«…которые на Невель шли, платили витебской бригаде, а „уральцы“ — могилевским.

— Сколько?

— По пятьсот. За транспорт.

— Что они возили?

— Цветмет. Медь, никель, титан, алюминий. В апреле «уральцы» шли на Латвию через Витебск с тремя транспортами, охрана — человек восемь. «КамАЗ» и два «МАЗа» с прицепами. Платить отказались. Ну, наши… «витебские», то есть… начали стрелять, троих положили…

— Этот инцидент нам известен. Вы с «витебскими» поддерживали связь?

— Нет. Бригадиры пару раз встречались — договаривались о территории. С «минскими» стычки были после того, как фургон с редкоземом стопорнули.

— С каким редкоземом?

— Не помню. Узнали, что на Калининград транспорт пойдет с металлом… Они все вроде на Калининград идут: пошлину платить не надо — из России в Россию получается… Ну, вроде, медь и алюминий у них — для отвода глаз, а в кабине должна была быть коробка или чемодан с… этим… Наши…

— Кто «наши»?

— Турич, Пелевин… Меня там не было, я ничего не видел — на Даугавпилс с сельхозтехникой в тот день ходил, можете проверить. Мне брат Василий говорил.

— Я проверю, Шалов. Дальше?

— Дальше… это… м-ммм… дальше…»

Рутберг оторвал от магнитофона напряженный взгляд и посмотрел на Кормухина.

— Сестра укол делает, — пояснил тот. — Обезболивающее. Они сидели вдвоем в кабинете Рутберга в Краснодольской прокуратуре. Их разделял стол, заваленный следственными материалами, — документами, аудио— и видеокассетами, протоколами. Изредка звонил телефон.

— Как Родимичу удалось его разговорить? — поинтересовался Рутберг, размешивая сахар в давно остывшем стакане с чаем.

— Очень просто, — ответил Кормухин. — Пообещал отпустить домой.

— Как?.. После всего, что он натворил?

— Эти показания он давал в реанимационном отделении Минской горбольницы — повреждены шейные позвонки после неудавшейся попытки суицида. Пока родители ищут деньги на операцию, его поддерживают наркотиками. Но врачи говорят, шансов на то, что он встанет с постели, практически нет. Так что никто его в колонию не отправит — со сломанной-то шеей. Свобода ему гарантирована.

В магнитофоне что-то звякнуло, стоны прекратились. «Ну что, Леня, полегче теперь? — послышался голос Родимича. — Да…

— Постарайся вспомнить, о каком редкоземе рассказывал брат? Тантал, ниобий, рутений, иридий, скандий?..

— Да!

— Что «да»?

— Этот… скандий. Да.

— Сколько там было?

— Я не знаю, меня там не было.

— Я верю. Куда он потом девался?

— Потом… потом приехали «минские», сказали, надо вернуть. Из самой Москвы бригада «крутых» заявилась — обещала всех перерезать без разбора за этот скандий. Пелевин и Турич с охраной ездили к ним на «стрелку», решили подбросить…»

— Стоп! — махнул рукой Рутберг. — Достаточно.

Пленку прокручивали уже третий раз, теперь уже не подряд, а выборочно — те места, которые вызывали наибольший интерес.

Рутберг открыл второе окно, глубоко вдохнул — несмотря на литр выпитого кофе, клонило ко сну.

— Для чего он применяется, вы говорите? Кормухин нашел справку экспертов.

— «Компонент легких сплавов… катализатор пара-ортоконверсии водорода… нейтронный фильтр в ядерной технике», — зачитал монотонно. — Если это имеет какое-то значение.

— А как же, — вслух подумал Рутберг, — раз уж мы допустили версию участия спецслужб.

— Не мы ее допустили, Илья Ефимович.

— Все равно. Лично я в этот скандий верю больше, чем в политические игры, несмотря на кажущуюся убедительность газетных статей.

— Ну, о статьях не будем, — улыбнулся Кормухин. — У борзописцев цель прославиться, для этого нужна сенсация. Мы еще получим от них столько толкований самоубийства Кожухова, что лучше газет вообще не читать. — Он встал, заложил руки за голову и сделал в таком положении несколько энергичных приседаний. — Туман в глазах, — пояснил. — Вы спать не хотите?

— Еще на час меня хватит.

— Ладно, — закончив приседания, вернулся Кормухин за стол. — Тогда — за дело. Итак, Шалов показал, что некие люди в масках избивали их, требуя назвать того, кто дал сведения о «КамАЗе». Облитый бензином Гуляев назвал инспектора Шепило. Замечу; что это ни о чем не говорит — он мог выпалить первую попавшуюся фамилию, хоть родной сестры, испугавшись смерти. Далее Шалов ничего не помнит, утверждает, что получил удар по голове и потерял сознание. А по результатам экспертизы, которыми мы располагаем к этому часу, дальше было вот что… Рэкетиров запихнули в «Урал», и кто-то из нападавших повез их к мосту. Из «КамАЗа» по лагам, оставившим два глубоких следа на поляне, выехали, судя по протектору, джип и еще один автомобиль, с учетом длины прицепа — небольшой, возможно, двухдверный. Здесь сомнений нет: следы легковушек говорят о том, что они выезжали с поляны, меж тем как въезжали туда только грузовики и сожженные впоследствии «девятки» Ту-рича и Пелевина. Так?.. Именно в это время на таможне избивают Шепило. Значит, никто из участников «разборки» оказаться здесь и там одновременно не мог. Таким образом, как только становится известной фамилия наводчика Шепило…

В дверь постучали, вошел старший лейтенант милиции.

— Разрешите?

— Входи, Миша. Говори, только быстро!

— След протектора «КамАЗа-4310» со следом, найденным белорусскими экспертами на поляне, не совпадает. Номер не отвинчивали — Муштаков ручается, обещал письменное заключение через полчаса. Кроме «ТАМ-260» и этого «КамАЗа», никто в двадцатых числах машин в западный регион не откомандировывал.

— Все?

— Пока да.

— Что с документами?

— Порядок. Ехали вчетвером, охрану осуществляли сами.

— Кто? — не понял Кормухин.

— Водители. Наемная охрана, знаете, сколько стоит?.. Четыреста баксов за тонну! А водители соглашаются за триста. Двадцать тонн в кузовах — шесть тысяч за ходку. Где они еще получат такие деньги? Не без риска, конечно, только, если разобраться — чем не охрана? Пушки наверняка под сиденьями держат, молодые, здоровые.

В словах лейтенанта был резон.

— Ясно, — хлопнул по столу Рутберг. — Должен быть еще один «КамАЗ». Может, в Челябинске, может, в Перми. Ищи, Миша, пока не найдешь.

— Есть! — Старлей козырнул и вышел.

— Зря парня гоняем, — сказал вдруг Кормухин. — Нет его в Уральском регионе.

— ?!

— Номера в компьютере ГАИ не числятся, значит — фальшивые. А какой смысл уральской машине привинчивать уральские же номера?.. Привинтили бы литовские или московские, если бы хотели сбить со следа. Но их целью было привлечь внимание таможенника и рэкетиров. Поэтому, я думаю, искомого грузовика здесь нет.

Рутберг возражать не стал.

— Так что же говорит в пользу версии об участии спецслужб? — продолжал Кормухин. — Никаких отметок на границе, никаких деклараций — прошли как нитка в игольное ушко.

— Значит, пусть Родимич ищет этот «КамАЗ» в Беларуси, — уверенно сказал Рутберг.

— Он ищет. Только не думаю, что найдет. Шалов показал, что, когда они с Бориным пригнали «Урал» в назначенное Туричем место, Капитонов, Гуляев и Кудря «вели» «КамАЗ» от границы, пытаясь определить наличие сопровождения.

— От границы или нет — это еще бабка надвое сказала. Вполне возможно, дальше Толочина и не ездили.

Кормухин задумался, пометил что-то в блокноте.

— Поставим пока знак вопроса. Теперь второе: надежная радиосвязь.

— Думаете, у бандитов радиосвязь менее надежная, чем у спецслужб? — усмехнулся Рутберг.

— Принято. Поехали дальше… Шепило был убит без выстрелов — очень умелым профессионалом. Мужиком он был нехилым, убить его мог каратист высокого класса. Это — третье.

— Смешно, — снисходительно посмотрел на него Рутберг. — Вы исключаете наличие кулачных бойцов в криминальной среде?

— Ну хорошо. Теперь — скандий. Я послал запрос в Институт геологии РАН. Пока нам известно, что на черном рынке им торгуют по сто двадцать—сто тридцать долларов за грамм. Но даже если бы там было на два миллиона — зачем убивать восемь человек? Из мести? Прямо скажем, неадекватная реакция на нападение.

— Допустим, их никто не собирался убивать, хотели отвезти подальше от места «разборки», а потом выменять на тот же скандий. А?

— Красиво. И что?

— По пути через мост тот, кто был за рулем, не справился с управлением.

Кормухин промолчал. Шалову он не верил, но тот мог и не знать о планах налетчиков. И все же в версии Рутберга был резон.

— Леонид Григорьевич, — неожиданно спросил Рутберг, — а вы вообще уверены, что нам с вами следует играть в одни ворота?

— То есть?

— Я занимаюсь Кожуховым и его телохранителем… Вы — акцией на таможне, грозящей перейти в политический скандал. Полагаете, у нас достаточно оснований соединять дела?

— Я приехал в Краснодольск, откуда через границу прошли машины в то время, как был убит таможенник и в криминальной «разборке» погибло семь человек.

— Из Тагила и Челябинска тоже были машины…

— С лесом и разборными ларьками, а единственный свидетель Шалов утверждает, что погибшие интересовались металлом — у них была налажена сеть покупателей в Прибалтике.

— Мало.

— Согласен. Но здесь происходят и другие события: работает правительственная комиссия, вскрыты хищения астрономических масштабов, положение в регионе чревато социальным взрывом; убивают сотрудника службы безопасности акционерного общества, через сутки стреляется председатель Совета директоров. Видит представителя Генеральной прокуратуры, милицейское начальство и, вместо того, чтобы ответить на вопросы, стреляется.

Рутберг улыбнулся:

— Ну, это вы много на себя берете! Такие, как Кожухов, прокуратуры не боятся. В худшем для него случае получил бы лет десять, а при его деньгах через год бы вышел. Боялся он не правосудия, а тех, кто использовал его в своих интересах. Когда убрали телохранителя — понял, следующим будет он.

Снова зазвонил телефон, Рутберг снял трубку:

— Да?.. Отказывается?.. Пусть, это ее право… Я говорю: ее можно понять… Нет, не надо, подождем, — он прикрыл трубку ладонью и посмотрел на Кормухина: — Вы где остановились, Леонид Григорьевич?

— Нигде пока.

— Погоди, Шестаков! Отвезешь меня домой. Уже спускаюсь! — Он положил трубку, глянул на часы: — Поехали ко мне. Я один живу, у меня и остановитесь.

Кормухин встал.

— Спасибо. А кто звонил?

— Опер. Зоя Александровна Кожухова на вопросы отвечать отказывается. Не будем брать грех на душу, побеседуем с ней после похорон.