В пять часов вечера накануне выходного Елена Николаевна Мещанинова возвращалась домой из супермаркета «Орфей». Пара бутылок красного французского вина по заказу отца, устрицы, печень трески, лечо, банки персикового компота для Димки, коробка с заварными пирожными, шри-ланкийский чай, сыр, колбаса, три десятка перепелиных яиц на завтраки, цитрусовые, бананы и прочее оттягивали руки. Все это можно было, конечно, купить завтра — съездить на центральный рынок с водителем отца Павлом Федотычем, но было время и желание отметить окончание первой трудовой недели отца шикарным ужином.

Она прошла полквартала, свернула за угол роддома — как раз того роддома, откуда отец вынес ее на руках в апреле семидесятого — и пошла в направлении детсада. Навстречу ей двигалась пьяная компания из пяти расхристанных молодчиков, сквернословивших так, что хотелось перейти на другую сторону улицы. Вихрастый потный малый с тупым, одутловатым лицом, увидев Лену, расставил руки и, виляя бедрами, подошел к ней.

— У-у-у!.. — завыл голодным волком. — Какие люди — и без охраны! Девушка собирается нас угостить?

Один из парней пронзительно засвистел, остальные загоготали, растягиваясь в полукруг. Лена свернула на проезжую часть, но вихрастый схватил ее за руку и попытался забрать сумку:

— К-куда?.. Мы тебе ничего не сделаем, кр-рысотка!.. Поможем донести — и все.

Лена вырвала сумку, оттолкнула пьяного и пошла в обратную сторону.

— Куда?! Дер-ржи ее, Ваня!

— Не, ну ты видал? Она нами бр-резговает, а?!

Шпана оживилась, предвидя развлечение. Двое забежали вперед, перекрыли путь к отступлению.

— Пустите меня! — побагровев, крикнула Лена.

Только что кончился рабочий день, люди толпами возвращались домой из торгового центра; завидев компанию хулиганов, тут же напускали деловой, озабоченный вид и спешили перейти улицу или проскочить мимо; какая-то пожилая женщина, остановившись на углу, с негодованием качала головой и что-то неслышно выговаривала.

Одна из сумок Лены пошла по рукам, подобно волейбольному мячу; другую она уронила, из нее выпал и лопнул пакет с ацидофилином, покатилась к ногам налетчиков банка с кукурузой, ее тут же подфутболили.

— Оставьте меня! Убирайтесь! — вырывалась Лена, отталкивая норовивших обнять ее молодчиков, но это только распаляло их, пьяные возгласы слились в сытый рев.

Вихрастый вышел на проезжую часть и пытался поймать машину. Очки Лены упали на тротуар, и теперь она почти ничего не видела, только мутные расплывающиеся пятна лиц мелькали тут и там, то приближаясь, то вдруг исчезая и выныривая справа, слева — бешеный, гогочущий, улюлюкающий хоровод уже никак не походил на молодежное развлечение, это должен был видеть каждый, и людское равнодушие возмущало Лену пуще пьяного разгула. Она ударила ладонью по мутному пятну, споткнулась о чью-то ногу, ее подхватили, не дав упасть, но тут же оттолкнули, и она оказалась в чьих-то цепких руках. Резко дыхнули в лицо перегаром.

— Перестаньте! Пустите! Что вам нужно?!

Было почему-то стыдно, жутко стыдно и больно от собственного бессилия, от безучастности тех, кто, быть может, знал ее или отца, ежедневно здоровался, улыбался при встрече, а теперь…

Она закричала, чувствуя, что сердце готово выскочить из груди, стала отбиваться, кусаясь и брыкаясь, топчась по рассыпанным по тротуару покупкам, и в самый тот момент, когда силы почти оставили ее и надежда на спасение отпала, красная машина едва ли не на полном ходу влетела на тротуар, разметав шпану, завизжала тормозами; из нее выскочил какой-то парень в маленьких черных очках и короткой потертой куртке. Град молниеносных, точных ударов выплеснулся на Лениных обидчиков. Поначалу те выкрикивали угрозы, пытались сбить парня с ног, но он мастерски уворачивался и бил, бил руками и ногами, переворачивал тела в воздухе и добивал, угрозы сменились воплями, стонами, и тут уж вовсе ничего нельзя было сообразить. Лена лишь поняла, что ее выручили, спасли, что больше ей ничто не грозит, и стояла, трясясь от пережитого страха. Разбросав молодчиков, парень сунул ей в руки ее очки, втолкнул в машину, а сам бросился собирать с тротуара уцелевшие банки и коробки, и через несколько секунд красная машина уже мчалась по Говорухинскому проспекту, сопровождаемая запоздавшими милицейскими свистками и сиренами; наступил блаженный покой, и слезы брызнули из Лениных глаз.

— Не реви, — сказал спаситель, улыбнувшись. — Все хорошо, Рыжая. Все плохое уже кончилось.

Лена постаралась взять себя в руки, дружелюбный тон его действительно подводил черту подо всем плохим, она протерла носовым платком стеклышки чудом уцелевших очков и посмотрела на незнакомца.

— Спасибо вам, — проговорила она едва слышно.

Тут только до нее стал доходить смысл его слов. «Рыжая»?.. Да, он сказал «Рыжая»… так и сказал… Так ее дразнили в школе, а теперь… Рыжей она уже давно не была — перекрасила волосы в темно-каштановый цвет давно, еще в десятом классе.

— Не за что, — просто ответил парень, выровняв руль после крутого поворота. — Судьба у меня такая — тебя спасать. А от судьбы, говорят, не уйдешь. Куда ехать-то?

Лена посмотрела на него еще раз, теперь уже пристально, изучающе, но — нет, ничего знакомого в суровом, загорелом лице с двумя заметными шрамами не увидела.

«Судьба у меня такая — тебя спасать»… Почему судьба? Ее никто ни от кого не спасал — не от кого было; непривлекательная девчонка, потом девушка, женщина никогда не попадала в ситуации, подобные нынешней, разве только в школе ее дразнили… Ну да! да!.. Однажды мальчишка подрался из-за этого со старшеклассником, было это, кажется, в седьмом классе, его звали…

— Слава?! — выпалила она инстинктивно.

Так его называл только один человек — мать, да вот еще Рыжая отдавала предпочтение второй составляющей его имени Влади-Слав.

— Точно! — засмеялся он. — Слава. Он же Влад. Он же Мехов. А тебя как?.. Я уж и не помню. Ленка, что ли?

— Да, Ленка! — улыбнулась она. — Тебя не узнать совсем. Сколько ж это лет прошло? Ты ведь ушел потом из школы… в ПТУ, да?

Он не стал уточнять, что ПТУ называлось колонией для трудновоспитуемых подростков.

— Тринадцать лет.

— Как же ты меня узнал?

— Случайно. Так куда мы едем-то?

Она близоруко огляделась, хотя ей стало совсем безразлично, куда ехать, нахлынувшие детские воспоминания компенсировали стресс.

— Мне на Бажова.

Он присвистнул, остановился и, пропустив «Волгу», развернулся посреди Литейной.

— Что ж ты молчала? Ну, поехали на Бажова.

— Да нет, тут я сама, троллейбусом…

— Ладно, сама она! Влипнешь еще куда-нибудь. Мужу скажи, чтобы одну не отпускал.

— У меня нет мужа.

На это он ничего не сказал, выехал на Металлистов и погнал напрямую к горсовпрофу.

— Как ты жил? — спросила Лена, желая продолжить разговор с мальчишкой из детства. — Школу помнишь?

Она пожалела, что не видит за очками его глаз.

— Школу помню. А жил как все. Работал, служил, снова работал. Ты лучше о себе расскажи.

— Это долго, — улыбнулась Лена. — Встретиться бы как-нибудь еще? У меня уже никого не осталось в этом городе, я теперь живу в Москве. Здесь останови, пожалуйста.

Ей хотелось пригласить его в гости. Вовсе не в знак благодарности за спасение, а Просто так, как старого школьного товарища. Но она не решалась, подумает еще, что приглашение — плата за выручку; а ей совсем не хотелось, чтобы он так подумал.

— Обходи хулиганов стороной, — улыбнулся Влад и подмигнул: — Рыжая!

Он вышел из машины, подал ей сумку. Задержал на ней взгляд. Ничем не выдающиеся, правильные черты лица, высокий лоб, нездешняя модная прическа и глаза — добрые, чуть подслеповатые карие глаза, глядящие на него с детской почти наивностью.

— Почему бы не встретиться? — сказал он. — Свожу тебя в ресторан «Самоцвет», самый лучший у нас. У тебя телефон есть?

Она назвала телефон, он записал его, помог вынести сумки из машины.

— Ты правда позвонишь? — посмотрела она на него искоса и, как ему показалось, не слишком доверчиво.

— Я вообще правдивый человек, — отшутился он и вернулся в машину. И от этой шутки ему стало не по себе.

Вначале Лена не хотела рассказывать отцу о злоключении на улице, чтобы не волновать его, но потом, за ужином, после чарки вина рассказала походя, стараясь придать событию оттенок незначительности, легкого приключения, и тут же сместила акцент на неожиданную встречу со школьным товарищем:

— Представляешь, — заметив, как насторожился отец, продолжала она беспечным тоном, — тот самый мальчишка, который подрался из-за меня в седьмом классе, Слава Мехов, не помнишь?.. У него еще тогда неприятности из-за этого были, и ты ходил к завучу просить за него?..

— Нет, не помню, — покачал головой Николай Иванович, — совсем не помню такого.

— Неважно. Тринадцать лет прошло! Тринадцать лет!.. И мы снова встретились при… сходных обстоятельствах. Вот судьба, да?

Николай Иванович воспринял историю совсем по-другому, всерьез, и сразу нахмурился, понимая, что просто так останавливать машину и устраивать феерическое побоище никому не придет в голову, и раз этот парень вмешался, значит, были на то нешутейные причины.

— Что значит «при сходных обстоятельствах»? — воскликнул он риторически и тут же позвал с террасы курившего там Вершкова: — Федор! Федор, ты слышишь, что она говорит?

Федор Ильич Вершков, мужчина тридцати двух лет, симпатичный и далеко не глупый, оказался одним из немногих по-настоящему компетентных специалистов, кому Мещанинов не видел оснований искать замену. Лене казалось, что он посматривает на нее с повышенным интересом, ей это нравилось, хотя она и зарекалась думать о замужестве после того, как их с Димкой оставил ее прежний муж.

— Ой, папа, да ну его, не придавай значения! Вершков вернулся за стол.

— Представь себе, на нее, оказывается, напали пятеро хулиганов на улице средь бела дня.

— Когда? — изобразил на лице озабоченность Вершков.

— Да сегодня же, сегодня! Дошло до того, что проезжавший мимо человек вынужден был остановить машину и вмешаться, была драка!

— Да ерунда все это, Федор Ильич, не обращайте внимания, — пыталась Лена сгладить впечатление, произведенное ее рассказом. — Я вовсе не о том хотела сказать.

— А о чем же?

— О том, что мир тесен. Представляете, моим спасителем оказался человек, который учился в параллельном классе, Слава Мехов. Однажды он уже вступался за меня и подрался с мальчиком из выпускного класса. Тот дразнил меня Рыжей…

Брови Вершкова выгнулись дугой, он перевел взгляд с Лены на Николая Ивановича и опять посмотрел на Лену.

— Мехов?.. — переспросил, не скрывая изумления. — Влад Мехов?

— Да. А вы что, его знаете?

— Владислав Мехов — чемпион России по рукопашному бою. Недавно подтвердил свой титул на показательных боях в нашем Дворце спорта. Так что вам, Елена Николаевна, повезло не только в том, что вы встретили своего одноклассника, — заверил Вершков и восхищенно покачал головой, словно сожалел, что не оказался на ее месте.

— Этого я не знала. То-то он так лихо разбросал этих подонков, — проговорила Лена, радуясь и своему «везению», и тому, что ее однокашник так высоко взлетел.

— Кто угодно — чемпионы по кулачному бою, самоотверженные женщины, кассиры — только не милиция! — наполняя бокалы вином, ворчливо сказал Мещанинов. — Непременно скажу Коврову! Раньше такое было просто невозможно. Повсюду стояли постовые, достаточно было крикнуть: «Милиция!» — раздавался свисток, от которого шпана разбегалась, как черти от ладана.

К случаю с Леной больше не возвращались, не вспоминали и Мехова, появление которого в нужном месте и в нужное время только и можно было объяснить, что счастливой Лениной судьбой; говорили о старом Краснодольске и о городских традициях, от которых теперь остались одни воспоминания, о том времени, когда все горожане знали друг друга, а теперь уже не знают, не ходят в гости на огонек, потому что общение заменил «голубой огонек» телеэкрана, с которого так и плещет лживая информация и насилие. Потом мужчины незаметно перешли на производственные проблемы, стали говорить о предстоящем визите вертолетостроителей, в возможностях финансирования дополнительных цехов завода медного литья, и Лене стало неинтересно — она ушла в спальню укладывать Димку.

* * *

Ранним утром Влад бежал по улицам родного города. Старые, полуразваленные дома, которые, должно, стояли еще во времена детства его бабушки, кое-где оставшиеся деревянные тротуары, бесформенная водонапорная башня, в которой не было воды уже в ту пору, когда он родился, вызывали в нем жалость — и к безвозвратно ушедшей безмятежности детства, и к себе нынешнему. Постоянная нужда, недоедание, болезнь матери, безотцовщина сделали за него выбор жизненного пути, но вдруг теперь, когда стало много денег и можно было жить вольготно, они утратили для него ценность. Угасли мечты о чемпионских медалях — возраст; уже не было Сани Земцова, и не на кого было опереться. Когда Саня был жив, Влад ни о чем не думал, работал на того, кто больше платит, кто способен защитить, но запас его душевной прочности болезненно иссякал. Теперь ему казалось, что, если он отыщет и накажет Саниных убийц, справедливость восторжествует. Не та, за которую ратуют проповедники, — на ту ему было наплевать: восстановится равновесие в нем самом и придет долгожданный момент личного выбора, тогда он непременно уедет к дельфинам или баобабам (забыл вот только спросить у Сани, что это за звери такие) — все равно, лишь бы подальше отсюда, потому что, не ровен час, все здесь рассыплется по камушкам, и серые, убогие, перепачканные рудой, прокалившиеся у домен людишки перестреляют друг друга за право дышать.

В детстве мать рассказывала ему много сказок и поучительных историй. Больше других запомнилась сказка о мужике, который построил на острове лабиринт, а потом его царь за что-то выгнал, и он улетел вместе с сыном на крыльях из перьев, скрепленных воском. Как звали того мужика, он уже не помнил, а сына звали Икаром — почти как автобус. Перед полетом мужик сказал: «Лети не слишком низко, чтобы перья не отяжелели от морской сырости, но и не слишком высоко, чтобы солнце не растопило воска». Долго эта история отлеживалась в лабиринтах памяти Влада, а теперь вот всплыла. Из нее можно было извлечь как минимум два урока: во-первых, пахана надо слушаться, а во-вторых, средний путь — самый надежный. Икар оказался олухом, к мнению авторитета не прислушался — полетел к солнцу и погиб, шлепнулся в море.

Влад добежал до аптеки, свернул в Касьяновский проезд, срезал угол по двору частного дома и оказался на рыночной площади. Его черные лавсановые брюки с иероглифами, фирменная футболка уже примелькались в квартале, изредка ему приветливо махали знакомые, провожали взглядами пацаны, но он не замечал никого вокруг — бег позволял побыть в одиночестве.

В тихом пешеходном переулке неподалеку от базара Влад догнал женщину.

— Доброе утро, Зоя Александровна, — забрал у нее сумки. — Давайте, я вам помогу.

— Спасибо.

Лет ей было тридцать пять, еще совсем недавно она была красивой и претендовала на одну из первых леди города. Сейчас же лицо ее осунулось, глаза затуманила скорбь, ранние морщины придавали лицу выражение обиды.

— Мехов моя фамилия, я друг Сашки Земцова, — торопливо объяснил он. — Разве у вас нет машины?

— Есть, но я никогда на ней не ездила.

— Не умеете?

— Не хочу. Подрастут сыновья, будут меня возить. А вас я помню. В прошлом году муж водил меня на соревнования во Дворец спорта. Вы там победили. Вы всегда побеждаете?

Он усмехнулся:

. — Не во всем. Зоя Александровна, можно у вас спросить?.. О том дне, когда Анатолий Борисович уехал…

Женщина тяжело вздохнула и попыталась забрать сумки у Влада:

— Знаете, меня уже столько раз об этом спрашивали в прокуратуре. Вначале Рутберг, потом какой-то Кормухин, потом из УБЭП или КГБ…

— Постойте, Зоя Александровна. — Влад остановился, но сумки не отдал. — Я не из прокуратуры. Мой друг Саня Земцов, вы же его знаете?..

— Знаю. И что же?

— А, действительно. Бог простит его убийц. Он у нас добрый, всех любит одинаково, всех прощает. За то, что Саню подвесили на дыбе, ломали ему пальцы, избивали ногами и металлическими прутьями, потом подключили в электросеть — пока у него не лопнуло сердце. А потом ему выстрелили в голову — на всякий случай, чтобы не воскрес, как Иисус Христос. Он Христом не был, страдал не за все человечество, а только чтобы не выдать вашего мужа. И не выдал. Оставил жену и малолетнюю дочь. По-дурацки, получается, погиб — шеф-то его назавтра все равно застрелился. Да?

— О чем вы хотели меня спросить? — остановившись у скамейки в проходном дворе, все-таки решилась она на разговор.

— Директор службы безопасности рассказывал, что перед самоубийством он говорил с вами по телефону.

— Да. Сказал, чтобы я продала дачу и машину и что доверенности на мое имя лежат у него на столе. И все.

— А… каким числом оформлены эти доверенности?

— Девятым июня.

— Вы просили его об этом?

— Нет, я ничего не знала.

— Зоя Александровна, у него были враги?

— Все спрашивают об этом в первую очередь, — скривила она губы в горькой усмешке. — В последнее время он старался не выходить из дома без особой необходимости. Но необходимость такая возникала каждый день, работала московская комиссия — все пытались доказать, что дела объединения из ряда вон плохи, а избрание Кожухова незаконно. Подключили местную прокуратуру, все пересчитывали, потом прогорел банк, без конца звонили по телефону из Прибалтики, из Москвы, все требовали металл или возврата денег, а на продукцию наложили арест; банк отказывал в перечислениях — председатель уже пошел на альянс с Минфином… Не очень я понимаю, что там происходило, я окончила музучилище, а в последние пять лет не работала вообще, — она устало опустилась на скамейку, сцепила руки; на безымянном пальце правой руки желтело обручальное кольцо. — У меня сложилось такое впечатление, что в последнее время у него не было друзей. Он все время ссорился с экономистом Вершковым, избегал встреч и телефонных разговоров с Губарем.

— А в тот последний вечер? — осторожно спросил Влад. — Я был вместе с Земцовым у него дома, за ним пришла дежурная машина из гаража.

— Ему кто-то позвонил, он сказал, что никуда не поедет и бросил трубку. Потом звонок повторился, он сказал: «Нет, он останется с семьей!», и ушел с телефоном к себе в кабинет.

— Он имел в виду Крапивина?

— Наверно. Выезжать он предпочитал с Земцовым, Крапивин раньше работал в КГБ, Анатолий говорил, что его приставили к нему. А Земцова он подобрал сам.

«Девятым… девятым оформлена доверенность, — напряженно думал Влад, понимая, что все вопросы с Кожуховой нужно выяснять сейчас, на повторную встречу она вряд ли согласится. — Я тогда был в тайге… ну да, я уехал шестого… это была пятница. Сашки дома не оказалось, Женька сказала: „Папа поехал в Катеринбурх с дядей Толей“. И после поездки — в ближайший понедельник! — он посылает кого-то в нотариальную контору оформить доверенности на машину и дачу…»

— Из города он не выезжал?

— По-моему, только один раз. Да, в начале июня ездил в Екатеринбург. Вернулся с работы, переоделся и поехал, сказал, что ждет машина. С ним был Саша Земцов. Толя сделал бутерброд с сыром для Савелия, тот никогда не отходит от машины, еду берет с собой, а тогда он, видимо, не успел заехать домой.

— А зачем он ездил туда, не говорил?

— По-моему, должен был с кем-то встретиться. Сказал: «Там нас покормят». С кем — не знаю, у него много друзей, он там учился и практиковался на «Уралмаше».

— То есть это была частная поездка?

— Я была занята сыновьями. Старший сдавал экзамены, Вовка собирался в «Артек».

Влад почувствовал, что его вопросы начинают раздражать Кожухову.

— Спасибо, Зоя Александровна, — он встал, подхватил сумки и резко переменил тему разговора: — Хотите, я научу вас водить машину?

— Спасибо, Владислав, — оттаяла она. — Мне некуда ездить.

Вернувшись домой, Влад позвонил Кроту:

— Привет, Крот. Ребята не очень на меня обижаются?

— Привет, — буркнул Крот. — Рудику ты ребро сломал, а Кондратенке жопу отбил, он теперь сесть не может, Колян на работу не вышел — глаз заплыл. А так ничего. Я видел, красиво получилось.

— Ничего, за такие бабки потерпят. Слышь, Крот, ты сегодня со своей диспетчершей виделся?

— Зачем тебе? — недоуменно спросил приятель.

— Будешь у нее, полистай путевки: куда Савел ездил с Кожухом в последнее время.

— Когда?

Влад хотел сказать «шестого», но передумал:

— В мае и июне. За пределы города, понял? Только втихаря.

— Ты че, сам не можешь у Савела спросить, куда он ездил?

— Савел мне не кум, а я не следователь, — ответил Влад. — Убудет от тебя?

Он положил трубку и отправился под душ, зная, что добрый малый Крот хоть и ворчлив, но отзывчив, к тому же по натуре аферист и непременно сделает все, о чем его просят.