… Поймите, у меня не было другого выхода! Эти деньги… у меня нет таких денег, понимаете?.. Что мне было делать?..

— Кто этот ваш знакомый? — спросил Евгений.

Полянский попытался уйти от ответа:

— Понимаете, он не то чтобы мой знакомый…

— Короче, вы заняли деньги под проценты у ростовщика, — помог ему Евгений.

— Да. И под очень большие проценты.

— Почему Павел сам не занял?

— Ему бы не дали. Там не дают незнакомым. Сами понимаете — незаконная сделка… В общем, я согласился ему помочь.

— Сколько денег вы взяли у ростовщика?

— Шестьсот долларов.

— А сколько обязались вернуть ему в апреле?

— Семьсот.

— А камеру Войко продали за семьсот пятьдесят?.. Пятьдесят долларов — ваше вознаграждение за помощь Павлу, так?

Полянский достал носовой платок и стал протирать очки с таким усердием, что казалось, он выдавит стекла.

— Нет, нет, что вы!.. Мне не нужно никакого вознаграждения!..

— То-то вы пытались выторговать у Войко девятьсот долларов! — хмыкнул Евгений. — Рванули сразу же после того, как обнаружили труп, да еще пытались сделать бизнес, а?

— Да нет же! Девятьсот — полная стоимость камеры, я хотел отдать остальное матери Павла…

— Бросьте вы, Полянский! — поморщился Евгений.

— Да не мог я держать эту камеру дольше! Ведь никто не знал, что я брал деньги для Павла и должен их вернуть. Я бы не доказал!.. А ростовщик взял расписку, меня поставили бы «на счетчик», понимаете?.. И убили бы в конце концов!.. Через месяц одолженная сумма увеличивается вдвое, еще через месяц — опять… Ну что я должен был делать?! — Полянский готов был заплакать.

— Что было дальше?

— Дальше я дождался, когда вынесут труп, произведут осмотр, снимут показания…

— Снимают пиджак, показания берут. Рассчитались с ростовщиком?

— Да.

— Павел больше не должен?

— Нет.

— Что было потом?

Казалось, Полянский не услышал. Глядя на носки своих ботинок, он беспрестанно кивал, словно у него был нервный тик, и жадно втягивал дым.

— Потом я купил вина. Такого, как пил Павел. И сильно напился.

— Я не об этом. Кассета где? Ее-то вы не продали.

— Нет.

— Так где же она?

— Ее забрали.

— Кто, черт возьми?! — вывел его из прострации Евгений. — Кто?! Что вы резину тянете. Полянский?! Все равно ведь скажете!.. Ну?!.

Последовало минутное молчание.

— Вы можете дать мне гарантию… — начал было Полянский.

— Могу! — перебил его Евгений. — Я дам вам гарантию, что отпущу вас живым и даже не набью морду. Разумеется, если вы будете отвечать на мои вопросы вразумительно и быстро. Кому вы отдали кассету?

— Нелли, — шевельнул губами Полянский.

— Кому?!

— Нелли Грошевской.

— Зачем?

— Она позвонила мне и сказала, что если я не отдам кассету, то она скажет… кому следует, что я похитил камеру. Я сказал, что камеры не похищал, но она, оказывается, видела ее поздно вечером у Павла и знала, что утром милиция ее не нашла.

— Она что же, читала протокол осмотра? — вслух подумал Евгений.

— Я не стал выяснять. В том положении, в каком оказался я, не выбирают.

— Что было на кассете?

Полянский пожал плечами:

— Ничего, на мой взгляд, особенного. Париж, провинция… забыл…

— Аньер?

— Вроде. Виды: улицы, дома, машины, ограды, Эйфелева башня, собор Нотр-Дам, Лувр. Павел, его друг, жена друга — на улицах, за столом. Потом — Москва, вы с «президентом»… Алевтина Васильевна в комнате Павла, у нас… И в конце, наверно, то, что снял я.

— Почему «наверно»?

— Потому что я не видел. Где мне было просматривать? Марина весь день сидела дома.

— Вы что-нибудь слышали в ночь убийства?

— Вы уже спрашивали об этом. Я спал. Ничего не слышал.

— Но накануне же вы слышали, как стучала портативная машинка? — в том, что «диск-жокей» чего-то недоговаривает, Евгений был уверен. — Не вы ли, случайно, провели убийцу в комнату Павла?

— Я?! Убийцу?! Вы что, сумасшедший?!

— Трудно поверить, что он вошел сам. Это в три-то часа ночи? Павел впустил незнакомого человека и не поднял шума?.. Значит, либо это был знакомый, либо Павел оказывал сопротивление, и тогда вы не могли ничего не слышать: звукоизоляция в общежитии плохая.

— Но почему я? У Павла было много других знакомых.

— Например?

— Да все общежитие!

Оставалось либо прибегнуть к шантажу, либо взять его «на пушку»; можно было отвесить пару тумаков, и тогда он рассказал бы обо всем в стихах.

— Что ж, — вздохнул Евгений и встал. — Будем опрашивать все общежитие. И искать ростовщика. Могу вам железно пообещать, Полянский: я его найду. И если окажется, что вы заняли для Павла сумму меньшую, чем выручили за камеру…

— Зачем?! Зачем вам это нужно?! — плаксиво заговорил «диск-жокей». — Что это прибавит к делу?! Вы хотите втоптать меня в грязь?..

— Я хочу найти убийцу.

— Но я не знаю! Ничего больше не знаю! Почему я?.. Почему вам не поговорить с Грошевской?

— Грошевская ушла в час, Павла убили в три. При чем тут она?

— Это неправда, — окончательно капитулировал Полянский.

— Что неправда?

— Что Грошевская ушла в час ночи.

Евгений снова сел, пристально посмотрел на него:

— Что вы хотите этим сказать?

— То есть, может, она и ушла, но… потом вернулась.

— Когда потом?

Полянский глубоко вздохнул и заговорил бесцветным голосом, словно намеревался подчеркнуть, что это — действительно последнее, что ему известно, и что теперь ему уже все безразлично.

— Я видел, как в три часа пятнадцать минут от гостиницы… вот оттуда… отъехала ее машина. Прямо под окнами общежития она развернулась и помчала в сторону центра.

— Точно?

— По крайней мере, белая «таврия». Не думаю, чтобы это было совпадением. К тому же я знал, что Нелли была у Павла. А о том, что ушла она в час, узнал только наутро от вахтера, когда Павел не открыл на стук.

— Значит, той ночью вы не спали?

— Нет, я спал, я лег в начале двенадцатого. Слышал, как бубнили за стенкой — мужской и женский голоса. То есть Павел и Грошевская. Говорили они тихо, но очень эмоционально — похоже, ссорились. Да я не старался ничего расслышать, уснул почти сразу. А ночью проснулся…

— Только не говорите, что «до ветру»!

По тому, как осекся Полянский, Евгений понял, что именно это он и собирался сказать.

— Нет. Проснулся от хлопка двери в комнате Павла, хотя утверждать не берусь. Подумал, что ушла Грошевская. Сходил, как вы выразились, «до ветру» и выглянул в окно. Увидел ее «таврию», лег и уснул.

— Уснули?

— А что вас в этом настораживает? Почему я должен был не спать?

Евгений понял, что вытряхнул из него все и что в будущем их дорожки вряд ли пересекутся. Полянский был ясен, как оконное стекло в прозрачную погоду, и больше в этом деле не нужен.

— Вы рассказали обо всем этом следователю?

— Нет, конечно, вы же понимаете…

Евгений понимал: расскажи он о Грошевской, она даст показания, что видела камеру за несколько часов до убийства. Полянскому придется назвать ростовщика, а расписка скорее всего уничтожена, и обелить себя ему не удастся. Зато те, кто стоит за ростовщиком, найдут его и в лучшем случае оставят калекой. Не возьми он камеру — пришлось бы возвращать свои деньги, а у него их, вполне возможно, нет. Капкан!

— Что мне теперь делать? — упавшим голосом спросил Полянский.

— Сходите в церковь, — посоветовал Евгений и, не удостоив его взглядом, зашагал к гостинице.

* * *

Из всего, что удалось узнать за пять дней пребывания в Приморске, сомнению не подлежали две вещи: 1. В поиске истинной причины и виновника смерти журналиста Козлова местные следственные органы не заинтересованы; 2. Печенье «Привет» — самое вкусное печенье в мире.

Он сидел за столом, тупо глядя в экран телевизора (демонстрировали не то эротический боевик, не то боевую эротику) и медленно пережевывал печенье вместе с информацией, добытой за сегодняшний день.

«Лучше бы информации было столько, сколько печенья, а печенья — столько, сколь информации», — пришел к выводу, догадавшись, что «Привет» для утоления голода не предназначен.

Он достал ручку и стал записывать то, к чему приводили собранные по крупицам свидетельства и улики, выстраивая версию, которую следовало, на его взгляд, отрабатывать, будь на то время и финансовые возможности:

«1. КОМУ-ТО МЕШАЕТ ГРИДИН (усл. «мафии»). Накануне выборов мафия решает его скомпрометировать.

2. К П.К. посылают его подругу Грошевскую, кот. имеет отношение к Гридину (любовница?).

3. Грошевскую подставляют под убийство, но ОБВИНЕНИЯ НЕ ПРЕДЪЯВЛЯЮТ.

СХЕМА ПРЕСТУПЛЕНИЯ (предположительно)

Дождавшись, когда Грошевская вернется домой после визита к П.К., убийца и его напарник садятся в машину Грошевской и приезжают в гостиницу. После того как в окне гаснет свет, убийца входит в гостиницу (поселившись туда заранее и имея «гостевую карту»), поднимается на 3-й этаж, отпирает отмычкой дверь и входит в общежитие. Затем так же отпирает дверь в 301-й, обрезает тлф. шнур и удушает спящую жертву. Сажает бесчувственное тело за письменный стол, включает наст. лампу, бьет ножом в шею, имитируя непрофессион. удар (спящего мог убить любой; бодрствующего — только свой, знакомый, т. е. — Грошевская). После этого убийца достает из кармана найденную в машине газовую косынку — общеизвестн. деталь имиджа Грошевской, — вешает ее на ручку двери и выходит, хлопнув дверью и заперев ее на ключ. Затем идет к лестнице, возвращается ч-з 2-й этаж в гостиницу и поднимается в свой номер. Напарник, кот. остался за рулем «таврии» Грошевской, получив световой сигнал о том, что дело сделано, демонстративно разворачивается перед окнами гостиницы и отгоняет машину на место. Расчет — на чьи-то показания: «Слышали, как Грош. вышла от П.К., как она спускалась по лестнице, видели ее машину». Вахтер видит, как она уходила в час. Значит, вернулась и ушла скрытно — т. е. имела злой умысел. ЕСЛИ БЫ ПОЛЯНСКИЙ НЕ ВЛИП С ВИДЕОКАМЕРОЙ, ИМЕННО ТАКИЕ ПОКАЗАНИЯ ОН ВЫДАЛ! Цель: инсценировка причастности Грош. к убийству в кач. непосредственного исполнителя.

4. Кто-то сообщает Грошевской о наличии у П.К. видеокомпромата. П.К. ей не отдает, говорит, что кассеты у него нет. Вернувшись домой, она сообщает тому, кто ее послал, что разговор прошел безрезультатно. П. К. убивают. Утром Кравцов составляет протокол осмотра. Ни «Сатикон», ни кассета не фигурируют. Полянский лжесвидетельствует, что П.К. камеру продал.

ГРОШЕВСКОЙ СТАНОВИТСЯ ИЗВЕСТНО СОДЕРЖАНИЕ ПРОТОКОЛА ОСМОТРА!

Грош. видела камеру накануне у П.К. и знает, что он камеру не продавал. Вычисляет Полянского. В обмен на молчание требует кассету. Он отдает ей «французскую» кассету, она ее просматривает и видит, что кассета ничего компрометирующего не содержит.

Зная о том, что П.К. ездил к матери после возвращения из Фр., Грош. седьмого марта приезжает в Сутеево и обыскивает комнату П. К., где, как ей было известно, оборудован тайник. Но там ничего нет и не могло быть, т. к. П.К. В СУТЕЕВО НЕ ЕЗДИЛ.

Грош. возвращается в Приморск 8-го вечером.

9-го (по свидет. Таюшкиной) производится повторный обыск, простукивают стены (предполагают, что П.К. и в общежитии оборудовал тайник? Значит, Грош. кому-то сказала о тайнике?).

ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ. Никакой другой кассеты не было. Заклеенная обоями отдушина тайником не являлась. Грошевскую хотели подставить и потому послали к П.К..

Основание: никаких свидетельств о наличии второй кассеты нет».

Эротический боевик завершился поцелуем в диафрагму.

Евгений выключил телевизор, перечитал написанное и, изорвав листки в клочья, выбросил в корзину.

«Большой ты, Стольник, специалист делать из мух слонов, — зевнув, лениво потянулся Внутренний Голос. — При чем тут кассета?.. Нажрались они с Грошевской «Рошели», поругались, пырнула она его ножом и сбежала. В три пятнадцать Полянский видел просто чью-то «таврию», а не ГРОШЕВСКУЮ ЗА РУЛЕМ ЕЕ «ТАВРИИ» — разницу чуешь?.. Кассету «французскую» она взяла себе на память о возлюбленном. А не арестовывают ее потому, что ГРИДИНУ ВЫГОДНО НАКАНУНЕ ВЫБОРОВ РАЗДУТЬ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ДЕЛО ВОКРУГ ЭТОГО УБИЙСТВА, а не убийство на бытовой почве. Сфальсифицировал же он покушение на себя в 1992 году? Вполне его почерк. Кто-то, мол, хочет очернить меня перед выборами — рука Москвы, враги нации прочие… А ты и клюнул!.. Это на тебя статьи Козлова так повлияли. Ну да не расстраивайся, ты не один. Вся Россия, взбудораженная подобными статьями, ищет виновников своего грехопадения. Такие Козловы, знаешь, к чему в свое время приводили? К «шахтинскому делу», к «врачам-отравителям», к «космополитам»… Немало людишек постреляли благодаря таким «правдолюбцам», «борцам с мафией»! А скольких за пределы Родины выслали, вроде как ты своего Шерифа!.. Все это ложь. Потому, что во всех российских бедах на самом деле виноваты жиды и масоны.

Спокойной ночи, дурачок!..»

 

Глава седьмая

 

1

На Приморск набросили невидимую, но прочную сеть.

Акваторию порта контролировали пограничники. Подвижные наряды, в состав которых входили офицеры воинских частей, дислоцированных в районе Приморска, и работники правоохранительных органов, никого не настораживали: близились выборы; в течение года ОРТ нагнетало опасность со стороны чеченских диверсантов. Что касалось усиления паспортного режима, прослушивания переговоров, установки видеокамер в местах скопления людей, увеличения численности внештатных информаторов и бюджета «на проведение выборов» — все это оставалось невидимым равнодушному обывателю.

Сознание обывателя обрабатывалось преданными идее подлинного народовластия информационными агентствами. Призывы к бдительности, лекции о терроризме, правилах безопасности, поведения в криминальных ситуациях, необходимости доносительства (в соответствии со ст. 189 и 190 УК РФ) звучали в эфире исподволь и были проникнуты трогательной заботой демократических городских властей о благополучии паствы.

Константин Григорьевич Гридин ехал по городу в сопровождении плохо замаскированной охраны, зажатый телами молчаливых опекунов, видел патрули и посты, слышал стрекот назойливого «уэссекса» над головой и то и дело ловил себя на предчувствии войны…

В ночь на восемнадцатое марта взлетела на воздух АТС Нахимовского района. Погиб сторож. Вылетели стекла в соседних домах. Высыпали на улицу испуганные жители, стали, как водится, поносить власть и требовать решительных мер: «Сегодня АТС — завтра мы!» Гридину сообщили о происшествии в восемь утра. «Не хотел будить», — улыбнулся Давыдов. В сущности, ничего серьезного. Когда бы действующая АТС, а так — стройка, полкорпуса из желтого кирпича, огороженного деревянным забором. Совершенно бессмысленная акция — сродни хулиганству. Если бы не количество взрывчатки, не дистанционное управление взрывателем, не грамотная закладка бризантной массы, свидетельствующие о профессиональной подготовке террористов… И никакого следа! Зачем понадобилось взрывать этот долгострой? Не ради же того, чтобы разбудить район и заставить горожан поносить администрацию?

«Впрочем, почему бы и нет? — подумал Гридин, провожая взглядом колонну военных «ЗИЛов» под тентами. — Вы просили принять меры? Вот вам и меры!»

Нет, это не было преддверием войны. Война уже шла. И началась она давно, еще когда сегодняшние враги Гридина были его союзниками…

* * *

Своей победой на выборах в девяносто втором губернатор обязан был времени, развалившему Приморск и российскую экономику в целом. Окажись тогда на его месте другой — выдохшийся, озлобленный, безработный и безденежный люд выбрал бы другого: слишком быстро подобрался огонек к пороховой бочке, в которую превратился город.

Страшен был предшествовавший выборам год. Модное веяние охаивать всех, кто так или иначе был связан с коммунистическим прошлым, уберегло Гридина — позволило ему отсидеться, перевести дух. Выбор жертвы пал на Берлинского.

Эра демократии, «бессмысленной и беспощадной», начиналась в том году. Рвалось к власти изголодавшееся стадо, давило танками себе подобных, на себе же срывало злобу, накопленную в рабском прошлом, хотело обманываться и ненавидело тех, кто обманываться не позволял. И стадо это было — народ; и Берлинскому выпало быть его пастырем.

«Прекратите отравлять окружающую среду! — возмущался народ. — Закройте химзавод!» И Берлинский, человек не очень самостоятельный в силу своего положения, к тому же — популист по натуре (а кто не был популистом в том далеком теперь девяносто первом?), сторонник «прямой демократии» закрыл химзавод как «экологически грязное предприятие».

«Где это видано, чтобы голодать, сидя на нефти?» — кричал народ. Берлинский остановил строительство нефтеперерабатывающего и, получив подачку Центра — мизерные квоты, начал продавать сырую нефть: скорее накормить стадо.

«Конвейеры простаивают! Невыгодно!» — негодовал народ, еще верный принципам коммунистической морали, но уже ставший на путь демократического созидания. И Берлинский распорядился закрыть завод вертолетных двигателей «как нерентабельное предприятие».

Да и что ему оставалось делать? ВПК разъедала коррозия конверсии, белорусы были заняты своими проблемами — какие, к черту, роторы; ижевцы опаздывали с поставкой корпусов — бастовали угольщики, остывали мартены.

«Деньги! Деньги!» — стяжал народ. И Берлинский влезал в долги, хотя деньги к тому времени уже ничего не стоили.

Несколько десятков тысяч безработных вышло на толкучки, пытаясь продать то, что успели украсть до увольнения, что было припрятано предками на «черный день», потому что «черный день» по мнению большинства уже наступил. Всплыли уголовники — амнистия! («Спасибо, бля, ГеКеЧеПе!») Вышли сумасшедшие из клиник: нечем их там кормить. Шпана спешила жить, торопилась чувствовать; стонали кооператоры: обложили их с двух сторон — рэкетом и налогами, задавили на корню…

И тогда народ сказал свое веское слово:

«Берлинского долой! Зачем он химзавод закрыл? Лучше медленно от газу, чем без хлеба с салом — сразу!»

«Милицию — к ответу! Преступность развели! Убива-аю-у-ут!»

Но было уже поздно. Распадался флот. Реорганизация в армии привела к массовому увольнению военнослужащих, происходило «слияние военспецов с криминальным элементом» — адская смесь: мелкие шайки превращались в организованные банды.

Поздно!..

Начались бунты. В стекла администрации Берлинского полетели булыжники. Тысячные митинги, нецензурная брань на лозунгах, перестрелки по ночам. Техас «тридцатых».

Страшно ли было ему, Гридину, обращаться к разъяренному стаду? Да, страшно. Потому что там, наверху, никого из своих уже не осталось. Тех, кто заботился о его росте, кто помогал не словом — делом. Но и те, что пришли, поняли: варяг в дошедшем до «ручки» регионе не разберется.

И вот в самый разгар всенародного бунта, протиснувшись сквозь негодующую толпу, вышел на трибуну Константин Григорьевич Гридин, год тому назад толпой свергнутый и за год своего молчания основательно забытый. Вышел один, без охраны, за неимением таковой и по причине ее бесполезности. Знал: если суждено быть растерзанным, никакая охрана не спасет.

И притихла толпа, вспоминая, где видела его раньше.

«Что, трудно, народ? — заговорил Гридин. — Приехали?.. А при мне, помнится, такого не было, а?.. Кто этот завод построил?.. Кто эти дороги заасфальтировал?.. Вспомните, как мы жили — душа, можно сказать, в душу. Бандитов не было, а хлеб был. И все вы работали, и дети ваши были одеты-накормлены…»

Как с народом разговаривать, выпускник ВПШ при ЦК КПСС знал.

Знал он и то, что, как бы ни сложилась судьба, как бы ни выкладывался он на будущем своем поприще, сколько бы ни сделал для города, области и народа в целом — кары народной ему не избежать. Народ привел к власти Ленина — народ его спустя 70 лет в грязь и втоптал; Сталина народ боготворил — Сталина же с собственным дерьмом и смешал; та же участь постигла избранных «единогласно и единодушно» Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева…

И Ельцина постигнет. Всему свой срок.

А уж таких берлинских и гридиных никто и вовсе не считал. Знал Константин Григорьевич, что все в этом мире тленны, но, permotus studio dominandi, все же надеялся избежать участи распятого народом Христа.

«Я ВАМ ОБЕЩАЮ искоренить преступность в городе и области.

Я ОБЕЩАЮ, что каждый военнослужащий будет иметь над головой крышу, ибо ратным трудом на пользу отечества…

Я ВАМ ОБЕЩАЮ, что все дарованные природой ценности мы будем использовать по нашему усмотрению, а не по чьей-то указке сверху…

Я ВАМ ОБЕЩАЮ, что вскоре все до единого предприятия заработают на полную мощность, а экономически независимый Приморск станет центром культуры и…»

И чего только, войдя в раж, не наобещал тогда Гридин! Знал, чего жаждет пришедший на площадь народ с оружием пролетариата за пазухой — даром, что ли, прошел для него, оказавшегося не удел, этот смутный год?

Восемьдесят девять процентов голосов крикнули:

«Костя, давай!!!»

Восемьдесят девять процентов от общего числа избирателей на руках внесли Гридина во власть.

…А потом голоса смолкли. За окнами его нового кабинета наступила зловещая тишина. Константин Григорьевич пришел в себя и подумал:

«Это чего ж я им такого наобещал?

И как мне теперь эти обещания выполнить?

И что они со мной сделают, если я не выполню своих обещаний?

Распнут!..»

Первым делом он позвонил в Москву. Старые партийные традиции еще жили в губернаторе. Но в Москве уже зарождались новые.

«Что делать? — раздался в трубке знакомый голос. — Выполнять обещания, данные народу».

«Да, но… как?!»

«Этого я не знаю. Я тут, брат, сам наобещал — не расхлебать. У тебя всего-то Приморск, а у меня — Россия!»

«Обещали поддержать…»

«А, это — пожалуйста: поддерживаю всей душой».

«Помочь…»

«А вот насчет помощи, брат, извини. Нечем. Ты там давай у себя налаживай. Может, мне чем поможешь. Впрочем… ты, кажется, свободу просил? Это я тебе, пожалуй, предоставлю: свободен, брат! Развивайся. Придет время — рассчитаемся».

Так он впервые почувствовал Одиночество.

«Пошто ты покинул меня, Отче?!»

Предоставление свободы означало: «Не до тебя. Кому ты нужен со своими стоящими заводами? Выкручивайся, как знаешь. Посмотрим, кто у тебя свои и кто чужие. Выручать тебя или отдать на распятие».

Предоставление свободы имело целью порабощение.

Но тогда еще народ видел в нем мессию. Тогда еще не набрал силу Прокуратор, и никто не сулил сребреников Иуде, и Петр не помышлял об отречении, ибо до третьих петухов было еще далеко.

* * *

Секретарь губернаторского пресс-центра выписывал журналистам специальные аккредитационные удостоверения на право общения с представителями администрации.

— Что за бред? — удивился Гридин. — Зачем?

— Для удобства работы служащих, — последовал неопределенный ответ.

— Разве Закон «О средствах массовой информации» не предусматривает этого права? Кто распорядился?

— Ваш первый заместитель, Константин Григорьевич, — бросил секретарь через плечо, не прекращая своего занятия.

Внизу широкую мраморную лестницу перегородили досками. Рабочие носили ведра с цементом, заливали опалубку. У запасного выхода громоздился деревянный контейнер. За работами наблюдали милиционер и двое сотрудников УФСБ. Увидев губернатора в сопровождении Саенко, все поздоровались.

— Что за внеплановый ремонт? — поинтересовался Гридин вместо приветствия.

— Устанавливаем металлоискатель, — объяснили ему.

— ???

— Согласно распоряжению службы охраны, Константин Григорьевич. Для обеспечения безопасности.

— Чьей… безопасности?

— Вашей.

Стиснув зубы, Гридин стал медленно подниматься по ковровой дорожке на второй этаж, где находился его кабинет. Молодой секретарь-референт встретил его в приемной:

— Константин Григорьевич, у вас сегодня…

— Я сам знаю, что у меня сегодня. Хализева ко мне!

— Но в планах на сегодняшний день есть изменения…

— Вот как? — Гридин взял из его рук красную папку. — «Пресс-конференция перенесена на девятнадцать… Выступление на судоверфи отменено… В четырнадцать — собрание Союза предпринимателей…» Почему перенесли пресс-конференцию?

— Журналистов пригласили в наш конференц-зал, Константин Григорьевич. Прямая трансляция сорвалась по вине телевидения. Ссылаются на технические причины.

— А верфь?

— Два иностранных судна запросили срочного ремонта.

Гридин вошел в кабинет, оставив телохранителя в приемной.

Давыдов оказался у себя.

— Игорь Осипович, что еще за металлоискатель такой устанавливают твои люди внизу?

— Пусть устанавливают, — спокойно ответил полковник. — Вполне законные меры профилактики террористических актов.

— Что… ты имеешь в виду?

— Вы знаете.

— А ты знаешь, что по этому поводу будут писать в газетах?

— Специально аккредитованные журналисты будут писать то, что нужно. А взрыв на АТС — наглядное свидетельство обоснованности этих мер.

— Войска в городе тоже обоснованы?

— Если вы имеете в виду внутренние войска — ими ведает МВД. Насколько мне известно, 131-й полк находится в подчинении генерал-майора Дворцова. Передвижение колонн с личным составом по городу предусмотрено планом учений.

Гридин положил трубку. Уверенность, с которой держался начальник УФСБ, граничила с вызовом.

«Вы знаете»… Что я знаю?.. Что я должен знать?.. Что он имел ввиду?.. Киллер?.. Это из-за него город превращают в лагерь особого режима?.. Конечно… О том, что кто-то собирался меня убить, никого нельзя ставить в известность: канун выборов, пресса примет это известие как очередную провокацию…

Спасибо, Козлов! Царствие тебе небесное. Вот теперь-то тем, кто послал убийцу, стоило бы перекрыть кислород гласностью; теперь нужно бы дать понять, что намерения известны, прокричать во всеуслышание, но… но ты, герой, «борец с мафией», лишил меня этой возможности. Теперь эта чудом не удавшаяся попытка убрать меня будет выглядеть как рекламный трюк. Я ВЫНУЖДЕН ЖДАТЬ СВОЕГО УБИЙЦУ МОЛЧА.

«Взрыв АТС — наглядное свидетельство обоснованности, этих мер»… Значит, это сделано спецслужбами, чтобы мотивировать усиление охраны, превентивные и розыскные мероприятия?! Но почему я не был поставлен в известность?.. Ну да, да… это их служба, это не в моей компетенции… Я как бы здесь, и в то же время меня как бы нет… Я хозяин области, но область живет отдельной жизнью… Я отстранен, изолирован… Меня охраняют, избирают, ведут… Кукла!..»

— Утро доброе, — с порога проговорил Хализев надтреснутым баритоном. Как всегда идеально выбрит, надушен и напомажен, в отутюженном синем костюме и галстуке — точь-в-точь таком, какой носил Гридин. — Чем опечален губернатор? Какие смутные сомнения терзают его душу?

Гридин пожал протянутую пухлую ладонь с алмазным перстнем на среднем пальце.

— Я тебя просил не надевать этот галстук.

Заместитель положил на стол папку с табличкой «К подписи», провалился в глубокое черное кресло и засмеялся:

— Совпадение, Костя, ей-ей!.. Завтра непременно повяжу другой. Зеленый с красными петухами.

Гридин веселья не разделил.

— Не стоит так расстраиваться из-за галстука, — подмигнул Хализев. — Ну хочешь, я его вообще сниму?

— Не из-за галстука, Аркаша. Не нравится мне все это.

— Что?

— Все, что ты устроил вокруг этого псевдопокушения. Будет нехороший резонанс. У меня вообще такое чувство, что пока я занимался выборами, город изменился.

— Я надеюсь, к лучшему? — все еще пытался настроить его на веселую волну Аркадий Давыдович. — Благополучие вверенного региона — лучшее предвыборное паблисити губернатору, не так ли?

«С каких это пор он стал избегать прямого взгляда?» — почувствовал за его показной веселостью напряженность Гридин.

— Убийства и взрывы тоже входят в ассортимент предвыборного паблисити?

По тону; каким был задан вопрос, Хализев догадался, что от ответа на сей раз не уйти, но все же помедлил:

— Полагаешь, это как-то связано с твоей кампанией?

Он раскрыл папку, небрежно придвинул ее к Гридину. Губернатор достал из кармана пиджака перламутровый футляр с очками.

— В последнее время я начинаю задумываться о твоей роли в нашем тандеме, Аркаша, — сказал он, бегло просматривая представленный на подпись документ.

— Что-то не замечал за тобой высокопарного стиля. Во всяком случае, в наших беседах, — снова отчего-то развеселился Хализев.

— Какой уж тут стиль, Аркаша, — Гридин повертел в пальцах дорогую ручку, подаренную заместителем на 50-летие. — Когда я пытаюсь отмежеваться от тебя в своих воспоминаниях, у меня ничего не получается. Будто ты всегда мог обходиться без меня, а я без тебя не сделал и шага. Ты был моей тенью? Или я твоей?

— Не с той ноги встал? — посерьезнел Хализев. — О смысле жизни принято задумываться в сорок.

— Можешь считать, что я страдаю инфантилизмом. Но пока я жил твоим умом…

— Ах, значит, ты все-таки понимаешь, какую роль я играл в твоей жизни?

— В карьере, Аркаша. В карьере.

— Ой ли?.. Не хотелось бы возвращаться к истокам наших взаимоотношений. Отложим до пикника.

— Видишь ли, раньше я не придавал значения цене, которую приходилось платить за свое продвижение. Речь шла о врагах, друзьях, деньгах, благополучии. Но не о жизни и смерти. Хотя я не исключаю, что и такая цена меня тогда бы не остановила. Но в полвека, да еще под угрозой физического уничтожения, я поневоле стал задумываться о цене жизни полупьяного сторожа.

— Ой, ой, ой, как мы себя любим! — притворно замахал Хализев руками. — Какие мы, понимаешь, драгоценные-незаменимые!.. А ты не исключаешь, что этот долгострой рванули из-за Астраханова, который не поставил какому-нибудь прапорщику, заведовавшему складом взрывчатки, телефон?.. Или из-за Берлинского, который эту АТС «заморозил»?.. Но не думаю, чтобы твои соперники комплексовали по этому поводу. Хочешь, я назову причину, которая породила в твоей седеющей башке дурные мысли?.. Ты перетрухнул, Костя. Если бы в кармане матерого киллера нашли фотографии моей дачи, то и я не встретил бы такое известие улыбкой. Но ты не журись, губернатор. Все будет «хоккей», это я тебе говорю — Аркадий Хализев. Головы тех, кто сумел возвыситься над толпой, всегда находятся под прицелом. Особенно когда борьба идет не за сосновый гроб, а за место на лафете.

Гридин молча поигрывал дужками снятых очков. Хализева отличало умение просчитывать ситуацию. Из сотен маленьких известий и слухов, официальной и неофициальной информации, интонаций, взглядов, поступков и бытовых, ничем, на первый взгляд не примечательных частностей он умел предсказывать глобальные перемены. Поэтому тирада о страхе как об источнике гридинских тревог из его уст прозвучала заведомой ложью.

— Мы с тобой достаточно перецеловали лбов на лафетах, — негромко произнес Гридин. — Почести редко меняют нравы в лучшую сторону.

— Тебя нельзя оставлять подолгу без дела, — покачал головой Хализев. — Подпиши и поедем в «Таверну». Мне не хочется разговаривать здесь.

Официальная лексика Давыдова в недавнем телефонном разговоре, это его таинственно-многозначительное «Вы знаете», а теперь вот и последние слова заместителя навели Гридина на мысль, что кабинет прослушивается. То есть он даже знал об этом наверняка, но сейчас эта догадка готова была превратиться в каплю, способную переполнить чашу терпения.

— Кто руководит областной администрацией? — глядя в пространство, тяжело спросил он.

— Праздный вопрос.

Гридин отодвинул папку на край стола.

— Кажется, ты предлагал поехать в «Таверну»?

Хализев оставался недвижим. Наивный демарш Гридина оценил усмешкой.

— Костя! Земля стонет! — взял на вооружение неоднократно испытанный прием. — Сеятели зимний запас самогона выпили, теперь бензина просят.

Гридин посмотрел в весело улыбающиеся, с лукавинкой глаза, протянул золотое перо:

— На время избирательной кампании, Аркадий Давыдович, я доверяю вам подписывать подобные бумаги. К тому же вы, кажется, крестный отец этого «Зюйд-транса»?

Бенгальские свечи в глазах вице погасли.

— А ты был неплохим учеником, — сказал он с подчеркнутым превосходством. — Жаль, что избирательная кампания совпала с посевной. Издержки високосного года. Но запомни: то, что приносят мне на подпись, исключительно законно. Как законно все, что делается в свободной экономической зоне.

Губернатор положил перо на стол, отошел к окну.

Март, не в пример прошлому, выдался теплым. Мать — крестьянка до замужества — говорила: «Март похоронит в землю, август схоронит в закром». На пашнях, должно быть, уже сидят грачи.

— Бурлаков хочет видеть здесь твою подпись. Уважь, Костя. После того как ты санкционировал «Шторм»…

— Более того: инициировал, Аркаша! — повернулся к нему Градин. — Инициировал. Хочешь сказать, что после гибели Новацкого Бурлаков и иже с ним желают знать, на каком они свете находятся?.. Одной ногой еще на этом. А другой — уже на том. Областная администрация закупит ГСМ для посевной на Приморском нефтеперерабатывающем заводе, который для этого и построен. Непосредственно, а не через фирму «Зюйд-транс»! Это сельский бензин, и 35-процентная наценка, предоставленная в виде льготы фирме «Бурлаков-энд-компани», ничем не обоснована. Кто получает барыши от того, что заместитель главы администрации вмонтировал «Зюйд-транс» в доходный нефтепровод?.. Селу это обошлось в десять миллиардов рубликов только за одну уборочную в прошлом году. Понравилось, Аркаша?.. Хватит.

Гридин достал из ящика стола коробку «Гаваны» и долго, неумело раскуривал извлеченную из целлофановой облатки сигару. Хализев умел терпеть.

— Тебе не кажется, что я на самом деле вовсе не тот, за кого меня здесь принимают? — продолжал Гридин, немного успокоившись. — Что-то вроде политического покровителя…

— А тебе не кажется, что ты плюешь в колодец, Константин Григорьевич? — перебив его, с расстановкой заговорил заместитель. — И что твой нефтеперерабатывающий завод эти два года простаивал бы так, как АТС, которую, в конце концов, взорвали? Если бы не Бурлаков и «иже с ним»!.. Как тебя прикажешь понимать? «Нажравшись желудей досыта, до отвала?..» Или ты хочешь приобрести акции «Зюйд-транс»?

Гридин вспыхнул, ударил по столу кулаком, но то ли вовремя взял себя в руки, то ли не хватило пороху — сказал тихо:

— Я из этого колодца не пил. И пить не буду. В нем вода протухла, Аркадий. Перенесем этот разговор.

Хализев медленно встал, взял со стола ручку и, с демонстративной обстоятельностью отвинтив колпачок, размашисто расписался в договоре.

— Кто спасает человека против его воли, тот поступает не лучше убийцы, — произнес он, глядя Градину в глаза.

 

2

До начала собрания Союза предпринимателей оставалось два часа.

Напряженный разговор с Хализевым не прошел для Гридина бесследно: разболелась голова, тело стало вялым и непослушным, как бывало после разгрузки вагонов с мешками на Белорусской-Товарной в первые годы студенчества. Мысли не обретали конкретной направленности, хотя все были об одном — что стало с их братством? Что надломило его, да и было ли оно безоблачным? В том, что их пути расходятся, сомнений не осталось, однако сейчас худой мир был Константину Григорьевичу жизненно необходим, и он мысленно искал способ его сохранить, не довести неурядицы до доброй ссоры. Если сила, которая таится в Хализеве, обернется против него — пиши пропало.

В том, что умный и преданный Аркаша был «вечно вторым», изначально был заложен подвох, но так положил всемогущий Дорохов и не поменял своего решения до конца дней. Причина разлада была скорее всего в самом Гридине. Дина, Дорохов и Аркаша — «святая» троица; в одной упряжке шли, рука об руку. Но и в упряжке должно быть разделение на коренного и пристяжных. Правда, ни он сам, ни Аркаша не давали друг другу поводов для подобного разделения, и когда бы речь шла о них двоих, так же чинно-благородно сосуществовали они и по сей день. Со временем же «пристяжных» становилось все больше. В канун выборов на второй срок Гридин стал задумываться о правомочности своего статуса «коренного». Сомнения, зарождавшиеся в душе, не могли не отразиться на четвертьвековом тандеме.

— Константин Григорьевич, вызывали?

Секретарь стоял у двери по стойке «смирно», и Гридин подумал, что он, наверно, тоже оказался в аппарате не случайно, а значит, и он имеет на него, губернатора, какое-то скрытое влияние.

— Кто в приемной?

— Саенко. Вы уезжаете? Если будут спрашивать…

— Кто?

— Я не знаю… связывать вас?

— Если будут спрашивать, скажи, что я уже связан. Машину мне!

Решение проехаться по городу — его городу, к которому он привык, как привыкают к застиранной сорочке, который знал, чувствовал и теперь уже не хотел терять, пришло мгновенно и оказалось кстати, как спасительный глоток в раскаленной пустыне.

Скучавший в приемной телохранитель поднялся ему на встречу.

— Я еду в город, — ни с того ни с сего сказал ему Гридин. Хотя, собственно, никто не просил его отчитываться о намерениях перед старшим лейтенантом в мешковатом цивильном костюме.

Саенко опешил и, вместо того чтобы молча следовать за патроном, деловито осведомился:

— В каком направлении?

Вместо оплеухи, в ожидании которой он съежился и отступил на полшага и которую стоило бы закатить ему за фривольность, последовало отчаянно-разгульное:

— Каяться! — И Гридин широко зашагал по ковровому коридору, надевая плащ на ходу.

«Четвертый», я — «Первый», «ЗИЛ-117» — к центральному!»

— Послушай, Валентин, — остановился губернатор, поправляя шарф, — не поехать ли тебе в «волге» следом? А? Надоело, понимаешь! Один хочу побыть. Можешь ты себе представить, что я тоже человек?..

«Первый», я — «Седьмой», Объект в сопровождении Саенко вышел из здания».

— Могу. Отчего же? Но… приказ. По регламенту — расстояние двух шагов. А сзади…

— У тебя приказ… а у меня — просьба. Оставь, ни черта меня не украдут, — слышался голос Гридина в приемнике PK-830SS в черной «волге», застывшей справа от админкорпуса со стороны Кипарисной.

— Мигни ему фарами, — распорядился капитан Щеглов. Саенко покосился на «волгу». Фары на мгновение засветились и погасли.

— Хорошо, — сдался телохранитель. — Садитесь сзади.

— Благодарю покорно, — откланялся Гридин, направляясь к ЗИЛу.

«Первый», я — «Седьмой», Объект садится в «ЗИЛ». Куда сажать Саенко?»

— Здравствуй, Василий Петрович! — поздоровался губернатор с водителем, который возил его десятый год. — Прокатимся.

— Здравствуй, Кость Григорьич, — тронул машину водитель. Кроме этого «Здравствуй, Кость Григорьич», Гридин от него за десять лет так ничего и не слышал, за что и ценил.

«Третий», я — «Первый», подберите Саенко и следуйте за «Четвертым».

«Вас понял. Держу дистанцию на расстоянии радиоперехвата».

Константин Григорьевич опустил стекло. Посвежело. Через пару кварталов головная боль стала проходить, наступило не то чтобы блаженство, но заметное успокоение, и когда переливчатой трелью просигналил радиотелефон, он трубку не взял — дотянулся до аппарата, щелкнул тумблером. Мотора в салоне не было слышно, ничто не нарушало тишины. И город казался умытым, спокойным, хотелось колесить так до бесконечности долго, позабыв о дамокловом мече, нависшем над головой.

«Внимание, я — «Первый», «ЗИЛ» выезжает на Кипарисную. Объект на заднем. «Девятый», ведите колонну сопровождения».

«Первый», я — «Девятый», вас понял!»

«Я — «Шестой», проезжаю встречном, переулок Свободы».

«Шестой», я — «Первый», отпустите Объект, перестройтесь по варианту «Альфа». «Пятый», подхвати Объект на Театральной площади».

«Пятый» Объект принял!»

«Воздух-2», Объект следует по Лесному в направлении площади Дружбы».

«Первый», я — «Воздух-2», как слышите? Прием!..»

«Воздух-2», я — «Первый», слышу нормально. Веду Объект, направляюсь в сторону гавани».

«Первый», я — «Пятый», со стороны Одесской следует белая «тойота» с дипломатическими номерами. Скорость — девяносто. Триста метров до пересечения… двести…»

«Патруль-14», «Первый» вызывает «Патруль-14»!..»

«Первый», я — «Патруль-14», «тойоту» вижу, не паникуем. Беру на «красный»… Стоим!»

«Первый», я — «Воздух-2», Объект следует по набережной на Кольцо».

«Воздух-2», я — «Первый», вас понял. «374-й», отчаливаем. Следуем в направлении движения Объекта».

«Первый», я — «374-й», в акватории порта у четвертого причала. Следую параллельно Объекту на расстоянии действия системы перехвата. Объект сворачивает!..»

«Внимание, «Кольцевой», я — «Первый». Как слышите?..»

«Первый», вас понял, я — «Кольцевой», следую за Объектом в направлении улицы Нахимова».

«Патруль-11», я — «Первый», перекрой Нахимова!»

«Я — «Патруль-11». Перекрыто».

«Север», «Север», заберите на пересечении у «Кольцевого»!»

«Первый», я — «Север», во встречном направлении со стороны Акуловки следует колонна автобусов в сопровождении «Областного».

«Север», частота «Областного» 141. Как поняли?..»

«Понял. Связываюсь, 141».

«Пеленг», что в салоне Объекта?.. «Пеленг», «Пеленг», я — «Первый», ответь!»

«Первый», я — «Пеленг», прошу повторить!..»

«Пеленг» считайте информацию Объекта!»

«Первый», я — «Пеленг», слышу нормально. Понял вас. Следую на расстоянии пятьсот, шумы устранил. Тишина в салоне».

«Повторите, не понял!»

«Тишина в салоне!.. Тишина!»

* * *

… И из тишины этой долетел до губернатора звон молота о наковальню. Запах раскаленного металла остался в памяти с тех далеких пятидесятых, когда отец брал его с собой в портовую кузницу и он часами стоял у горна, наблюдая за тем, как под ударами молотов мертвое железо обретает жизнь. Как хотелось тогда Костику походить на мускулистых молотобойцев, понимавших друг друга и кузнеца не по словам и даже не по взглядам — молча, нутром. Слова произносить было некогда: с пуском Волго-Дона речпорт на левом берегу расширялся, а с ним вырастало экономическое значение татарской столицы. Девятилетнему Костику казалось, что именно от работы его отца и этих ладных парней зависит верфь, порт, город, а с ним и страна, и целая жизнь. Глядя на то, как споро управляются они с кувалдами, клешами, обжимками, пережимками и прочим бесхитростным кузнечным инструментом, он изо всех сил старался непременно все понять и запомнить, чтобы потом, когда подоспеет возраст, вернуться сюда и подключиться к их самому важному и интересному делу на свете.

После смены отец с молотобойцами шел в портовую пивную. Пока он не успел «залить фронтовые раны», Костик забирал у него зарплату и вез через весь город на валяльно-фетровую фабрику, где работала уборщицей мать. Ехать приходилось троллейбусом. Поездки в этом рогатом, забавно гудящем вагоне, где все было «культурно» и даже не воняло бензином, доставляли Костику огромное удовольствие — позволяли взирать на грязные казанские улицы свысока и чувствовать себя старше своих лет. Троллейбус в Казани пустили в сорок восьмом, для большинства он был еще чем-то вроде аттракциона в местном Парке культуры и отдыха имени Горького.

Сейчас Гридин проезжал по своему городу, в своем «ЗИЛе-117», со своим водителем и своими «молотобойцами», но важности это ему не прибавляло и хозяином он себя не чувствовал…

Глядя на улицы и набережные Приморска, он вспоминал родную Казань. Не с казанского ли левобережья, не из его ли детства пришла сюда вот эта судоверфь?.. И картинная галерея — не дань ли она увлечению его ранней юности, когда он, учась в художественной школе, дни напролет проводил в залах Художественной выставки, не бог весть какой знаменитой, зато тихой и спокойной, как видневшаяся из ее окон Волга?.. А как похож вот этот дом на их довоенной постройки пятиэтажку на улице Пионерской! Ту самую, где жил он с отцом, матерью и сестрой Людмилой, из которой бегали в двадцать четвертую среднюю школу, он — в первый класс, сестра — в десятый…

Верный детскому пристрастию, отслужив в десантных войсках в Каунасе, Константин Гридин вернулся в кузницу. Только отца уже не было и не было горна — ручную ковку сменила машинная. А потом началось крупносерийное производство, грохот парогидравлического пресса заглушил детские воспоминания, и в крикливом высокомерном начальнике цеха уже нельзя было узнать одного из тех двух молотобойцев, которым он так завидовал.

По несчастью или к счастью Истина проста: Никогда не возвращайся В прежние места. [6]

Штамповка Константина не интересовала. Он с головой окунулся в комсомольскую работу.

Даже теперь, пройдя без малого все ступени «идеологического роста», Гридин не мог понять, как он умудрился тогда не разглядеть ту же ненавистную ему штамповку во всем, что его окружало: в красных, как вымокшие в крови куски марли на задворках полевого госпиталя, лозунгах; в растиражированных портретах генсека; в имени Ленина, присвоенном университету, льнокомбинату, кожевенной фабрике, депо; в бланках протоколов, уставах, текстах выступлений, значках, униформах… Во всем была штамповка, ограничивавшая мысль, творчество, свободу. И он, Гридин, стал винтиком в громоздком механизме этого «парогидравлического» молоха.

Комсорг, член бюро, комитета, райкома, горкома ВЛКСМ в Казани… Член факультетского бюро, комитета комсомола института, комсорг факультета экономики и организации строительства в Москве, где он стал студентом МИСИ в 1968-м. С 1972-го — член КПСС. Секретарь комитета ВЛКСМ (на правах райкома), член райкома, МГК ВЛКСМ…

Собрания, конференции, съезды, молодость…

Сын фронтовика, из рабочей семьи, воин-десантник, пришедший с производства, взысканий не имел, награжден Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ, ленинский стипендиат — дорога впереди была накатанной, и вела она прямо в коммунизм.

Все каникулы он проводил в Казани, где оставалась больная мать. Но сыновний долг был лишь наполовину тому причиной. Зимой 1972 года повстречалась ему в поезде татарочка Соня, без году неделю тому окончившая Пермское хореографическое училище и принятая в балетную труппу Казанского театра оперы и балета.

Любовь делает людей слепыми.

Сестра Гридина Людмила училась в Ростове, там собиралась выйти замуж. После смерти матери, весной, квартира на Пионерской стала свидетельницей пылких объяснений и страстей. Артистка кордебалета Соня Маликова мечтала пробиться в солистки; учился и заправлял институтским комсомолом Константин. Неурочное время они посвящали поездкам друг к другу, строили планы совместной жизни, бесконечно предавались любовным утехам, и будущее казалось обоим ясным и неоспоримым…

Приморский губернатор избегал этих воспоминаний. Грех за порушенную его предательством любовь всю оставшуюся жизнь мешал Гридину считать себя порядочным человеком.

В марте семьдесят третьего на городской конференции внимание делегата от Бабушкинского РК КПСС Константина Гридина приковала молодая красавица. Она стояла у окна и держала в руке шоколадку «Белочка», не решаясь ее съесть при товарищах по партии. Черные как смоль волосы, такого же цвета глаза с поволокой, гладкая белая кожа, зрелая, развитая фигура — все в ней было привлекательным, настоящим; миниатюрная Соня Маликова с ее девчоночьими косичками проигрывала этой Суламифи по всем статьям. Сердцеедом Константин не был и не вспомнил бы о красавице после очередного голосования. Но Дина, ко всем ее прочим достоинствам, оказалась… единственной и горячо любимой дочерью небезызвестного в высокопоставленных партийных кругах секретаря МГК Ивана Вениаминовича Дорохова.

Это меняло дело. И сулило изменить жизнь.

Через месяц молодой коммунист, кандидат на руку и сердце Дины Дороховой, без пяти минут выпускник МИСИ Константин Гридин был представлен в сановном доме. Трудно сказать, что больше понравилось в нем Ивану Вениаминовичу — представительная внешность, безупречные анкетные данные или томные взгляды, которыми одаривала его дочь. Но уже за вечерним кофе легкими, осторожными мазками была очерчена перспектива будущего зятя: ВПШ, работа в аппарате МГК и полный коммунизм в одной, отдельно взятой квартире.

… А письма от Сони все шли и шли, полные томления и любовных признаний. Шли и не находили ответа.

Если бы сейчас, по прошествии двадцати трех лет, у приморского губернатора Гридина спросили, был ли в его жизни более трудный период, он с уверенностью бы ответил: «Не было». Недостало ему тогда моральных сил встретиться с Соней. Да и как об этом скажешь?.. Но и шагнуть под венец с Диной, не поставив ее в известность о своей помолвке, он не мог.

И тогда на помощь пришел Аркаша Хализев, его ровесник, уже преуспевший на партийном поприще и занимавший положение одесную отца — Дорохова. Общительный, верткий, не по летам практичный Аркаша работал инструктором в отделе капитального строительства. Он внимательно выслушал молодого соратника и попросил сутки на размышление.

Сложившуюся ситуацию Хализев и Дорохов обсуждали достаточно долго. Потом состоялся разговор отца с дочерью. Трудно сказать, какую стройку в Татарии возглавлял бы сейчас Гридин, если бы не решительное заявление Дины о том, что Константину суждено принадлежать ей безраздельно, а папахен должен все уладить, ибо в противном случае последует самосожжение на Красной площади (в то время для подобных актов еще не предназначавшейся).

Гридину пришлось-таки писать Соне о своем от нее отказе. Хализев как раз собирался в Казань к Зиннуру Шакирову, некогда вступавшему в партию по рекомендации Дорохова и теперь возглавлявшему один из семи казанских райкомов.

«Не журись, Костя, — похлопал его порученец по плечу. — Все будет «хоккей». Это я тебе говорю — Аркадий Хализев!»

Больше никогда к этой истории они не возвращались. Гридину было и стыдно, и больно при воспоминании о соблазненной и покинутой балерине. Как она отреагировала на его «прости» и как проходил их с Хализевым разговор, он знать не хотел.

«Вот что, парень, — сказал ему будущий тесть, пригласив в обитый коврами кабинет. — Романчик с твоей артисточкой мы замяли. Шакирову это стоило двухкомнатной квартиры из резерва райкома. Обо всем забудь, а то, что я тебе сейчас скажу, запомни: держись Аркаши Хализева. Он никогда не будет Первым, но первым будет всегда. Ты меня понял?»

Гридин понял одно: он вступает в новую жизнь, и она целиком и полностью будет зависеть теперь от этого властного человека.

С тех пор он побывал в родной Казани единственный раз — двадцать лет спустя, 21 сентября 1993 года, когда хоронили сестру Людмилу. Он понуро шел за гробом сестры и думал, как часто ирония судьбы переходит в сарказм: Людмилу бросил ее ростовский ухажер, как некогда бросил Соню Гридин. Несчастная сестра вернулась в отчий дом и дожила свой век в одиночестве. Теперь очередь была однозначно за ним — других Гридиных не оставалось.

«Кажется, за мной должок? — подошел он на похоронах к советнику президента Татарстана Зиннуру Шамилевичу Шакирову и протянул ему связку ключей от опустевшей квартиры на улице Пионерской. — Распоряжайтесь…»

Больше он о Соне Маликовой не вспоминал.

«Первый», «Первый», я — «Шестой». Объект возвращается. Как поняли? Прием!..»

«Шестой», я — «Первый», вас понял. «Четвертый», выходите на связь с «Воздухом-2», ведите Объект. Остальным — отбой!..»

«Первый», я — «Девятый», вас понял, отбой!»

«Шестой» понял, отбой!»

«Я — «Пеленг», выхожу из зоны радиоперехвата. Отбой!»

«374-й» пришвартовался. Отбой!»

«Я— «Патруль-14», вас понял, конец сопровождения».

«Север» из колонны сопровождения вышел, отбой!»

«Первый», я — «Воздух-2», Объект выехал на Кипарисную!..»

«Первый», я — «Четвертый», Объект приближается к исходной».

«Третий», я — «Первый», Саенко — встречать Объект!»

«Третий» понял, обходим».

«Я — «Первый». Всем службам сопровождения — отбой!.. Все, ребята, покатались!..»

 

Глава восьмая

 

1

— Доброе утро. Извините за ранний звонок. Моя фамилия вам ни о чем не скажет. Зовут меня Евгением. Я приятель покойного Павла Козлова. В Приморске проездом. Хочу с вами ветретиться.

В трубке воцарилась тишина. Не было слышно даже дыхания.

— Зачем? — спросила наконец Грошевская. — Это ничего не может изменить. Говорить о личном я не собираюсь. Об обстоятельствах его смерти мне ничего не известно.

— И все-таки?.. Может быть, вы покажете мне кассету с его посмертными кадрами?

— Откуда вам известно, что эта кассета у меня?

— Мне известно гораздо больше. Когда и где мы встретимся?

Теперь молчание длилось еще дольше.

— Где вы сейчас находитесь?

— На главпочтамте, — ответил Евгений, стоя посреди гостиничного номера с электробритвой в руке.

— Через час я должна быть на работе, — не сумела она скрыть намерения уклониться от встречи.

— Хотите, чтобы я подождал вас? Или мы встретимся сейчас?

— А вы… настойчивый.

— Я вынужден настаивать. И будет лучше, если мы увидимся поскорее. У меня есть основания думать, что это и в ваших интересах. Итак, где и когда?

— Через час на стоянке у телестудии. У меня белая «таврия».

Поспешность, с которой она положила трубку, показалась Евгению лишним подтверждением тому, что ее отношения с Павлом выходили за пределы личных.

Телестудия находилась в пятнадцати минутах езды. Он успел побриться и собрать в сумку вещи: независимо от исхода встречи с Грошевской возвращаться в гостиницу уж не придется.

Белая «таврия» въехала на стоянку позже обусловленного времени. Втиснув машину между «москвичом» и «ауди», Грошевская заглушила двигатель, но из салона не выходила. Евгений понял это как предложение занять место рядом.

— Здравствуйте, — отворив дверцу, уселся он на пассажирское сиденье.

Она бросила на него холодный взгляд, положила руки на руль и покосилась на зеркальце.

— Здравствуйте, — ответила нехотя. — Прошу меня извинить, но мне действительно некогда. Скажите сразу, что вы хотите от меня услышать?

Попытка разговора по душам не намечалась.

— Прежде всего я хочу вернуть вам вот это, — протянул Евгений бусинку на открытой ладони.

Грошевская посидела в нерешительности, прежде чем взяла бусинку двумя пальцами с наманикюренными перламутром длинными ногтями.

— Я нашел ее на полу в комнате Павла. В сарае, — сообщил Евгений и замолчал, не сводя с нее пристального взгляда.

Она усмехнулась, опустила бусинку в карман модного пальто.

— Спасибо, — сказала она сдержанно, поняв, что открещиваться от принадлежности бус бесполезно. — Это все?

— Нет, — покачал головой Евгений. — Не все. Еще — вот это. Она взяла с его ладони вторую бусинку. Игра не столько раздражала ее, сколько приводила в замешательство.

— Ее я нашел в тайнике Павла.

Грошевская помолчала, прилагая очевидные усилия, чтобы не выдать волнения. Дыхание ее стало глубже; крепко стиснутые зубы еще больше обозначили широкие скулы.

— Не знаю ни о каком тайнике, — произнесла она с натянутой улыбкой.

— Ложь номер раз, — загнул Евгений палец. — Зачем?.. Сама по себе бусинка не могла туда закатиться: крышка подогнана слишком плотно. Сыграем до трех?

— Кто вы?

— Приятель Павла. Я хочу узнать, кто его убил.

— Ничем не могу вам помочь… приятель. Меня ждут. Мне нужно идти.

— Можете помочь. Ответьте, что вы искали в тайнике. И этим очень поможете.

— Хорошо, — Грошевская полезла в перчаточный ящик, достала видеокассету типа «Бетамакс» и протянула Евгению: — Вот эту кассету. Можете взять на память. Я перегнала ее для вас.

Евгений положил коробку в сумку, застегнул «молнию» и снова посмотрел на Грошевскую.

— Ложь номер два, — сказал вместо благодарности и загнул второй палец. — Кассету вы взяли у Полянского четвертого числа. А тайник проверяли в ночь на восьмое.

Она повернулась к нему всем корпусом, положила правую руку на спинку его сиденья и с презрительным прищуром вгляделась в глаза.

— А не пошел бы ты отсюда, приятель? — попыталась овладеть ситуацией.

— Это вас на лекциях по журналистской этике так научили обращаться со старшими? — засмеялся Евгений. — Ладно. Перехожу на ваш диалект… Слушай меня сюда, ты, детка. Если ты сейчас не скажешь мне, кто тебя послал к Павлу второго марта я что тебе от него было нужно, то я действительно уйду отсюда. А ты сядешь в цугундер по сто второй УК за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Считай, что я — последняя твоя ниточка. Вопросы есть?..

В «волге», стоявшей у выезда со стоянки, работал приемник. Трое, находившихся в салоне помимо водителя, засмеялись.

— Круто забирает, сыщик хренов, — сказал один.

— Тише, — жестом остановил его сидевший рядом с водителем.

ГОЛОС ГРОШЕВСКОЙ. А доказательства у тебя есть?

ГОЛОС СТОЛЕТНИКА. Сколько угодно. Твою машину видели отъезжающей от гостиницы в три пятнадцать. Если следователь под давлением твоих покровителей не пожелал опросить свидетелей, то я не поленился их найти.

ГОЛОС ГРОШЕВСКОЙ. Не свисти, мусор. Я ушла от него в час, а в три спала. Это подтвердят мои свидетели. А твои пойдут по сто восемьдесят первой за дачу заведомо ложных показаний. Проваливай!

В «волге» снова засмеялись.

— Вамп!

— Неплохо держится.

— Ша!..

ГОЛОС СТОЛЕТНИКА. Неплохо тебя натаскали. Один вопрос — и я исчезаю: кто убил Козлова?

ГОЛОС ГРОШЕВСКОЙ. Позвать на помощь?

ГОЛОС СТОЛЕТНИКА. Не стоит. Я сам справлюсь. Будем считать, что это — ложь номер три.

(Хлопает дверца.)

— Давай потихоньку за ним, — приказал старший.

Водитель «волги» включил зажигание, подождал, пока Евгений дойдет до остановки, сядет в троллейбус, и поехал за ним на расстоянии видимости.

 

2

САНЯ ВЫШЛИ ДВЕСТИ ПРИМОРСК

ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ

СРОЧНО ТЕЛЕГРАФОМ = ЖЕНЯ =

Евгений встал в очередь к окошку «Прием телеграмм» и подумал о Каменеве. В памяти всплыл их последний разговор:

Сам в помойку залез, сам из нее и выберусь».

«Или захлебнешься».

«Или захлебнусь. А помощи просить не буду. Ни у Нежина, ни у тебя…»

Он скомкал бланк, взял новый и отошел к столу.

ТАНЯ СРОЧНО ТЕЛЕГРАФИРУЙ СТО ПЯТЬДЕСЯТ

ПРИМОРСК ГЛАВПОЧТАМТ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ = БРАТ =

Перед глазами все еще стояла Грошевская. Граничащая с наглостью самоуверенность теледивы была, конечно же, надежно подкреплена. Кем или чем?.. Без этого дело можно считать проигранным.

«А я тебя предупреждал! — осклабился Внутренний Голос. И Каменев прав на все сто! Хорошо тебе было «одному» в Киеве, когда рядом оказались Хобот и Валерия. И в Москве хорошо, когда Пьер с Илларионовым трудились в генпроке, Старый Опер — в МУРе, а Нежин — в ФСК. Тогда ты был герой! Чуть что, сразу за телефон: «Ребята, обижают!»

— Не скажете, в течение часа дойдет?

— Должна. Срочная ведь. «Если все пойдет нормально, — подсчитывал Евгений, бредя в неизвестном направлении по какой-то тихой улочке, — Зиновий вышлет деньги часа в три, в обеденный перерыв… Значит, шесть должен прийти перевод. Можно успеть на девятичасовой… Завтра ночью — в Москве… Забыть все, как страшный сон! И не вспоминать… Проиграл так проиграл. После драки кулаками не…»

Въехав передними колесами на тротуар, перед ним с визгом затормозила черная «волга». Трое каких-то людей в цивильных одеждах выскочили из салона.

— Стоять!

— Не двигаться!

— В машину, быстро!.. — схватили Евгения за руки с двух сторон.

— Да вы что, ребята, мы же там все не поместимся! — присел он с одновременным рывком назад.

В отличие от нападавших, он знал об устройстве «волги» лишь то, что ее кузов способен выдерживать удар головы мужчины средних лет ростом 186 см и весом 90 кг. Подобрав подходящего мужчину из числа нападавших, он проверил соответствие модели этим, не заявленным в техпаспорте характеристикам, затем навсегда лишил способности к продолжению рода грубияна, оказавшегося справа, и ударил ребром высвободившейся ладони левого в кадык. Сэкономленной секунды оказалось достаточно, чтобы выхватить «скиф» и, разбив рукояткой боковое стекло, двумя выстрелами заполнить салон «волги» газом Си-Эс, в народе больше известным под названием «ортохлорбензоломолонодинитрил», содержащим удушающий компонент и способным вызвать остановку дыхания. Иногда — кратковременную.

И все же голова нападавшего оказалась прочнее бронированного кузова. Встав на четвереньки, он вынул из-под мышки «Макаров». Прицелиться мешала кровь, заливавшая глаза. Первая пуля попала в окно дома напротив, вторая просвистела возле уха Евгения. Выстрелить в третий раз он не успел…

Рядом с «волгой» затормозил старенький «москвич-412» в пятнах незакрашенной шпатлевки, бампером ударив горе-стрелка в грудь и опрокинув его навзничь. Дверца распахнулась, Евгению ничего не оставалось, как запрыгнуть в салон под мысленные аплодисменты ошарашенных прохожих.

«Москвич» нырнул под путепровод. Следующим пересечением была набережная Колпакова.

Из зеркальца заднего вида на Евгения смотрели знакомые глаза, но он никак не мог сосредоточиться и вспомнить, где видел этого человека прежде.

— Да Кравцов я, Кравцов, — ворчливо напомнил отставной следователь, — чего ты мучаешься понапрасну.

— А-а, здрасьте! — кивнул Евгений, утирая рукавом вспотевший лоб. — Я вас помню. Вы тот самый Агасфер, который пожалел голодному вареную картофелину.

Кравцов на напоминание не отреагировал, смотрел на дорогу, выжимая из машины последние соки. Соков в ней явно недоставало.

«Лучше плохо ехать, чем хорошо бежать», — подумал Евгений.

— Познакомился с Грошевской? — неожиданно спросил Кравцов, свернув на улицу, по которой проходил кольцевой маршрут пятого трамвая.

— О ком это вы?

Мостовая позади была чистой, однако Кравцов скорости не снижал.

— Ну-ну, — вздохнул он. — И Алевтину Козлову ты не навещал, и о Полянском ничего не знаешь.

— Отчего же, — «обиделся» Евгений. — Вы меня уж совсем за идиота держите. Мы всех членов Политбюро пофамильно в школе заучивали, как мне Дмитрия-то Степаныча не знать?.. Помню, я даже плакал, когда его послом в Норвегию спровадили.

На Кравцова политическая грамотность московского гостя впечатления не произвела.

— Ты решил перейти реку, не зная брода, — сказал он, свернув в переулок с однотипными «хрущевками» по обеим сторонам. — Твое дело. Только зачем же за собой людей на дно тащить?

«Еще один Камень выискался на мою голову!» — пoдyмaл Евгений и вздохнул.

— Да никого я не тащил!

— Это тебе так кажется. С той минуты, как ты поинтересовался мной в прокуратуре, каждый твой шаг был под контролем. Ты притащил за собой «хвост» ко мне на Корабельный. Потом поехал в Сутеево к Козловой, вспугнул Войко. Он придурок, но именно благодаря этому его качеству мне удалось надыбать кокаиновый канал. Ты встретился с Полянским. Нетрудно было догадаться, кто будет в этой цепочке следующим. Грошевскую успели подготовить. Потом пытались взять тебя за шиворот, чтобы узнать, что ты за гусь и на кого работаешь. И если бы они поняли, что ты просто залетел не в свое болото, тебя бы в нем утопили.

Евгений подавленно молчал. Мысль о постоянной слежке до сих пор не приходила ему в голову. Зная по опыту, что лучший способ добыть информацию — молчать, он решил следовать этому принципу, тем более что и выбора не оставалось. Кравцов заложил крутой вираж, и они в мгновение ока очутились в проходном дворе.

— Вылезай, приехали.

Однокомнатная квартира на пятом этаже, куда привел Евгения Кравцов, была типичным жилищем холостяка. Обстановка чем-то напоминала квартиру Евгения в Измайлове, только на стене вместо портретов Валерии и Шерифа висели Шварценеггер и нагая японка из календаря, прикрывавшаяся цветастым веером. Наличие музыкального центра и видеомагнитофона свидетельствовало, что к числу безработных хозяин не относился.

Кравцов достал из холодильника бутылку водки, налил по полстакана себе и гостю. В качестве закуски предлагалась разрезанная пополам луковица.

— Сбросим напряжение, — буркнул Кравцов и залпом осушил стакан.

Евгений подумал, что для снятия напряжения не мешало бы налить по полному, однако от предложения воздержался. К тому же в бутылке оказался чистый спирт.

Через минуту от былой встряски не осталось и следа. Пришло тепло, а вместе с ним покой и ясность мысли. Думать о плохом не хотелось, но до выяснения отношений с Кравцовым предстояло держаться настороже.

— Ты у Козлова в комнате был? — спросил Кравцов, покончив со своей половинкой луковицы.

Евгений кивнул.

— Что видел?

— Чисто все. Убрали уже.

— Ясно, И как тебе это… свежим глазом?

Евгений мысленно рассортировал свои домыслы на то, что можно было выложить без утайки, и те, которые следовало приберечь.

— Думаю, его придушили телефонным шнуром. Возможно, выжимали какую-то информацию. Потом посадили за стол, ударили ножом. Паша субтильностью не отличался, да и шуметь в три часа было без надобности. А значит, работал физически сильный профи. И удар этот — для дураков. Зачем столько крови-то?

Кравцов молчал.

— Все. — Евгений поднял на него глаза. — Курить здесь можно?

— Кури, — Кравцов только сейчас и сам вспомнил о сигаретах, достал из кармана «Приму». — Это все или ты меня стесняешься?

— Пока все, — щелкнул Евгений зажигалкой.

— Настроение у тебя серьезное, москвич. Но ситуацию ты не просекаешь. В этом городе есть нюансы, не зная которых ты будешь выглядеть клоуном. Это свободная зона. Законы, по которым она живет, в Уголовном кодексе не писаны. Если хочешь получить о них представление — послушай, что тебе расскажу я. Только — чур, мою сказку не перебивать; кто ее перебьет, тому змея в горло заползет. Терпеть не могу, когда меня перебивают…

 

3

— Козлов умер от удара ножом. С шириной лезвия пять сантиметров. Глубина проникновения — шестнадцать. Разрублены «сонная» и гортань. Но перед этим его душили, это ты прав, москвич. Только не телефонным шнуром, а шелковым, плетеным, то, что обрезали и утащили телефонный, усадили жертву за стол и всадили нож — конечно, инсценировка. Об этом я сразу подумал. Не знаю, на что рассчитанная, но факт. До заключения эксперта — Вадик у меня свой человек, порядочный, — я подозревал Грошевскую. Хотя и сомневался по нескольким причинам. Первая — ни одной капли крови на ее одеждах, которые эксперты тщательнейшим образом обследовали через сорок минут после обнаружения трупа. А крови было больше, чем воды в море — трудно не замараться. Второе — уж больно все очевидно, словно напоказ. Хоть сразу наручники надевай — и в тюрьму!.. И реакция на известие о смерти Козлова была, как говорится, неадекватная. Баба с такими нервами уж и не баба вовсе. В общем, нет улик. То, что она навещала Козлова, как ты сам понимаешь, не улика. Мало ли? Выясняли отношения — и точка. Все знали, что отношения промеж ними были, потом нарушились. Зачем его понадобилось душить — тут ты, конечно, тоже прав, для этого сыщиком быть не обязательно: пытали его. Как еще можно пытать в три часа ночи, когда кругом все спят? Удавку на шею, чуть крикнул — прижми. Чтоб, значит, без шума. В комнате были следы беспорядка. Поверхностного осмотра, я бы сказал. Или быстро нашли то, что искали — переворачивать все вверх дном не понадобилось, — или задача такая не ставилась, черт его маму знает!.. По крайней мере, лично я ничего там не обнаружил. То, что шнур уволокли, понятно, да? Чем его еще могла душить Грошевская — колготками, что ли? Странгуляционную борозду не спрячешь — удушение налицо. Значит, как все это по их плану должно было выглядеть?.. Грошевская остается у него ночевать. Он засыпает. Она обрезает шнур, душит его, Козлов вскакивает, она хватает нож и с размаху — по чему попало. Попало в шею. Пугается, значит, одевается наспех, забывает косынку. Косынку-то они повесили на ручку, вроде как скважину замочную прикрыли. Свидетельство, так сказать, любовных отношений. Ну, не после убийства же?.. Почему он оказался за столом — не знаю, но предполагаю, что его заставляли что-то писать. Отказ, отречение, опровержение. Может, денежную какую-нибудь расписку… Оставим пока то, что я узнать не успел — всплывет, никуда не денется… Почему не трогают Грошевскую, хотя для этого, казалось бы, есть все основания? Кто-то за ней стоит. Это ясно, как Земля вокруг оси. Кто — главный вопрос, а тут есть простор для фантазии. Но мы ведь не писатели, москвич. Нас фантазии не интересуют. Обратимся к фактам. Так вот. Капроновая или шелковая удавка эта — прием старый. Понадежней ножа с пистолетом, не так?.. Там есть шанс промахнуться — здесь нет. Но возьми-ка ты все известные случаи сведения счетов с помощью киллера. Хотя бы общеизвестные, за последние три года: директор рок-группы «Комбинация» Шишинин, председатель Нижегородской торговой палаты Анучин, председатель Евро-Азиатского банка в Екатеринбурге Шейн, «Белбизнесбанка» в Минске Лисинчук, управляющий Санкт-Петербургским филиалом «Инкомбанка» Якубович, «Юнивекс-Интсрнейшнл» Бубнов, председатель правления фирмы «Видонас» Туникас, директор казино «Валери» Власов, главбух «Российского муниципального банка» Зинатулин, председатель «Прагма-банка» Медков, «Россельхозбанка» — Лихачев, управляющий отделением «Нефтехимбанка» Слепцов, нефтяные магнаты Егорычкин, Белянин, Кузьмин, Шебанов, Литвинов, директор компании «Квант» Погудаев, председатель «Учетно-кредитного банка» Антипов, тот же Отарик Квантришвили… Продолжать?.. Не надо?.. Чего ты лыбишься?.. Я знаю, в какое время живу. Теперь полоса такая — заказных убийств; редкому следователю не приходится с ними сталкиваться, зачем лишний раз велосипед изобретать? Я все это изучил, москвич. Нуда ладно, не о том у нас разговор… Да, так вот. Выстрел, взрывное устройство, реже — нож, еще реже — каратистский удар, авто-, авиа, желдоркатастрофа… все! Удавка — дело специфическое. И сицилийское в основном. В силу традиции и особых для этого условий, сам понимаешь — близко подойти надо, застать спящим, чтоб поблизости свидетелей не оказалось, время, силу иметь и, если хочешь, профессию — сноровку, навык.

Да и зачем? С нынешней оптикой кого хочешь с Луны достать можно. И вот при всей этой редкостности я, заштатный следователь, с удавкой за последние полтора года повстречался трижды. Не где-нибудь на Сицилии, а здесь… В сентябре девяносто четвертого таким образом убрали председателя АОЗТ «Прима-Нефть» из Санкт-Петербурга Борисевича. Он собирался заключить прямой договор с нашей «переработкой» на поставку бензина. Хитрожопый еврей хотел по дешевке Питер горючкой залить, но это — факт. Пока запомни, скоро поймешь, что к чему… Да. Нашли, значит, этого Борисевича в номере гостиницы «Континент». Горничная нашла. И что?.. Как пишет пресса, «активные мероприятия по розыску убийцы» ведутся до сих пор. И долго еще вестись будут. Потому что «так надо». Это вообще принцип такой, москвич. Не знаю, здесь, или в России или в целом мире. Весь вопрос в том, «надо» или «не надо»… Если при скоплении тысяч войск, бронетехники, авиации; СОБРа, РУОПовского спецназа, «Альфы», «Омеги» и… черт его маму знает кого еще!.. из небольшой деревни, где и домов-то не осталось, уходят ошметки полудикой банды со своим засраным главарем, то этому может быть только одно объяснение: «Так надо». Кому и зачем — выяснить, как за веревку дернуть. Но это — «не надо»… Ладно, я в политике не волоку. Это меня от спирта заносит, не обращай внимания, москвич. Короче, задушили Борисевича. А в декабре того же года точно таким же образом был убит заместитель директора судоремонтного завода. В своем кабинете, в середине рабочего дня. Кончилось это дело там же, где и началось. Представляешь? Киллер с завода выйти не успел! Нет, ты можешь себе представить — нарвался на охранника, и тот прострелил ему башку! Ты в это поверишь?.. Охранник и этот Аганишин — киллер то есть — встречались, как выяснилось, девять лет тому, в 1987-м. Вместе занимались греко-римской борьбой, вместе выступали за сборную города. Тренировал сборную чемпион Европы, заслуженный мастер спорта Асхад Атуев. При Берлинском он со своими молодчиками занимался рэкетом. С приходом Гридина возглавил спорткомитет. Депутат областной Думы. И лучший друг Аскольда Бурлакова. Если ты читал статьи Козлова, то знаешь о нем. Это тот самый, что сидел за изнасилование, а после перестройки объявил себя диссидентом и правозащитником. Да так ловко — с помощью купленной прессы, разумеется, — что все ему поверили. Кроме изнасилованной… К чему я это? А к тому, что в ноябре — заметь, со дня убийства питерского нефтяного магната прошло два месяца! — с помощью Гридина или его заместителя Хализсва, я не знаю, кто подписывал эти документы, не моя, так сказать, парафия, этот Бурлаков основал посредническую фирму «Зюйд-транс», через которую теперь проходит вся продукция «нефтеперегонки». Бедный Борисевич так и не понял, на чье добро посягал и за что его убили!.. Ниточку, которая связывала охранника судоверфи Саурова, убитого им киллера Аганишина, депутатов Атуева и Бурлакова, мог не разглядеть только тот, кому это было «не надо». И куда эта ниточка тянется. Дело открыли и закрыли в прокуратуре. К слову, наш прокурор Федин — личность знаменитая. Женат на народной артистке Алие Сулейменовне Фединой — красавице пятидесяти лет, которой на вид больше сорока девяти не дашь, директрисе драмтеатра имени Достоевского. Когда Гридин стал воздвигать себе памятники в виде «звездных» отелей — «Континента», «Якоря» и «Вавилона», Федина наладилась поставлять туда актрис для обслуживания иностранцев. Милиция еще в девяносто третьем стала их прихватывать «с поличным», так сказать. Девочки, конечно, раскалывались, как грецкие орехи под давлением паровоза, называли матерь-покровительницу под протокол. Что очень помогло Алексею Борисовичу занять прокурорское место. Не понимаешь?.. Чуть не так запрокурорил — тебе протокольчик, в котором твоя родная супружница проходит как бандерша!.. Короче, взяли Федина на крючок. Но ты за него не переживай, ему на этом крючке вполне даже удобно… Так вот, представь себе, оказалось, что Аганишин — вовсе никакой не профессиональный убийца, а… маньяк, психически нездоровый человек.

В картотеке психоневрологического диспансера номер один нашелся документ, подписанный Шатровым Леоном Израилевичем, согласно которому Аганишин проходил курс стационарного лечения по поводу МДП с июля по октябрь 1990 года. Маньяк, понимаешь? Что с него взять? К тому же уже мертвый. Следствие закончено, забудьте… Хрен вам в дышло, ребята! Забуду я… Ладно, не обращай внимания, москвич. Сейчас этот Шатров возрождает курортную зону — возглавляет санаторное управление облздрава. Награда за то, что состряпал ксиву на Аганишина, наверно. Знаю только, что замдиректора судоремонтного… эх!.. Н-да… В общем, дело госбезопасности, конечно: старик засек, что иностранные суда, которые заходили на верфь для ремонта, поставляли кокаиновую сульфатную пасту — сырье для подпольного цеха АОЗТ «Сульфат», где ее хлоргидрируют. Делают готовый продукт, так сказать. Председатель ихний недавно утонул во время морской прогулки на катере. Совершенно случайно, как ты сам понимаешь. Купальный сезон он решил открыть, что ли?.. К чему я тебе все это рассказываю?.. Не для общего развития, конечно. О Козлове у нас речь. Так вот. Аганишина уже нет, а удавочка эта — есть. Ну, может, не та, может, другая. Главное — почерк один. Говорят, спецназовцев обращению с таким инструментом обучали в лагере на границе с Афганом. Саня мне рассказывал. В восемнадцать лет, в восемьдесят восьмом, он успел схлопотать осколок в пузо под Кандагаром. Только Аганишин в спецназе никогда не служил, в его биографии другие вешки — KMC и МДП. Значит, что у нас получается? Борисевича прикончил не он. В сентябре дсвяносто четвертого он «проходил обкатку» в Нагорном Карабахе, это контрразведка установила точно. И Козлова — тоже не он, как ты понимаешь. Таким образом, налицо — три удавителя-виртуоза. А это уже школа! Есть у меня все основания подозревать, что где-то в нашем регионе существует база, на которой таких специалистов изготавливают. Что-то вроде «Центра подготовки киллеров». Натаскивать их, слава Богу, есть кому — отставники от моря удаляться не хотят, а работать не умеют. За фешенебельный коттедж в гридинском городке все, что хочешь, сделают. Что стоит поделиться опытом, как убивать без шума и крови?.. Ладно. Ты с вопросами погоди, москвич. Не сбивай меня, я сам собьюсь. Я вообще говорю редко. Мы сюда с батей из Малошуйки приехали. Брат его тут неподалеку обосновался. Малошуйка — это поселок такой в Архангельской губернии есть, на берегу Белого моря. Там у нас народ неразговорчивый. Это я сейчас со спирта малость — понесло… Мысли собрать хочу… Ладно, поехали, чтоб уж до конца. В ночь со второго на третье в гостинице Гостелерадио дежурил милиционер Евдокимов. А по графику должен был заступить один из шестерых, которые там на постоянке, посменно — Слепнев. И вот именно в ту ночь Слепнева отправляют на патрулирование с военморами, а на гостинку ставят Евдокимова. Зачем?.. Он мог знать убийцу в лицо. Это раз. Открыть ему дверь на третьем этаже — два. Дать ему уйти и запереть за ним — три, четыре. Мог, конечно, и сам… Это пять. Возможно, и администраторшу отвлекал, не знаю, но факт тот, что фокус в замене ментов и состоял.

И как только я стал под этого Евдокимова копать — дело у меня забрали и передали Ленциусу, этой продажной «шестерке» Федина. Ленциус начинает на голубом глазу разрабатывать то, что ему и подсовывают: версию убийства из ревности. Уцепился за эту косынку Грошевской… Да забыла она ее просто, забыла! И все!.. Тоже мне улика. А вот заключения эксперта о следе шелкового шнура на шее Козлова — как не бывало! Плетеный шелковый шнур и телефонный кабель оставляют разные следы, москвич. Да и не удушишь таким кабелем — порвется. Если хочешь, можем на моей шее попробовать. Грошевская уехала в час — это точно. В два Козлов был живой и еще не спал — тоже точно: прикуривал у соседа из триста второй, напротив. Услыхал, что тот не спит, радио слушает, постучал и попросил спички. Администраторша гостиницы в два с минутами вошла в подсобку и видела в окно белую «таврию». Кто из нее вышел — не знает, зачем ей это нужно? Да и не видно из того окна, я проверял. Ты поверишь, что Грошевская вернулась, чтобы обрезать кабель и задушить им Козлова?.. Тоже мне убийца! Чего-то она от него хотела, я так думаю. Пришла, пыталась уговорить, может, и переспала по старой дружбе, да ни хрена не выгорело. И тогда пустили в дело киллера. Дело, в общем, несложное, я раскручивал и посложнее. Стал я Евдокимова доставать, а пятого марта… Была у меня, в общем, одна подследственная в изоляторе. Взяли ее с хорошей порцией кокаина, долларов тысяч на пятьдесят, понял?.. Тут и Войко твой, пидер недоделанный, проходил, но его я на потом оставил. Чего только ты от него хотел, москвич, не пойму. Может, это твое интимное дело, ты уж извини… Короче, подпустили к этой Кондауровой в камеру «угла», а может, из тюремщиков кто — не знаю, и дали ей по морде. Утром меня к самому начальнику следственного отдела вызывают и заявление Кондауровой показывают. Шьют, значит, «допрос с пристрастием». Мне, значит, под суд, а ей — вольную «за недостаточностью улик». В какое интересное время живем, москвич!.. Самоуправление, туды его в качель! Как гусли-самогуды: сами заводятся, сами играют, сами пляшут, сами песни поют.

Закон, конечно, побоку — следствие им разворачивать ни к чему. Предложили уйти «по собственному». Я понятливый, чего ж. Меня — по «собственному», дело — Ленциусу. Мать вашу ети думаю, все равно ни хрена сделать не дадите. Раздорожье получается: вправо пойдешь — коня потеряешь; влево — самом живу не быть. Против кого воевать? Против мафии? Получается — против всех. А всех нипочем не одолеть. Я еще было рыпнулся, хотел эту шмару Кондаурову сгоряча достать. Восьмого вечером меня «ниссаном» чуть с трассы не смахнули, чудом отскочил. Предупреждали, значит. Думал, подождать малость надо, пересидеть. С мыслями и силами собраться, чтоб подзабыли обо мне. А тут ты заявляешься, да еще «хвост» за собой тащишь. И — снова «под колпак»… У меня, москвич, к ним счет имеется. Очень большой счет, поболе твоего будет. И покуда его не сведу, в Малошуйку не уеду. Но тебе о нем знать не обязательно. Я сам по себе, ты — сам. Можно ли убийцу Павлика Козлова найти? Да можно, можно, конечно. А только опять же «не надо». Что за мафия, что за провокация, что за оргпреступность такая может быть в конце XX века, когда техника позволяет слушать любой разговор с любого расстояния! Со спутника газету можно прочитать. Не исключаю, что и сказку мою эту кто-то черт его маму знает кто, — помимо тебя, слушает. Идет игра в открытую. Ладно, не политик я, чего там. С опера начинал, заочно в Саратовском учился, законы, понимаешь ли, изучал. А что толку? Где они, законы эти, действуют? В Приморске их нет — это я тебе точно заявляю… Давай-ка еще по сто — и больше не будем. Пьянству — бой!.. Вот что я тебе хочу сказать, москвич. Нечего тебе тут делать. Не стоит понапрасну башку подставлять. Ну, кончится все тем, что сдадут тебе кого-нибудь в качестве убийцы Козлова. Если будет «надо». А «не надо» будет — уберут, как колосок в покос. Заказчика тебе все равно не найти. По крайней мере, в одиночку. Извини, москвич, пойду-ка я прилягу. Я две ночи кряду не спал. Хочешь — и ты на раскладушке приляг. Или поешь чего, можешь картошечки отварить. Только в мундире обязательно, так витаминов больше остается…

 

4

Кравцов выплеснулся и уснул, укрыв ноги стареньким одеялом. Что-то из его пространного монолога дополняло картину, за что-то можно было ухватиться, но раздражала попытка воздвигнуть непреодолимую стену из безликого в своей расхожести понятия «мафия», за которым ни черта не стояло.

Вымыв стаканы, Евгений достал из сумки видеокассету и включил магнитофон. Кравцов мирно похрапывал, отвернувшись лицом к стене.

Едва засветился экран, появилась знакомая картинка: устремленные в небо шпили собора Парижской богоматери. Камера медленно съехала вниз, обозначились выпавшие из кладки камни… пропанорамировала по фундаменту, поползла по фасаду с грозными химерами на верхних ярусах… На фоне башни в юго-западной части здания возник мужчина в длинном плаще и картузе, из-под которого торчали седеющие волосы…

Даже неискушенному в съемке Евгению видно было, что Павел с камерой обращаться не умел: она дрожала, объектив наводился на что попало, в неорганизованности кадров Нотр-Дам представал как бы по кускам, фрагментарно, словно на глазах сбывалось предсказание Жерара де Нерваля о том, что со временем собор превратится в руины.

Мужчиной в плаще был, по всей видимости, Климанкович. Через несколько кадров они стояли с Павлом в обнимку на набережной Сены… Дальше шел длинный проезд по Елисейским полям — снято из окна автомобиля. Остановка у Мулен Руж. Павел выскочил из авто, купил в киоске «Русскую мысль», помахал ею… Череда ресторанов, баров, кафе… Плошадь Шарля де Голля — бывшая Этуаль…

Сразу — Лувр, Павел держит под руку красивую еврейку в розовой куртке, повязанную длинным черным шарфом. «Жена Климанковича Римма», — понял Евгений. Она сняла с Павла очки, примерила… Павел жестикулирует, изображая слепого…

Встык — другой город, провинция… Аньер?.. Да, Аньер, там они с Валерией были вдвоем, без Жаклин и без Шерифа, коротко совсем — один день… Храм Христа Спасителя — Павел и Климанкович выходят после службы с толпой прихожан… Мгновенный переход на маленькую улочку с ухоженными домами… Машина «кабриолет»… Общий вид города откуда-то с высоты…

Съемка в интерьере, Римма накрывает на стол… Павел забавляется с жирным белым котом на диване… Сумка Павла и его чемодан — мельком, у двери… Климанкович — крупно: теперь снимает Павел. Камера в руках Климанковича ведет себя увереннее…

«Поехали в Париж, — соображал Евгений, — там купили камеру. Это, видимо, прощальный обед. Бережет кассету?.. Нет денег, снимать в провинции не хочет… Точно! — следующий набор кадров: опять Париж…»

Триумфальная арка. Павел…

Эйфелева башня (сверху вниз). Павел у подножия… подходит Римма…

Орли. Климанкович с сумкой и чемоданом. Самолеты, площадь перед аэровокзалом… Такси, такси — бесконечное металлическое стадо… Бутылка шампанского «по-русски» — из горлышка…

«Конец поездки. Очень мало. Франции для видеосъемок хватило бы на всю жизнь, и не на одну. Галопом по Европам: Лувр, Арка, Эйфель… Словно отметиться спешил. Камеру купил за сутки до отъезда, до этого в Париже был. Проезд в такси — специально для съемок. На последние деньги. Эмигранты Климанковичи на миллионеров не смахивают. Снялся на память у классических достопримечательностей».

Сразу — какая-то квартира… Это же его комната в Измайлове!.. А вот и он сам — в «позе стража буддийского храма», голый по пояс, смеется… Этот день Евгений помнил хорошо… Павел извлекал из чемодана дареное и купленное барахло, чтобы достать камеру «Сатикон» со дна. Потом они поехали кататься по Москве…

Кадры, которые снимал Евгений: Павел на Красной площади… Пантомима «часовой у мавзолея»… Отметился! Поехали дальше…

Павел у входа в родной университет…

Измайлово… С «Ельциным» в обнимку… Да, когда-то на этом месте стоял «Горбачев»… Интересно, кого следующего превратят в куклу?.. Пьет «Рошель» — тоже из горлышка, конечно… Евгений (ужас, позорище!) предлагает выпить «президенту». Живой бы не отказался… Подходит фотограф — хозяин куклы… Успокаивающий жест ладонью: все, старик, о’кей, заканчиваем… Вот они вдвоем по обе стороны «главы государства» — снимал фотограф «Сатиконом» по их просьбе…

Вокзал, перрон… Совсем коротко — ни к чему, просто на память… Евгений на перроне…

Комната общежития. Алевтина Васильевна входит… смущается, машет руками, закрывает лицо… Камера приближается… Совсем близко… Застолье… это в другой комнате — у Полянских. Да: Марина, Вовка, Алевтина Васильевна… сам «диск-жокей»…

Мертвый Павел…

Крови действительно много. На обоях, на столе, на пишущей машинке, на шторе… Павел в залитой кровью футболке уткнулся в стол лицом… страшная рана на шее… На столе — перекидной календарь: «2 марта»… Страничку перевернуть не успел — очевидно, делал это по утрам… Панорама по комнате: окно… разобранная постель… дверь… прихожая… Телефон на тумбочке за дверью… Камера скачет… Еще бы! — не Полянскому такие кадры снимать…

Чистая пленка, ничего не снято — секунд 5…12…15… 20… 22… Все. Стоп. Конец.

— Откуда это у тебя?

Отставной следователь стоял за спиной Евгения.

— Грошевская подарила.

— А у нее откуда?

Евгений вынул кассету, выключил телевизор. Кадры, засвидетельствовавшие смерть Павла, могли произвести впечатление на кого угодно.

— Давай еще по пятьдесят, Иван?..

Отправились на кухню. Сели, выпили не чокаясь.

— Снимал Полянский, — заговорил Евгений после минутного молчания. — Краденой у Павла камерой. Камеру продал Войко, деньги вернул ростовщику, у которого занимал для Павла перед поездкой. Грошевская видела камеру у Павла накануне убийства. Утром ты камеру не нашел и в протоколе убийства не зафиксировал. Откуда-то ей стало известно об этом.

— Положим, не от меня. Остается кто-то из понятых, эксперты, милиция, Федин… Достаточно, одним словом. Дальше?

— Она решила, что камера у Полянского, который обнаружил труп. Пришла четвертого вечером, стала шантажировать, тот отдал кассету. Я его прижал, он раскололся. Потом позвонил Грошевской, она сделала для меня дубликат.

Кравцов оценил работу детектива молчанием, поставил чайник на газ.

— А с чего она взяла, что камера у Полянского? — спросил он неожиданно. — По-моему, между ее уходом из общежития и утренним вторжением Полянского там побывал кто-то еще, тебе не кажется?..

Евгений удивился тому, что не сделал такого очевидного вывода раньше: конечно, камеру мог взять убийца. Но Грошевская пришла к Полянскому, а значит… значит, она знала, что убийца камеру не брал?

— Н-нда, вывернуть бы ее наизнанку, москвич, — усмехнулся Кравцов, старательно оттирая мочалкой заварочный чайник. — Где ты, едрена корень, раньше был? У меня бы она заговорила. Не хочет ее Ленциус за попку взять, не хочет. Цэу есть сверху, не иначе. А кто за Ленциусом и Фединым стоит — тайна покрытая мраком.

— Милиция? УФСБ?

— Да нет, думай. Она-то четвертого пошла к Полянскому. Ленциусу Федин передал дело пятого вечером, милиция подключилась к нему девятого, тогда же и контрразведка. — Кравцов пошарил в шкафчиках, нашел банку с чаем. — Набросить бы на шею Федина удавочку да попытать… Или Грошевскую отловить?.. Сегодня ты, кажется, убедился, как ее пасут.

«Зачем же она мне в таком случае отдала кассету? — подумал Евгений. — Хотела, чтобы я от нее отстал? Или «дезу» подсунула? В чем она…»

Он вернулся в комнату. Зарядил кассету в магнитофон, отмотал пленку на минуту назад.

Алевтина в комнате Полянских…

Труп Козлова…

Панорама…

Телефон… Конец. Чистый «хвост» длиной в двадцать две секунды…

Что говорил Полянский?.. «Париж… Аньер… виды: улицы дома, машины, ограды. Эйфелева башня, собор Нотр-Дам, Лувр Павел, его друг, жена друга — на улицах, за столом… Потом Москва, вы с «Президентом»… Алевтина Васильевна в комнат Павла… у нас…»

Нет! Не то! Раньше!..

«Пленка как раз была на конце, там «хвостик» оставался чистый, ничего стирать не пришлось. Снял немного: крупно труп… провел панорамку… и все, БОЛЬШЕ НЕ ПОМЕСТИЛОСЬ…»

Грошевская переписала изображение на кассету того же типа. А куска длиной в двадцать две секунды явно не хватает!

— Что-то вспомнил? — появился в комнате Кравцов.

— По Парижу затосковал. Кто здесь живет?

— Саня Субботин. Нормальный мужик, надежный. Одно время работал в кабаке «Таверна». Через кабак этот наркота проходила. Бармен всем заправлял. Саня взялся там порядок наводить. В одиночку, дурило. Впрочем, а как еще-то? Стучать на них не мог и участвовать в этом бизнесе не хотел. Короче, далеко зашел. Вечером нагрянули руоповцы, поставили его мордой к стенке и вытащили из кармана ЛСД. Вполне хватило, чтобы парня по двести двадцать четвертой засадить. Ты знаешь, что такое ЛСД, москвич?

Евгений знал. Диэтиламид лизергиновой кислоты. Синтез алкалоидов, содержащихся в спорынье. Вызывает галлюцинации. Особенность этого наркотика состоит в том, что эффект достигается приемом миллионных долей грамма — 10-6, поэтому ЛСД можно распространять очень малыми порциями, которые не всегда удается обнаружить без специальных приборов, и любой уличный торговец может торговать ЛСД практически без опаски.

— Пакетик с сотней доз можно зажать между пальцами и «вынуть из кармана», — продолжал Кравцов. — Это дело попало ко мне на доследование. Саню я из-за решетки через полгода выдернул. А посадить на его место никого не удалось. Он теперь шибко на них злой… Пойдем, чайку свеженького хлебнем?

Они вернулись на кухню. Кравцов налил в чашки чай.

— Устроили его механиком в гараж. Там же, при «Таверне», — продолжал он, кроша в мощном кулаке сушки.

— Гараж при кабаке? — удивился Евгений.

— Ну, как тебе сказать. Вообще «Таверна» — это не кабак. Это она раньше кабаком была. Что-то вроде клуба. Вся мишпуха, о которой я тебе сказку сказывал, там обретается. Казино — это само собой. Зал с отдельными кабинками. Кабинеты наверху. И членские билеты у них есть. Под Дикий Запад работают, сволота. А внизу — ринг. Понажираются, а потом зрелища себе устраивают, стравливают специально отобранных бойцов… Мы с Саней так рассудили, что готовят их в том самом центре, о котором я тебе говорил. Где-то там и удавочка значится. Но прикрыт этот центр, если он, конечно, существует в действительности, очень надежно. Задачи перед ними ставятся серьезные, как ты сам понимаешь, никто из «бойцов» по пьяной лавочке не засветится. Аганишина контрразведка в Карабахе вычислила — его тут же убрали. По этому факту я сделал вывод, что они все проходят в горячих точках «обкатку». В охране практически всех предприятий, супермаркетов, крупных гостиниц, порта, борделей обязательно есть кто-нибудь, кто числится в их списках. Но списков не достать. Ставить на то, что кто-нибудь из этой команды расколется — дохлый номер. Они знают, чем это пахнет: им тут же вынесут смертный приговор, достанут и в тюрьме.

— Так чьи они? Зачем?

— Москвич, ты меня разочаровываешь.

— Жену с дочкой ты в Малошуйку отправил? — спросил Евгений, помолчав.

— Мало ли, — неопределенно ответил Кравцов. — Сдуру-то к чему в ад переть? За шесть лет в Приморской прокуратуре я много повидал. Мне ошибаться неприлично.

— И что же ты, один?

— Почему один? У меня тут в поселке дядя живет, Василий Андреевич. Брат отцов. Рыбачит в тамошней артели. Свой мотобот у него имеется, я с ним в море выхожу.

— Я не про то…

Но ни о каких других своих связях Кравцов рассказывать не захотел. Замолчал, словно не понял уточнения.

— А что за бумаги ты изъял у Павла?

— Так, ничего интересного. Роман в сорок семь страниц. Часть на машинке, часть рукой — взял, потому что на столе лежало. Последнее, что он писал. Девочка из Казанского детдома приезжает в Москву, не поступает в институт, хочет остаться в столице. Возникают всякие там соблазны — мальчики, знакомые путаны, авто… Не до конца, самое начало — все перебивается детскими воспоминаниями: мать-алкашка, «свинцовые мерзости детдома»…

— А пленка «кодак»?

— Пленка-то? — Кравцов медленно встал, вышел в прихожую. Оттуда вернулся с черным пакетиком размером 6x9, стал выкладывать перед Евгением фотоснимки отличного качества, сопровождая каждый комментариями: — Мадам Грошевская с неустановленной личностью… Ленциус теперь установит… Президиум собрания на судоремонтном заводе по выдвижению кандидата… Вот это Гридин, ты знаешь, его портреты на всех углах… Это — Хализев… Грошевская выходит из машины у своего дома на Новой набережной… Четыре кадра — ресторан «Таверна» со всех сторон… На этом — Алия с Дворцовым в штатском… Фургон выезжает из ворот химзавода. Море, катер, Гридин зачем-то переснят с телеэкрана. Зачем, скажи, было тратить на это пленку?.. Пацан Полянского идет из школы с ранцем… Общий вид Приморска из окна редакции. Рабочий стол Павла… Хализев и Бурлаков у колонны конференц-зала в обладминистрации… В общем, иллюстрации к его статьям, только безликие, никаких выводов по ним не сделаешь. Просто — проявлял интерес к общественной жизни города. И что?.. Можешь взять эти картинки, мне они ни к чему.

— Спасибо. А «пальчики» ты с фотопленки снимал?

— Да его, его там отпечатки. Зачем такую белиберду подбрасывать? Если в комнате что и было ценного для следствия, так это убийца унес.

— А почему он камеру не унес?

Кравцов помолчал.

— Об этом никто не узнает, москвич. Хочешь, я тебе с точностью до одной десятой скажу, чем это дело кончится?

— Хочу.

— Убийцу Козлова найдут. Он окажет ожесточенное сопротивление. Может, даже заложников возьмет. Так что, во избежание жертв, его придется застрелить при задержании. Дней через десять установят его личность. Им окажется вполне «конкретное» лицо — Иван Иванович Кузнецов, нигде не прописанный, без определенных занятий, наркоман. Сам понимаешь — сумасшедший уже был, негоже повторяться. Следствие продлят до установления мотивов преступления, потом спустят на тормозах: народ хочет возмездия, мотивы его не интересуют.

Евгений открыл форточку, выглянул во двор.

— Не уеду я, Иван, — сказал он, не оборачиваясь. — Мафия здешняя меня не интересует. Она для меня имеет одно, как ты говоришь, вполне конкретное лицо — это лицо убийцы Павла, его я достану из-под земли.

Кравцов вздохнул, вынул из кармана ключи и положил ни стол.

— В гостиницу пока не суйся. Поживи здесь. Саня у матери перекантуется, я ему позвоню. «Хвост» сюда не приведи. Меня не искать! Если понадоблюсь — запомни телефон…

 

Глава девятая

 

1

Собрание Союза предпринимателей проходило бурно.

Гридин категорически отказался занять место в президиуме, сидел в третьем ряду, сожалея, что вообще должен здесь присутствовать.

Выступающие часто обращали к нему риторические вопросы, адресовывали колкие замечания, в открытую высказывали недовольство — за каждым шагом им мерещилась перемена курса, хотя связано это было не столько с Гридиным или администрацией, сколько с предстоящими выборами президента страны. Не все понимали, что страна будет парализована в ближайшие полгода, которые продлится предвыборный марафон. Частичная национализация, заявленная в программе КПРФ, заставит активизироваться российских предпринимателей, чтобы успеть запастись впрок и заготовить пути отхода на Запад. Россию ожидает диковинный отток капитала, замораживание инвестиций, а в случае возвращения коммунистов — кровопролитная война, ввязываться в которую никто не пожелает, но будут вынуждены те, кому недостанет средств покинуть страну.

Каверзы Гридин пропускал мимо ушей. Он сидел с каменным выражением лица и большей частью не слушал выступавших. Всех он хорошо знал, но знал и то, что ни от них, ни от него сегодня ничего не зависит.

Те, кто заправлял жизнью области и города, на собрании не присутствовали. Обещание поддержки Гридина на выборах было искренним лишь наполовину, а поддерживали ораторы себя, хорошо понимая; не будет Гридина, не будет их. Необлагодетельствовавшие собрание присутствием видели оборотную сторону медали: пока вершить делами будут они, Гридин никуда не денется. Основания для такой уверенности у них были…

Губернатор вспомнил 27 ноября 1992 года…

— Ну! — спросил Хализев, едва он положил телефонную трубку.

Только что назначенный заместитель сидел, вальяжно положив ногу на ногу, и барабанил отполированными ногтями по столешнице.

— Помочь, говорят, нечем, — сообщил Гридин упавшим голосом. — А свободу предоставить готовы. Относительную, разумеется. Им сейчас — «баба с возу, кобыле легче». Потом станут прижимать.

Хализев захохотал — искренне и простодушно:

— Чего же ты ждал, Костя? Да одно то, что их ставленник Берлинский не продержался здесь больше года, делает тебя пусть не врагом, но чужаком — это уж точно. Ты же политик, цену независимости понимать должен. В регионах нужны люди, которые будут считать себя обязанными «его величеству». Вот им-то всегда найдется, чем помочь. А тебя сейчас к ногтю не прижмешь — тебя народ избрал.

— Что я этому народу через полгода скажу? На какие деньги его кормить буду?.. Посдавать к чертовой матери всю область в долгосрочную аренду — и дело с концом! Года на четыре, до конца срока.

— Сдай, Костя, сдай. — потешатся Хализев. — И автономию попроси. А может, и независимость, а?

— Ладно, Аркаша, хватит. Весело тебе, я погляжу. Свободная экономическая зона — это, конечно, провокация: утопить хотят.

— Совершенно верно, — кивнул Хализев. — Только мы свободой воспользуемся, а тонуть не будем. Попросим спасательный круг,

— У кого?

— У людей, которые зря времени не теряли, покуда ты вел народ к коммунизму — в противоположную, как теперь выяснилось, сторону.

— И что же это за люди? — насторожился Гридин.

— Скажи мне, пожалуйста, друг и соратник. Когда ты обещал искоренить преступность, ты о чем-то думал? Что город кишит вчерашними солдатами, вернувшимися с войны, и забит оружием под завязку? Что для того, чтобы «искоренить», нужно как минимум ввести чрезвычайное положение, а потом менять через каждые три месяца весь личный состав правоохранительных органов, потому что его систематически будут перекупать, а у тебя на эту «рулетку» ставок не хватит?.. Думал, к чему приведут облавы, аресты, перестрелки, разборки? Сколько невиновных пострадает? И при этом все равно ни черта не выгорит — они только глубже зароются в землю и будут действовать исподтишка. С преступностью можно бороться только тогда, когда люди получат возможность работать и станут зарабатывать столько, что жить под угрозой разоблачения станет невыгодно. Впрочем, тогда и бороться с ней ни к чему, но нам до этого времени не дожить, не обольщайся. Власть — это деньги, Костя. И все! И ничего больше! По крайней мере, не партийные идеи. Надо быть последовательным материалистом. На деле, а не на словах. Когда ты был первым секретарем обкома, власти у тебя не было. Ты был просто проводником идей. Потому что деньги, на которые ты воплощал эти идеи, были не твоими. Не стало тех, кто тебе эти деньги давал, — и тебя не стало. Теперь тебя наделили властью, но она будет оставаться у тебя до тех пор, пока не выяснится, что за ней — пустота. Ты беспокоишься, что скажешь своим избирателям через полгода? Долго же ты собираешься продержаться!.. Не через полгода, а завтра утром у тебя будет полная приемная просителей. Не веришь?..

Ему предоставили слово.

Он шел по проходу, чувствуя себя нашкодившим школьником, которого застали врасплох. Предпринимателей подхлестнуло выступление предыдущего оратора, шло бурное обсуждение, это позволило выиграть минуту, чтобы собраться с мыслями. Заняв место на трибуне, он налил минеральной воды в стакан, но пить не стал.

Справа за кулисой губернатор увидел Саенко.

Охранники стояли у каждого входа, сидели в каждом ряду.

— Господа, — Гридин замолчал, пораженный наступившим безмолвием, словно кто-то выключил радио. — Сегодня возникла необходимость временно остановить завод «Сульфат» для его переоснащения. Если вы всем миром не поможете тем, кто останется на время без работы и без зарплаты, мне придется залезть в долги. Но завтра может возникнуть аналогичная обстановка на заводе вертолетных двигателей; предприятие частично финансировалось Минобороны, Грачев, как вы знаете, объявил о вынужденном сокращении расходов на оборонную промышленность, иностранные партнеры увеличивать внеплановые инвестиции отказываются. Таких «Сульфатов» в России десятки. И если можно удесятерить прибыли за счет уникальной возможности использования сырья, которого нет в других регионах, то сделать это необходимо. И сделать так, чтобы не пострадали интересы рядовых акционеров, а не держателей контрольных пакетов, которые живут сегодняшним днем и спешат снять сливки, не заглядывая в день завтрашний и не желая идти на перепрофилирование. Четыре года тому назад тоже не хотели вкладывать деньги в строительство нефтеперерабатывающего комплекса. Тогда мы эти средства нашли за счет приватизации. Сегодня за это приходится расплачиваться: мы вынуждены закупать собственную продукцию по ценам, превышающим мировые. Завтра мы попадем в зависимость от Центра, и экономическая свобода, не окрепнув, обернется национализацией! Пора, наконец, разобраться, кто в доме хозяин. Я считаю, что на сегодняшний день ваше собрание — высшая инстанция! Выше только закон. От принятых вами решении будет зависеть, оставаться ли региону зоной свободного предпринимательства. Все, о чем вы тут сегодня говорили, касается выгоды отдельных предприятий и отраслей. Я не противник свободного предпринимательства, но смотрю на область в целом — вынужден смотреть. И хочу, чтобы предприятия приносили прибыль не только тем, кто, использовав трудные для области времена, их купил!

Гридин покинул трибуну, не дожидаясь вопросов. Его шаги заглушала возмущенная многоголосица. «Это и есть национализация!», «Раскулачивание!», — слышались выкрики в зале. — «Первый секретарь обкома готовит приход своих!», «Коммунистический переворот!»

Что он мог сказать этим людям? Что меньше всего думает о политике? Что уже перестал делить мир на «своих» и «чужих»? Что самостоятельность их мнимая, так же как и его губернаторская власть? Рассказать о том, как четыре года тому назад поставил их всех и себя в зависимость от «паханов»? О том, что его просто подставили, как дешевку, и теперь водят под прицелом, дергая за ниточки?

Рассказать о собрании на чащинской даче в декабре 199 года, где были распределены роли и область разделена на сферы влияния?..

В первый же приемный день губернатора двери его кабинета не закрывались. Прося, требуя, плача, угрожая, люди связывали с приходом Гридина надежду на работу, квартиру, устройство детей, пересмотры уголовных дел, доступные цены — на все, что копилось долгое время и от чего было не уйти, не отмахнуться, потому что во всем этом была и его вина. Он обещал разобраться, рассмотреть, позвонить, помочь, перепоручал жалобы прокурору, заместителям, квартотделу, понимая, что не разберется, и сделает и не поможет, как не помогла ему верховная власть, не помог Президент, ибо всех связала общая беда — отсутствие средств.

Верный друг Аркаша Хализев организовал и подготовил обещанную встречу. Практичность и прозорливость заместителя, подкрепленная завещанием Дорохова, породившего их тандем, затмевала истинный смысл этой дружбы. Гридин любил прокатиться «с ветерком» на его «мерседесе», попировать на его вилле в обществе приятных людей, выйти в море на его яхте, но вопросом «откуда у него все это?» не задавался. Зачем?.. Так было удобно. Любой руководитель мог позавидовать такому заместителю: подскажет, научит, подготовит, организует и при этом не метит на его место.

«Все будет» «хоккей», Костя. Это тебе говорю я — Аркаша Хализев!»

7 декабря 1992 года на госдаче в Чащине было многолюдно. Какие-то парни в одинаковых дубленках принимали у ворот «феррари» и «мерсы», «ауди» и «БМВ» гостей, составляли в линеечку у высокого каменного забора.

Всех, кого Аркаша созвал на вечеринку, Гридин знавал и раньше, но дел с ними не имел. За столом, уставленным бутылками с коньяком, шампанским, диковинными винами, блюдами с рыбой, крабами, устрицами, жареными поросятами, копченой птицей, сидели подлинные «отцы» города — «дельцы теневого бизнеса», в пору его секретарства фигурировавшие в сводках милиции и прокуратуры.

Существует целый штат сотрудников, призванных охранять первых лиц от достоверной информации. Местная «мафия» представлялась Гридину толстопузым жульем — завмагами и завскладами, действовавшими заодно с хулиганами, вооруженными кастетами и ножами.

Обаятельный, веселый красавец Асхад Атуев взял на себя обязанности тамады.

«Господа! Кушайте и ничего не бойтесь. Все вкусно, вы под надежной охраной моих парней!» — призывал он гостей, разбрызгивая шампанское.

Того, что тренер областной сборной по борьбе курировал рэкет, собирал дань с киоскеров и кооператоров, водителей такси и большегрузных машин, грабил иностранцев и поставлял охранников во все места, где было чем поживиться, Гридин в ту пору еще не знал.

Да, эти люди не теряли времени даром, и списывать разгул преступности на время правления Берлинского было бы смешно. За год не мог набрать силы Картель — подпольная организация, деятельность которой подразделялась на три этапа: получения сырья, производства и переброски наркотиков потребителям. Не успели бы за год обрести такую уверенность ни хмурый нагловатый Новацкий, ни взирающий на суету сует с необъяснимого высока Алферов, ни вчерашний уголовник, одинаково чувствующий себя «паханом» на зоне и на воле Бурлаков, ни тихий и интеллигентный на вид директор завода Астраханов — четверка, возглавлявшая Картель.

О том, что в отелях Приморска промышляли проститутки, Гридин знал — начальник милиции Литвинов докладывал на бюро об успехах правоохранительных органов в борьбе с ними. Но связать с этим «бизнесом» присутствие на встрече заслуженной артистки Аллочки Фединой он не мог.

Бесхозные, разоренные, лишившиеся обслуживающего персонала тридцать шесть санаториев и здравниц, даже в разгар курортных сезонов не заполнявшиеся отдыхающими и наполовину из-за неблагополучной экологической обстановки на побережье и дороговизны путевок, приносили «дивиденды» их теневому куратору, добряку Шатрову, занимавшему скромную должность врача психоневродиспансера.

Гридин пытался оправдать появление этих людей умышленным развалом области, учиненным своим предшественником как до этого оправдывал низкую рентабельность буровых происками Миннефтехима, появление наркотиков — ослаблением таможенного контроля. Но оглядываться на прошлое и боялся, и не хотел, потому что прошлое региона было связано с ним. В тонкости он не вникал и не знал, что еще в семидесятом, когда он был студентом МИСИ, на Приморском рынке доминировал гашиш; когда он вступил в партию в семьдесят третьем — метаквалон; когда стал слушателем ВПШ в семьдесят пятом — героин… Смена сырья, технологии производства, связей и рынков сбыта влекла неизбежные разборки, на смену одним главарям Картеля приходили другие.

Средства сидевших перед ним людей во много раз превосходили областной бюджет и могли сделать регион цветущим краем, не зависимым не только от Центра, но и от России. Бороться ними было и бессмысленно, и глупо.

— Скромный ты у нас, Константин Григорьевич, — подсел новоиспеченному губернатору Бурлаков. — Может, тебе деньги нужны? Скажи. Дом, дача, квартира, машина? Оформим наилучшим образом.

Одна мысль о том, что этот полупьяный урка предлагает ему, главе администрации, свои услуги, заставила Гридина содрогнуться.

— Спасибо, Аскольд. — натянуто улыбнулся Гридин, запивая обиду водкой, — у меня все есть. Приморску бы помочь.

Осторожная попытка перейти к делу вызвала в компании дружный смех.

— При-мор-ску? — поднял черные брови Атуев. — Зачем ему? У него что, нет?.. У тебя есть, а у него нет? Да?..

Собравшиеся зааплодировали. «Накрыть бы вас сейчас… из миномета!» — подумал бывший десантник Гридин. И тоже засмеялся.

— Посмотри на эту красавицу, Константин, — панибратствовал Атуев, обняв за плечи Аллочку Федину. — От Бога артистка — ножки, фигура, талант! А ходит в «застуженных». Перед кем она «застуженная»? Перед Министерством культуры, да?.. А ее народ любит! — Он подошел к Новацкому. — Стасик — инженер-химик, да?.. А занимается чем? Заведует лабораторией. Завлаб. Фу, даже стоять с ним рядом противно!.. Это так Приморск свои кадры оценивает?.. Давай меня возьмем. Спортсменом был, медали для России зарабатывал. А кто я такой? Любой хулиган может меня на улице встретить и часы отнять, да? А у твоих депутатов, которые ничего не дают этому… как ты его назвал?.. Приморску, да?.. не имеет права, потому что у них есть неприкосновенность. Меня милиция заберет, а их не заберет. Справедливо это, скажи?.. Вот какой опытный и мудрый человек рядом с тобой сидит — Анатолий Сергеевич Астраханов, да? А кто он такой? Директор химического завода, который взяли да закрыли какой-то проходимец и какие-то «зеленые». Какая тут мораль? Не те «зеленые», понимаешь?.. Приморск ему помог? Приморск ему ничем не помог. А ты хочешь, чтобы он Приморску помогал. Зачем, а?.. Бедный Аскольд, которого прокурор Остапчук за правду в тюрьму посадил, шесть лет жизни потерял. Ты у него для кого денег просишь? Для Остапчука, да?.. — Каждое предложение, произнесенное распалившимся Атуевым, находило за столом горячую поддержку: то и дело раздавались одобрительные возгласы, взрывы смеха и рукоплескания. — А муж нашей Аллочки ходит в районных прокурорах и должен этому мафиознику Остапчуку подчиняться, да?.. Ай-яй-яй, как несправедливо устроен этот мир!.. Ты отели для кого обещал строить? Ты какую преступность обещал побороть? С кем? С Литвиновым, да?.. Вот хороший человек приехал, Геннадий Матвеевич, старый знакомый Аркаши. Большой человек, а всего лишь полковник. Вот он умеет с организованной преступностью бороться! А что он может? Кто он здесь такой?.. А наш Айболит, доктор Лео? Талантливый организатор, хотя и еврей. Врач-психиатр, гипнозом лечит! Почему он должен свою энергию на сумасшедших тратить, а какой-то спекулянт будет курортными путевками заведовать? Совсем развалилась санаторная зона: стекла выбиты в корпусах, охрана никуда не годится, берег грязный. А ты говоришь, денег дай! Нет, Константин, сперва хозяева нужны. Деньги счет любят, да? А сейчас какой-то старый мэр возьмет их, а отдать забудет…

Хализев смеялся, подмигивал Гридину, не принимай, мол, близко к сердцу, все идет по плану. Подливал ему красное вино в бокал и подкладывал в тарелку поросятину.

Асхад сорвал аплодисменты и сел; слово взял Стае Новацкий.

— Все, что ты тут говорил, Асхадик, мы спишем на твои спортивные мозги и не привыкший к алкоголю организм, — заговорил он серьезно, привлекая всеобщее внимание. — Я думаю, что учить опытного руководителя Константина Григорьевича хозяйничать ни к чему. Но в чем ты действительно прав, так это в том, что деньги на ветер бросать могут только дураки и бандиты, которым они легко достаются. Лично я готов подписаться под каждым пунктом той программы, которую Константин Григорьевич изложил перед своими избирателями. Меня тоже не устраивают шайки бандитов на улицах Приморска, не устраивают мертвые заводские трубы, загаженный морской берег и уходящая в неизвестном направлении нефть. А происходит это потому, что все оно — ничье. И мэр, и начальник милиции, прокурор занимают свои должности очень давно. Это люди старой формации, и никто не убедит меня в том, что с вашим избранием, Константин Григорьевич, они начнут мыслить и работать по-новому. Это физиологически невозможно, врач Леон Шатров может подтвердить. Наша сегодняшняя встреча, Константин Григорьевич, свидетельствует о том, что вы умный гибкий человек, и возможно единственный, чьи мозги не закостенели на партийной работе. Если я правильно понял, — а понял я правильно, — вы хотите построить дом с окнами в цивилизованный мир? С вашими помощниками это утопия. Не использовать вынужденно дарованную Москвой свободу грех: регионы кровь проливают за такую свободу. Откроем карты, Константин Григорьевич, к чему лукавить? Вы сегодня здесь потому, что вас нет другого выхода. Государство, которое преследовало предпринимателей, сегодня провозгласило их своей опорой. Оно уж на пути к тому, чтобы легализовать средства предприимчивых людей; приватизация — первый к этому шаг. За ним последует второй — принятие новой, справедливой Конституции, где не будет законов, препятствующих бизнесу.

Признайтесь, Константин Григорьевич, вас немножко смущает бизнес, который приносит нам доходы? Вы что же, считаете, что с девочками, жаждущими любви, можно бороться с помощью милиции? Они были до нашей эры, есть сейчас и будут всегда — так задумано природой. Идти к ним или не идти, платить им или не платить — личное дело каждого. Препятствовать этому — попирать права человека; загнать этих девочек в подполье — получить взамен денег всплеск венерических заболеваний и неорганизованную шайку сутенеров. В 1805 году из опия был выделен морфин. С благородной, разумеется, целью: облегчить страдания людей. Вскоре был установлен вред от него — наркозависимость. Стали искать безвредное вещество. Что получили? Правильно: героин. Стали бороться с людьми, которые взяли организацию его производства в свои руки. Что получили? Двадцать пять «семей» разрослись, и на сегодняшний день этим бизнесом занимаются уже сто «семей»! Люди, которые хотят облегчить свою жизнь с помощью наркотиков, ее облегчат. Если им мешать — они будут прятаться, использовать грязные шприцы, но все равно добьются своего. Стали запрещать посевы мака. Появился синтетический морфин, содержащий примесь кодеина. Производство его еще проще, скажу как химик: такой морфин превращается в героин одностадийным ацетилированием. Не стану отнимать вашего драгоценного времени, господа, частными примерами. Поверьте, при всем глубочайшем уважении к присутствующим, ничего не стоит доказать, что все они — мелкие шавки по сравнению с теми, кто сидит в Москве и руководит аналогичным бизнесом в масштабах России. Извините, Аллочка, к вам это нс относится…

Хохот и аплодисменты разрядили напряженную тишину.

— Я — шавка крупная, — отшутилась Федина.

— Не будем трогать нефтяной вопрос, вы и без меня знаете, кто распределяет квоты. А вот по какому праву распределяет — это интересно. Земля рожает, рабочие добывают — при чем здесь московское начальство? Да они и сами чувствуют несправедливость, иначе этим не занимался бы начальник охраны Президента. Нельзя обходиться без вооруженной охраны численностью в несколько тысяч человек там, где идет речь о миллиардах долларов и сферах влияния на земном шаре. Но нефть — это высокие материи. Я хочу поговорить о том, что подвластно нам, простым смертным, и что отвечает нашим, общим с вами, Константин Григорьевич, интересам. Начальник Приморской милиции — честный коммунист и принципиальный человек. Но он продукт своего времени. Он не понимает, что пистолет системы «ТТ» не конкурирует с автоматом системы «узи» и ракетой «стингер», а телефоны в его кабинете не могут соперничать с «моторолами», которые мы носим в карманах. «Канарейки» ГАИ не угонятся за «феррари» и «мерседесами-600», а все, кого Литвинов и Остапчук арестовывают — это люди, которые просто перестали быть нам нужными. Вы хотите искоренить преступность? Искореняйте! Вполне возможно, что среди восемнадцати тысяч приморских милиционеров найдется один, которого устраивает его зарплата. Но один в поле не воин, Константин Григорьевич. Не окажитесь и вы в одиночестве.

Господа!

Я предлагаю тост за современного, умного, неподкупного руководителя, пользующегося доверием и уважением народа, нового губернатора Приморской области Константина Григорьевича Гридина.

Ура, господа!..

 

2

У выхода из театра, в котором проходило собрание, губернатора поджидал Хализев.

— Махнем в «Таверну»? Кажется, время обеда? — посмотрев на часы, предложил он бодро.

«Неспроста приглашает, — подумал Гридин. — Не иначе, собирался синклит».

Не ответив, он подошел к «ЗИЛу», набрал домашний номер. Трубка ответила гудками. Дома его ждали с утра заказанные борщ и пельмени, хотелось пообедать одному, отдышаться, но он не исключал, что Хализев пригласил на обед кого-то еще и отказ будет воспринят как попытка увильнуть от назревшего объяснения.

— Поехали…

«Хоть бы в ресторан меня не сопровождал этот «эскадрон гусар летучих»!» — подумал Гридин, покосившись по сторонам. Но Ставров на этот раз оказался на высоте, за «ЗИЛом» следовала одна лишь бежевая «волга», на которой губернатор ездил в Рыбино в день пятидесятилетия, остальные машины шли, не выдавая своей причастности к сопровождению, и различить их в общем транспортном потоке было трудно.

Дорога до гавани, где находилась «Таверна», занимала двадцать минут. Память помимо воли вернула Гридина к истокам его губернаторства…

Раздача синекур в течение девяносто третьего казалась ему вполне естественной, хотя в назначениях он не усердствовал, молчаливо возложив эти обязанности на первого заместителя.

Почему было не сделать олимпийского чемпиона и чемпиона Европы Атуева председателем областного спорткомитета? Да и ходатайство о звании «заслуженного» было закономерным возданием дани тренеру, подготовившему целую когорту хороших борцов, которые приносили Приморску известность на международных соревнованиях. А что касается выдвижения в областную думу — организацию его Атуев взял на себя сам; проводил он кампанию мытьем или катаньем — дело его электората.

Заслуженная артистка Аллочка Федина стала народной артисткой Алией Сулейменовной. Звание было присвоено Министерством культуры, и в этом не было ничего предосудительного. Известие о ее назначении на должность директора театра город воспринял спокойно.

Работать с мэром, некогда назначенным Берлинским, Гридин не собирался, и тот сам это понял — расстались без скандала. Действительно неглупый и опытный Астраханов вполне соответствовал хлопотной и ответственной должности, тем более что на нее Анатолия Сергеевича прочили те, кто собирался вкладывать в город деньги.

Инженер-химик Новацкий был избран коллективом акционеров АОЗТ «Сульфат» председателем и, засучив рукава, принялся готовить химзавод к приватизации: перетряхивал штат, выпускал акции, налаживал зарубежные связи.

Шатров стал главврачом санаторно-курортного управления облздрава. Из двадцати тысяч приморских эскулапов на эту должность претендовало двадцать тысяч. Девятнадцать тысяч девятьсот девяносто девять годились для нее больше Шатрова, но реальной возможностью наладить здравницы и навести порядок на побережье никто, кроме ставленника «команды» Шатрова, не обладал.

С прокурором Остапчуком возникли сложности. Старик упорно противился всем новшествам, требовал привлечь к ответственности тех, кого привлекать совсем не следовало в интересах дела, собирал компромат на нужных Гридину людей, ссылаясь на закон и Генерального прокурора как на панацею и защиту от посягательств на его святую должность. Гридин в разговорах со стариком то юлил, то отмалчивался, не собираясь посвящать его в свою политику, ибо знал, что политики единения с нуворишами Остапчук не примет; встреч с ним по мере возможности избегал, чувствуя себя Иудой. Как удалось решить проблему замены Остапчука на Федина Гридин догадывался, но сам в решении этого вопроса удерживал нейтралитет. Хализев лично встретился с тогдашним Генеральным прокурором, после чего Остапчука вызвали в Москву, и обратно он уже не вернулся, уразумев, что бороться с нарушением законности в масштабах державы и эффективнее, и безопаснее.

Первая их с Хализевым ссора произошла после смещения начальника милиции Литвинова. Под мостом по дороге в аэропорт сотрудники РУОП, которое возглавлял полковник Дворцов, обнаружили взрывное устройство со 150 кг тротила и детонатором с дистанционным управлением. Мост охранялся милицией, удар по Литвинову был нанесен сокрушительный. На погонах Дворцова засветились большие звезды, замена начальника УВД состоялась еще до того, как увидела свет статья Козлова. На том основании, что ни тридцатого июля, ни позже в Приморск никто из высокопоставленных визитеров не приезжал и сам губернатор ехать никуда не собирался, журналист задавался вопросом «для чего понадобилось осматривать опоры моста?» и доказывал, что покушение сфальсифицировано, все это — игры, в результате которых одна мафиозная группировка заменяется другой, а усиленный «поиск террористов» влечет репрессии и развязывает руки новому начальнику милиции — ставленнику губернатора. Статью тут же перепечатала «Русская мысль» в Париже, замять инцидент стоило немалых усилий. Хализев и Дворцов наперебой уверяли Гридина, что никакой фальсификации нет, и предлагали растереть Козлова в порошок, тем более, что журналист распоясался и крамольные статьи посыпались, как из рога изобилия. Вступать в поединок с прессой Гридин не рискнул: несмотря на его благие намерения, во всех этих статьях содержалась известная доля правды. На одной из пресс-конференций, уклоняясь от вопроса об отсутствии реакции на статью, Гридин заявил: «Журналист обязан критиковать власть. Это не прихоть. Это его прямая обязанность». Через неделю эти его слова были ернически вынесены в эпиграф очередной статьи. Это было вызовом — и Козлова, и редактора Зырянова, но Гридин его не принял. Теперь, когда их не стало, он искренне жалел об этом. Убийство представлялось ему уже не мерой пресечения выпадов журналиста, а ударом по самому губернатору накануне выборов.

Как ни парадоксально, но, по мере усиления охраны, Гридин приходил ко все большей уверенности, что угроза его жизни вымышлена — в поиске киллера угадывался знакомый почерк.

Ни Козлов, ни кто-либо другой не смогли бы упрекнуть губернатора в мздоимстве. С самого начала он недвусмысленно дал понять своему окружению на всех уровнях, что не берет ни иномарками, ни борзыми щенками, валютных счетов не имеет и заводить не собирается. И даже выкупленную некогда дачу в Сутееве он переоформил — теперь она состояла на балансе обладминистрации. Кого-то это раздражало, кого-то приводило в недоумение, но было его защитой — надежной и, быть может, единственной.

«Temperantia est custos vitae», — говорили древние. «Умеренность — страж жизни». В его ситуации это следовало понимать буквально.

Поднялись в отдельный кабинет на втором этаже, обитый велюром и бесшумный, если не считать морского плеска за окном.

— Садись, Костя. Когда мы с тобой трапезничали вдвоем, уж и не помню.

Гридин сел за круглый, покрытый белоснежной накрахмаленной скатертью стол. Судя по сервировке, никого больше не ожидалось. Официант снял крышку с серебряной кастрюли, и по кабинету распространился аромат борща.

— А на второе — пельмени, — засмеялся Хализев.

— Дине позвонил? — догадался Гридин.

— А как же! «Губернатор любит простую пищу». Очень демократично, вполне в духе времени.

— Я предпочитал борщ во все времена. Пить не будем, у меня дела.

— По сто грамм?

— Нет, — Гридин повернулся к официанту: — Спасибо, мы управимся сами.

Хализев кивком головы указал официанту на дверь, и тот исчез. Ели, нахваливая борщ и планируя на выходные уху; Хализев выпивал, каждый раз обращаясь к Богу с просьбой, чтобы это была не последняя его рюмка. В конце концов атмосфера недосказанности стала в тягость обоим,

— Ты хотел накормить меня обедом? — нарушил молчание Гридин. — Или о чем-то поговорить?

— И то, и другое.

— И о чем же пойдет речь? О Бурлакове?

Хализев отломил кусочек черного хлеба, обмакнул в соль. Рыбное ассорти, икра, анчоусы, салат из крабов оставались нетронутыми — напряженная атмосфера в преддверии объяснения не располагала к деликатесам.

— Почему же о Бурлакове? О нас с тобой. Насколько я могу судить, отношения между нами меняются в худшую сторону. После двадцати трех лет дружбы и всего, что нас связывало в этой жизни, имею я право знать, что происходит?

Гридин молча доел борщ, вымазал по оставшейся с детства привычке тарелку хлебной коркой.

— Этот вопрос я мог бы переадресовать тебе. Ты достаточно умен, Аркаша, чтобы чего-то не понимать. Не слишком ли разыгрались аппетиты у наших общих знакомых? Я, конечно, знал, на что мы идем четыре года тому назад, отмывая награбленные деньги…

— Ну, ну, ну! — воздел Хализев руки над головой. — Зачем же так грубо — награбленные!.. Заработанные, Костя. За-ра-бо-тан-ны-е. Наши общие знакомые и их деньги позволили нам сделать для области не так уж мало. Мы отладили химзавод, усовершенствовали верфь, расширили вертолетный, очистили курортный берег, построили очередь нефтеперегонного, построили городок для военных, шпаны на улицах не стало.

— И как долго продержится эта идиллическая картинка?

— Ты губернатор. Все в твоей власти.

— Если мы с тобой начнем лгать друг другу, то, боюсь, она не продержится и месяца. Впрочем, у меня такое чувство, что мы уже разучились говорить правду. Давай попробуем назвать вещи своими именами?.. На «усовершенствованный» судоремонтный заходят суда, которые задействованы в поставке сырья и транспортировке наркотиков. В одном из цехов «отлаженного химзавода» на базе бывшей лаборатории Новацкого почти в открытую производился сульфат кокаина. В последнее время Новацкий расширял производство для одностадийного ацетилирования, взяв на себя изготовление героина после разгрома лаборатории в Бишкеке. Часть прибыли от этого промысла уходила на взятки в Управление таможенного контроля. Милиция, укомплектованная Дворцовым и его людьми, сопровождала дальнорейсовые грузовики, транспортные самолеты и товарные составы с официальной продукцией завода, а вместе с нею за пределы Приморска и страны уходили наркотики. На бешеную прибыль от торговли зельем закупается оружие и поставляется заказчикам из «горячих регионов» — вместе с двигателями и комплектующими с «расширенного» вертолетного. Бензин с «нефтеперегонки» наполовину значится в документах как сырая нефть — разница в стоимости уходит по каналам, хорошо известным нам обоим. В отелях открыто промышляют проститутки, в отреставрированных особняках административного центра разместились дома терпимости. В санаториях на «очищенном» курортном берегу вчерашние офицеры натаскивают наемников, которых поставляют в Чечню, Таджикистан, Боснию и так далее — по тысяче долларов за штуку. Стас Новацкий обнаглел до такой степени, что приобрел самолет и катер, умудрился перевести на свои счета за границей полтора миллиона.

Когда я попытался его образумить, он рассмеялся мне в лицо, пригрозил отставкой — он — мне, понимаешь?! — и послал туда, куда Макар телят не гонял. А ведь все, о чем я сейчас говорю, известно и в Кремле, и в контрразведке. Какова моя функция? Делать вид, что я ни о чем не знаю?.. Кремлевские покровители, Аркаша, ни за что отвечать не будут. Отвечать буду я. При всех этих миллиардах в валюте аграрные хозяйства области закупают бензин, переплачивая тридцать пять процентов; химзавод продолжает отравлять побережье, несмотря на «установленные» по документам фильтры; около пятидесяти тысяч человек нуждаются в жилье, хотя мы отреставрировали и построили площадей больше, чем за предыдущие четыре года; на оздоровление работает меньше половины здравниц и санаториев. И никто не пикнет: город зажат в тиски. Да, на улицах шпаны не стало. Но и таксисты, и киоскеры, и владельцы магазинов по прежнему платят дань, только теперь предпочитают помалкивать, потому что дань эту собирают люди Атуева и Дворцова переодетые в милицейскую форму. «Все в твоей власти», — ты сказал? Какая у меня власть? Нет у меня никакой власти! Серия заказных убийств — и ни одного раскрытого. Стоило мне остановить Новацкого, как по мою душу был направлен киллер. А я не мог иначе, понимаешь? Дело вышло за рамки области — нескольких поставщиков одновременно отследили в Питере, Москве, Новосибирске и Ташкенте; несложный анализ вывел органы на фирму-производителя. За Новацким потянулись бы все остальные, включая и тебя, и меня. Скуратов — это не Ильюшенко. И политическая ситуация развивается совсем по-иному, чем это было еще полгода назад. Тайное станет явным. Усилением режима под предлогом моей охраны этот преступный бизнес не спасти. Как только поменяется власть, все рухнет в одночасье, как карточный домик. Зачем эта нелепая охрана, Аркаша? Зачем понадобилась эта помпа с киллером?

К чему это приведет, я тебе скажу, есть прецедент: это приведет к чеченскому варианту. Только запомни: чета Фединых, Атуев, Бурлаков, Шатров, Дворцов и прочие, кто жирует сегодня, к кровавым делам причастными не будут. Во всем, что непременно вылезет наружу с переменой власти, будет виноват тот, кто представляет официальную власть, — губернатор. А власти реальной у меня как не было, так и нет. Вчера были коммунисты и я был, как ты говоришь, проводником их идей; сегодня — демократы, и я вместе с ними делаю вид, что строю цивилизованное общество. А цена мне — копейка в базарный день. Я — объект для нападок журналиста Козлова. Мне не нужно баллотироваться на второй срок. Я устал лгать, устал быть без вины виноватым, мне противна роль восковой куклы. Да и сам я себе противен, делая вид, что ничего не вижу и не понимаю своего жалкого положения. Мне поздно менять принципы. Я не продамся, Аркаша. На этот раз я приду к реальной власти или уйду с чистыми руками.

Все время, пока он говорил, Хализев сидел, уставившись в одну точку и скатывая в пальцах хлебный мякиш. После того, как Гридин замолчал, он налил рюмку водки, выпил, не поднимая на Гридина глаз, и отправил мякиш в рот.

— Все, о чем ты сказал, Константин, — начал Хализев менторским тоном, — было бы смешно, когда бы не было так опасно. У тебя воспалилось воображение?.. Кто поставляет тебе такую информацию?.. Давыдов?.. Москва?.. Кто?.. Ты руководитель области, доверенное лицо народа. С тобой считаются в аппарате Президента и Совете Федерации. Что за бред ты несешь? О каком космическом размахе организованной преступности идет речь? О наркотиках? Новацкий мертв. Цех ликвидирован. Все! Точка!.. Пограничники, федеральная безопасность, правоохранительные органы сработали слаженно и четко. Кто-то попадется еще? Пусть им занимается прокуратура. При чем здесь ты, губернатор? Ты живешь и работаешь для людей, которые тебе верят. Ты уже сделал для них столько, что тебе пора ставить памятник.

— Не продолжай, — отмахнулся Гридин, — Не стоит разговаривать со мной, как с юродивым — «на тебе конфетку, ты хороший». Или мы будем говорить начистоту, или вообще не нужно ни о чем говорить.

Хализев повертел в пальцах вилку, закурил.

— Ладно, тогда давай начистоту… Значит, ты честный, да? Ты не продаешься, взяток не берешь, ты для народа стараешься, народ тебя любит. А по отношению к тем, кто тебе эту любовь купил у народа, это честно? Кто сделал все, что теперь приписывается тебе, честно?

— Это не люди, — решительно возразил Гридин, — это бандиты, Аркадий. И все, что они сделали, они сделали исключительно для себя.

— На таких «бандитах», Костя, держится вся промышленность, вся экономика и культура. В Приморске, Москве, Вашингтоне и во всем цивилизованном мире. И не надо демонстрировать мне свою коммунистическую нравственность! Как будто ты не понимаешь, что ценности — это ценности, то есть вещи, которые можно купить и продать. А все остальное — воздух!

— На чем держится? — Гридин высказался, напряжение спало, взамен пришла усталость, и от усталости этой спокойный тон удавался ему без особого усилия. — На наркотиках?.. На оружии?.. На торговле наемниками или на спекуляции нефтью?.. В Москве и в Вашингтоне — может быть, а здесь после выборов это прекратится, я тебе обещаю.

— Думаешь, они тебя выберут?

— Меня народ выберет.

Хализев задержал на нем долгий, презрительный взгляд. Погасил окурок, вытер губы салфеткой и встал.

— Спасибо за компанию, Костя. То, что, как оказалось, я служил мелкому хозяину, не делает мне чести. Лжец ты, а не я. Ты себе лжешь. Тебя выбрал Иван Вениаминович Дорохов в 1973-м, а не народ в 1992-м.

— А ты знаешь, что он сказал мне однажды? — Гридин тоже встал. — «Не верь тому, кто служит мелким хозяевам — такие рано или поздно предают».

Ни тот, ни другой уходить не спешили, стояли через стол друг напротив друга и смотрели друг другу в глаза.

— Хочешь выйти из игры? — спросил Хализев. — Это равносильно объявлению войны. Тебя предостерегали от одиночества. Оно для тебя смертельно.

— Я ни во что и никогда не играл. И ты это знаешь. Не нужно пугать меня ни одиночеством, ни киллерами.

— Киллера послала Москва, Костя. Им здесь необходим свой человек. Возможно — твой соперник на выборах Берлинский, возможно — кто-то еще…

— А вам нужен я. То-то вы меня так усиленно охраняете. Моя смерть — это ваша смерть.

— Кому это «вам»? — уцепился за соломинку Хализев. — Разве мы с тобой по разные стороны баррикад? Чего тебе надобно, губернатор?

— Быть тем, кто я есть. Иначе пусть в мое кресло посадят восковую куклу.

Из «Таверны» они вышли вместе. Сели каждый в свою машину и разъехались в разные стороны.

* * *

В приемной его ожидал Дворцов. Нагловатому, самоуверенному полицейскому Гридин не верил, тем паче, что и генерал стоял «по ту сторону баррикад», как полчаса тому назад выразился Хализев. Не ответив на приветствие, он распахнул дверь кабинета и пропустил Дворцова вперед.

— Что плохого, Геннадий Матвеевич? — походя бросил губернатор, усаживаясь в кресло и жестом приглашая посетителя занять место напротив.

— Почему вы так решили? — удивился Дворцов. — Обязательно плохое?

— К делу, генерал.

Дворцов инстинктивно полез в карман за сигаретами, но, наткнувшись на ледяной взгляд хозяина кабинета, закурить не решился.

— Нашли мы этого уголовника. Октябренка.

— Вы?

— Мои люди. Наряд ППС.

— И что он говорит?

— Он ничего не говорит. Мертвые не разговаривают. Нашли труп в квартире, принадлежащей некоему Зинину, без вести пропавшему.

— Что значит «без вести пропавшему»?

— У Октябренка был ключ, он там ночевал. Квартира в запустении, по свидетельству соседей Зинин исчез с появлением квартиранта. Думали — сдал квартиру, а сам поехал к родственникам. Запросили Самарское УВД, те сообщили, что у родственников…

— Кто этого Октябренка убил, выяснили? — перебил его Гридин.

— В квартире появилась женщина, возможно — сожительница. Дактилоскопические узоры в банке данных МВД отсутствуют.

— Короче, если я вас правильно понял, смерть этого рецидивиста ставит точку в поиске наемного убийцы, так?

Дворцов замялся. Губернатор говорил таким тоном, будто он, начальник УВД, виновен в убийстве рецидивиста.

— Почему же? Игорь Осипович занимается этим Портновым. Он вам может доложить подробнее. По тому, что знаю я, след ведет к Новацкому.

— Новацкий восстал из гроба и нанял киллера в отместку за свою смерть, так?

— До того, как лечь в гроб, Константин Григорьевич.

— Спасибо, утешили! Новацкий мертв, «пионер» этот — мертв, и концы в воду!.. — Гридин обошел вокруг стола, заговорил отрывисто, пристукивая по полировке костяшками пальцев: — Все! Заканчиваем эту галиматью, Геннадий Матвеевич! Разбирайтесь сами, город прошу не терроризировать. Как поняли? Прием!

Дворцов встал, сверкнул глазами и набычился:

— Не понял.

— Специально для милиции разъясняю: полк ВВ за черту города вывести — раз; совместное патрулирование прекратить — два; охрану губернатора осуществлять в нормальном режиме — три.

— Я не занимаюсь охраной губернатора, — обиженно проговорил генерал.

— А чем, черт подери, вы занимаетесь?! — не сдержался Гридин. — Ничем вы не занимаетесь! Ни одного преступления не раскрыли! Кто убил журналиста?..

— Этот вопрос можно задать и Федину, и Давыдову.

— А я у вас спрашиваю! Или вы устранились от расследования?

— Ищем.

— И как долго собираетесь искать?

— Скоро найдем.

Гридин махнул рукой, что означало не то «так я вам и поверил», не то «свободен».

Дворцов предпочел второе значение жеста.

В кабинет вошел пресс-секретарь администрации Иосиф Волков.

— Константин Григорьевич, в конференц-зале собрались журналисты.

Гридин тяжело опустился на стул и долго молчал, будто не слышал того, о чем говорил Волков. Наконец поднял усталый взгляд на вошедшего:

— Какие журналисты? «Специально аккредитованные»?

— Конечно.

— В штатском.

— Простите?..

— Отмените пресс-конференцию.

Волков не уходил, смотрел на губернатора, надеясь, что последуют разъяснения столь странного и неожиданного решения.

— А что им сказать? — спросил он тихо.

— Скажите, что я отвечу на их вопросы, когда устранят технические неполадки на телевидении и предоставят мне прямой эфир.

— Но…

— Что-нибудь не ясно?! Повторить?.. Или пригласить переводчика, чтобы он вам на иврите объяснил?!

Волков вышел молча.

Губернатор покинул здание через запасный выход. Во дворе стояла бежевая «волга». Водитель дремал за рулем.

— Ключи! — неожиданно возник перед ним губернатор.

— А?..

— Бэ!.. Ключи от машины.

Во двор выбежали Саенко и Ставров.

— В замке ключи, — растерялся водитель.

— Выметайся.

Начальник охраны встал перед машиной:

— Константин Григорьевич, мне предписано сопровождать…

— Вот и сопровождайте, полковник! — захлопнул Гридин дверцу. — Но так, чтобы я никого не видел!

«Волга» резко сдала назад, описала полукруг и устремилась в проезд между основным корпусом и домом на Кипарисной, в котором размещалось УФСБ. Маневр застал охрану врасплох, но не хватать же губернатора за грудки? Через тридцать секунд со двора выскочили четыре автомобиля сопровождения. Ориентируясь на установленный в «волге» сигнал радиоперехвата, они быстро настигли Гридина, но далеко ехать не пришлось: губернатор возвращался домой.

 

3

Получив деньги, высланные сестрой, Евгений часа полтора бродил по городу, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Свободы его передвижений никто не стеснял. Купив красивую коробку с английским чаем и корзинку свежей клубники, он вечерней электричкой отправился в Сутеево…

Чай и, главным образом, клубника привели неизбалованную деликатесами Алевтину Васильевну в восторг. Она охала, ахала, и Евгению пришлось долго упрашивать ее съесть ягоду, доставленную из-за моря в марте.

— Да что я, мафиозо какая-нибудь, что ли? — улыбалась Алевтина Васильевна. — Женечка, зачем же вы такие деньги…

— Ешьте, Алевтина Васильевна. Уверяю вас, вы ничем не хуже мафиозо. Ее нельзя оставлять до завтра, она и так с прошлого года на складе лежала.

Козлова приняла его радушно, расспрашивала, где он остановился, звала остаться у нее, чтобы не тратить деньги на гостиницу, но Евгений отказывался под предлогом расстояния, на самом деле опасаясь, что невольно впутает ее в темную и, по всему, дурно пахнущую историю.

— Алевтина Васильевна. — сказал он, когда с ужином было покончено, — я нашел видеокассету, которую Павел показывал вам у Полянских.

— Да?.. И где же она была?

— Под кроватью завалялась. Мы не могли бы ее посмотреть где-нибудь вместе?

Она задумалась ненадолго.

— В школе есть видеомагнитофон, — вспомнила, — в кабинете директора.

Шел девятый час, но было еще достаточно светло.

— А сейчас это никак нельзя организовать?

— Попробуем. Я позвоню Ангелине Степановне, чтобы она предупредила сторожа. Только я не умею включать.

— Ну, с этим я как-нибудь справлюсь.

В школьных коридорах пахло мастикой и чем-то еще — неуловимым и стойким, вечным, чем пахнет всегда в школах, причем во всех одинаково. Евгений шел за учительницей и сторожем, прикидывая, сколько же лет прошло с тех пор, когда он в последний раз сидел за партой. Получалось — ровно половина жизни.

Старый школьный сторож сам отпер дверь кабинета директора и включил свет.

— Ежели понадоблюсь, Алевтина, позвони, — сказал он с видом человека, который чувствует себя незаменимым на своем посту.

— Спасибо, Александр Трофимович, обязательно. Ключи-то оставьте запереть.

— Сам запру, — сказал он на ходу и удалился, постукивая клюкой по паркету.

— Забавный старикан, — сказал Евгений, изучая новенький «самсунг» на тумбочке у телевизора.

— Он учился здесь, когда эта школа была еще семилеткой. Потом воевал. Учительствовал — преподавал математику. Завучем работал, директором. Теперь вот сторожит. Представляете — всю жизнь в одной школе? Многие их тех, кого он учил, уже поумирали. Вот и Паша…

Евгений подождал, пока она успокоится.

— Алевтина Васильевна, — подсел он к ней, — вы, пожалуйста, только посмотрите — и все. Просто посмотрите. А я по ходу задам вам несколько несложных вопросов. Поехали?

Она кивнула, вцепилась глазами в экран. Шпили собора Парижской богоматери… Стена… Химеры на ярусах… Башня…

— Это Климанкович?

— Да, это он…

Набережная Сены. Климанкович с Павлом…

Несмотря на то, что Евгений видел эти кадры, он следил за каждой деталью с пристальным вниманием, по опыту зная, что всякий раз есть шанс увидеть что-нибудь новое и важное даже в хорошо известном.

— Это Римма?

Ответа не последовало.

Он повернулся к Алевтине Васильевне. Она сидела, потупившись, и не смотрела на экран. Плечи ее вздрагивали, по щекам текли слезы. Евгений остановил изображение. О том, какое впечатление произведет на мать оживший на экране сын, которого она уже никогда не увидит, он не подумал…

— Извините.

Утешать ее было бессмысленно. Оба надолго замолчали. Школа, где учился Павел, тоже молчала. Тишина длилась так долго, что казалось, остановилось само время.

— Не хочу, — замотала женщина головой. — Не надо… Ни следствия никакого, ни поиска убийц, ни причин — ничего не хочу. Он не оживет уже. Никогда не оживет. — Она достала из кармана пальто платочек, принялась утирать слезы и сморкаться.

Евгений тяжело вздохнул и отошел к окну. Море уходило в бесконечность, источая почти физически ощутимую угрозу. Но стоило повернуться к нему спиной, и мир обретал реальные очертания; обстановка директорского кабинета внушала уверенный покой.

Сейчас Евгений не знал, какому из этих полюсов отдать предпочтение.

«Бессмысленная акция… Бессмысленная борьба. Убили Пьера. Он хотел остановить банду, которая угрожала человечеству. Убили генерала Хоботова. Он хотел спасти неизвестных ему людей, в которых могли полететь начиненные красной ртутью ракеты. Погибли совершенно непричастные ни к мафии, ни к розыску Джек Батурин, Микола… Десятки раз стреляли и в меня, пытались сбить машиной, ломали ребра, отбивали легкие. Я треть жизни охочусь за смертью, а она охотится за мной. Я одинок. У меня нет семьи, я не уживаюсь с людьми, теряю друзей. Я утратил ощущение жизни и пытаюсь вернуть его какими-то искусственными упражнениями и образом жизни, в котором нет ни системы, ни цели. А зачем?.. Зачем Паша Козлов влез в дела, в которых ничего невозможно изменить? Писал бы себе про цветы. Люди убивают и убивают друг друга — за деньги, за власть, просто так, а мир все не наступает и не наступает. Пора и мне на покой. Наверно, Паша был прав, когда говорил о том, что все в этом мире — потомки Каина, а жестокость — наша общая дурная наследственность».

— Вам он тоже говорил об этом? — тихо спросила Алевтина Васильевна.

— Что?..

Евгений обернулся. В устремленном на него взгляде темных мокрых глаз прочитывались сочувствие и любопытство. Он понял, что произносил свои мысли вслух.

— Давайте смотреть, Женя. Я не стану больше плакать.

Он вернулся на место и включил воспроизведение.

— Это кто?

— Римма, жена Левы…

Французская часть кончилась. На экране возникла Москва.

— Когда вы были у Павла в общежитии?

— Десятого, во вторую субботу февраля. У нас пятидневка, я поехала к нему на выходные.

С появлением Полянского Евгений остановил изображение.

— Скажите, Алевтина Васильевна, это все, что вам показывал Павел?

— Да.

— Ничего не вырезано? Вспомните.

Она задумалась, виновато пожала плечами.

— Я смотрела это один раз. Павел комментировал. Тут ведь нет ни сюжета, ни каких бы то ни было событий — так, разрозненные куски. По-моему, все.

— А по-моему, нет, — покачал головой Евгений. — Здесь не хватает довольно большого куска. Давайте посмотрим сначала?..

Во время повторного просмотра никто из них не проронил ни слова.

— Ну? — Евгений снова остановил изображение на Полянском.

— Нет. Не помню. Извините… Все так и было…

Домой они возвращались в двенадцатом часу.

На бархатно-черном небе светились звезды. Евгений слушал неторопливый рассказ о детстве Павла и думал, что где-то там высоко витает сейчас его душа.

— А Павел никогда не рассказывал вам о книге, которую он писал?

— Разве он писал книгу?

— На его столе нашли рукопись романа под названием «Казанская сирота».

— Ничего не знала об этом. Разве только то, что прочла в его блокноте. Думаю, что роман этот навеян Нелли.

— Почему?

— Знакомые мотивы. Нелли родилась в Казани, воспитывалась в детдоме.

— Где?

— В Казани. Это мне Паша сказал, сама она о себе ничего не рассказывала. Мы не успели подружиться… Я постелю вам в доме? В сарае холодно, не топить же всю ночь?

— Нет-нет, Алевтина Васильевна, я не собираюсь топить. Пробегусь по берегу. А потом укроюсь, и будет тепло.

— Пробежитесь?

— Привычка. Спокойной ночи!..

Он бежал краем моря. Звездный свет тоненькими холодными лучиками пронизывал тело. Перерыв в тренировках сказался на ритме дыхания, который удалось установить не сразу, но через пару километров привычное самочувствие вернулось, и все, что не вписывалось в этот иллюзорно-первозданный мир, отошло в небытие — только ночь, море и звезды…

«Где же еще фигурировала эта чертова Казань? Где? — силился вспомнить Евгений. — «Казанская сирота» в названии романа — вовсе не фразеологизм: Нелли действительно сирота и в самом деле из Казани. Что это дает? Пока ничего. Но где-то Казань встречалась еще… Где?..»

Он пробежал пять километров, вспоминая каждый эпизод своей приморской эпопеи до мельчайших подробностей. После трех рывков — по сто метров на предельной скорости — тело пропиталось усталостью и стало менее послушным, что предвещало короткий, но глубокий сон.

В поселке все давно спали. Только в одном из домов окошко светилось синеватым мерцающим светом.

«Телевизор! — осенило Евгения вдруг. — В самый первый день в гостинице «Парус» я смотрел телевизор. Транслировали интервью с Гридиным. Он как раз возвращался тогда из Сутеева, сидел за рулем «волги» и отвечал на вопросы невидимого корреспондента. «Вы росли в семье один?» — спросил корреспондент. «У меня есть старшая сестра, — ответил Гридин. — Живет в Казани, на родине». Кадры относились к 1992 году, там был титр. И сразу же — интервью, которое брала у него Грошевская четыре года спустя в студии… Вот это да! Значит, и Грошевская, и Гридин родом из одного и того же города?.. Что бы это могло значить?..»

«А ничего! — явился не запылился Внутренний Голос. — Ровным счетом ни-че-го, Стольник. Мы с тобой оба родом из Москвы, а между нами нет ничего общего! Я тебя уверяю: в Приморске найдется человек триста, которые родились в Казани.

Владимир Ильич Ленин учился в тамошнем университете и, вполне возможно, дружил с прабабкой Гридина…»

«Исчезни, придурок! — Евгений попытался сосредоточиться на своем открытии. — Хотя, кажется, ты прав. Из этого можно сделать тысячу выводов, но правильным может быть только один».

«Я всегда прав», — обиженно вякнул Внутренний Голос и утихомирился.

Евгений умылся и лег. В окошко были видны две одинаковые по величине звезды Южного Треугольника — созвездия на участке Млечного Пути.

Третья, самая большая, звезда в поле зрения не попадала.

 

4

В двенадцатом часу ночи в поселок нефтяников, расположенный в 10 км к северу от железнодорожной ветки Приморск — Армавир, ворвались два микроавтобуса и легковой автомобиль «ниссан» без номеров. Около тридцати человек в камуфляжных масках рассыпались по служебным контрейлерам и балкам, в которых проживали нефтяники преимущественно украинского происхождения, и учинили побоище. Сопровождая расправу нецензурной бранью и выкриками «Бей хохлов!», «Геть на Украину!» и др., налетчики причинили серьезные увечья четырем буровикам, нанесли побои одиннадцати, подожгли два балка, вывели из строя телефонную связь, систему электропередачи, забрали все имевшиеся в наличии ценности и деньги. Старший бурмастер Михальченко, незаконно хранивший в жилом помещении взрывчатое вещество, применявшееся для торпедирования скважин с целью образования трещин в призабойной зоне пласта, подключил цилиндрическую торпеду к электрозапалу, но был застрелен одним из налетчиков из пистолета системы «ПМ». Разбойное нападение носило ярко выраженный антиукраинский характер — были уничтожены именно те балки, в которых проживали граждане Украины, изорван желто-голубой флаг на флагштоке, разбит портрет Шевченко на стене в одном из балков, с особой жестокостью избиты рабочие Быченок и Онуфриенко, на которых были одеты вышитые украинские сорочки. После выстрела в Михальченко налетчики скрылись, прихватив с собой повариху Таранчук и жену одного из буровиков, приехавшую навестить мужа из Мукачева. Над женщинами надругались и сбросили их в карьер у железнодорожного переезда.

Весть о бандитском налете разлетелась по всем рабочим поселкам. Полторы тысячи украинцев — основной костяк приморских нефтяников — съехались на грузовиках, автобусах и электричках в областной центр и организовали митинг на площади Дружбы. Инициатором акции протеста выступил помощник бурмастера Антонов. «Это вам в награду за помощь, которую вы оказываете убогой российской экономике?! — патетически вещал потомок попа Гапона с импровизированной трибуны. — Или это месть за самостийность и свободолюбие?! А может быть, это — признак агонии Российской империи?! Они не могут овладеть Черноморским флотом, не в состоянии поработить исконно украинский Крым и потому отыгрываются на беззащитных гражданах?! Москали только на словах гостеприимный и миролюбивый народ! Не верьте, хлопцы, тем, кто станет дурить вам головы, будто это хулиганская выходка!.. Нет! Это — политика! И политика губернатора в том числе. Вас хотят выдворить за пределы России, чтобы дать работу своим. Ту работу, которую Гридин обещал своему электорату, но которую дать не в состоянии!.. Откуда у хулиганов автобусы и оружие? Как им удалось исчезнуть?! Не бойтесь, люди! Шовинизм не пройдет! Пусть вороги захлебнутся в вашей крови!.. Или нам выдадут всех до единого виновников украинского погрома, или мы обратимся в ООН!..»

Изобличить и снять с трибуны этого новоявленного анпилова, говорившего глупости, обвинявшего то правительственную политику, то местные власти, то и дело норовившего ввернуть украинское словечко в «пламенную речь», не составило бы труда, но толпа, потрясенная кровавой акцией и смертью соплеменников, анализировать ситуацию не стала. «Разойдитесь! — доносились усиленные мегафонами команды милицейских чинов; «канарейки», «ниссаны», военные грузовики, оцепившие площадь, только распаляли людей. — Митинг не санкционирован! Приказываю разойтись!» В толпу вливались горожане. Над головами появились лозунги «Заслон шовинизму!», «Смерть погромщикам!», «Позор губернатору!», «Хай живе вiльна Украiна!», «Бандитов — к ответу!». На Кипарисной перед зданием администрации шествие встречал мощный заслон из состыкованных автомобилей «Урал» и роты солдат ВВ в касках, вооруженных спецсредством «черемуха» и новейшими телескопическими дубинками из сверхлегкого металла. Из переулка Свободы неожиданно выехал катафалк.

Гроб с телом Михальченко, накрытый украинским флагом, поплыл над толпой, по чьей-то команде транспаранты исчезли — демонстрация превратилась в похоронную процессию. Делегация во главе с Антоновым потребовала, чтобы к людям вышли губернатор и депутаты областной Думы в полном составе. По приказу генерала Дворцова все они были арестованы, после чего Дворцов лично обратился к обезглавленной процессии: «Внимание!.. Приказываю повернуть в переулок Свободы и следовать в направлении городского кладбища! Митинг и шествие у здания администрации запрещаю! Через пятнадцать минут будет отдан приказ о разгоне демонстрации! Пожалейте женщин и детей! Будьте благоразумны и не поддавайтесь на провокацию! Разойдитесь!.. Повторяю: всем немедленно разойтись!..» Рокот негодования прокатился по разъяренной толпе. Снова появились транспаранты. Кто-то истерично запел «Ще не вмерла Украiна», гимн подхватило несколько сотен голосов. Стихийно образовался комитет из двух десятков добровольцев. После шумного обсуждения ситуации они пришли к «консенсусу»: гроб с телом Михальченко погрузили в катафалк, посадили в «икарусы» женщин и детей и отправили в предписанную сторону. Остальные участники демонстрации остались на месте. Движение на центральных улицах было парализовано. Несмотря на повторяющийся каждую минуту приказ разойтись, никто не расходился. Наступило затишье. Подоспевшее подразделение ОМОНа в сферах и бронежилетах цепью рассыпалось вдоль тротуаров по обе стороны толпы. Противостояние длилось десять минут. Напряженная тишина благополучного исхода не предвещала.

Хализев, Ставров, Давыдов и Гридин все это время находились в здании обладминистрации. Гридин порывался выйти к людям, но оба «силовика» и заместитель стояли на том, что губернатор — не собака, чтобы откликаться на свист: завтра его затребуют «химики», послезавтра — «вертолетчики», а там, глядишь, начнут диктовать «рокеры» и «панки». Давыдов категорически утверждал, что налет на вахтовый поселок носит провокационный характер и, не исключено, имеет целью выманить губернатора на площадь. Ставров приказал охране никого не выпускать и не впускать, все входы были заблокированы. Когда ситуация достигла апогея, было решено, что к собравшимся отправится Хализев. В двенадцать тридцать он вышел в сопровождении сотрудников охраны, но преодолеть расстояние в три квартала, отделявшее административный центр от первого кордона, не успел. За две минуты до истечения ультимативного срока из середины толпы в солдат полетели петарды, по щитам загрохотали булыжники. Дворцов отдал команду. Солдаты ВВ со встречного направления, бойцы ОМОНа с флангов, орудуя дубинками, заставили толпу повернуть назад, выбили ее на площадь и обратили в бегство. Раненых и задыхающихся от газа сортировали по милицейским фургонам и каретам «скорой помощи», заготовленным заранее.

Через полчаса было восстановлено движение автотранспорта. Учреждения, находившиеся в административном центре, продолжили работу.

 

5

Евгения разбудил негромкий стук по стеклу. Он вскочил, выглянул в окошко. Во дворе стояла Алевтина Васильевна в наброшенном на байковый халат пуховом платке.

— Женечка, отворите, пожалуйста, — виновато улыбнувшись, указала она на дверь.

Евгений метнулся к двери, отодвинул щеколду.

— Ради Бога, извините, что разбудила вас.

— Да что вы, утро на дворе! Проходите, Алевтина Васильевна.

Она робко вошла в комнату покойного сына, присела на табуретку.

— Не знаю, насколько это важно… Вчера вы спросили у меня о романе Павла, и я все никак не могла уснуть, думала о том, что он, наверно, мог бы стать неплохим писателем. А потом неожиданно вспомнила, что было еще на той пленке…

— И что же?..

— Там была улица… такая обычная старая улица с брусчаткой, наверно, в старом районе. Каменный дом, обнесенный металлической оградой. На ограде — большой белый номер с цифрами. Какими именно — я не вспомнила, да и попросту не обратила на это внимания… У дома стоял автомобиль с откидным верхом, похожий на тот, который остался на пленке… А может, и тот самый, этого я не берусь утверждать. Из дома вышел Павел с каким-то человеком лет… не могу сказать точно, сколько ему было лет. Запущенная, седая наполовину борода, длинные волосы, лицо не то чтоб старое, но испитое… Он дошли до ограды, вышли за калитку, на улице пожали друг другу руки. Я спросила у Павла, кто это. Он ответил: «Так, один писатель, эмигрант». И все. На нем было драповое пальто. Высокого роста, сутулый… Что еще-то?.. Пожалуй, все. Ничего примечательного, да и Павел сказал о нем неохотно, отмахнулся будто…

Евгений провел ладонью по небритому подбородку, стараясь сообразить, кто это мог быть и какую роль сыграл этот человек в жизни и смерти Павла Козлова.

— Павел его фамилию не называл или вы не помните?

— Нет, не называл, точно. Все было именно так, как я рассказала. Вчера я так разволновалась, увидев Пашу… А вообще-то у меня неплохая память.

Евгений вдруг подумал, что она может стать объектом не только его внимания.

— Алевтина Васильевна, вы не рассказывали Грошевской о том, что смотрели с Павлом эту кассету?

Она задумалась, не очень уверенно покачала головой:

— По-моему, нет. По крайней мере, она меня об этом не спрашивала.

— Очень вас прошу, если кто-то поинтересуется… не знаю, следователь, например, не говорите о том, что мы просматривали кассету. Просто — приезжал приятель Павла из Москвы, пили чай, вспоминали Павла, болтали ни о чем. Чем занимается — не знаю, говорил, вместе учились, в Приморске проездом.

Козлова почувствовала тревогу в его словах.

— Что-то серьезное, Женя?

— Прямо скажем, Алевтина Васильевна, из-за несерьезного не убивают, — он улыбнулся, спеша развеять ее опасения: — Чайку бы, а? Я сейчас умоюсь и приду.

— Конечно, — спохватилась она. — Завтрак уже на столе.

Евгений взял ведро и отправился к колонке. Дело принимался неожиданный оборот. Если в сочетании «казанская сирота» оба слова соответствуют действительности, то почему не допустить, что все остальное в записях Павла — тоже правда, а вовсе не заготовки для романа?

«Жила в нищете, отец бросил, мать умерла, воспитывалась в детдоме, бывший муж — каплей с подлодки — бросил».

Не имеет ли писатель-эмигрант отношения к этому каплею?..

Евгений набрал воды, вернулся во двор. Опершись ступнями о козлы, энергично отжался полторы сотни раз на пальцах, окатил себя ледяной водой.

Одно было несомненно: проходной, непримечательный для непосвященных кадр имел если и не самое важное, то, во всяком случае, очень существенное значение для разгадки убийства Павла — иначе зачем бы Грошевская стала перемонтировать кассету перед тем, как отдать ее Евгению. Писателя-эмигранта в драповом пальто понадобилось изъять. Неужели поездка в Париж была затеяна Павлом для того, чтобы увидеться с ним?

«У меня появилась банальная цель: увидеть Париж и умереть».

Увидел. Умер.

Все, снятое на пленку, рассказанное Васиным и Полянским, Алевтиной Васильевной и Кравцовым заставляло переосмыслить записи в блокноте и статьи Павла. За неконкретными, похожими на писательские заготовки заметками скрывался важный смысл, будто Павел спешил фиксировать в них все, что последовательно вело его к смерти. Возможно, он даже предчувствовал неизбежность этой смерти и уж по крайней мере прекрасно понимал, в какую «игру» оказался втянутым.

«Все вообще игра» в войну, в политику, в преступников», — писал он восьмого декабря. И в тот же день: «Отпуск Шпагин мне все-таки предоставил. 13-го уезжаю в Сутеево, оттуда — к Леве в Париж». Следующая запись: «Какие беды принесет мне встреча с В?» Вполне возможно, он имел в виду встречу с этим самым писателем-эмигрантом, и тогда его фамилия (или имя) может начинаться на букву «В».

Через полчаса Евгений был готов к отъезду. Алевтина Васильевна ждала его за накрытым столом, не притрагиваясь к еде.

Творог со сметаной, варенье, остатки клубники и чай вместе с неожиданно выползшим из-за облаков солнцем создавали весеннее настроение.

— Алевтина Васильевна, — обратился к хозяйке Евгений, — у меня к вам еще одна просьба. Я допускаю, что она может не соответствовать вашему желанию, но это очень поможет мне. Сейчас мы с вами заключим контракт. Вы собственноручно напишете заявление в частное детективное бюро «Шериф» на мое имя с просьбой провести расследование обстоятельств смерти вашего сына Козлова Павла Сергеевича. Я выдам вам квитанцию о предварительной оплате — так нужно для моего официального статуса и налоговой инспекции. Разумеется, вы не будете не только ничего оплачивать, но и вообще принимать участия в чем бы то ни было. Заявление останется у вас. Если я скажу, что его нужно кому-то показать, вы сделаете это; если все обойдется — порвете. Документы оформим задним числом, в Приморск я приехал двенадцатого. Хорошо?

Она молча смотрела на него и все никак не могла решиться нанять детектива для поисков убийц своего сына — это не укладывалось в ее сознании, что-то мешало, претила мысль о мести, пугало возможное противоречие с привычными и потому казавшимися единственно законными следственными инстанциями государственных органов.

— То, что вы собираетесь делать, Женя, опасно?

— Для нас с вами — нисколько, Алевтина Васильевна! Потому что я понятая не имею, что я собираюсь делать.

 

Глава десятая

 

1

В полдень задрипанный «ЛАЗ» вернул его на Приморский автовокзал. Добравшись до первого же переговорного пункта, Евгений заказал десятиминутный разговор с Парижем.

Следовало сосредоточить внимание на Грошевской. Ее причастность к убийству была настолько очевидной, что бездействие Ленциуса не находило оправдания. Слышать из уст приближенной ко двору тележурналистки «Не свисти, мусор!» было бы смешно, когда бы за ее поведением не прочитывалось чье-то влияние. Переписывая кассету, да и решившись на встречу, она, конечно, знала, с кем именно предстоит иметь дело, и знала, что к милиции — по крайней мере, к местной — Евгений отношения не имеет. Нападение незнакомцев из «волги», которому явно предшествовала слежка, не оставляло сомнений, что ее проинструктировали. Кто-то лихо использовал эту дуру, чтобы замести следы.

Окончательно распогодилось. По улице проследовала толпа разгоряченных мужчин. Судя по следам крови на лицах, изорванной одежде, отчаянной жестикуляции и возбужденным голосам, где-то неподалеку произошла драка. Со стороны Столичного шоссе проскочили две машины «скорой помощи». Накануне в городе взорвали недостроенную АТС — об этом писали газеты. Приморск, где, по впечатлению Евгения, каждый второй носил милицейскую форму, чинный и благородный, искусственно прилизанный перед предстоящими выборами губернатора, начинало лихорадить. На столбе напротив переговорного пункта алел предвыборный листок: с фотографии смотрел улыбающийся Гридин; рядом была нарисована большая цифра «1» и написано слово «Да!». Кто-то пририсовал к «1» поперечину, и теперь она выглядела как свастика; слово «Да!» было крест-накрест зачеркнуто и сверху написано «Нет!».

«Париж! Пройдите в первую!» — прогундосил динамик.

Евгений метнулся от окна к телефону.

— Алло!.. Алло!.. «Минуточку, ожидайте».

Ожидание показалось нестерпимо долгим, сердце стучало как после часовой пробежки. «Говорите!..»

— Алло!..

— Женя! — послышался родной голос. — Женя, ты?

— Я, я, Валерия, привет!

— Боже! Ну почему ты не звонил?! Куда ты пропал?!

— Как вы там?

— У нас все хорошо. Женя, я выслала тебе вызов!

— Вызов?! Что-нибудь…

— Ничего не случилось. Просто ты мне нужен.

— Для чего?

— Что значит «для чего»?! Для жизни!

— Повтори.

— Что ты себе вбил в голову?! Почему уехал так странно?! Не писал, не отвечал на письма?! Если тебе меня не жалко, пожалей Шерифа. Он извелся, места себе не находит. Ты меня слышишь?

— Да…

— Скажи же что-нибудь!

— Приеду, тогда и скажу.

— Сейчас приезжай. Деньги у тебя есть?

— Навалом!.. Валерия… — Евгений никак не мог справиться с волнением.

— Брось все к чертям и приезжай! Что это за Приморск такой, что ты там делаешь?

— Отдыхаю. У самого синего моря.

— Здесь тоже есть море.

— Я знаю. Как Жаклин?

— Замечательно. Сдает экзамены в музыкальный колледж. Все тебя вспоминают каждый день — и Жаклин, и Мишель, и Кристиан Марселей. Он обещает тебе работу в своем агентстве.

Евгений молчал.

— Алло!.. Ты меня слышишь?

— Слышу…

— Шериф, голос!

Евгений едва не выронил трубку, услыхав знакомый лай.

— Ну как?..

— Валерия, я приеду! Обязательно приеду! Но для этого мне нужно вырваться из Приморска. Ты мне можешь помочь?

— Что я должна сделать?

— Нужно поехать в Аньер. 7-бис, рю Дарю. Или позвонить. Телефон: 23.53.80.09. Там живут Лев и Римма Климанковичи. В январе у них гостил одноклассник Льва Павел Козлов. Он навещал какого-то писателя-эмигранта. Предположительно — в Париже. Лев снимал его на видеокассету и должен знать, кто он такой и чего Павел хотел от этой встречи. Сделать это нужно срочно, Валерия. Я перезвоню тебе ночью. Сможешь?

— Кто этот Павел Козлов?

— Тот самый парень, с которым мы возвращались из Парижа в одном купе. Его убили здесь, в Приморске, в начале марта.

— Господи!.. Господи, Женя, ты опять влез в историю!

— Не будем об этом. Как конкурс?

— Я не пошла туда. Поздно, Женя… Приедешь — расскажу

— Я никуда не уезжал, Валерия, слышишь?.. Я с тобой с того самого дня, когда ворвался в твой гостиничный номер в Киеве. Помнишь?

— Еще бы!.. Умоляю тебя: ни во что не вмешивайся, брось все! Женя!..

«Заканчиваем разговор».

— Поезжай в Аньер, найди Климанковича!

«Заканчиваем…»

— Береги себя!..

Разговор прервали. Евгений сидел в душной кабине минуту, две, три… Силы покинули его, мозг отказывался работать. Он думал лишь о том, что Валерия права, тысячу раз права: в мире есть много морей, и все они — самые синие; есть другая жизнь — тихая, светлая, и половина жизни еще не прожита. От того, что он найдет очередного убийцу очередного журналиста, ничего в этой жизни не изменится. Их ищут и находят, как искали и находили во все времена. Пока он сидел в этой кабине с зажатой в руке трубкой, на свет появились сотни новых убийц и новых жертв. Одним суждено убегать, другим — догонять; в этом противостоянии сокрыт бесконечный цикл истории, и возможно — это основной закон, по которому строится жизнь. Когда он вы полнит свою миссию — ненужную, никем не предписанную, не свойственную природе человека, призванного любить и созидать, — Земля все так же будет вращаться вокруг своей оси, наклоненной под углом в двадцать три градуса…

Евгений положил трубку и вышел.

 

2

Всем пострадавшим была оказана помощь. Родственникам погибших Михальченко, поварихи Таранчук, а также находившейся в реанимационном отделении Центральной областной больницы Воробец из Мукачева было выделено одноразовое пособие в размере пятимесячных окладов из специального фонда МЧС и бюджета обладминистрации.

Шестнадцать задержанных демонстрантов были выпущены на свободу после предварительного допроса. Антонов, уроженец Приморска, содержавшийся в отдельной камере следственной тюрьмы, покончил жизнь самоубийством с помощью необнаруженной во время обыска плетеной шелковой удавки. В камере на полу была найдена записка: «ЛЮДИ, ОСТАНОВИТЕ ГРИДИНСКУЮ МАФИЮ!», написанная, по заключению экспертизы, рукой самоубийцы. Расследование обстоятельств дела было возложено на прокуратуру и УФСБ Приморской области.

Разгоном демонстрации и неадекватным содеянному актом самоубийства дело не кончилось. То, что на предвыборных листовках, расклеенных по городу, появились нецензурные надписи, можно было считать мелочью.

В 20.30, сразу после закрытия Нахимовского универмага, в одном из торговых залов взорвалась мина с часовым механизмом. В 21.15 в поселке Синегорск вспыхнул пожар на одной из нефтяных скважин. В 23.15 неизвестными был обстрелян автобус-развозка со сменой судоремонтников.

Ответственности за организацию терактов на себя никто не взял.

Гридин знал, что джинн из бутылки выпущен преднамеренно, но что он мог предпринять? Просить помощи у Москвы?.. Какой — ввести войска?.. Обратиться ко вчерашним соратникам?.. От него только этого и ждали… Арестовать виновных в терактах?.. Для начала исполнителей следовало найти, организаторов — уличить. Выступить в прямом эфире?.. И рассказать о своем преступном альянсе с мафией?.. Перенести выборы?.. Пресса не замедлит связать этот шаг с предстоящими выборами Президента: «Губернатор выжидает».

Все свои для него стали чужими, а сам он — лицевой стороной преступной группировки, подчинившей область и действующей в спарке с властной верхушкой, официальным покровителем мафии. Стоило подать голос — и ему не замедлили продемонстрировать: ты — ноль без палочки. Если мы захотим — область превратится в кромешный ад, в очередную «горячую точку» на истерзанном теле России. Думаешь, ты можешь совладать с преступностью? Попробуй. Рассчитываешь на поддержку народа? Послушай голос народа. Надеешься на Москву? Она собирается расправиться с тобой накануне выборов, чтобы назначить нужного ей человека.

Стас Новацкий основательно позаботился о тылах. Эшелоны и танкеры пополняли казну «партии войны», боевики и оружие были ее арсеналом. Гридин позволил «отмыть» преступные капиталы в надежде на то, что они помогут обрести региону свободу?.. Свобода отдельного региона государственной политикой не предусматривалась, планы тех, кто последовательно прибирал регион к рукам, не учитывали государственных интересов. С философской точки зрения, в мире ничего не изменилось: мир всегда держался на хищниках. Гридин нарушил предостережение и оказался в одиночестве. Оставалось одно из двух: вступить в новый период правления с полным сознанием своей зависимости или отказаться от предвыборной борьбы.

Игры в киллера его страшили меньше всего.

«Вы решили, что я наложу в штаны и стану просить у вас защиты? А зачем я вам нужен, господа? Карманный символ власти, за спиной которого вы будете обирать область; человек, который рано или поздно понесет ответственность за все ваши беззакония».

Он вызвал секретаря.

— Подготовьте указ о прекращении деятельности АОЗТ «Зюйд-транс». С сегодняшнего дня снабжение всех организаций горюче-смазочными материалами — через заключение прямых контрактов с Приморским нефтеперерабатывающим заводом. Поставку сырой нефти прекратить. Послезавтра я жду прокурора с данными проверки всех статей журналиста Козлова и материалами по расследованию его убийства. Вызовите мне машину!

* * *

Дина Ивановна молча наблюдала за тем, как муж укладывает вещи в дипломат. Когда поверх сорочки в целлофановом пакете легли две бутылки коньяку, не выдержала:

— Тебе не кажется, что нам нужно поговорить?

— Я не хочу ни с кем говорить. Единственное, что мне нужно, так это побыть одному.

— Что происходит?

— Не лезь в мои дела. Дай мне хоть шаг ступить без твоих подсказок и комментариев! Я там никто и здесь никто!

— Где «там»? Где «здесь»? Что ты несешь?

— Пошла вон! — закричал Гридин на жену. — Вон, я сказал!

Она побледнела, но очень скоро совладала с собой и перешла в контратаку:

— Вот как ты запел?.. Осмелел, да?.. Заматерел?.. Когда был жив отец, навытяжку стоял! Шагу без меня не делал! Стелился ниже травы…

Пощечина заставила ее замолчать. Гридин схватил жену за отвороты халата, приподнял и прижал к стене:

— Если ты еще когда-нибудь напомнишь мне о том, что я обязан тебе и твоему папаше, я тебя застрелю, — пообещал тихо и внятно.

Дина Ивановна не придумала ничего лучше, как упасть в обморок…

Очнулась она на кровати в спальне. Гридин сидел у ее ног, с силой сцепив пальцы и глядя в пол.

— Прости меня, — сказал он отрешенно, почувствовав на себе ее взгляд.

Она зарылась лицом в подушку, запричитала сквозь всхлипы:

— Господи, ну почему мы не можем жить как все?! Почему у нас нет семьи, почему мы не уедем куда-нибудь в отпуск за границу — просто так, отдохнуть, а не заключать сделки в чьих-то интересах?! Почему ты не хочешь брать хотя бы то, что тебе положено, а живешь с оглядкой — не подумают ли чего другие? А эти другие смеются и над тобой, и надо мной и живут без оглядки, свободно…

— На какие счета? — стиснув зубы, заговорил Гридин. — У тебя деньги есть, чтобы разъезжать по заграницам? Или я должен брать взятки? Это тебе Аркаша про заграницы нашептал?.. Чего тебе здесь не хватает? Моря? Еды? Нарядов…

— Ты мог бы иметь больше.

— Мог бы, — встал губернатор и посмотрел на жену. — Мог бы. Если бы не продал душу дьяволу. Я уезжаю в Чащин на два дня.

Он вышел из дома, сел в «волгу» и долго сидел, глядя в лобовое стекло на детей, играющих во дворе, на женщину, развешивающую белье на балконе, на солнце, клонящееся к закату.

— В Рыбино, — устало сказал водителю.

Тот выключил зажигание и осторожно справился, не путает ли губернатор названия дач:

— Вы говорили — в Чащин, Константин Григорьевич?

— А сейчас говорю — в Рыбино!

«Первый», я — «Четвертый», Объект выезжает со двора».

«Четвертый», ведите Объект. «Пятый», направляйте «ЗИЛ» а «куклой». Как поняли? Прием!»

«Вас понял. Выполняю».

«Седьмой», «Седьмой», обеспечьте камуфляжное сопровождение «куклы»!»

«Первый», я — «Воздух-2», Объект направляется в Рыбино!»

«Воздух-2», сопровождайте «куклу»!»

«Первый», я — «Седьмой», эскорт выстроен, «кукла» едет по городу.»

«Седьмой», «кукла» в «ЗИЛе». Не перепутай с Объектом, ангидрид твою мать!»

 

3

«Будем считать, что это — ложь номер три», — сказал голос, и послышался хлопок автомобильной двери.

Джарданов нажал кнопку «стоп». Кассета в диктофоне замерла.

— Что значит: «Я — твоя последняя ниточка»? — насторожился Дворцов.

Они сидели в комнате на третьем этаже «Таверны». Ключ от комнаты генералу дал сам Хализев, он же распорядился накрыть стол. Присутствовать при встрече милиционеров вице-губернатор не пожелал — не по рангу решение оперативных милицейских проблем, да и заинтересованность свою показывать ни к чему. Комната была оборудована прослушивающей аппаратурой, и при желании можно было включить приемник в машине.

— Похоже, московская ищейка взяла след, — потупился Джарданов.

Генерал закурил, выпустил в его сторону струю дыма и, закинув ногу на ногу, отвалился на кожаную спинку дивана.

— Кто он? — спросил, не отреагировав на безалаберность майора.

— Столетник Евгений Викторович, частный детектив. В Приморск прибыл двенадцатого, поселился в «Парусе». В тот же день беседовал с вахтерами общежития журналистов Таюшкиной и Битником; тринадцатого встречался с бывшим следователем прокуратуры Кравцовым. От соседа Козлова Полянского узнал о видеокассете, вышел на Грошевскую. Четырнадцатого был в Сутееве, уехал пятнадцатого, переселился в гостиницу Гостелерадио — поближе, так сказать, к месту преступления. После встречи с Грошевской и неудачной попытки задержания в гостиницу не возвращался.

— А почему его не задержали? — строго спросил Дворцов, не чувствуя раскаяния в голосе агента.

Джарданов вздохнул:

— Смешно сказать, Геннадий Мат…

— Смеяться ты потом будешь! Сначала на мои вопросы ответь.

— Недооценили объект, что говорить… Вел он себя, как идиот, — Кравцова стал через прокуратуру искать, хозяйке постоялого двора про секретную миссию ляпнул… Ну и решили, что он непрофессионал. Вину признаю… Оказалось — каратист. Четверых наших уделал так, что травматологи собрать не могут. Водитель оперативной «волги» Панченко в реанимации лежит — газом надышался, у него револьвер был. Никто ничего не помнит; скрылся, как говорится, в неизвестном направлении.

— Москву запросил?

— Да. Связи есть. Были, по крайней мере.

— Есть или были?

— Не знаю. Тех, кто с ним когда-то работал, уже нет.

— Где?

— В Генпроке, МУРе, ФСК, частной конторе «Волк». Шумные дела проворачивал. Да вы помните — про «красную ртуть», «психотронное оружие», «золото партии». Газеты много писали. По агентурным данным, он во всем этот был не последней скрипкой. Личность в столице популярная, но сейчас вроде работает в одиночку. Основал свое бюро «Шериф», лицензия А-85/01417.

Перехватив его жадный взгляд, генерал кивнул на рюмку.

— Спасибо, — Джарданов намазал хлеб маслом и, положив на бутерброд ломтик осетрины, принялся кромсать тупым столовым ножом на тарелке.

Дворцов отмотал пленку на начало: «Здравствуйте».

«Здравствуйте. Прошу меня извинить, но мне действительно некогда. Скажите сразу, что вы хотите от меня услышать?..»

Пока воспроизводилась запись, майор успел приложиться коньяку дважды.

«… это подтвердят мои свидетели. А твои пойдут по сто восемьдесят первой за дачу заведомо ложных показаний. Проваливай!»

Дворцов затрясся в беззвучном смехе, помотал головой.

«Позвать на помощь?»

«Не стоит, я сам справлюсь… Будем считать, что это — ложь номер три».

— Не поверил, — резюмировал Дворцов, дослушав запись. Я все-таки не услышал — на кого он работает?

Джарданов прожевал, запил осетрину тоником.

— В том-то и дело, Геннадий Матвеевич, что ни на кого. Дружком Козлова оказался сыщик. На той видеокассете, с которой Нелька для него монтаж делала, они вместе в Москве снялись. Пьяные, с Ельциным в обнимку.

— С ке-ем?! — выпучил глаза Дворцов.

— Да нет, с чучелом. В парке.

— Ты меня не понял, Август? — вперил в майора ледяной взгляд Дворцов. — Я спросил: кто за ним стоит? Ты что, вчера милицейскую школу окончил? До сих пор не можешь понять, что по собственной инициативе только марки собирают? Да и то не безвозмездно. Головой подумай, а не жопой; ты сам «ни на кого» работать станешь? Он что сюда, на море отдыхать приехал?.. Такому отпуску — жизнь цена, о деньгах я вообще не говорю. Вся эта крыша с частным бюро — лапша на уши! Легенда для таких дураков, как ты! Мать Козлова его нанять не могла — ей сына похоронить было не на что. А больше некому. Любому барану ясно, что его внедряют, а ты до сих пор не можешь выяснить кто!

Джарданов неожиданно встал.

— Мне тридцать шесть лет, — заговорил сквозь зубы, — из них пятнадцать…

— Да пошел ты к чертовой матери! — рассвирепел Дворцов. — Я тебя породил, я тебя и убью! Понял?.. Любишь небось осетрину коньяком запивать? Привык? Так не сжирай все сразу, растяни удовольствие еще на тридцать шесть!.. Сядь!..

Джарданов послушно сел, опустил голову. Генерал понял, что погорячился — разбрасываться такими кадрами не время, да и опасаться Джарданова стоило: переметнется — много дел натворит. Он наполнил рюмки.

— О том, что Гридин прокурора на ковер вызывает, знаешь? По поводу Козлова?

Опер кивнул.

— Так вот. Если московская кодла, которая сюда щупальца тянет, сработает оперативнее и поломает нашу версию — полетят все. Все, начиная с губернатора и кончая регулировщиком на углу Пороховницкой и Лесного бульвара. Где этот Столетник сейчас?

— Потеряли. Затаился. А может, и уехал.

— Так вот. Найдите и уберите, И чем скорее, тем лучше.

Телефонный звонок прервал разговор.

— Да!..

«Не нужно его убирать, Геннадий, — послышался невозмутимый голос Хализева. — Если выяснится, что он работает за доллары, а не на ФСБ или МУР, возьмите его живьем. А пока не нашли — спрячь Грошевскую. Все понял?..»

Дворцов почувствовал, как засосало под ложечкой, с трудом удержался, чтобы не шваркнуть телефонной трубкой по стене от досады на самого себя. Страстишка вице к шпионской технике была ему хорошо известна, но самому на эту удочку до сего дня попадаться не приходилось.

— Понял, — положил он трубку на место.

Он прокрутил в памяти беседу с майором, желая убедиться, что не сболтнул ничего лишнего, хотя прекрасно знал, что слово — не воробей. И без того поганое настроение испортилось и вовсе. Он выпил коньяк. Перехватив взгляд Джарданова, покрутил пальцем по задрапированной сукном комнате и показал на ухо. Опер понял, кивнул.

— Не надо его убирать, — отвел взгляд Дворцов. — Найдите. Он каратист, ты сказал? Подбрось ему Кобру. Не исключено, станет отираться возле «Таверны», а уж возле Грошевской — точно. После «неудачного задержания», как ты деликатно выразился, он ее не выпустит. Поэтому ее отвези на базу или к Доктору…

Хализев подъезжал к зданию администрации. Сидя на заднем сиденье «мерседеса», пальцем придерживал вставленный в ухо наушник и безучастно смотрел в окно.

ГОЛОС ДВОРЦОВА. В квартире у нее оставь пару человек. Да предупреди их, что он не пальцем сделан. А то понажираются, сволочи, опять упустят. Тогда пиши пропало. Что Кравцов?

ГОЛОС АГЕНТА. Ничего. После их встречи мы три дня следили за домом. Сидел, никуда не отлучался, никуда не выходил никому не звонил. Да и встреча-то была — минут пять. Скорее всего послал его Ваня на х… Раньше они знакомы не были, Столетник его через справку отыскал.

ГОЛОС ДВОРЦОВА. Ты, Август, Ване Кравцову палец в рот не клади. Не надо. Этот архангельский мужик еще не весь пар выпустил. А знает он много.

ГОЛОС АГЕНТА. Задание понял, товарищ генерал-майор. Разрешите выполнять?

Услыхав уставную фразу, Хализев представил себе, как генерал жестами предупреждает агента о наличии микрофона за обивкой, и засмеялся. Фраза была предназначена явно для посторонних ушей и никак не сочеталась с предыдущим тоном разговора под осетрину и коньяк.

«Циркачи! — подумал мудрый Аркадий Давыдович. — Они знают, что я их слушаю; я знаю, что они об этом знают… Такое время: все про все знают. Приходится играть в открытую…»

 

4

Губернатор проснулся от громового раската. За окном хлестал дождь. Черная беззвездная сфера трещала и рвалась; вспышки молнии озаряли голые стены какого-то зала, сводом уходящего во вселенскую бесконечность. Рядом ощущалось чье-то присутствие. В огненном импульсе света из-за витражного стекла он увидел мрачных мужчин по обе стороны своего ложа. Лица их показались губернатору знакомыми. Обомлев от страха, он дождался очередной вспышки… Служивший ему ложем дубовый гроб окружили амстердамские стрелки с нацеленными на него мушкетами. Он закричал, стал звать на помощь охрану; стрелки тут же исчезли, но на зов никто не откликнулся. Вытянув руки, губернатор вслепую пошел туда, где должна была находиться двустворчатая дверь. Перебирая ладонями по осклизлым стенам, он с ужасом осознал, что никакой двери уже нет и что он замурован в этом склепе, бывшем когда-то залом картинной галереи — предмета его прижизненной гордости. «Дина!.. Дина!.. Ставров!..» — звал губернатор, не размыкая уст, и всякий раз голос его уходил вверх, смешивался с треском грозы и исчезал. Сверху на него сыпался песок. Он поднял голову, увидел могучие корни деревьев, проросших сквозь гнилые крышки гробов, и понял, что он мертв и из могилы этой ему никогда не выбраться. Сзади послышался зловещий скрежет. Губернатор обернулся и увидел мерцающий голубым светом проем в дальней стене. Чья-то фигура, стуча каблуками по железному полу, удалялась по бесконечным анфиладам залов, маня его рукой в красной перчатке, какие носили палачи в эпоху инквизиции. «Это ты, Стас?!» — крикнул вслед фигуре губернатор и, не дождавшись ответа, повиновался манящему жесту. В залах подземной галереи висели портреты умерших людей, расположенные в соответствии с хронологией его жизни; отец у кузнечного горна, светившегося настоящим огнем; мать, у которой не было лица, но он по каким-то другим, необъяснимым признакам знал, что это его мать; сестра Людмила в подвенечном, похожем на саван платье; журналист Козлов в траурной рамке на передовице «Губернских новостей», скульптурная голова Новацкого; человек в арестантской одежде, висящий в петле; сторож у развороченной взрывом кирпичной стены…

Он хотел остановиться и не мог, опасаясь потерять из виду удаляющуюся фигуру неизвестного. Фигура все убыстряла шаг, и тогда губернатор побежал — не столько за нею, сколько от запечатленных на полотнах покойников. Потусторонний, мистический свет с каждым новым проемом разгорался все ярче, и губернатор почувствовал в удаляющейся фигуре своего спасителя: «А ведь он выводит меня!» Хотелось крикнуть, но и кричать он не мог уже, задыхаясь от бега; и только когда бежать стало невмоготу, понял, что впереди — мираж, такой же мертвец, как он сам, и погоня за жизнью лишена для него всяческого смысла. Фигура неожиданно остановилась у тупиковой стены последнего зала и застыла. Крадучись и озираясь, губернатор стал приближаться к ней, дверь за ним с грохотом затворилась, и наступила зловещая тишина. Фигура медленно повернулась к нему лицом… Все те же знакомые каштановые волосы с проседью, зачесанные набок через пробор; живые голубые глаза, обручальное кольцо на безымянном пальце, и точь-в-точь такая же одежда, в какой его положили в гроб. «Кукла… Сегодня ночь с четверга пятницу…» Губернатор подошел к восковой копии. «Что ты молчишь? — заговорил все так же с сомкнутыми устами. — Кто тебя придумал и зачем? Кто убил меня? Кто?.. Скажи, я должен это знать!» Кукла неожиданно пошевелилась, рука ее стала подниматься, и из разжатого кулака змейкой выскользнула шелковая плетеная удавка. Губы куклы тронула улыбка. Задыхаясь от страха, губернатор отступил. Кукла взяла удавку за оба конца и, шаг за шагом, стала сомнамбулически медленно приближаться к губернатору. «Ты сам себя убил! — послышался его собственный голос. — Сам!..» «Сам!.. сам!.. сам!.. сам!..» — заметалось по залу эхо, тычась в углы и отдаваясь от глухих стен. Наматывая удавку на руку, кукла все так же неторопливо подступала к нему. «Гри-и-ди-ин!!» — захрипел он, собрав последние силы, когда его шея оказалась в петле. В этот самый момент брызнули стекла невесть откуда взявшегося окна, восковая голова разлетелась в куски, и фигура во весь рост рухнула на земляной пол…

Гридин проснулся в холодном поту. Кто-то настойчиво стучался в дверь. Он сел на постели, не в силах сообразить, где находится и жив ли вообще. Свет ночника резанул по глазам.

Стрелки маленького будильника на прикроватной тумбочке показывали пятнадцать минут четвертого. Знакомая обстановка спальни на даче в Рыбине вернула его к жизни. «Сон, — почувствовал он облегчение. — Как хорошо, что это был только сон!» Все, что случилось до этого и могло случиться впредь, теперь не страшило его.

Стук в дверь повторился.

«Константин Григорьевич, проснитесь!» — послышался из-за двери требовательный голос полковника Ставрова.

— Сейчас. Николай, отопру, — проговорил губернатор, нащупывая босыми ногами тапочки.

В комнату вошли Ставров и Саенко. Кто-то промелькнул в освещенном проеме, за дверью послышались голоса.

— Константин Григорьевич, пожалуйста, оденьтесь, пройдите с нами, — стараясь скрыть волнение, сказал начальник охраны.

— Куда? — опешил Гридин. Это походило на ночной арест.

— В ваш кабинет на третьем этаже.

— А что, собственно…

— Извините. Я вынужден настаивать на том, чтобы вы поднялись.

Гридин почувствовал, как к нему возвращается пережитый во сне кошмар.

— Дайте мне одеться.

Ставров и Саенко молча удалились. Гридин натянул брюки, наспех заправил в них рубашку и, причесавшись перед зеркалом, вышел в коридор.

На лестнице курил молодой охранник. Увидев губернатора, он по-мальчишески спрятал сигарету в кулак и поздоровался. Не ответив, Гридин через две ступеньки проскочил вверх по лестнице, несколько раз глубоко вздохнул, стараясь умерить участившееся сердцебиение, и вошел в кабинет, у которого столпились сотрудники Управления охраны.

В разбитое окно дул йодистый мокрый ветер.

Посреди усыпанного осколками пола лежала навзничь восковая кукла с дырой во лбу.

Все молча смотрели на губернатора.

— Как это случилось? — спросил он у Ставрова.

Полковник указал глазами на молодого охранника, которого Гридин только что видел на лестничной площадке.

— Я ночевал здесь, в кабинете, — объяснил тот. — Проснулся, чтобы посмотреть на часы, и включил на секунду настольную лампу. Выстрела я не слышал, только стекло рассыпалось. Подумал — от ветра, форточка была открыта. А потом манекен вдруг упал. Кинулся поднимать, увидел дыру в голове, и тогда сообразил, что стреляли…

— Откуда стреляли?

— Да с любой крыши или с водонапорной башни, — пожат плечами Ставров. — Сейчас милиция оцепила поселок, ищут. Правда, не думаю, что найдут, — приехали поздно. А рыбинских слишком мало.

— Значит, если бы свет включил я…

— Нет, Константин Григорьевич, окна спальни выходят на море. Сейчас штормит, с катера не попасть, да и пограничники уйти не дадут. Только со стороны поселка.

Губернатор постоял над куклой и показал Ставрову глазами на дверь.

— Что ты по этому поводу думаешь, Николай Борисович? — спросил, оказавшись с полковником тет-а-тет.

— Думаю, вы поспешили перевести охрану в обычный режим, — уверенно отвечал полковник. — В дело вступил дублер Портнова.

— Кто, кроме сотрудников охраны, знал, что я еду в Рыбино? — в упор посмотрел на него губернатор.

 

5

Телефон в Париже не отвечал ни в час, ни в два, ни в три часа ночи.

Евгений не находил себе места. Вышагивая по комнате, как лев по приемной ветеринарной поликлиники, он уже не думал ни об осадном своем положении, ни о Грошевской, которая и без того занимала в его размышлениях столько места, что он окрестил ее «девушкой моей мечты». Он проклинал себя зато, что не связался с Климанковичем сам, хотя и тому было оправдание: захочет ли откровенничать с чужим человеком Климанкович, и что он вообще за человек…

«Ой, да не бреши ты хоть сам себе! — цинично покривился Внутренний Голос. — Ну, захотел с Валерией поговорить, раскаялся, соскучился, а тут повод подвернулся!..»

Евгений успел вымыть полы в Саниной квартире, посмотреть последний выпуск новостей, в котором Грошевская участия не принимала, размяться, сделать десятка полтора мощных комплексов высшего мастерства, просидеть полчаса в медитации, избавляясь как от дурных, так и от умных мыслей, принять душ, напиться чаю, до того как телефон вновь взорвался продолжительной трелью:

— Париж ожидаете?

— Да, да!

— Говорите!

— Алло, Женя?

— Валерия, привет! Говори, я слушаю тебя!..

— Сколько у меня времени?

— Сколько нужно, я звоню из квартиры!

— Значит, так. Я связалась с Аньером по телефону, дома была Римма. Лев уехал в Париж, она дала его координаты, и мы встретились здесь. Так что ездить мне никуда не пришлось. Ты слушаешь?

— Да, да, да!

— Вот что он мне рассказал… За день до отъезда они ездили в Париж вместе с приятелем Льва на его машине. До этого они уже были в Париже, но Павел воспользовался оказией, чтобы навестить, как он сказал, отца своей знакомой и поснимать…

— Отца?!

— Слушай и не перебивай, я сама собьюсь!.. Это оказался эмигрант, который живет здесь с восьмидесятого года. В прошлом — драматург, диссидент, преследовался, был сослан на пять лет в Красноярский край, лечился в Сербского и Кащенко — принудительно, как ты сам понимаешь, в последнее время жил в Набережных Челнах…

— Фамилия его как?! — снова нетерпеливо перебил Евгений.

— Фамилия его Ветлугин Алексей Фадеевич.

— Как?!

— Вет-лу-гин!.. Говорили они с Павлом недолго. Павел хотел снять его на видео, но тот наотрез отказался. Мнительный, повсюду мерешится ГБ, к тому же алкаш. Короче, несостоявшаяся творческая личность, вроде меня…

— Не болтай, ты — состоявшаяся.

Валерия искренне рассмеялась.

— На эту тему мы при встрече поговорим, давай дальше!

— У Льва с собой был маленький диктофон «сони», он оставил его Павлу, когда Ветлугин вышел. А сам попрощался под предлогом того, что в неположенном месте припарковал машину, и ушел, чтобы, по просьбе Павла, снять его на пленку, когда они будут выходить… Говорит, что снял.

— Снял, снял, я эту пленку видел, она у меня. Он, что же, не знает, о чем они говорили?

— Лев присутствовал при начале разговора. Вот что мне рассказал он… Нелли — это девушка Павла, насколько я поняла с его слов, — оказалась не родной дочерью этого Ветлугина. Он женился на ее матери в семьдесят пятом году, когда Нелли было два года, и удочерил ее. Мать ее раньше жила в Казани, потом переехала в Набережные Челны. Ветлугин на десять лет старше, до этого успел побывать в ссылке и в психушке, его бросила первая жена. Потом, по его словам, мать Нелли стала пить. Я думаю, что пили они вместе. Допились до того, что в один прекрасный день она попала под поезд. Это было в семьдесят девятом году… Дальше Лев ничего не знает, потому что Ветлугин заплакал и ушел, а Павел в это время попросил Льва выйти и снять их с Ветлугиным… Потом Павел якобы ничего ему не рассказывал, только сказал, что собирается после Парижа поехать в Казань…

— В Казань?

— Да, в Казань… Слушай дальше. Может, я сделала что-то не то, но я подумала, что тебе этой слезоточивой истории будет недостаточно, поскольку ты же не драматург…

— Ты встречалась с Ветлугиным? — догадался Евгений.

— Да, я была у него и только что вернулась. В изрядном подпитии, потому что иначе из него было ничего не вытащить. Так что ты уж извини…

— Извиняю! Говори!

— Спасибо. Так… после смерти этой Сони…

— Чьей, чьей смерти?

«Сони Маликовой… Это жену Ветлугина так звали, мать Нелли… Она танцевала в кордебалете Казанского театра. Сам Ветлугин разоткровенничался и сказал, что она вовсе не попала, а бросилась под поезд, но я думаю, что он себя накачал — не проверишь… После ее смерти он рванул в Москву за какой-то престарелой француженкой, я видела ее фотографию, ей тогда было пятьдесят восемь лет, звали Мишель Яновски, польского происхождения… Нелли забрали с его согласия в детский дом в Набережных Челнах. Дальше понятно, да? Он женился на этой страхолюдине Мишель, она вывезла его сюда, но здесь таких драматургов — как собак нерезаных, пруд пруди. Мишель умерла в прошлом году в возрасте семидесяти четырех лет. Он остался один, без средств к существованию, сдает унаследованный от жены особняк, сам живет в маленькой комнатке на первом этаже в Исси-ле-Мулино, это на окраине — Сен-Жан, 123. Говорит, в прошлом году пытался отыскать Нелли, нашел, написал ей покаянное письмо. Звал к себе, но получил открытку, в которой она требует забыть о ее существовании…

— Он не говорил, кто настоящий отец Нелли?

— Какой-то проходимец, которого Ветлугин называет не иначе как «розовощеким комсомольцем». Когда-то он якобы ругал его пьесы на худсовете молодежного театра в Казани, куда входил от горкома комсомола, еще в шестидесятые годы…

— Фамилия?!

— Гридин. Дает это тебе что-нибудь?.. Алло, Женя?.. Женя, ты меня слышишь?.. Алло!.. Алло!..

 

Часть третья

БРОСОК РЫСИ

 

Глава одиннадцатая

 

1

Сведений о покушении губернатор распорядился не давать, справедливо полагая, что в трактовке прессы покушение прозвучит как очередная фальсификация, на что, возможно, и рассчитывают организаторы. Ответственность за неразглашение факта покушения была возложена на Управление безопасности.

Спецслужбы действовали без особой оглядки на это предписание, делали все, что было в их силах, и проснувшийся утром город мог быть вполне уверен, что в его гостиницах, борделях, притонах, вокзалах, офисах, подозрительных квартирах, пакгаузах, чердаках и подвалах жилых домов, парках и прочих коллекторах нечистот искомого террориста не оказалось.

Не нашли и автомат АК-74, из которого, предположительно, был произведен прицельный одиночный выстрел с расстояния в семьсот метров. Немедленно развернутая антитеррористическая акция «Поиск», предпринятая УФСБ и УВД Приморска совместно с пограничниками, внутренними войсками, поднятыми по боевой тревоге и оцепившими город, преподнесла много сюрпризов, но ожидаемого результата не дала. Поселок Рыбино был оцеплен через сорок минут после выстрела; этого времени хватило бы, чтобы мог исчезнуть даже не самый опытный террорист. Просеянный сквозь сито поселок оказался чист, и только свежий след от машины (предположительно — «ниссан-патруль») на грунтовке в семистах метрах от дачи наводил на размышления. Два взвода краснопогонников тщетно перетирали в задубевших пальцах придорожную грязь в поисках гильзы; пуля 5,45 со смещенным центром тяжести, разворошившая восковую голову, в стене кабинета все же была, а значит, и гильза должна быть, хотя опытный Ставров предположил, что стреляли, не выходя из салона.

Машину в три часа ночи никто из жителей поселка, разумеется, не видел, а когда бы и видели, то едва ли нашелся бы желающий дать показания и подписать себе тем самым смертный приговор. «Активные мероприятия» проводились в течение четырех часов. Секрета полишинеля из происшествия не получилось, и хотя толком никто не знал — в кого, где и когда стреляли, исполненная догадок и неподтвержденных версий молва расползлась по городу еще до окончания операции.

Взнервленным и суетливым сотрудникам охраны противостоял человек, чье олимпийское спокойствие в сложившейся ситуации не могло не обращать на себя внимания. Человеком этим был Гридин.

Запершись на полчаса в спальне, он появился оттуда в черном, дорогой английской шерсти костюме, хранившемся в плательном шкафу и любовно отутюженном Диной Ивановной еще в канун юбилея. Новенькая белоснежная сорочка, темно-красный в полоску галстук и зеркальные штиблеты делали его похожим на манекен так же, как манекен «при жизни» походил на него.

— Неплохо мне залатали дыру во лбу? — пошутил он с Валентином Саенко, терпеливо ожидавшим его в коридоре. — Если они все-таки добьются своего — костюм переодевать не нужно.

Телохранитель, опасавшийся, как бы губернатор не слег от страха, при виде бодрого, гладко выбритого, благоухающего патрона растерялся и не знал, относиться ли к его словам как к проявлению юмора, указанию к действию или следствию психической усталости.

Причиной наступившего облегчения в настроении губернатора была на самом деле неожиданно пришедшая к нему уверенность в том, что жизнь его находится в полной безопасности, ибо никто изначально на нее не посягал: даже если этот «доктор Мориарти» поспешил с выстрелом в мишень, не удостоверившись в ее одухотворенности по причине незнания о существовании куклы, то сообразить, что в три часа ночи губернатор не появится в кабинете при полном параде, он мог? Стало быть, не сообразил не оттого, что был тупым исполнителем: в задачу ему ставилось стрелять вовсе не в губернатора, а именно в куклу!

На лестнице его перехватил Ставров:

— Машину я проверил лично, Константин Григорьевич. Ничего, кроме кварцевой системы радиоперехвата радиусом действия двадцать километров. Но это наша система, работает на нашей частоте. В принципе это совсем не обязательно: мы ведь не ставили перед собой цели засекречивать поездку? Да и «ЗИЛ» с «волгой» плюс двенадцать человек в автомобилях сопровождения — не иголка в стоге сена.

— Ничего так ничего, Николай, — весело сказал Гридин, садясь в «ЗИЛ». — Пугают. А мне не страшно. Убийца Кеннеди ушел, а убийца Гридина и подавно уйдет. Так что поезжай домой, отдохни как следует.

— Чему вы радуетесь, не пойму? — невольно улыбнулся Ставров, захлопнув за ним дверцу.

— Тому, что куклу подстрелили, — подмигнул губернатор. — Теперь командовать парадом буду я!..

Завтракал Константин Григорьевич в буфете, чего не делал никогда прежде. Домой ехать не хотелось: не хотелось объясняться с Диной, смотреть в ее красные опухшие глаза, извиняться или отмалчиваться.

В девять часов в кабинет вошли Дворцов и Давыдов, через пять минут — Хализев, все скорбно молчали и пожимали Гридину руку, совсем не так, как это делают при встрече, но как выражают сочувствие родственникам усопших.

— Что приуныли? — улыбнулся Гридин. — Знаю, что перевернули город вверх дном. Теперь поставьте все с головы на ноги и отдыхайте.

В кабинет ворвался заполошенный Астраханов, как будто стреляли в него. Поцокал языком, потряс руку губернатора, всем своим видом подчеркивая озабоченность и непричастность к происшедшему.

— Скоро мы будем поздравлять вас с законным, так сказать, избранием, Анатолий Сергеевич, — ответил на рукопожатие губернатор.

Астраханов застыл как заколдованный, напряг извилины. Вскинул голову Хализев.

— То есть?

— То есть я решил снять свою кандидатуру. И завтра объявлю об этом в прямом эфире. Если до завтра меня, конечно, не укокошат.

Все подавленно молчали.

— Не нужно делать вид, что вы ничего не понимаете, господа. Все вы понимаете прекрасно. Можете считать, что предупреждение я понял, сдрейфил и спрятался в кусты. А теперь попрошу меня оставить. Я должен связаться с Президентом.

Никакой реакции не последовало.

— Что-нибудь не понятно? — беззлобно спросил Гридин. — Или на то, чтобы выставить подчиненных за дверь, у меня уже тоже нет права?

Все прекрасно понимали, что влечет за собою его отставка. Ни Берлинский, ни Астраханов не наберут и четверти голосов.

— Чего вы хотите? — впервые за двадцать пять лет знакомства обратился к нему Хализев на «вы». — Что происходит?

— Хочу покоя. А происходит то, что должно было произойти. Рано или поздно. Лучше рано. Не так ли?

— Может быть, прежде чем принимать столь ответственное решение, стоит посоветоваться? — вытер платком испарину Астраханов.

— О чем? Как остановить разграбление губернии и при этом избежать пули в лоб?.. Когда мы решили сделать Приморск сильным, экономически развитым регионом, разве мы подразумевали легализацию преступности? Разве перепрофилирование «Сульфата» предусматривало переработку коки? Или строительство нефтеперегонного — махинации с бензином через подставную фирму?.. А, Аркадий Давыдович?

Хализев сверкнул глазами:

— То и другое уже в прошлом. Вашими указами.

— Не слишком ли высока плата за указы? Ликвидация подпольного цеха повлекла первую попытку моего устранения; запрещение деятельности перекупочной конторы — вторую. Трое от одной спички не прикуривают. Может, лучше не искушать судьбу?

— Вы говорите таким тоном, будто подозреваете в организации покушения кого-то из нас. — Чувствуя себя не в одиночестве, резко вклинился в разговор Дворцов. — Может быть, вам стоит просто отдохнуть? Почему вы связываете…

— Э, бросьте, Дворцов! — отмахнулся Гридин. — Бросьте рассказывать мне байки про то, что московская мафия хочет наложить лапу на Приморск! Из Москвы в таких случаях посылают не киллеров, а танки. Странное поветрие пошло, нет? Раньше подкладывали тротил под опоры моста, сейчас за дело взялись снайперы. Мне на все это отвечать нечем — не мои методы, господа. Да и положиться, по правде говоря, не на кого. Ни одного террориста не задержали. Или вы полагаете, генерал, что я поверю в легенду об уголовнике, который нечаянно зарезал в поезде киллера международного масштаба, не взяв при этом валюты из его кармана? Зачем?.. Могу я считать себя в безопасности при таких-то силовых структурах? Вы даже мою «безопасность» превратили в бизнес! На кой черт, спрашивается, избранному народом губернатору такая охрана? От кого его охранять, от народа?

— Зря вы так, Константин Григорьевич, — заговорил Давыдов. — Люди ночь не спали, старались…

— Да идите вы, Игорь Осипович… спать! Отсыпайтесь!.. Толку-то оттого, что вы старались! Старатели… Каждый пятый работает сторожем, телохранителем, охранником, милиционером, чекистом, пограничником, таможенником; остальные четверо — беременные женщины и дети. А провокаций и терактов все больше и больше! Вроде же наладили экономику, не бедствуем? Не Украина, слава Богу… Если колючей проволокой регион обнести — вполне даже свободная экономическая зона получится.

Кабинет потихоньку заволакивало сизоватым табачным дымком. Приоткрылась дверь, Ставров кивком поприветствовал собравшихся, но не вошел:

— Константин Григорьевич, конфиденциально.

— Я же отправил вас отдыхать?

— На минуту…

Слабости полковнику были не чужды, но лавировал он умело и оставался Гридину верным «дядькой» вот уже много лет. Появление его было кстати. Они вошли в приемную.

— Вы забыли в сером костюме ручку, — протянул ему Ставров золотое перо в инкрустированном, украшенном бриллиантом корпусе.

— Из-за этого ты притащился…

— Нет. Вот из-за этого, — в пальцах Ставрова блеснул квадратик размером с булавочную головку с торчащими «усиками».

— ???

— Кварцевый передатчик. Микрофон записывает разговор на расстоянии до пяти метров, передает — на триста. Внешне никак не определить — обычная ручка. Детектор просканировал. Совершенно случайно.

Гридин побледнел.

— Арестовать его?

— Не нужно…

Он вернулся в кабинет.

— Я просил оставить меня одного.

Первым вышел Дворцов. За ним потянулись остальные. Хализев положил руку на плечо губернатору:

— Не делай глупостей, Костя. Все будет «хоккей», мы ведь друзья?

Не замахиваясь, некогда поставленным ударом, оставшимся в мускульной памяти, Гридин ударил его в подбородок. На секунду оторвавшись от пола, Хализев проскользил в противоположный угол, ударился головой о мягкую обивку кресла и на минуту лишился чувств. Придя в себя, медленно встал на четвереньки.

— Это тебе — по-дружески, — отвинтил Гридин колпачок ручки.

— Как ты дорого заплатишь за это, — пообещал заместитель яростным шепотом.

Черные чернила потекли по его лысеющему темени…

 

2

В утреннем выпуске теленовостей Грошевская опять не появилась. Евгений позвонил ей на работу. Ему ответили, что Нелли Алексеевна заболела; в заинтересованности, с которой его принялись расспрашивать — кто он? откуда звонит? не нужно ли чего-нибудь передать? — он заподозрил подвох.

Наскоро покинув Санину квартиру, Евгений перешел улицу, дошел до ближайшей подворотни, откуда просматривался дом, и с замиранием сердца стал ждать. В течение двадцати минут никто не приехал: появилась надежда, что так необходимое ему в чужом городе пристанище осталось незасвеченным.

«Заболела она, как же! — думал он, срезая квартал по дворам. — В срочном порядке слегла от нервного расстройства!..»

Дойдя до единственного автомата на тихой старой улочке, где, судя по прохожим, никто, кроме пенсионеров, не обитал, он позвонил Грошевской домой.

«Здравствуйте. С вами говорит автоответчик. Хозяйки нет дома. Оставьте, пожалуйста, ваше сообщение…»

Евгений выждал тридцать секунд после короткого сигнала и повесил трубку: если опасения подтвердятся и телефон Грошевской контролируется, то с минуты на минуту «контролеры» должны пожаловать с проверкой автомата. Тогда дело примет серьезный оборот, разгуливать по городу станет опасно.

Опасения подтвердились. Из-за угла вылетел коричневый «ниссан». Проезжая мимо автомата, он сбавил ход, поехал медленнее. У детского кафе «У Винни Пуха» остановился. Три человека в штатском направились в кафе, по-голливудски держа руки в карманах.

«Нашли ребенка, — сплюнул Евгений. — Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от приморских фраеров и подавно уйду!»

Он пересек двор большого П-образного дома и оказался на улице Градостроителей. Приметив остановку автобуса, пошел к ней, но автобус не появлялся, стоять же, подобно Александрийскому столпу, в одиночестве было опасно. Пройдя еще квартал, Евгений спустился по узкой тропинке вниз к частному сектору и направился к Рыночной площади, по которой проходил трамвай кольцевого маршрута.

С Игорем они договорились встретиться у яхт-клуба в гидропарке.

Доехав до Восточного пляжа, Евгений не спеша побрел к условленному месту. Волны, омывая скамьи под шиферными навесами и кабины в лохмотьях прошлогодней краски, доставали до самой кромки прибрежной лесополосы. Простонал теплоход на рейде. Низкие густые тучи проносились над городом по-весеннему быстро; туман рассеивался на глазах.

Игорь жил неподалеку и появился у яхт-клуба через полчаса.

— В городе террористов каких-то ищут, — сообщил, едва поздоровавшись. — Гэбэшников нагнали…

— У тебя все гэбэшники, — пошутил Евгений.

— Да нет, серьезно. Говорят, опять на губернатора покушались, только лично я в эти сказки не верю. Кому он нужен!

Они обошли одноэтажный домик, где размешался яхт-клуб, и уселись на перевернутую спасательную шлюпку.

— У тебя есть возможность узнать, кому он нужен, — серьезно заговорил Евгений. — Слушай меня внимательно. С двадцать третьего по двадцать восьмое марта Павел был в Казани. Думаю, что его интересовала Нелли — она оттуда родом. Я отыскал ее отчима. Он живет во Франции, в Париже. Во время своей поездки Павел его навещал…

Евгений пересказал все, что ему удалось узнать — от видеокассеты до разговора с Валерией.

— Гридин — ее отец?! — вытаращив глаза, воскликнул Игорь. — Это… это же сенсация века!

— Меня сенсации не интересуют, Игорь. Меня интересует убийца Павла.

— Погоди, погоди… А если и так, что из этого?.. Внебрачная дочь — эка невидаль! По нынешним-то временам?

— Именно. А значит, сам по себе этот факт не привел бы к смерти Павла. Он узнал что-то еще,

— Например?

— Ты сам говорил, что Грошевская богата. И если Гридин замешан в каких-то делах, то он не настолько глуп, чтобы заводить счета на свое имя. Не исключено, что он открыл счет на имя дочери, а ей, в обмен на молчание, позволяет расходовать какую-то часть.

— Или она его шантажирует?

— Возможно… но думаю, что в таком случае ему от нее проще избавиться. Так или иначе, эта связь привела Павла к смерти. Надо лететь в Казань, Игорь. Если ты раздобудешь свидетельства их родства и узнаешь, чем именно интересовался Павел, то за разгадкой дело не станет.

— Когда лететь?

— Лететь сегодня в четырнадцать двадцать.

Игорь с готовностью встал.

— Финансовую проблему сможешь решить?

— Перехвачу у матери. Все?

— Нет, не все. — Евгений достал из кармана фотографию Нелли, выходящей из машины. — Возьми с собой. Но сам ничего не записывай и не фотографируй, запоминай. Ветлугин женился на Соне Маликовой в семьдесят пятом году; тогда же удочерил Нелли. А родилась она в семьдесят третьем. Как она была зарегистрирована до этого?

— Понял.

— Погоди. Понял он… Павел не зря хранил поездку в Казань в тайне от всех. Возможно, его и убили, как только узнали о ней и во всем этом деле есть сторона, о которой мы пока не подозреваем.

Последние наставления Васину Евгений давал уже на ходу:

— Информация нужна как можно скорее. Не теряй ни минуты, но никуда и никому не звони. Привезешь сам лично.

Они дошли до улицы Каштановой, Игорь нетерпеливо выбежал на проезжую часть и поднял руку.

— Никаких самостоятельных шагов, Игорь! Если что-нибудь со мной случится, расскажешь все Ивану Кравцову. Запомнил?

— Типун тебе на язык!

— Ивану Николаевичу Кравцову, он тебя найдет!..

Остановился частник. Игорь сел в «жигули», захлопнул дверцу и махнул Евгению рукой.

 

3

Ложь ползла из всех щелей.

Все, что до сих пор удавалось удерживать в надежде на лекаря-время, ускользало, таяло на глазах, и казалось, что замеревший в ожидании конца город смотрит на губернатора уже без христианских добродетелей, но с сочувствием и жалостью, понимая его, а, стало быть, и свою обреченность.

Тень Одиночества — его собственная тень — нависала над оставшимся отрезком пути. Можно было продолжать «игру» и дальше. Что нужно стареющему по часам недурной доселе репутации человеку? Область?.. Она жила и до него, и будет жить после. Оттого, что Петр строил города на крови и костях, они не разрушились. Стоять и построенному на грязи Приморску. Оттого, что хунта утопила Чили в крови, на Земле ничего не изменилось. Экономика процветающей державы прочнее ее нравственности. «Город строят не языком, а рублем да топором». Кровавые обличья петров и пиночетов потомков не интересуют. Неважно, откуда рубль, — был бы город…

«Рано, Гридин, рано. Еще не построили, еще не отъелись, еще не накормили алчущих, не накопили капитал. Вот наубиваются — все восстановится само собою, и не по твоему — по заведенному свыше порядку. И в средневековье донкихотство выглядело посмешищем. Пусть же Сила и Власть обеспечивают порядок; гнев инквизиторов по отношению к узникам окрашен цинизмом. Предательство всегда порождает предательство. Недавно ты услышал глас народа. «Долой!» и «Давай!» — вот все, на что он способен. И пусть скармливают наркотики тем, кого не устраивают реальности мироздания, пусть убивают тех, кто не может (а может быть, не хочет?) бороться за жизнь. Стадо и общество одинаково подвержены естественному отбору. Способность мыслить — это способность добывать, значит — отнимать. Это вовсе не волчьи, а общие законы — законы развития цивилизации и прогресса. Ты не хочешь подчинить себя им — уходи. Ты оказался в этом времени некстати — затопчут. В какие времена, в какой Атлантиде могло быть по-иному?.. Ложь… Ты болен психически, Гридин. То, что ты считаешь воскресением нравственности, продиктовано страхом. Но не перед Одиночеством, нет. Не перед смертью даже — прочь высокие материи! Это страх перед расплатой. Это страх, который в тебе воскрес, поселившись когда-то давно-давно, в пору первых прегрешений, и затаился непроросшим зернышком в глубине души. И вот теперь, когда Провидению стало угодно дать тебе почувствовать ничтожность и зависимость, и ты захотел вдруг обрести лицо, зернышко страха стало прорастать в твоей смятенной и порочной душе. Успокойся, Гридин, смирись. Посмотри вокруг: никто не мешает тебе идти по дороге, которую ты выбрал сам. Одно твое слово, одно раскаяние — и ты доживешь век в достатке и удовольствии. Все плохое спишется на усталость; все порушенное тобой восстановится. А гордыня — всего лишь один из семи смертных грехов, который, подобно другим, можно замолить Тот, кто придет на твое место, пойдет по тому же пути. Люди хотят тебя видеть честным и деятельным, в лучах славы; те, что станут скрываться за твоей спиной, никого не интересуют. Крест свой нужно нести радостно…»

— Константин Григорьевич, в приемной ожидает прокурор.

— Просите…

Алексей Борисович Федин — худой, с изборожденным морщинами хищным лицом человек — вошел в кабинет губернатора. Судя по фигуре и черным вьющимся волосам, по угловатым движениям и бархатно-вкрадчивым интонациям в голосе, лет ему было не более сорока, и когда бы не лицо это, и не очки в стариковской пластмассовой оправе, да еще, пожалуй, не глаза — водянистые, беспокойные, Федин вызывал бы расположение.

Мелким шагом преодолев расстояние до губернаторского стола, он протянул Гридину узкую, с чудовищно длинными узловатыми пальцами ладонь:

— Честь имею, Константин Григорьевич.

— Садитесь.

«И что она такого в нем нашла?» — ненароком подумал Гридин о пышной Алие Сулейменовне.

Под манжетами коротковатых форменных брючин прокурора блестели черные ботинки с высокой шнуровкой, напоминавшие ортопедическую обувь.

— Мне доложили, вас интересует дело Козлова? — расстегнул он папку на кнопках. — Понимаю.

— Что понимаете? — не в силах переключиться со своих размышлений на узкую тему предстоящего разговора уточнил Гридин.

Федин заученным кивком сбросил очки на середину длинного крючковатого носа и посмотрел на него поверх оправы:

— Понимаю, конечно, — обозначил улыбку. — Дело важное. Жизненно, я бы сказал, важное. И приняло такой оборот, что наша сегодняшняя с вами встреча вполне, так сказать, закономерна.

— Алексей Борисович, а нельзя ли без преамбул? Смерть журналиста вызвала общественный резонанс. Для вас не секрет, что я пообещал принять все меры к скорейшему расследованию убийства Козлова. Вы мне пообещали назвать имя убийцы к выборам, так?

— Безусловно верно.

— Завтра я намерен выступить перед избирателями в прямом эфире. Вопрос этот, как вы понимаете, мне будет задан. И с этой точки зрения наша с вами встреча, как вы выразились на своем прокурорском языке, действительно ЗАКОНОмерна.

Федин перелистывал какие-то документы, перекладывал их из одного отдела папки в другой, словно лектор, потерявший нужную шпаргалку.

— Константин Григорьевич, — прижал он наконец папку ладонями и поднял на Гридина прищуренные из-за солнечного света в окно глаза. — Я должен с вами поговорить, прежде чем дать ход информации об убийстве гражданина Козлова,

— У вас есть такая информация?! — занервничал Гридин. — В таком случае что вы, извиняюсь, вола за хвост тянете? Не иначе, убийца мертв?

— Почему?..

Гридин вздохнул, постучал карандашом по столу.

— В привычку вошло.

Федин улыбнулся, обнажив желтые, как у коня, зубы.

— Нет, нет, — тряхнул он кудрями, — в данном случае есть все основания полагать, что мы имеем дело не с трупом. Пока. Если нужны подробности — в приемной сидит следователь по особо важным делам Артур Макарович Ленциус. С протоколами и актами экспертиз.

— А без подробностей? Кто его убил?

— Невеста, с которой они расстались незадолго до этого.

— То есть вы хотите сказать, что это бытовое убийство?.. «На почве ревности?..» или как оно у вас там классифицируется?

Федин помолчал, снова пошелестел бумагами.

— Не совсем. Но для того, чтобы установить причину, нужно задержать убийцу.

— Так задержите, черт возьми!

— К сожалению, она скрылась.

Гридин едва не рассмеялся прокурору в лицо.

— Ну-у, еще бы!.. И кто же это?

— Нелли Грошевская.

— Корреспондент телевидения? — удивился Гридин.

Федин склонил голову набок и пристально посмотрел губернатору в глаза.

— Что вы, черт подери, так на меня смотрите?

— Не надо волноваться, Константин Григорьевич. Мы здесь одни, прослушивающей аппаратуры я с собой не ношу. И потом, нет ничего непоправимого. Заказное убийство — это одна статья; в состоянии аффекта, неосторожное, как результат превышения необходимой самообороны — совсем другое. От высшей меры до, можно сказать, нуля. И совсем другой общественный резонанс.

Нагловатый тон начинал Гридина раздражать; спрятав руки под стол, он крепко сжал кулаки.

— Вы мне расскажите все по порядку, Алексей Борисович. И, если можно, без загадок, Я понимаю: «закон — что дышло, куда повернешь, туды и вышло». Но все же, что я должен говорить на пресс-конференции?

— Хорошо. Я расскажу вам все, как есть, а вы уж решите, говорить ли об этом на пресс-конференции… Итак, представлять Павла Козлова как журналиста вам, видимо, не нужно. Его резкие клеветнические нападки…

— Не будем, не будем, — махнул рукой губернатор. — Резкие — да, а содержание в них клеветы нуждается в объективной проверке.

— Тогда — тем более, — оживился прокурор. — В последние четыре года, совпавшие с вашим, Константин Григорьевич, пребыванием у власти, журналист Козлов сотрудничал в газете «Губернские ведомости». Ваш приход он воспринял, мягко говоря, отрицательно. До этого вы возглавляли обком, находились в родственной связи с высокопоставленным в партийных кругах лицом. Козлов, проживавший в Сутееве, наблюдал за вами во время пикников, к тому же о многом был наслышан от своего деда, бывшего главбухом Сутеевского рыбсовхоза. И умершего, кстати, в результате инфаркта, полученного в борьбе с бесчинствами обкомовского начальства. От прежнего партийного руководства уже никого не осталось. Кроме вас, Константин Григорьевич…

— Вы обо мне рассказываете или…

— Попрошу не перебивать! — неожиданно повысил голос прокурор. — Вы просили все по порядку, так послушайте!..

Гридин хотел возразить, но вдруг онемел и почувствовал дикое, неестественное напряжение, нарастающее по мере рассказа прокурора.

— Я говорю о тех причинах, которые побудили журналиста Козлова Павла Сергеевича, убитого в ночь со второго на третье марта сего года, обратить против вас и вашего окружения весь пафос своих критических статей. Если вы считаете это несущественным — можем опустить. Но тогда, боюсь, все остальное покажется вам необоснованным.

— Продолжайте.

— Так вот… Не кажется ли вам подозрительным тот факт, что история с покушением на вас, истолкованная Козловым в 1992 году как фальсификация, начинает повторяться? Не дадут ли последние покушения основания для изменений в кадровой политике и использования методов «силового давления»? Первый вопрос, который обычно встает перед следствием: «Кому это выгодно?» В данном случае — кому было выгодно убрать журналиста накануне выборов?..

— Не хотите ли вы сказать…

— Минуту! То, что я хочу сказать, я скажу. Что должен подумать любой, мало-мальски здравомыслящий человек о сложившейся ситуации? Что смерть Козлова, известного своими нападками на губернатора, повредит ему на выборах. Повредит, а не поможет. А значит, его убийство — это, образно выражаясь, выстрел в губернатора Гридина, не так ли? Очередное, так сказать, покушение. На демократию и власть в одном лице. Ловко?

— Какое отношение я имею к его невесте?

— А вот с этим вопросом, Константин Григорьевич, я к вам и пришел.

— С каким вопросом? — окончательно сбился с толку Гридин.

— Где она скрывается?

— Кто?

— Грошевская Нелли Алексеевна,

Гридину казалось, что он спит и видит все это во сне.

— Вы пьяны? — догадался он.

— Нисколько.

— Тогда я прикажу вызвать специализированную психиатрическую помощь! — вскричал Гридин. — Вы думаете, какие вопросы мне задаете, или перепутали кабинеты?!

Всем своим обликом Федин выражал спокойствие грифа, парящего над трупом и уверенного, что добыча от него не уйдет,

— Прошу вас сесть, успокоиться и ответить на мой вопрос. Если он прозвучал недостаточно корректно, могу уточнить: где в настоящее время находится ваша дочь, урожденная Маликова, она же — удочеренная Алексеем Фадеевичем Ветлугиным в 1975 году Ветлугина Нелли Алексеевна, после замужества — Грошевская? Так понятнее?..

Вязкая тишина заложила Гридину уши. Он позеленел, уцепился за край стола и жадно, как выброшенная на лед рыба, хватал ртом воздух.

Прокурор, движения которого из суетливых стали вдруг размеренными и точными, вылил в стакан минеральную воду.

— Выпейте. Или вызвать специализированную кардиологическую помощь? — не удержался от сарказма.

«Вот оно… вот оно… вот оно…» — стучало в голове Гридина, и кроме этого рокового «вот оно» — ни мысли, ни чувства, ни воли что-то сказать, на что-нибудь решиться.

— Я не знал… не знал!.. — прошептал он, удивляясь скорости вращения люстры на потолке.

— Ну, ну, ну, Константин Григорьевич, — улыбнувшись, покачал головой Федин. — Знали, мой дорогой, знали. И денежки регулярно перечисляли на счет внебрачной дочери. Больши-ие денежки!.. Сейчас мы выясняем, при каких обстоятельствах погибла Софья Рафаэловна Маликова, но это, как говорится, дело времени. Ее уже не вернешь. А вот девятьсот шестьдесят тысяч долларов, которые лежат на зарубежных счетах Нелли Алексеевны с дарственной на ваше имя, вернуть еще не поздно. Это ваша доля от производства Новацкого? Что, он грозился обнародовать тайну этого вклада? За это вы приказали его убрать?

Щелчки кнопок на прокурорской папке показались Гридину выстрелами.

— Вон… отсюда… уходите…

— За исключением выводов криминалистических экспертиз, доказывающих причастность вашей дочери к убийству журналиста Козлова, все документы находятся у меня. — Прокурор зажал папку под мышкой и направился к двери. Взявшись за ручку, оглянулся: — А вообще она могла убить Козлова и случайно. Все будет зависеть от обстоятельств. Честь имею.

Тело перестало слушаться. Гридин достал из ящика стола сигару, прикурил, но выбросить горящую спичку в пепельницу не мог — пальцы не разжимались; и когда огонек коснулся пожелтевших фаланг, боли не почувствовал. Ему показалось, что он слышит шипение, а на полированную крышку стола капает расплавленный воск…

 

4

«Здравствуйте, с вами говорит автоответчик. Хозяйки нет дома. Оставьте, пожалуйста, ваше сообщение…»

— Здравствуйте. С вами говорит Столетник. Уважаемый автоответчик, передайте, пожалуйста, вашей хозяйке, что если ее интересует копия аудиозаписи, сделанной известными ей лицами в Париже на Сен-Жан, 123, то я готов встретиться с ней с глазу на глаз у причала на Якорной площади в 14.00.

В том, что автомат на набережной Колпакова засекли, он не сомневался. Но все так или иначе упиралось в Грошевскую. Вытащить ее нужно было любой ценой. Хотя бы выяснить, где она скрывается. Или ее скрывают.

На Угольном валу поджидал красный «форд».

— Автоответчик сработал, — сообщил Евгений, захлопнув дверцу.

— Далеко не увезли, держат где-нибудь в пригороде. А может, и в «Таверне», — посмотрел Кравцов на часы. — Ладно, попробуем вычислить…

«Форду» предстояло ремонтироваться еще три дня — до возвращения хозяина из Стамбула. Подвернулась новая халтура, и Саня закончил ремонт раньше.

Его Евгений еще не видел. То ли Кравцов не хотел их по каким-то соображениям знакомить, то ли связь личных встреч не предусматривала — так он распорядился, ему было виднее.

Встреча с ГАИ могла повлечь за собой крупные неприятности, однако приметный, как кит в пустыне, «москвич» Кравцова ни на что не годился и подавно.

Якорную площадь для встречи выбирал Кравцов. Она хорошо просматривалась со всех примыкавших улиц. Одна из них была с односторонним — в сторону площади — движением; две другие — с востока на запад — узкие, по две полосы в каждом направлении, контролировались из любой точки. Четвертую сторону площади омывало море.

— Может, оставить машину? — предложил Евгений.

— Поглядим, не загадывай.

По всему, Иван хорошо представлял, на какой шаг отважился. В действиях его чувствовалась звериная настороженность. На площадь выехали за тридцать пять минут до встречи. Слева у супермаркета стояло несколько автомобилей; за рулем одного из них сидел человек и читал газету, прикрывая ею лицо.

— Зеленый «опель», Иван. Наблюдение, нет?

Иван покосился в зеркальце.

— Глаз у тебя хороший, москвич. Наблюдение. Это я тебе сто процентов даю! — В руке его неожиданно появилась компактная «кенвудовская» рация: — Саня, Саня, что в газетах пишут? Не спи, замерзнешь!

— Ни фига себе, — восхищенно воскликнул Евгений.

«Не сплю я, Николаич, — хрипнуло в трубке. — Я тебя видел, пока никого больше».

— Ждем, Саня, ждем, — Кравцов отключился, объехав площадь по периметру, устремился на запад. — А ты думал, я с ними в бирюльки играть собираюсь?

— Где «уоки-токи» взял?

— Где взял, там нету. Это, между прочим, свежий «смар-трунк» — последний писк фирмы «Президент». Занятый канал не прослушивается.

Он свернул направо, поднялся вверх и опять — направо. Через два квартала притормозил и свернул в «карман» у какого-то здания-«свечки». На стоянке втиснулся в плотный ряд из полутора десятков машин, остановился у «мерседеса» с зеркальными стеклами.

— Нам бы такие стекла, а?

— И пару пулеметов на крыше.

С места стоянки просматривалась лишь небольшая часть площади; остальная должна была попадать в поле зрения Субботина.

Кравцов достал из «бардачка» бинокль:

— Обозревай.

— Я все равно никого не знаю.

— Думаешь, я всех знаю?

— Ну хоть кого-то? Банда, милиция, ГБ — у кого ее искать-то? Заодно она с ними или на дыбе подвесили в каком-нибудь подвале? Зацепка нужна, Иван.

— Если не явится — так, может, и на дыбе. А может, и рыб кормит… Пойди в кафешку, притащи чего-нибудь сладенького.

— Печенье «Привет» устроит?

Засадой могли блокироваться и стоянка, и кафе напротив. Но времени прошло еще немного, «таврия» преодолеть расстояние от Новой набережной едва бы успела; тем более — из пригородной зоны. Кравцову нужно было доверять — ничего другого не оставалось. Евгений перебежал через улицу и скрылся за стеклянной дверью кафе.

Сверху в направлении площади спустился шоколадный «ниссан» с выпученными глазами противотуманных фар.

— Саня, Саня, ну что у тебя там? — связался Кравцов с «опелем».

— Два мудака на черной «волжанке», еще двое прогуливаются у пристани.

— Смотри, сверху пошел «ниссан».

— Вижу, заруливает на стоянку… хорошо обкладывают, а?

— Спокойно. Тринадцать пятьдесят.

— Тринадцать пятьдесят две.

Из кафе вышел Евгений с пирожными и двумя пластиковыми стаканчиками кофе в крышке из-под торта. Какая-то женщина придержала дверь перед ним.

— Извини, картошки «в мундире» не было, — сев назад, не преминул поддеть он Кравцова.

Тот отпил кофе.

— Далась тебе эта картошка. Батя мой ее любил — просто так, без ничего, с солью. Детство ему напоминало, что ли…

На стоянку зарулила «канарейка», остановилась в двадцати метрах от «форда».

— А ну, косани на них. Видел кого-нибудь?

Евгений повернул голову.

— Вон того, длинного. В прошлом году в Лужниках вместе на восточной трибуне «Спартак» — «Динамо» смотрели.

— Дошутишься.

— Да не знаю я никого!

— Хорошо, если и они тебя не знают.

— Я им свое фото не дарил.

— Думаешь, его всему дивизиону демонстрировали?

— Это смотря в каком масштабе тебя ищут.

Трое милиционеров вышли из «жигулей», пошли к площади.

— Ну город, я вам доложу! — покачал головой Евгений.

— Рядовому, ни в чем не замешанному гражданину так не кажется. Прекрасный город. «Моя милиция меня бережет». Все тихо и спокойно.

— Николаич, есть! Грошевская собственной персоной на белой «таврии», — закартавил Саня. — Подъехала к берегу, остановилась и не выходит.

— Еще кто?

— Больше никого… Машин много, знакомых нет… Менты какие-то, трое… от вас спускаются… Вышла Грошевская!.. Оглядывается… Николаич, слышишь?

— Слышу, не глухой.

— На часы смотрит… Моторка вдоль берега идет…

— А крейсера «Аврора» там не видать?

— Одного мужика я, кажется, знаю… — сообщил Саня, пропустив шутку мимо ушей. — С Атуевым в гараж приезжал, точно!.. Юра Дерябин им «тридцать первую» латал после аварии…

— Как он выглядит?

— Здоровый бугай… сутуловатый такой…

— Одет во что?

— В кожу…

Евгений достал из кармана пачку фотографий, быстро нашел ту, где Грошевская была снята вместе с неизвестным, показал Кравцову.

— Саня, волосы «ежиком», небрит, одно ухо сломано слева?..

— Волосы «ежиком», щетина на морде тоже «ежиком», смахивает на грузина… насчет уха не скажу, мне отсюда… Николаич, к Грошевской кто-то подошел. Может, клеится, а может, и из своих кто… Поговорили… отходит…

— Я пройдусь, — отдал «смар-трунк» Евгению Кравцов. — Не высовывайся.

Он не спеша пошел по улице,

— Николаич!.. — позвал Саня.

Евгений прожевал, допил кофе и хотел ответить, но кто-то неожиданно резко постучал по крыше «форда».

— Николаич, слышь, Грошевская…

Евгений быстро выключил рацию и спрятал под сиденье. Подошел мужчина в плаще, наклонился к окошку:

— Прикурить, пожалуйста, любезный…

«Маскарад, — насторожился Евгений. — Проверка?.. Втащить бы его сюда да расспросить, что почем!»

— Не курю.

— А прикуриватель.

— В Америке остался.

Гражданин отошел. Евгений включил рацию:

— Саня, что у тебя?

— Погоди, не могу говорить…

В эфире воцарилась тишина. Минут через пять вернулся Кравцов.

— Одного узнал. Человек Дворцова, сейчас работает с Ленциусом по делу Козлова.

— Кто он?

— Джарданов, опер из горотдела.

— Линять не пора? Тут какой-то чудак насчет прикурить интересовался. Я так думаю, меня поближе хотел рассмотреть.

Кравцов взял с приборного щитка остывший кофе, положил в рот пирожное целиком.

— Некуда линять, — проговорил неразборчиво. Покончив с трапезой, пояснил: — Наверх — одностороннее; внизу — сразу засекут, у них там все машины схвачены. Ждем.

— Знаешь, чем то время отличается от этого? — спросил Евгений.

— Чем?

— Тогда долго думать нужно было, прежде чем стрелять. А сейчас нужно прежде стрелять, а потом можно не думать.

Кравцов засмеялся:

— Так нам и стрелять не в кого.

— Вот именно. Поэтому мы живем между прошлым и будущим.

— Николаич!..

— Да, Саня, говори!

— Села в «таврию»… поняла, наверно, что наколка вышла… Ну, москвич, и обложили тебя!.. В восемьдесят шестом так Горбатого не встречали… Поехала! Поехала, Николаич!.. Двигаем?

— Постой, Саня, — завел мотор Кравцов. — Я еду по Колпакова, потом сворачиваю. А ты поджидай на Дятловском, другого маршрута все равно нет. Как только сверну — подхватывай, понял?

— Понял, отключаюсь…

Кравцов тронул машину с места, выехал на проезжую часть и вдруг резко взял вверх — в запрещенном знаками направлении.

— Ты что, Иван?

— Спокойно. Пока они развернутся!

«Форд» выехал на параллельную берегу улицу с трамвайным полотном, успел проскочить перекресток на желтый свет и оказался на Запорожской — как раз в тот момент, когда в просвете между крайними домами промелькнула «таврия» Грошевской.

— Какая баба, ну ты посмотри! — прицокнув языком, воскликнул Кравцов. — Весь свет на ней клином сошелся.

— На мне, а не на ней, — уточнил Евгений. — Боятся утечки информации. Что они, интересно, могут мне пришить?

— Тебе ничего. Тебя могут.

— Не выйдет. Им-то почем знать, что я той микрокассеты и глаза не видел? Поблефуем. Теперь хоть ясно, зачем они стены в Пашиной комнате простукивали.

Между «фордом» и «таврией» вклинился «ниссан». На «хвосте» Кравцова висела черная «волга».

— «Волжанку»-то узнаешь? — весело спросил Кравцов.

— Экипаж другой.

— Еще бы!.. — Кравцов притормозил, пытаясь пропустить «волгу» вперед.

Преследователи притормозили тоже. Евгений сполз по спинке сиденья — так, что сзади его было не разглядеть. Оставалось одно из двух: либо продолжать гонку, рискуя, помимо прочего, нарваться на ближайший пост ГАИ, либо свернуть, Кравцов предпринял третье — самое рискованное и неожиданное: сбросил газ и принял вправо. «Волга» проследовала мимо. Развернувшись посреди проезжей части, Кравцов поехал в обратном направлении.

— Все, москвич, мы с тобой из игры вышли. Теперь надежда на Саню.

— Думаешь, нас выпустили?

— А они нас и не принимали в расчет. Мы на площади не появлялись — откуда им про «форд» знать?.. Иначе бы не выпустили, конечно.

Кравцов пересек газон старого Нахимовского парка и покатил по широкой аллее к пляжу. Выбрав место у замусоренных торговых навесов, он заглушил мотор и жадно, с наслаждением закурил.

— Ух, ек-макарек! — потянулся. — В жизни в гонках не принимал участия. Я ведь не опер, москвич. Работа у меня бумажная.

— Белый воротничок, — согласился Евгений. — К тому же это и не гонка никакая. Так — прогулка.

Кравцов включил «смар-трунк»:

— Саня, Саня, ты где? Ответь, если можешь!..

Прошла минута.

— Саня!..

— Николаич, она на Новую не пошла, слышишь? Не дома, значит!

— Уже хорошо. А где?..

— Все, Николаич, я возвращаюсь. Впереди перекрыто, у меня на «опель» документов пока нет… Четырнадцать сорок восемь, на Костомаров она пошла, в санаторную зону!.. Отбой!..

— Четырнадцать сорок шесть, — посмотрел на часы Кравцов. — Давай, Саня! Через часик я тачку верну. Телефункен в «бардачке» будет. Подберешь в гавани, отбой!..

Евгений посмотрел на свои «командирские». Было четырнадцать сорок семь, но он промолчал.

— Факир был пьян, и фокус не удался, — сплюнул в приоткрытое окошко Кравцов. — Тридцать шесть санаториев вдоль берега!.. А в общем, я и не рассчитывал.

— В «Таверну» идти надо, — твердо сказал Евгений.

— Проголодался?

— В «Таверну», Иван! И Атуев, и Дворцов вокруг крутятся. И, видишь, фраер этот небритый… А оттуда уже танцевать. Другого ничего не остается.

Кравцов бросил на него насмешливый взгляд:

— Ты там и поесть не успеешь, москвич. «Хулиганку» спровоцируют, заметут — и ничего не расскажут. Вполне понятно, что тебя они ищут, зачем глупости делать?

— А где я кассету прячу, они знают? И на кого работаю?.. Вряд ли поверят, что ни на кого. Крупно играют, нужно подыграть. Буду требовать встречи с Грошевской-Ветлутиной-Маликовой. Авось меня к ней подвезут?

Кравцов на минуту задумался.

— Дорогой «авось» получится.

— Ты говорил, они в «Таверне» игрища устраивают?

— Э!.. Думаешь, ты первый? Вон и Саня пытался. Он до Афгана акробатикой и боксом баловался. Пять тысяч долларей на дороге не лежат.

— Ско-олько?!

— Проигравшему — две. На похороны. Впрочем, как публика пожелает. Если минут двадцать продержишься — пожалеют. А нет — добьют. Правил там, как ты понимаешь, никаких. Ставки тысячные. Победителю — деньги и шанс попасть в телохранители к какому-нибудь крутому. Своеобразный экзамен в мафию, но до этого — тройная проверка. За одни кулаки туда не примут разве что на заклание в качестве барана.

— Саня на это рассчитывал?

— Саня рассчитывал, но его знают и в жизни на эту корриду не пустят. Он классный механик, иномарки как орешки щелкает. За что и держат. А на отборочных боях с ним просто играются. Потом бьют в простреленное пузо — знают больное место.

— Он что, этого не понимает?

— Простить тюрьму и подставу с ЛСД не хочет. Мать после этого с нервным расстройством слегла, жена с ребенком ушла и возвращать ребенка не хочет, хотя и сняли статью… Злой, все на чистую воду их вывести собирается. Это — тупиковый путь. Бойцы, которых они выставляют, хорошую подготовку проходят. Но это еще не все. Их перед боем подкалывают амфетамином. Новички, понятное дело, никакого допинга не получают. Этим их проигрыш почти гарантирован. Но если кто и одержал бы верх, то уйти все равно бы не дали. С такими-то деньжищами?.. И через год достанут.

— Я от бабушки ушел, я от девушки ушел…

— Даже не думай.

Они помолчали.

— За пацана тревожно, — сказал Евгений. — За Игоря Васина. Для него все игра! За сенсацией поехал. Если что — я ему про тебя рассказал. Рейс из Казани через день. Послезавтра вернется, надо встретить… И еще. Я с Алевтиной договор заключил. Оформил все, как полагается. Так что я — лицо официальное. В соответствии с заявлением клиента расследую обстоятельства смерти журналиста Козлова Павла Сергеевича. И точка!..

 

Глава двенадцатая

 

1

«Таверну» построили в конце сороковых годов пленные немцы. Метровые, плотно подогнанные каменные глыбы, заложенные в фундамент, маленькие полуовальные окна, кирпичные башни по углам делали ресторан похожим на крепость. Со стороны моря первого этажа не было — гладкая стена омывалась волнами и могла выдержать залп бортовых орудий.

Евгений разглядел эту стену со старого нерабочего пирса. Фасад «Таверны» овивала виноградная лоза. Перед ним разместилась автостоянка. Справа начиналась насыпь; она тянулась далеко в сторону города и была декорирована цветочными клумбами. Под нею был обустроен подземный гараж; изредка из вмонтированных в торец ангарных ворот выезжали автомобили, но никто в ворота не входил, из чего Евгений сделал вывод, что гараж связан с «Таверной» подземным туннелем. Побродив вокруг ресторана, он без труда «вычислил» охрану. Главный пост предусматривался у входа — снаружи прохаживались двое бритоголовых в теплых куртках, внутри дежурил дюжий охранник в стилизованной форме с эполетами. Второй пост обеспечивал охрану автостоянки — здесь также неотлучно находились двое. Третий находился в гараже. Четвертый перекрывал доступ посторонним через служебную дверь. В шестнадцать тридцать к этой двери подъехал грузовичок, крытый синим тентом; двое охранников лениво разгружали ящики. Окон со стороны служебного хода не было, зато к узкой металлической створке под крышей вела красная пожарная лестница. Мощные прожектора, установленные на газонах в ста метрах от «Таверны», исключали возможность проникновения в ресторан окольными путями.

У входа Евгения любезно встретил швейцар.

— Хотите поужинать?

— Если не очень дорого.

Любезность сменилась цинизмом, как только речь зашла цене:

— Сто долларов, господин хороший.

— О, сущий пустяк! — небрежно протянул Евгений купюру, зажатую между указательным и средним пальцами.

— Ваша карточка, — взял швейцар из стопки красный четырехугольник с золотым тиснением «Таверна». — Обслуживание до двадцати одного часа. Захотите остаться до закрытия — доплатите пятьдесят долларов, вам заменят карточку на синюю.

— Благодарю, — улыбнулся Евгений, — я в курсе.

— Раньше я вас здесь не видел.

«Значит, всех остальных он знает? Все остальные — члены клуба и платят разовый взнос? Сколько же, интересно? Тысячи три в месяц?.. Подгоняй тюремный вагон с решетками и сажай всех без разбора — не ошибешься!»

Он сдал в гардероб сумку и куртку. Ресторан был оформлен без особого вкуса, но с шиком: ковры на полах и стенах, дорогая мебель темного дерева, строгие черные костюмы на подтянутых, бесшумно и быстро передвигающихся официантах.

Дверь слева вела в бар. Посетители предпочитали начинать оттуда.

— Вы член клуба? — осведомился похожий на Гитлера бармен, когда Евгений занял место за стойкой.

— Временный, — показал карточку Евгений.

— Что пьем?

— То же, что постоянные.

Бармен понятливо кивнул, снял с плиты турку, подал ему кофе в керамической чашке и занялся коктейлем.

С места, которое выбрал Евгений, виден был весь бар и часть вестибюля вместе со входной дверью. Некоторые посетители направлялись сразу на второй этаж. У подножия лестницы стояли два охранника. Длинноногие девушки в модных платьях прохаживались по бару, изредка подсаживаясь к приглянувшимся посетителям.

Расправившись в течение часа со всем, что полагалось по «карточной системе», Евгений поднялся по устланной ковровой дорожкой лестнице на второй этаж.

За карточным столом сидели крупье и несколько игроков. Более азартные обступили рулетку. Евгений искушать судьбу не стал, тем более что искушать ее было не на что. Покрутившись полчаса у автоматов и понаблюдав за игроками, спустился в ресторан.

Он и сам себе казался белой вороной, а уж со стороны наверняка выглядел таковой. Метрдотель усадил его за пустой стол, сервированный на двоих, но есть совершенно расхотелось. Евгений смотрел на лица, ни одно из которых даже отдаленно не напоминало те, что были на фотографиях Павла — Кравцова, и думал, что на сто долларов можно было пять суток жить в «Парусе» и питаться яичницей.

— О чем грустит молодой человек? — неожиданно выросла перед ним декольтированная фигура с сигаретой в длинном мундштуке. — Вы позволите?

Не дожидаясь разрешения, девица села за стол. Евгений поднял на нее глаза: лет двадцать восемь — тридцать, немигающий взгляд кобры, вульгарно накрашенные губы.

«Тебя мне только не хватало!» — с трудом удержался он, чтобы не произнести этого вслух. Настроение испортилось окончательно, подмывало встать и уйти.

— Мы с вами виделись где-то раньше? — начались знакомые «приколы».

— Мы вместе отдыхали на Канарских островах, — напомнил Евгений.

Она вдруг захохотала громко и развязно; в небольшом зале наступила мгновенная тишина, и все посмотрели в их сторону.

— Приветик! — сделала девица ручкой какому-то толстяку, сидевшему за столиком с дамой. Он отвернулся и покраснел.

Официант принес Евгению ужин.

— Шампанского, гарсон! — с прононсом потребовала соседка по столу и, поманив официанта пальцем, звучно прошептала: — Мы будем пить за Канарские острова!

— По-моему, тебе хватит, — строго посмотрел на нее официант.

— Дерьмо! — сказала она ему вслед.

Он услышал. Остановившись, пристально посмотрел на нее и направился к двери, где сидели охранники.

— Еще одна такая выходка, и вас отсюда вышвырнут, — предположил Евгений. Кусок не лез в горло под ее бесцветным взглядом.

— Меня-а?.. Пусть только попробуют! Вы здесь впервые и видите только то, что видите.

— Откуда вам известно, что я здесь впервые? — спросил Евгений и тут же пожалел об этом: приступ пьяного хохота повторился.

— Я здесь знаю всех, молодой человек, — широким жестом провела она по залу. — Именно поэтому мне ни-че-го не угрожает. И вам, пока вы со мной.

— И все же, не стоит портить людям вечер.

— Они-то — люди? Они бляди. Люди поднимаются наверх, не заходя сюда.

— В переносном смысле?

— В прямом. На третьем этаже собираются те, кто меня знает. И кто не даст ко мне прикоснуться пальцем ни-ко-му.

Евгений начал догадываться, что за столиком девица оказалась не случайно. Компанию ее стоило потерпеть. Особенно за неимением другой.

— Откуда вы, искатель приключений на свою жопу? — вынув из мундштука сигарету с золоченым фильтром, погасила ее в пепельнице любительница кокаина с шампанским.

— С Канарских островов.

— Тогда поезжайте обратно.

Евгений остановил проходившего мимо официанта:

— Кажется, дама просила шампанского?

Тот одарил его презрительным взглядом и, не ответив, удалился.

— Вы очень любезны. Как вас зовут?

— Евгением.

— Можете называть меня Викой.

— Хотите есть, Вика? — Он придвинул к ней тарелку с рыбой.

— Спасибо, — неожиданно потускнела она и замолчала.

Официант наполнил их бокалы.

— Что-нибудь еще?

— Позже.

Мест за столами почти не осталось. Ресторан заполнился смехом, говором и табачным дымом. Шел девятый час.

— За знакомство! — подняла она бокал.

Заиграла музыка. Какая-то певичка запела хорошим голосом на плохом английском. Ста долларов, конечно, все это не стоило.

Скрытный и хитрый следователь, он же — открытый и простодушный в общении человек Петр Швец наставлял когда-то Евгения: «Не раскрывайся. Не жалуйся на здоровье, когда тебя о нем спрашивают. Не говори о том, что дела твои плохи. Не признавайся в неплатежеспособности. Не говори о своей любви к женщине… Эти пять «не» рано или поздно спасут тебе жизнь: соблюдая их, ты не обозначишь свои слабые места. Жизнь — борьба, а в борьбе за жизнь средств не выбирают, бьют по уязвимым точкам».

— К сожалению, знакомство наше будет недолгим, — отставил пустой бокал Евгений. — В девять часов я должен покинуть это уютное заведение.

Она опять визгливо засмеялась, но подвыпившие посетители уже не обращали на это внимания.

— Это я знаю.

— Что вы знаете?

— То, что вам нужны деньги.

Евгений отставил недоеденный салат и посмотрел на нее.

— Откуда же? — спросил он, насторожившись.

— Человек на последнюю сотню приходит в «Таверну». В баре не напивается, в казино не играет, сидит один, ест то, что приносят. Перед этим топчется вокруг кабака, будто собирается брать его приступом или проникнуть незамеченным. Вместо «Пошла вон!» предлагает старой шлюхе закусить шампанское красной рыбой… Ваше поведение может не привлечь внимание только этих подонков, которые ходят сюда пожрать, попить, снять бабу и этим живут. Они не видят, что творится за пределами их тарелок.

— Зачем же вы так… о себе? Во-первых, вы не старая. Во-вторых, шлюхи, подобно этим подонкам, не видят, что творится за пределами их кошельков. И хотя не очень разборчивы в клиентах, к таким, как я, «лохам», которых видно за версту, не подсаживаются.

Она поковыряла вилкой рыбу, отправила в рот маслину, а затем и лимонную дольку с края тарелки.

— Вы уже взяли билет до Москвы? — Взгляд ее на несколько секунд изменился, стал осмысленным и серьезным.

— Вам и это известно?

— Сюда с сумками не ходят. А слово «лох» употребляют только в столице по отношению к тем, кто не имеет московской прописки.

Он покачал головой, похлопал в ладоши:

— Браво! И в каком же вы, осмелюсь спросить, звании?

— В звании старой шлюхи. Но если бы вы знали, сколько секретов с моей помощью узнали в КГБ, то Мата Хари и Рихард Зорге показались бы вам наивными детьми. Так что не стоит удивляться моей наблюдательности — опыт.

— Надеюсь, я не похож на шпиона? — через силу улыбнулся Евгений.

— Вы похожи на самоубийцу, который решил покутить перед тем, как наложить на себя руки, но от страха лишился аппетита, — снова заржала она. — Но этого делать не стоит. Деньги — дело наживное… Ба! Смотрите, кто пришел!..

Она встала, покачивая бедрами, направилась по проходу между столами. Евгений оглянулся. В зал вошли трое: одетый с иголочки кавказец и его бритоголовые «шестерки». «Атуев», — узнал Евгений кавказца по фотографии. Вика поцеловала его и стерла помаду. Он улыбнулся, потрепал ее по щеке и тут же потерял к ней интерес. Устремленный поверх голов взгляд на секунду задержался на Евгении.

— Представительный у вас знакомый, — заметил Евгений, когда Вика вернулась за стол.

— Старые связи нужно поддерживать. Между прочим, олимпийский чемпион по борьбе.

— Да что вы?.. Зачем же ему тогда два телохранителя?

Отсмеявшись положенное дурной привычкой, Вика сама налила шампанское в бокалы.

— Если бы только два!.. Выпьем за любовь?

— За нее уже столько пили, что она испугалась и спряталась. Теперь ее ищут, но далеко не все могут найти.

Они выпили.

Времени оставалось все меньше.

— Уж не за любовью ли вы пожаловали в Приморск? — взялась она все-таки за рыбу.

— Совсем даже наоборот. Я бежал от любви. Причем панически — сел в первый попавшийся поезд.

— Кто вы?

— Перекати-поле. Был спортсменом, да весь вышел — возраст.

— Бегали?

— Дрался. Служил вышибалой в кабаке — выгнали. Пил, потом бросил — не на что стало.

— На алкоголика вы непохожи.

— Вы тоже непохожи на старую шлюху, — польстил ей Евгений.

Музыканты заиграли блюз. Посетители стали танцевать в проходах. Ни бар, ни ресторан, ни казино ничем не отличались от подобных заведений в Париже и Москве, и было ясно, что настоящая «Таверна» существует не для всех и находится двумя этажами выше.

Евгений вытер губы салфеткой.

— Что ж, Вика, спасибо за компанию. Кажется, пора сдавать карточку?

— Карточку сдавать не нужно, — объяснила она. — Это вам на память. Хотите остаться?

— Зачем? Я насытился. Людей посмотрел, себя показал. Что еще-то?

— Стоило тратить на это сто долларов?

— Стоило же их на что-то потратить.

— Деньги должны работать, Евгений.

— Хотите предложить мне акции местного химзавода?

Она закурила, вставив «данхил» в мундштук. Взяла из вазочки салфетку.

— Ручка у вас есть?

Ручка у Евгения была. Вика записала на салфетке номер телефона и протянула ему:

— Позвоните завтра. Скажите, что от меня.

— Что это?

— Ключ от квартиры, где деньги лежат.

— Я не грабитель.

— А я не предлагаю вам грабить. Если вами заинтересуются, то предоставят хорошую работу. Вполне возможно, она позволит вам подняться двумя этажами выше.

Евгений спрятал салфетку в карман пиджака.

— Тогда я с вами не прощаюсь, — он галантно поцеловал руку той, что предпочла называться старой шлюхой, и направился к выходу.

 

2

«Она сказала: «Позвоните завтра»… Завтра… Почему — завтра, а не сегодня?.. Думай, Стольник, думай…»

Выйдя из ресторана, Евгений постоял у входа, нарочито медленно пошел через стоянку к автобусу. Ни впереди, ни сзади, ни по сторонам — никого. Следили аккуратно, но что следили — факт: знакомый пятнистый «москвич» мигнул фарами, проносясь по улице мимо. Кравцову распознать «хвост» было проще.

«Телефон в кармане, полпути пройдено, — размышлял Евгений, стоя на остановке. — Номерок надежный — подсунули сами, чтобы не потерялся… Но почему завтра?.. Хотят проследить, с кем я связан?.. Куда уходит информация?.. Не иначе. Интересно, что сейчас творится на их частоте в эфире?.. «Пятьдесят седьмой, я — шестьдесят девятый, объект ступил правой ногой на проезжую часть!..» «Тигр», я — «Пантера», объект выбросил окурок. Поднять?..» Что ж, сыграем, ребята. Я вам нужен, вы нужны мне. Деньги должны работать… Ну, старая шлюха! Ну, артистка!.. Искусство на службе безопасности…»

Подошел автобус. Евгений спокойно шагнул в освещенный салон, прокомпостировал билетик. Даже место нашлось. Только в окна — ни зги: черные окна, ночные… Можно прикрыть глаза и даже зевнуть — пусть успокоятся.

«Сколько их здесь, интересно? Двое? Трое?.. Сегодня мы покажем вам нос, ребята. Потому что, если вы раньше времени поймете, что я работаю «на идею» — сразу потеряете ко мне интерес. Чего доброго, решите за меня, что я потерял интерес к жизни. В принципе раньше я никогда не работал на идею, решил попробовать на старости лет. Хочется посмотреть, как вы станете душить меня плетеной удавкой. Когда еще подобный случай представится?.. Спящим я вам не попадусь, пьяным тоже… Вторая остановка: «Торговый центр». Третья: «Дворец культуры строителей». Если их дворец соответствует их культуре, то прошу меня извинить!.. Выходить на пятой… Интересно, вы взяли автобус «в клещи», как «мессеры» самолет Мересьева?.. Или висите только на «хвосте»?.. Все же первую партию мы сыграли вничью: вы мне подсунули телефончик, а я вам не подсунул Саню Субботина. Хотя ста долларов, конечно, жалко, он мог бы свести нас бесплатно. Но тогда бы вы его непременно вычислили, правда?.. Четвертая: «Троллейбусное депо». Вы мою сумочку обыскать не забыли? Проверим… Так… Томик общевоинских уставов Вооруженных Сил СССР… Детектив Вэ Батшева «Мертвые не потеют»… Буду жив — выучу наизусть… Пара белья, кожаные перчатки Кравцова… Хорошо, что Иван сообразил вынуть отмычки и фонарик… Никакого компромата вы не нашли, да?.. Пятая остановка моя: «Гостиница «Чайка»… В окнах отражается все, что происходит за моей спиной… На лица не смотреть!..»

Заштатную гостиницу расцветили неоном. От автобусной остановки к центральному входу вела дорожка из тротуарных плит. Машины на гостиничную стоянку попадали, объезжая квартал по асфальтированной «петле». Не спеша, наслаждаясь чистым вечерним воздухом, Евгений прошел по дорожке, лишний раз удостоверившись, что убивать его никто не собирается. По крайней мере, сегодня.

Третья по счету за время его пребывания в Приморске гостиница ничем не отличалась от двух предыдущих.

— Добрый вечер. На мою фамилию должны были забронировать номер.

— А как ваша фамилия? — нашла нужный журнал администратор.

— Вы разве не знаете?! Странно, Я думал, меня все знают. Столетник Евгений Викторович.

Она улыбнулась, нашла его фамилию в графе.

— Паспорт ваш, пожалуйста.

— Пора бы обзавестись компьютером.

— Начальству нашему посоветуйте. Заполняйте…

«ЦЕЛЬ ВИЗИТА: командировка».

Огромные окна делали его похожим на рыбку в аквариуме. Преследователи могли спокойно наблюдать за ним с улицы или даже не выходя из автомобиля.

«Хоть бы шторы повесили. С дохлой чайкой, как на мхатовском занавесе».

— Триста тридцать второй. На третий этаж и направо.

— По межгороду из номера можно позвонить?

— Автоматической связи нет, нужно заказывать.

— Очень хорошо, спешить некуда…

«Кажется, фортуна начинает поворачиваться к тебе лицом, Столетник!»

Он поднялся по ступенькам, предъявил визитку этажной и взял ключ…

Номер был тесным, зато с телевизором и душем.

«Интересно, будет ли в новостях Грошевская?.. Я бы на их месте пустил старую видеозапись, чтобы сбить меня с толку».

Заперев дверь изнутри, он выглянул в окно. Оно выходило на стройку; метрах в пятидесяти петляла грунтовка; до нее — пустырь.

Задернув занавески, Евгений включил свет в крошечной прихожей и закрыл дверь, отделявшую ее от комнаты. Затем быстро снял куртку и свитер и принялся разматывать опоясывавший его капроновый шнур, который они с Кравцовым предусмотрели на случай, если предоставят номер выше второго этажа. Привязав конец шнура к батарее парового отопления, он оделся и включил свет. После этого позвонил на «междугородку», назвал свой московский телефон.

«Ожидайте».

Мощная водяная струя извлекала из эмалированного корыта подозрительно монотонный гул. Вода из сетки душа «звучала» правдоподобнее. Оставив кран включенным, он решил усилить эффект своего присутствия работающим телевизором. Передавали концерт трио бандуристов, гастролировавшего в Приморске. Евгений от души пожалел, что вот уже в который раз не имеет возможности дослушать его до конца.

Погасив свет, он запер дверь и выглянул в окно. Если внизу кто-то и стоял, то у самой стены, что едва ли имело смысл. Минут через пять раздался телефонный звонок:

— Москву заказывали?

— Да!

— Номер не отвечает. Будете ждать?

— Обязательно буду. Пожалуйста, мне по очень важному делу!..

На дороге показалась машина. Замедлив ход, проехала мимо стройки, свернула направо и скрылась из вида. Евгений натянул перчатки, отщелкнул шпингалеты внутренней рамы, рванул на себя створы окна. С треском порвалась бумага: официально зима еще не кончилась, окон до него никто не открывал.

«Только бы наружную не заколотили!» — мелькнула мысль.

Машина появилась на дороге слева от гостиницы, дважды переключила свет на «дальний». Теперь на все — про все отводилась минута. Евгений толкнул наружную раму и выбросил шнур.

Спуск занял не больше пяти секунд. Несмотря на перчатки, больно обожгло ладони…

Кравцов рванул ему наперерез. На ходу вскочив в салон, Евгений перевел дух, хлопнул его по спине:

— Погоняй в табор, братец!

— Ох, и отыграются же они на тебе! — весело пообещал Кравцов, утопив в пол акселератор. — Рассказывай.

— Подослали какую-то шлюху. Она мне телефончик нарисовала, по которому можно связаться с их продюсером.

— Сама дала или ты попросил?

— Похоже, ее кто-то другой об этом попросил. Атуев наведывался.

— Зачем?

— Тонко подводили меня. Намекнула, что он чемпион по борьбе. Я, естественно, похвастал своим кулачным опытом. А им только того и надо — за «лоха» приняли.

— Они тебе подыграли.

— Они мне, я — им. Квиты. Здорово пасли?

— Прилично. Две машины и семерых я насчитал. Трое в автобус с тобой сели. Как только ты в номер пошел, явились с «проверкой паспортного режима».

Петляя по переулкам, срезая углы по дворам и подворотням, «москвич» приближался к морю. В самом конце, на неосвещенном участке набережной, Кравцов притормозил.

— Пирс видишь?

— Ну.

— Дуй туда, быстро. А я их повожу за носы на всякий случай.

— Не стоит, Иван.

— Не переживай за меня. Утром свидимся.

Простившись с ним, Евгений перепрыгнул через парапет и побежал краем моря к пирсу, где его поджидал мотобот.

Через час дядя Ивана по отцовской линии, молчаливый рыбак Василий Андреевич Кравцов, доставил его в поселок Хобров, где базировалась их артель.

В Казань Игорь прилетел в пять вечера.

Здесь еще было холодно, по приморским меркам — зима. Брошенный матерью в сумку свитер в последний момент перед отлетом оказался как нельзя кстати. Переодевшись в туалете, Игорь навел справки и немедленно отправился в театр оперы и балета; из всех данных, которыми он располагал, профессия Сони Маликовой была единственной зацепкой.

Сотруднику отдела писем областной газеты уже доставало опыта, как отыскать след человека в загсах, архивах, справочных бюро и прочих подобных заведениях, на то и призванных, чтобы разыскивать людей. Но для походов по учреждениям время было позднее, да и предоставить там могли разве что цифры и факты документальной биографии, за которыми едва ли можно было разглядеть историю, интересовавшую его.

Свидетели, живые свидетели, способные воспроизвести отношения Маликовой и Гридина более чем двадцатилетней давности — вот кто нужен был сейчас журналисту Васину. Мысленно он, конечно, чертыхался по поводу цейтнота — уплатить такие деньжищи и пронестись по историческому городу галопом, не побывав даже в Казанском кремле!.. Не говоря уж о том, что стоило воспользоваться случаем и отыскать людей, знавших губернатора Гридина — глядишь, отыщется в его биографии штришок для «жареного» материала.

Судьбе было угодно подбросить ему сенсацию. Чувствуя на себе взгляды прохожих, а затем — пассажиров автобуса (причиной которых, конечно, была не персона супержурналиста из Приморска, а его одежда не по сезону), Игорь развлекал себя фантазией, что фамилия его может вскорости стать знаменем демократической прессы: снятие с должности Гридина будто бы непременно повлечет перемены в Кремле, а они, в свою очередь, отразятся на международной жизни; великое противостояние ядерных держав приведет к тому, что Васина назначат на должность главного редактора «Губернских ведомостей», а там и до «Нью-Йорк таймс» недалеко. Шпагина он возьмет на работу в качестве уборщицы, а Полянский будет торговать карандашами в канцелярском киоске. Фантазии имели «политическую» подоплеку: от них становилось теплее…

Разыскать кого-нибудь из работавших в театре в 1973 году оказалось непросто. Дирекции не было; артисты, блиставшие в то время на подмостках, частью вымерли, частью поуходили, молодым жё фамилия Маликовой ни о чем не говорила.

Кто-то подсказал, что интересующую его информацию может предоставить Ариадна Иннокентьевна Неродимова, мимо которой якобы никто из артистов балета не проходил — она работала репетитором и сейчас натаскивала молодняк в танцклассе на втором этаже. Полчаса, оставшиеся до окончания вечерней репетиции, пришлось простоять под дверью, слушая фортепианную музыку, то и дело прерывавшуюся хлопками и непонятными тирадами. Он вышагивал по коридору, сожалея, что не взял билет обратно и теперь придется разыскивать агентство Аэрофлота в городе или ехать прямо в аэропорт, рискуя потерять сутки.

«Если что-нибудь со мной случится», — предупредил Евгений. — Что он имел в виду? — Слова, которым Игорь не придал поначалу значения, вдруг начали обретать какой-то роковой смысл. — «Ничего не записывай… ничего не фотографируй… как можно скорее… не теряй ни минуты…»

Репетиция кончилась, но артисты расходились, как назло, долго, донимая репетитора вопросами и творческими предложениями, и Игорь, улучив момент, подошел к ней, не дожидаясь, пока на него обратят внимание.

— Добрый вечер, Ариадна Иннокентьевна.

— Добрый…

— Я Васин Игорь Николаевич, корреспондент газеты «Губернские ведомости» из Приморска… вот мое удостоверение…

— Не нужно, ну что вы, — улыбнулась женщина лет пятидесяти пяти с гладко зачесанными и собранными в пучок на затылке волосами, — я вам и так верю.

— Ариадна Иннокентьевна, вы, случайно, не помните Соню Маликову, которая работала в театре в начале семидесятых годов?

— Вы ее разыскиваете?

— Нет, ее разыскивать уже не нужно, она погибла в 1979 году в железнодорожной катастрофе.

— Помню, — сказала Неродимова.

Она опустилась на низенькую скамейку у зеркала, жестом пригласила занять место рядом.

— Соня работала в кордебалете, — начала она рассказывать негромко. — Очень недолго, года полтора. Мечтала стать солисткой, работала самоотверженно, обладала неплохими данными. Окончила Пермское хореографическое училище. Потом в ее личной жизни что-то произошло. Какая-то трагедия, неразделенная любовь… Так случается нередко, увы. Влюбилась, забеременела. Естественно, ушла из театра и куда-то уехала… Ходили слухи, будто бы собиралась даже покончить с собой…

— И все?

— Что все?

— Больше вы о ней ничего не можете сказать?

— Нет. А разве этого мало?.. Что вас, собственно, конкретно интересует?

— Подробности.

— К сожалению… Прошло четверть века. Да я и тогда не очень интересовалась личной жизнью танцовщиц кордебалета.

— А кто-то может помнить о ней? Были же у нее подруги?.. Не так уж все-таки много времени прошло, — словно уговаривал ее Васин, сраженный неадекватностью информации проделанному пути. — Правда, меня тогда еще не было на свете…

Она засмеялась.

— Попробуйте поговорить с Камиллой Булатовой. По-моему, она должна помнить Соню лучше других, они начинали вместе.

— Как мне ее разыскать?

— Она уже не работает, но я могу вам дать ее домашний телефон.

Неродимова порылась в сумке, нашла потрепанную записную книжку и продиктовала телефон Булатовой.

— Спасибо большое.

— Не за что. А почему, если не секрет, ею интересуется приморская газета?

— Да газету, собственно, интересует не она, — разоткровенничался было Игорь, — а ее дочь…

Потом спохватился и, упреждая расспросы о дочери, поспешил откланяться.

Через час он сидел в гостиной народной артистки Татарстана Камиллы Зеноновны Булатовой. Она жила в центре города вместе с мужем, сыном, снохой и двумя трехлетними внуками-близнецами, которые то и дело пробегали с криком и визгом по проходной комнате невероятных размеров, и Игорю стоило больших усилий не отвлекаться от разговора.

— Тише, Зияд! — одергивала внуков располневшая сорокашестилетняя балерина. — Отдай Мише машинку!.. Извините… На чем я остановилась?

— На корреспонденте из Приморска.

— Ах да, я рассказала ему все, что знала о Соне.

Игорь вернул ей визитную карточку Павла.

— Камилла Зеноновна, дело в том, что Павел Сергеевич умер, — понял он, что от этой информации уйти не удастся. — Вы не обратили внимания, в программе «Время» и в газетах сообщали о его смерти. Насильственной смерти.

Она театрально закрыла рот ладонью и округлила глаза.

— Боже мой!.. Он же совсем молодым был!..

— Мы проводим журналистское расследование. Из его записей мы узнали, что в последнее время его интересовала Соня Маликова. Но больше никаких подробностей.

— Какой ужас! — страдальчески покачала она головой. — Миша, прекрати!.. Отдай крокодила Зияду, слышишь?.. Извините. Мы газет не выписываем, а телевизор смотрим редко. Только про Хрюшу и Степашу.

— Я понимаю, — улыбнулся Игорь. — Вы не помните, чем мотивировал свой интерес к Соне Маликовой Козлов?

Муж Камиллы Зеноновны Шамиль Зиннурович — рослый татарин в расшитом золотом халате — поставил на журнальный столик поднос с пиалами и пастилой в хрустальной вазочке.

— Пара щаю папить, — показал он золотые коронки на обеих челюстях. — Шай, примешай, куда шайки летят, да?

Все стены в гостиной — от потолка до самого пола — были увешаны театральными портретами артистической четы Булатовых; на полках стояли статуэтки и призы, за стеклами в рамках из золоченых багетов висели дипломы и грамоты. Все это множилось в зеркалах и черных стеклах дорогого серванта и вместе с саблями в инкрустированных ножнах на текинском ковре, люстрой «каскад», лепниной на потолке, французскими занавесками на высоких окнах создавало впечатление музейной роскоши и благополучия.

— Спасибо.

— Не буду мешать, — улыбнулся хозяин и бесшумно исчез.

«Не иначе, решил, что корреспондент прилетел из Приморска, чтобы взять интервью у его отставной балерины», — догадался Игорь.

— Чем мотивировал? — наморщила Булатова лоб. — Он разыскивал ее дочь Неллочку. Но я, к сожалению, ничего не знаю о ней. Вскоре после того, как они уехали из Казани, связь наша прервалась.

— Простите, куда уехали?

— К Сониной маме в Набережные Челны. Мама ее болела, а в Казани не захотела жить… Это сложная длинная история. У Сони была драма в личной жизни, из которой она сделала трагедию.

Перечисление театральных жанров Игорю ни о чем не говорило.

— Сделала?

— Ну, может, это только я так считаю. Во всяком случае, я бы отнеслась к этому по-другому. Каждый кузнец свой судьбы.

Булатова откусила маленький кусочек пастилы, отпила чаю и, вытерев пальцы расшитой вензелями салфеткой, направилась в соседнюю комнату.

— Одну минуту…

«Какие разные жизни, — думал Игорь, оставшись в одиночестве. — Вместе учились, вместе начинали танцевать. Неродимова сказала, у Сони были способности. Она тоже могла бы стать народной артисткой, нянчить внуков, живя в достатке и почете. А вместо этого спилась, попала под поезд, кости ее давно сгнили в земле и о ней никто не вспоминает…»

Булатова вернулась с большим альбомом в сафьяновом переплете.

— Вот, посмотрите… Это — я… Узнаете?.. А это — Соня Маликова… Мы с ней — в танцклассе училища… Это уже в театре в Перми, миманс… Вот Соня — у кулисы сзади… А это они с Неллочкой выходят из роддома, мы с Шамилем забрали их оттуда.

— Вы? А муж?

— Чей муж?

— Обычно из роддома забирают мужья.

Булатова вздохнула, поправила шаль на плечах.

— Мужа у нее не было. Она родила дочь от студента… по-моему, Московского строительного института. Она его любила, он ее тоже. До поры до времени, как говорится. Пока не разлюбил. Променял на другую, когда Соня была уже на третьем месяце беременности.

— Как его звали, не помните?

— Костя Гридин. Отчества не помню, да и не хочу вспоминать. У меня была фотография, на которой они с Соней запечатлели себя во время прогулки по Москве. Потом Соня забрала ее у меня, порвала…

— Она ездила к нему в Москву?

— Да… А он сюда приезжал на каждые каникулы. Он родом отсюда, жил здесь неподалеку, на Пионерской. Обаятельный такой, представительный, сильный. Цветами ее задаривал. Я бывала у него вместе с Соней. Устраивали вечеринки, пили, пели, веселились. Никто не сомневался в том, что они поженятся… И вот однажды мне позвонила Сонина соседка по театральному общежитию на Качалова и сказала, что Соня… отравилась. Выпила стакан уксуса, что ли… Ее положили в больницу. Долго держали — целый месяц. Очень тяжело выкарабкивалась — положение осложняла беременность.

— А он знал о том, что она беременна?

— Думаю, знал. Зачем бы она стала от него это скрывать? Но он больше никогда не появился. Прислал ей письмо, в котором писал, что встретил другую и полюбил, прощения просил. Письмо привез какой-то партийный товарищ, очень долго утешал Соню, извинялся за Костю, предлагал устроить ей операцию в Москве в клинике, если она пожелает избавиться от ребенка.

— Она не пожелала?

— Врачи сказали, что после этого она не сможет вернуться на сцену. У нас работа тяжелая — по шесть часов в день «у станка». Соня решила рожать… Обком комсомола выделил ей двухкомнатную квартиру. Стараниями этого товарища, конечно.

— Не помните, кто это был?

— Не помню… Соня называла его по имени-отчеству… Нет, не могу сказать. Да и какое это имеет значение теперь?

«Самое большое может иметь значение», — подумал Игорь, подозревая, что речь идет о Хализеве.

— А что было дальше?

— Соня хотела от этой квартиры отказаться. Она считала, что от нее откупаются, что это ее унижает, В сущности, так оно и было, и она бы отказалась, если бы не мы с Шамилем и не ее мама. Нужно было думать о ребенке, я не права?

— Правы, наверно, — неуверенно ответил Игорь.

— Конечно, права! Потом эта квартира ей очень пригодилась. Она ее продала и жила на эти деньги долгое время… Неллочка родилась болезненным ребенком. В театр Соня так и не вернулась, все время была с ней. Мама ей помогала, но подолгу оставаться в Казани не могла, у нее в Набережных Челнах был свой дом, хозяйство, куры, коза… Вот фотография Неллочки, посмотрите… Здесь ей один год. Хорошенькая, правда?.. Если бы не это большое родимое пятно на шейке — прямо загляденье!

Игорь рассмотрел черно-белую фотографию. Годовалая девочка в ползунках была сфотографирована на фоне темного ковра. От кадыка в левую сторону шеи ребенка тянулось узкое родимое пятно: оно сливалось с фоном, отчего казалось, будто шеи нет наполовину и голова отходит от тела. Жутковатое впечатление скрашивалось большими глазенками и ручками, смешно воздетыми кверху, словно в мусульманской молитве.

Игорь вспомнил, что Нелли всегда носит на шее косынку.

— А как она зарегистрировала ребенка, Камилла Зеноновна? Отчество же должно быть?

— Отчество ей Соня дала свое. Она была Софьей Рафаэловной, Нелли тоже стала Рафаэловной.

— И что потом?

— Через год заболела Сонина мама. Соня здесь одна, мама там одна. Они решили съехаться… Надо сказать, что Соня за тот год изменилась до неузнаваемости, стала нелюдимой и даже злой, раздражалась по любому поводу. Вначале очень горевала. Не столько из-за поруганной любви, сколько из-за потерянного театра. Сейчас, конечно, легко судить, но представляете, как она растерялась, оставшись в расцвете лет без любимой работы, без мужа, с больным ребенком на руках… В драматический театр после таких потрясений артист еще может вернуться, он от них становится только лучше — жизненного опыта прибавляется, что ли. А в балет… Разве что в миманс. Не в кордебалет даже, не говоря уж о солистках. Это связано с физиологией, но неважно… Соня сломалась. Замкнулась, стала сторониться всех. Уехала из-за больной матери, из-за того, что считала себя опозоренной, и Неллочку, которая, как я уже говорила, родилась слабенькой, хотела увезти на Каму, отпоить козьим молоком. А главное — скрыть от нее всю эту историю. Для чего, наверно, и вышла замуж через два года за человека, старше себя на десять лет — он пообещал удочерить ребенка…. И тоже оказался непорядочным.

— Пил?

— И пил, и вообще сумасшедшим был. В прямом смысле. Гнев сменялся у него на милость по десять раз на дню. Необузданный, хотя и не бездарный драматург Ветлугин. Из разряда непризнанных гениев. Ссорился все время с властями, диссидента из себя изображал. В ТЮЗе репетировали его пьесу о строителях КамАЗа, да так и не поставили: он стал скандалить, требовать переделок, вмешиваться в режиссуру… Уехал в Набережные Челны, основал свой народный театр. Там они с Соней и повстречались.

— Вы с ней поддерживали связь, после того как она уехала?

— Я у нее была дважды. Она не выражала восторга по поводу моих визитов. Во второй раз мы приезжали на КамАЗ с концертом, я хотела ее пригласить, но она наотрез отказалась… А когда я пришла к ней после концерта, Соня была пьяна в дым… Страшная картина: плачущий ребенок, старуха при смерти, сумасшедший Ветлугин, который сидит посреди комнаты и выстукивает на машинке сценарий какого-то массового праздника, подхлестывая себя возгласами: «Здорово!», «Гениально!»… И пьяная Соня на материном сундуке в углу. В жизни не забуду!.. Я перепеленала Неллочку, убаюкала ее и больше никогда уже не приезжала. Я поняла, что стала для Сони напоминанием о том счастливом, влюбленном, беззаботном прошлом, которое было связано с Гридиным и в которое для нее уже не было возврата. О дальнейшей ее судьбе я знаю понаслышке. Пила, попала под поезд. Ветлугин сдал девочку в детдом, а сам пустился в бега — умотал куда-то в Москву… Я хотела ее разыскать, но, думаю, правильно, что не сделала этого. Я ведь не знаю, во что ее посвятили Соня и приемный отец… Может быть, она жила какой-то легендой об отце-капитане, а я невольно могла ее разрушить. И потом, кто я ей? Просто добрая тетя? Тогда почему тетя не заберет ее из детдома?.. А забрать ее я не могла. Первый год за четверть века сижу дома, верите? Гастроли, гастроли, репетиции, спектакли, снова гастроли… Муж — со своим театром, я — со своим. Сына возила с собой, рос за кулисами. Потом, когда он стал постарше, ездил на гастроли с отцом… Страшная у нас жизнь! Это только со стороны кажется…

Игорь слушал ее вполуха. В изложении Булатовой, к которой присоединился ее золотозубый муж, эта жизнь представлялась куда более страшной, чем жизнь негритянских рабов, шахтеров, чикагских полисменов, летчиков-испытателей и рэкетиров, вместе взятых. Он кивал, украдкой поглядывая на каминные часы и считая минуты, ни одной из которых Евгений не велел терять попусту…

В двадцать два пятнадцать последним автобусом Игорь Васин выехал в Елабугу, откуда до Набережных Челнов было полчаса езды.

 

3

Алевтина Васильевна Козлова набирала у колонки воду, когда на проселке, что протянулся вдоль лимана, появились две машины. Срезав путь, они устремились к ее дому. Она почувствовала, что случилось что-то непредвиденное и, наверное, плохое. Хотя и не могла себе представить, что еще плохого может случиться в ее жизни после смерти сына.

Из машин выскочили какие-то люди в масках с разрезом для глаз, носить которые стало в последнее время одинаково модно у милиции и у бандитов. Ни тем, ни другим во дворе Козловых, казалось бы, нечего делать.

— Что вам нужно? — крикнула Алевтина Васильевна на бегу, позабыв о ведрах. — Кто вы?

Восемь вооруженных автоматами человек рассыпались по двору и стали бесцеремонно обшаривать сарай, деревянную пристройку и летнюю кухню; трое вошли в дом.

— Вы хозяйка? — спросила маска, когда Алевтина Васильевна поравнялась с машинами.

— Я.

— Давай ее сюда! — крикнула другая маска, выглянув из дома.

— Михеич! Леля! — истерично позвала соседей хозяйка, и те услышали, выбежали из ворот, но растерянно остановились при виде машин и вооруженных людей.

Алевтину Васильевну ввели в дом.

— Без паники, мы из милиции. — Одна из масок быстро ощупала одежду на ней, будто у нее мог быть спрятан под юбкой «маузер». — Управление по оргпреступности.

В другое время остроумная и начитанная учительница не преминула бы поинтересоваться, не следует ли до маразма нелепое название милицейского отдела понимать так, что именно там эту преступность организовывают, и не правильнее ли было бы назвать его Управлением по борьбе с организованной преступностью. Но сейчас чувства и мысли ее смешались.

— Сядьте, — подтолкнули ее к стулу.

— Чего вы хотите? — прошептала Алевтина Васильевна, сев.

— Где Столетник?

— Сто-лет-ннк? — не поняла она. — В горшке на подоконнике.

— Вы мне тут дурочку не валяйте! Столетник Евгений, приятель вашего сына из Москвы?

Она, наконец, догадалась, что ищут эти люди, и, помолчав, попыталась собраться с мыслями.

— Дайте ей воды! — одна из масок уселась напротив.

— Я не хочу воды.

— Зачем он приезжал к вам? — продолжала допрос маска, не слушая ее возражений.

Никогда еще с пятидесятпчетырехлетней женщиной не обращались так грубо, и даже давно забытый муж — гулена и пьяница — не позволял себе подобных выходок. Она не знала, что нужно отвечать, чтобы не навредить Евгению.

— Не молчите. Мы все равно узнаем.

— А что вы хотите услышать от меня?

— Повторяю вопрос. Зачем к вам приезжал Столетник и где он сейчас находится?

Она взяла из чьих-то рук теплую еще воду из чайника, отпила и глубоко вздохнула.

— Я не знаю. Он был здесь проездом, я никогда его раньше не видела. Мы ходили с ним на могилу моего сына.

— Это он вам сказал, что находится здесь проездом?

— Да.

В спальне скрипнула дверь шкафа. Алевтина Васильевна почувствовала, что вот-вот упадет в обморок, потому что в шкафу ее, на полке под бельем, лежал блокнот Павла, а вместе с ним — договор с детективным бюро и ее заявление с просьбой расследовать обстоятельства смерти сына. Но самое нехорошее, что там же лежал записанный на листке телефон, по которому Евгений велел звонить только в экстренном, «аварийном», как он сказал, случае.

— Как он вам представился?

— Как?… Как… приятель… знакомый Павла по университету.

«Если они сейчас найдут документы, то тут же уличат меня во лжи», — подумала Алевтина Васильевна.

Но в спальне ничего не нашли, потому что искали вовсе не документы.

— Вы рассчитываете найти Столетника у меня в шкафу? — не удержалась-таки она.

— Вопросы задаю я. А вы отвечаете. О чем вы с ним говорили?

— О погоде. Он сказал, что в Москве еще снег, а у нас уже весна.

— Еще о чем?

— О моем сыне, об их университетских друзьях…

— Столетник учился в Заочном юридическом институте, к вашему сведению. А не в университете! — отрезала маска и поднялась.

«Зачем они его ищут? — пыталась понять Алевтина Васильевна. — Что он мог натворить?»

— Мы ищем этого Столетника потому, что подозреваем его в убийстве вашего сына, — прозвучало, словно в ответ на ее мысли.

— А… зачем?.. Зачем ему было убивать моего сына, а после этого приезжать ко мне? — испуганно спросила она и невольно вдруг подумала: что, если это правда, и человек, назвавшийся детективом Столетником, действительно объявился в жизни Павла не случайно?..

— Вот мы и пытаемся узнать, что его интересовало. А вы не хотите нам помочь.

Да, она не хотела помогать этим хамам, не хотела вообще никакого следствия, она не знала, кто прав и кому верить в этом опустевшем для нее мире, где политики и бандиты, бесчестье и подлость взяли верх, одолели то пусть немногое, но все же хорошее, что в нем оставалось от прежней жизни.

— Я хочу помочь, но не знаю, как я могу это сделать, — соврала она сквозь слезы, чувствуя унижение от своей лжи и зависимость от скрывающих лица людей.

— Зачем вы говорите неправду? — строго спросила маска. — Зачем вы лжете, что раньше не видели этого человека? А на видеокассете, которую вы просматривали с сыном у Полянских?

«Значит, они искали Евгения и там, — поняла она. — Они ищут его повсюду…»

— Где он остановился в Приморске?

— В какой-то гостинице.

— Если он объявится, немедленно дайте нам об этом знать!..

Маски уехали неожиданно и быстро — так же, как и появились. Убедившись, что во дворе никого не осталось, Алевтина Васильевна поспешила к телефону.

«А вдруг… вдруг это правда? — снова остановила ее мысль, что Евгений может быть вовсе не тем, за кого выдавал себя. — Ведь бывают же обаятельные, добрые и умные убийцы? Жертвы не попадались бы в их сети, если бы на их лицах стояли каиновы печати… И если Евгений собирается найти убийцу Павла, то почему он делает это так скрытно? Почему дал телефон, по которому можно звонить только в особом случае, и договор нельзя показывать никому до особого на то указания?.. Ведь если это официальный договор…»

Двойственное, нехорошее чувство недоверия, червоточина, образовавшаяся в душе после беспардонного визита масок, удерживали ее палец на телефонном диске.

«Чьего ты рода, парень, Каинова или Авелева? Вот в чем вопрос», — вспомнила она запись в блокноте сына. — Нужно на что-то решаться… По крайней мере, в отличие от этих людей Евгений не скрывал своего лица».

В головной машине заверещал зуммер. Майор Джарданов снял трубку, повернул ручку настройки передатчика РК 1015-S.

— Засекай! — бросил сотруднику, контролировавшему цифровой телефонный анализатор.

ГОЛОС КОЗЛОВОЙ. Алло…

ГОЛОС АБОНЕНТА. Слушаю…

Капсула-передатчик, вставленная в трубку вместо обычного микрофона, пока Джарданов допрашивал хозяйку, работала без помех.

ГОЛОС КОЗЛОВОЙ. Можно пригласить к телефону Евгения?

ГОЛОС АБОНЕНТА. Его нет. Что-нибудь передать?.

— Ну?! — нетерпеливо оглянулся Джарданов.

— Да куда он денется! — пробормотал специалист по связи, не сводя взгляда с индикатора.

ГОЛОС КОЗЛОВОЙ. Передайте ему… передайте, что его ищет милиция.

ГОЛОС АБОНЕНТА. Хорошо. Не волнуйтесь. Я все понял.

Послышались гудки отбоя. Анализатор записал всю информацию: время, дату, набранный номер, продолжительность разговора.

— 22-30-74! — запросил связист по коду местонахождение абонента.

— Вот сука старая! — возмутился водитель. — Может, вернуть ребят, пусть с ней поговорят?

— Такого приказа не было, — сурово ответил Джарданов. — Ищем объект!

— Телефон гаража в гавани, — доложил связист.

— Субботин, стручок недостреленнып!

— Ехать туда?

— Погоди. Он тебе лапшу навешает: звонили какому-то Евгению, знать ничего не знаю… Хитрее надо быть, Комелев. Запроси-ка домашний адресок этого Субботина…

 

4

В десять утра Евгений позвонил по телефону, который дал ему Старая Шлюха.

— Мне сказали, у вас можно неплохо заработать?

— Кто сказал?

— Вика.

Секунд двадцать трубка молчала.

— Где ты сейчас находишься? — спросил мужской голос с легким кавказским акцентом.

— В Приморске.

— А точнее?

— Так что насчет работы?..

— Подходи к Морскому вокзалу, познакомимся. У четвертого причала тебя встретят. Никого не приводи, понял?

Понял он или нет — уже не интересовало, в трубке раздались гудки.

«Времени не назвал… Встретят — значит, знают в лицо? Ну еще бы!.. Причал — это плохо. Предупредить бы Ивана…»

Кравцов должен был перехватить его на автовокзале и следовать за ним, ничем себя не обнаруживая. Оба понимали, что на этот раз «охотники» не промахнутся, но игра в прятки начинала действовать Евгению на нервы.

Все поломалось неожиданно, как беда, которая никогда не упреждает своего прихода…

Евгений звонил с остановки «10 км» на Хобровском шоссе. Слежку они с Кравцовым предусмотрели, Саня и Кравцов должны были ехать за ним, не приближаясь, а только фиксируя маршрут. Саня узнал, что человек по имени Руслан проводит отбор бойцов на тотализатор в клубе «СКА» на Морском бульваре. Сам он с Русланом не встречался. Значит, либо Евгения повезут туда, либо в «Таверну», либо в санаторную зону. Ни о каком контакте с ним не могло быть и речи; если «охотники» поймут, что москвич связан с «отставной козы барабанщиком» Кравцовым — расправятся с обоими.

В 10.32 рейсовым автобусом Евгений прибыл на автовокзал. Телефон, который дала Старая Шлюха, стоял на контроле: автомат на «10 км» засекли. Сразу по прибытии Евгения взяли под опеку четверо в штатском — их Кравцов вычислил невооруженным глазом; потом засветились еще две машины. Брать его почему-то не спешили.

Никогда еще Иван Кравцов не чувствовал себя таким беспомощным: Сани, который должен был подогнать «опель», не было ни в десять, ни в десять тридцать… Телефон в гараже не отвечал. Растерянным взглядом Иван проводил Евгения до трамвая, видел, как двое направились за ним, но ни сесть в трамвай, ни подать сигнал не мог. Трамвай кольцевого маршрута следовал по всему городу, и снять Евгения могли на любой остановке.

Тем временем Саня, испытывая примерно те же чувства, что и Кравцов, колесил по противоположному району города: едва он выехал из гаража, за ним увязался «хвост». «Опель» был готов с вечера, и даже доверенность, оформленная приятелем в ГАИ, лежала в кармане — в случае, если бы пришлось ехать за город, постов можно было не опасаться. Вначале он не обратил внимания на «волгу», следовавшую в ста метрах позади, но потом решил проверить и стал петлять, отклонясь от маршрута. «Волга» не отставала. На Столичном шоссе он развил скорость 120 км/час в надежде оторваться, и это ему почти удалось, но откуда ни возьмись к преследованию подключился коричневый «ниссан», знакомый по вчерашним гонкам. «Ниссан» этот вчера шел впереди, оттирая его от «таврии» Грошевской, поэтому Саня его хорошо запомнил и ошибки тут быть не могло.

Время шло, Если Кравцов не найдет выхода, москвича заметут и увезут в неизвестном направлении. Ситуация осложнялась звонком неизвестной женщины…

Саня восстановил в памяти взволнованный голос… и вдруг все как-то само собой связалось, разложилось по полочкам: да они же вычислили его вчера на трассе и подстроили этот звонок, чтобы проверить его причастность к москвичу! А он, дурак, клюнул на их уловку, не поинтересовавшись даже, кто говорит… Теперь наверняка обложат квартиру, и наскоро придуманная версия об обкатке «опеля» после ремонта уже не будет иметь никакого значения. Оставалось кататься по Приморску до тех пор, пока в баке не кончится бензин или «охотники» не догадаются, что дичь водит их за нос.

Первое отпадало: бак был заправлен под пробку…

Слежку Евгений почувствовал сразу, но «опеля» не увидел! Возможно, Саня увел из гаража какую-нибудь другую машину. Вот этот «мерс» или «жигули», которые явно не торопились обгонять трамвай. Сознание того, что он не одинок, сводило на нет ощущение опасности. Во всяком случае, если бы его хотели убрать — сделали бы это еще вчера в ресторане.

Он вышел у «Океана», пересел в маршрутное такси; в автобус до морвокзала пересаживались многие, в «маршрутку» — только те двое, которых он подозревал.

Несмотря на техническую оснащенность, едва ли бандиты могли взять на контроль городскую телефонную сеть и провести проверку паспортного режима. От коррумпированной милицейской верхушки с генералом во главе ниточка тянулась к губернатору. О его роли в убийстве Павла знала Грошевская, и выволочь ее на аудиенцию было необходимо любой ценой. Никакого другого способа выйти на след убийцы не оставалось. Играть в игры можно было до морковкиного заговения, но не за чужой же счет.

«Мерседес» то приближался к «маршрутке», то отставал. «Жигуленок» держался поодаль, ехал аккуратно, словно за рулем сидел ученик. Дистанция не позволяла разглядеть пассажиров, но Евгений был почти уверен, что ими были Саня и Кравцов.

«Правильно Саня взял «жигуль», — подумалось. — Неброская тачка, а скорости для города вполне хватит».

Морской вокзал был конечным пунктом «маршрутки». Что-то подмывало не торопиться, потянуть время, удостовериться в том, что Кравцов его зафиксировал. Еще была возможность уйти, Евгений знал кучу способов, как это сделать, даже если тебе дышат в затылок.

Обилие патрулей в зале ожидания ничем себя не оправдывало. Постояв у разноцветного табло с расписанием, он с усмешкой понаблюдал, как блокируют выходы, отсекают обратный путь филеры, оперы или посланцы местной мафии — для него все они теперь слились воедино и находились по ту сторону добра.

«Будто крышку гроба собираются опустить, — подумал он. — Отчубучить что-нибудь хохмы ради?.. Прыгнуть, например, в сторону или руку за пазуху сунуть… То-то они «пушки» повыхватывают!..»

Шутками, однако, не пахло. Так искать, пасти, охранять могли разве что Джеймса Бонда. Были в этом спектакле и свои преимущества: серьезность, с которой он обставлялся, внушала уверенность, что он на правильном пути.

Евгений вышел к морю. Погодка выдалась что надо. Море казалось чистым и радостным; прозрачность придавала сил. Он прикурил, не спеша дошел до четвертого причала и остановился. Со стороны маяка на большой скорости приближался катер.

— Ты насчет работы спрашивал? — подошел средних лет человек в длинном бежевом плаще.

Поодаль остановился другой. Сунув руки в карманы запахнутого бушлата, молча смотрел на Евгения. Узкие черные глаза, жующие челюсти — все выражало в нем наглую самоуверенность.

«Такой убъет — не задумается, — оценил его Евгений. — Уронить бы тебя в море…»

Фраеров, подобных человеку в плаще, Евгений повидал: когда бы не рота вооруженных подельников, вел бы он себя иначе.

— Да, я.

С причалившего катера сбросили трап.

Незнакомец подтолкнул Евгения, не сочтя нужным вести разговор, и тот покорился, ступил в неизвестность. Теперь даже если бы Кравцов видел его, ни помочь, ни проследить бы не смог. На это и был расчет: вся многочисленная свора наверняка предназначалась не столько для него, сколько для пресечения действий возможных сообщников.

Морской путь планом Кравцова не предусматривался.

Списанный десантный катер водоизмещением десять тонн видимого вооружения не имел. Отчалил резво и скорость развил приличную — километров сто, взяв курс перпендикулярно береговой линии.

На палубе появились вооруженные люди, но рассмотреть их Евгений не успел.

— Руки на рубку! — приказал толстомордый в кожанке и джинсах. — Ноги шире!

Двое придирчиво, но тщетно ощупали Евгения с головы до ног — все, включая документы, он оставил в Хоброве у Кравцова-старшего.

— Чистый, — доложил кто-то.

— Эй! — оглянулся Евгений. — Мы так не договаривались. Кажется, мне обещали работу?!

На его левом запястье защелкнули «браслет», другой пристегнули к поручню.

— Считай, что ты уже свое отработал!

 

Глава тринадцатая

 

1

Игорь ночевал на автовокзале в Елабуге.

Ноль градусов — это ноль; замерзнуть не замерзнешь, но и не согреешься. Временами он отходил в сторонку, прячась за киоски, приседал, что хоть ненадолго, но все же разгоняло сон и прибавляло тепла.

Город навевал размышления о Шишкине, который здесь родился, о Цветаевой, которая свела здесь счеты с жизнью. Сидя в пластиковом желтом кресле кассового зала, Игорь пытался вспомнить ее стихи, но, как выяснилось, ни одного не помнил до конца. Строчка «Я закину ключи и псов прогоню с крыльца» отчего-то засела в мозгу, становясь мотивом надвигавшейся простуды.

В половине четвертого утра возникло искушение пройти эти оставшиеся двадцать километров пешком, но тогда уже это следовало сделать сразу, а теперь — что ж, вроде и смысла никакого, глупость, мальчишество… Тяжелая, вязкая, как деготь, ночь сбила кураж, который вел его по следу Павла, вояж уже представлялся безрассудством, в секунды забвения грезилась теплая постель, в которую он непременно сляжет по возвращении. Когда же сон отступал перед одержимостью сенсацией и силой молодого организма, где-то рядом оказывались Павел и Евгений. Он чувствовал себя посредником меж ними, призванным восстановить порушенный баланс жизни и смерти; теперь от него зависело нечто важное и нужное, в первую очередь — ему самому.

Неоднократно представлялась возможность добраться до Челнов попутками за символическую плату, но ведь и там пришлось бы коротать ночь между небом и землей.

«Я закину ключи и псов прогоню с крыльца…»

Будет ли этичным написать роман обо всей этой истории после Павла?..

«Трупоедство!» — отмахнулся он от этой затеи.

Утром пошел рейсовый. Минут через…надцать пути Игорь пригрелся на заднем сиденье и провалился в бездонный уют…

Челны.

С Камы тянуло сыростью, было промозгло, марево в глазах все не хотело растворяться, будто кто сыпанул в них песком. Сомнамбулой продвигаясь по невыспавшемуся городу, добрался до интерната по наводке сердобольной старушки; в какой-то момент возникло ощущение раздвоенности. Он увидел себя со стороны, будто все это не с ним, не в реальности — того и гляди наступит пробуждение, перенесет его за две тысячи верст обратно, и ничего от этой кошмарной бессонницы не останется.

Вновь появился Павел:

«А ты помнишь, старик… мы сидели ночью в редакции и пили чай. Я ушел. И ты, телок-несмышленыш, можешь сделать на моем уходе красивую честную карьеру».

«Трупоедство»…

Очень скоро отыскалась в тайнике души помеха, червоточинка: «Сенсация, будь она неладна! О чем ты думаешь, душеприказчик? Выходишь за рамки амплуа… Павел тогда сказал: «Мысль о результате — главный тормоз творческого процесса, старик. Всякий творческий процесс — не что иное, как противопоставление алгоритма хаосу».

— Здравствуйте. Я корреспондент газеты «Губернские ведомости» Игорь Васин из Приморска…

Толстая и добрая завуч по внеклассной работе выпуск шестилетней давности помнила. И Нелли помнила. Ничего из этого не вытекало, за исключением уверенности, что он не промахнулся и попал туда, куда надо.

Но вот второй шаг в системе заданного алгоритма оправдал поездку:

— Я же все рассказал вашему коллеге? — пожал плечами математик. — И адреса одиннадцати ее одноклассников отыскал — тех, что остались в Челнах…

Значит, Павел был здесь. Интуиция не подвела. Игорь шел по следу Павла, по заключительному отрезку его пути, за которым зияла черная пропасть.

— Коллега умер, Михаил Михайлович…

За словами сочувствия — адрес воспитательницы Нелли, ныне пенсионерки.

«Не теряй ни минуты», — значит, начинал с главного.

Целый час ушел на поиски дома, в котором проживала Роза Максимовна, она же — Рауза Максудовна; еще два, исполненных отчаяния и досады («Теперь на самолет не успеть!») — на ожидание: старая татарка-воспитательница выживала, перепродавая на рынке товары залетных южан, о чем поведали соседи Поведали дежурно, с небрежительностью и скептицизмом даже, так что просить их о помощи в скорейшем поиске он не рискнул.

«Творчество, Паша, есть процесс, которым управляет постоянная мысль о результате, — спорил с покойником Игорь, расхаживая по расхлябанному вешнему двору. Часы пришлось снять с руки и бросить за пазуху, после чего время пошло быстрее. — Не противопоставление алгоритма хаосу, а их синтез!..»

«Я закину ключи и псов прогоню с крыльца…»

Если бы не постоянная мысль о сенсации! Павла уже не вернешь…

Роза Максимовна вернулась в одиннадцатом часу с двумя тяжелыми сумками. Она оказалась не такой уж старой, но явно забитой — измученной школой, пенсионной долей, соседями, судьбой. Дикий цейтнот, внутренние часы подстегивали, все слова учтивости пришлось опустить.

— Был у меня такой странный человек Павел.

— Его убили при невыясненных обстоятельствах…

Легенда, экспромтом сочиненная для Булатовой, сработала.

— … и вот мы теперь решили пойти по следам его неопубликованных материалов.

Она неподдельно всплакнула, накапала чего-то себе в стакан.

— Вы продрогли совсем, зубы стучат. Синий.

— Неважно!

— Курточка на рыбьем меху. У нас не Приморск. Я сварю чаю.

Чайная церемония длилась долго, но была как раз тем, что нужно: казалось, один глоток крепкого и горячего напитка способен поставить все с головы на ноги.

— О чем он спрашивал у вас?

— О Нельке Ветлугиной. Спрашивал, я говорила. Потом будто вспомнил о чем, альбома не досмотрел. Странный такой. Карточку оставил.

Визитка Павла была уже ни к чему.

— Роза Максимовна, вы не смогли бы повторить все то, что говорили Павлу?

Чайный цвет переливался тонкой пенящейся струйкой из чайничка в другой. Розовый цвет, многообещающий, хороший.

— А что она натворила, Вася?

— Васин. Игорь.

— Ой, ой, прошу прощения. Игорь?

— Кто натворил-то?

— Нелька?

— Почему? Ничего не натворила. Она интересовала Павла.

— Зачем?

— Я тоже хочу об этом узнать.

Он уже трижды пожалел, что обмолвился о его насильственной смерти. Это испугало, женщина что-то решала для себя, оттягивала разговор.

На салфетках опять появился чай, как ночь тому назад у Булатовой; и снова — кислая-прекислая, черная, как эта прошедшая ночь, пастила.

— Злая она была девочка, — начала со вздоха хозяйка. — Дикая, как рысь… Нет, вру. Неправда это. Не я сказала — обида во мне. Не дала себя приручить. Внутри у нее все болело, потом выболело. Пустая стала, прости, Аллах, — с печатью смерти в душе. Прямо скажу, не любили ее в интернате.

— За что?

— Не хотела, чтобы ее любили. Дома было плохо, потом предали, бросили. Мать поездом раздавило, отчим удрал. Пила Сонька и, говорят, разгульничала. Материнских прав хотели лишить. Ветлугин бить не бил, а дурак был. Совсем дурак.

— Нелли знала, что он ее удочерил?

— Дети — жестокий народ. Она все говорила, что отец ее великий писатель, во Франции живет. Вот окончит школу, и тогда он заберет ее к себе. И ей завидовали, и за это ее не любили. Из своей же зависти ее не любили. Кто-то деньги на нее перечислял — до шестнадцатилетия. Потом пустили слух, что мать ее снасильничали, оттуда, мол, Нелька и появилась на свет. Большой скандал в группе был, с дракой. Она мальчика, который это сказал, исцарапала зверски. До сих пор шрамы на лице. Ей бойкот объявили, она убежала. Два дня искали, в лесу нашли. Отыскали отчима во Франции, который ее сперва удочерил, потом бросил. Он ей по нашей просьбе и написал, что, мол, не родной. Это уже в десятом классе было. Мне ее жалко. Всегда жалко. Под конец учебы она смирилась, притихла, а все равно старалась быть одна.

— Что же, никто не поинтересовался, как сложилось у нее дальше?

— Я сказала уже: не было у нее друзей. А мы своими воспитанниками интересуемся, почему?.. Уехала она в 1989 году, сразу после школы, поступать в Ленинград. Много наших в Москву отправилось и в Казань. А она — в Ленинград, отдельно. Уехала и пропала. Запрашивали университет. Сказали, что поступила наша Ветлугина. У нас почти все, кто хочет, поступают: детдом, льготы. Учится, мол, на журналистку, на первом курсе. Через год парнишка один со спортивной командой в Ленинград ездил, я его просила узнать. Посылочку собрала. Оказалось, выскочила Нелька замуж за моряка. Самая первая, получается. Моряк тамошнюю мореходку кончал, уехали вдвоем по месту его службы.

— И все?

. — Знаете, Вася… Насильно мил не будешь. Мы на всех наших свадьбах гуляем, всех в армию провожаем. А от Нельки — ни строчки. Мы же, в конце концов, не виноваты?.. Пусть она будет счастлива. Аллах ей судья.

Обида брала в этой женщине верх. Обида и боль. То и дело слеза набегала на помутневший глаз, и чай в пиале остывал.

— Не обида это, — вдруг сказала она. — Все дети трудные, легких не бывает. И все обижают, раньше срока в гроб отправить норовят. Чем к ним лучше, тем они хуже. Раньше они такими не были — печаль их прибивала к земле. Теперь утверждаются — хватают, благодетелей топчут…

Игорь выпил чай.

— Можно?

— Конечно, извините…

Налил себе еще.

— Устала я. Сегодня с семи утра на рынке. Жить-то надо?.. Хотя и не знаю, зачем. Если бы государство ко мне так, как я к своим воспитанникам!.. Мне теперь перед ними стыдно. Позавчера один отличник у меня брюссельскую капусту купил. Импортную. Переплатил вдвойне — вроде как на бедность подал. Лучше бы он этого не делал.

— Роза Максимовна, вы Павлу показывали альбом?

— Да.

Она вышла в комнату в полинявших потертых коврах, призванных скрасить изъяны стен и полов.

«Я закину ключи и псов прогоню с крыльца…»

«Врет, — подумал Игорь. — Обстановка в интернате, поди, та еще. Под стать армейской дедовщине. За одиннадцать-то лет не приручить? Доброе слово и рыси приятно. Вышла замуж… Конечно — откуда же Грошевская иначе? Моряк… Поматросил и бросил. Или — она его? Гены отцов. Не в моряке ли причина интереса Павла?..»

— А как фамилия того моряка, за которого она вышла замуж?

— У меня есть, записано… вот… Грошевский Петр. И она теперь Грошевская. Да ведь не она вас интересует, а убитый друг, да, Вася?.. Ой!..

— Вы показывали Павлу альбом, — напомнил он, пропустив оговорку мимо ушей.

— Вот он. Их класс.

На простой картонной обложке так и было написано: «Наш класс».

Фотографии цветные и черно-белые, одиночные и групповые…

— Вот она, Нелька.

Девочка, подстриженная «ежиком». Белый фартук, в ручке — полевые цветы, насильно кем-то сунутые, а взгляд — затравленный, как у волчонка.

— Это — четвертый класс… В пятом — только общие снимки… А вот тут постарше — восьмой…

Формы уж не было. На шее появилась косынка. Волосы отросли.

В девятом она стала блондинкой…

— Это — в восемьдесят восьмом?

— Да.

— То есть восемь лет назад?

— Да.

Игорь улыбнулся и положил на альбом цветную фотографию Грошевской, выходящей из собственного авто.

— Изменилась, правда?

Пожилая женщина взяла с холодильника очки.

Такие же светлые короткие волосы. Все тот же тип лица — широкоскулого, со слегка подтянутыми глазками. И рост, подогнанный за счет каблуков. Косынка красная и там, и тут.

— Ну что вы! Я же знала ее с шести лет.

— Что, Роза Максимовна?

— Это… это не она.

— Вы уверены?

Долгое молчание. Протирка очков. Отход к окошку — к истинному солнечному свету.

— Может быть… конечно… за шесть лет… такой, знаете, возраст… развилась, стала женщиной… конечно… что-то я не пойму, Вася…

Отлегло, сон пропал. Алгоритм привел к решению. Поставить точку выпало Игорю.

— Значит, говорите, Павел ушел, как только посмотрел альбом?

Для такой статьи еще не придумали газету! «Я закину ключи и псов прогоню с крыльца…»

Она вернула ему фотографию, сникла и теперь была старухой, о которой говорили соседи.

— Что же сталось с нашей Нелькой?..

 

2

Хализев проснулся от головной боли. Большая водочная бутылка была первым, что он увидел, обведя каюту опухшими глазами. Не осталось ни капли.

«Плохая примета», — подумал он о пустой бутылке на столе и, заставив себя подняться, выбросил ее в иллюминатор.

Море было спокойным. Яхту, которую он не покидал уже два дня, слегка покачивало на волнах. Телефон упорно молчал, хотя Гридину доложили, где он находится.

Шла война амбиций, война нервов. Шаг, разделяющий любовь и ненависть, был сделан.

Сволочизм ортодокса Гридина должен был рано или поздно проявиться. Это предвидел еще Дорохов, который редко ошибался в людях. Но при его жизни Гридин был паинькой — знал, чем может обернуться демонстрация норова. Таких, как он, следовало держать в узде. Честные и неподкупные не могут устоять перед соблазном власти.

«Что ж, за четырехлетнее пребывание у корыта тебе расплачиваться нечем, — надев штормовку, Хализев вышел на палубу. — Посмотрим, чем ты станешь искупать свой старый грешок… Убрать тебя — выеденного яйца не стоит. Но это, Костя, не выход. Слишком много миллионов было поставлено на тебя в свое время. Слишком дорого стоил этот «выбор народа», чтобы вот так, за здорово живешь, отпустить тебя к праотцам. Ельцин, поди, того и ждет. Назначит своего — полетят наши головы. А переносить выборы поздно. Это ты, Костя, хорошо продумал, правильный момент для демарша подобрал. Переносить поздно. Через три месяца власть во дворе может перемениться. Приберут бизнес к рукам. Уж эти не упустят… Нет, Костя. Этот крючок я тебе двадцать три года готовил, с него тебе не соскочить. Вены ты не вскроешь, я тебя изучил. А заартачишься, на дно меня попробуешь опустить — сам ко дну пойдешь. Тебе предлагали все. Ты от всего отказался…»

Репетицию предстоящего разговора с Гридиным, которую Хализев проводил уже второй день, прервал нарастающий шум моторов. Со стороны морвокзала к яхте мчал знакомый катер. Хализев поглядел на солнце из-под руки, скрылся в каюте. Сразу показываться на глаза этому сыщику не стоит — пусть с ним сначала ребята по-своему потолкуют. Выяснят, чей он таков и что ему известно…

Он вошел в каюту, лег. Слышал, как ткнулся в борт катер, как бросили мостки и шаги застучали по палубе. Здесь никто искать не станет, а и найдут — отбить не смогут.

Детектива из Москвы вполне можно было выдать за киллера. Если он одержим стремлением заработать и окажется сговорчивым — обойдется малой кровью. Доктор Лео обещал продемонстрировать на нем свои гипнотизерские способности и уколоть каким-то препаратом, после чего он якобы признает себя не то что за киллера, а и за Магомета. Впрочем, если договориться не удастся, винтовка в руках мертвеца будет выглядеть еще более правдоподобно.

Уж второй-то столичный снайпер должен Гридина убедить?

Хализев посмотрел на часы. Вот-вот должен подгрести Асхад с коньяком…

— Что делать-то нужно, ребята? — ломал комедию Евгений. — Мы ж еще о цене не договорились?

— Придержи язык! — втолкнул его в каюту узкоглазый.

— Учтите, у меня морская болезнь! На «кругосветку» я не согласен!

«Браслеты» завели за ножку намертво привинченного к полу стола. На руки надежды не осталось.

Узкоглазый сел под иллюминатором, закурил. В каюту вошли двое неизвестных. На одном — со шрамом на щеке бушлат был надет поверх милицейской рубахи.

— В прятки играть не будем, — пообещал мент и сел рядом с узкоглазым. — Ты Столетник из Москвы, могу назвать адрес, телефон, номер лицензии и все прочее… Я задаю вопросы, ты на них отвечаешь.

— Меня что, арестовали?

— Я сказал: я задаю вопросы, а не наоборот… Что ты забыл в Приморске?

— Вы, гражданин начальник, путаете, — простодушно улыбнулся Евгений. — Иванов я. Сидор Матрасович. Из Урюпинска.

Джарданов посмотрел на часы, вздохнул.

— Не доводи до греха. Убьем и выкинем в море. Без проблем. Сначала тебя, потом Субботина.

— Субботина выкидывайте, я его не знаю. А меня не надо — холодно еще.

Удар узкоглазого пришелся мимо: его Евгений ждал. Промах привел Джарданова в ярость. Он схватил Евгения за куртку, притянул его к себе через стол. Больно натянулась кожа на руках, оказавшихся под столом.

— Кто тебя сюда прислал и зачем?

Евгений промолчал. Узкоглазый отыгрался-таки, ударил его наотмашь, в голове зазвенело.

— Сам приехал. На экскурсию…

Второй раз ударил в незащищенное лицо Джарданов, разбил губу.

— Тебе очную ставку с Козловой устроить, юморист-самоучка?

— Устроить… И с Барановой, и с Овечкиной тоже…

Неожиданно в руках узкоглазого появилась… плетеная шелковая удавка. Четвертый «виртуоз-удавитель», получалось, стоял перед ним? Видимо, Кравцов был прав, и кто-то открыл здесь целую школу…

В мгновение ока узкоглазый накинул удавку на шею Евгению, натянул… Перехватило дыхание… Врезался в горло кадык…

— Кто тебя послал и зачем?.. В последний раз спрашиваю!

Евгений закатил глаза и обмяк.

— Вырубился, — констатировал узкоглазый.

— Отпусти его!

Джарданов зашел сбоку. Это было его ошибкой: резкий удар ногой пришелся в пах, заставил его сложиться пополам; в ту же секунду колено врезалось в челюсть. Он отлетел к двери. Вторая нога Евгения метнулась через стол, но узкоглазый оказался профессионалом — уклонился, захватил стопу петлей, быстрым и точным ударом правой ноги достал до головы Евгения, отправил его в нокдаун…

Очнулся Евгений под столом. Кто-то лил на него воду.

«Посади его!» — дошел до сознания голос как сквозь вату.

Две пары рук оторвали его от пола. Снова вылили на голову воду, плеснули в лицо. Кисти затекли и распухли — инстинктивно он пытался вырвать их из «браслетов». Разлепил веки. Мутные пятна лиц раскачивались перед глазами. В подбородок снизу больно уперся ствол пистолета.

— Еще раз взбрыкнешь — вышибу мозги, — пообещал Джарданов.

— Главное… чтобы «браслеты»… не расстегнулись… — до отказа запрокинутая стволом голова мешала Евгению открыть рот, — а то вышибить не успеешь!..

— Крутой, да?.. Говори, кто тебя послал!

— Сам приехал… паспорт и деньги украли… уехать не могу. Какая-то старая шлюха работу обещала… велела позвонить… а вы…

Двинули чем-то по ребрам справа — рукояткой пистолета или ногой. Затошнило. «Хоть бы кости не сломали!» — мелькнула мысль.

— Оставь его, Евдоким! — раздался властный голос от двери. — Выйдите оба.

Ствол исчез. Голова безвольно повисла. На крышку стола закапала кровь — то ли из губы, то ли из носа. Евгений заставил себя посмотреть на визави… Хализев, заместитель самого губернатора!.. Тот самый, что на фото с Бурлаковым… Больше никого, двое вышли за дверь…

— У вас, Евгений Викторович, нет выхода, — сел Хализев напротив.

— У вас, Хализев, тоже.

— На кого вы рассчитываете?

— На себя. Я всегда рассчитываю только сам на себя.

— Не хотите сказать, кто вас послал?

— Не будем водить друг друга за нос, ладно? Я давно понял, что мафия бессмертна. Предлагаю сделку: вы мне сдаете убийцу Козлова, а я вас отпускаю на все четыре стороны.

Слышать подобное от скованного наручниками было забавно.

В каюту вошел охранник с радиотелефоном.

— Кто?

Охранник покосился на Евгения.

— Его можешь не стесняться, он уже труп.

— Дворцов.

Хализев взял трубку:

— Я слушаю… Да, у меня…

Евгений снова закрыл глаза. Нужно как можно чаще находиться с закрытыми глазами, это экономит силы и уравновешивает… Зачем они привезли его на яхту?.. Чего хотят?.. Узнать, кто за ним стоит?.. Как только узнают — он станет ненужным. А если он не скажет?.. Отпустят?.. Как бы не так!.. Значит, он прав: труп… Сколько их на борту?.. Мент, узкоглазый, еще двое с катера… Постой, постой… Как его назвал Хализев? Евдоким?.. Евдокимов!.. Иван говорил: заменили охранника гостиницы Слепнева на Евдокимова… И эта удавка… Лихо он с нею управляется. Что же получается, он Пашу убил?! И никого в гостиницу не впускал — самолично… Администраторша пошла спать… Так вот почему Паша открыл дверь и не поднял шума: милицейская форма! И сразу — удавка на шею…

— Я понял, генерал, — Хализев вернул трубку охраннику, кивнул на дверь. Когда тот вышел, долго молчал — видимо, Дворцов сообщил ему известие не из приятных. — Какое отношение ко мне имеет убийца Козлова? — спросил он у Евгения.

— Непосредственное. Павел Козлов хочет обнародовать родственную связь Гридина и Грошевской. Вам это не нужно. Вы посылаете к Козлову Грошевскую, а наутро находят его труп…

— Зачем? Зачем мне понадобилось сохранять информацию об их родстве в тайне?

— А зачем Гридину инсценировать непосредственную причастность собственной дочери к убийству? Чтобы засадить ее в тюрьму?.. Это могло быть сделано только с единственной целью: шантажа.

— Да, но я-то здесь при чем?

— Зачем же вы охотились за мной? И что делает на вашей яхте убийца Козлова Евдокимов? — Евгений внимательно следил за его реакцией.

«Много знает, — подумал Хализев. — Слишком много, чтобы остаться в живых. Зачем ему понадобилась эта легенда об украденных документах?.. Опасался, что по ним вычислят его клиента или ведомственную принадлежность?.. Не иначе!»

— Доказательств у вас, как я понимаю, не густо, Столетник? — проговорил он вслух. — К чему лезть в это дело в одиночку?

— А я всегда работаю в одиночку, господин Хализев. Так надежнее: предавать некому.

— Да?.. А вот мне только что сообщили, что взяли Субботина. Что вы на это скажете?

— Впервые эту фамилию слышу!

— А он говорит, что вы работали вместе.

— Тогда пусть он вам и расскажет, что вас интересует.

— Другими словами, вы будете молчать?

— Я не знаю, что вы хотите от меня услышать.

— Кто вас нанял?

Евгений усмехнулся, помотал головой.

— Зря. Есть совсем простой способ заставить вас заговорить. Сейчас мы снимемся с якоря и возьмем курс на Сутеево. А навстречу нам пойдет катер с Козловой на борту. Так будет быстрее. Минут через тридцать вы мне все разложите по полочкам!

Хализев встал и направился к двери.

— Погодите!.. — Евгений лихорадочно соображал, что предпринять. — Она ничего не знает.

— А мне и не нужно, чтобы она что-то знала. Вполне достаточно того, что знаете вы. — Хализев взялся за ручку.

— Стойте! — От удара по голове мутило. Все двоилось в глазах. — Стойте, Хализев. Не троньте ее.

Евгений помолчал еще секунд двадцать, просчитывая все варианты.

— Гарантий, как я понимаю, никаких? — еще потянул время.

— Ну почему же? Вы называете того, кто вам платит, а я снимаю пост в Сутееве.

— А что будет со мной?

— Это будет зависеть от вашего ответа.

«Все равно он прав: так или иначе — я труп. Я знаю имя убийцы и почти наверняка — заказчика… Они меня не выпустят ни при каких обстоятельствах…»

— Ладно, черте вами со всеми!.. Гори вы синим пламенем со своими разборками… Ваша взяла…

— Давно бы так. И кто же?

— Гридин.

— Кто?!

— Гридин, губернатор…

— Лжете?!

— А вы спросите у него.

«Или этот московский сыщик блефует… но тогда он должен быть просто гением… Или Костя действительно давно никому не доверяет…»

— Зачем же Гридину понадобилось нанимать частного детектива? У него мало спецслужб?

— Ваши спецслужбы — дерьмо продажное, — сплюнул Евгений. — После нераскрытых убийств питерского нефтяного магната и замдиректора судоверфи Гридин никому не верит. И прокурору вашему Федину в том числе.

Это походило на правду.

— Он вам платил?

— А вы думаете, я стану работать «на шару»? Я профессионал, у меня лицензия есть.

Теперь за киллера нельзя было выдать даже его труп, раз его нанял сам губернатор. Больше он был не нужен. Хализев встал и, не говоря больше ни слова, вышел.

Кровь остановилась, но шум в голове не утихал. Евгений попытался раскачать стол, и это оказалось не таким уж нереальным делом. Привинченная к полу «лапа» — основание металлической ножки — дала трешину, расширяющуюся с каждым толчком. Он попробовал перехватить руки, но ничего не получалось. Пришлось влезть под низкий стол, надавить плечом. Послышался щелчок, ножка спружинила. Теперь ее нужно было отогнуть сантиметров на пять, чтобы пропустить под нею наручники. Евгений попытался сделать это ногой, но не во что было упереться, переборка была далеко. Он присел на корточки, подставил плечо и приподнял угол стола. Ножка оторвалась, но кисти рук в таком положении до пола не доставали. Наконец он выбрал нужную позицию: приподнимаясь на одной ноге, другой уперся в основание сломанной ножки и надавил. Зазор увеличился. Зайдя сбоку, Евгений встал на колени, уперся руками в пол и резко, изо всех сил потянул на себя ножку замком «браслетов». Ножка спружинила, расстояния не хватило; «браслеты» едва не содрали кожу с костей. Отдышавшись и переждав приступ боли в руках, он сконцентрировался. Прикинул траекторию рывка: по ножке вскользь, до упора кулаком в пол и — на себя…

«Ай да Гридин, — думал Хализев, стоя на палубе. — И мне ничего не сказал… Значит, и меня подозревал?..»

К яхте приближался маленький прогулочный катер Асхада Атуева.

— Что с этим делать, Аркадий Давыдович? — справился Джарданов из-за плеча.

Хализев задумался об участи Столетника — не пригодится ли он на случай объяснения с Гридиным?.. Пожалуй, он принесет больше вреда, чем пользы… Тревожило другое. Только что позвонил Дворцов. УФСБ вышло на след Евдокимова, подбираются к Дворцову. Значит, Гридин все-таки предпочел идти ко дну вместе со всеми. Ну нет, Костя! Не выйдет… Давыдов якобы ездил к губернатору на аудиенцию… Что они там задумали?..

Не хотелось терять Евдокимова — верный человек, припаянный наглухо. Как он лихо кокнул матерого киллера Портнова — по высшему разряду… Сам все продумал, сам провернул, даже «угла» татуированного подставил. Может, не надо было им во второй раз рисковать?.. Но кроме него, Портнова никто не видел — тот только ему доверял… А Козлова он сам вызвался чикнуть — еще бы: двадцать кусков!.. Ай, влип ты, Евдоким!.. Теперь тебя самого нужно прятать…

Плохо!..

Первая заповедь, которую Евгений вывел для своего стиля «рыси», гласила: «Невозможное — удел спонтанности. Хорошая атака — это хорошо подготовленная атака».

Задержав дыхание, он собрал внимание на самом кончике ножки стола и, одновременно с резким рывком, выдохнул… Кровь сочилась из-под «браслетов», выступила на содранной коже кулаков. Кисти оставались скованными, зато теперь он мог свободно передвигаться по каюте. Ухватившись за ножку, он уперся ногой в край стола и отломал ее. В замкнутом пространстве каюты это оружие вполне могло соперничать с пистолетом. Путь через иллюминатор отпадал: одежда намокнет, потянет на дно; снять куртку не позволят наручники. Тем более до берега далеко — увидят, начнут стрелять. По той же причине не имело смысла выходить за дверь: даже если удастся убрать ближнего к каюте — выстрелит кто-нибудь из находящихся на палубе. Нет, так он превратится в мишень. Евгений приставил ножку обратно и вернулся в то положение, в котором его оставил Хализев…

Евдокиму знать об опасности пока рано. Он еще может пригодиться. К тому же узнает — неизвестно, как себя поведет. Уйдет в лучшем случае… Тертый волчара!

«Нет, Костя, — продолжал мысленный разговор с Гридиным Хализев, — яхта, машина, вилла, деньги — все ничто! Вот когда у тебя будет свой личный, «карманный» наемный убийца, который не остановится ни перед чем, тогда ты можешь сказать, что у тебя есть реальная власть!..»

— Скормите его рыбам, — махнул Хализев рукой и пошел навстречу пришвартовавшемуся Атуеву.

Атуев пожаловал с Русланом. Двухметровый сутулый борец в кожаном пальто первым ступил на палубу, неся в вытянутых руках ящик с французским коньяком.

— Принимай гостей, Аркадий! — весело крикнул Атуев с катера, заглушив мотор. — Да хранит Аллах твой корабль!

— Милости прошу, крутейшие из крутых, — улыбнулся Хализев.

Он облобызался с вечно небритым Русланом, отечески потрепал его за сломанное левое ухо. Обеими руками потряс лапу Атуева.

— Что невеселый, Аркадий? — хлопнул его Атуев по плечу. — Все наши ребята начеку. Этот город наш, даже если твоего глупого друга Гридина больше не будет под луной.

— Пойдем в каюту, Асхад. С утра в душе вес пересохло.

Охранник услужливо распахнул перед ними дверь…

— Сегодня Руслан гуляет!

— Разбогател? — нетерпеливо откупорил бутылку Хализев. Руслан расстегнул пальто, плюхнулся в кресло.

— Двадцать «штук» заработал, Аркадий. Разве это деньги? Целый год готовил товар.

Трое весело засмеялись.

— Рабами торгуешь, Руслан?

— Почему «рабами»? Обижаешь, Аркадий. Патриотами! О моих парнях сам Джохар хорошие слова говорил. Без страха воюют.

Хализев наполнил стаканы.

— Добро, аксакалы. Пусть их пуля не берет.

— Земля им пухом, — засмеялся Атуев.

Сдвинутые стаканы, наполненные до краев, не звенели.

Вошли двое — Джарданов и телохранитель Хализева. Евдокимов оставался где-то снаружи. Сунув руку в карман за ключом от наручников, Джарданов шагнул к Евгению. Телохранитель остановился в трех шагах, щелкнул затвором «Макарова»,

— Не дергайся, — лениво посоветовал Евгению Джарданов.

Руку из кармана он вынуть не успел. Евгений сделал длинный выпад и одновременно ударил его металлической ножкой в висок. Продолжая движение, развернулся на 180°, выбил оружие из руки телохранителя и захватил предплечьями его голову. «Браслетами» притянув противника за шею, он ударил его лбом в переносицу.

Эти двое в драке больше не участвовали.

Пистолет оказался в скованных руках как нельзя вовремя — в проеме распахнувшейся двери появился охранник, приносивший Хализеву телефон. Пуля попала ему в грудь, отбросила на палубу. Ключ у мертвого Джарданова забрать не удалось — снаружи послышались крики, топот бегущих ног. Времени хватило только на то, чтобы запереть дверь.

Двумя выстрелами Евгений выбил стекло иллюминатора. Совершенно не задумываясь о том, что его ждет — задумываться было некогда и выбора все равно не оставалось, — он подтянулся на руках, но вылезти успел лишь наполовину…

Сверху шею обвила удавка.

Несколько человек, рыча и матерясь, втащили его на палубу. Держали за ноги, замок «браслетов», шею. Никто не стрелял; вымещая злобу, били ногами. Скованные конечности мешали защищаться; перехваченное удавкой горло не позволяло дышать. Он инстинктивно считал удары. На восьмом кому-то удалось пробить пресс: мощный «кик» в солнечное сплетение выбил почву из-под ног. Мир перевернулся вверх тормашками и помутнел.

— В воду его! — рявкнул кто-то.

— Отставить!..

— Стой!..

С мостика спешил Хализев, Атуев и Руслан.

Охранники послушно бросили жертву — Евгений рухнул на палубу. «Живой?» — послышался голос издалека. «Дышит», — ответил другой.

— Никуда он от тебя не денется, Евдоким, — сказал Атуев. — Смертник. С Русланом поговори.

Руслан склонился над Евгением, со знанием дела ощупал мышцы, осмотрел кисти рук, заглянул в зубы и, брезгливо вытерев руки носовым платком, выбросил платок за борт.

— Я его куплю, Аркадий. Три тысячи даю. — посмотрел он на Хализева.

Тот улыбнулся, развел руками:

— С Евдокимом говори. Он за его жизнью пришел. Руслан перевел взгляд на Евдокимова.

— Ты не его, а меня оценивай, — усмехнулся тот. — Уйдет — каюк, заложит,

— Публика его не отпустит, — заверил Руслан. — Смертники — по двойному тарифу.

Разговор Евгений слышал смутно, смысла его не понимал. Вернулась способность дышать, и он принялся накачивать организм кислородом. Прислушиваясь к струе воздуха, концентрировал его внизу живота и с каждым выдохом направлял поочередно в руки, ноги, пропускал по позвоночнику, задерживал под ребрами, «омывая» органы и проверяя целостность мышц и костей. Серьезных повреждений, похоже, не было…

— По двойному, говоришь? Тогда шесть.

Руслан задумался, наморщив узкий лоб, посмотрел на солнце с прищуром.

— Четыре, Евдоким. А не хочешь — бросай его в воду бесплатно.

Евдокимов покосился на Хализева. Охранники, улыбаясь, смотрели на него.

— Бросай его! — решил он, наконец, прекратить торг.

Евгения подхватили под мышки.

— Ладно, пять, Евдокимов! — поднял руку Руслан. — Чего ты боишься? Он Августа пришил, Дворцов его из-под земли достанет.

— Шесть. — Чувствовалось, что это последнее слово Евдокимова. — Наличными и сейчас!

Хализев засмеялся, покачал головой.

— С собой у меня таких денег нет, — сказал Руслан. — Одолжи, Аркадий?

— Под десять процентов вдень? — не растерялся Хализев.

— Завтра верну.

В сейфе на яхте у Хализева было тысяч тридцать. Ударили по рукам.

— В катер его! — приказал Атуев.

Охранники, большинство из которых были его учениками, безропотно потащили Евгения к трапу.

 

3

Сутки Гридин пролежал пластом на кровати. Не на шутку перепуганная состоянием мужа Дина Ивановна тщетно пыталась накормить его. Затем все же вызвала врача. Он уговорил Гридина измерить давление, послушал сердце. То и другое вызывало опасение.

— Депрессия, — констатировал врач, когда Дина Ивановна вышла проводить его в прихожую. — Скорее всего это связано с каким-нибудь нервным потрясением. Возможно, просто переутомился — не мудрено, идет предвыборная кампания, нервное напряжение сказывается. Пятьдесят — это, знаете ли, не тридцать. Категорически настаиваю на немедленном отдыхе. Иначе ждите инфаркта.

На вторые сутки Гридин затребовал телефон.

Он и сам не понимал, что должен предпринять и чего хочет. Сквозь рой беспокойных и беспорядочных мыслей пробивалась одна — о спасении доброго имени. Но сколько бы вариантов он ни перебирал, все они неизменно заводили в тупик.

Имя было запятнано и в семьдесят третьем, когда он бросил бедную Соню ради карьеры и благополучия; и в девяносто втором, когда вместо того, чтобы выжигать преступность каленым железом, вступил в союз с дьяволом. В обкомовских попойках, в попустительстве Хализеву, в согласии баллотироваться на второй срок — во всем, в каждом своем шаге он теперь видел ошибку.

Самым страшным оказалось одиночество: звонить было решительно некому.

«Как ты дорого заплатишь за это…» — пророчествовал Хализев. Да… Чтобы в то время, когда между ними ничего не стояло, когда союз их благословил Дорохов, предвидеть, что рано или поздно Гридин захочет пойти своим путем, и заготовить этот убийственный по своему цинизму способ подчинить его, нужно было обладать врожденным талантом подлеца!

«А для того, чтобы бросить беременную невесту и даже не встретиться с нею для объяснения, для того, чтобы делать карьеру на воровские деньги, разве не нужно быть подлецом? — останавливал себя Гридин, как только возмущение Хализевым доходило до апогея. — Подлость рождает подлость, из маленькой лжи вытекает большая… «Сердце человека подобно арене, на которой дьявол борется с Богом». Ты выбрал путь дьявола — иди им до конца. Хоть в этом-то будь последовательным, не усугубляй своего положения размышлениями на морально-этические темы: они тебе не свойственны. Поздно. Единожды солгавший, кто тебе поверит, если ты сам перестал верить себе!..

Неужели эта девушка, которой он неоднократно давал интервью, его дочь?! Неужели?.. Что стало с Соней?.. Как же, как это все могло произойти?! Ее купили?.. Выходит, Хализев все эти двадцать три года знал, что она есть, она существует, сделал своей союзницей и настроил против отца…

Как же она должна ненавидеть его, раз отчаялась на такой шаг!

А может быть… может быть, она не знает, кто ее отец?.. Она исчезла… сбежала… Но почему она не сделала этого сразу после убийства Козлова? И зачем убила его? Для того, чтобы бросить на Гридина тень подозрения?.. Неужели вес это специально подстроено, и она специально — уже убив! — брала у него интервью?..

Что, что предпринять? Приказать арестовать Хализева? А что ему инкриминировать? И кто будет заниматься им — прокурор Федин, на котором негде ставить пробы?.. Обратиться в Генеральную прокуратуру… и сообщить, что в 1992 году сам санкционировал деятельность преступной группировки? Опровергнуть инсинуации относительно счетов, положенных на имя твоей дочери, которую ты ото всех скрывал? Попробуй!.. Немедленно начать ее розыск? И найти в итоге обгоревший труп?.. Значит, у тебя есть только один выход, только один: идти с ними в одной упряжке до конца. Отстаивать их интересы, исполнять их волю, делать все для их процветания, возглавить порожденное тобою же криминальное сообщество, «свободную экономическую зону» — свободную от морали и нравственных принципов!.. Тогда эти девятьсот шестьдесят тысяч долларов будут в твоем распоряжении. Тогда твоя дочь будет жива. Тебя будут охранять, оберегать, ты будешь отдыхать за границей и купаться в лучах народной любви…»

Гридин с ужасом понял, что у него нет возможности даже застрелиться, потому что тогда в качестве оправдания его самоубийства всплывут и эти счета, и убийство Козлова; и Нелли — его дочь, состоящая на службе у его врагов, — даст показания, нужные тем, кто купил ее душу.

«Губернатор покончил жизнь самоубийством под угрозой разоблачения», — напишут в газетах тысячи козловых.

О каком «честном имени» может идти речь? Ты — ЗАКОННО ИЗБРАННЫЙ НАРОДОМ ГЛАВАРЬ МАФИИ. Очень крупной мафии, Гридин. А Хализев… Хализев — что ж, он исполнитель, подрядчик. Он — порождение системы, которая предвидела свой крах и позаботилась о своем «втором пришествии».

…Кто-то позвонил. Из прихожей доносились обрывки Дининых ответов: «…неважно, да… Нет, Игорь Осипович… доктор говорит… назавтра?..»

«Давыдов! — понял Гридин. — Ну вот и началось…»

— Дай мне телефон, Дина!

Уговаривать мужа выполнять предписания врача она не рискнула, молча принесла трубку и покинула спальню.

— Я слушаю, полковник…

— Константин Григорьевич, здравствуйте, — уверенно заговорил Давыдов. — Не знаю, как это отразится на вашем здоровье, но у меня появились интересные факты по поводу убийства киллера Портнова. Вполне возможно, что и журналиста Козлова тоже.

«Ну вот и началось…»

— А чем ты меня удивишь? — с абсолютным безразличием ко всему отвечал Гридин. — Киллера нанял я сам.

— Что?!

— Потом — другого киллера, который прирезал первого. Потом испугался, что Козлов преподнесет факт покушения как фальсификацию, и нанял третьего. Потом мне надоела кукла, и я нанял четвертого…

Давыдов рассмеялся:

— Вы предупреждайте, когда шутите, Константин Григорьевич.

— А по-моему, логично.

— Так-то оно так, да только факты говорят о другом. А против факта, как известно, нет доказательств.

— Факты мне Федин уже выложил.

— Не думаю. Следователь Ленциус отрабатывает версию, концептуально противоположную нашей. И, по моему глубокому убеждению, ложную. Больше того скажу: я подозреваю, что заведомо ложную. Одним словом, мне нужна встреча с вами.

— А по телефону…

— Нежелательно, Константин Григорьевич. Вопрос серьезный, с далеко идущими последствиями. К тому же мы тут с полковником Ставровым только что обсуждали правила безопасности пользования канцтоварами… Так что, если вы в состоянии нас принять…

Более чем прозрачный намек на Хализева Гридина не вдохновлял, но несогласие Давыдова с прокуратурой обещало не самые худшие перемены.

— В состоянии. Приезжайте!

* * *

Капитан ФСБ следователь Сопиков, дотошный и независимый — настолько, насколько независимость укладывалась в его представления о назначении органов безопасности, — вел дело о покушении на губернатора. Он еще раз опросил всех пассажиров вагона № 4 поезда Москва — Приморск по списку, составленному десятого марта следователем областной прокуратуры Ачиным. Инженер по котлонадзору Кабанов, обнаруживший труп Портнова, уверял, что выпил с попутчиком в соседнем вагоне полстакана водки, что значительно меньше его «нормы», и сам удивлен тому, что его так развезло. На вопрос, с кем он пил, Кабанов ничего вразумительного ответить не мог, но почему-то запомнил узкие монгольские глаза собутыльника. Никого из подобных пассажиров следователь Ачин не допрашивал, никто из проводников такого не припоминал. Пока версия Сопикова о подсыпанном в стакан соседу Портнова по купе клофелина искала подтверждения в работе экспертов, майор ФСБ Жукова, занимавшаяся делом об убийстве Козлова, неожиданно обнаружила сходство описанного Кабановым «монгола» с милиционером Евдокимовым, дежурившим в гостинице Гостелерадио в ночь со 2 на 3 марта. То, что в обоих преступлениях, совершенных в течение одной недели, в качестве орудия убийств фигурировал нож и удар был нанесен в область шеи, породило версию о возможности совершения этих преступлений одним и тем же лицом. Версия была шаткой, но с каждым шагом Сопикова и Жуковой, объединивших свои усилия, приближалась к подтверждению. Из десятка фотографий гражданин Кабанов выбрал переснятую с личного дела старшего лейтенанта милиции Евдокимова, хотя многократно повторял, что не уверен, боится ошибиться и лучше сам пойдет в тюрьму, чем отправит туда невиновного. Решено было произвести опознание, но выяснилось, что Евдокимов неожиданно исчез. Это вдохновило следователей. В личном деле Евдокимова значилось, что до Приморска он работал в РУОП УВД Воронежской области под началом Дворцова. До этого служил в спецназе ГРУ, был в составе ограниченного контингента в Афганистане, попал в плен, через полтора года был освобожден. Сопиков встретился с генерал-майором Дворцовым, который подтвердил, что знает старшего лейтенанта лично, характеризует положительно и ничего предосудительного в том, что в числе нескольких офицеров пригласил его на работу в Приморск, не видит.

Почему дежурного сержанта Слепнева заменили на бравого офицера Евдокимова, Дворцов не знал и за оперативные решения начальника 3-го ОВД Нахимовского района, к которому были приписаны милиционеры, ответственности не нес. О местонахождении Евдокимова начальнику 3-го ОВД ничего известно не было. Замену же якобы произвел сам Евдокимов, в должностные обязанности которого входило обеспечение охраны объектов на территории, прилегающей к Столичному шоссе. Был объявлен розыск Евдокимова. Сопиков и Жукова обратили внимание на то, что и начальник 3-го ОВД Нахимовского района был в свое время приглашен в Приморск Дворцовым. Ниточка тянулась к Хализеву, порекомендовавшему Дворцова на должность главного полицейского. А так как для независимых, но все же подчиненных иерархии Сопикова и Жуковой роль Хализева, Гридина и истинная подоплека назначения Дворцова оставались тайнами мадридского двора, они решили согласовать свои дальнейшие действия с непосредственным начальником и доложили о результатах расследования шефу УФСБ Давыдову, с чем тот и пожаловал к губернатору.

Все это Давыдов в присутствии Ставрова изложил Гридину на Новой набережной, куда они вышли втроем прогуляться после навязанного Диной Ивановной обеда.

«Если не знаешь, как поступить, — поступай по совести; если не можешь поступить по совести — поступай по инструкции», — вспомнилось Гридину древнее универсальное наставление.

Расследование убийства Козлова и покушения на губернатора перехлестнулись. Так или иначе, оба вели к Дворцову, от него — к Хализеву, а там и к нему… Так или иначе, в качестве контраргументов во спасение Хализева Федин выдвинет свою версию, в которой будет опять же фигурировать он, губернатор Гридин, но уже в ином качестве. Было это закономерностью или иронией судьбы — не все ли равно?

«Если у тебя нет ни совести, ни инструкции — поступай с учетом того, что все равно предстанешь перед Высшим Судом», — дополнил он наставление и поднял на Давыдова глаза, в которых блестели слезы:

— Ребята… Найдите Нелли Грошевскую… Дело в том… дело в том, что она моя дочь.

 

4

Оставшись в одиночестве, Кравцов не растерялся. В Сане он был уверен, да и москвич оказался не из хлипких — не задумываясь, шагнул в волчью пасть!

Автослесарь Юра Дерябин — Санин приятель, с которым они вместе трудились в «крутом» гараже, — сказал, что Саня выехал в половине десятого на зеленом «опеле» и назад не возвращался. Ясно было как божий день: ребята влипли, и тревожиться за них некогда — их нужно вытаскивать!

Если бы еще знать, как это сделать…

Кравцов вернулся домой, залил в «москвич» канистру бензина, вставил полную обойму в припрятанный «на всякий пожарный» «Макаров», прихватил принадлежавший Евгению футляр с отмычками и отправился на поиски.

Будь у них «смар-трунк», всего этого бы не случилось, но рацию знакомый бизнесмен дал Сане всего на один день, да и то не просто так, а в обмен на обещание отремонтировать в срочном порядке «фиат». Домашний телефон молчал. «Опеля» во дворе не оказалось. Мать о Сане ничего не знала — сказала, что он еще не вернулся с работы. Двухчасовая автопрогулка Кравцова по Приморску результатов не дала, зато хоть помогла удостовериться, что ни его «кит в пустыне», ни он сам никого не интересуют. По всей вероятности, «охотники» удовлетворились добычей и сняли обложные флажки. Кравцову такое пренебрежительное отношение к его персоне только прибавило злости.

В семнадцать ноль две прибывал самолет из Казани. Как назло, с моря налетел ветер, вот-вот собиралась разразиться гроза. Это было дурным знаком: рейс могли задержать.

Нахально поставив немытый «москвич» между новенькими «вольво» и «мерседесом» на стоянку, Кравцов вошел в аэровокзал.

Самолет приземлился всего на тридцать пять минут позже указанного в расписании времени. Игоря Кравцов узнал сразу по «конскому хвосту» — примете, названной москвичом. Пройдя за ним до площади, перехватил на остановке «экспресса»:

— Игорь Васин?

В воспаленных глазах парня промелькнул испуг. Он явно растерялся и не знал, называться ли этому незнакомцу.

— Я Кравцов Иван Николаевич.

— Да, я Васин… А Женя?..

— Пойдем, у меня машина…

Они направились к стоянке. Кравцов осмотрелся, хотя, даже если бы он и заметил слежку, хода назад уже не было.

Игорь шел за ним, дышал раскрытым ртом; насморк и больное горло притупляли сознание. Знобило.

«Что-то случилось-таки!» — вспомнил он последние слова Евгения.

Аккуратно объехав кишевшую автомобилями площадь, Кравцов направился по главной магистрали к центру города.

— Женя исчез, — заговорил он наконец, когда поток стал пожиже. — Плохо!

— Куда… исчез?

Кравцов выразительно посмотрел на журналиста, оценил не то его физическое состояние, не то нелепый вопрос:

— Ты что, заболел?

Вместо ответа Игорь звучно высморкался в платок.

— Рассказывай. Только быстро, парень. Время работает против нас.

Рассказ Игорь продумал в самолете, но без учета поставленных Кравцовым условий. Пришлось опускать места, посвященные своим мытарствам:

— Павел в Казани был. Наводил справки о Нелли Грошевской. Артистка Булатова, которая дружила с се матерью, ничего о Нелли не знала, кроме того, что вскоре после родов Маликова уехала с ребенком в Набережные Челны. Из всего, что я от нее услыхал, новым было только то, что Нелли при рождении была зарегистрирована как Маликова Нелли Рафаэловна. Отчество — по имени деда, отца Сони… Потом я отправился в Набережные Челны. Побывал в интернате, отыскал воспитательницу Нелли…

— Извини, парень, а покороче нельзя? Суть давай!

— Если совсем коротко, то Нелли Рафаэловна Маликова и Нелли Алексеевна Ветлугина — это один и тот же человек. А вот Нелли Алексеевна Грошевская — другой.

Игорь посмотрел на Кравцова, ожидая увидеть удивление или недоумение на его лице. Но Кравцов эмоций не проявил.

— Ни хрена не понимаю! — не доезжая ста метров до остановки «экспресса», съехал он на обочину и заглушил мотор. — А ну, повтори.

Игорь вздохнул, подумав, как тяжело, должно быть, этому Кравцову жить с фанерной головой.

— Повторяю: Грошевская — самозванка. Не та, за кого себя выдает. И Козлов Павел Сергеевич об этом узнал.

— Точно?!

— Экспертизу я не проводил. Но фотокарточку у ее воспитательницы выпросил под честное слово, что пришлю ее обратно. — Игорь достал из кармана черно-белый снимок 1989 года, на котором была запечатлена Нелли Ветлугина, сидевшая за партой в пустом школьном классе. От снимка веяло щемящим одиночеством. Затем дал Кравцову снимок Грошевской, выходяшей из машины. — У настоящей Нелли на шее большое родимое пятно. Такое не выведешь. Снять бы косынку с Грошевской!..

Кравцов времени на разглядывание фотографий терять не стал, спрятал их в карман.

— Я заберу это, — сказал и поспешил успокоить Игоря: — Верну, не сомневайся. В том случае, если ты выполнишь еще одно задание. Не менее важное, чем то, что уже выполнил.

— Какое?

— Сейчас ты сядешь в «экспресс». Доедешь до Центра. Пересядешь в транспорт, который доставит тебя домой. Затем примешь горячую ванну, выпьешь чаю с малиной и ляжешь в постель. И будешь болеть до тех пор, пока не выздоровеешь. Хорошо бы вызвать врача и оформить бюллетень задним числом. Запомни, Игорек: в Казани ты никогда не был. Даже если тебя прижмут по спискам пассажиров. «Потерял паспорт, кто-то им воспользовался», — понял?.. Но я думаю, до этого не дойдет.

— И все?

— Сенсация от тебя не уйдет, парень. Она все равно твоя.

Игорь расстроился:

— Да какая, к черту, сенсация? Я ничего не понимаю, что происходит! Зачем нужно было…

— Вот! — ткнул в него пальцем Кравцов. — И очень хорошо, что ты ничего не понимаешь… Идет «экспресс». Дуй к остановке!

— Что это вы со мной, как с…

— Я с тобой — как с самым нужным и важным в этом деле человеком, Игорь, — протянул ему руку Кравцов. — Потому что ты можешь остаться единственным, кто владеет этой информацией. Договоримся так: если я или Женя через пару суток эту информацию не дополним, тогда очередь за тобой. Можешь начинать самостоятельное расследование. А теперь — пока, парень. Беги!..

Игорь вяло ответил на рукопожатие и вышел из машины. Такой встречи он не ожидал… Летел в Приморск на крыльях в прямом и переносном смысле, чувствовал себя триумфатором, а оказался выброшенным на обочину…

Кравцов его состояние понимал, но сейчас было не до журналистских амбиций. Как только «экспресс» отъехал от остановки, он развернул машину и погрузился в анализ ситуации…

Новость, которую привез Васин, давала шанс на спасение Сани и Столетника. Если они, конечно, еще живы…

«Зачем же Гридину, который скрывал от всех то, что у него есть дочь, выдавать за дочь ту, которая и вовсе таковой не является? — думал Кравцов, набирая скорость. — Ответ тут может быть только один-единственный: Гридин не знает ее в лицо. А значит, вообще не знает о том, что у него есть дочь. Иначе подмена была бы невозможна… Вот почему так старательно инсценировали причастность Грошевской к убийству Козлова: они держат Гридина на поводке, чего-то требуют от него и готовятся подставить эту бабу в случае, если он откажется выполнять их требования! Дескать, твоя дочь убила выступавшего против тебя журналиста (не иначе, как по твоему наущению!), и ты скрываешь ее… Вне сомнения, это понял Козлов и заплатил за это жизнью. Потому-то они так рьяно доставали Столетника! Только он пожаловал из Москвы, пристрелить или сбить его машиной не так просто: сперва им надо выяснить, на кого он работает… Но подмена дочери Гридина должна выясниться! А значит, участь этой Грошевской предрешена: найдут ее обезображенный до неузнаваемости труп… Рухнет «таврия» с какой-нибудь скалы… Кто же эта камикадзе? Чем ее купили?.. Она что же, не понимает, какой «приз» ее ожидает за исполнение этой роли?..»

Вопросов хватало, но теперь у Кравцова были все основания искать ответы на них вместе с губернатором Гридиным. В том же, что версия эта была единственно возможной и потому верной, он не сомневался. Он готов был поставить на последнюю, припасенную на собственные похороны сотню долларов, что ни на какой другой шампур шашлык последних событий не нанизать!.. Если бы, конечно, Столетник не прокутил эту сотню в «Таверне».

«Москвич» свернул в направлении, обозначенном указателем «СУТЕЕВО 30», и помчал по разбитой грузовиками асфальтированной дороге к лиману.

— Когда они приезжали, Алевтина Васильевна? — в комнату Кравцов пройти отказался, оставался у дверей.

— Рано утром, в начале восьмого.

— Что вы им сказали? Это очень важно.

Женщина окончательно была сбита с толку и не знала, как себя с ним вести. Что, если и он заодно с теми, которые выдали себя за милиционеров?

— Ничего… Я ничего не знаю. Оставьте меня! Я уже говорила Жене: не нужно никакого…

— Алевтина Васильевна. Женя в опасности. Неужели вы не хотите помочь спасти его?

— Я не знаю, ничего не знаю… Как я могу помочь?

Кравцов вздохнул, посмотрел на часы.

— Дайте мне те документы, которые он у вас оставил. Договор и ваше заявление.

Она молчала. И без того расшатанная нервная система на такие испытания рассчитана не была.

— Нет у меня никаких документов. — Более всего Алевтина Васильевну угнетала необходимость лгать. — Почему… почему я должна вам верить?

Кравцов прошел в комнату, сел за стол и положил руки на скатерть.

— Ну хорошо, — заговорил он не сразу. — Сейчас я попробую вам объяснить, почему мне можно верить… Скажите, Алевтина Васильевна, вы регулярно читали «Губернские ведомости», когда был жив Павел?

— Да.

— Вы помните сообщение об убийстве заместителя директора судоремонтного завода в декабре девяносто четвертого?

— Что-то припоминаю… Какой-то сумасшедший убийца?..

— Никакой он не сумасшедший, но сейчас не в этом дело. Вы, случайно, не помните фамилию этого замдиректора?

— Нет…

— Я вам напомню. Его звали Кравцов Николай Андреевич…

Она вдруг догадалась, недоверие в ее взгляде сменилось сочувствием.

— Отец рассказал мне, — продолжал Кравцов, — что с некоторых судов, которые заходили на верфь для ремонта, автофургон увозил странный груз… Вы, конечно, догадываетесь, что суда, находящиеся на ремонте, вообще не должны разгружаться… Фургон принадлежал Приморскому АОЗТ «Сульфат». Не стану утомлять вас подробностями производства сульфатной пасты из листьев коки. И не в цепочке от производства до распространения кокаина, которую я проследил, дело. Скажу только, что в убийстве моего отца и вашего сына есть то общее, что вывело меня на след людей, возглавляющих мафию. Эти люди занимают ключевые посты в областной администрации и Думе. Если расследовать дело об убийстве отца я не имел права на основании 59 и 64 статей УПК как лицо, представляющее интересы потерпевшего, то дело вашего сына у меня забрали и передали другому следователю без всяких оснований. Меня вынудили уйти из прокуратуры, но это не значит, что я отступлюсь и позволю убийцам пополнять кровавый список за счет тех, кто окажется «отцам» города неугодным. Наши пути с Женей пересеклись: и у того, кто убил моего отца, и у того, кто убил вашего сына, один заказчик. Мотивы этих убийств нам уже известны, вам я расскажу о них чуть позже. Сейчас нужно спасать Женю. Для этого я намерен связаться с губернатором.

— Простите, Иван Николаевич. Я не знала…

— Забудьте.

— Я позвонила и просила передать Жене, что его разыскивает милиция.

— Звонили?.. Куда?

— Не знаю… Он мне просто оставил телефон…

— Покажите!

Козлова вышла в соседнюю комнату и вернулась с бумагами, которые оставил Евгений. Кравцов узнал номер телефона.

— Когда вы звонили?

— Сразу после того, как они уехали.

— Из дома?

— Конечно.

Он снял телефонную трубку, отвинтил крышку. Не сумев распознать в капсуле вместо микрофона передатчик, вставил ее обратно. Но о том, что Саню засекли именно по звонку Козловой, он догадался. Если они оставили здесь «жучок»…

— Собирайтесь!

— Куда?!

— В безопасное место. Быстрее!..

Того, что в спешке уже не было необходимости, Кравцов знать не мог. Через пять минут его «москвич» вылетел со двора и помчался по объездной дороге в Приморск.

 

Глава четырнадцатая

 

1

Беспокойные волны бились в глухую стену «Таверны».

Поздно вечером к ресторану подъехал фургон и остановился вплотную прижавшись задним бортом к служебному входу. Даже если бы на время, которое понадобилось для высадки пассажиров, не выключили прожектора, со стороны все равно ничего нельзя было бы разглядеть.

Евгений и сам не знал, кто, помимо него, был в числе пассажиров фургона; еще там, в странном помещении с решетками на окнах, куда его доставили с катера, ему завязали глаза. Судя по звукам шагов, голосам, телам, на которые он натыкался, когда его сажали в фургон, конвоиров было четверо. Везли и кого-то из пленников, окрики: «Поторапливайся!», «Вперед!», «Ступеньки!» адресовывались не ему.

Всю дорогу Евгений считал. Судя по счету, ехали минут двадцать пять — тридцать; поворачивали четырежды; два раза стояли на светофорах. Точно он знал только то, что помещение с решетками находилось в желтом корпусе какого-то прибрежного санатория — видел, когда его тащили с пристани.

Завязанные глаза отвечали скорее ритуалу, чем необходимости: зачем скрывать от смертника маршрут следования? Либо конвоиры опасались, что его попытаются отбить по дороге, либо он не должен был видеть их лиц.

Днем ему приносили обед. Зачем? Перед казнью телятиной не кормят. Значит, песенка его спета еще не до конца?..

Его повели по какому-то длинному коридору, пропахшему сыростью и мышами, втолкнули в каменную холодную камеру и сняли повязку с глаз. Он успел увидеть троих в масках и серых пятнистых комбинезонах, короткоствольный автомат в руке одного из них — до того, как железная дверь захлопнулась и снаружи лязгнул тяжелый засов.

На тюремную камеру помещение не походило. Маленькая вентиляционная отдушина не справлялась с проветриванием, стены покрывала плесень. Ни окон, ни глазка — стружки да несколько разбитых ящиков на полу. Евгений подошел к противоположной стене; сквозь гранитную толщу расслышал накатывающий с монотонной периодичностью шелест.

«Море! — сообразил. Все, что с ним произошло до этого момента, выстроилось в логической последовательности: и обед, и доставка в этот подвал продуктового склада, и сам факт сохранения жизни. — «Таверна»!.. На «тотализатор» привезли…»

«Гордись, Столетник, — произнес с траурной торжественностью Внутренний Голос. — Иных бесплатно кончают, а тебя — за деньги. На миру и смерть красна».

Все сто мест вокруг ринга были заняты. Каждый из зрителей был надежен и кредитоспособен. Охрану обеспечивали люди Атуева. Голенькие девочки из «Парсуны» разносили напитки, сигары и цветы, претворяя в жизнь рекламный лозунг салона «ЖИВЫЕ ЦВЕТЫ — КРУГЛЫЙ ГОД!». Букет роз стоил сто долларов, но пакетик с кокаином прилагался к нему бесплатно.

Гремела воинствующая музыка. Утопающая в цветах публика веселела с каждым купленным букетом.

Руслан выжидал. Продюсер кровавых зрелищ знал, при какой кондиции будут приняты минимальные ставки в пять тысяч. Гарантия смертельного исхода подразумевала их увеличение вдвое.

Визжали, притопывая в такт музыке, накокаиненные дамы; взвивались седые струи шампанского над лысинами и прическами; стреляли глазками по сторонам нарядные «ночные бабочки» Алии. Сама Федина восседала рядом с супругом в первом ряду. Прокурор бои не пропускал: до сих пор он не прогорел на тотализаторе ни разу. На самом деле победитель был предопределен, расклад доводил до него Атуев или сам Руслан, для которых «свой» прокурор значил больше, чем «выигранная» им сумма.

«Пора!» — понял Руслан и легко перепрыгнул канаты ринга.

Музыка смолкла.

— Дамы и господа! — воздев руки, перекричал он аплодисменты. — Я рад вас приветствовать сегодня на наших боях!.. Три поединка супермастеров со смертельным исходом в каждом — такого зрелища вы не увидите нигде в мире!.. Только у нас!.. Победителю первого боя будет предоставлена счастливая возможность отстоять право на жизнь во втором!.. Бой за право жить, господа!.. Только один победитель во всех трех поединках!.. Самое интересное и увлекательное из зрелищ!.. Свободные бои! Борьба за жизнь не знает правил!..

С Евгения сняли наручники.

— Одно твое неверное движение, ковбой, и пять человек, которые держат тебя на прицеле, нажмут курки. Праздника ты своей смертью не испортишь — наоборот. Желающих выиграть десять тысяч баксов у нас хоть отбавляй. Пошел!..

Его подтолкнули к рингу.

— Право сражаться под первым номером сегодня предоставляется нашему гостю из Москвы, господа!..

Крики, аплодисменты, свист, улюлюканье, смех и возгласы — от одобрения и поддержки до проклятий — встретил Евгений на ринге.

— Столичный мастер предпочел остаться неизвестным!.. Приветствуем первый номер, господа!

У ринга стояли охранники. Неподалеку от двустворчатой двери в первом ряду Евгений заметил Федину; рядом с нею сидел неизвестный в очках; лысый толстяк позади нее ему запомнился по интервью с Грошевской: главврач санаторного управления Шатров.

— С первым номером пожелал сразиться кумир публики, который неоднократно радовал нас своим мастерством, — воспитанник Асхада Атуева, победитель трех смертельных поединков!.. Вы уже догадались, что это…

— Азамат!! — раздался женский истеричный выкрик.

— Азамат!.. Азамат!.. — возликовала до предела взбудораженная толпа. Все повскакивали с мест.

К рингу, пританцовывая, направлялся молодой мускулистый парень среднего роста. Заводя себя и публику, он рванул рубаху на груди и закрепил бешеный успех своего появления, сделав сальто через канаты.

— По нашим правилам, победитель трех поединков имеет право использовать любое традиционное оружие!..

«Хорошо, что не огнестрельное», — подумал Евгений.

Азамат повертел над головой растопыренными пальцами. Жест означал: «Я возьму его голыми руками!» Судя по реакции толпы, это сделало его любимчиком на все времена и определило ставки.

— Прошу делать ставки, господа!.. Поединок со смертельным исходом!.. Только у нас!.. Десять тысяч долларов, господа!.. Только наличными!.. Пятьдесят процентов по традиции — в фонд нашего клуба!..

Между рядами сновали голые девицы с корзинами. Суетилась охрана. Шелестели купюры. К ногам Евгения неожиданно упал букет красных гвоздик…

В сумасшедшей толпе устремленный на него немигающий взгляд кобры был подобен маяку. Старую Шлюху ему почему-то стало жаль — при всей своей подлости, она была здесь не самым конченым человеком. Подмигнув ей, Евгений посмотрел на противника.

Азамат перебирал ногами, как конь копытами, пожирая Евгения взглядом.

«Амфетамин, — понял Евгений. — Перехлестывает энергия через край… Это хорошо — ненадолго…»

— Ставки сделаны, господа!

Руслан покинул ринг, и тут же в зале выключили свет. Остался один яркий прожектор, выхватывавший в темноте квадрат ринга.

Дали гонг.

Азамат гортанно закричал, выбросил вверх кулаки, перетянутые эластичным бинтом. Толпа неистово подхватила его крик и уже не умолкала на протяжении всего боя…

Рысь готовится к броску долго.

Первую атаку Евгений встретил уходом. «Много дури, — раскусил противника. — Нахрапом хочет взять». Азамат атаковал, чаше всего используя «коготь тигра», но стойки его при этом почему-то оставались высокими. В третьем броске чистая увертка не удалась — «коготь» проехал по груди… Публика свистом выразила недовольство пассивностью москвича, но — без правил так без правил!.. Сильные, резкие удары руками были опасны, но ноги Азамат использовал мало. Евгений откровенно «косил под дурака», давая ему выпустить пар и усыпляя бдительность. На второй минуте, разгадав его тактику, противник стал осторожнее. Насторожилась и публика. Евгений решил прощупать его блокировку — обозначил удар в голову правой, с половины траектории увел дугой «ладонь-копье» в грудь. Последовали ответные блоки предплечьями: если бы бил всерьез — цели бы не достиг. Хорошо поставленное дыхание Азамата скорой победы не предвещало. Публика требовала крови. Азамат сгруппировался для фляка, но неожиданно закончил атаку подкатом, вынудив Евгения уйти сальто назад. Наступила короткая пауза — публика поняла, что москвич не так прост. Игра противника пришлась Азамату не по душе, лицо его исказила злобная гримаса. На секунду он потерял контроль, и Евгений легко, с дальней дистанции дотянулся прямым, примитивным «джумок-джируги» до его носа — ровно настолько, чтобы окончательно вывести его из себя. На пятой минуте Азамата действительно стали захлестывать эмоции. Ему оставалось либо уйти в глухую защиту, либо, наоборот, выплеснуть остатки энергии в серии атак. «Много двигаюсь, много… — почувствовал Евгений. — Поймет — станет выжидать». Он увеличил дистанцию и выпрямился, заставив Азамата занять низкую позицию. Несколько эффектных «хвостов», проведенных Евгением, вызвали восторженную реакцию публики. Раскусив технику таэквондо, Азамат решил держаться еще ниже, что было ему несвойственно. Евгений снова «сработал» по верхнему уровню, окончательно загнав его в непривычное и неудобное положение. «Так ты быстрее выдохнешься», — сообразил. Запутавшийся в навязанной хаотичной тактике Азамат выбрал оптимальную для работы руками дистанцию и провел длинный выпад «копьем» в низ живота. Увлечение внешними стилями погубили в нем бойца; думать, предвидеть, угадывать по дыханию, реверсам и блокам, предвосхищать намерения по стойкам и углам стоп, технике глаз он умел плохо. К тому же сказывался допинг. Евгений легко ушел в правостороннюю «онун-соги», придержал левым захватом его запястье и рубанул по предплечью ударом «рука-меч», но дальше, против ожидания противника, не пошел — отскочил вправо-назад и перекрыл средний уровень… Азамат взвыл. Толпа по молниеносному касанию ничего не поняла, но теперь Евгений был уверен, что вынудит его продолжать поединок в правосторонней стойке и бить ногами, а это не самое сильное в технике Азамата. Боль заставила противника сделать несколько глубоких вдохов; на одном из них он попался, — сделав спиралевидное движение корпусом, Евгений направил пятку в мечевидный отросток грудины. Как только Азамат наклонился вперед, провел прямой «ап-чаги» в прыжке — подушечки стопы угодили в горло, после чего у Азамата шансов выиграть поединок не оставалось. Толпа, поставившая на своего кумира без малого миллион, требовала его смерти. Евгений от добивающей тактики отказался, ждал. Азамат подполз к канатам, вытянул в сторону Атуева растопыренные пальцы уцелевшей руки. Длинный нож с зазубринами, казалось, открыл ему второе дыхание: подъем разгибом он сделал так энергично и быстро, что толпа снова встала на его сторону. «Ничего себе, «традиционное оружие», — подумал Евгений. — Сейчас начнет усыплять, изображая недостреленную птичку…» Тактика Азамата читалась легко, как букварь. За все девять минут поединка Евгений не ошибся ни разу. Стоило поберечь силы: спонтанность действий Азамата сама приведет его к поражению… Технику ножа он знал, но, как и ожидал Евгений, попал во власть эмоций. Евгений отпрыгнул на левую ногу, одновременно сделав мах правой до положения вертикального шпагата, и когда нож провис в целом метре от корпуса, резко и сильно опустил пятку на затылок противника, издав «кихал» — концентрированный короткий крик. Удар назывался «нельо-чаги». Если неточно выбранная дистанция и могла спасти череп, то шейные позвонки выскакивали непременно. В свободном поединке этот удар опасен для самого нападающего — встречная стопа может сломать опорную ногу. Но когда человек надеется на нож, он забывает о технике…

Ни музыка, ни призывы Руслана, ни частые удары в гонг не могли заглушить рева толпы. Отойдя к канатам, Евгений восстанавливал дыхание по системе «цигун». Майка пропиталась кровью — «коготь» разорвал-таки верхний мышечный слой. Кровь чувствовалась и во рту. Лезвие ножа задело левый бицепс. Евгений досчитал до десяти по-корейски, продолжил счет до двадцати по-китайски, обратный отсчет провел по-японски. Сбился трижды, но это было неплохим результатом: сумасшедший мир не проникал в сознание, не нарушал способности к трезвой оценке сил. Четырнадцать лет ежедневных тренировок, школа Кима Челя и Гао снова спасли ему жизнь. Никакого удовлетворения от исхода боя не чувствовалось: Азамат был техничен и силен, но глуп. Избрав же допинг и нож, он сам обрек себя на поражение…

Из двустворчатой двери вывели человека в маске. Публику, в противоположность Азамату, он не приветствовал, эффектных разминочных выпадов не делал. Под канатами пролез довольно неуклюже, и это настораживало.

— Смер-ртельный поединок!.. Господа!.. Под номером «три» — боец, прошедший школу в лагерях спецназа!.. Он не пожелал открывать лицо, господа!.. Он не захотел назвать своей фамилии! Приветствуем маску, господа!.. Ваши аплодисменты!.. — переждав бурную реакцию зала, Руслан продолжил: — Делайте ставки, дамы и господа!.. Третий номер прошел боевую подготовку, его стиль — это отсутствие стиля!.. Он непредсказуем, господа!.. Делайте ставки!.. Пятьдесят процентов — в казну нашего клуба!.. В любом случае в выигрыше остаются все!..

Шлюхи не успевали подставлять корзины. Пересчитывали деньги Федина и Шатров.

Отсутствие лица сулило трудный поединок. Глаза в узких прорезях маски почти не читались. Сообщение о подготовке соперника в лагерях спецназа было, конечно, «уткой», рассчитанной на толпу. Если же это соответствовало действительности, то поединок можно было считать выигранным: всех этих спецназовцев, десантников, морских пехотинцев, подготовленных по системе «коли — руби», Евгений всерьез не принимал. Судя по Азамату, и Атуев, и Руслан толк в единоборствах знали и поняли, что Евгений не профан. Зачем же тогда выставили спецназовца?.. Из коммерческих соображений? Сейчас все бросятся ставить на страшного инкогнито в маске и… проиграют? Неплохо!

— Ставки сделаны, господа! Снова поменялось освещение.

Прощупать спецназовца было делом плевым, так же как и сорвать с него маску… Зачем ему маска?..

Дали гонг… Взревела толпа… Евгений зашел спиной к прожектору… Заметил, что охранник позади спецназовца держит руку за пазухой…

Он мягко пошел по кругу, зазывая выпадами противника сделать несколько первых движений…

То, что произошло дальше, предвидеть было невозможно! Человек в маске совершенно свободно, почти не защищая головы, сократил дистанцию до средней, и знакомым по эфиру голосом прокартавил:

— В брюхо не бей, москвич!..

Евгению потребовалось время для переоценки ситуации. Он сделал хрестоматийную таэквондистскую «подпрыжку» и нанес серию эффектных ударов, не причинив Сане вреда, но успев предупредить при этом:

— Больше кувыркайся, акробат!.,

«Ах, сволочи, — поймал он насмешливый взгляд Руслана. — Саня в бою профан, решили убить его моими руками?.. Типичные азиатские штучки!..»

Фляк назад, который сделал Саня, якобы уходя от удара, вызвал взрыв восторженных криков; воспользовавшись этим. Евгений подсек нелепо выставленную ногу и, когда Саня опрокинулся навзничь, быстро сказал:

— Меня не жалей, Саня! Атакуй!..

Саня сделал кувырок назад, оказался на ногах и тут же осыпал Евгения градом ударов. Руслан и Атуев не сводили с них глаз: поддавки обнаружились бы сразу. Евгений развернулся вправо и провел высокий боковой удар ногой в плечо, смягчив его в конечной фазе, насколько было возможно. Саня понял все правильно — взмахнул руками, низко наклонив корпус, перевернулся в воздухе и приземлился на четвереньки у канатов. Кувырком вперед Евгений сохранил дистанцию, схватил его правой рукой за плечо, развернул и ударом в скулу заставил перелететь через ринг…

В зале творилось нечто невообразимое. Крики «Убей!!!», «Смерть!!» сопровождались пьяным женским визгом, свистом. Кто-то, ошалев, бросил на ринг бутылку из-под шампанского.

Схватив Саню за маску на темени, Евгений позволил заломить свою руку и, оказавшись к нему спиной, обхватил за шею.

— Бери Федину, понял?! — крикнул ему прямо в ухо, пока тот перелетал через его плечо.

Саня вскочил. Откатившись назад, Евгений поднял за горлышко бутылку и разбил ее ребром правой ладони. Эффект не замедлил сказаться: «Убей!!!», «Смер-рть!!» Несколько резких взмахов горлышком по касательной рассекли кожу на Саниной руке. Мокрая белая майка на нем окрасилась в розовые полосы. Это убедило публику в серьезности намерений окончательно. Быстрые и точные «хвосты» загнали Саню в угол. Откинувшись на канаты, он оттолкнул ногой Евгения в то место, где стоял охранник, спружинил и, перевернувшись через голову, оказался за пределами ринга.

Евгений выбросил вперед скрещенные ладони; точка пересечения запястий пришлась на горло охранника. Сцепив пальцы на его ключицах, ударил головой в лицо. Животный крик схваченной Саней за волосы Алии отвлек всех ровно настолько, сколько понадобилось Евгению, чтобы вырвать из кобуры мертвеца «мини-узи» и короткой очередью погасить прожектор.

— Ложи-ись!!! — заорал Евгений во всю силу и выстрелил вверх.

Половина зрителей упала на пол. Другая половина, ступая по головам, устремилась к двери. Свет снаружи через дверной проем обозначил Руслана. Прикрытый обезумевшим от страха Шатровым Евгений несколько раз выстрелил в его сторону. Люстру в зале включили поздно — они уже были у двери, которая вела в туннель подземного гаража. Бандерша не кричала — Саня передавил ей глотку предплечьем.

— Не стреляйте!.. Не стреляйте!.. — расставив в стороны руки, прикрывал собой жену Федин.

— Тр-реляйте, бар-раны!! — рычал Атуев, вырывая из рук охранника пистолет.

Мат, вопли, визги, побоище у выхода, растерянные охранники — все осталось за дверью. Несколько пуль прошили ее насквозь; успев задвинуть засов, Евгений выстрелил в ответ.

Сто метров туннеля до ремонтного отсека гаража они преодолели бегом. Подталкиваемый стволом в спину тучный Шатров бежал впереди всех; Федину Сане пришлось тащить едва ли не волоком, но щит из жены городского прокурора был надежнее бронежилета.

— Заводи микроавтобус «форд»! — крикнул Саня Евгению. — Там ключи!..

Путь перекрыли двое охранников. Евгений выстрелил очередью из-под руки Шатрова. Третий охранник бросил автомат и поднял руки.

Разогнав синий джип по туннелю, Саня выпрыгнул из салона за двадцать метров до двери в зал — в тот самый момент, когда дверь не выдержала натиска и толпа охранников высыпала наружу. С разгона врезавшись в толпу, джип заклинил выход.

Тяжелый, казавшийся неуклюжим мощный «форд» старой конструкции вырулил в проход между ремонтной ямой и длинным рядом машин, оторвав бампер у «опель-рекорда» и помяв фисташковый «БМВ». Пока Саня тащил к микроавтобусу пленников, Евгений собрал оружие и прихватил подвернувшуюся под руку канистру с бензином. В открытое боковое окно полетел снятый со стены огнетушитель.

— Скорее, сучье племя! — пинками загнал Саня в салон Федину, Шатрова и охранника. Сам запрыгнул уже на ходу.

Время все же было потеряно. Как только «форд», высадив ангарные ворота, оказался на улице, по нему открыли огонь.

— На Костомаров гони! — крикнул Саня.

Со стоянки у «Таверны» выезжали в погоню два автомобиля. Перепрыгнув через Федину, он бросился назад, выбил прикладом автомата стекло и расстрелял обойму, целясь в преследователей.

Евгений проскочил перекресток на красный свет, подсек трамвай, срезал угол по площадке летнего кафе.

Саня пристегнул охранника снятыми с его ремня наручниками к поручню, схватил за горло Шатрова.

— Где Грошевская?! — рявкнул, уперев в толстый живот ствол.

— Н-не знаю… я… честное…

«Форд» свернул на темную, без единого фонаря улицу, нырнул в захламленный двор дома под снос и остановился. Не заглушая двигателя, Евгений бросился к Шатрову, выбросил его из салона и, прихватив канистру с бензином, выскочил за ним.

— Саня! Огнетушитель мне!..

Щедро полив Шатрова бензином, он взял в руки огнетушитель.

— Слушай меня сюда, дядя! Сейчас я тебя подожгу. Гореть ты будешь ровно одну минуту. Если за эту минуту ты успеешь вспомнить, где вы прячете Грошевскую, я тебя потушу!..

— Нет! Нет!.. Я помню! Я знаю, где она!.. Она… ее прячут в санатории…

— Где именно? Быстрее!..

— В корпусе психоневродиспансера…

— Где это?!

— Слободская линия в пансионате «Волна».

— Знаю «Волну»! — крикнул Саня и вскочил за руль. — Поехали!..

Он развивал предельную скорость, спеша миновать городскую черту и вырваться на трассу.

— Какая там охрана? — спросил Евгений у Шатрова.

— С…санитары и… на въезде у ворот…

— Вооружены?

— Да…

Евгений подошел к охраннику в пятнистом спецназовском комбинезоне:

— Раздевайся! Живо!..

Прокурор Федин покинул «Таверну» одним из первых. Для этого пришлось изрядно поработать локтями. У выхода он споткнулся о какую-то голую шлюху и разбил стеклышко в очках. Лопнула штанина новых брюк, какая-то тварь наступила на галстук. Все бы ничего, да вот споткнулся на правую ногу, а это, говорят, не к добру.

Он выбежал на улицу как раз в тот момент, когда из «форда» открыли ответный огонь. Одна машина, устремившаяся со стоянки в погоню, осела на левое колесо и задымилась, другая врезалась в столб. Пули высекли из асфальта пунктирные полоски искр. Кто-то связывался по рации с Дворцовым; крикнули, что убит Руслан…

«Черт с ними со всеми!.. Если бы не Алия!.. Нужна ей была эта бойня?.. Все мало, мало, мало!.. Заправляешь ты своими бардаками — и помалкивай! Так нет же, «тотализатор» подавай! Сделала ставку?.. Получи теперь!..» — воспользовавшись суматохой, Федин побежал к стоянке.

К «Таверне» подкатили две кареты «скорой», отовсюду спешили «канарейки», освещая площадь мигалками. Все смешалось…

«Куда они ее увезли и чего хотят? Взяли как заложницу?.. Говорил же: убить этого московского подонка!.. Так нет, все бизнес, бизнес, бизнес!.. На собственной матери готовы деньги делать, сволочи!..» — Федин лихорадочно ощупал карманы: не дай Бог, ключи остались в сумочке Алии… сюда она приехала отдельно, на своем «пежо», вон он стоит… Надо же было поставить «мерседес» под самым фонарем! Казалось, вся свора, съехавшаяся на площадь, смотрит на него. Чего доброго, нагрянут газетчики, телевидение пришлют… Ключ оказался в заднем кармане брюк. С трудом попав в замок, Федин распахнул дверцу. Уехать, уехать поскорее, а там будет видно!.. Что-то нужно придумать, чтобы в газеты не просочилась информация о его присутствии в «Таверне»… Алия пусть отвечает за себя сама!..

Развернувшись на площади, он помчал в направлении набережной, совершенно не отдавая себе отчета в своих действиях, позабыв о том, что по положению и чину ему лучше остаться — присутствие прокурора на месте преступления не только не вызовет подозрений, а наоборот — прибавит ему авторитета. Можно было даже воспользоваться телевидением и дать интервью, забросив нужную версию. Но версию эту он еще не придумал и действовать, не посоветовавшись с теми, кто привел его к должности, в подобной ситуации не мог.

Улицы были перекрыты. На набережной стоял передвижной патруль. По требованию сержанта Федин притормозил.

— Ваши документы?

— Какие, к е… матери, документы?! Ослеп, болван?! Я тебе сейчас покажу документы, кр-ретин!!

Лейтенант на бегу приложил руку к фуражке:

— Проезжайте, Алексей Борисович, мы с ним разберемся!.. Пропустите «мерседес» главного прокурора города!

Выехав на ночную набережную, Федин посмотрел на часы. Прошло минут пять-семъ?.. Не больше… Значит, его могли не заметить?.. Могли…

— Добрый вечер, Алексей Борисович, — в затылок уперся ствол пистолета. — Крепче держитесь за руль, не нужно вилять…

«Кто это?… — обомлел Федин. — Как он оказался в моей машине?..»

— Да Кравцов я, Кравцов. Чего вы мучаетесь понапрасну?.. Поворачивайте на Столичное шоссе!..

«Он что, заодно с теми бандитами, что ли?.. Значит, и меня тоже — в заложники?!»

«Мерседес» свернул, поехал по первой полосе.

— К…куда т… теперь?

— Как это — куда? В городскую прокуратуру, разумеется. И учтите: пистолет у меня заряжен, стреляю я хорошо, терять мне нечего. Проходим мимо дежурного, не поднимая пыли. Входим в ваш кабинет. Что делать дальше — я скажу.

…Вышли у особняка, где размещалась прокуратура, одновременно, с левой стороны. Кравцов оказался у прокурора за спиной. «Вперед», — скомандовал тихо, не вынимая руки из кармана.

Сержант в оранжевом бронежилете поздоровался с ними кивком, не обратив внимания на внешний вид главного прокурора. Дежурный, растерявшись от появления Федина в такое время суток, вскочил; уволившийся следователь Кравцов произвел на него еще большее впечатление.

— Дай ключ от моего кабинета, — приказал ему Федин. Тот послушно положил ключ на полку у окошка.

— Здоров, Шалтаев, — подмигнул знакомому Кравцов и улыбнулся: — Как жизнь?

— Нормально. А вы что, Иван Николаич, никак обратно к нам на работу?

— Там видно будет…

Они миновали стеклянную дверь, поднялись по парадной лестнице на второй этаж.

— Заприте! — распорядился Кравцов, войдя в кабинет вслед за хозяином.

Он сел у торца длинного, рассчитанного человек на сорок полированного стола и положил перед собой «Макаров».

— Что дальше?

— А дальше сядьте в свое кресло… пока… снимите трубку «вертушки» и вызовите сюда губернатора.

— ???

— Да побыстрее, Федин! Мне некогда!

— Но…

— Без «но»!

— Гридин приедет с охраной.

— С охраной. Причем с усиленной. Во главе с полковником Ставровым. Звоните!

 

2

Евгений остановил «форд» у ворот комплекса «Волна» и посигналил. Из КПП вышел охранник с «уоки-токи» в руке, направился к автобусу. Окинув подозрительным взглядом незнакомого водителя в сером пятнистом комбинезоне, потребовал открыть дверь.

В окошко выглянул Шатров, в бок которого упирался ствол Саниного автомата.

— Нельзя ли без формальностей? — спросил он у охранника с напускной строгостью и… подмигнул, чего Саня видеть не мог.

Охранник не понял.

— Без формальностей нельзя, — сказал на всякий случай. — Я должен осмотреть салон.

— Осматривайте, только побыстрее.

Связанный человек в белье был первым, кого увидел охранник, войдя в автобус. Рядом с ним сидела женщина. На заднем сиденье кто-то в камуфляжной маске дремал, привалившись к стеклу. Сильно воняло бензином.

— Канистру опрокинули, — буркнул Евгений, упреждая вопрос.

Шатров, который должен был представлять «пациента психоневродиспансера», «медсестру» и «санитара», потерял дар речи.

Из белой будки КПП вышел второй охранник, остановился на пороге и, чиркнув спичкой, прикурил.

— Уд…довлетворены? — не выдержал паузы Шатров. «Психов» привозили каждый день, к этому охрана привыкла.

Проверяющий знал Шатрова, перед которым, собственно, и изображал бдительного стража. Он уже собирался уходить, как вдруг заработала рация:

«Волна-1», «Волна-1», в вашем направлении проследовал микроавтобус «форд», угнанный двумя вооруженными преступниками…»

Евгений выскочил из кабины, подошел ко второму охраннику:

— Спичек не отсыпешь, друг? Кончились, а взять негде…

«… в машине трое заложников, среди них — женщина. Сообщаем приметы: один из преступников может быть в маске…»

Охранник выхватил пистолет, рванулся к двери, пальнув наугад, но никого не задел; Саня ответил очередью.

Как только раздался первый выстрел, Евгений ударил охранника в челюсть. Спички рассыпались по бетонному покрытию прилегающей к КПП площадки.

— Забери его, Саня! — крикнул Евгений и метнулся в караулку.

В маленьком помещении со стеклами с четырех сторон больше никого не было. На столе работала рация: ««Волна», «Волна», ответьте!.. Почему не…»

— Я «Волна-1», на связи! — ответил Евгений. — Работаем в нормальном режиме, никаких происшествий.

— Почему молчали?..

— Находился на территории!..

«Коралл», «Коралл», слышите меня?..»

Светились лампочки на пульте приемно-контрольного устройства «Рубин». Евгений выключил тумблер, для верности оборвал провода.

— Быстрее, Саня, быстрее! — крикнул он, вскочив в автобус. Как только Саня рванул с места, схватил за галстук Шатрова: — Показывай, где эта Слободская линия, живо!..

Слободская линия проходила вдоль берега и состояла из шести двухэтажных корпусов. Санаториев здесь уже давно не было. Территорию, обнесенную с трех сторон забором, боевики Атуева оборудовали под свой летний лагерь. Часть корпусов сдавалась под офисы иностранным компаниям; это приносило прибыль и оправдывало многочисленную охрану. Шатров словоохотливо объяснил, как проехать к психоневродиспансеру, бывшему теперь единственным учреждением облздрава на территории «Волны».

— Что-то ты заплетаешься, мужик? — зло сказал Саня, который терпеть не мог слов, содержавших букву «р». В слове «психоневродиспансер» он насчитал их целых две. — Психушка, так и скажи!

Внутренняя охрана, также получившая тревожное сообщение, звонила на КПП, но телефон не отвечал. Кто-то расслышал выстрелы.

«Форду» оставалось двести метров до цели, когда путь перекрыл «ниссан». Четыре человека заняли боевую позицию.

— А ну все на пол! — крикнул Евгений. — Дави педаль, Саня!.. Истошно завопила Федина, оказавшаяся рядом с трупом убитого охранника. В «форд» угодило несколько пуль, на нее посыпались стекла. Объезжая преграду, Саня направил автобус по пологому склону. От корпуса, где, по словам Шатрова, содержали Грошевскую, отъехала «волга»-фургон «скорой помощи» с проблесковым маячком на крыше. С балюстрады на втором этаже открыли пистолетный огонь. Где-то завыла сирена.

— Не стреляйте!! — завопил Шатров, вцепившись в рукав Евгения. — Там же больные!..

Саня затормозил справа от корпуса, у глухой стены.

— Спрячь их где-нибудь! — крикнул ему Евгений и выскочил из автобуса, вытолкнув Шатрова. — Скажи им, чтобы прекратили огонь! Ну!

Стоя за спиной психиатра, он держал «узи» на его плече.

— Не стреляйте!!! — крикнул Шатров.

Но охрана уже получила команду Атуева стрелять без разбора. Евгений понял это сразу, как только пуля угодила Шатрову в лоб.

Одним прыжком преодолев перила балюстрады на первом этаже. Евгений ворвался в освещенную комнату дежурного персонала. Прижав к стене какого-то толстого санитара, достал у него из-за ремня «ППС»:

— Где Грошевская?!

— Я не знаю… нс знаю!.. Я не отвечаю…

В комнату вбежал охранник, но выстрел упредил Саня из коридора.

— Вперед! — толкнул санитара к выходу Евгений. — Открывай все двери! Живо!

— Да как же…

— Открывай!!! — Короткая очередь в пол у его ног убедила санитара повиноваться.

Саня, вооруженный двумя автоматами, прикрывал их, пока они продвигались по лестнице на второй этаж, где находился стационар. Его, в свою очередь, «прикрывали» Федина и плененный в гараже «Таверны» охранник, скованные «браслетами».

— Ну давай, давай!! — кричал Саня, отстреливаясь. — Убейте народную артистку, любимицу публики!.. Сволочи!.. В искусстве ни хрена не понимаете!..

За тяжелой, обитой листовым железом дверью с врезным решетчатым окошком оказалась палата на двенадцать койко-мест. Не обнаружив Грошевской среди небритых, нечесаных, встревоженных выстрелами душевнобольных, Евгений потащил санитара к следующей двери.

— Открывай!

— Да нельзя туда, там «буйные»…

— Открывай, гад! Убью!..

С моря приближался какой-то катер. Нужно было спешить.

Всадив обойму в осветительный щит, Саня вырубил свет во всем корпусе. Кое-где синели лампочки дежурного освещения, подключенного к подстанции. Теперь Евгений перестал быть мишенью, но найти Грошевскую в переполненных палатах стало практически невозможно; приходилось выталкивать всех на балюстраду вдоль фасада «психушки», куда попадал свет далекого прожектора. Сумасшедшие с криками и воплями разбегались по коридорам, лестницам и двору. Дикая толпа принялась душить санитара…

— Что вы делаете?! Зачем?.. Остановитесь же! — прихрамывая, подбежал к Сане пожилой человек в пижаме. — Так нельзя!.. Кого вы ищете? Я знаю тут всех, я старожил! Не стреляйте в меня!

Кричала Федина. Обитатели палаты «буйных» срывали с нее одежду.

— Не собираемся мы ни в кого стрелять, батя! Ищем женщину по фамилии Грошевская.

— Не знаю такой… Но женская палата только одна — крайняя справа!..

В замок женской палаты Евгению пришлось стрелять из «стечкина» — ключи остались у санитара. Женщины — в белье и халатах на голые тела — рванули в коридор, повисли на нем; пришлось отбиваться, стараясь не причинить им вреда. Скатившись вниз по лестнице, он побежал к Сане:

— Нет ее нигде!..

— Тогда смотрите в подвале, — твердо сказал человек в пижаме.

— Там что, тоже держат больных?

— Там держат тех, кому суждено стать «больными». Саня ничего не понял, но разбираться было некогда.

— Пойдем с нами, батя!..

В подвале работало аварийное освещение. Евгений остановился перед приоткрытой дверью, толкнул ее и отскочил в сторону. Никто не стрелял…

На полу в помещении с решеткой на маленьком окне сидел человек, прикованный «браслетами» к толстой фановой трубе. По лицу его стекала кровь, капала на некогда белый халат.

— Кто вы? — присел перед ним Евгений. — Эй!.. Вы слышите меня?

Человек посмотрел на него невидящими глазами и промычал.

— Это врач, — сказал мужчина в пижаме. — Врач «скорой помощи». Его кто-то вызвал для пациентки.

— За…адерж…ите… Он у…увез ее… — едва слышно проговорил врач.

— «Скорая», москвич! — крикнул Саня. — «Волжанка»-фургон с мигалкой!..

Они выбежали во двор, прорвались сквозь толпу сумасшедших к «форду».

С причалившего катера на берег высаживались какие-то люди, но в темноте было не разглядеть, кто они.

Евгений завел двигатель, помчал по Слободской линии в ту сторону, куда уехала «скорая помощь».

— В скалы на Дятлов пошел, больше некуда! — догадался Саня. — Там Хобровская пристань. Сейчас узнают, что Грошевской здесь нет, и пошлют туда катер. Давай за ним по грунтовке, а я попробую морем!.. Притормози!..

Вцепившись глазами в узкую полосу грунтовки, освещенную единственной фарой «форда», уцелевшей в перестрелке, Евгений протаранил ворота и сбросил газ, дав возможность Сане выпрыгнуть на прибрежную гальку.

Забирая круто вверх, дорога серпантином овивала высокую скалу. С того момента, как «скорая» отъехала от корпуса диспансера, прошло минут пятнадцать. За это время Грошевскую успели увезти далеко, но ничего, кроме как продолжать преследование, не оставалось.

Пренебрегая правилами езды по горным дорогам, Евгений держал предельную скорость. Луч уцелевшей правой фары скользил по отвесной стене, к которой он прижимал «форд» почти вплотную; черное пространство слева казалось бездной Тартар. Мотор «форда» рычал натужно, постукивал и пару раз угрожающе чихнул — вероятно, ему еще предстояло находиться в ремонте, — но все же тянул. Восточная сторона скалы оказалась плоской, километра два дорога шла параллельно уровню моря, и этот простой отрезок сэкономил минуту. За крутым поворотом направо начинался спуск — огибая скалу, серпантин вел к морю. Из-за незнакомой дороги и ограниченной видимости пришлось сбросить газ и плотнее прижаться к отвесу.

Метров через триста неожиданный одиночный выстрел разбил ветровое стекло. Евгений резко затормозил. Второй выстрел угодил в фару, и «форд» ослеп. Выскочив через пассажирскую дверь, Евгений оказался в буквальном смысле между небом и землей: сверху на него смотрели звезды, далеко внизу виднелись огоньки поселка. Луна пряталась по ту сторону скалы…

Скрываясь за высоким каменным фундаментом ограды, Саня спустился к пристани. Пятьдесят метров, отделявшие его от катера, освещала луна.

По палубе лениво прохаживался человек. Атуев уже скорее всего дошел до «психушки» и сейчас вернется обратно. Вряд ли он отправится в погоню за «фордом» по суше — дорога одна, морем наперерез получится вдвое быстрее.

Времени на раздумье не осталось. Стараясь не шуметь. Саня опрометью бросился к воде. Чтобы оказаться вне поля зрения охранника, пришлось зайти по пояс, но волны окатывали его с головой. Добравшись до правого борта, он подтянулся на руках. Шум моря позволял передвигаться по палубе относительно свободно.

— Заводи мотор! — ткнув стволом в спину охранника, приказал Саня и снял автомат с его плеча. — Быстро!.. Считаю до трех!..

Боевики были уже на пристани, когда взревел мотор и катер стал отчаливать.

— Эй! Эй, стой! Куда?! — закричали они в один голос.

С палубы стремительно удаляющегося катера ответили длинной автоматной очередью.

Фургон «скорой помощи» занесло на спуске. Задняя часть его зависла над пропастью; на капоте, удерживая равновесие, сидел Евдокимов с пистолетом в руке. Острый выступ скалы приходился на середину днища, уподобив длинную машину весам. Стоило Евдокимову пошевелиться, и она бы рухнула вниз вместе с Грошевской.

— Стреляй, стреляй! Чего ждешь? — смеялся Евдокимов, глядя в черную пустоту.

«Если считать ветровое стекло и фару, да еще два выстрела в меня, то у него осталось четыре патрона, — думал Евгений, глядя на него из-за выступа в скале. — Если он, конечно, стреляет из «Макарова»… А там, как говорил Ваня Кравцов, «черт его маму знает»… И есть ли у него запасная обойма?..»

Он выстрелил вверх. Евдокимов ответил на вспышку вслепую. Евгений перекатился на противоположную сторону тропы. Это приблизило его еще на три метра. Выстрелил еще. Евдокимов послал пулю точно в то место, где он стоял до этого. Евгений вскрикнул.

— Не валяй дурака, Столетник! — снова послышался смех. — А то ведь я сейчас встану.

«Можно затаиться и подождать до рассвета… А что это даст? Встанет он сам или свалится с капота убитым — Грошевской каюк. Чего же он в таком случае ждет? Подмоги?.. А может быть, в салоне и нет никакой Грошевской?.. Почему она не выскочит или хотя бы не подаст голос?..»

Евгений прицелился и выстрелил в боковое стекло.

— Осторожней, ты! Женщину застрелишь!

— Да нет там у тебя никакой женщины!

— А ты подойти посмотри!..

«Пьяный, — догадался Евгений по идиотскому смеху. — Оттого и не справился с управлением… Или укололся… Да, так смеялась Вика… У него осталось два патрона…»

Нужно было приблизиться метров на пять, чтобы успеть удержать «волгу» в равновесии, но с того места, где находился Евдокимов, дорога хорошо просматривалась. По крайней мере, дать ему расстрелять обойму…

Евгений выстрелил в «маячок» на крыше. Отскочил. Выстрел Евдокимова был явно прицельным — пуля чиркнула о камень в полуметре от него и срикошетила, противно жужжа. Это заставило Евгения откатиться еще ближе к краю.

— Веселей! — крикнул Евдокимов. — За мной сейчас приедут. А тебе помощи ждать неоткуда!..

Со стороны Приморска, вид на который перекрывала скала, послышался стрекот вертолета. Евгений дважды выстрелил по передним колесам «волги». Это не намного, но все же перевесило ее. Ответный выстрел оказался последним — вслед за ним послышался сухой щелчок. Евгений встал в полный рост, держа «узи» и «ППС» в вытянутых руках, вышел на дорогу. Евдокимов сдвинулся вперед и поставил одну ногу на камень. Фургон качнулся, заставив Евгения остановиться.

— Послушай, Евдоким, ты хоть понимаешь, что тебе крышка — так или иначе?

— А ты понимаешь, что Грошевской тоже крышка — так или иначе? — спросил Евдокимов уже серьезно. — Вот и выбирай.

— А что мне твоя Грошевская? Я на ней жениться не собираюсь.

Многоцелевой «уэссекс» завис над пропастью; по скале заскользил луч прожектора.

— Ладно, сыщик. У меня в салоне шесть тысяч баксов осталось — выхватить не успел. Ты подгоняешь свою тачку и бросаешь мне трос. Делим поровну — и я ухожу. Даю тебе пять секунд на размышление. Раз!..

«Вот почему он не уходил!» — понял Евгений и засмеялся:

— Ищи дурака, Евдоким!.. «Поровну»!.. Нет уж, я цепляю трос и забираю все. А за это даю тебе уйти. Думай!

— Два!..

— Три! — ускорил счет Евгений.

Прожектор «уэссекса» осветил «форд».

— Договорились, — сдался Евдокимов.

Не опуская стволов, Евгений попятился к «форду». Заводить его не пришлось — дорога шла под уклон. Выжав сцепление, он подкатил к фургону, поставил «форд» на ручник.

«Оставайтесь на месте! — раздался с небес голос громовержца. — Сопротивление бесполезно!»

Очевидно, в вертолете плохо понимали ситуацию.

— Шевелись! — занервничал Евдокимов.

Евгений подцепил трос к буксирному устройству, свободный конец бросил Евдокимову, но тот его не поймал. Он попытался наклониться, но фургон снова угрожающе закачался над пропастью.

Вертолет снижался.

Евгений схватил трос, продел его в разбитое стекло, зацепил за стойку рамы и защелкнул карабин. До тех пор, пока трос оставался ненатянутым, фургон был в опасности.

— Где деньги?

— Сзади.

Лезть в фургон было рискованно. Если это обман — Евдокимов встанет, как только он окажется в салоне. Трос может не выдержать… Рывок потянет «форд»… Но какой смысл был в том, чтобы торчать здесь столько времени — не из-за Грошевской же!.. Нет, без денег он не уйдет.

— Брось стволы! — Пока Евдокимов чувствовал себя хозяином положения.

В этом он был по-своему прав: оружие в руках Евгения не давало гарантии его свободы. Но что помешает ему встать раньше, чем Евгений вылезет из «волги» с деньгами?

— Как только достану деньги, Евдоким.

— Сейчас! — привстал тот.

Фургон качнуло.

Ситуация была практически неразрешимой. Можно было поторговаться: вначале вытаскиваем Грошевскую, — потом деньги, — и на этих условиях выбросить стволы. Но с вертолета сбросили трап, Евдокимов спешил. Счет шел на секунды.

— Черт с тобой!..

Стволы полетели в пропасть.

Евгений рванул дверцу, перегнулся через спинку сиденья, готовый выскочить в любую секунду… Алчность взяла верх — Евдокимов не уходил.

— Быстрее!.. Что ты там возишься?!

Можно было напомнить ему об условиях пари, но, соблюдай он эти условия, он бы побежал, как только Евгений остался безоружным…

Грошевскую нашпиговали снотворным. Она лежала на носилках в заднем отсеке фургона. Отбросив спинку пассажирского сиденья, Евгений, в любую секунду готовый выскочить из салона, потянулся к сумке… но вместо нее схватил Грошевскую за ноги и изо всех сил рванул на себя… Евдокимов понял маневр: вес Евгения — семьдесят пять, да плюс шестьдесят переместившихся вперед килограммов Грошевской прочно поставили «волгу» на передок. Вскочив с капота, он попытался столкнуть машину, но Евгений помешал ему сделать это. Удар ногой отбросил Евдокимова на середину дороги. Рыча и матерясь, он попытался прорваться к «форду». В темноте Евгений не заметил ножа в его руке… Лезвие пропороло мышцы на животе. Не чувствуя в горячке боли, Евгений нанес ему сильный удар в челюсть, и для того, чтобы не свалиться с обрыва, Евдокимову пришлось выбросить нож и ухватиться за ограничительный столбик. На мгновение он оказался за пределами освещенного вертолетным прожектором круга.

«Не двигаться!..» — приказали с неба. По трапу спускались люди,

Под покровом темноты Евдокимов стал уходить вверх по серпантину. Евгений бросился за ним. С каждым шагом боль в животе была все ощутимее. Казалось, вот-вот вывалятся наружу кишки. Зажав ладонью рану, он старался не потерять из вида убегающего Евдокимова. Достать его нужно было как можно скорее: по рации объявили поиск террористов с заложниками. Террорист — это он, Столетник, а Евдокимов — милиционер, который его преследует. И попробуй доказать обратное в «свободной зоне», где, как говорил Ваня Кравцов, законы не писаны…

И все же Евдокимов выдохся первым. Добежав до отвесной площадки в стороне от дороги, он повернулся к преследователю лицом:

— Что… сыщик… истекаешь? — осклабился. — Сколько же тебе платят за твои подвиги?..

— За тебя — шесть тысяч баксов…

Прижимая к ране ладонь, он почувствовал, что силы уходят — сказывались усталость и потеря крови; ноги становятся ватными; горячая кровь стекает по ногам…

Евдокимов достал удавку и стал в стойку готовности. Евгений нападать не спешил. За спиной убийцы Павла Козлова зияла черная бездна…

На фоне черного звездного неба спецназовцы в сферах и бронежилетах были похожи на инопланетян. Из «волги» вытащили Грошевскую.

— Корецкий! — крикнул лейтенант, склонившийся над ней. — Свяжись с «Первым», скажи, «вертушка» сесть не может, пусть высылают «скорую»!..

Пятеро, высвечивая путь фонарями, побежали вверх по склону.

Со стороны Дятлова навстречу им мчался автомобиль. В световую полосу фар попал Евгений. Лежа на спине, он зажимал ладонью рану на животе, другой рукой мертвой хваткой держа удавку. Натянутая, как струна, она уходила в пропасть.

— Держи его, москвич! Держи! — на бегу кричал бегущий впереди остальных Кравцов.

— Я держу, держу, Иван, — улыбнувшись, прошептал Евгений.

Кравцов со Ставровым легли по обе стороны от него, подползли к краю пропасти и, ухватив Евдокимова за плечи, втащили на площадку.

Шея его была в петле. Трудно себе это было представить — как Столетнику удалось накинуть петлю на Евдокима. Другой конец плетеного шелкового шнура врезался в мясо на запястье Евгения. Евдокимов был мертв.

— Тю ты, черт твою маму знает, москвич! — сплюнул Кравцов. — А на хрена ты его держал?

— У него… моя зажигалка… осталась… у меня… на катере ее… забрал… подарок невесты…

Кравцов заглянул в его глаза. Они были широко раскрыты и смотрели в небо.

— Слышишь меня, москвич?.. Ты чего это?.. Ты не помирай, не надо!..

Евгений отнял от живота окровавленную ладонь и показал на звезды:

— Смотри, Иван… Рысь…

И закрыл глаза.

 

3

ГОЛОС ГРОШЕВСКОЙ… и она, и я выросли в детдоме. Отец мой Ярмаш Виктор Пантелеевич уехал на целину по комсомольской путевке, мать нас бросила, к другому ушла. Отец пил, пока не погиб под комбайном. Очень похожи были биографии. Да и внешне тоже… Обе нерусские: я — казашка по матери, она — татарка. Подружились в первый же день, когда пришли сдавать документы. У нее деньги были, шестнадцать тысяч на книжке. Она сняла квартиру в центре. Говорила, не уедет, даже если не поступит. Но сдавала хорошо. Характеры у нас были разные. Она тихоня, а я — оторва. Уже через три дня с мальчиками познакомилась, и ее познакомила. Глебов и Матюшин. Глебов оказался сыном генерала КГБ, жил в «дворянском гнезде» в пятикомнатной квартире… Он уже на второй курс перешел, работал в приемной комиссии. Ну, мы и загуляли!.. У меня сперва две пятерки были, потом — тройка, а на последний экзамен я вообще не пошла — проторчала у него на даче. Влюбилась по уши. Так счастлива была, что все побоку!.. А Матюшин — химик, из университетской лаборатории. Машина у него была старенькая, в наследство от отца осталась. Чем-то ему Нелька понравилась, не знаю… Да и он ей вроде… А может, квартира? Она ее на год сняла… Короче, дня за два до зачисления мальчики наши приехали к нам в гости на машине этого Матюшина. С коньяком, шампанским, конфетами. Вилен Глебов мне корзину цветов преподнес, а Матюшин Нельке — плюшевого мишку… Выпили, танцевать стали. За полночь стало тесно в квартире вчетвером. Мосты уже развели, а Матюшин в коммуналке жил, на Суворовском. То есть выбор как-то сам по себе определился — Виле до дома не добраться из-за мостов, а у Сергея машина… И они с Нелькой поехали. Лучше бы… В общем. Виля ушел от меня рано утром. А Нельки все нети нет. Ждала я ее до обеда, выйти никуда не могу — она ключи случайно с собой забрала. А в обед вдруг позвонил Глебов, предупредил, чтобы я никуда не выходила, что он сейчас приедет. Через полчаса примчал на такси и сказал… сказал, что Матюшин и Нелли разбились… «Всмятку», — так он сказал. На набережной врезались в парапет, перевернулись и упали в Неву. Груду металлолома водолазы достали… Я растерялась, совсем не знала, как быть, что делать… Убежать хотела… А Глебов стал вдруг канючить, что-то об отце говорил, какой-то там вопрос решался о его назначении атташе в Данию, что ли… Короче, чтобы он нигде не фигурировал, понимаешь?.. Наверно, это нормально. А зачем ему фигурировать? Да и не виноваты мы ни в чем. Юридически. Хотя, конечно, должны были воспрепятствовать, не отпускать их пьяными… Глебов ушел. Я уже знала от него, что Нелли зачислена на журфак, а я на филологический — нет. Но я на стационар и не хотела — у меня, в отличие от Нельки, сберкнижки не было… А тут вдруг как шлея под хвост попала. Так сложилось все — одно к одному… Я же за этот месяц Нель-кину историю досконально узнала — и кто ее отец, и кто отчим. Знала, что в детдоме у нее были одни враги — что одноклассники, что воспитатели… Тот еще детдом!.. Кто ею интересоваться станет?.. Может, я и не до конца все продумала, но ухватилась за эту свою идею… И сберкнижка свою роль сыграла. На эти деньги я вполне смогла бы учиться на дневном… Так мне тогда казалось. Я тут же пошла в парикмахерскую, покрасилась. Нелька крашеной блондинкой была. Стрижку под нее себе сделала. Косынку красную купила на шею. У нее большое родимое пятно было, некрасивое такое, она его прикрывала. Платье ее, туфли надела. Посмотрела на себя в зеркало — почти-почти!.. Нас близко надо было знать, чтобы отличить. А кто нас близко-то знал?.. Тысяча двести абитуриентов на журфаке, столпотворение. В общежитии мы не жили, ни с кем, кроме Матюшина и Глебова, не сошлись. Матюшина уже не было. А Глебов… Я когда перед ним появилась «Нелькой», у него глаза чуть из орбит не повыскакивали… Я ему о своем плане рассказала. И пообещала, что если он переклеит фотокарточки на экзаменационных листах, то нигде и никогда больше не будет «фигурировать» — ни в протоколах, ни в моей жизни. Он как раз документы на зачисление готовил… Согласился. Уж не знаю, как ему это удалось, с помощью папаши или просто где-то печать раздобыл. Но условия мои принял. Я теперь думаю, что, если бы и не обращалась к нему — все равно бы за Нельку сошла. Кто там на фотографии смотрел — казашка ли, татарка ли!.. Косынки и прически в сочетании с глазами на маленькой фотокарточке вполне было достаточно…

Одним словом, я заявила в милицию о пропаже моей подруги Ярмаш Марии Викторовны. Рассказала о том, что она уехала с Матюшиным на его машине… Паспорт ее якобы не нашла — наверно, забрала с собой, сдала свидетельство о рождении, где нет фотографии. А свой паспорт потом «потеряла», мне выдали новый. Все прошло гладко, никому ничего даже в голову не пришло… Так я стала Нелли Ветлугиной. А потом… потом я протрезвела, что ли… И стала бояться. Боялась, что проболтается Глебов, боялась, что все-таки объявится кто-нибудь из Нелькиных одноклассников, боялась снимать деньги со сберкнижки, хотя подпись ее научилась подделывать досконально… Этот страх жил во мне, постоянно усиливался. Я решила выйти замуж, сменить фамилию, уехать… Подвернулся курсант военно-морского училища, который получил назначение в Севастополь. Невзрачный такой, дубоватый. Мне было все равно. Я стала Грошевской и на второй курс уже пришла в Симферопольский государственный университет имени Фрунзе. Все было спокойно, никто меня не тревожил. Я окончательно свыклась со своей новой фамилией… И однажды осенью девяносто второго года мне сказали, что меня разыскивает какой-то человек. Я почувствовала неладное, но не убегать же?.. Успокоила себя тем, что ничего, в конце концов, мне не будет. Я же Нелли не убивала, в самом деле?.. Ну, воспользовалась по малолетству, чтобы в институт поступить, пусть меня за это осудят. Что от этого изменилось на Земле? Кому от этого стало хуже?.. И встретилась с этим человеком. Это был Хализев. Он говорил со мной очень вежливо. Спрашивал, помню ли я его. Я сказала, что нет, не помню. Поинтересовался, пишет ли отчим. Я сказала — нет, не пишет. Достаточно ли у меня денег, как мне живется замужем… ну и все такое прочее. Получалось, что я его должна знать. Но этого мне Нелли никогда не рассказывала — почему он перечислял ей деньги и вообще кем он ей приходится… Попалась явно. Он говорил, что по мне соскучилась Роза Максимовна, а я не знала, кто это такая. Рассказывал, что подруга «моей мамы»… какая-то артистка… получила звание народной… Что я должна поехать в Казань и в Набережные Челны… И все время улыбался. А потом повернулся ко мне и говорит: «Может, хватит валять дурака, Мария Викторовна?.. Для роли аферистки вы явно не созрели». Я не стала с ним спорить, молча ждала своей участи. До сих пор не знаю, откуда ему обо всем стало известно. За Нелькой он наблюдал или Глебов все-таки проболтался?.. А может, Вилен рассказал отцу, а старый гэбист был как-то связан с Хализевым… Тогда он ничего не сказал, просто молча ушел — и как в воду канул. Через полгода объявился снова. Попросил меня открыть на свое имя валютный счет и дал тысячу долларов. Половину этой суммы я могла взять себе. Мужу я ни о чем рассказывать не стала, мы с ним тогда уже подали на развод.

Счет я открыла. А еще через год он потребовал, чтобы я написала дарственную, согласно которой вклад переходит к моему отцу Гридину. Я отказалась. И тогда он сказал, что упрячет меня за решетку за убийство Нелли Алексеевны Ветлугиной с целью завладения ее сбережениями путем использования фамилии… что-то в этом роде. Все документы и доказательства у него якобы есть. Сказал, что я напрасно беспокоюсь, потому что Гридин, в силу своего положения, не может открыть счет ни на свое имя, ни на имя своей жены, а так я смогу воспользоваться частью вклада. Тут же мне было предложено место на Приморском телевидении, где мне вскорости дадут квартиру и у меня будет все, что нужно. А от меня ничего, кроме молчания и покорности, не потребуется… И я подумала: черт с ним! В конце концов, я молодая, одинокая женщина. Где я заработ….

Сработал автоматический выключатель, кассета в маленьком диктофоне «сони», стоявшем на тумбочке среди банок с медом, вареньем и соками, остановилась.

Следователь прокуратуры Иван Николаевич Кравцов, украдкой поглядывая на дверь палаты, докурил, выбросил окурок в форточку.

Евгений лежал на чистых домашних простынях, которые Алевтина Васильевна меняла через день, и, положив руки под голову, смотрел и потолок.

— Значит, это и есть та самая микрокассета, из-за которой убили Павла Козлова? — спросил он.

— Получается, так.

— Зачем же она рассказала об этом Хализеву?

— А кто тебе сказан, что она об этом рассказывала?

— То есть?..

— Хализев — большой дока в технике скрытого прослушивания. Пунктик у него такой оказался. Он и Гридину авторучку со встроенным передатчиком подарил, как выяснилось. И Грошевской зажигалку подсунул. Одноразовая, обычная пластиковая зажигалка, а в ней — передатчик со скрытой антенной. И все то, о чем эта Ярмаш-Грошевская говорила Павлу, принималось и фиксировалось в машине Джарданова, которого ты грохнул ножкой стола. Эта запись хранилась на яхте в сейфе, он ее уничтожить не успел, когда его пограничники в нейтральных водах брали. Видишь, не до конца тут. У Павла же не было возможности перевернуть кассету при ней. А вот на той, что записывал Хализев, этот разговор до конца имеется. Я тебе не принес, ее «важняк» при Генеральном прокуроре, который приехал в составе комиссии, сейчас изучает. Но я тебе могу рассказать, что там дальше было… Грошевская плакала, умоляла Павла не делать все это достоянием гласности. Ради него, ради себя. Просила отдать ей видеопленку с Ветлугиным и аудиозапись разговора с ним. Павел убеждал ее встретиться с Гридиным и рассказать ему все. Но эта алчная бабенка успела привыкнуть к шикарной жизни… Наверно, когда пьяный в стельку Матюшин увозил Нелли, она подумывала о ее сберкнижке…

— Да зачем все это вообще нужно было, Иван?! Черт его маму знает! — сел на кровати Евгений.

— О-о!.. Ты меня разочаровываешь, москвич. Следственной бригаде работы года на два хватит, я думаю. Но и сейчас уже можно сказать, что все это нужно было, чтобы держать в руках Гридина. Как-никак, сейчас не назначают, а избирают. И не на закрытом партсобрании, а всем миром. Протолкнуть своего не так-то просто. Кого проталкивать? Хализева? Астраханова?.. Да кто они такие?.. А Гридина избрали. А как только он решил построить Город Солнца на бандитские деньги — пошел шантаж… «Коготок увяз — всей птичке пропасть». В ход пошла Ярмаш с учетом его давнего грешка. Если бы не ты — так и выдали бы ее труп за дочь Гридина, никто бы по нему ничего не опознал. Правда, никаких девятисот шестидесяти тысяч на счетах за границей у нее не было, все это оказалось уткой. Но счета открыты были, и положить эту сумму для них ничего не стоило, раз они за один вечер миллион проигрывали… Целый регион держали в руках, заводы и фабрики на них работали… Ладно, это дело долгое, москвич. Пора мне.

— Я провожу, — Евгений встал, обул тапочки. Они вышли в коридор.

— Швы-то когда обещают снять?

— Завтра,

— Позвонишь, я за тобой своего водителя пришлю.

— Водителя или шофера?

Оба засмеялись, В слове «шофер» была буква «р», а в слове «прокуратура» — целых три таких буквы.

 

4

Навстречу выборам!

НАСЛЕДНИКИ ЯКУДЗЫ

(Окончание)

А пока они состоятся, область возглавил временный представитель президентской администрации. И «Сульфат» временно прекратил свою кипучую деятельность, выбросив на улицы тысячи безработных. Пока в Министерстве обороны решается вопрос о дальнейшем финансировании завода вертолетных двигателей, «Геликоптерс ЛТД» собирается временно приостановить действие двустороннего договора. Неужели и спонсоры драматического театра им. Достоевского исчезли временно? Когда же мы дождемся пополнения женского состава его труппы? А пока нефтеперерабатывающий комплекс загружен на половину мощности, в дальнее плавание отправляются танкеры, заполненные сырой нефтью.

Дезорганизованы преступные группировки, и пока их организаторы выясняют отношения с властью, область временно контролируется разрозненными шайками, численность которых увеличивается по причине временно неработающих горожан.

Плохо стало в Приморске без мафии, господа. Скучно стало.

Наш спец. корр. Игорь Васин

ПОСТСКРИПТУМ. Бывший губернатор Приморской области Константин Григорьевич Гридин скончался 14 апреля 1996 года.

Умершему в Пасху отпускаются все грехи.

1995–1996 гг.

Москва — Приморск

Ссылки

[1] Буквально: между собакой и волком (фр.).

[2] О мертвых не злословят (лат.).

[3] Пустота, наводящая ужас (лат.).

[4] Козырь — здесь: стоячий воротничок.

[5] Движимый желанием властвовать (лат.).

[6] Стихотворение Г. Шпаликова.

[7] МДП — маниакально-депрессивный психоз.

[8] КМС — кандидат в мастера спорта.

[9] Начало см. «Губернские ведомости» № 32, 33, 34.