Ранним утром на улице Озерной остановились неприметные «Жигули» темно-вишневого цвета. Московская окраина еще досматривала сны. Дождь только что прекратился, заметно потеплело. Над газонами клубился легкий парок, высились прошлогодние кучи листьев, которые, как ни странно, не казались уродливыми. Минут через десять из машины вышел молодой человек в потертой кожанке и джинсах. Он запер свой лимузин, деловито проверил остальные дверцы и, позевывая, поплелся в сторону Востряковского кладбища.

Человеком этим был старший лейтенант милиции Рыбаков.

Он поднялся спозаранку вовсе не для того, чтобы навестить могилку горячо любимой тети: у давно облюбованного им замшелого холмика в старом секторе, безымянного, зато с устоявшим век дубовым крестом и скамеечкой под сосной, Рыбакову назначил встречу Источник.

Этот агент никогда в органах не служил, хотя стукачом по вдохновению, как убиенный Штирлицем провокатор Клаус, тоже не был. Но после того как старлей прижал его скрупулезно собранным компроматом, да так, что меньше «вышака» этому

Источнику не светило, он согласился поставлять Рыбакову информацию, которая в основном касалась следов неуловимого Кныха.

Источник был отпетым налетчиком. Брали его то с чеченцами, то с румянцевской группировкой, его бы следовало сдать поскорее, а то и ликвидировать как класс, но Рыбакову был как воздух нужен Кных, а другого пути к этому потрошителю пока не было.

Старлей дошел до условленного места, засунул руки в карманы куртки и присел на скамеечку. Эта ничем не примечательная лавочка выгодно отличалась от других: с нее был виден весь сектор до самого перекрестья аллей, сама же находилась вне поля зрения проходивших, разве только влезть на дерево за оградой.

«Петляет, сучонок! — подумал Рыбаков об Источнике. — Ну, попетляй, попетляй. Тебе резону опасаться больше. Прознает кто из подельников про наши кладбищенские посиделки — нанижут на перо как пить дать».

Источник появился откуда-то справа — из-за ограды Кольцевой. Выглядел он как самый что ни есть хрестоматийный уголовник, даже ватник напялил. Рыло не брито два дня, глаза как у волка, страдающего запором.

— Здоров, начальник, — нехотя буркнул осведомитель и продул «беломорину». — Заждался?

— К делу, Опанас, — не поднимая глаз, холодно сказал Рыбаков. — Говори и отваливай.

Источник саркастически хмыкнул. Он понимал, что мент презирает не столько его, сколько самого себя: мол, противно, но другого выхода нет.

— Можешь завтра на Никитском засаду ставить, — принялся излагать бандит. — Братва Кныха тамошний супермаркет подломить собирается. С ним вроде бы не согласовано, но ему об этом известно. Он их на Алтуфьевке стопорнет — наказать за самоуправство хочет. Крепко наказать. Я так понимаю, живым оттуда никому не уйти, иначе ему в коронованных не ходить.

Скудную информацию Рыбаков переварил быстрее компьютера.

— Да что ты! — иронически вскинул брови опер. — Значит, у тебя напрямую сведения от Кныха?.. И где он?

— Давай только без понтов, начальник, — выдохнул Источник и выплюнул откушенный кусочек мундштука. — Я в этом деле не замешан, на «малину» не поеду. Возьмешь Кныха — спалим мое дело. Вот на этой могилке и спалим. Мне тебя в блудную вводить резону нету.

— Юлишь, Опанас, — усмехнулся старлей. — Кных где?

— Сказал — выпаси, наводку дал. Чего еще? Тебе Кных нужен?

Рыбаков, не поворачиваясь, выбросил вперед руку и сжал своего собеседника за горло.

— Колись, падла! — прошипел опер. Источник перевалился через лавку и захрипел:

— Дави! Дави! Ни хрена не скажу, слышь?!. С Кныхом у меня свой счет, он меня в Калуге чекистам сдал. А о других мы не договаривались… Пусти!.. Давай «браслеты», пошли!.. Не будет базара.

Рыбаков выпустил бандита и встал.

— Будет, Опанас. За нос меня поводить решил? Ты мне полгода горбатого лепишь, но на этот раз будет промеж нами базар. Если я завтра Кныха из берлоги не вытяну…

— Да не стращай, не стращай! — откашлялся Источник. — Мне-то что? Так и так порешат меня — не вы, так урки… Я по-людски хотел…

— Ты да по-людски? — усмехнулся опер. — Заткнись, Опанас. Говори: когда?

— В ночь на субботу.

— Кто и сколько их?

Источник презрительно посмотрел на «волка позорного» и отвернулся.

— Твои дела, — процедил он сквозь зубы и посмотрел на ворон.

— Сказал — забирай меня, веди, не хочу больше под «вышкой» ходить!

Порыв ветра раскачал верхушки деревьев. Повисла тягостная пауза.

— Ты свой выбор сделал, Опанас, — примирительно сказал Рыбаков. — Возьму Кныха — запалим костер из твоего личного дела. Только не на могилке, как ты сказал. Человек лежит небось, не собака. А потом гуляй, что хошь делай — кайся или снова на дорогу выходи. Мне ты не нужен.

И опер медленно двинулся по тропинке между могилами. Этот Источник — впрочем, как и все подобные ему — доверия Рыбакову не внушал. Блефовал Опанас, не станет Кных мелочиться, с отщепенцами счеты сводить. И за добычей в какой-то супермаркет лапу не потянет. А тогда что, ловушка?.. Значит, на Алтуфьевское шоссе пойдет подстава — засаду уведет, а то, что они в супермаркете возьмут, уплывет «с пересадкой» в другом, уже кем-то выверенном направлении, так?..

Рыбаков дошел до машины, смахнул с капота мокрую листву. «Засаду ставь! — думал он, вздымая фонтанчики грязных брызг. — Ишь, хитрован! Я опер. Мне придется рассказать, откуда информацию почерпнул. Не бабка же нашептала… А может, и впрямь решил Опанас Кныха сдать? Почему бы и нет. Всему розыску известно, что их пути-дорожки пересеклись. Кныха, значит, собираются на сходняке короновать, а у Опанаса вроде бы информация имеется, будто главарь взятое в инкассаторской машине на Волхонке кому-то из своих покровителей вручил. Знать бы, кому и сколько!..»

Опер покосился в зеркальце заднего вида, но слежки не заметил. Нужно было еще смотаться в управление, а оттуда — в Раменки в морг, забрать заключение на Конокрадова.