Глава 1. АРЕСТ НА КОНЮШНЕ

Настроение у казначея и секретаря Московского Императорского общества любителей конского бега коллежского советника Павла Павловича Приезжева было прескверное. И не только из-за того, что в июньскую жару сильно простудился и третий день безвылазно пребывал дома.

Вот уже, который месяц неотвязно мучила его одна и та же мысль. Деньги. Где взять деньги? Сборов со зрителей, членских взносов и поступлений от записи на призы было до обидного мало, чтобы сделать московские бега магнитом, неудержимо притягивающим к себе всех беговых охотников России.

Когда в 1877 году открывали тотализатор, думалось, что финансовые трудности останутся в прошлом. У скаковых так и получилось. После того, как хохол Воронков обошел четырех английских жокеев, в том числе самого Амброза, скакавшего на непобедимом до того дня Перкуне, выдача в тотализаторе составила 1319 рублей с полтиною на рублевый билет. А в Москве, как известно, любители купить на грош пятаков никогда не переводились. Ну и повалила публика на скачки толпами, у касс очереди. Оборот тотализатора вырос в десятки раз. Отсюда и новые трибуны для зрителей и многотысячные призы. Представьте себе, дерби — 15 тысяч рублей! Неудивительно, что везут в Первопрестольную лучших чистокровок со всей империи — из Царского Села, Киева, Харькова, даже из Варшавы. А это в свою очередь привлекает на ипподром тысячи новых зрителей. Перпетум мобиле, так сказать, вечный двигатель.

Мы тоже построили новые роскошные трибуны. Лучшие в Европе. А публику на них по пальцам пересчитать можно, тяжело вздохнул Приезжев. Да и по правде сказать, неинтересно на бегах человеку несведущему: бегут по два-три рысака в заезде, каждый по своей дорожке, место старта у каждого тоже своё. Не сразу и поймёшь — кто первым пришёл. Нет, по старинке жить дальше нельзя. Надо запускать сразу по шесть- восемь лошадей. Так, что без широкой общей дорожки не обойтись…

Павел Павлович с тоской взглянул на кожаный бювар, в котором лежала представленная ему вчера архитектором Чичаговым смета на расширение ипподрома и постройку новой беговой дорожки. Сорок тысяч рублей! Не потянет общество такую сумму, не потянет. Тем более что из-за постройки новой беговой беседки и трибун в большие долги влезли. Нужна ссуда. Желательно беспроцентная. А если к Володе Красное Солнышко за содействием обратиться?

Володей Красное Солнышко москвичи шутливо называли полновластного хозяина города — генерал-губернатора князя Владимира Андреевича Долгорукова.

— Александр Васильевич пожаловали, — прервал размышления Приезжева Лукич, его камердинер, курьер и управляющий в одном лице.

— Проси, проси.

В кабинет вошёл высокий, не смотря на преклонный возраст, стройный мужчина с роскошными холёными бакенбардами и усами, с первого взгляда выдававшими в нем кавалериста. Это был любимец всех московских беговых охотников, многолетний бессменный вице-президент общества, отставной генерал-лейтенант Колюбакин.

— Здравствуйте, Александр Васильевич, — поднялся ему на встречу хозяин кабинета. — Весьма тронут, что не забываете болящего. Лукич! Вели нам кофию подать.

Колюбакин молча сидел в кресле, а Приезжев, энергично жестикулируя, ходил по кабинету и с жаром рассказывал о задуманном:

— А к Владимиру Андреевичу идти обязательно надо. Как-никак он не только генерал-губернатор, но и президент нашего общества. Думаю, не откажет.

Вдруг он заметил, что собеседник его совсем не слушает — уставился в одну точку невидящим взглядом.

— Случилось что, Александр Васильевич?

— Случилось, Павлуша, случилось. Вчера вечером на моей конюшне обыск был. Мишку Терентьева арестовали.

— Мишку?! Кто ж теперь на Большой Московский приз на вашей Грозной поедет?! Ведь она других наездников не признаёт…

Большой Московский приз считался самым престижным не только в Москве, но и в России. Его даже иногда называли рысистым дерби. Победитель, хоть и не официально, признавался лучшим рысаком года. Владелец получал золотую медаль и 4500 рублей. Коннозаводчик, в заводе которого родился "дербист" награждался золотой медалью, а наездник — золотыми часами. Но выиграть соревнование, на которое допускались лошади не моложе пяти лет, было не просто. Нужно пробежать четыре с половиной версты не тише чем за восемь минут, после чего предстояла обязательная перебежка на ту же дистанцию. Ехать разрешалось, как в четырех колёсных русских дрожках, так и в "американках" — легких двухколесных беговых колясках, изобретенных за океаном. Правда, в последнем случае, полагался дополнительный вес — ровно пуд.

Колюбакинским лошадям ещё ни разу не удавалось выиграть Большой Московский приз. Но в этом сезоне появилась в конюшне очень резвая вороная кобыла Грозная. С ней у Александра Васильевича были связаны большие надежды. И вдруг, такой непредвиденный случай!

Приезжев сокрушенно качал головой:

— Сколько раз я Терентьеву говорил, водка и женщины до добра не доводят. Но делать нечего — надо выручать. Кто арестовал-то? Сыскное?

Вошёл Лукич с подносом.

— Александр Васильевич, вы кофий с лимоном али со сливками будете кушать? — спросил он.

— Я-то? — Колюбакин лихо подкрутил ус. — Я, братец, лучше водки выпью. Не всем же быть такими трезвенниками, как твой барин. Распорядись. И чтобы живо! Одна нога здесь, другая там!

— Будет исполнено, ваше превосходительство! — рявкнул Лукич, вспомнив молодость и службу в эскадроне, которым командовал тогда молодой ещё ротмистр Колюбакин

Когда они вновь остались одни, Колюбакин, уже без прежней наигранной веселости продолжил прерванный разговор:

— Не сыскное, Павлуша. Охранное!

— Да быть того не может! — Приезжев, от изумления даже подскочил, чуть кофейник не опрокинул. — Что он, нигилист, какой? Или бомбист? Не верю, право.

— И я не верю. Но тем не менее…

— У начальника охранного отделения подполковника Скандракова были?

— Да ты в своём уме?! К этому хамобесу киевскому, я ни за какие коврижки на поклон не пойду!

Скандраков, недавно переведенный в Москву из Киевского губернского жандармского управления, жителям второй столицы, почему-то, не приглянулся.

— А у обер-полицмейстера?

— Был. Евгений Осипович политик известный. Посочувствовал, покивал понимающе, а потом заявил: " Поскольку данное дело задевает интересы безопасности государственной, а может и августейших особ… К тому же охранное отделение в вопросах оперативной работы мне более не подотчетно"…

— К генерал-губернатору ехать надо.

— Ездил уже. Не принял он меня.

Лукич принёс запотевший графин и любимую закуску Колюбакина — маслины. Под водочку Александр Васильевич рассказал о том, как после отказа в аудиенции зашел он к начальнику секретного отделения канцелярии генерал-губернатора Петру Михайловичу Хотинскому, человеку хоть и в чинах незначительных, но весьма влиятельному и имеющему доступ к Долгорукову в любое время:

— Ох, и сердит, говорит Пётр Михайлович, на вас князь. Был у него, дескать, с утра с докладом Скандраков. Владимир Андреевич ногами топать изволил и кричал: "Стар стал Колюбакин! На собственной конюшне порядок навести не может, где уж ему беговым обществом заведовать…"

Обиженно замолчав, выпил очередную рюмку:

— Тоже мне, молодой выискался! А сам на десять лет меня старше… В отставку что ли, в самом деле, подать?

— Не об этом сейчас думать надо! — неожиданно резко перебил его, всегда мягкий и деликатный, Приезжев.

— А о чём?

— О том, как доказать, что нигилистов и бомбистов на вашей конюшне нет и никогда не было. Мы должны узнать, чьи это гнусные интриги!

— А кто доказывать будет? Скандраков? Не знаешь что ли чья это креатура?

— Знаю. Назначен к нам по протекции директора Департамента полиции Плеве. А этот прохвост известный. Выгодно так и белое у него становится чёрным.

— Вот видал, какие дела. В губернском жандармском управлении после ухода генерала Слёзкина ни одного порядочного человека не осталось. Начальник сыскной полиции, полковник Муравьёв…

Приезжев брезгливо поморщился:

— Чтобы оплатить услуги этого мздоимца денег потребуется не меньше, чем на новую беговую дорожку. Не хотелось бы к нему обращаться…

— Ну и ладно, что хапуга, зато дело знает.

— И все-таки настоятельно рекомендую обратиться совсем к другим людям.

— К кому это?

— А кто нашёл лошадей графа Рибопьера, которых украли по дороге из Харькова?

— А, ты о наших доморощенных Шерлоках Холмсах…

— О них, Александр Васильевич, о них. Кстати, помогли они не только Рибопьеру. Когда Дмитрия Дмитриевича Оболенского в Париже обвинили в выдачи поддельных аттестатов будто бы правнукам самого Лебедя…

— Странно, никогда об этом не слышал.

— Не удивительно. Оболенский не любит вспоминать эту историю, тем более что всё закончилось благополучно.

— Вот значит как, — Колюбакин, задумчиво барабанил пальцами по столешнице какой-то марш.

— Потолкуй с ними, Павлуша. Мне самому неудобно. Я их в прошлое воскресенье из членской беседки велел вывести. Членам-любителям, ведь не положено, только действительным… Лукич!

Лукич, хоть и был в это время в прихожей, тут же услышал зычный командирский бас.

— Что прикажите, ваше превосходительство?

— А сообрази, братец, мне ещё графинчик холодненькой… А насчет пристрастия Мишки Тереньтьева к водке ты, Павлуша, не прав — он, мерзавец, не водку а "моэт" и "аи" хлещет…

 

Глава 2. МОСКОВСКИЕ ШЕРЛОКИ ХОЛМСЫ

— Какой Варяг, Лёша? Он на третьей версте встанет. А ехать шесть! Только Зазноба!

— Собьется. Непременно заскачет. Больно уж капризная и нервная кобыла.

— Тогда, одна Молодка!

— Господь с тобой, Сергей! это любительский приз — едут не наездники, а ездоки-охотники. Ты помнишь, чтобы Стрельцов когда-нибудь приз взял?

Собеседники рассмеялись, вспомнив члена-любителя бегового общества, владельца Чернышевских бань Алексея Фёдоровича Стрельцова. Во всех заездах, много лет подряд он приходил последним. В тотализаторе на него всегда был взят только один билет — купленный им самим. Публика, знавшая о профессии Стрельцова, всякий раз, когда он проезжал мимо трибун, "поддерживала" его криками: "Веником её! Веником!"

— А насчет Варяга ты, мой друг, глубоко заблуждаешься — у него в родословной есть сильные дистанционеры.

— Сдаюсь, убедил. Поставим на Варяга пару красненьких? Ты при деньгах?

Такой разговор вели, прогуливаясь по аллеям Петровского парка двое молодых людей лет двадцати пяти. Один, в модной сюртучной паре и цилиндре. Второй щеголял пиджаком из "чёртовой" кожи, высокими сапогами и картузом с лаковым козырьком. Это были те, кого Колюбакин, с усмешкой, назвал доморощенными московскими Шерлоками Холмсами: помощник присяжного поверенного Сергей Малинин — маленький, изящный брюнет, подвижный как ртуть и репортёр Алексей Лавровский — типичный русак, крупный, светловолосый, неторопливый и добродушный. Впрочем, старым знакомым приходилось видеть их и совсем другими: непоседу Малинина ночи напролёт изучавшего тома "Уложения о наказаниях" и студбуки — племенные книги, а ленивого добряка Лавровского — как метеор носящегося по городу, стремительного и жёсткого.

— Ладно, как говорится, делу время, а потехе час, — сказал Лавровский, — Меня сегодня Приезжев к себе приглашал.

— Зачем? — презрительно фыркнул Малинин. — Передать начальственное волеизъявление бурбона Колюбакина о том, что члены-любители, в соответствии с утвержденным уставом, должны знать своё место, дабы не быть исключенными из оных?

— Напротив, совсем напротив. Павел Павлович любезно пригласил нас в воскресенье в членскую беседку. В общем, отныне мы там желанные гости.

Алексей неторопливо и обстоятельно поведал приятелю о том, в каком незавидном положении оказались вице-президент, да и всё Московское Императорское общество любителей конского бега.

— Ну и что ты думаешь по этому поводу? — спросил Малинин. — Берёмся?

— А что тут думать-то? — беспечно ответил Лавровский, — Я уже и сотенную на непредвиденные расходы взял… В горле что-то пересохло. Пошли чайком побалуемся, да и о деле потолкуем.

— К "Яру"?

— На "Яр" и "Стрельну" мы ещё с тобой не заработали. В "Перепутье".

Трактир "Перепутье" находился недалеко от ипподрома, как раз против знаменитого "Яра". Его охотно посещали наездники, жокеи, конюхи, беговая и скаковая публика — мелкие спортсмены, просто игроки.

Вечер только начинался. Поэтому трактирный зал был почти пустой. Половой устремился на встречу вошедшим:

— Пожалуйте-с, за ваш постоянный столик. Водочки холодненькой? На закуску балычок отменный есть. Или что посущественнее прикажите-с?

— Нет, Кузьма, мы уже отобедали. Чаю подай, — за двоих ответил Лавровский. Малинин, молча, кивнул в знак согласия, хотя ему-то сегодня обедать не пришлось. Но что поделаешь — пусто в карманах. Имелось, правда, сто рублей, полученных от Приезжева, но было у них с Лавровским не писанное правило — деньги, взятые у клиентов, на расходы связанные с розыском тратить строго по назначению.

— Я кое с кем успел повидаться, потолковать — Лавровский с явным удовольствием потягивал душистый чай. — Да, один из лучших китайских сортов… Дали мне кое-какие бумаги интересные почитать…

Малинин не стал спрашивать, как ему это удалось. Он догадывался, что Лавровский вхож к кому-то из доверенных сотрудников генерал-губернатора. Вообще у Алексея порой оказывались самые неожиданные знакомства. Понятно, что репортёру приходится общаться с сотнями людей из разных слоёв общества — от дворников до министров. Но тут было нечто другое. Когда-то он пытался интересоваться — кто, да что. Но на это Алексей всегда отвечал: "Нашел — молчи, украл — молчи, потерял — молчи. Так меня в юности добрые люди учили". Честно говоря, иногда, Сергей завидовал товарищу, прошлое которого скрывала пелена тумана. И явно скрывала какую-то тайну. А у него самого все банально — сын разорившегося московского купца, окончил курс университета, не сложившаяся служба в полиции…

— Так вот при обыске в кармане сюртука Терентьева был обнаружен мартовский выпуск газеты "Народная воля"…

— Да он читать-то хоть умеет?

— А чёрт его знает. Но главное и самое неприятное в другом. В штиблете под подкладкой нашли четвертушку плотной бумаги, на которой при нагревании над свечёй проступил вот такой текст… Подожди, сейчас вспомню… Сам понимаешь, переписывать мне никто дозволить не мог… Вот, слушай: "Герман! Податель сего письма человек проверенный. В февральском фейерверке есть и его заслуга — гостинцы Степану для Александра Николаевича передал он. У него имеются мысли как Мопсу должок вернуть".

Малинин нахмурился. Он служил помощником не у какого-нибудь захудалого адвокатишки, а у самого Федора Никифоровича Плевако и, разумеется, был в курсе всех громких политических судебных процессов последних лет. Поэтому понял, что Герман, скорее всего, известный на всю Россию революционер Лопатин, который, был такой слух, недавно бежал из ссылки. Февральский фейерверк — взрыв в Зимнем дворце, устроенный в феврале прошлого года народовольцами. Один из них, видимо тот самый Степан, о котором упоминалось в записке, по подложному паспорту устроился во дворец плотником и сумел пронести туда около двух пудов динамита. Да, гостинцы отменные! Александр Николаевич — убитый в марте император Александр II. Ну и Мопс — ныне царствующий Александр Ш, которому ещё в детстве дали такое прозвище.

— А не зря ли мы с тобой во всё это впутались? — задумчиво произнес Малинин.

— Может быть и так… Но когда лошадь заскакала на старте ты же не побежишь в кассу — отдайте деньги обратно, я передумал.

— Конечно. К тому же я точно уверен, никакой Терентьев не бомбист. К ним идут недоучившиеся местечковые евреи, истеричные курсистки, неудачники… А тут…

— Осаживай, мой друг, осаживай — не в зале суда. Давай по существу. Как твой Федор Никифорович говорит — прежде всего, необходимо установить кому это выгодно.

— Боюсь, Лёша, что в данном случае классическая схема не подойдет. Слишком много заинтересованных лиц получается. Во-первых, владельцы лошадей, записанных на Большой Московский приз. Ведь, если поедет Терентьев на Грозной им не только первого, но и второго места не видать — всех за "флагом" оставит.

— Ну, это ты, хватил. Долгоруковский приз Грозная возьмет вне конкуренции. А вот на Большом Московском ей и делать нечего — не для неё компания. Там воронцовский Свет первым будет. Да и "флаг" в этом призе установлен 12 секунд. Малютинский Летучий от Света отстанет на 2–3 секунды, не более… Извини, отвлекся.

— Во-вторых, обиженные Колюбакиным или беговым обществом. Это и наездники, лишенные права выступать и любители, не прошедшие в действительные члены.

— Да, среди тех, кого при баллотировке "на вороных прокатили" есть несколько таких тузов! Для них Колюбакин если и не шестёрка, то валет, да и то не козырной.

— Поэтому надо начать поиск с того, кто мог подложить письмо. А когда, и где человек снимает обувь?

Немного поспорив, согласились, что искать супостата надо дома у Терентьева, — то есть на колюбановской конюшне, в "грузинах" — любимой бане всех московских наездников, и… среди хипесниц.

На "картавом" — блатном жаргоне, который они оба хорошо знали, хипесом назывались преступления, совершаемые при помощи женщин. Пока кавалер наслаждался ласками своей случайной обольстительницы, её напарник, спрятавшийся заранее в другой комнате, чистил карманы незадачливого любовника. А если можно вытащить, то и подложить немудрено. В последнее время хипесники нет-нет, да и наведывались в Первопрестольную из Варшавы, Риги, Одессы. Терентьев для них был клиент подходящий — "ходок" известный.

К столу подошёл Кузьма.

— Ещё чего-нибудь не угодно-с?

— Яичницу с ветчиной, — решительно сказал Малинин, покосившись на товарища.

Тот одобрительно кивнул:

— Мне тоже. И, скажи-ка, Кузьма, что, Мишка Терентьев грамотный?

— А то! Михал Василич всегда газету спрашивает. Только редко он к нам заглядывает. Они все больше с Пал Алексеичем то в "Яр", то в "Стрельну"…

Кузьма был словоохотлив. Он знал, что Лавровский репортёр "Московского листка" и за интересные сведения всегда даст гривенник, другой.

— А знаете, что у них случилось? Заарестовали Михал Василича!

— Это уже не новость.

— А знаете из-за чего? — Кузьме очень не хотелось упускать гонорар. — Из-за любовницы новой. Настоящую барыню он себе завел, а муж видать узнал.

— Барыню? — хитро прищурился Лавровский. — А ты-то, откуда знаешь?

— Пал Алексеич рассказывал.

— Тебе? Ну, ты, братец, хватил. Не поверю, чтобы Чернов с тобой лясы точил.

— Почему со мной? Хозяину рассказывал, а я случайно услышал. Видел, говорит, я эту Мишкину графиню. В ней, дескать, пудов шесть, как в замоскворецкой купчихе.

Когда вышли из "Перепутья", Лавровский спросил:

— Твой приятель, по-прежнему, в сыскном? Тогда езжай туда, поинтересуйся, кто из хипесников сейчас в Москве гастролирует и есть ли среди "кошек" похожие на замоскворецких купчих? А я на колюбакинскую конюшню и малютинскую дачу. Надо у Павла Алексеевича Чернова о "графине" расспросить. Потом в редакцию… Держи на расходы…

— С утра на ипподроме будешь?

— Да, на проездке. Там и увидимся.

 

Глава 3. БАРСИК И ЕГО "КОШКИ"

На площади у Брестского вокзала стояло десятка полтора извозчиков. Окинув их взглядом, Малинин поморщился: "ваньки", подмосковные крестьяне, перебравшиеся в город, чтобы подработать на извозе. На экипажи, смотреть неприятно, сбруя веревочная, а лошади — сплошь клячи. На таком ехать — быстрее своим ходом. А вот этот, пожалуй, подойдет. Не "лихач", конечно, но ничего.

Молодой бородач в чистом синем халате, сидевший на козлах пролётки, в которую был запряжён крупный серый жеребец, пригласил:

— Пожалуйте, вась-сиясь! Домчу на резвом!

Другие извозчики возмущенно загалдели:

— Сёмка! Куды без очереди прёшь?

— Не ты, чай, первый в ряду!

Чтобы в корне присечь недовольство, которое легко могло обратиться и против него самого, Малинин громко сказал:

— В Большой Гнездниковский. В сыскное.

Заметив, как вмиг помрачнел Сёмка (как же, дождешься от сыщика платы!), тихо добавил:

— Не бойся, не обижу.

Извозчик слегка шевельнул вожжами, и жеребец пошёл мелкой рысью.

— Хорош конёк! — похвалил Малинин.

Польщённый Семен похвалился:

— У самого Ильюшина взял. С аттестатом! Не дешево обошёлся, теперь в долгу, как в шелку. Но оно того стоит.

— С бегов жеребец?

— Не, в карете ходил. А от беговых, избави бог!

— Что так?

— Да в прошлом году тут такое дело приключилось… Помер на Башиловке купец. Пришли его наследники к Ивану Савельичу, хозяину похоронной конторы. Ты, говорят, сделай все по высшему разряду. В дроги распорядись заложить лучшую лошадь, да смотри, чтобы была вороная и покрупнее. Покойный, мол, большой охотник до таких был — пусть напоследок порадуется… Иван Савельич и рад угодить. Есть, есть, говорит, у меня такой жеребец — благородных кровей, когда-то на бегах все призы брал… Ну, повезли купца на Ваганьково. Впереди, как положено, похоронные дроги. Жеребец в них, загляденье — огромный, вороной, без единой отметины. Идёт шагом, голову понурил. Ну. потом родственники, да приятели покойного. А "траурных" наняли рыл двадцать — венки несут, медали на подушках… Дошли так до "Яра", а тут на бегах колокол зазвонил — лошадей значить на круг приглашают. Ну, вороной-то и вспомнил былое, головой тряхнул, зарысил. Кучер его осаживать, да куда там… А колокол ещё раз ударил — старт, значить, дали. Ну, он и пошел в резвую… Кучер с козел кувырком, гроб на дорогу свалился… Только у самих бегов и догнали. Вот они какие, беговые!

Малинин рассмеялся. Анекдот, конечно, но всё равно надо будет рассказать Алексею — может и пригодится для какого-нибудь фельетона.

Выехали на оживленную Тверскую. Семён с нескрываемым удовольствием, обгонял все попутные экипажи.

— Тебе на бега надо, — похвалил Малинин, не любивший тихой езды. — Азарт, как у хорошего наездника!

— Вот и сам Михаил Васильевич, намедни, так сказали, — заулыбался довольный извозчик.

Малинин встрепенулся:

— Терентьев? Мы с ним приятели. С дамой, поди, был?

— С дамой!

— Куда отвозил их?

Семён, вспомнив, что перед ним человек из сыскной полиции, замялся.

— Ты, любезный, коли начал говорить, то говори, — голос Малинина стал на мгновение жёстким, но тут же потеплел. — Да ничего нового я от тебя не узнаю. С графиней Терентьев был?

— Не, он её баронессой называл.

— Хороша штучка, правда?

— Не, тощая, как селёдка.

— Вот как… Тогда давай поподробнее. Глаза, какие? Волосы?

— Не знаю. Они в этой были, как её…

— В вуалетке?

— Ага. Одета богато…

В чем именно была одета баронесса, Малинин так и не выяснил — в предметах женского гардероба Семён не разбирался. Единственное полезное, что удалось узнать — Терентьев с баронессой взяли извозчика у сада "Фантазия", а отпустили на Тверской.

За разговорами незаметно доехали до Большого Гнездниковского переулка, где находилось управление Московской сыскной полиции.

Василий Степанов служил регистратором стола приключений, куда поступали сведения обо всех преступлениях совершенных в Москве и её окрестностях. Присутственный день уже закончился, но он часто засиживался в управлении допоздна. Так было и в этот вечер.

Приятели обнялись.

— По делу или чайку попить? — спросил Степанов.

Малинин объяснил, что именно его интересует.

— Хипесницы, говоришь, — задумался регистратор. — Если не ошибаюсь, последний зарегистрированный хипес был в январе этого года.

Он водрузил на нос очки, полистал один журнал, другой. Достал из канцелярского шкафа предмет своей гордости — картотеку, которую вел по собственному почину.

— Точно, не ошибаюсь. 24 января 1881 года у купца Буркина похищены 150 рублей и золотые часы. Похитители, мещанин Соломон Рубинчик и крестьянка Галина Ромашко, были арестованы на следующий день.

Этапированны в Одессу, полиция которой разыскивала их за ранее совершенные преступления. Больше заявлений от потерпевших не поступало.

— Это ни о чем не говорит. Не каждый в полицию станет обращаться.

— Полностью с тобой согласен. Поэтому пойдем, потолкуем с дежурным агентом.

— А кто сегодня дежурит? Не Байстрюков, надеюсь? — спросил Малинин. Из-за Якова Байстрюкова ему в свое время пришлось уйти из полиции.

— Нет. Сашка Соколов.

Соколов был ровесником Малинина и Степанова. Правда, в отличие от них, не только университетского образования не имел, но и гимназию не закончил. Однако сыщиком был, что называется, от бога.

— Сергей Сергеевич! Наше вам с кисточкой, — распахнул он объятия навстречу Малинину. — Чем могу услужить? Хипесом интересуетесь? Есть слух, Барсик на гастроли из Варшавы приехал.

— А это, что за зверь такой? — спросил Малинин, — Никогда не слышал.

— Барсевич Станислав Юзефович, — сказал Степанов, делая ударения на второй слог.

А Соколов пояснил:

— Известный антрепренер хипесниц. Его шайка отличается от других тем, что в ней три-четыре "кошки", а "кот" только один — он сам.

— Где остановился? Как "кошки" выглядят?

— Сергей Сергеевич, вы меня часом с Иваном Дмитриевичем Путилиным не спутали? Откуда мне знать?

— Надо узнать, Саня, надо, — Малинин опустил в карман сыщика пятирублёвую ассигнацию.

— Постараемся. Говорят ещё, будто бы на "мельнице" у Цапли его видели, во что охотно верю — картишки он любит. Да, чуть не забыл. Одна его "кошечка" любит представляться баронессой. Узнаю, что новое, найду вас. Или сами в гости заглядывайте — я в четверг, как самый молодой, опять дежурю…

На том и разошлись.

 

Глава 4. СКАНДАЛЬНАЯ ХРОНИКА

А у Лавровского вечер не заладился.

Единственный, кого Алексей знал на колюбановской конюшне, кроме самого Терентьева, был его помощник Николай Петров. Но оказалось, что он здесь уже не служит.

— Ушёл, — сказал сторож. — У кого сейчас, не знаю. А Михаила Васильевича тоже нет. Может ему передать чего? Кто заходил, сказать…

Не понравилось всё это Лавровскому. Не понравилась и не весть откуда взявшаяся пьяная пара, увязавшаяся вслед за ним. "Кавалер" бубнил что-то неразборчивое, а его спутница визгливо смеялась. Потом затянула:

Пьем мы водку, пьем мы ром,

завтра по миру пойдём…

Алексей пошёл побыстрее — они тоже. Он замедлил шаг. Приотстали. Чмоканье, обрывки фраз:

— Какая ты…

— Ишь, нетерпеливый… До фатеры подождать не можешь.

Лавровский свернул в узкий переулок, и они следом. Резко развернувшись, Алексей шагнул им на встречу.

— Ваша фатера там, — мотнул головой в сторону, уходящего в темноту, переулка. — Вот и топайте с богом. А за мной попрётесь — ноги переломаю.

Хоть и было темно, успел рассмотреть. Женщина, похоже, из гулящих, какими полны все здешние чайные и трактиры. А вот её спутник… Коренастый, с густыми бровями и небольшими усами подковкой. Одет чисто. Да и водкой от него не разило. Н-да! Не исключено, что филер…

Только на Петербургском шоссе, убедившись, что следом за ним никто не идет, спрятал в карман стальной кастет с острыми шипами.

На даче у известного коннозаводчика Малютина, у которого служил наездником Чернов, его ждала ещё одна неудача. Загулял, оказывается, Павел Алексеевич. Обещался быть только к утренней проездке.

Но ещё более неприятные новости ожидали его на Софийской набережной, в редакции газеты "Московский листок".

— Алексей Васильевич, — оторвалась на мгновенье от гранок корректор Ольга Михайловна. — Вас сам уже несколько раз спрашивал. Гневается, что-то.

Лавровский вошел в тесную комнатушку служившую кабинетом издателю — редактору газеты Николаю Ивановичу Пастухову.

— Прилетел, голубь сизокрылый? Ну, что принес?

— Ничего особенного, Николай Иванович. Два пожара, самоубийство курсистки, на Ярославской дороге паровоз с рельс сошёл — курьерский опоздал на полтора часа. Уже в набор сдал.

— А про бега?

— Так бегов сегодня не было, только по воскресеньям. Пока писать не о чем.

Пастухов стукнул кулаком по столу и закричал:

— Что-о-о тако-о-ое? Не о чем?! А они пишут!

В руках его был вечерний выпуск "Русских ведомостей", главного соперника их газеты.

— Почитай, почитай, — лаского-ехидно предложил Пастухов.

Лавровский взял газету. В разделе "Московские новости" нашёл рублику "Происшествия". Вот оно.

АРЕСТ НА КОНЮШНЕ

Вчера на конюшне вице-президента Московского Императорского общества любителей конского бега был арестован наездник Михаил Терентьев. Наводит на размышления то, что задержание производили чины охранного отделения и Московского губернского жандармского управления.

— Николай Иванович, я об этом знаю. Нарочно не стал писать. Тут история тёмная.

— Ты дальше читай. Там ещё о беговых напечатано.

— Эта, что ли?

СКАНДАЛ В БИЛЬЯРДНОЙ

Сегодня, около двух часов по полудню в бильярдное заведение Карла Шольца, что на углу Тверской и Малой Дмитровской улиц, была вызвана полиция. Оказалось, что один из игроков, будучи уличён в нечестной игре (этот ловкач исхитрился смазать кий, которым играл его противник салом) устроил дебош с мордобитием. Составлен протокол. Задержанный оказался беговым наездником Ефимом Ивановым. Он выступает на лошадях многих владельцев, в том числе и одного князя, причастного к громкому судебному процессу о злоупотреблениях связанных с поставками сухарей в действующую армию во время минувшей русско-турецкой войны.

— Читай, читай. Это ещё не всё.

ВОЗМУТИТЕЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ

Возмутительный случай произошёл сегодня около пяти часов вечера возле трактира Саврасенкова, что на Тверской заставе. На этот раз отличился беговой наездник Александр Чебурок. Будучи пьян, он безо всяких причин избил молодого человека, приехавшего из Калуги посмотреть

Первопрестольную — купеческого сына Ваню Лубенцова. Вот оно наше хвалёное московское гостеприимство. Чебурок доставлен во 2-й участок Тверской части. Составлен протокол.

А заканчивалась рубрика "Происшествия" таким вот комментарием от редакции.

Ещё совсем недавно главными нарушителями общественного порядка считались у нас сапожники и извозчики. Недаром люди говорят "пьян, как сапожник", "ругается, как извозчик". Теперь, похоже, незавидная пальма первенства переходит к беговым наездникам. В чём тут причина? Пора бы городской власти разобраться с этим

Лавровский, ошарашено, молчал, а Пастухов сокрушался:

— Обошли, обошли нас "Ведомости". Но и мы должны свое слово сказать. Иначе шептаться станут — "Листок" от бегового общества кормится.

— Да, ведь я действительно почти в каждый номер от них объявления приношу. Доход газете немалый.

— Ну и что? Меня объявлениями не купишь… У тебя перо бойкое, тему знаешь — отутюжь-ка их.

— Нет, Николай Иванович, у меня там друзей много.

— Ну как хочешь. Сам отчихвостю.

Взгляд его азартно загорелся, любил Николай Иванович репортёрскую работу. Но Лавровский зная, что Пастухов с молодости испытывает робость перед большим начальством, подпортил ему настроение:

— Николай Иванович, ведь у них президентом сам генерал-губернатор состоит. Разгневаться может.

Издатель-редактор сразу поскучнел:

— Ладно, иди. У меня дел ещё на сегодня много.

 

Глава 5. УБИЙСТВО В "ЧЕРНЫШАХ"

Меблированные комнаты Чернышевой и Калининой, "Черныши", как называли их москвичи, находились на третьем и четвертом этажах огромного темно-серого дома Олсуфьевых, стоявшего почти напротив генерал-губернаторского дворца. Здесь и обитал Лавровский.

Жильё было удобное. В самом центре города. Недорого. Соседи — мелкие служащие, актёры, пишущая братия, хотя и разной тёмной публики хватало… Вся прислуга относилась к нему уважительно. Знали, что дружен Алексей с самим Карасёвым. Поэтому ему дозволялось нарушать установленные правила проживания, среди которых имелись весьма неудобные для молодого человека. Вроде такого: "Гости могут быть у жильцов до 11 часов вечера и отнюдь не ночевать". Разумеется, не соблюдали правила и другие жильцы. Только, в отличие от Алексея, им приходилось "благодарить" швейцара и коридорных.

Входную дверь отворил… городовой.

— Вам, сударь, чего здесь надобно? — спросил он.

— Жильцы они-с, — угодливо пояснил, высунувшийся из-за его плеча, швейцар. — В 43-м нумере квартируют-с.

— Тогда идите в свой нумер, — разрешил страж порядка. — Только по коридору чтобы не шляться.

Швейцар, незаметно от городового, шепнул Алексею:

— Беда у нас. Убийство в 39-м нумере, двоих порешили.

Ну, разве может репортёр упустить такой случай? Конечно, Алексей направился не к себе, а на место происшествия.

В коридоре третьего этажа, не смотря на поздний час, было многолюдно — несколько городовых, местный околоточный надзиратель. Кое-где из комнат выглядывали встревоженные постояльцы. Из 39-го номера вышел пристав 3-го участка Тверской части Замайский. Обычно обходительный и даже любезный с репортёрами, он сейчас был зол и резок:

— Никуда от этих газетчиков не денешься! Кто вас сюда допустил?

— Живу я здесь, — невозмутимо ответил Лавровский.

— Извольте вернуться в свой номер!

— А может быть, я изволю идти в отхожее место?

— Если вы, незамедлительно…

— Успокойся, Игнатий Францевич, — пророкотал густой бас и из 39-го номера вышел высокий, косая сажень в плечах, старик. — Алексей Васильевич свой человек, надёжный.

Это был ангел хранитель и гроза не только "Чернышей", но и всего олсуфьевского дома — Аристарх Матвеевич Карасёв, с незапамятных времён проживавший здесь же, только не в номерах, а в отдельной квартире.

… Службу свою он начинал простым городовым, да и сейчас должность занимал не очень видную — внештатный околоточный надзиратель полицейского резерва Московской городской полиции. Правда, имелось одно обстоятельство: очень доверял Карасёву генерал-губернатор князь Долгоруков, поэтому ещё лет десять назад велел откомандировать в своё личное распоряжение. С тех пор Аристарх Матвеевич и состоял при нем, не то вестовым, не то исполнителем деликатных личных поручений. Полиция боялась его больше чем самого князя. Поэтому в олсуфьевский дом, чтобы там ни творилось, она носа не совала. А за это Карасёв обложил податью не только содержательниц меблированных комнат, но и хозяев магазинов, винного погребка и парикмахерской, расположенных на нижних этажах. Платили ему и кое-кто из жильцов. Но основной доход давали многочисленные, самого трущобного вида флигеля, занимающие весь огромный двор. Проживало в них тысячи полторы различных мастеровых, в основном, портных.

Вышло так, что вскоре, после приезда в Москву, Лавровский, случайно, спас Карасёву жизнь. А когда разговорились, выяснилось, вдобавок, они земляки. С тех пор старый полицейский волк и благоволил начинающему репортёру — помогал и советами и своими связями. Притом, бескорыстно…

По тому, как Карасёв время от времени прикусывал нижнюю губу, Алексей понял — очень сильно разозлили старика. Что и понятно! За десять лет в доме, опекаемом им, не было ни одной, даже копеечной кражи и вдруг двойное убийство!

— Пойдем-ка, Игнатий Францевич, ко мне, на квартиру — разговор имеется секретный, не для чужих ушей. И ты, Леша, давай с нами.

Пока спускались черной лестницей и шли по двору, Карасев и Замайский рассказали Алексею о случившемся. Убиты двое жильцов, Инокентий Титков и Кирилл Богословский — переписчики пьес для театров. Одного зарезали, другому свернули шею. Погибшие были люди безобидные и тихие. Даже напившись, что делали каждый раз, как только появлялись деньги, они не буянили. Врагов не имели. Красть у них было нечего. Швейцар и коридорный утверждают — в этот вечер в номер к ним никто не заходил. Хотя они и ждали какого-то американца.

— Кого? — изумился Лавровский.

Замайский пояснил:

— Они коридорного, часов в семь, за водкой и колбасой послали. Богословский хотел ещё пару пива. Выгребли из карманов все копейки — не хватило. А Титков и говорит: " Не печалься, Кирюха, будет тебе пиво — сейчас американец за работу должен четвертную принести". В номере визитные карточки заказчиков обнаружены. Посмотрел я их — нет ни какого американца. Фамилии сплошь знакомые — помощники режиссеров из московских театров. Вот одну только, что-то не припомню — Феодосиев. Вы, Алексей Васильевич, часом не знаете, в каком театре он служит?

— К сожалению не театрал, — развел руками Лавровский.

В квартире Карасёва, под коньячок с лимончиком, договорились. Замайский составляет протокол о том, что случилась пьяная драка, в ходе которой Титков и Богословский причинили друг другу увечья, от которых оба и скончались. А Лавровский именно так и пропечатает в газете.

— А убийцу этого я найду, — Карасёв сжал пудовые кулачищи. — Такого мазурикам с рук спускать нельзя. А то подумают, стар стал Карасёв, чего с ним считаться… Ладно, пошли в номера. Пусть Леша посмотрит все как есть, иначе, как писать-то будет?

В 39-м номере их встретил маленький толстенький человечек — врач из Тверского полицейского дома.

— Игнатий Францевич, — сказал он, что-то дожевывая. — Я выяснил, что этих двоих, прежде чем одному нанесли смертельную рану ножом в область сердца, а другому сломали шейный позвонок, отравили.

Замойский, в сердцах, выругался.

— Да, да, отравили, — продолжал врач. — Добавили яд в ром. Да вы сами понюхайте стакан — эдакий аромат миндаля.

— Какой ещё ром? — возмутился Замойский. — Они водку пили. И бутылки в комнате только водочные.

— Э, батенька, я запах хорошего ямайского рома от водочного всегда отличу. Поверьте, уж, на слово.

— А колбаса? Тоже была отравлена?

— Не похоже, — врач бросил взгляд на лист писчей бумаги в жирных пятнах, лежавший на столе. Погладил свой живот, — Определённо, не похоже.

— Ладно, доктор, давайте посоветуемся, как протокол писать.

Они отошли к окну, зашептались.

Лавровский окинул комнату взглядом в поисках каких-нибудь ярких подробностей для газетной заметки. Машинально взял в руки лист, служивший переписчикам тарелкой в их последней трапезе. на обороте, что-то написано. Вот это да!

Милостивый государь!

Обращаюсь к вам, как к человеку известному всей Москве, своею порядочностью. Нет сил, смотреть, что творится в нашем любимом Московском Императорском обществе любителей конского бега. Кому доверили мы управление? Пьянице Колюбакину, допившемуся до того, что не увидел, как на собственной конюшне, крамольники гнездо свили. Вору Приезжеву, общественные деньги, как свои собственные тратящему. Взяточнику Пейчу, наездников незаконными поборами замучившему. Бездельнику Сонцову, который из своего курского имения в Москву раз в год приезжает. Развратнику Бутовичу, промотавшему с любовницей (между прочем, замужней женщиной!) два свои имения.

Уверен, вы поддержите меня в том, что на ближайшем общем собрании действительных членов общества мы должны выразить недоверие колюбакинской шайке и…

Жирная клякса мешала прочитать последние слова письма.

Вот и выстроилась цепочка, подумал Лавровский: донос, подборка ругательных заметок в "Русских ведомостях", письма к членам бегового общества… Именно письма, потому что если надо написать одно письмо, то к услугам переписчиков не обращаются. А кто стоит за всем этим? Какие цели преследует? Со временем узнаем. Пока ясно только одно — убить для него, что комара прихлопнуть.

Алексей небрежно засунул лист в карман:

— Помчался я в редакцию.

Карасев, вышедший проводить Лавровского, поинтересовался:

— На бумажке-то, что интересное написано?

— А вы как догадались, Аристарх Матвеевич?

— Глаза у тебя засверкали. У меня, по-молодости, тоже так бывало, когда след возьму.

Лавровский не стал скрытничать, тем более старый полицейский был в курсе дела — ведь это он помог ознакомиться с донесением охранного отделения генерал-губернатору.

— Ну и влез ты в историю, Лёша, — покачал головой Карасёв. — Да и я с тобой вместе. Ладно, как говорится, бог не выдаст, а свинью мы и сами съедим.

 

Глава 6. НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Солнце едва взошло, а на беговом круге ипподрома, "на бегу", как называли его москвичи, уже в разгаре была ранняя проездка.

Лавровский пришел, когда лошади ведущих конюшен, в основном, проехали. Проспал. Ночь выдалась хлопотная — пока до редакции добрался, заметку об убийстве написал… Под утро решил вздремнуть хоть часок и проспал.

— Ничего не потерял, — успокоил Малинин. — Из резвачей мало кто и был. Грозная не ехала, но это и понятно, замену Терентьеву сразу не найдешь. Индюк то же не ехал, темнит его, видать, Чебурок. Наверное, в Петровском парке резвую делает.

— Во втором участке Тверской части клопов кормит. А Ефим Иванов в третьем…

Обменялись собранными сведениями.

Они прохаживались вдоль фигурной металлической решетки, отделявшей партер от бегового круга. Думали, что дальше делать.

— Да, с размахом действует господин, назовем его Икс, — Лавровский попыхивал сигарой. — Нанять хипесников и убийцу, в один день подстроить два дебоша, купить газетчиков…

Малинин поморщился не то от дыма, не то от этих слов:

— С чего ты взял, что заметки в "Русских ведомостях" проплачены?

— С того, мой друг, что там сидят хоть и любимые тобой либералы, но не идеалисты бессребреники. К тому же прекрасно знаю кое-кого из их сотрудников. Одного из них, Серёжку Емельянцева, я сегодня возьму в оборот. А ты, как всегда по полицейской части — попробуй получить свидание с нашими сидельцами… Смотри!

По внутренней дорожке бежал мелкий рыжий жеребец с белыми отметинами.

— Мелковат. И костлявый чересчур, — пренебрежительно бросил Малинин. Но тон его изменился, как только жеребец перешел с маха на резвую рысь. — Ты гляди, что делает! Кто это?

— Сам в первый раз вижу. И наездник незнакомый.

К ним подошел высокий молодой человек, к которому лучше всего подходило определение "энглинизированный" — сухопарый с бритым аристократическим лицом, с моноклем в глазу. Это был племянник Колюбакина, Аркадий Аркадьевич Иволгин. Отпрыск, некогда богатой, но разорившейся дворянской семьи, страстный беговой охотник. Отсутствие средств не дозволяло ему держать свою призовую конюшню. Поэтому он иногда, как любитель, ездил на призы на лошадях своего дяди.

— Прошу прошенья, господа, что мешаю любоваться бегом. Но вас ждут в беседке. Кстати, дядюшка ввел меня в курс дела доверенного вам и попросил помогать.

Они поднялись в ложу вице-президента, стены которой были сделаны из огромных зеркальных стёкол. Здесь находились святая-святых бегов — часы и колокол. Магический колокол, заставляющий усиленно биться сердца наездников, хозяев лошадей и зрителей, вспомнились Алексею слова из своего первого бегового отчёта, напечатанного в "Московском листке".

Вся администрация бегового общества была в сборе — вице-президент Колюбакин, казначей-секретарь Приезжев, старшие члены Пейч и Сонцов.

— Прежде всего, забудем о воскресном недоразумении. Кто старое помянет…, - пожав им руки, сказал Колюбакин. — Впрочем, давайте о нашем деле. Какие-нибудь новости появились?

— К сожалению, — Алексей достал номер "Русских ведомостей".

— Читал уже эту пакость, — как от зубной боли, поморщился Колюбакин. — Гнусная ложь. Сашка Чебурок мухи не обидит и вдруг ни с того, ни с сего избил кого-то. Честнее Ефима Иванова и быть нельзя, а его шулером объявили…

— Но это не все, — Алексей протянул ему лист писчей бумаги с жирными пятнами. — Прочитайте.

— Вслух, Александр Васильевич, — попросил Приезжев.

Тот прочитал и побагровел, казалось, сейчас удар хватит:

— Что это за мерзость? Г де вы её взяли?

— Снял с мертвого тела, — немного преувеличил Лавровский. — А так как убитый зарабатывал на существование перепиской бумаг, полагаю, этот пасквиль скоро могут получить многие члены бегового общества.

Присутствующие, возбужденно загалдели.

— Господа… Найдите… Найдите этого писаку! — голос вице-президента дрожал от ярости.

— Недостаточно просто отыскать виновного, — сказал Малинин. — Необходимо собрать убедительные доказательства для суда…

— Последние излишне, — вступил в разговор, молчавший до того, старик с белоснежной бородой — председатель суда чести бегового общества Михаил Иванович Бутович. — Вы только найдите, а я вызову подлеца и пристрелю.

В молодости Бутович служил в лейб-гусарском полку. Все знали, стреляться ему доводилось не раз. Знали и то, что он слов на ветер не бросает.

— А я догадываюсь, кто решил опорочить Александра Васильевича и всех нас, — сказал Иволгин.

— Потише, господа. Вы забыли, что у нас гость, — предостерег Приезжев. — Не желательно посвящать посторонних в возникшие затруднения. После всё обсудим.

— Совсем забыл о нашем американце, — смутился Бутович.

Алексей встрепенулся:

— Американец? Где?

Приезжев указал взглядом на высокого довольно полного человека, одетого в отлично сшитый черный сюртук с разрезами по бокам, который стоял у открытой стены ложи и внимательно наблюдал за проездкой лошадей. Тот, словно, почувствовал, что говорят о нем, прервал свое занятие и направился к ним. Он прихрамывал, поэтому опирался на трость.

Колюбакин представил ему Лавровского и Малинина.

— Очень приятно, — дружелюбно улыбнулся тот, кого Бутович назвал американцем. — Николай Константинович Феодосиев.

В беседку подали кофе и холодный легкий завтрак. За столом Лавровский оказался рядом с Феодосиевым. Разговорились:

— Слышал о вас много хорошего, — улыбнулся Феодосиев.

— От кого же?

— От Георгия Ивановича Рибопьера — мы с ним свойственники. Рассказывал, как под Харьковым, вы цыганского барона скрутили. Не только лошадьми, говорит, жизнью Лавровскому обязан.

— Кто кого спас, вопрос. Не подоспей граф во время… — Алексею не очень хотелось вспоминать ту историю, когда исключительно из-за его самонадеянности они с Малининым уходили в расставленную западню и чудом остались живы. Да и была тема куда более для него интересная. — Если не секрет, почему вас называют американцем?

Тень пробежала по лицу Феодосиева. он как-то грустно улыбнулся:

— Какой секрет… Просто в молодости обстоятельства сложились так, что мне пришлось уехать в Америку.

— В Калифорнию? За золотом? — вспомнилась Алексею его детская мечта.

— Был и в Калифорнии, но, в основном, жил на севере. Нью-Йорк, Чикаго… Изучал коннозаводство и беговой спорт, организацию ипподромного дела… Во всем этом американцы нас далеко обошли, не грех поучиться. Какую породу вывели!

Разговор постепенно стал всеобщим и бурным. Бутович говорил, что "американка", двухколёсная беговая коляска, постепенно вытесняющая русские дрожки, изобретение действительно достойное, а вот американский рысак — так себе. Колюбакин безапелляционно заявил, что красивее русского рысака, никого на свете нет и быть не может. Остальные с жаром поддержали его.

— Это с какой точки зрения посмотреть, — возражал им Феодосиев. — По формам, бесспорно, нашим равных нет. А вот по резвости! Кстати, я привез из Америки двух лошадей. Вот увидите их на бегу!

— Маленький рыжий жеребец, ваш? — спросил Лавровский.

— Мой. Пас-Роз. Думаю, он возьмет Большой Московский приз без конкуренции.

— Ну, это, ты, Коля, хватил! — возмутился Бутович и стал перечислять лошадей, записанных на главный приз летнего сезона — Полкан, Свет, Индюк, Пройда, да и голицинскую Зиму в расчет брать надо…

— Глупости, — перебил Колюбакин. — Моя Грозная всех за флагом оставит.

— Все, господа, все, — замахал руками Приезжев. — Дел на сегодня очень много. Вы, как хотите, а нам пора. Пойдемте, молодые люди.

— Одну минуту, господа, — остановил их Феодосиев. — Позвольте пригласить вас всех сегодня отобедать у Тестова. Ведь побывать в Москве и не заглянуть к нему — это одно и то же, что приехать в Рим и не увидеть папу. А я у Тестова пока ещё не был.

Когда они покинули, продолжающую бурно спорить, компанию, Приезжев сказал, обращаясь к Лавровскому и Малинину:

— Вы не против, что мы решили привлечь к нашему делу Аркадия Аркадьевича? Человек он ловкий, много к кому вхож.

Они не возражали. Совместно обсудили, намеченное на сегодня — редакция "Русских ведомостей", 2-й и 3-й участки Тверской части.

— А ты, Аркаша, чем займешься? — спросил Приезжев Иволгина.

— Для начала загляну в охранное отделение. Мы с Скандраковым ещё с Петербурга в приятельских отношениях. Вдруг, намекнёт от кого донос поступил?

— А о какой версии, ты давеча, в беседке хотел сказать?

Иволгин замялся:

— Речь идет об очень уважаемом человеке. Прежде, чем высказывать подозрения вслух, я обязан кое-что проверить.

— Правильно, Аркадий. И вот, что, господа… В воскресенье долгоруковский приз разыгрывается. Его сиятельство обязательно на бега приедет. Эх, если бы смогли мы доложить ему вразумительно о том, что творится. Сам знаю — времени осталось мало, ведь сегодня среда… Но уж вы постарайтесь! — напутствовал их Приезжев. — Разведаете, что интересного, прошу ко мне на квартиру — хоть днём, хоть ночью…

— Ты, что не весел, Лёша? — спросил Малинин, когда они остались одни.

— Похоже, мы нашли того, кому это выгодно и чьих рук это дело. Американец, Феодосиев, претендент на Большой Московский приз…

— А скандал, зачем ему нужен?

— Как зачем? Прекрасная возможность встать во главе общества — ни в чем не замешан, беговое дело знает…

— Слишком все просто у нас с тобой получается. Как Цезари, какие — пришли, увидели, нашли… А ты знаешь, сколько американцев в Москве?

— В каком смысле?

— А в любом. И по национальности, и по кличкам. По национальности десятка полтора — консул Джон Смит, представители торговых фирм, цирковые недавно приехали. По кличкам — шулер Пашка Американец, "мельницу" на Грачевке держит, сутенёр Оська Американец, он при трактире "Чепуха" промышляет. Есть свой "американец" и в беговом обществе — князь Хилков, железнодорожный делец, он года три назад из СевероАмериканских Соединенных Штатов вернулся. Ладно, пошел я Серёжку Емельянцева опохмелять.

 

Глава 7. "ЧИСТОСЕРДЕЧНЫЕ" ПРИЗНАНИЯ

Разведать в этот день удалось многое.

Выходя с бегов, Лавровский догнал Павла Чернова, невысокого усатого щёголя, с крупными выразительными чертами лица. Чувствовалось, он чем-то очень сильно расстроен. Понуро опустив голову, шел вслед за конюхом, который вел в поводу, укрытого теплой попоной, крупного, нарядного жеребца — малютинского Летучего.

Свой род Павел Алексеевич Чернов вел от знаменитого наездника самого графа Алексея Орлова — Семёна Черного, прозванного Дрезденским. И отец Павла, и дед, и прадед блистали на беговых дорожках. Не обидел бог талантом и его самого — не так давно появился на московском ипподроме, но уже успел прочно войти в число лучших. Каждая его езда отличалась исключительным мастерством и успехом. Так, что цену себе Павел Алексеевич знал — не с каждым и разговаривать станет. Но с Алексеем у него сложились приятельские отношения. Уважал он его — и за беговые отчеты, не то что у других репортёров, которые порой без смеха и читать нельзя, и за знание лошадей, и за широкую русскую натуру. Доводилось, и кутить вместе не раз.

Поэтому Лавровский обратился к нему запросто:

— Что, ты молодец не весел? Что головушку повесил?

— Да все из-за этого красавца, — Чернов ткнул хлыстом в сторону жеребца.

— А чем плох? Такие формы!

Наездник посмотрел по сторонам, не слышит ли кто, и почти зашептал:

— Не ладит жеребец. Попробовал сегодня поехать в резвую… Через версту весь в мыле и встает… Эх, а я думал на нем Большой Московский взять! Словно сглазил кто…

— И Терентьева сглазили, и Чебурока с Ефимом Ивановичем заодно.

— Так ты думаешь…

— Паша ты меня знаешь, я в сглаз, случайности и совпадения не верю.

— Правду значит говорят, что кто-то воду мутит? А тебя сам генерал попросил…

— Кто говорит-то?

— Да все…

— Ну, ежели все — значит правда. Так, что давай рассказывай. Меня сейчас Мишкины пассии интересуют. Графиня особенно.

Оказалось, что Юлия Ефимовна Оршанская появилась в Москве ещё зимой. Представляется, как польская помещица. Но видом на замоскворецких купчих похожа. Денег — не меряно. Приехала, будто бы, для закупки лошадей в свой завод.

— У Терентьева с ней роман? — спросил Лавровский.

Чернов заливисто рассмеялся:

— Мишку послушать, так все бабы без ума от него. Как только увидят, тут же ему письма шлют — "Я вся горю…" и все такое прочее.

— А познакомились они где?

— Да она приезжала колюбакинскую конюшню посмотреть. Потом и у нас были. Ох, и хват-баба! Как репей пристала к Николаю Павловичу — уступи, мол, Летучего, любых денег не пожалею. Потом ко мне. Если уговорю хозяина, хорошие комиссионные сулила.

— Вот как? А ты говоришь, сглазили жеребца!

Чернов вспыхнул, голос задрожал как струна:

— Вы, сударь, думайте, что говорите! Да, чтобы я…

— Не о тебе я, Паша, не о тебе. Но ты ведь на конюшне не один. Кто-нибудь мог и купиться.

— Ох, если только найдем шкуру продажную…

— Найдем, Паша. Непременно найдем. А сейчас надо думать, как Терентьева из кутузки выручать. Расскажи-ка мне о баронессе.

— О какой ещё баронессе?

— О той, с которой он в понедельник вечером встречался.

Чернов снова развеселился:

— Баронесса! Ну, Мишка, ну хвастун… Баронессы в "Фантазию" не ходят.

"Фантазией" назывался один из увеселительных садов, открывшийся недавно в Петровском парке. С первых же дней его облюбовали портнихи, цветочницы и особы нестрогого поведения. Место для заведения знакомств было самое подходящее — тенистые аллеи, многочисленные беседки, грот. По вечерам на открытой веранде играет оркестр, поют цыгане.

— Мы с Мишкой частенько туда заглядывали — продолжал Чернов.

— Ну и как?

— Сбоев пока не было.

— А в понедельник?

Наездник довольно улыбался:

— С Настей — модисткой познакомился. Скажу тебе, Алексей, это не баба, а халва, рахат-лукум… Погуляли, значит, по аллеям, в чайную зашли. А потом на Масловку поехали — там у моего кума свой домик…

— Паша, ты про Мишку давай рассказывай…

— Так он с этой, как ты её назвал — баронессой, уехал. По правде говоря, красивая женщина, породистая, как кобыла от Лебедя. Волосы черные, глаза зелёные… На мизинце перстенёк с изумрудом.

— Куда они поехали?

Чернов развел руками:

— Знает только ночка темная, где поладили они…

Где искать хипесницу Лавровский теперь, похоже, знал.

… Малинин начинал свою недолгую полицейскую службу во 2-ом участке Тверской части. Здесь его хорошо помнили, поэтому и встретили доброжелательно. Дежурный, городовой Федотов, дозволил свидание с задержанным наездником.

Александр Чебурок, известный всей Москве силач и добряк, выглядел растерянным. Оказалось вчера, выйдя из трактира Саврасенкова, увидел он как какой-то молодой балбес ("саврас без узды" — таких ещё называют) тычет горящей папиросой в морду извозчицкой лошади. А когда та заржала и шарахнулась, громко расхохотался. Чебурок, любивший лошадей больше всего на свете — даже хлыстом на бегах не пользовался, пройти мимо такого безобразия не мог.

— Подошел я. Сделал, честь честью замечание — что ж ты, говорю, паскуда, над животной измываешься? У неё и так жизнь не сахар, — басил Чебурок. — А он матерится и папиросой своей вонючей мне в морду тычет. Ну и съездил я ему в ухо. "Саврас" с копыт долой. Караул, кричит, убивают. И извозчик тоже, то будто спал, ничего не видел, а тут проснулся… А мимо агент из сыскного проходил. Он нас всех в участок и привел.

В участке все трое — "саврас", извозчик и агент — заявили, что это Чебурок устроил драку, безо всякой на то причины. Так и попал он за решётку.

— И хозяина, как на грех в Москве нет, — сокрушался наездник, имея в виду костромского миллионщика Миндовского, на лошадях которого ездил. — Он бы, может и договорился с приставом.

Помощник письмоводителя, внешне очень похожий на гоголевского Акакия Акакиевича, любезно, и всего-то за рубль, позволил Алексею ознакомиться с делом. Прочитав показания потерпевшего и свидетеля, рапорт агента, он пришел к твердому убеждению — сговор. Все трое действовали явно по предварительному сговору. Очень уж слаженно пели. Аккуратно переписал в записную книжку фамилии и адреса участников дела:

Иван Иванович Лубенцов — сын калужского 2-й гильдии купца, Саврасенкова; живет в номерах при трактире;

Андрей Петрович Чесноков, из крестьян Серпуховского уезда Московской губернии, извозчик, квартирует на постоялом дворе Голубева, возле Тверской заставы.

Записывать фамилию агента сыскной полиции не стал — с Яшкой Байстрюковым они были знакомы давно.

Ещё раз перечитал рапорт: "… при этом выражался с особой циничностью, поминая не только мать потерпевшего, но и Матерь Божию, а так же самого Господа Бога…". Однако, как закрутил, мерзавец. С такими формулировками бедолаге Чебуроку мировой присудит два-три месяца ареста, штрафом тут не отделаться… Ладно, Яшка. Посмотрим, как карта ляжет на этот раз.

Городовой Федотов, провожая его к воротам, тихо сказал:

— Сергей Сергеевич, если какая помощь потребуется, вы только кликните.

— Спасибо, Михаил Федотыч.

— И вот ещё… Вы потрясите, как следует Ваньку Лубенцова. Он трусоват, расколется.

— Кстати, он какой масти?

— Какая там масть! Просто шестёрка. Последнее время крутится возле Яшки Байстрюкова. Сам видел, как Яшка ему вчера деньги давал.

Глаза Малинина озорно сверкнули:

— А помощь твоя, Михаил Федотыч, мне сейчас потребуется. Дежурство через полчаса заканчивается?

Федотов утвердительно кивнул.

— Возьми с собой ещё пару ребят, что после смены, и идите к Саврасенкову, чай пить или чего покрепче. Если, что, я вас позову. — Малинин протянул ему трёшницу, — Только перед этим, зайди в бильярдную и шепни маркеру кое-что на ушко…

Репортёр "Русских ведомостей" Серёжка Емельянцев мучился похмельем — вечером пропивал гонорар. Лавровский предусмотрительно захватил с собой полуштоф смирновской и пару портера. Поэтому разговорить его оказалось просто.

— Обскакал я тебя вчера, Лёха! — пьяно хвастался

Емельянцев. — Ох, хорошо пошла, родимая, хоть и теплая… Вечно меня тобой попрекают — почему, да почему пастуховский листок все раньше нас узнает. Обидно даже! А вчера редактор хвалил! Талант вы, говорит, Сергей Капитонович, везде-то у вас свои люди имеются. Обожаю портер… Не, у тебя тоже везде… Но мои агенты лучше! Сижу в трактире, водочку попиваю. Приходит Ба… Нет, не спрашивай, кто! Все равно не скажу… Извольте, говорит, уважаемый Сергей Капитонович, сразу три происшествия… И денег не взял!

— Подвел тебя твой агент.

— Врёшь! Это ты от зависти. Я Байстрюкову, как себе верю.

Байстрюков служил в сыскной полиции. От надёжных людей Алексей знал, что раньше он был карманником, а сейчас водит дружбу с шулерами.

— Дурак, ты, Сережка. Распоряжение генерал-губернатора от 15 декабря прошлого года пока не отменили.

— Какое-такое распоряжение?

— Запрещающее печатать в газетах и журналах о задержаниях, произведенных по политическим мотивам. Теперь газете предупреждение вынесут, а тебя из Москвы вышлют

— К-как это вышлют? К-куда?

— В административном порядке, а куда — от начальства зависит. Могут и в Сибирь.

Жалкое зрелище являл собой сейчас Емильянцев — не бритый, с всклокоченными волосами, трясущимися (то ли с похмелья, то ли от страха) руками.

— Ну, Байстрюков, ну подлец… А божился — комар носа не подточит… Что делать-то, Лёша? И выпить не осталось, — он тоскливо посмотрел на пустые бутылки. Всхлипнул:

— Помоги, Алексей Васильевич! Поговаривают, у тебя наверху кто-то есть… Век не забуду!

Лавровский выдержал долгую, томительную для Серёжки, паузу:

— Попробовать, конечно, можно. Только с пустыми руками туда не пойдешь.

— Поверь, ни копейки не осталось.

— Я не об этом. Бумага какая-нибудь от тебя нужна.

— Какая бумага-то?

— Сейчас подумаю. Да ты пей — мне, что-то все равно не хочется. — Лавровский пододвинул Серёжке свой полный стакан, который за все время разговора даже не пригубил

Через четверть часа он ушел, унося адресованное московскому генерал-губернатору покаянное письмо Емельянцева, в котором подробно рассказывалось, по чьему наущению были написаны все три газетные заметки…

… В бильярдной трактира Саврасенкова было пусто. Публика, обычно, начинает собираться здесь к полудню. Маркёр, которому Федотов уже успел шепнуть, что следует, при виде Малинина расцвел улыбкой:

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич! Давненько к нам не заглядывали.

— Не досуг. Служба.

— Наслышаны-с. Вы ведь теперь в самом Петербурге.

Сергей предостерегающе приложил палец к губам:

— Об этом молчок. Я у вас по делам.

— Понимаем-с. Могу быть, чем полезен?

— Можешь. Лубенцов Иван Иванович у вас проживает?

— У нас.

— Чем занимается?

— Да целыми днями здесь околачивается. Играет на интерес.

— На игру ты его сводишь?

— Бывает-с.

— Вот и скажи ему — карась икряной, а кий держать в руках толком не умеет. И смотри, чтобы без подвоха. Иначе…

— Не извольте беспокоиться, Сергей Сергеевич. Мы для Департамента полиции всегда рады стараться.

Через четверть часа в бильярдную вошёл молодой человек в короткой поддёвке. Куцая, неопрятная бороденка, маленькие поросячьи глазки, толстые слюнявые губы и какая-то хамоватая ухмылка сразу вызвали у Малинина брезгливую неприязнь. Вошедший некоторое время, молча, наблюдал за Сергеем, который со скучающим видом, довольно неумело гонял шары. А после особенно "удачного" удара, когда шар перелетел через бортик, предложил:

— Составьте компанию, сударь. Сыграем партию-другую по маленькой?

— Извольте, — согласился Малинин. — Только если очень по маленькой. По красненькой вас устроит?

— Устроит.

Глаза Лубенцова жадно заблестели. Никчемный игрок, для которого десять рублей ставка очень маленькая, не каждый день попадается. Он достал бумажник, вынул из него две пятирублёвки и, как это было принято среди игроков, хотел положить в лузу.

— Одну минуту, — Сергей перехватил его руку и взял деньги. Внимательно осмотрев их, довольно улыбнулся. — Вот вы и попались господин Лубенцов. Кредитки фальшивые!

— Да ты чего мелешь?! — заорал Лубянцов и попытался ухватить Сергея за лацканы сюртука. — Да я тебя сейчас…

Малинин резко, без замаха, ударил его под дых. А когда тот, охнув, согнулся чуть не пополам, добавил ребром ладони по шее. Третий удар опрокинул Лубенцова на стоящий у стены диван.

Придя в себя, Лубенцов увидел в руках у того, кого он наивно принял за "карася" револьвер.

Это была самая полезная вещь, которую Сергей привез из прошлогодней поездки в Париж — шестизарядный самовзводный револьвер системы Эмиля Нагана образца 1878 года. По размерам он был значительно меньше, чем револьверы "Лефоше" и "Смит-Вессон" — очень удобно носить с собой. Достать его в Париже оказалось весьма сложно. Пока "Наганы" поставлялись только для вооружения офицеров бельгийской армии. Но интенданты воруют и торгуют не только в России, но и в Европе.

— Пристрелю, сволочь сиволапая, — не говорил, а шипел Малинин. — За фальшивые деньги каторга тебе светит, а за сопротивление при задержании…

— Помилуйте, сударь! — взмолился Лубенцов, — Откуда-ж мне знать кто вы такой?

— Могу и представиться. Ротмистр Брусникин, из Департамента полиции. По твою душу из Петербурга приехал… А ну сознавайся, откуда поддельные кредитки?

— Мне их дали…

— Кто? Только не говори, что их тебе добрая барыня за красивые глаза подарила. Последний раз спрашиваю. Кто?

— Ба…ба…Байстрюков.

— А теперь расскажи за что?

— Ну, это… у трактира вчера… Сашка Чебурок, наездники… — бормотал, непослушным языком Лубенцов. И вдруг, что-то вспомнив, нагло выпалил, — Ничего я не знаю. И нету такого закона, чтобы людей невинных мордовать.

Малинин вздохнул:

— На нет, как говорится, и суда нет. Извини, Ваня, дать тебе помолиться не могу — спешу очень.

Он поднял револьвер. С Лубенцова вся наглость вмиг слетела:

— Не губите, ваше благородие… Родители старенькие… Я сын единственный… Ей-богу, всё, всё расскажу.

— Не расскажешь, а напишешь. Пошли к тебе в номер. Чернила и бумага там найдутся?

— Найдутся-с, я с утра маменьке письмо хотел писать…

— Да не трясись ты, Ваня. Получишь месяц — другой за оговор и драку и все дела. А запираться станешь — каторга.

Не меньше часа промучился Малинин, пока трясущийся от страха купеческий сын, корявым подчерком, под его диктовку писал "чистосердечные" признания.

В трактире Сергей подошел к столу, за которым трое дюжих городовых пили, разумеется, не чай. Крепко пожал руку Федотову:

— Спасибо, Михаил Федотич. Помогли вы мне.

В ладони Федотова, незаметно от других городовых, оказались две лубенцовские пятирублёвки…

… Когда Малинин добрался до 3-его участка Тверской части, Ефима Иванова там уже не было.

— Ещё утром Игнатий Францевич велел отпустить, — рассказал младший помощник пристава, — и рапорт обер-полицмейстеру на агента сыскной полиции Байстрюкова написал.

Оказалось, что в бильярдном заведении Карла Шольца обосновалась шайка шулеров. Клички некоторых из них Малинину были знакомы — "Василий Тёмный", он же "Купец Щебнев" и "Николай Николаевич Расплюев" или "Барин". Игра в тот злополучный для Ефима день шла очень крупная — двести рублей партия. Все зависело от последнего шара, который, буквально завис над лузой. Удар был Иванова. Промахнуться он никак не мог. Но кий только скользнул по шару и тот покатился в сторону.

Ефим Иванов игрок бывалый, заподозрил — дело не чисто, понюхал конец кия и понял, что он смазан салом. Началась драка. Невесть откуда появился Байстрюков. В этот день он был наряжен дежурить совсем в другое место — негласно следить за порядком в одном из крупнейших московских магазинов, пассаже Солодовникова. Сыщик встал на сторону шулеров. Вот так наездник и оказался без вины виноватым.

— Достанется теперь Байстрюкову на орехи, — довольно потирал руки помощник пристава, который, как и большинство сотрудников наружной полиции неприязненно относился к сыскным. — А то хорошо устроился, вместо того, чтобы карманников ловить, от шулеров кормится.

Получить копию рапорта было не сложно, благо деньги на подобные расходы пока имелись.

 

Глава 8. ПОЛОТЁР ИЛИ ОГРАБЛЕННЫЙ

Говоря о том, что побывать в Москве и не отобедать у Тестова — это одно и то же, что приехать в Рим и не увидеть папу, Феодосиев не преувеличивал. "Большой Патрикеевский трактир", открытый Тестовым в конце 60-х годов заслуженно считался одной из достопримечательностей города. Здесь бывала вся Москва. Да и не только. Петербургская знать специально приезжала к Тестову, чтобы отведать ракового супа с расстегаями, ботвиньи с осетриной и сухим тертым балыком, гурьевской каши… Брату нынешнего императора, великому князю Владимиру Александровичу (первому гурману из гурманов) приписывали слова о том, что Москва известна на всю Россию благодаря Царь-пушке, Василию Блаженному и тестовскому поросенку с гречневой кашей.

Компания беговых заняла отдельный кабинет. Когда половой в белоснежной рубашке принял заказ и вышел, Колюбакин нетерпеливо поинтересовался:

— Узнали что-нибудь?

— Говорите, Алексей Васильевич, — поддержал вицепрезидента Приезжев. — Здесь только свои. Николая Константиновича мы посвятили в наши заботы.

Лавровскому такой подход к делу не понравился, поэтому особо откровенничать он не стал. Без лишних подробностей, сообщил, что многое устроено руками некого сотрудника полиции, а вот кто стоит за ним пока не ясно.

— Соответствующие письменные доказательства у нас имеются, — сказал Малинин. — Не сомневаюсь, что генерал-губернатор, ознакомившись с ними в воскресенье согласится, что все происходящее — гнусные происки против бегового общества.

— Где бумаги? — спросил старший член общества Николай Сергеевич Пейч, известный своей осторожностью. — Давайте я их, для надежности, в несгораемый шкаф спрячу.

— Нет, Николай Сергеевич, — возразил Лавровский. — В воскресенье привезу, а пока пусть у меня побудут.

— А у тебя, Аркаша, новости какие? — продолжал расспрашивать Колюбакин.

Ответить Иволгин не успел. Три половых внесли огромные подносы с закусками. Разговор перешел исключительно на гастрономические темы. И не только из-за посторонних. Янтарный донской балык, розовая печерская семга, белорыбица со свежими огурчиками, белужья парная икра с зеленым луком, дымящиеся жареные мозги, нарезанный, не толще бумаги, окорок и многое другое к обсуждению неприятных вещей не располагали. Как и бутылки "Смирновской", выглядывавшие из серебряных ведерок со льдом.

— Во многом американцы нас обогнали, — заметил Феодосиев. — Только не в этом.

— Да и Европе не сравниться, — поддержал Бутович. — Поверите ли, господа, в Париже я выхожу из ресторана всегда голодный, как солдат-новобранец.

Половые принесли селянку (каждому по его вкусу, кому рыбную, кому из почек) и расстегаи. Разговоры смолкли совсем. Возобновились они, только, когда настала очередь кофе и ликеров.

— Господа у меня неприятные новости, — нервно теребя шнурок монокля, сказал Иволгин. — Я был сегодня в охранном отделении. Мне показали письмо, после получения которого, на конюшне Александра Васильевича провели обыск. Только, ради бога, об этом ни кому не слова! Мы можем доставить большие неприятности достойному человеку.

— Это, Скандраков, что ли достойный? — хмыкнул Колюбакин.

— Александр Васильевич, — осуждающе покачал головой Приезжев.

— Молчу, Павлуша, молчу. Продолжай, Аркадий.

— Письмо, разумеется без подписи. Но по своеобразному написанию некоторых букв, я узнал руку. Это…

Он замялся, явно не решаясь произнести вслух фамилию.

— Чья рука?! — рявкнул Колюбакин. — Да не мнись ты, словно красна девица! Кто писал?!

— Дмитрий Дмитриевич Оболенский.

— Миташа?! — вырвалось у Бутовича. — Нет… Быть того не может!

— Миташа… Не может… — передразнил Колюбакин. — А кто нас два года назад опозорил перед всей Москвой?

…Эту историю все прекрасно помнили. Жеребец Полотёр, принадлежащий Оболенскому, во время розыгрыша приза Цесаревича показал лучшую резвость. Но был лишён приза. Судьи признали, что Полотёр сделал проскачку, так как наездник после сбоя жеребца (перехода с рыси на галоп) стал останавливать его не сразу, а только после десятого скачка. Оболенский и наездник утверждали обратное. Но, согласно устава бегового общества, решения судей обжалованию не подлежат.

Через неделю Дмитрий Дмитриевич записал Полотёра на приз под новой кличкой — Ограбленный. Публика смеялась. Администрация бегового общества от ярости скрежетала зубами, но ничего поделать не могла. Менять клички лошадей — законное право их владельцев…

— Но позвольте, в газете и его самого пропечатали, — возразил Бутович. — Я имею в виду упоминание о судебном процессе.

— Ну и что? — вступил в спор Феодосиев. — Весьма ловкий ход — отвести подозрения от себя. Кстати, я недавно в Петербурге встречался с князем. Мне показалось, что он слишком резок в суждениях и категоричен в оценках. Впрочем, первое впечатление часто бывает обманчивым.

Настроение у всех заметно испортилось. Ведь в неблаговидном поступке оказался замешен человек, которого большинство из присутствующих знало не первый год. Михаил Иванович Бутович был давним приятелем Оболенского. Приезжев — крестный его сына. Лавровский и Малинин всегда с удовольствием вспоминали совместную поездку в Париж.

— Михаил Иванович, помниться утром вы говорили о вызове, — раздался вдруг голос Иволгина — Думается…

— Аркадий, замолчи! — возмущенно прикрикнул Приезжев.

Не выдержал и Малинин:

— Говорить о виновности Оболенского преждевременно. А вдруг подчерк просто похож? Или его подделали преднамеренно?

— Именно это я и хотел сказать, — лёгкая улыбка, тронула губы Иволгина.

Бутович встал:

— Спасибо, Коля, за угощение. Но мне пора… А насчет вызова… Вот приедет он в Москву, посмотрю в глаза, тогда и решу, как быть… До свидания, господа!

Колюбакин, с сочувствием посмотрел ему вслед и пробасил:

— Переживает за приятеля… Да, честно говоря, и я тоже… Так, где-то тут я видал отличный коньяк…

Лавровский и Малинин стали откланиваться. Федосеев, прощаясь с ними, сказал:

— Господа, у меня к вам, как говорят американцы, деловое предложение. Давайте обсудим его завтра за завтраком. Рад буду видеть вас у себя часов в одиннадцать. Я остановился в "Славянском базаре", в 15-м номере.

Когда вышли из трактира, Малинин поинтересовался:

— Почему ты не согласился спрятать бумаги в несгораемый шкаф?

— Сергей, ты ведь знаешь, я, по натуре, рыбак. Люблю щуку на живца ловить.

— И кто, по-твоему, щука? Феодосиев?

— Не знаю. Он очень хорошо подметил, первое впечатление часто бывает обманчивым… Да, совсем запамятовал! Нам вечером предстоит ещё одна рыбалка. Только приманка не бумаги, а мы с тобой.

— Весьма интересно. Как рыбку кличут? Надеюсь, не акула?

— Нет. Баронесса.

 

Глава 9. …И НИКАКОГО ХИПЕСА

Играл оркестр. По аллеям увеселительного сада "Фантазия" прогуливалась многочисленная, нарядно одетая публика. Среди неё были и Лавровский с Малининым. Оба в коротких светлых сюртуках. белых цилиндрах и модных лакированных штиблетах. Для такого случая Алексей даже отказался от, более привычных для него, высоких сапог и картуза. Пришлось заезжать в "Черныши" — переодеваться.

Друзья уже не раз ловили на себе заинтересованные взгляды женщин. Но их внимания, ни кто не привлекал.

— Похоже, мы зря тратим время, — сказал Малинин. — С чего ты взял, что она опять придет сюда? В Москве для таких особ подходящих мест предостаточно.

— А у тебя имеются другие предложения?

— К сожалению, нет. Сашка Соколов ничего нового о Барсике и его "кошках" пока не узнал… А как тебе, сегодня, Иволгин показался?

— Ты о чем?

— Не понравилось мне что-то его напоминание Бутовичу о вызове. Похоже, провоцирует старика.

— Да, дуэль с участием председателя суда чести — это скандальёза, — минуту подумав, ответил Лавровский. — Смотри, Сергей…

На лавочке сидела молодая, стройная брюнетка. С первого взгляда на неё на память пришли слова Чернова о породистости.

Алексей в подобных случаях всегда немного конфузился. Не хватало ему развязности, умения заводить непринужденные, ни о чём разговоры. Поэтому охотно предоставил действовать известному волоките Малинину.

— Добрый вечер, сударыня, — слегка приподняв цилиндр, обратился он к незнакомке. — Прелестная сегодня погода, не правда ли?

— Просто изумительная, — улыбнулась в ответ женщина. — Даже не верится, что в Петербурге сейчас зарядили дожди.

— Позвольте поинтересоваться, давно вы из Петербурга?

— В субботу приехала.

— Как истинный патриот своего города обязан узнать мнение такой очаровательной женщины о Первопрестольной, — присаживаясь рядом с брюнеткой Сергей, как показалось Алексею, нес какую-то околесицу. Сам же он, тем временем, внимательно изучал новую знакомую. Зелёноглазая. На мизинце перстень с крупным изумрудом. Да и одета, явно не из магазина готового платья.

— Москве не хватает Невского проспекта.

— Чем же он так дорог вашему сердцу? — не унимался Сергей.

— Чудесное место для прогулок, — лукаво улыбнулась брюнетка. — Если дама вечером гуляет по четной стороне, то дает понять, что не прочь свести знакомство. А если по нечетной, со стороны Гостиного двора — то просто вышла подышать воздухом. И никто приставать к ней не станет.

— Извините, сударыня, — несколько растерялся от такого поворота разговора Сергей. — Право не знал.

— Вы меня не так поняли, — задорно рассмеялась брюнетка. — Считайте, что мы сейчас на четной стороне Невского.

— В таком случае, позвольте представиться, — видимо вспомнив утреннюю роль, Малинин лихо щелкнул каблуками. — Ротмистр Брусникин Сергей Сергеевич.

— Алексей… э… Писемский, — не сразу нашелся Лавровский. — Литератор.

— Алексей Феофилактович, вам, часом, не родственник? — насмешливо приподняла бровь женщина. — Я без ума от его "Тысячи душ".

— Нет. Однофамилец.

— А я — баронесса Звездич, — лукаво улыбнулась брюнетка. — Нина.

Странная "кошка", мелькнула мысль у Лавровского. Русскую словесность знает — и Писемского, и Лермонтова.

Они гуляли по аллеям, пили чай в буфете.

— Ах, как хочется сейчас холодного шампанского, — мечтательно улыбнулась Нина. — Но здесь его не подают, а ходить по трактирам порядочным женщинам, увы, не принято.

— На "Славянский базар" это правило не распространяется, — начал было Алексей, но тут же придержал язык. Ужин в модном ресторане был им с Малининым не по карману.

— Нет, нет… Там могут встретиться мои знакомые по Петербургу, — продолжала, тем временем, женщина. — А знаете, что… Наверное, я покажусь вам не скромной… Ну и ладно! Поедемте ко мне. Угощу вас изумительным брютом. Мне вчера прислали дюжину из голицинских подвалов. Мы ведь с Машей, женой Лёвушки, приятельницы.

Как лихо сочиняет, подумалось Лавровскому. Лёвушка, судя по всему, это князь Лев Сергеевич Голицин. Недавно появившееся шампанское из его завода "Новый свет" знатоки ценили наравне с лучшими французскими сортами.

Выходя из сада, Нина прикрыла лицо короткой, густой вуалью. Извозчик, нанятый у входа в "Фантазию", оказался тем самым Семёном, который вез вчера

Малинина в сыскное.

— Она? — шёпотом спросил его Сергей.

— Ага, — ответил тот, — баронесса…

Выяснилось, что баронесса остановилась в "Лоскутной" гостинице. Гостиница эта, не смотря на своё неблагозвучное название (а получила она его от одноименного переулка, возле которого находилась) считалась одной из лучших в Москве.

По широкой лестнице, с перилами фигурного литья, поднялись на второй этаж. Нина занимала роскошный двойной номер. На улице было ещё светло, а здесь, от тяжелых занавесей и ковров, царил приятный полумрак.

— Располагайтесь, господа! — любезно предложила женщина. — А я сейчас распоряжусь.

Когда они остались вдвоем, Алексей указал взглядом на дверь в другую комнату, прошептал:

— Там кто-то ещё. Осторожность не помешает.

Сергей понимающе кивнул, достал револьвер, положил рядом с собой и прикрыл цилиндром.

С подносом, на котором стояли бутылки и бокалы, вернулась Нина. Друзья взглянули на неё и обомлели. Из всей одежды на женщине был только перстень с изумрудом.

— Что же вы, господа, до сих пор одеты? — как-то игриво-осуждающе, покачала она головой. — А ещё говорят, что только дамы не могут обойтись без услуг камеристки… Даша помоги!

В комнату впорхнула ещё одна молоденькая женщина. В отличие от Нины, пухленькая, светловолосая и голубоглазая. А вот одета она была точно так же как баронесса — в костюме Евы…

Из "Лоскутной" они вышли ближе к полуночи.

— А ниточка-то оборвалась, — устало вздохнул Лавровский — Свальный грех, французская любовь и никакого тебе хипеса.

— Ты бы посмотрел, на всякий случай, у тебя все на месте? — предложил Сергей, ощупывая карманы.

— Похоже всё. Хотя опасался, что откусят.

— Да ну тебя, в самом деле! Деньги? Часы? Проверь…

— Даже не подумаю. Ты на доску в вестибюле посмотреть догадался? — спросил Алексей, имея в виду обязательные для всех гостиниц доски при входе, на которых мелом записывали фамилии постояльцев.

— Нет, — смутился Сергей, поняв свой промах. — Не до того было.

— А я посмотрел. Баронессу нашу зовут Александра Михайловна, — Алексей замолчал, заранее предвкушая, какое впечатление сейчас произведёт на друга.

— А фамилия?

Лавровский назвал одну из самых аристократических фамилий:

— Так что ни какая она не баронесса, а светлейшая княгиня…

Малинин жил у Рогожской заставы, у сестры, бывшей замужем за купцом из старообрядцев. Идти туда было далеко, да и не хотелось.

— Переночую у тебя? — попросил он Лавровского — А то приду с амбре, сестра пилить будет. Больно уж она боится, что я как батюшка, сопьюсь.

— Конечно, ночуй! — согласился Лавровский.

Ночная прохлада приятно освежала, спать расхотелось. Малинин даже принялся мурлыкать под нос довольно игриво переделанную песенку о девицах пошедших однажды в лес:

Я хочу вам рассказать, рассказать,

Как стрелочек шел гулять, шел гулять…

И вдруг предложил:

— Сегодня Байстрюков в сыскном дежурит. Давай к нему в гости заглянем?

Алексей встретил это предложение без особого восторга. Байстрюков калач тертый. Его как спившегося Емельянцева или вахлоковатого купеческого сына Лубенцова, на "арапа" не возьмешь.

— А мы к нему, как Феодосиев говорит, с деловым предложением нагрянем, — развивал свою мысль Сергей. — Бумаги, мол, очень интересные имеются — и про него, и про переписчиков, а главное — про американца. Согласны уступить. Тысяч, эдак, за пять. Вот и придет к нам тот, кто за всем этим стоит.

— Придет… или пришлет, кого по наши души, — задумался Алексей. — Ладно, пошли в Большой Гнездниковский.

Однако поговорить с Байстрюковым им не пришлось. Хотя в эту ночь они увиделись.

 

Глава 10. НОЧЬ НА ТВЕРСКОМ БУЛЬВАРЕ

По Тверской, подняв клубы пыли, промчалась "пара с отлётом" — длинногривый и длиннохвостый, серый в яблоках коренник и такая же пристяжная. Это был выезд полицмейстера 2-го отделения, полковника Н.И.Огарёва, вызывавший восхищение всех настоящих лошадников. В новенькой рессорной коляске сидел сам Николай Ильич — высоченный и широкоплечий, с запорожскими усами, почти до середины груди. Москвичи знали, что он не пропускает ни одного крупного пожара в городе. Поэтому Малинин резонно предположил:

— На пожар полетел.

— На пожар, — Лавровский, с сожалением, посмотрел на свой светлый сюртук. Писать обо всех пожарах святая обязанность любого репортёра из отдела происшествий. Алексей решил. — Иди в мой номер, отдохни. А я в Тверскую часть — узнаю, где горит.

Но в это время рядом с ними остановилась пролетка, в которой сидел полный мужчина средних лет, с круглым добродушным лицом и хитрыми цепкими глазами. Одет он был в вицмундир судебного ведомства. Они сразу узнали судебного следователя по особо важным делам Московского окружного суда, надворного советника Василия Романовича Быковского.

— Везучий вы, Алексей Васильевич, — поздоровавшись, сказал он. — Другие репортёры по городу как волки рыщут, а вам "жаренное" само в руки идет. Я ведь на убийство еду.

Он хохотнул, поняв двусмысленность последних слов.

— А почему не участковый следователь? — спросил Лавровский.

— Не в его компетенции. На Тверском бульваре кого-то из сыскной полиции убили. А, согласно циркуляра министерства юстиции, теперь такое расследуется не по территориальной принадлежности, а исключительно судебными следователями по особо важным делам… Садитесь, довезу до "Пушкина". А дальше уж вы сами — там недалеко. Не дай бог, начнут судачить, что Быковский "Московскому листку" протежирует.

Любезность следователя имела весьма прозаическое объяснение. Василий Романович любил лошадей и игру. Алексей часто встречался с ним на бегах и если имелись надёжные сведения, полученные от наездников, то всегда подсказывал "верную лошадку".

Доехали до памятника Пушкина, открытого на Тверском год назад. То ли потому, что поэт был большим любителем любви, в том числе и продажной, то ли ещё по каким неведомым причинам, но, примерно в то же время, бульвар облюбовали проститутки, "те дамы", как называли их москвичи. Впрочем, сейчас женщин видно не было. Зато, в свете редких фонарей, издали бросалась в глаза большая группа мужчин, в основном в мундирах, возле одной из скамеек.

Кроме Огарева и Быковского, они увидели помощника начальника управления сыскной полиции, титулярного советника Николаса, пристава 2-го участка Тверской части Раскинда, местного околоточного надзирателя Афанасьева, и маленького, толстенького врача из Тверского полицейского дома. А на скамейке сидел, откинувшись к её спинке, и словно спал, рыжеусый молодой человек. Из груди торчала рукоятка ножа.

— Байстрюков! — узнал Малинин.

— А вам, что здесь надо, господа? — подошел к ним Николас. — Прошу немедленно покинуть место происшествия. Афанасьев!

— Полно вам, батенька, — вмешался Быковский. — Нам все равно нужны понятые. Не этих же дам записывать?

В тени деревьев, боязливо жались друг к другу несколько женщин, за которыми приглядывал дюжий городовой.

— Подойдите ближе, господа, — продолжил следователь. — И так, приступим…

Алексей подумал, что одной "верной лошадкой" в это воскресенье не обойдешься. Обязательно надо подсказать Василию Романовичу победителей в двух — трех заездах, заслужил.

Осматривая место происшествия, Николас обратил внимание на окурки, валявшиеся на земле:

— Странные какие-то папиросы.

— Это не папиросы, — поправил его Быковский. — Сигареты. Изобретение господина Филиппа Мориса, американца… Турецкий табак… Ручная скрутка… Не каждому по карману, между прочим…

Из карманов убитого были извлечены часы, изрядная пачка кредиток, пухлая записная книжка. Полистав её, следователь обратился к полицейскому начальству:

— Весьма любопытные записи, весьма… Вот, например, сегодняшнее число: "Танька Гладкая — 2 руб., Настя Модистка — 3 руб.50 коп., Верка Рыжая -1руб.50 коп.". Господин Николас, погибший у вас на какой должности состоял?

— Полицейский надзиратель. Проше говоря — штатный агент.

— А я думал — счетовод, — насмешка блеснула в глазах Быковского.

Все свидетельницы оказались "билетными", то есть занимающиеся проституцией на законных основаниях, зарегистрированные в полиции и имеющие специальные документы — "желтые билеты".

Рассказывали они одно и то же. Впрочем, видели они мало. Байстрюков сидел на скамейке. Подошел мужчина, которого они раньше здесь никогда не встречали. Высокий, плотный, русоволосый.

— Во что одет был, запомнили? — задал очередной вопрос Быковский.

— Да вот как они, — Танька Гладкая, миловидная низенькая толстушка, из фабричных. указала пальцем на Лавровского с Малининым. — Сразу видно, не из простых. И голос такой весёлый, ласковый…

— Продолжай, Танюша, продолжай, — подбодрил её Быковский, довольный, что нашлась, наконец, свидетельница словоохотливая и не косноязычная.

— Сидели они курили… О чем-то перешептывались, тихо так… Потом этот, ну который незнакомый, обнял Якова Ивановича, засмеялся и громко говорит: " Не грусти Яша! Натура дура, судьба индейка, а жизнь копейка!" Встал и ушёл. Напоследок ещё по плечу его похлопал. Мы не сразу к нему и подошли. Он жуть как не любил, когда беспокоят…

— Байстрюков часто здесь бывал? — продолжал допрос следователь.

— Да кажный вечер. Придет уже затемно. Денежки со всех нас соберет. Ежели ничего пока не заработала, завтра, говорит, отдашь… с процентами… А как новенькая, какая появится, становись, говорит, а таксу я опосля тебе определю…

Полковник Огарёв, молчавший всё это время, решил, что ему, как старшему по чину и должности из присутствующих, неудобно совсем не участвовать в допросе. Спросил, своим красивым, густым басом:

— Как это становись?

— Ну, вестимо, как, — объяснила Танька. — Раком.

— Тьфу, дура, — плюнул в сердцах Николай Ильич. — Продолжайте дальше, Василий Романович.

— Да мы, собственно, уже закончили. Теперь надо поехать на квартиру убитого и провести обыск. Соответствующее разрешение я потом у прокурора подпишу. Господин титулярный советник, мне потребуется помощь ваших людей.

Николас возмутился:

— Господин надворный советник! Обыски проводят у подозреваемых, а не у потерпевших…

— Книжки, батенька, читать надо, журналы, — наставительно, перебил его Быковский. — Статьи господина Ганса Гросса, например. Так вот, иностранные коллеги полагают, что тщательное изучение личности и образа жизни потерпевшего очень часто способствует отысканию преступника… Где жил погибший?

— В Грузинах.

— Да, второй час ночи, самое время ехать в эти трущобы, — вздохнул Быковский. — Но делать нечего, служба…

— А понятые вам понадобятся? Мы готовы! — со слабой надеждой в голосе, предложил Алексей.

— Нет. Использование одних и тех же понятых при проведении нескольких следственных действий не желательно. Дойди дело до суда, любой присяжный поверенный заявит об их недобросовестности, — назидательно изрек Быковский, а проходя мимо Лавровского, еле слышно добавил. — А лошадка за вами…

 

Глава 11. КАКАЯ ЕЩЁ ПОДДЁВКА?

Ночь и утро выдались хлопотными. Вначале пришлось мчаться в редакцию "Московского листка". Дорога от Тверского бульвара до Софийской набережной неблизкая, тем более что извозчика найти не удалось. Но успели вовремя. Николай Иванович был очень доволен, читая торопливо написанные Алексеем строки:

— "Около полуночи, на Тверском бульваре, как раз напротив особняка действительного статского советника, банкира, Л.С. Полякова, был найден труп мужчины с ножом в груди. Дамы, облюбовавшие бульвар для своих постоянных ночных прогулок, сразу признали в нем штатного агента управления сыскной полиции Якова Байстрюкова. По их словам, убитый, видимо по делам службы, проводил здесь все вечера…" Молодец! И сыскное отутюжил — знаем, мол, от кого вы кормитесь, и комар носа не подточит — откуда нам, дескать, знать по службе он там бывал или ещё по каким надобностям. А вот насчет Лазаря Соломоновича вычеркнем. Подумают ещё, что намекаем на его причастность… Так, посмотрим дальше… "Свидетели подробно описали личность убийцы. Думается, что скоро он будет задержан, тем более, что ведет дело сам судебный следователь по особо важным делам Московского окружного суда В.Р.Быковский, известный широким применением самых современных новаций, в том числе и зарубежных". Право, молодец! И Василию Романовичу приятно прочитать такое о себе, а он человек нужный, и читатели пусть видят, что мы все обо всех знаем…

Наконец добрались до "Чернышей". Но поспать, так и не удалось. Алексей заметил, что в его комнате кто-то побывал. Ничего не пропало. Все вещи, вроде, целы, но лежат совсем не так как обычно.

— Отродясь пустые бутылки на столе не держу, — сразу заметил Лавровский. — Дурная примета… И журналы слишком аккуратно сложены.

— Бумаги на месте? — встревожено спросил Малинин.

— А их здесь и не было, — ответил Алексей. — Они друг мой, в таком месте, что если кто туда сунется, то там и останется.

Разбуженный коридорный Спирька, клялся и божился, что никто в номер не заходил, да и вообще, посторонних в этот вечер на этаже не было.

— Да откуда тебе знать? — усомнился Алексей. — Небось, весь вечер за водкой для жильцов бегал.

— Неправда, ваша, Алексей Васильевич, — даже обиделся Спирька. — Один разочек только и отходил. Сосед ваш, из 45-го номера попросил в винный погреб сходить. Принеси, говорит, мне бутылочку холодного шампанского, только не ланинского редерера, а настоящего.

Ланинским редерером называли шипучие вина, изготовляемые на заводе Ланина. Ничего общего с шампанским этот напиток не имел. Его "достоинства" один московский поэт, из пьющих, даже в стихах воспел:

От ланинского редерера,

Трещит и пухнет голова…

Дрянь, конечно. Зато не дорого. Алексей раньше не замечал, чтобы среди его соседей водились люди состоятельные. Поинтересовался, на всякий случай:

— Это кто же такой, будет?

Коридорный, обрадованный тем, что разговор перешел на более безобидный для него предмет, отвечал:

— Господин Николаев Александр Иванович. Из военных-с… Воевали… Даже солдатский Георгий имеют-с.

Лавровскому в русско-турецкую войну довелось, как корреспонденту одной петербургской газеты побывать на Балканах, в действующей армии. Он не понаслышке знал, за что вручают солдатам и унтер-офицерам эту награду — Знак отличия Военного ордена Святого Георгия. Только за личное мужество и неустрашимую храбрость можно было получить этот маленький серебряный крестик на оранжево-черной ленточке. Он невольно почувствовал уважение к незнакомому соседу:

— Где служит?

— Нигде-с. Приехали в Москву искать хорошее место. С зимы уже у нас квартируют-с.

Когда коридорный ушел, Алексей предложил товарищу:

— А теперь давай вспомним, при ком именно я говорил, что бумаги у меня дома.

— Сам Колюбакин, Приезжев, — начал перечислять Малинин.

— Ну, эти двое не в счет, Михаил Иванович Бутович тоже.

— Остаются старшие члены общества Пейч и Сонцов…

— Пожалуй. Я их почти не знаю. Ну и конечно Иволгин и Феодосиев. Четверо. Многовато.

… Уже под утро отправились в "Грузины" — любимые бани всех московских наездников, благо начинали они работать с пяти часов. Здесь Лавровский узнал такое, от чего потом ещё долго скрипел зубами от злости и, мысленно, крыл себя такими словами, что любой извозчик позавидует.

У входа в бани, они встретили компанию знакомых наездников — Павла Чернова, Егора Московкина, Филиппа Калинина…

— Давайте с нами, — предложил Чернов. — Мы тут у Васьки Есина всегда раздеваемся. Знаем, ничего не украдут. Да и такой квасок он для нас держит!

Раздевальщик Васька, бойкий мужчина из рязанских, поинтересовался:

— А Михаил Васильевич где?

Узнав, что в ближайшие дни Терентьев навряд ли придёт париться, Есин искренне огорчился:

— Вот беда-то! Такой обходительный, ни когда никого не обидит. Парильщику всегда рублевку, мне, за то, что поддевку почищу, да глянец на сапоги наведу — полтинничек…

— Какую ещё поддевку? Какие сапоги? — встрепенулся Алексей. — Разве Терентьев не в сюртуке ходит?

— Да, давненько ты, Алексей Васильевич в нашей компании не был. — ответил пожилой степенный Филипп Калинин. — Это они раньше, с Пашей на пару, сюртуки у лучших московских портных заказывали, денег не жалели. А как на Масленицу какая-то краля сказала Мишке, что он вылитый Иван-царевич, так он тут же поддевку сшил из английского сукна, рубаху алого шелка, сапоги лаковые… А сюртуки со штиблетами, который месяц в шкафу пылятся.

Продолжая незлобно посмеиваться над причудами Терентьева, наездники пошли в парную.

Малинин, заметив огорчение товарища, тронул его за плечо:

— Не переживай, Лёша!

— Ну, откуда я, бестолочь, взял, что сюртук и штиблеты были на нем? В донесении же этого нет. Слово в слово помню: "При обыске были обнаружены: в карманах сюртука — мартовский выпуск газеты "Народная воля", в штиблете, под подкладкой — четвертушка плотной бумаги"… Ясно дело, на конюшне и подложил кто-то из своих. Там и искать надо было! А мы на хипесниц каких-то столько время зря потратили!

— Так уж и зря, — улыбнулся Малинин, не без удовольствия вспомнив вчерашнее приключение.

Потом они долго "жарились" в облаке горячего густого парка, который банщики щедро нагнали для своих любимых гостей. Не выдержав, один за другим выскакивали из парной. Самыми крепкими оказались Лавровский и Калинин

— Филипп Иванович, кто долгоруковский приз, по-вашему, возьмет? — воспользовавшись подходящим моментом, Спросил Алексей.

— Зима, — немного подумав, ответил тот. — Больше некому. Ехал бы Терентьев могла и Грозная.

— А кто на ней поедет?

— Парнишку одного с колюбановского завода прислали, кажись из конюхов… Толковый малый… Да и в роду у него все наездниками были… Только рано ему пока призы брать… Все не могу больше!

Вслед за ним вышел из парной и Алексей. Похоже "верную лошадку" он узнал. После "Славянского базара" можно будет заглянуть к Василию Романовичу. Очень уж хочется полистать пухлую записную книжку покойного Байстрюкова.

 

Глава 12. ЗАВТРАК ДО "ЖУРАВЛЕЙ"

— Нет, господа, хорошие обычаи нарушать не следует. Если завтракать в "Славянском базаре", то непременно до "журавлей", — сказал Николай Константинович Феодосиев и позвал — Человек!

Как из под земли, возник расторопный молодец во фраке — официант. В отличие от половых в трактирах обращаться к нему следовало на "вы".

— А к кофе подайте "журавлей".

— Сей момент-с, — в голосе официанта звучало не привычно-наигранное, а настоящее почтение. Далеко не каждая компания могла позволить себе закончить завтрак "журавлями" — заказать запечатанный хрустальный графин разрисованный золотыми журавлями, с коньяком многолетней выдержки. Ведь стоит он пятьдесят рублей! Сразу видно, настоящие господа. Не чета той разряженной шантрапе, что толпится возле буфета. Те возьмут три рюмки водки и от пуза лопают разнообразные закуски, пользуясь тем, что на каждую рюмку крепкого бесплатно полагается три тарелки. А потом с важным видом суют рублёвку: "Завтракать сегодня что-то не хочется — совсем аппетита нет. Сдачи не надо, оставьте себе на "чай". А там и сдачи-то гривенник…

Настроение у Лавровского было превосходное. Завтрак, действительно, удался. И обстановка к этому располагала — круглый светлый зал со стеклянной крышей и широкими окнами, фигурные двери и обои под изразцы, бассейн с тихо журчащим фонтаном, удобные темномалиновые диваны у стен, белоснежные скатерти и салфетки… И готовили здесь не хуже чем у Тестова. Но главное в другом. Удалось, наконец, выяснить каким образом визитная карточка Николая Константиновича попала к убитым переписчикам.

Феодосиев оказался настоящим знатоком бегового дела. С жаром рассказывал он о заводском и ипподромном тренинге, организации рысистых испытаний в Америке.

— Вы бы написали все это, — предложил Малинин. — Уверен, многие с интересом читать станут.

— Уже написал. Но прежде чем отдавать в типографию, хотел узнать мнение кое-кого из московских спортсменов и заводчиков.

— И что же?

— Подчерк у меня, не дай бог каждому, как курица лапой накарябала.

— Экая беда, — улыбнулся Лавровский. — У меня самого не лучше. На то и переписчики есть.

— Так их ещё найти надо. Был я в воскресенье в театре Бренко. Там мой приятель Вася Андреев-Бурлак режиссером служит. Познакомил он меня с двумя. Вроде обо всем договорились, дал я им свою карточку, задаток. Сказали, что в понедельник утром зайдут в гостиницу за рукописью… До сих пор идут…

Алексей охотно пообещал найти ему надежных переписчиков, радуясь в душе, что этот вызывающий симпатию человек, теперь вне подозрений.

С ипподромов разговор перешел на лошадей. И тут же разгорелся бурный спор.

— Слов нет, наши русские рысаки хороши, — говорил Феодосиев, с удовольствием потягивая розовое анжуйское. — Кстати, более справедливо было бы, переименовать породу в орловскую, в честь основателя… Но в ближайшем будущем американцы из Европы нас вытеснят.

Малинин тут же возразил, сославшись на мнение пользующегося уважением у всех спортсменов и заводчиков, французского ипполога барона де Кербреха:

— Помните, какую нелестную оценку дал он американцам?

— Разумеется, — улыбнулся Феодосиев, и процитировал — "Впечатление, точно их сплющили между двумя досками и растянули во все стороны: шея оленья, спина несоразмерно длинная, круп короткий. Кроме того они бедны мускулатурой…" Но не забывайте: это было написано лет десять назад. А сегодня австрийские, германские и французские спортивные журналы пишут совсем иное.

— Читал, — вздохнул Малинин. — Американский рысак, как заявляют некоторые авторы, не имеет себе равных по строению, резвости, выносливости и мягкости характера.

— Россия каждый год продает в Европу четыре — пять тысяч рысаков, — поддержал приятеля Лавровский. — Целыми ставками покупают. Цена очень хорошая — по две тысячи за голову, в среднем… Да чтобы такой рынок перехватить любых журналистов нанять можно!

— Вы не совсем правы, — возразил Феодосиев. — Конечно, в отличие от нас, они умеют пользоваться, так называемой "рекламой". Но нельзя отрицать и того, что за последние десять лет, экстерьер американского рысака значительно изменился. А главное, что они добились таких высот резвости, которые нам пока и не снились. В прошлом году кобыла Мауд-С пробежала полторы версты за 2 минуты 10 секунд. А у нас какой рекорд?

— Две двадцать, — с грустью признал превосходство американцев Лавровский.

— Зато наш рысак, хоть в подводу, хоть под воеводу, — горячился Малинин. — Можно в экипаж запрягать, можно землю пахать, а американский годится только для беговых дорожек…

— Всё правильно, — согласился Феодосиев. — Но вот с этих-то самых дорожек они нас и могут очень просто вытеснить. А чтобы не случилось такого надо работать господа, и не по-старинке — по-новому.

Он начал делиться с ними своими планами:

— Прежде всего, надо наладить ввоз из-за океана высококлассных лошадей, настоящих резвачей… Ведь если это прибыльное дело попадёт в руки венских барышников, таких как Шлезингер и Моргинштерн, то к нам такое, извините за выражение, дерьмо повезут… Думаю устроить свой завод с лучшими американскими производителями, завести призовую конюшню. Наездника я для неё уже присмотрел — Томас Мурфи. Знаете, какое ему прозвище в Америке дали? Волшебник вожжей! Он согласен в Москву переехать.

— Вы настолько богаты? — спросил Малинин.

— Кое-какое состояние имеется. Но ведь я собираюсь делать всё это не один. Мои знакомые по Бессарабии и Петербургу готовы вложить деньги. В наше время деньги найти можно, в отличие от толковых людей.

Лавровский подумал, что Николай Константинович слишком долго не был в России и, напрочь, забыл её реалии. Действительно, найти у нас людей, которые пообещают любые деньги, легко. А вот получить их…

— А к вам у меня вот какое предложение, — продолжал Феодосиев. — В Москве до сих пор нет ни одного спортивного журнала.

Предложение было встречено с большим интересом. Алексей давно подумывал о своем журнале. Поддерживал его и Сергей. Честно говоря, он тяготился своей работой у Плевако. Ну не его это дело защищать в суде проворовавшихся чиновников, обанкротившихся купцов и ревнивых любовников, дошедших до смертоубийства.

Во время бурного обсуждения программы будущего издания и были заказаны "журавли".

— Получить разрешение на новое издание очень сложно, — заметил Алексей. — Министр внутренних дел Игнатьев всем отказывает.

— Ничего, — успокоил Николай Константинович. -

Поговаривают, один мой хороший приятель на днях станет главноуправляющим государственного коннозаводства. Надеюсь, посодействует.

Официант принес кофе и хрустальный графин изумительной красоты. Осторожно вытащил пробку и разлил благоухающий напиток по рюмкам. Коньяк оказался превосходным.

— Вот теперь можно и закурить, — Феодосиев достал серебряную папиросницу и любезно протянул. — Между прочим, ещё одна американская новинка — сигареты, изобретение мистера Филиппа Мориса. Турецкий табак, ручная скрутка. Угощайтесь, господа!

Благодушное настроение Лавровского, как рукой сняло.

Обеды и ужины в "Славянском базаре" популярностью не пользовались. Зато завтраки были в моде. К двенадцати часам зал был полон. Так как ресторан находился на Никольской улице в Китай-городе, который иногда называли Московским Сити, здесь можно было встретить многих крупных купцов. Одна такая компания расположилась за соседним столиком. Алексей узнал членов бегового общества Расторгуева, Соловьева, Шибаева.

— Я давно предупреждал, — донесся до него бас, грузного бородача, Шибаева, человека весьма влиятельного среди московских старообрядцев. — Все эти тотализаторы, да трибуны разные до добра не доведут.

— Причем тут тотализатор, — не соглашался с ним Соловьев, известный всей Москве, как азартный игрок, могущий поставить на карту сразу десятки тысяч. — Просто, деньги свои надо доверять тем, кто их зарабатывать умеет, а не промотавшимся барам…

— Да, с-кандал, п-право слово, с-кандал, — слегка заикаясь, сокрушенно качал головой длинный и тощий, как жердь, молодой богач Расторгуев. В руках он держал номер газеты "Современные известия"

Лавровский и Малинин переглянулись. Похоже, скандал вокруг бегового общества продолжал разгораться.

— Поедемте на бега, господа, — предложил Феодосиев. — Там сейчас запись на воскресные призы идет. Всех на месте застанем.

 

Глава 13. КОМУ НА БЕГАХ ЖИТЬ ХОРОШО?

У "Славянского базара" стояли с десяток "лихачей" — выбирай любого. Лавровский купил у мальчишки номер "Современных известий". Сев в пролётку, развернул его. А вот и причина скандала — на третьей полосе.

Газету "Современные известия" вот уже лет пятнадцать издавал известный публицист Н.П. Гиляров-Платонов. Москвичи её уважали — это была единственная газета не стеснявшаяся пробирать власть имущих. Никита Петрович — человек состоятельный, со связями, и к тому же немного, как говориться "не от мира сего", никого не боялся. А так как денег он не считал, то собрались у него лучшие перья. Всеобщий интерес вызывали воскресные фельетоны "Берендея". Поговаривали, что под этим псевдонимом скрывается высокопоставленный чиновник полиции. Сам Николай Иванович Пастухов, до того как открыл собственную газету, работал здесь репортёром.

Но особый успех у читателей имел некий "Свой человек". Его обличительные фельетоны в стихах, подражание некрасовской поэме "Кому на Руси жить хорошо?", всегда вызывали много шума. В них доставалось буквально всем. То Городской Думе запретившей в целях экономии освещать городские улицы в календарные дни полнолуния, то железнодорожному начальству за антисанитарию на вокзалах, то взяточникам из полиции. Все себя узнавали. Но поделать ничего не могли — написано иносказательно, без имен.

На этот раз "отутюжили" Московское беговое общество. Фельетон так и назывался "Кому на бегах жить хорошо?". А начинался он так:

В каком году — рассчитывай,

В какой земле — угадывай,

Сошлись семь мужиков,

Семь здорово обманутых,

Надежинской губернии,

Уезда Рубль-Последнего,

Грош-Пятаковской волости,

Из смежных деревень:

Башиловка и Масловка,

Грузины с Живодеркою,

Ваганьково и Зыково,

С Петровска парка тож.

Сошлися и заспорили:

Кому живется весело

Вольготно на бегах?

Роман сказал наезднику,

Демьян сказал, что конюху,

Лука сказал "жучку",

Барышнику пузатому,

Сказали братья Губины

Иван и Митродор.

Старик Пахом потупился

И молвил в землю глядючи:

Их генералу главному

С усами тараканьими,

И Пров сказал: ему…

В усатом генерале, то и дело требовавшем: "Эй, Прошка! Рюмку водки мне!", без труда можно было узнать Александра Васильевича Колюбакина. Легко угадывались непоседливый, до суетливости Приезжев, осторожный Николай Сергеевич Пейч, прижимистый Александр Александрович Стахович и другие видные деятели бегового общества. А суть "поэмы" сводилась к тому, что нынешний тотализатор на московских бегах — сплошной обман и живут припеваючи, благодаря нему, только Колюбакин со своими ближайшими приспешниками. Мерзость, конечно, но к суду газету не привлечешь — фамилии не названы, город, в котором все происходит, тоже, да и бега не лошадиные, а тараканьи.

— В честности Александра Васильевича и Павла Павловича я не сомневаюсь, — сказал Феодосиев. — А вот за кассиров и счетовода не поручусь. Давно надо было арифмометры приобрести, тогда…

Закончить свою мысль он не успел. На Тверской, недалеко от генерал-губернаторского дома, их пролетка поравнялась с двухместным шарабаном, которым правил не кучер, а высокий полный мужчина в голубом жандармском мундире с серебряными аксельбантами. Феодосиев приветствовал его, приподняв цилиндр. Жандарм в ответ улыбнулся и помахал рукой.

— Александр Спиридонович Скандраков, — пояснил Николай Константинович. — Мы с ним давнишние приятели. Отчаянной храбрости человек. В Киеве, когда бомбистов арестовывали, у него патроны кончились, так он одного голыми руками скрутил, чуть шею не свернул… Кстати, наш брат — лошадник…

С Петербургского шоссе свернули на Беговую аллею, которая стараниями вице-президента была недавно шоссирована и обсажена тополями.

Остановились у главного подъезда беговой беседки. Через швейцарскую и приемную, где уже начинали собираться спортсмены, чтобы записать своих лошадей на призы, по полукруглой лестнице поднялись на второй этаж. Дверь справа, ведущая в членский зал, была закрыта. Зато из-за полу прикрытой двери слева доносились громкие голоса. На просторном балконе, огибающем беседку, собралась вся беговая администрация. Был тут и Иволгин.

— Уже читали? — спросил вошедших, красный как рак, Колюбакин. — За всю жизнь, и когда эскадроном командовал, и в полку, и здесь — чужой копейки не взял! Своих денег, сколько на общество извел — не считал. А теперь, оказывается, одному мне на бегах жить хорошо!

— К сожалению, многие люди склонны судить по себе. У воды, дескать, быть, да не напиться, — резко бросил, расхаживающий взад — вперед по балкону, Приезжев. — Заверяю вас, господа, приходно-расходные книги в полном порядке.

— А я прихожу к выводу, — вступил в разговор Пейч, — что напрасно мы отвергли предложение Лазаря Соломоновича. И деньги ведь не плохие предлагал.

— Какое такое предложение? — удивленно спросил Дмитрий Дмитриевич Сонцов.

Приезжев рассказал, что ещё зимой известный предприниматель и банкир Лазарь Соломонович Поляков обратился к администрации общества с предложением — взять тотализатор в аренду, "на откуп", как говорили раньше, сроком на пять лет. При этом общество лишалось бы права вмешиваться в дела тотализатора, которые он обещал вести на свои средства. Зато получало бы ежегодно по 50 тысяч рублей. Законам Российской империи, заверял Поляков, все это не противоречит.

Сонцов возмутился, и даже сорвался на крик:

— Почему я, как старший член общества, впервые об этом слышу? Кто дал вам право решать не советуясь? Тем более предложение, заслуживающее внимания…

Александр Александрович Стахович брезгливо поморщился:

— Откуп на бегах? Сразу вспоминаются, не доброй памяти, водочные откупы. Деньги нам, само собой, нужны, но эти будут плохо пахнуть…

Едва успокоили разошедшегося Сонцова.

Колюбакин вытер вспотевший лоб и обратился к Лавровскому и Малинину:

— Вот видите, какие дела… А вы ничего определенного так и не разузнали.

— Почему это не разузнали? — тут же ответил Алексей. — Кроме того о чем вам было доложено ещё вчера, мы установили, что злополучную записку Терентьеву подложили на конюшне. Кто именно, сказать пока не могу. Впрочем, в этом не наша вина — во вторник вечером меня на конюшню не пустили, хотя вы и обещали распорядиться.

— Ох, совсем забыл, — смутился Колюбакин. — Так езжайте, голубчик, туда прямо сейчас.

— Я с вами, — предложил Иволгин. — А то опять, чего доброго, не пустят. А я там свой человек.

 

Глава 14. "СВЯТОЙ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕК" И КУХАРКА

— Садитесь, Алексей Васильевич. С ветерком прокачу! — предложил Иволгин, подходя к кабриолету, в который был запряжен крупный вороной жеребец с белой отметиной на лбу и такими же "чулками".

— Красавец… Призовой? — залюбовавшись им, спросил Алексей.

— С брачком. К иноходи, шельмец, склонен. И никто его на правильный ход поставить не может. Впрочем, если бы не этот порок — мне его не видать, не по средствам. А так, Коля Коноплин почти даром уступил… Если не секрет, почему вы считаете, что компрометирующие бумаги подложили Терентьеву на конюшне?

— Да какие у нас с вами секреты, Аркадий Аркадьевич — одно дело делаем. Оказывается, Мишка сюртук и штиблеты с Масленицы не носит, на поддевку с сапогами перешел.

— Вот как, — удивленно приподнял брови Иволгин. — А я внимания не обратил… Но не допускаете ли вы, что Терентьев, действительно связан с этими… как их там… народовольцами?

— Не допускаю.

— Почему? Лондонская "Таймс" пишет, что среди анархистов в Европе много люмпенов.

— А мы с вами не в Европе живем! В России… Наших бурлаков, фабричных и золоторотцев в политику и калачом не заманишь… Довелось мне с ними пообщаться в юности.

Сказал и тут же, мысленно выматерил себя. Вот уж, на самом деле, язык мой — враг мой.

— Но каким же образом, вы рассчитываете выяснить, кто виноват? — продолжал расспрашивать Иволгин.

— Да я и сам ещё не знаю. Тут уж как карты лягут… Вы лучше поделитесь, что ещё интересного рассказывал Скандраков?

— Пришло письмо без подписи, в котором сообщалось о возможной связи Терентьева с цареубийцами. Произвели обыск…

— Письмо по почте пришло? Или принес кто?

Иволгин пожал плечами.

Призовая конюшня Колюбакина находилась на Башиловке. Некогда роскошное здание обветшало и давно нуждалось в ремонте. И это, и то, что половина денников пустовала, подтверждало слухи о пошатнувшемся финансовом положении Александра Васильевича.

Служащие собрались во дворе. Было их немного: управляющий, он же старший конюх Матвей Попов, два конюха, сторож и кухарка, миловидная круглолицая женщина лет двадцати с небольшим. Алексей обратил внимание на её покрасневшие, заплаканные глаза.

— Все собрались? — спросил он.

— Афонька! — крикнул Матвей — Иди сюда.

Из конюшни вышел юноша, почти мальчик. Не заметив посторонних, он радостно зачастил:

— Дядя Матвей! А Грозная меня признала. Вспомнила, знать, как я её антоновкой кормил… Может и сложится у нас с ней езда. Глядишь, и без Михаила Васильевича справимся.

Лавровский заметил, как налились слезами глаза кухарки. Как там французы говорят — ищите женщину. А чем чёрт не шутит? Поэтому сказал намеренно жестко:

— Придется справиться — в Сибирь пойдет Терентьев. А виноват один из вас.

Похоже, не ошибся, подумал он, когда кухарка зарыдала в голос.

— Ты чего, Алёна? — недовольно сказал Матвей. — При людях то так убиваться невместно…

Но Алёна, не слушая его, продолжала заливаться слезами.

— Я это… я его сгубила… Из-за меня его заарестовали…

История оказалась старая как мир. Осенью к управляющему приехала из Рязанской губернии племянница — молодая вдова Алёна. Ну разве мог Терентьев, который на всех женщин бросался, как Жучка на прохожих, обойти её вниманием? Баба молодая, ладная и как говорится "под боком". До Масленицы все у них шло хорошо. Михаил водил Алёну гулять в Петровский парк, подарки дарил. А потом встретил другую.

— Тьфу, — в сердцах плюнул Матвей, обиженный за племянницу. — И смотреть то не на что. Ни барыня, ни купчиха, так одно междометие… Килька ревельская. Я уж с ним по-свойски толковал, да проку мало.

В таких случаях женщинам остается одно средство — приворот.

— Я и к ворожее ходила, и к Маше-цыганке, — продолжая всхлипывать, рассказывала Алёна. — А на той неделе зашла к нам странница из земли египетской, напиться попросила. Посмотрела она на меня, да сразу все и поняла. Пособить, говорит, милая, твоей беде можно. Сходи к Осипу Фомичу на Долгоруковскую. Святой жизни человек… Обязательно поможет.

Лавровский едва сдержал усмешку. О "святой жизни человеке" Осипе Шкварине слышать доводилось. Он и пропажи искал, и порчу снимал, и мужей с любовниками привораживал. Не брезговал и обычным сводничеством. А ещё поговаривали о его дружбе с домушниками и громилами — те нередко наведывались в богатые дома, в которые приглашали Осипа. Однажды, даже находился под следствием, но был, как пишут в полицейских бумагах, "оставлен под подозрением".

— Пошла я к нему, — рассказывала Алёна. — Сидит в комнатушке старичок, сухонький такой, седенький, волосы до плеч, борода длинная. А глаза горят, будто всю тебя насквозь видят.

Скорее раздевают, вновь мысленно усмехнулся Лавровский.

— Перед ним книга — толстая, черная. Положил он на неё руки и давай шептать что-то. А потом открыл ее, и читать начал.

В общем, "вычитал" Осип Фомич в своей толстой черной книге, что надо Алёне спрятать в одежде неверного любовника две "наговоренные" бумажки и, за три рубля, дал ей их.

— Но почему ты спрятала их в сюртук и штиблеты? — спросил Лавровский. — А не в поддевку и сапоги?

— А уж больно Миша в них хорош. Настоящий барин! А в поддевке — мужик мужиком, — улыбнулась, сквозь слёзы, женщина.

Грамоте Алёна не была обучена, только подпись умела ставить в ведомости, по которой управляющий жалование выдавал. Поэтому её чистосердечные признания пришлось писать Алексею.

Когда они вышли на улицу, Лавровский сказал:

— Дело кажется сделано. Поедемте на ипподром.

Но Иволгин не согласился:

— На половину сделано. Конечно, искать "странницу из земли египетской" пустой номер, а вот адрес "святой жизни человека" у нас с вами имеется. Есть резон побеседовать с ним. Его показания, для охранного отделения, будут иметь не меньший вес, чем признание кухарки. Это я вам, как правовед заявляю.

Алексей с удивлением взглянул на него:

— Осип человек не простой. Соваться к нему без полиции весьма рискованно. Не боитесь, Аркадий Аркадьевич?

Глаза Иволгина азартно блеснули:

— Я люблю риск! Жизнь без него такая скучная… К тому же у меня с собой двенадцатизарядный "Лефоше".

— Поехали, — согласился Алексей…

Шкварин жил в конце Долгоруковской улицы, недалеко от знаменитой "Бутырки", губернского тюремного замка. Больших домов здесь не было. Одноэтажные, реже двухэтажные. Все с палисадниками и огородами.

— Вот этот, кажется, — Лавровский указал на двухэтажный дом с мезонином. Остановил, пробегавшего мимо, вихрастого мальчишку. — А скажи-ка, Осип Фомич здесь квартирует?

— Здесь, здесь, на втором этаже, — ответил тот, заинтересованно разглядывая их. — А я всегда за лошадьми приглядываю, когда к нему кто приезжает.

Он ловко поймал, кинутый Иволгиным, пятак и заверил:

— Вы уж не сумлевайтесь…

Какая-то старуха, сидевшая во дворе на завалинке, попыталась было остановить их:

— Не принимают нынче Осип Фомич. Они сейчас… эта… молятся.

— Нас примет, — небрежно отодвинул её в сторону Иволгин.

По скрипучей лестнице они поднялись на второй этаж. Полутёмная, закопченная кухня. Три двери, ведущие в комнаты. Алексей наугад открыл одну из них. За столом сидел человек точь в точь соответствующий описаниям Алёны. Правда взгляд его был мутным, да и сивухой разило ощутимо. Положив руку на толстую черную книгу, он хорошо поставленным голосом заявил:

— Все, все про вас, грешных, ведаю. Все в книге написано…

Алексей подошел поближе, слегка склонившись над столом, прочитал:

— Евклид "Геометрия", очень умная книга. Да к тому же ты её вверх ногами держишь.

— Что? — рявкнул Осип. — В гиене огненной гореть…

Но у Лавровского бас был помощнее:

— А ну рассказывай, кто велел Алёне кухарке газету дать?

Брошенная "святой жизни человеком" "Геометрия" угодила Алексею в плечо. От полетевшего вслед за ней пустого полуштофа он увернулся.

Рассвирепев, схватил тщедушного Осипа за плечи, встряхнул:

— Говори, кто? А то браслеты одену, и в трепальню поедем.

Но на Осипа угроза одеть наручники и отвезти в сыскное не подействовала.

— Сенька! — закричал он. — Убивают!

С треском распахнулась дверь. Полуобернувшись на шум, Лавровский увидел огромного рыжебородого детину, замахнувшегося на него какой-то железякой, внушительных размеров. Рука, запоздало, рванулась к карману, за кастетом. Несдобровать бы Алексею, но выручил Иволгин. От его удара в челюсть нападавший с грохотом рухнул на пол.

— Давно не боксировал, — поправив монокль и потирая костяшки пальцев, сказал Аркадий — Пальцы зашиб.

— Ловко вы его. Не насмерть?

— Ничего ему не сделается. Экий громила!

— Скорее домушник. — Алексей поднял стальную полосу, валявшуюся рядом с рыжебородым. — Обратите внимание, Аркадий Аркадьевич — один конец узкий, другой широкий, немного похоже на гитару. Потому так и называется. Любимый инструмент домушников — замки срывать, двери взламывать… А Сенька этот известный…

Договорить он не успел. В комнату ворвался еще один мордоворот — приземистый, чем-то похожий на медведя. Вооружен он был гирькой на ремешке. "Гитара"

Алексею очень пригодилась. Несколькими её ударами он уложил "медведя" рядом с Сенькой, который так и не пришел в себя от нокаута.

Оглушительно грохнул выстрел, второй. Обернувшись, Лавровский увидел лежавшего на полу Осипа и Иволгина, с револьвером в руке, склонившегося над ним.

— С ножом на вас бросился, сволочь, — сказал Аркадий. — Едва успел… Кажется, готов…

На выстрелы прибежал околоточный надзиратель, как раз, совершавший ежедневный обход территории. Тут же послали в участок…

— Каким образом вы здесь оказались? — допытывался исполняющий обязанности пристава Бутырского участка Эффенбах.

— Много наслышаны об этом шарлатане. Вот и хотели о нем в газете написать, чтобы не дурил больше людей, — объяснил Лавровский. — Кто же знать мог, что они на нас с кистенями и ножами кинутся?

Ответ, похоже, Эффенбаха устроил:

— Предполагал, что репортёры склонны к авантюрам, но не настолько же, — качал он головой. — Вы понятия не имеете, куда угодили. Мы за этим притоном давно следим — домушники, громилы, беглые каторжники…

— Сеньку Картузника я, по описаниям, сразу узнал. — вставил Алексей. — А второй-то кто?

— Левка Солдат. Месяц как из Сибири. Ему человека убить, что рюмку водки выпить… Повезло вам господа, что все так обошлось… За помощь благодарю. Господин Иволгин, вы можете, ни о чем не беспокоиться. Стрелять вам пришлось, спасая товарища и себя самого — это очевидно. Но придется выполнить ряд неизбежных формальностей — допрос, протокол… Да вот и судебный следователь подъехал…

Формальности заняли много времени. Освободились они только ближе к вечеру. А Алексею ещё нужно было попасть в редакцию. Притон, поимка полицией беглого каторжника и известного домушника — всё это тянуло не на маленькую заметку, а на солидный репортаж. Иволгин любезно согласился подвезти его.

— Я ваш должник, — сказал Лавровский, когда они добрались до Софийки. — Если бы не вы…

— Кто кому должен, это вопрос, — улыбнулся Аркадий. — Кто знает, как сложилось бы всё, не угомони вы этого медведя Лёвку "гитарой"…

Николай Иванович Пастухов постоянно учил Алексея, что репортёр обязан первым узнавать обо всем случившимся в городе — о громких убийствах, больших пожарах, крушениях поездов. Поэтому искренне порадовался репортерской его удаче.

— И очень хорошо, что с Эффенбахом познакомился, Михаил Аркадьевич далеко пойдет, газете ещё пригодится.

Пастухов достал несколько кредиток:

— Это тебе на расходы.

Когда Николай Иванович сам, без напоминаний, выдавал сотрудникам деньги, было ясно, настроение у него самое благодушное. В такой момент — проси, что хочешь, не откажет.

— Николай Иванович, вы, ведь, в "Современных известиях" долго сотрудничали? — спросил Лавровский. — Все о них знаете.

— Было. Знаю.

— Кто такой "Свой человек"?

Ответ его не порадовал. Оказывается, кто скрывается под этим псевдонимом, знают только двое. Сам издатель и редактор Гиляров-Платонов, да ещё Мария Васильевна, управляющая конторой редакции. Весьма "темная барынька", как сказал Пастухов…

Что-то я устал, подумал Алексей, когда добрался, наконец, до "Чернышей". Впрочем, ничего удивительного — со вторника толком не спал. Сейчас чайку и сразу на боковую.

Однако швейцар, отворивший входную дверь, расстроил его незатейливые планы:

— Вас Аристарх Матвеевич, который уж раз спрашивал-с. Очень просил, как вернётесь, сразу к нему пожаловать.

 

Глава 15. СПОР В БЕГОВОЙ БЕСЕДКЕ

А на балконе беговой беседки, после ухода Лавровского и Иволгина, споры разгорелись с новой силой.

Сонцов доказывал, что пятьдесят тысяч рублей в год для бегового общества, которое сейчас в долгу, как в шелку, куш солидный:

— В прошлом году наши расходы превысили доходы на тридцать тысяч. Как будем выполнять обещание уменьшить членские взносы со ста до тридцати рублей?

— Подумаешь, велики деньги — семьдесят рублей, — хмыкнул Колюбакин.

Сонцова неожиданно поддержал Михаил Иванович Бутович:

— Это для нас с тобой, Александр Васильевич. А для иного бедного помещика бега сплошное разорение — взносы, подписка на призы… Об аренде конюшни к бегам поближе, я уж и не говорю — цены такие, что и не подступишься. Многим заводчикам вести лошадей в Москву не по средствам.

Внес свою лепту и Николай Сергеевич Пейч:

— Призы, в основном, копеечные. Только для почета. А в Америке, Николай Константинович рассказывал, люди на ипподромах состояния делают. На пятьдесят тысяч мы смогли бы развернуться. Надо предложение Полякова принимать!

Приезжев пытался было втолковать им, что если банкир предлагает пятьдесят тысяч в год, значит, рассчитывает получить намного больше. Стал было говорить о своих задумках, которые сделают общество процветающим — об изменении правил испытаний рысаков, общей беговой дорожке, развитии тотализатора. Но его никто не слушал. Шум стоял как на Сухаревском рынке.

Колюбакин грохнул кулаком по широким перилам балкона.

— Довольно, господа! — властным, командирским голосом сказал он. — Доспорите в субботу на заседании постоянной комиссии. А моё слово такое: пока я вицепрезидент, никаких Лазарей Соломоновичей. На версту спекуляторов к делам общества не подпущу! Если вы не согласны, готов подать в отставку.

Вице-президента поддержал Приезжев:

— Полностью разделяю мнение Александра Васильевича и готов уйти вместе с ним. К Большому Московскому призу съедутся многие члены общества, самое время созвать общее собрание для выборов новой администрации. А сейчас пойдемте на запись. Нехорошо получается, нас уже заждались.

В приемной, действительно, было уже десятка полтора владельцев лошадей. Оживленный разговор смолк, как только появилось руководство общества. Судя по этому, минуту назад бурно обсуждались не только ближайший беговой день, но и "поэма". Кое-кто при виде "генерала главного с усами тараканьими", отвернулся, пряча ухмылку.

В воскресенье разыгрывались пять призов. Самый престижный из них долгоруковский: "Приз общества, учрежденный на вечные времена в честь президента и почетного члена Его Сиятельства князя Владимира Андреевича Долгоруков для кобыл всех возрастов". Бежать им предстояло три круга — четыре с половиной версты. Стоимость приза, по московским меркам, весьма высокая. Владелец лошади, пришедшей первой, получал 1300 рублей и золотую медаль. Коннозаводчик, в заводе которого родилась победительница, награждался золотым кубком. Но и стоимость подписки установлена немалая -75 рублей с лошади. В этом году на Долгоруковский приз было записано шесть кобыл.

— Какой состав! Какая классная компания подобралась! — восхищался Приезжев. — Зима, Ласточка, Ладья…

— А мою Грозную даже не упоминаешь? — в голосе Колюбакина слышалась обида.

— Да, что вы, право, Александр Васильевич! Высочайшего класса кобыла. Только вот, справится ли с ней ездок Евстигнеев. Где вы его взяли-то?

— С завода прислали. Управляющий заверяет, способный парнишка. Опыта, само собой, пока никакого. Но где сейчас настоящего наездника возьмешь? Между прочим, переход наездников во время сезона, Павлуша, по нашему с тобой предложению, запретили.

— Не расстраивайся, Александр Васильевич, — успокоил старого товарища Бутович — Афанасий Евстигнеев наездник в третьем поколении. Помню, как его дед ездил. Думаю и внуку, что-нибудь бог дал. Не знаю, возьмет ли приз, а вот конкуренцию сильную составит.

Приезжев мечтательно улыбнулся, представив, какое восхитительное зрелище было бы, запусти они всех шестерых по общей дорожке. Высказал эту мысль вслух.

— В Нью-Йорке на такой заезд посмотреть собралось бы тысяч десять зрителей. Представьте, какой в таком случае оборот тотализатора? — заметил Феодосиев. — В пересчете на рубли — десятки тысяч.

— Не расстраивайте, Николай Константинович, — вздохнул Приезжев и поспешил сменить тему разговора. — Ну как вам Москва? Осваиваетесь, после заграницы?

— Помаленьку, — ответил Феодосиев. — Кстати, господа, просветите меня, кто такая графиня Оршанская?

— Экий, вы, хват! — шутливо погрозил ему пальцем Колюбакин. — Уже и Юлию знаете. Небось, глаз положили?

— Ну, что вы, Александр Васильевич. Просто мне кажется, что я встречал её раньше, а вот где и когда вспомнить никак не могу. И вот ещё…

— Она помещица, имеет тысячи десятин земли, — не дослушав собеседника, начал рассказывать Колюбакин. — Вроде бы из Лодзинской, нет — из Калишской, нет, нет… в общем, из привисленских губерний. Кажется вдова. Больше, ей богу, ничего не знаю. Мне её Аркадий представил. Красивая женщина… Свою призовую конюшню завести собирается.

При упоминании графини Оршанской, Малинин встрепенулся — она ведь незадолго до того, как Терентьеву подложили газету и письмо, побывала на конюшне. Воспользовавшись тем, что остальные вновь занялись записью лошадей на "Приз Управления государственных конезаводов для жеребцов пяти лет", Сергей спросил Феодосиева:

— Ее поведение показалось вам чем-то странным?

— И весьма! Будучи, не представленной, она заявилась ко мне в "Славянский базар". Буквально с порога предложила продать Пас-Роза. Сказала, что видела его на проездке и просто очарована им. Хорошие деньги предложила. Но при одном условии — жеребец не должен бежать на Большой Московский приз.

— Любопытно, действительно, любопытно!

— Но это не всё. Я, под благовидным предлогом, отказался показать ей Пас-Роза. Так она сама отправилась на конюшню Иллариона Ивановича, где он сейчас стоит, сказала, что я разрешил. Но с моим Томасом такие фокусы не пройдут — получила от ворот поворот…

Малинин, то и дело, нервно поглядывал на часы. Его начинало беспокоить длительное отсутствие Алексея. А тут ещё привязался Пейч, славившейся своей чрезмерной осторожностью. Он твердил, что бумаги, собранные ими, крайне опасно хранить у себя и лучше всего убрать их в несгораемый шкаф в канцелярии общества. Чтобы только отвязаться, Сергей пообещал завтра же именно так и сделать. Стал прощаться. Феодосиев любезно предложил подвезти его до "Чернышей".

 

Глава 16. "УДЕЛЬНЫЙ КНЯЗЬ" КАРАСЁВ

Карасев сразу ошарашил Лавровского:

— А тебя с приятелем твоим хотели из Москвы выслать. Едва отстоял.

Ничего противоправного за собой Алексей не замечал, поэтому крайне удивился:

— Как это?

— В административном порядке, на основании "Положения об усиленной и чрезвычайной охране". Как политически неблагонадежных.

— Да за нами ничего такого отродясь не водилось!

— Умный ты парень Алёша, а дурак. "Такое" всегда найдётся, коли начальство захочет. Вы где сударь, спросят тебя, были с такого-то и по такой-то год?

Карасев знал о бурной юности Алексея. Как тот в шестнадцать лет, не окончив гимназию, убежал из дома, тянул лямку с бурлаками на Волге, был крючником в Нижнем Новгороде, конюхом на конном заводе…

— Думаешь, поверят, что в тебе удаль молодецкая играла, а не вредных книжек начитался? У жандармов это "хождением в народ" именуется, с целью противоправительственной пропаганды. Ну, а Сергей Сергеевич, раз в университете обучался, как пить дать, с каким-нибудь крамольником знакомства водил. Вот так-то, Алёша.

Аристарх Матвеевич рассказал, что бумагу, поступившую из охранного отделения, в канцелярию генерал-губернатора, показал ему Пётр Михайлович Хотинский. А тут Карасева, как раз, потребовал к себе Долгоруков.

— Ну, я и заступился за вас. Надёжные, говорю ребята, напраслину на них возводят, кто не знаю, а вот почему — соображения имею. Все ему выложил — про переписчиков убитых, письмо подмётное, тобой найденное, об американце, не знамо откуда взявшемся, про иуду Байстрюкова…

— А Владимир Андреевич?

— Осерчал сперва, ногами топал. Ты, мол, Аристарх, много воли себе взял, законы для тебя уже не писаны, сыщиков собственных завёл. Мне дескать на тебя давно жалуются — ведешь себя как этот… ну, как его… Вспомнил! Как удельный князь.

Алексей скрыл улыбку. Удельным князем называли самого Долгорукова его многочисленные недоброжелатели.

— А потом успокоился, — продолжал рассказ Карасев. — Интриги, говорит, эти надобно присечь, а то грязью в вице-президента кидаются, да метят-то в меня, в президента. Особо из-за Чебурока на супостатов гневался. Ишь, говорит, хотят показать в людях я не разбираюсь.

Понятно, подумал Алексей, в чем тут дело.

В 1867 году был принят новый устав Московского Императорского общества любителей конского бега. Согласно 122-му параграфу наездники могли награждаться за искусную езду и хорошее поведение похвальными листами. За 14 лет эту награду получили только 11 человек, а самым первым — Александр Чебурок.

Владимир Андреевич лично, прилюдно, вручил ему похвальный лист, облобызал и заявил: "Дай бог, чтобы таких достойных людей в Первопрестольной с каждым годом становилось больше". А теперь вдруг оказывалось, что достойный-то пьяница и дебошир.

— Взял князь перо и начертал на отношении из охранного резолюцию — "Оставить без внимания, ввиду секретных обстоятельств".

— Спасибо, Аристарх Матвеевич! В который раз выручаете…

— Ты благодарить-то погоди, — остановил его Карасёв. — Нынче вечером князь в Петербург уехал, вернется в воскресенье. Велено нам к этому времени разобраться и доложить. Не приведи Господь не справимся. Всем троим достанется. Я то уж знаю, каково это приказ его сиятельства не выполнить… Ладно, бог не выдаст… Рассказывай, что нового разведали, не напрасно чай целый день по городу как волки рыскали.

Они долго и придирчиво обсуждали собранные сведения.

— С чистосердечным признанием этого забулдыги купчика вы хорошо спроворили, — похвалил старый полицейский. — Враз доказали: имел место предварительный сговор, следовательно Чебурок ни в чем не виноват. Уже есть чем Владимира Андреевича порадовать!

— Это Сергей, — не стал присваивать себе успех друга Лавровский.

— Да? Толковый, как погляжу малый. Эх, дураки, дураки — такого из сыскного выжили… Но и ты, Лёша, не сплоховал. Как лихо репортёришку этого на "арапа" взял. Бумага важная — доказывает, что пакости не просто, ехидства ради, строили, а чтобы в газете пропечатать. Рапорт Игнатия Францовича тоже пригодится…

Очень приятно было Алексею слышать похвальные отзывы такого опытного человека о том, как умело ведут они с Малининым своё расследование.

Однако похвалы скоро закончились.

— А вот с хипесом вы, ребята, перестарались. Слишком уж мудрёно, мне бы такое в голову сразу и не пришло. С конюшни начинать следовало, затем баня, а уж потом всё остальное… Ну да ладно, вы, как понимаю, в накладе не остались. Что ж, дело молодое…

Алексей, в который раз, подивился проницательности Аристарха Матвеевича. Ведь о том, при каких именно обстоятельствах они выяснили в "Лоскутной", что "баронесса" вовсе не баронесса и хипесница, он и словом не обмолвился.

— Признаниям кухарки, — продолжал тем временем Карасёв, — грош цена, да и то в базарный день. Любая баба что хошь напишет, полюбовника спасая… Нет ни Скандраков, ни Владимир Андреевич этой бумаге не поверят. Вот если бы Осип был жив, тогда другое дело…

Обидно было признавать свою ошибку, а куда денешься? Слишком уж "складно" все получилось. Колюбакинская кухарка, спасая колюбакинского наездника, называет виновного, а колюбакинский племянник его убивает. Невольно складывается впечатление, что колюбакинское окружение пытается выгородить самого господина Колюбакина.

Задумавшись, Алексей машинально достал сигару, стал искать по карманам спички.

— Потом покуришь, — неодобрительно сказал Аристарх Матвеевич. — Знаешь ведь, не выношу я этой отравы.

Не одобрил Карасёв и их поездку к Осипу Шкварину.

— Сунулись, не зная броду… Хорошо хоть живы остались. Странницу искать надо, — поучал он. — Пусть Сергей Сергеевич в сыскном поспрошает. Чую, с домушниками она повязана… Теперь про Феодосиева. Сигареты, говоришь… Штука конечно редкостная. И про бумаги знал. Вроде все сходится… А намекни-ка ты ему, нашел, мол, Карасёв убийцу, в субботу с утра пойдет обер-полицмейстеру докладывать…

— На "живца" ловить решили? Опасно…

— Ничего, мне не впервой. Кто там у нас ещё остался?

— "Свой человек".

— Вот и займись им — тебе, как газетчику сподручнее…

В номере Алексей не раздеваясь, только сюртук скинул, устало повалился на узкую кровать. Задремал было, но тут явился Малинин. Обменялись новостями.

— Молодец, Аркадий! — пришел в восторг Сергей. — А я, сознаюсь, его даже подозревал.

— Да и я тоже, — не стал скрывать Алексей. — Не люблю я этих снобов энглизированных. Но он, похоже, ничего… Ладно, давай о делах. Сходи завтра в сыскное. Вдруг, да найдётся какая странница, с домушниками связанная.

— Почему это завтра? Сегодня. Мы с Сашкой Соколовым договорились, что я к нему в четверг вечером загляну — он дежурит. Про странницу расспрошу. И про графиню поинтересуюсь.

— Не увлекайся. Как бы эта титулованная особа не увела нас в сторону, как некая светлейшая княгиня. Оршанская, похоже из заядлых лошадниц. Сам знаешь, на какие хитрости пускаются богатые бабы, когда хотят заполучить приглянувшуюся лошадь…

— А ты завтра, где будешь?

— С самого утра к Колюбакину на конюшню. Не догадался я сегодня. Алёну-кухарку о страннице расспросить. Потом на проездку, там обязательно Феодосиев будет. А оттуда на Знаменку, в "Современные известия".

— На проездке встретимся…

Оставшись один, он снова было прилег, но спать не хотелось, хотелось курить. Однако, выяснилось, что нет спичек. Вышел в коридор. Спирьки, как всегда, на месте не было. Зато к соседнему номеру подошел высокий, полный блондин с георгиевской ленточкой в петлице сюртука. Лавровский догадался, что это и есть его сосед. Спички у того нашлись.

— Угощайтесь, — предложил Алексей сигару.

— Слишком для меня крепко, я лучше свои, — он поискал по карманам и досадливо поморщился. — А чёрт… В гостях у товарища был, наверное, там папиросницу и оставил.

Они представились. Собеседником отставной поручик Александр Иванович Николаев оказался интересным. Много ездил по России, бывал за границей.

— А Георгия где заслужили? — с уважением спросил Алексей.

— На Кавказе. Да, что мы с вами в коридоре-то толчёмся. Пойдёмте ко мне. Таким напитком заморским угощу…

Алексей отказался:

— С удовольствием, но в другой раз. Завтра, ни свет, ни заря, вставать надо.

 

Глава 17. "СТРАННИЦА ИЗ ЗЕМЛИ ЕГИПЕТСКОЙ"

— Сергей Сергеевич! Наше вам с кисточкой, — распахнул объятия навстречу Малинину, сыщик Сашка Соколов. — А приятель-то ваш, Алексей Васильевич, как отличился! Самого Сеньку Картузника, которого мы долго ловили, повязал. Да за компанию ещё и Лёвку Солдата, душегуба известного… Теперь он в "Каторге" желанный гость.

Разумеется, Малинин знал, что "Каторгой" называется, конечно неофициально, один из трех трактиров в самом "нехорошем месте" Москвы — на Хитровом рынке. Это были своего рода "биржа", и, одновременно, "Яр" преступного мира. Здесь обсуждались планы грабежей и разбоев, делилась добыча. Здесь же она и проматывалась. Но с какой это стати Лавровский оказался желанным гостем притона?

Сашка пояснил:

— Сенька давно на Хитровке не объявлялся. Он, что-то, с буфетчиком Ванькой Кулаковым не поделил, толи девку у него увел, толи ещё что… Не знаю. врать не буду… Зато достоверно мне известно, Ванька обещал свою вечную дружбу тому, кто Картузника завалит или в Сибирь упечет.

— Велика фигура, Ванька, — недоуменно пожал плечами Малинин. — Насколько мне известно, там Марк Афанасьевич всем заправляет.

— Нет, Сергей Сергеевич, ваши сведения устарели. Это раньше беглые каторжники к Марку Афанасьеву, как к отцу родному, шли, знали он и укроет и на работу поставит. Только старость — не радость. Отходит он от дел, передает их, помаленьку, Ваньке. Скоро и "Каторгу" ему продаст.

Надо передать все это Алексею, подумал Малинин. Ему, в поисках новостей, постоянно приходится бывать на Хитровке. Глядишь и пригодится "дружба" Кулакова. А вслух сказал:

— По делу я к тебе, Саня.

Соколов сразу погрустнел:

— Зря я бахвалился. Ничего нового о Барсике, так и не узнал. Пятерку я вам, Сергей Сергеевич, попозже верну, сейчас гол как сокол.

— Какие деньги, Саня? Да и черт с ним, с этим Барсиком и его "кошками". Меня вот что интересует…

Сыщик внимательно выслушал его. Задумался, что-то припоминая:

— Странница из земли египетской? Значит опять появилась… А как от неё пахло?

— Саня, ты часом не сдурел? Я её и не видел. А если бы и увидел, нюхать не стал. Что за вопрос странный?

— И ничего не странный.

Соколов рассказал, что в марте в Китай-городе ограбили дом известного торговца старопечатными книгами Тихона Тихоновича Меньшова, пользовавшегося большим уважением среди московских старообрядцев.

Хозяина убили. Взяли денег тысяч тридцать и много ценных вещей.

— Так вот, дня за три до того заходила в дом странница из земли египетской, — продолжал Соколов. — Никто бы её не запомнил — побродяжкам в купеческих домах, как медом намазано, десятками шляются. Только от этой, как сказал дворник, дюже уж хорошо пахло, словно от барыни какой.

Из рассказа Соколова Сергей понял, что сами сыщики на слова дворника никакого внимания не обратили. Но судебный следователь Быковский оказался человеком въедливым и устроил, так называемый "следственный эксперимент": привёз дворника в Солодовниковской пассаж и заставил нюхать десятка полтора флаконов с различными духами. В конце концов тот признал запах "Трианона", духов производимых одной из самых дорогих французских фирм "Любэн".

— Искали мы эту странницу, искали, да так и не нашли… Ну, удовлетворены, Сергей Сергеевич? Или ещё чем услужить могу?

Без особого расчета на успех, а так на всякий случай, Малинин спросил:

— Графиня Оршанская. Тебе эта фамилия, часом, не знакома?

Соколов, которому матерная ругань была совсем не свойственна, разразился таким загибом, что любой извозчик позавидует.

— Трефовый король её в графини жаловал. Авантюристка какая-то, толи полячка, толи еврейка из выкрестов. А по манерам из актрисок. Только вы, Сергей Сергеевич, подальше от неё держитесь.

— А что так?

— Со связями большими, курва. Меня из-за неё чуть со службы в шею не попёрли. На Пасху дежурил я в Малом театре. Вижу на даме одной браслет очень приметный — две змейки переплетённые и все в камнях, покрупнее — бриллианты, помельче — рубины. А у нас он числился в списке украденного у госпожи Фирсановой. Проследил я, как кавалер, прилизанный такой, со стеклышком в глазу, довез её до Поварской… Узнал у дворника, кто такая… Захожу. Представился. Спрашиваю, откуда у вас, сударыня, вещица эта. От маменьки отвечает, по наследству перешла. Придется, говорю, вам завтра в сыскную полицию для выяснения явиться.

Соколов замолчал.

— Ну и что дальше было? — поторопил Малинин.

— Вызвал на следующий день меня полковник Муравьев и такую выволочку устроил. Как смеешь, говорит, самоуправством заниматься, к порядочным дамам приставать? С "волчьим билетом" уволить обещал… Потом уж выяснил я, кто пожаловался — банкир Поляков Лазарь Соломонович, собственной персоной с утра к Муравьеву заезжал…

Поделился Соколов и новостями о скандале в сыскном. Смерть Байстрюкова наделала шума изрядно. Судебный следователь по особо важным делам Быковский нашел на его квартире множество краденых вещей — золотых и серебряных часов, портсигаров, цепочек. Но особый интерес вызвали записи Байстрюкова, который с точностью до копейки, вёл учет от кого сколько получил и кому сколько дал. Получал он, оказывается, и от "тех дам" с Тверского бульвара, и от содержателей меблированных комнат, и от шулеров. А среди тех с кем делился, упоминались полковник Муравьев, его помощник Николас…

— А насчет убийцы, что раскопали? — поинтересовался Малинин.

— Да так, кое-что. Во-первых, убийца человек сильный и ловкий — убил с одного удара, прямо в сердце. Во-вторых, левша он. И нож очень необычный — не нашей работы. Американский. На нем и клеймо есть — произведено в Северо-Американских Соединеный Штатах.

Все сходится, думал Малинин, возвращаясь домой. Американец, визитная карточка, сигареты, а теперь ещё и нож… Да и о каком это Илларионе Ивановиче, на конюшне которого стоит Пас-Роз, упоминал сегодня Феодосиев? Начал перебирать в памяти всех московских лошадников, имеющих свои конюшни недалеко от бегов. И, вдруг, его словно осенило — граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков! Давний личный друг нынешнего императора Александра Ш, начальник его охраны. А ко всему этому ещё и вице-президент Санкт-Петербургского общества поощрения рысистого коннозаводства. Да, имея в приятелях столь влиятельное лицо вполне можно рассчитывать возглавить Московское беговое общество.

И чем дальше размышлял Сергей, тем больше приходил к выводу — за скандалом в беговом обществе стоит не кто иной, как Феодосиев. Вчера, когда ехали из "Славянского базара" и встретили начальника Московского охранного отделения Скандракова. он сам сказал, что они давние приятели. Значит, имел возможность лично передать донос и не сомневался — без внимания тот не останется… Предложение ему и Алексею, подумать об издании спортивного журнала — попытка переманить их на свою сторону… Для него стало очевидно — злоумышленник найден. Осталось только изобличить его.

 

Глава 18. РАССЫПАВШАЯСЯ РУКОПИСЬ

Ранним утром, по дороге на ипподром, Лавровский зашел на конюшню Колюбакина. Там уже кипела работа. Конюхи собирали Грозную на проездку. Матвей Попов давал наставление Афанасию Евстигнееву:

— До бегов шагом. Первые полверсты тротом пройдешь. Да ты знаешь, что такое трот?

— Знаю, дядя Матвей, мелкая рысь. Потом версту махом, а потом и в резвую запущу.

— Полверсты, не более. И снова на шаг переходи.

Алёна обрадовалась Лавровскому, посмотрела на него с надеждой.

— Расскажи-ка мне о той страннице, — попросил Алексей. — Что говорила? Какая из себя? Михаилу Васильевичу это может помочь.

Слушая кухарку, он ловил себя на мысли, что рассказ странницы о заморских странах ему, что-то напоминает.

— И была она в странах, где и царей-то нет православных, салтаны землей правят. В одной земле сидит на троне салтан Махмуд Турецкий, а в другой — салтан Махмуд Персидский, а в третьей — салтан Махмуд Египетский… И суд творят они над всеми людьми, и что не сделают, все неправильно, такой уж им предел положен… У нас законы праведные, а у них неправедные… И все судьи у них тоже неправедные…

Да я это в театре слышал, вспомнил, наконец, Алексей. "Гроза", пьеса господина Островского. Странница Феклуша там эти байки рассказывает.

Он перебил Алёну:

— А ещё есть земли, где люди с песьими головами. Так?

— Так, барин.

— Зовут её Феклушей. А тебя она милой девушкой называла. Верно?

— Все так и было, барин, — растерянно ответила кухарка.

Интересно, подумал Алексей. Это Островский так точно с натуры списал? Или странница его читала?

— Ну, вспомни, что-нибудь ещё, — попросил Алексей. — Может быть заметила в ней, что необычное, странное?

— Заметила. Пахло от неё так хорошо, словно цветами.

— Одеколоном?

— Нет… Диколон у Миши есть, так он не такой духовитый…

… Малинина Алексей нашел в партере ипподрома. Решил было удивить его:

— Узнал кое-что интересное о страннице земли египетской. Читала Островского, душится…

— … духами "Трианон", — продолжил Сергей. — И в причастности к убийству купца Меньшова подозревается.

Обсудив все, пришли к неутешительному выводу, где искать "странницу" они даже не предполагают.

Феодосиева они увидели возле решетки бегового круга. Он внимательно следил за проездкой.

Алексей в полголоса, но с таким расчетом, чтобы Николай Константинович обязательно услышал, весело сказал Сергею:

— Порадовал меня Карасёв. Нашел он того, кто переписчиков и сыщика убил. Завтра, с утра пойдет обер-полицмейстеру докладывать.

— И кто он? — нарочито заинтересованно спросил Малинин.

— Молчит старик. В субботу, мол, все узнаете, будет вам сюрприз… Здравствуйте, Николай Константинович!

По виду и голосу Феодосиева было заметно, что он сильно расстроен:

— Извините, господа. Поговорим попозже.

На ближней беговой дорожке, как раз напротив их, остановился маленький рыжий жеребец. В "американке" сидел наездник, цвета которого Лавровский и Михаил видели в первый раз — камзол красный с желтыми звездами, картуз синий. Николай Константинович довольно долго говорил с ним о чем-то по-английски. Наездник, похоже, оправдывался. Потом жеребец побежал дальше, но как-то вяло. Феодосиев сокрушённо покачал головой:

— Ох, как нехорошо получается. Кое-кто из администрации до сих пор сомневается, допускать ли Пас-Роза на Большой Московский приз. Вот я и решил устроить, как говорят американцы, "рекламную акцию". Даже распорядился, чтобы Томас камзол надел… А жеребец не бежит, словно сонный.

— Может с дороги приустал? — высказал предположение Малинин.

— Нет. Позавчера бежал в полную силу. Да вы и сами видели… Кстати, я случайно услышал ваш разговор. Александра Васильевича уже обрадовали?

К ним подошли какие-то знакомые Феодосиева и беседа пошла совсем на другую тему.

— Куда теперь? — поинтересовался Малинин.

— В Хамовники. "Своего человека" искать.

Редакция и типография газеты "Современные известия" находились в Ваганьковском переулке.

С этим названием у Лавровского была связана неприятная история, приключившаяся с ним в первые месяцы репортёрства. Пастухов отправил его на большой пожар, случившийся в Ваганьковском переулке. Он взял извозчика и помчался в Ваганьково. А горело-то, оказывается, в Хамовниках.

Во дворе типографии толпились мальчишки-газетчики, ожидавшие свежий номер газеты. Алексей угостил их папиросами, специально для этого по дороге купил десяток "Звезды". Кивнув на вход в здание, спросил:

— А сам-то там?

Хотя прекрасно знал, что "сам" — Никита Петрович Гиляров-Платонов, здесь почти не бывает, а работает у себя дома, на Знаменке.

— Не, — отвечали мальчишки. — И племянника его нет. Одна Мария Васильевна.

Алексей подмигнул товарищу:

— Пойду знакомиться. А ты пока с мальчишками пообщайся, глядишь, что полезное сообщат.

Он вспомнил все, что рассказывал ему о Марии Васильевне Пастухов. Пару лет назад поступила в контору редакции на 18 рублей жалования в месяц женщина и постепенно прибрала к своим рукам всю власть. Она и кассой распоряжается и связью с наиболее ценными авторами, желающими оставаться инкогнито. Притом о романе с хозяином и речи не было. Просто Никита Петрович, непонятно почему, доверяет ей во всем.

План действий в голове у Алексея так и не сложился. Но не отступать, же из-за этого, в самом деле?

В длинной вытянутой комнате находилось несколько служащих. Алексей решительным шагом направился к двери, ведущей во вторую комнату, судя по всему, кабинет всемогущей Марии Васильевны.

— Сударь, вы куда? — попытался остановить его один из служащих.

— К Марии Васильевне. Мне назначено.

— Но у неё сейчас…

Дверь отворилась и из неё грациозно выплыла дама, будто сошедшая со страниц парижских журналов мод. Платье в стиле "принцессы" из серо-голубого лионского шёлка позволяло оценить её полную фигуру. Маленькая шляпка, без полей, едва прикрывала уложенные в высокую прическу черные волосы. На Алексея пахнуло ароматом дорогих духов.

Лавровский вошел в кабинет. Его хозяйка была совсем другой, чем только что встреченная незнакомка. Высокая, худощавая, скорее даже тощая, с гладко зачесанными вверх светлыми волосами. Одетая в чёрную юбку, жакет и белую блузку. Только дымчатых очков и папиросы не хватает, подумалось Алексею, вылитая нигилистка, как их на карикатурах изображают.

— Я к вам, Мария Васильевна, — широко улыбнулся он.

— Подождите, — женщина взяла колокольчик, позвонила.

Вошёл курьер. Мария Васильевна протянула ему стопку исписанных листов. Алексей успел разглядеть короткие строчки. Похоже, стихи.

— Отдайте в набор. А гранки потом отнесите домой Никите Петровичу.

Кабинет был довольно тесен. К тому же здоровяк Лавровский встал так неудобно, что курьер споткнулся о его сапог и грохнулся на пол.

— Ох, какая досада… Ради бога извините, милейший, — Алексей кинулся собирать разлетевшиеся по комнате листы рукописи.

Когда курьер ушел, Мария Васильевна спросила:

— Что вам угодно?

— Хочу предложить роман из жизни… э… бурлаков.

Женщина презрительно поморщилась.

— Мне это неинтересно. Впрочем, попробуйте заинтересовать Никиту Петровича.

Глаза Алексея озорно блеснули:

— Могу предложить также заметки о бегах. Я там свой человек.

Мария Васильевна окинула его оценивающим взглядом, в её глазах появился интерес:

— Может быть, вполне может быть. Зайдите часов в шесть. К этому времени я освобожусь.

Малинина во дворе не оказалось. Газетчики сказали, что он ушёл с нарядной барыней. Появился он через четверть часа, сияя как новый пятиалтынный.

— Познакомился? — спросил Алексей.

— Разумеется. Познакомился. Посадил на извозчика. Даже получил приглашение бывать у нее. Она квартирует на Поварской в доме Чернова. Но есть и более интересные новости.

Он замолчал, смахивая несуществующие пылинки с сюртука.

— Да, не тяни ты! По твоей хитрющей улыбке вижу, разузнал что-то важное.

— Леша, это "Трианон"! Она душится "Трианоном". Как странница. И ещё…

Он нарочито помедлил, а затем ошарашил приятеля:

— Это графиня Юлия Оршанская.

Но впечатлением, которое произвели эти слова, наслаждаться ему пришлось недолго.

— Пожалуй, и мне тебя удивить пора, — Алексей извлек из кармана два листа из рукописи, которую так неловко рассыпал курьер. — Почитаем, о чем пишут:

Пришел солдат с медалями

Чуть жив, а хвастать начал он:

Я счастлив на бегах!

Ну, открывай старинушка,

В чем счастие охотничье,

Да не томи, скажи.

А в том, во-первых, счастие,

Что в сорока заездах я,

Всё время был вторым…

Алексей аккуратно сложил листы, спрятал их в карман:

— Все понятно — продолжение фельетона в стихах "Кому на бегах жить хорошо?". Добрались до Александра Александровича Стаховича, лошади которого вечно вторыми остаются.

— Прекрасно, теперь у нас есть образец подчерка стихоплёта!

— И его, и того кто эти, так сказать стихи, правил. Видишь ли, ему некоторые слова слишком мягкими показались… Да, чуть не забыл — фельетон принесла в редакцию графиня.

Теперь пришла пора Лавровскому полюбоваться изумлением приятеля. Честно говоря, оба они совсем не ожидали, что загадочная графиня, странница из земли египетской и "Свой человек" могут оказаться одним лицом.

— А у меня ещё одна мыслишка появилась. Печатать в газете фельетон без начала (а оно у нас) нельзя. Что делать Марии Васильевне, в таком случае? — спросил Алексей.

— Послать курьера к графине.

— Правильно. И если она сама сочиняет, то тут же, по памяти, восстановит недостающее. А если только на посылках служит? Побежит к автору!

— Знаешь, понаблюдаю-ка я за её домом пару часов. Если заметит, скажу — влюблен-с.

— Договорились. А мне к Быковскому забежать надо. Встретимся в "Браге", там и пообедаем.

Несколько лет назад на углу Поварской улицы и Арбатской площади, в доходном доме Фирсанова открылся трактир "Прага". Но москвичам это название, почему-то не понравилось, вот они и стали называть трактир более привычным для русского слуха словом — "Брага"…

 

Глава 19. РАССКАЗЫВАЙТЕ НАЧИСТОТУ, БАТЕНЬКА

Ещё в середине прошлого века между Кремлевской стеной, Арсеналом и Чудовым монастырем возвели изумительной красоты здание, поражавшее своей величественностью и простотой линий — Сенатский дворец. Купол его был увенчан столбом с императорской короной и надписью "Закон". После судебной реформы 60-х годов переименовали его в "Здание новых судебных установлений". Сейчас, вместе с другими учреждениями, находился здесь и Московский окружной суд.

Василий Романович Быковский у двери своего кабинета прощался с высоким полным мужчиной в голубом жандармском мундире. Лавровский сразу узнал Скандракова.

— Зайдите к окружному прокурору, батенька. Если он одобрит, вполне можете на меня рассчитывать.

Следователь посмотрел в след жандарму:

— Милейший человек, Александр Спиридонович.

— А в Москве его не любят, — заметил Алексей.

— Резковат. Суров. Не склонен потакать просьбам власть имущих и денежных мешков… Да и где у нас жандармов любят?

— Во втором заезде — Зима, — тихо сказал Лавровский. — В первом пока не понятно. Узнаю, найду вас на бегах.

— Зима? — изумился Быковский. — Быть того не может. Все считают, что Ласточка. Ведь она в прошлом году на втором месте в долгоруковском призе осталась. Очень резво бежала, на две запряжки только отстала.

— Ласточка сейчас не в порядке. Так, что ставьте на Зиму. Много, конечно, не дадут, но рубля по три на рубль будет.

— Спасибо за совет… А о ваших подвигах, Алексей Васильевич, вся Первопрестольная судачит. Это надо-ж было в такое осиное гнездо забраться! Сенька Картузник злодей известный. По нему давно вечная каторга плачет… Да и мне пособили — интересует он меня в связи с одним делом.

Алексея обрадовало, что сам того не зная, помог ему:

— Тогда услуга за услугу. Больно меня записная книжка Байстрюкова прельщает. Не упоминается ли в ней "американец"?

— Это тайна следствия, батенька, а вы в газете распечатаете..

— Заверяю, газета тут не при чем. Мне это надо.

— Ладно, верю, — он достал канцелярскую папку, раскрыл её. — Они, голубчики, тут у меня, удобства ради все по алфавиту расписаны. Посмотрим на букву "А". Проститутки, в основном: Анна Арфистка, Анисья Хромоножка, Анфиска Француженка… Интересно, прозвище такое из-за чего получила? Поди, за склонность к французской любви… Александра Степановна… Эта свои номера на Рождественке в дом свиданий превратила. Какой-то, А.А…., Андрей Чесноков, тоже пока не установленный… Как видите, нет "американца". Ни среди дающих, ни среди берущих.

— Андрей Чесноков — это извозчик, живет на постоялом дворе Голубева у Тверской заставы… Василий Романович, а может, посмотрим ещё на букву "С"?

— А там-то, кто вас интересует?

— Странница.

— Какая такая странница? — пристально посмотрел следователь на Алексея.

— Из земли египетской. Она ещё "Трианоном" душится. Да, помнится вы её тоже искали после ограбления и убийства купца Тихона Меньшова.

Василий Романович только головой покачал:

— Догадывался, что вы, батенька, осведомлены о многом, но не настолько же… И, полагаю, это опять не связанно с газетой. Тут у вас, очевидно, свой интерес. Рассказывайте, рассказывайте все на чистоту, иначе сотрудничества у нас не получится.

Алексей рассказал о своем частном расследовании. О читавшей Островского "страннице", после появления, которой на конюшне Колюбакина начались неприятности. О графине Оршанской, пользующийся теми же духами, что и "странница". О причастности её к скандальной публикации в "Современных известиях". О том, как покойный Байстрюков "устраивал" наездникам драки и дебоши. Умолчал только о переписчиках.

Быковский, заложив руки за спину, расхаживал по кабинету:

— Интересный сюжет получается. Хотя вы, что-то и не договариваете… Понаблюдать за этой графиней не помешает. Только не доверяю я сыскному! Без охранного тут не обойдёшься. Может, Александр Спиридонович, к себе уехать ещё не успел.

Подполковника Спиридонова они перехватили, буквально, у выхода из здания судебных установлений. Быковский пошептался с ним.

— Хорошо, — сказал жандарм. — Я пошлю на Поварскую надежного сотрудника — Медникова.

— Буду признателен, — широко улыбнулся следователь и заметив заинтересованный взгляд подполковника, брошенный на Алексея, сказал. — Позвольте, рекомендовать — Алексей Васильевич Лавровский. Очень надежный и порядочный человек. Хотя и газетный репортёр.

— Наслышан, о вас, — пожал руку Алексея Скандраков. — Докладывают, проявляете большой интерес к делу наездника Терентьева. Предполагаю, кто попросил вас об этом. Передайте его превосходительству генералу Колюбакину, что я распоряжусь освободить наездника — сведения не подтвердились.

Звеня шпорами, он направился к выходу. Вдруг остановился и обернувшись, бросил через плечо:

— То, что вы разведали о "страннице" интерес представляет. Но очень вас прошу, не путайтесь больше под ногами — работать мешаете…

— Да. И это, по-вашему, милейший человек? — покачал головой Лавровский.

— Ну, резковат, что поделаешь, — заступился за жандарма следователь. — Зато, какого филера выделил! Одного из лучших в Москве.

 

Глава 20. ЮЛЬКА ИЗ БЕРДИЧЕВА И КОЛЯ АМЕРИКАНЕЦ

Лавровский стоял у "катка" "Праги", так с незапамятных времен называли буфеты в извозчицких залах трактиров, и угощал Аарона Литвака. Этот маленький тщедушный человечек с грустными глазами и длинными пейсами был мастер на все руки — коновал, коваль, шорник, да вдобавок немножко барышник. Его услугами постоянно пользовались извозчики, стоянка которых находилась на Арбатской площади, конюхи и кучера из барских особняков на Поварской и Воздвиженке, даже сам брандмейстер пожарной команды Арбатской части. Поэтому Аарон знал обо всем, что происходит на Арбате. Алексей частенько получал от него сведения для газеты, и успел убедиться — если Аарон сказал, значит, так оно и есть.

— Да, вы, не стесняйтесь, Аарон Моисеевич. Может еще рюмочку?

— С удовольствием, — согласился Литвак. — Вот только не надо говорить, будто такой занятой молодой человек заглянул в нашу "Брагу" лишь для того, чтобы выпить по рюмке водки со старым Аароном и закусить рыбкой… Хотя из-за такой жирной сомовины и горячих ситников можно сходить и в Иерусалим. Говорите-таки, прямо…

— На Поварской, в доме Чернова, дама одна живет — графиня Оршанская…

— И вы за неё уже слышали? — вопросом на вопрос ответил Аарон.

— Немного.

— Таки вы должны знать, что мы с ней земляки. Оба из Бердичева.

— Графиня из Бердичева? — удивился Алексей. — Не верится, что-то.

— Обижаете, молодой человек, Это она потом графиней стала, когда вышла за старого Казика Оршанского, а так-то Юлька, дочь сапожника Хаима Блюмштейна… Ну, что за красавица! А пан Казимир, под большим секретом, вам скажу, в свои семьдесят пять большим охотником до женского пола был. Вот и отдал богу душу прямо на молодой жене…

— Хорошее наследство получила?

— Какое там! У графа от трёх жён наследников не счесть, а долгов и того больше. Зато помог бедной девочке из нашего захолустья выбраться. Она теперь как настоящая барыня живет — квартиру в девять комнат снимает, свой экипаж…

— Неужели, собственный?

— Ну, таки, почти. Извозчик у неё на месяц нанятый — восемьдесят рублей платит, да…

— Это кому же из ваших арбатских так подфартило?

— Не из наших. Андрей Чесноков, с Тверской заставы.

Эту фамилию Лавровский помнил — тот самый извозчик, который с сыщиком Байстрюковым и беспутным купеческим сынком Лубенцовым упрятал, было, Сашку Чебурока в участок. Вот и ещё одно подтверждение, что графиня из их шайки.

А Литвак, тем временем продолжал восторгаться удачливостью землячки:

— Встретил её как-то. Сразу узнала старого Аарона! За границей говорит, бывала, в театрах представляла.

— А сейчас, чем занимается?

Аарон, наклонившись к его уху, прошептал:

— Рулетку содержит.

Московским картёжникам было раздолье. Игра, вполне официально, шла в клубах: Английском, Охотничьем, Купеческом… Играли на десятках тайных "мельниц" — в номерах самых фешенебельных гостиницах, частных квартирах, трущобных притонах… А вот о рулетке в Москве Алексей слышал впервые.

— Хваткая дамочка! — оценил он предприимчивость Оршанской. — От играющих, наверное, отбоя нет?

— Само собой, верный гешефт. Купцы, чиновники разные, актёры… И "деловые" ребята заглядывают…

Помня, что Аарон становится не словоохотливым, когда дело доходит до имен и кличек, Лавровский пошел на маленькую хитрость:

— "Деловые"? Ну, это вы хватили, Аарон Моисеевич! Они кроме "штосса" и "банковки" ничего не признают. Да вы ещё рюмочку…

— И ничего не хватил. Коля Американец часто там бывает.

— Коля? — насторожился Алексей, сразу вспомнив о Николае Константиновиче Феодосиеве. — Это такой высокий, полный? Он ещё прихрамывает, с тросточкой ходит?

— И ничего не прихрамывает. А что высокий, да представительной то верно. Левша он ещё, — сказал Аарон и осекся. Потом рассмеялся и погрозил Лавровскому пальцем. — Ох, и хитрец вы, Алексей Васильевич! Все-то вам расскажи… А оно мне надо? Буду в такие дела нос совать — оторвут и скажут, что так и было…

Но после нескольких рюмок Аарон решил ещё немножечко похвастаться своей осведомленностью:

— Да, что там "деловые"… Сам Лазарь Соломонович Поляков к ней в гости, раза два в неделю, заезжает. Иной раз и до утра остается.

— В рулетку играет?

— Вот уж таки не знаю, во что они там с Юлькой играют… А вот и приятель ваш пожаловал.

По виду и голосу Малинина было заметно, что он сильно не в духе:

— Неужели нельзя было выбрать трактир поприличнее? От табачища дышать нечем. Да и что заказывать прикажешь? Постные щи? Рубец? Гороховый кисель?

— Полно, Сергей, — успокоил его Лавровский. — Кормят здесь вполне прилично, да и недорого… Лучше скажи, узнал что?

— Ничего. Курьер из газеты к графине не приезжал. А дворник у Чернова такой Цербер! Чуть меня в полицию не отправил — шляются, мол, всякие проходимцы…

— Ладно, давай перекусим по-быстрому и к твоему приятелю Степанову поедем. Нам без его картотеки не обойтись — ещё один Коля Американец, на нашу голову, выискался. Этот, в отличие от Феодосиева не прихрамывает, зато левша.

В картотеке Степанова на Колю Американца нашлось много чего интересного.

…Николай Иванович Никольский родился в 1837 году в знатной, но давно обедневшей дворянской семье. Состояния не было, зато связи имелись на самом верху: кто из сильных мира сего откажет в протекции троюродному брату или правнучатому племяннику? С отличием закончил Пажеский корпус и был выпущен подпоручиком в лейб-гвардии Егерский полк.

Начальство нарадоваться не могло, глядя на молодого офицера. Его взвод стал лучшим в полку. Но тут случилась довольно темная история. Подробностей Степанов не знал. Известно только то, что компания мошенников, притом все из "золотой" молодёжи, обманом выманили у первейшего петербургского банкира Штиглица без малого двести тысяч рублей. Никольский оказался замешан в этом. Его разжаловали в солдаты и отправили на Кавказ.

На Кавказе он сам попросился в пластуны-охотники. И скоро, даже среди этих, закаленных многолетней войной с горцами бывалых солдат, прославился своей лихостью, меткой стрельбой, и умением, без шума, ножом, а то и голыми руками, снять часового.

За отличие при штурме аула Гуниб, где был взят в плен Шамиль, Николай получил солдатский Георгиевский крест. Потом заслужил офицерские эполеты и вышел в отставку. А уже через несколько месяцев весь юг России заговорил о шайке Коли Кавказского. Его аферы отличались изощренной изобретательностью, а налёты — дерзостью и жестокостью. При попытке ограбления керченского казначейства было задержано двое злоумышленников. Никольский на тройке, в форме жандармского ротмистра, примчался на место происшествия. Построил охрану, чтобы от лица начальства поблагодарить и перестрелял всех. После чего скрылся, вместе с освобожденными подельниками.

Много шуму наделало ограбление известного таганрогского банкира Якова Соломоновича Полякова. К нему пришел молодой человек, представившийся, как доверенное лицо его брата Самуила. Попросил о разговоре с глазу на глаз, так как имеются очень важные новости. А когда они остались наедине, назвал себя и, пообещав пристрелить, потребовал сто тысяч. Испуганный банкир распорядился принести деньги в кабинет. А потом, самолично, на глазах многочисленных, ничего не подозревающих служащих, проводил грабителя до извозчика, поджидавшего у подъезда банка. Когда банкир решился, наконец, поднять шум, Никольского уже и след простыл.

В конце концов, неуловимого Колю Кавказского арестовали и приговорили к пожизненной каторге. Но из Горного Зерентуя он сумел бежать. Через Китай добрался до Северо-Американских Соединенных Штатов.

— И там изрядно прославился, — рассказывал Степанов. — Потом по Европе гастролировал. Когда вернулся в Россию точно не известно. Думаю в позапрошлом году. Именно с 1879-го года появились в сводках происшествий клички Коля Американец, Поручик, Пластун, Левша… Полагаю, что это одно и то же лицо.

— А он, что, действительно, левша? — поинтересовался Лавровский.

— Мы, сыщики, в отличие от репортёров, слухами не пользуемся, — ответил Степанов, который недолюбливал газетчиков. — Сведения самые достоверные. как и то, что он любит ходить с георгиевской ленточкой в петлице, а из крепких напитков предпочитает ямайский ром.

Не дослушав его, Алексей вскочил со стула и, буквально, бросился к выходу:

— Ты куда? — спросил, догнавший его Малинин.

— В "Черныши"! По дороге объясню.

Множество фактов и мелких, на первый взгляд незначительных, фактиков, сложились наконец в единую картину. Теперь он твердо знал, кто такой "американец" и где его искать.

Швейцар, отворивший входную дверь, ошарашил их новостью:

— Опять у нас смертоубийство.

 

Глава 21. ХИТРОСТЬ УДАЛАСЬ НА ПОЛОВИНУ

Аристарх Матвеевич Карасёв, с перевязанной головой лежал на диване и время от времени, болезненно морщась, потирал шею.

— Ждал я вашего Феодосиева, — рассказывал он Лавровскому и Малинину. — Все, кажись, сходилось: в Америке был, сигареты эти курит, свои интерес в беговых делах имеет. Да и не ангел он безгрешный. Навел я справки о нем. За границу-то уехал, потому что в убийстве подозревался. Следствие, вроде, установило, что любовница его сама застрелилась, да мало кто поверил… Ждал, значит, его, а пришёл сосед твой Николаев.

— Никольский, — поправил его Алексей.

— Теперь-то знаю, какой волчара под боком у меня в "Чернышах" жил. Пластун… Я флигеля во дворе обходил. Даже не заметил, как он подкрался да кинулся. Меня бог силой не обидел, грех жаловаться, пятаки гну. А против него, ох как нелегко пришлось. Чуть шею, сволочь, не сломал. Хорошо дворник Абдула подоспел, царство ему небесное. С одного удара, прямо в сердце.

— В точности, как Титкова и Байстрюкова, — заметил Лавровский.

— Точно, — согласился Карасёв. — Его рука. Свалил Абдулу и бегом к воротам. А на улице извозчик ждал. Кабы не это, он, подлец, на одной ноге далеко не ушёл.

— Уверены, что не промахнулись? — спросил Малинин.

Аристарх Матвеевич нежно погладил массивный полицейский "Смит-Вессон", лежавший рядом с ним на диване:

— Он меня, отродясь, не подводил.

— Полицию вызвали? — поинтересовался Алексей, опасавшийся, что Карасёв решил скрыть и это убийство.

— Пришлось, — вздохнул старик. — Куда уж тут денешься. Околоточный с доктором уже подъехали, сейчас в дворницкой. Теперь Игнатия Францевича ожидаем.

Замайский не заставил себя ждать. Узнав, что случилось, только покачал головой:

— В рубашках мы с вами, Аристарх Матвеевич, оба родились. Вы, потому что после встречи с Колей Кавказским живы остались, а я…

Алексей без труда представил незавидное будущее участкового пристава, случись с Карасёвым беда. Начали бы разбираться и выяснили — несколько месяцев, почти рядом с генерал-губернаторским дворцом, по поддельным документам проживал преступник, которого ищет полиция всей Российской Империи… Увольнение со службы, в лучшем случае.

— Пойдёмте, проведём обыск номера преступника, — распорядился пристав.

В номере обнаружилось много интересного. Коробка американских сигарет. Тех самых — турецкий табак, ручная скрутка, изобретение мистера Филиппа Мориса. Несколько бутылок ямайского рома.

Врач из Тверского полицейского дома, маленький толстый человечек, который приезжал в "Черныши" в прошлый раз, открыл одну из них, отхлебнул изрядно и авторитетно заявил:

— "Капитан Морган". Именно его и пили переписчики перед смертью. Только это не отравленный — миндалем не пахнет.

— Какая досада, что свидетели не запомнили номер извозчика, — сокрушался Замайский.

Алексей пришел ему на помощь:

— Номера не знаю. Но не сомневаюсь, что это Андрей Чесноков. Живёт на постоялом дворе Голубева, возле Тверской заставы

Оставив помощника составлять протокол, пристав немедленно отправился на поиски Чеснокова.

К Лавровскому подошел коридорный Спирька:

— Алексей Васильевич, а к вам, часа два назад, барин заезжал.

— Какой ещё барин?

— Высокий такой, волосы назад зачёсаны, со стёклышком в глазу. Да они вам-с ещё записочку оставили. Вот-с. — Спирька протянул ему карточку, оказавшуюся визиткой Аркадия Иволгина. На ней каллиграфическим подчерком было написано: "А.В.! Нам необходимо срочно переговорить. Весь день буду в канцелярии общества".

— Мы, пожалуй, здесь не нужны. — подошел Лавровский к Аристарху Матвеевичу. — Если, что — мы на бегах.

— Подожди, Лёша. А ты точно никому кроме Феодосиева не рассказывал, что я отыскал убийцу?

— Никому. А что?

— Да, понять не могу. Как он Кольку Американца известить умудрился. Ведь с бегов-то Феодосиев на конюшню графа Воронцова-Дашкова поехал. И до сих пор там.

— А вы откуда знаете?

— Откуда, откуда… Попросил кое-кого проследить, вот и проследили.

Павла Павловича Приезжева они нашли в канцелярии на первом этаже беговой беседки. С помощью Иволгина и Пейча он готовился к завтрашнему заседанию, так называемой, комиссии сорока. Эта комиссия Московского Императорского общества любителей конского бега, в которую входили сорок наиболее уважаемых членов общества, постоянно проживающих в Москве, собиралась каждую субботу, для обсуждения всех текущих дел. Приезжев, Иволгин и Пейч ещё раз просматривали приходно-расходную книгу, счета от подрядчиков и поставщиков и ещё целую кипу каких-то бумаг.

— Посмотрите на это безобразие, — оторвавшись от работы, Приезжев протянул им свежий номер "Современных известий". — Опять.

На третьей полосе было напечатано продолжение фельетона "Кому на бегах жить хорошо?". Прочитав его, Лавровский убедился, что некоторые строчки, несколько, отличаются от тех, что были на украденных им листах. Видимо, по памяти восстанавливали, подумал он. Понятно, почему курьера к графине Оршанской посылать не стали. Но ведь это означает, что автор…

— А мне удалось выяснить, кто скрывается под псевдонимом "Свой человек", — на лице Иволгина сияла радостная улыбка. — Мы с племянником издателя сегодня завтракали в "Эрмитаже". Он случайно проговорился. Это некая госпожа Смородина Мария Васильевна. Она заведует конторой газеты.

Приезжев, которому Аркадий, судя по всему, рассказал о своем открытии раньше, скептически покачал головой:

— Не верю, господа. Право, не верю. Дама, пишущая о бегах, да ещё с такими подробностями…

Лавровский, не понаслышке, знавший о многих тайнах редакционной жизни, возразил:

— В газетах принято, когда материал собирает один, а фельетон пишет совсем другой.

Разумеется, он не стал рассказывать о том, как в мае Николай Иванович Пастухов отправил его к черту на кулички — в Мещеру, что на границе Московской, Рязанской и Владимирской губерний. Надо было набрать побольше разных сведений о разбойнике Ваське Чуркине, роман-фельетон о котором решил написать сам Пастухов.

— Мне удалось у… э… достать две рукописных страницы фельетона. Похоже, что на них правка, внесенная заказчиком. Вот они.

— Великолепно! Это просто великолепно! — Иволгин вскочил с места. Глаза его лихорадочно сверкали. — Сейчас мы попробуем узнать, чья это рука.

— Каким образом? — удивился Малинин.

— Посмотрим прошения о вступлении в общество, формулярные списки членов…

— Это же титанический труд, Аркадий, — вздохнул Приезжев. — До завтра не справимся.

— Ничего страшного, — Иволгин подошел к одному из шкафов, достал толстенную канцелярскую папку и стал перелистывать бумаги, изредка поглядывая на лист, взятый у Лавровского.

Приезжев тихо сказал Алексею:

— Смотрю всегда на Аркадия и восторгаюсь. Какой азарт! Какое трудолюбие! Пожалуй, пора таким старикам, как я, на покой. А дела молодежи передавать…

В это мгновение Иволгин в полголоса чертыхнулся.

— Нашёл, что. Аркадий? — поинтересовался Приезжев.

— Подождите, неужели… Нет, вряд ли, — он взял ещё одну увесистую папку — с формулярами членов общества. Быстро отыскал нужную бумагу. Долго сверял её с листом рукописи:

— Нет никакого сомнения, господа. И там и там очень характерные завитушки в букве "л", и необычное начертание буквы "т"… Это рука Лазаря Соломоновича Полякова.

— Быть того не может, — воскликнул Приезжев. — Чтобы такой уважаемый человек опустился до подобной низости…

— Федор Никифорович Плевако любит повторять, — сказал Малинин, — всегда ищите того, кому это выгодно.

Братья Поляковы были финансистами и предпринимателями, известными на всю Россию. Старший Яков, избрал полем своей деятельности юг страны, где ему принадлежали горнопромышленные предприятия, пароходства и банки. Средний, Самуил, жил в Петербурге и занимался железнодорожным строительством. А младший, Лазарь, обосновался в Первопрестольной. Поэтому его иногда называли "московским Ротшильдом".

Основанный Лазарем Соломоновичем в 1872 году Московский земельный банк выдавал ссуды под залог имений, лесных угодий, городских домов. Если должники оказывались не в состоянии своевременно расплатиться, то все это выставлялось на продажу. И приобреталось, как правило, по самым низким ценам Московским лесопромышленным товариществом или Московским товариществом домовладельцев. Что и не удивительно — эти фирмы принадлежали самому Полякову.

Лазарь Соломонович давно уже стал миллионщиком. Но, как и в молодости, готов был ринуться в любую авантюру, сулившую прибыль. А аренда тотализатора её сулила.

— Конечно, Лазарь Соломонович, после нашего решительного отказа отдать ему тотализатор на откуп, заинтересован в смене беговой администрации, — рассуждал Приезжев. — Но, согласитесь, несколько слов, написанных похожим подчерком, единственное и очень зыбкое доказательство.

— Не единственное. Найдется и ещё кое-что, — возразил Лавровский. — Например, фельетон с правкой привезла в редакцию "Современных известий" графиня Оршанская. А Поляков у неё частый гость.

В это время в канцелярию не вошел, а влетел Александр Васильевич Колюбакин:

— Господа! Срочная телеграмма из Петербурга. Управление государственного коннозаводства снова стало самостоятельным ведомством.

— Слава богу! Больше не придется иметь дело с этими тупыми чинушами из Министерства государственных имуществ, — даже перекрестился Приезжев. — А кто назначен главоуправляющим?

— Илларион Иванович.

— Да второе известие ещё лучше первого! — радостно воскликнул Приезжев.

Радость его была понятна. Ведь граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков сам страстный лошадник.

Притом изо всех лошадей предпочтение отдает рысакам. Его Новотомниковский конный завод давно уже считается одним из лучших в России. Денег на него граф не жалеет. Но прекрасно понимая, что далеко не все богаты, как он, не раз во всеуслышание заявлял, что частному коннозаводству необходима государственная поддержка. Говорил он и о том, что для улучшения породы надо повсеместно создавать государственные и земские заводские конюшни с наилучшими производителями, открывать новые ипподромы. Теперь, заняв должность, почти равную министерской, да ещё с правом личного доклада императору, он получил возможность воплотить все эти планы в жизнь.

— Илларион Иванович завтра приезжает в Москву. Обязательно придет на "комиссию сорока", — вздохнув, продолжал Колюбакин. — А у нас скандал в полном разгаре… Фельетоны эти мерзкие! Да ещё с утра многие, по почте получили тот самый анонимный пасквиль, где нас с Павлом Павловичем и старшими членами грязью облили… Какое мнение сложится у графа о Московском беговом обществе?

— Ничего, ваше превосходительство. Все образуется, — успокоил его Лавровский. — Во-первых, утром я виделся с начальником охранного отделения Скандраковым. Он просил успокоить вас, насчет Терентьева — никакой он не революционер, и скоро, может даже сегодня, будет освобождён. Во-вторых…

— Ну, словно гора с плеч упала! — перебил его, обрадованный Колюбакин. — А то, что это, в самом деле, за вице-президент, у которого на собственной конюшне бомбисты завелись… А с клеветником, как поступим? Я о князе Оболенском.

— В отношении Дмитрия Дмитриевича никаких доказательств у нас по-прежнему нет. Во-вторых…

— Ну и черт с ним, — снова не дослушал Колюбакин. — Я с князем после той истории с "Ограбленным Полотёром" все равно не раскланиваюсь…

— Александр Васильевич, — не выдержал Приезжев. — Дайте, в конце концов, человеку возможность договорить!

— Все, Павлуша, молчу.

Алексей рассказал, что скандалы с наездниками Чебуроком и Ивановым были подстроены, о страннице из земли египетской, которая оказалась графиней Оршанской, о её подозрительных визитах на конюшни, постоянных встречах с Поляковым и, конечно, о фельетоне с правкой банкира, принесенным ею в редакцию "Современных известий".

Узнав все новости, Александр Васильевич пришел в прекрасное расположение духа:

— Да все намного лучше, чем я предполагал! А мы с тобой Аркадий вчера моё прошение об отставке сочинять уже начали. Так ты порви его.

— Непременно, дядюшка, — пообещал Иволгин.

— А на счет убийцы, которого нашёл господин Карасёв, вы нас не просветите? — задал вопрос Пейч.

Лавровский насторожился:

— От кого вы об этом слышали?

— От Павла Павловича.

— Да нам всем на утренней проездке Феодосиев рассказывал, — объяснил Приезжев, поймав на себе вопросительный взгляд Алексея. — Говорил, что от вас самого и слышал.

Алексей украдкой вздохнул. Получалось, что хитрость задуманная Карасёвым сработала только наполовину. Американец к нему пришёл, а вот кто его направил, выяснить так, и не удалось.

Известный своей осторожностью, Николай Сергеевич Пейч снова начал настаивать, чтобы Алексей убрал все бумаги в несгораемый шкаф.

— В свете всех последних обстоятельств, полагаю, что вам просто небезопасно хранить их при себе, — рассудительно, говорил он. — Думаете, господину Полякову трудно нанять каких-нибудь громил, чтобы завладеть компрометирующими его документами? О нём много нехороших вещей рассказывают.

Алексей снова пообещал, что непременно так и сделает. Но отвязаться от Пейча оказалось не просто. Благо выручил один из служителей бегового общества, вошедший в канцелярию.

— Господина Лавровского спрашивает курьер из газеты, — сказал он.

 

Глава 22. МАСКАРАД ПОДПОЛКОВНИКА СКАНДРАКОВА

Назвавшегося курьером, коренастого мужчину с густыми бровями и небольшими усами подковкой Алексей узнал сразу. Тот самый, которому пришлось пообещать переломать ноги во вторник вечером по дороге из колюбакинской конюшни. На этот раз он не прикидывался пьяным — изображал расторопного курьера.

— Вас Николай Иванович Пастухов требует-с к себе. Незамедлительно-с, — громко объявил он. И уже шёпотом. — Вас с господином Малининым очень ждут в "Перепутье". Дело государственной важности.

И опять громко:

— Я пролетку нанял. За редакционный счет-с.

— Сергей! Нам надо спешить — срочные дела, — сказал Лавровский, заглянув в канцелярию.

Когда они вышли на улицу спросил коренастого:

— Кто нас ждет? И кто вы, милейший, такой?

— Сверхштатный околоточный надзиратель полицейского резерва Московской городской полиции Медников. Прикомандирован к отделению по охране общественной безопасности и порядка, — представился тот. — А встретиться с вами хочет начальник отделения подполковник Скандраков. Только при извозчике ни слова. Он не из наших.

Скандракова узнать было трудно. В яркомалиновой венгерке с черными шнурами и лихо заломленной фуражке военного образца, он походил на управляющего захудалого конного завода из отставных вахмистров.

— Алексей Васильевич! Сергей Сергеевич! Сто лет не виделись! — сгрёб он в объятия Лавровского, а потом и Малинина. — Выбрался вот в Москву и сразу вас искать, друзья старые… Эй, человек! Сообрази нам все, что следует…

— Слушаю-с, — подобострастно заулыбался половой Кузьма, почувствовав щедрого гостя. — Икорка парная имеется, балычок…

— На твоё усмотрение. И учти: за лишнее не взыщу, а за недочет спрошу. Чтобы быстро у меня! Галопом!

Когда Кузьма ушел, Алексей поинтересовался:

— Вы в театре, часом, не играли, господин подполковник? Недурно представляете.

— Давайте без чинов, господа, — предложил Скандраков. — И, не стану скрывать, мне необходимо ваше содействие. Вернее не мне, а охранному отделению.

— Вот как? — не без ехидства усмехнулся Алексей. — А как же ваша настоятельная просьба не путаться под ногами? Мешать работе вашего ведомства для нас, простых смертных, чревато…

— Мне сейчас не до пикировки, — устало вздохнул Скандраков. — О поимке очень опасного государственного преступника речь идёт. Если вашему самолюбию это польстит, могу принести извинения за давешнюю резкость.

— Да, ладно, Александр Спиридонович, — примирительно сказал Лавровский. — Черт с ним, с самолюбием. Рассказывайте лучше, что от нас требуется.

Оказалось, что Николаем Никольским давно интересуется, не только уголовная, но и политическая полиция. Заграничная агентура донесла, что в Англии и Швейцарии он встречался с известными революционерами, в частности с Тихомировым и Лавровым. Получил от них солидную сумму денег, письма к оставшимся на свободе членам исполнительного комитета "Народной воли" и задание — создать в Москве боевую группу для организации покушения на Александра Ш, во время предстоящей коронации.

После этого Никольский из поля зрения агентов исчез. На явках, которые дали Тихомиров и Лавров, его ждали — но он там так и не появился. До вчерашнего дня полиция даже точно не знала, приехал Никольский в Россию или нет. А он, как неожиданно выяснилось, уже несколько месяцев находится в Москве.

— А где же ваша хваленая охранка? — не выдержал Малинин. — Под носом у вас преступник такую шайку собрал — громилы и домушники, "предсказатель", авантюристка какая-то, своими извозчиками обзавелись, сыщик у них на посылках…

Скандраков грустно улыбнулся:

— Вам известна штатная численность отделения, которое я возглавляю?

Малинин задумался:

— Ну, человек сто, наверное, не меньше, все-таки вторая столица, да и коронация не за горами.

— Ошибаетесь, Сергей Сергеевич. Девять.

— Сколько? — изумился Малинин.

— До недавнего времени было шесть. Сейчас девять. Притом, большинство из них, занимается канцелярской работой. Правда на организацию наружного и внутреннего наблюдения нам выделяются определенные суммы. Но деньги, далеко не всегда, позволяют решить все вопросы. Людей жутко не хватает — знающих, опытных, азартных…

— Вы нас вербуете, что ли? — хмыкнул Малинин.

Начальник охранного отделения рассмеялся:

— Я человек сугубо практический. Поэтому к фантазиям не склонен. Хотя, честно говоря, от таких сотрудников бы не отказался. Правда, через месяц-другой совместной работы с вами — в отставку, в лучшем случае, в отставку турнут.

— Это за что? — не понял Алексей.

— За "чистосердечные" признания купеческого сына Лубенцова, например. Он бедолага до сих пор "медвежьей болезнью" страдает.

Все дружно расхохотались.

Кузьма принес водку и закуски. При нем разговор перешел на лошадей. О чем же ещё могут говорить посетители "Перепутья"?

Скандраков доказывал, что колюбакинская Грозная, вне зависимости от того, кто на ней поедет, не сможет взять не только Большой Московский приз, но и долгоруковский.

— Нет в ней силы, — говорил он. — Резвость есть, а силы настоящей маловато. Вспомните, как она в мае приз Управления государственного коннозаводства проиграла.

Лавровский с Малининым это прекрасно помнили.

… Пятилетки должны были бежать три версты, с обязательной перебежкой. Грозная легко пришла первой, опередив серую красавицу Зиму на целых три секунды. Публика не сомневалась, что и на перебежке её никому не обойти.

Играющие понимали, что выдача в тотализаторе за Грозную будет грошовая. Рубль десять копеек, от силы, рубль двадцать на рублёвый билет. Но лучше гривенник выиграть, чем рубль проиграть.

— Не сомневайся, Сергей, надёжно, как в банке, — сказал тогда Лавровский Малинину. И они поставили все имеющиеся в наличии деньги, без малого двести рублей, на Грозную.

Лопнул банк. Грозная едва за "флагом" не осталась, вся в "мыле", пришла к финишному столбу второй. А Зима, казалось, готова была бежать и в третий раз…

— А теперь, господа, о деле, — сказал Скандраков, когда половой, пожелав приятного аппетита, отошёл. — У меня есть основания полагать, что раненый Никольский прячется сейчас у графини на Поварской.

— Так проведите обыск и арестуйте мерзавца, — предложил Лавровский.

— К сожалению, не все так просто, как на первый взгляд выглядит. Не окажись его там, такой скандал поднимется. У этой дамочки очень влиятельные покровители имеются. Тут же на самый верх нажалуются — охранное отделение, вместо того, чтобы революционеров ловить, порядочным людям житья не даёт.

— Полякова побаиваетесь? — усмехнулся Лавровский.

— Причем здесь Поляков… Оршанская с великим князем Алексеем близко знакома. Он, каждый раз, когда в Москву приезжает, обязательно к ней заглядывает.

Лавровский вспомнил слухи об увлечениях брата императора, великого князя Алексея Александровича, большого гуляки и женолюба. Известная, хоть и посредственная, французская актриса… Сестра знаменитого генерала… Обе они, напоминали своей пышностью, замоскворецких купчих. Может быть, и об Оршанской не зря говорят.

План Скандракова был незамысловат. Проникнуть в квартиру графини. Попытаться выяснить, там ли сейчас Никольский и если там — подать сигнал.

— Я к ней не вхож, — объяснил начальник охранного отделения. — Мои сотрудники тоже. Да и…

Он не договорил, но Алексей понял, что своим сотрудникам Скандраков почему-то не доверяет. Иначе к чему этот маскарад с переодеванием и встреча в трактире.

— Вы, Алексей Васильевич, сами сегодня рассказывали, что с госпожой Смородиной познакомились. А они с Оршанской подруги. Вот и попросите, пусть к ней отведёт. Скажите, очень в рулетку сыграть хочется.

— Нет. Лучше я пойду, — предложил Малинин. — Имел удовольствие сегодня с графиней познакомиться лично и удостоился приглашения.

— Так это ещё лучше! — обрадовался Скандраков. — Я вам подскажу, по каким косвенным признакам будет можно определить находится ли в квартире посторонний мужчина, к тому же, скорее всего, раненый…

— Это излишне, — остановил его Лавровский. — Мы с Сергеем пойдём вместе. А у меня найдётся кое-что интересное для Коли Американца. Если он, действительно там, то сам к нам выйдет…

— И ни о чем не тревожьтесь, господа, — напутствовал начальник охранного отделения. — Дом Чернова под плотным наружным наблюдением. Евстратий Павлович обеспечит…

— Не в обиду будет сказано, — усмехнулся Алексей, — не очень я вашему наблюдению доверяю. Как ловко во вторник от господина Медникова ушёл.

Но Евстратий Павлович Медников, тут же, сбил с него самодовольство:

— Это, сударь мой, вам только показалось. Я вас до самой редакции "Московского листка" в тот вечер проводил, как звать, величать узнал, да и адресок домашний выяснил.

По лицу Скандракова, было заметно, что он очень доволен тем, как ловко его подчиненный поставил на место Лавровского:

— Как видите, охранное отделение, не смотря на все трудности, работать умеет. Кстати, там ведь вам играть придётся. Позвольте вручить на расходы.

Лавровский и Малинин дружно отказались, сославшись, что оба при деньгах. Хотя в карманах от сотни, полученной во вторник от Приезжева, уже почти ничего не осталось.

 

Глава 23. КОНЕЦ КАЗИНО НА ПОВАРСКОЙ

Часов в девять вечера, они приехали на Поварскую улицу, в дом Чернова, где графиня занимала роскошную квартиру — четыре комнаты на первом этаже и пять на втором. Дверь отворил лакей в ливрее, по комплекции, ничуть не уступающий Сеньке Картузнику.

— Как доложить прикажите? — спросил он густым, прокуренным басом.

— Флигель-адъютант, ротмистр Брусникин и литератор Писемский, — небрежно бросил Малинин, подходя к зеркалу и смахивая несуществующие пылинки с сюртука.

Теперь Алексей понял, почему графиня сразу пригласила Сергея бывать у себя — не каждый день знакомятся на улице с офицерами, состоящими в императорской свите.

— Пожалуйте, ваше благородие, — сказал лакей, сверившись с каким-то списком. — А вот насчет господина Писемского указаний не было.

— Он со мной. Да, скажи-ка, любезный, в котором часу играть начинают?

— Часов в десять, — ответил лакей, принимая от Малинина полтинник. — Извольте в буфетную пройти. Там уже накрыто и гости собираются.

В гостиной с широкими диванами у стен, креслами и фортепьяно никого не было. Зато в небольшой буфетной, возле стола с напитками и закусками, они застали довольно многочисленную компанию. Некоторых из них Алексей узнал: крупного московского чаеторговца, одетого по старинке — в долгополый сюртук и сапоги бутылками; начинающего входить в моду молодого присяжного поверенного в позолоченном пенсне: предводителя дворянства одного их подмосковных уездов.

— Всё-таки, прогресс на лицо, — витийствовал предводитель, слывший либералом. — Согласитесь, ещё совсем недавно, чтобы сыграть в рулетку, надо было поехать в Монте-Карло или Баден-Баден. Разве деловой человек всегда мог себе это позволить? Ну, раз в год, не чаще. А теперь рулетка пришла в Москву!

— Правда, с черного хода, — язвительно заметил присяжный поверенный, закусывая коньяк "гусарским пыжом" — долькой лимона, между двумя кусочками сыра. — С точки зрения существующих законов, предприятие, затеянное очаровательной Юлией Ефимовной, несколько противоправное. Явится в один прискорбный день полиция, и закроют его к глубокому всеобщему сожалению.

— Это вы бросьте, — вытирая усы, после изрядной рюмки водки, весомо изрек чаеторговец. — Какая ещё полиция?! Сам Евгений Осипович на прошлой неделе к графине заезжал. Тысяч семь выиграл.

Весьма любопытный притон, подумал Лавровский, куда сам московский обер-полицмейстер Янковский заглядывает. Не мудрено, что начальник охранного отделения, опасаясь скандала, боится сюда сунуться.

Чаеторговец, негромко, но весьма замысловато матернулся, вспомнив одновременно бога, мать, двенадцать апостолов и перила:

— Ох, господи, прости меня грешного за язык мой поганый… Опять эта нигилистка! Терпеть её не могу… Взгляд, как у василиска какого…

Лавровский, раздумывающий в этот момент, чем ему закусить старку, оторвал взгляд от стола и увидел входящую в буфетную Марию Васильевну Смородину.

Гости потеснились, освобождая ей место. Мария Васильевна с брезгливой миной на тонких губах окинула взглядом стол. Налила себе полный лафитник шустовской "Английской горькой". Выпила мелкими глотками.

А ведь прав чаеторговец, мелькнула в голове Лавровского мысль, вылитая нигилистка. Только дымчатых очков и папиросы не хватает. Впрочем, в следующий момент в пальцах женщины появилась… Нет, не папироса — сигарета. Алексей сразу узнал изобретение мистера Филиппа Мориса.

Присяжный поверенный любезно поднёс спичку.

— Спасибо, Базиль, — сказала женщина. — Кстати, я попросила Никиту Петровича, поставить вашу статью о процессе по делу Волжско-Камского банка в завтрашний номер.

В этот момент она заметила Алексея:

— О! И вы здесь господин… э… знаток жизни бурлаков.

— И бегов, — уточнил он. — Правда, я до сих пор не нашел ответа на вопрос — кому на бегах жить хорошо?

Мария Васильевна пристально взглянула на него:

— Так это вы украли первые страницы фельетона… Зачем?

Алексей широко, и как можно более добродушно, улыбнулся:

— Наивная вы женщина, Мария Васильевна. Зачем ворует русский человек? Чтобы продать, а деньги пропить. Или в рулетку проиграть. Будьте так добры, подскажите выгодного покупателя.

Мария Васильевна, как и утром в редакции, окинула его оценивающим взглядом:

— Может быть и подскажу. Всё может быть.

В буфетную вошла графиня Оршанская:

— Господа! Идемте в зал. Крупье приехал — можно начинать.

Через гостиную все прошли в ярко освященный зал. На большом столе стояла рулетка.

— Делайте ваши ставки, господа! — объявил одетый по последней моде молодой человек — крупье, или "счетчик", как говорили московские игроки.

Алексей увидел, как азартно вдруг заблестели глаза Малинина. Тот, достав красненькую, поставил её на красное.

— Не увлекайся, — прошептал Алексей, подойдя к другу. — Не за тем пришли.

— Красное. Шестнадцать, — объявил крупье.

Малинин получил выигрыш и поставил все опять на красное.

Снова выпало красное, но Алексею уже было не до рулетки. Он увидел, как Смородина и графиня, отойдя к окну, что-то оживленно обсуждают, время от времени поглядывая на него. Клюнула рыбка, пронеслась радостная мысль, точно клюнула.

К нему подошла графиня:

— Мария Васильевна сказала мне, что вы хотите продать какие-то бумаги. Сколько?

— Две тысячи.

— Сколько, сколько?

— Две тысячи рублей.

— Да вы сумасшедший! Две тысячи за пару листов бумаги?!

— Зато каких! Думаю, один уважаемый человек очень сильно расстроится, если узнает, что они остались в чужих руках.

— Не понимаю, о ком вы?

— О Лазаре Соломоновиче. Ведь это он фельетон правил.

По изменившемуся лицу Оршанской, с которого враз исчезли равнодушие и невозмутимость, он понял, что Иволгин не ошибся — рука, действительно, Полякова.

Но значит и письмо, случайно попавшее ему в руки в комнате убитых переписчиков, которое он посчитал вначале испорченной копией, написано банкиром. Те же самые характерные завитушки в букве "л" и необычное начертание буквы "т".

— Я… должна посоветоваться, — после слишком затянувшейся паузы ответила графиня. — Приходите завтра утром.

Лавровский усмехнулся:

— Нет, Юлия Хаимовна. Как, наверное, любил говорить ваш папа — сапожник: "А оно мне надо?". Или вы сейчас рассказываете о моем предложении Коле Американцу или… Между прочим, у меня для него найдется ещё одно очень интересное письмецо.

— Подождите. Я сейчас вернусь, — сказала побледневшая Оршанская.

Видно было, намек о том, что он многое знает о её прошлом и упоминание Американца произвели на неё впечатление. Но Алексей решил, что ещё немножечко усилить эффект, делу не помешает:

— Надеюсь, ждать придется недолго? Не в землю же египетскую вы пойдете?

Малинин, к этому времени, несколько раз некрупно выиграл, а потом поставив все на "зеро", продулся в пух и прах.

— Не везёт, — сокрушенно развел он руками.

— А мне, похоже, подфартило, — тихо ответил Лавровский. — Американец, скорее всего, в доме.

Графиня вернулась через несколько минут:

— Вас ждут… Идите на второй этаж. Комната справа, лестница в прихожей.

Насвистывая, Лавровский, неторопливо направился к выходу из зала. До чего же привязчив, этот чертов, "стрелочек":

Я хочу вам рассказать, рассказать,

Как стрелочек шёл гулять, шёл гулять…

В просторной, полуосвещенной комнате сидел за столом высокий, полный блондин с георгиевской ленточкой в петлице сюртука. Это был сосед Лавровского по "Чернышам", отставной поручик Александр Иванович Николаев. Он же, теперь это никакого сомнения не вызывало, Николай Иванович Никольский или Коля Американец. Судя по тому, что рядом с креслом стояла массивная трость, больше похожая на костыль, Аристарх Матвеевич Карасёв не промахнулся.

— Садитесь, — предложил Американец и кивнул на бутылку, стоящую на столе. — Помните, обещал попотчевать замечательным заморским напитком. Угощайтесь.

Алексей взял в руки бутылку, посмотрел этикетку:

— "Капитан Морган", ямайский ром. Не отравлен, надеюсь? Может быть и сигаретой угостите?

Коля Американец восхищенно цокнул языком:

— Всегда знал, что репортеры пронырливые ребята. Признаюсь, даже подумывал, в свою компанию кого-нибудь, вроде вас, привлечь.

— А Емельянцев вам не подошёл? — усмехнулся Алексей.

— Кто? — наморщил лоб Американец, припоминая. — А, этот пьяница, из

"Русских ведомостей". Да я его и не видел никогда. С ним, Байстрюков, царство ему небесное, общался… Ладно, к делу. Сколько вы хотите за все бумаги? Три тысячи устроят?

Он вытащил толстую пачку радужных сторублёвок и небрежно бросил её на стол.

— Ну, согласны?

Уверен, что я сейчас от жадности все на свете позабуду, подумал Алексей, не на того напал, паскуда. Он услышал, как скрипнул паркет за спиной. Не дожидаясь нападения, швырнул в Американца бутылку, перевернул стол и, вскочив, резко развернулся. К нему подкрадывался человек в синем извозчицком халате. Лавровский перехватил занесенную для удара руку с кастетом и, со всей силы, врезал нападавшему в челюсть. Тот осел на пол. Грохнул выстрел — Алексею обожгло плечо. А вслед за тем ещё несколько выстрелов — это ворвался в комнату с "Наганом" в руках Малинин.

— Ранен? — спросил он Алексея.

— Ничего, — ответил тот. — Чуть зацепило. А вот сюртук придется новый покупать.

Коля Американец сидел в кресле с перекошенным от боли лицом — Малинин прострелил ему обе руки. На полу валялся револьвер, очень внушительного вида.

— "Кольт", — подняв его, сказал Малинин. — Американский.

— Ваше счастье, щенки, что меня Карась обезножил, — прошипел Коля. — Обоим бы шею свернул.

— Обыщи его, — предложил приятелю Малинин. — Может ещё какое оружие имеется.

Другого оружия не нашлось. Зато какое-то письмо и план заинтересовали Лавровского.

— Любопытно, весьма любопытно, — сказал он, пряча бумаги в карман.

Вскоре дом шумел, как потревоженный улей. Полицейские, жандармы, агенты в штатском, Скандраков, Медников, который в этот раз был одет как дворник. Приехал и судебный следователь по особо важным делам Московского окружного суда Василий Романович Быковский.

Посетителей подпольного игорного дома, после составления протокола, отпустили. Колю Американца, графиню Оршанскую, лакея и человека в синем извозчицком халате, оказавшегося Андреем Чесноковым, арестовали.

Лавровский и Малинин были, как говорится, героями дня.

— Метко стреляете, сударь, — похвалил Сергея Евстратий Павлович Медников. — Да и не только стреляете… Какой дурак вас из сыскной выжил?!

Быковский, наклонившись к самому уху Алексея, шепнул:

— Должок за мной. Если угодно, заезжайте завтра, записную книжку почитать.

— Угодно, — охотно согласился Алексей. — С утра и заеду.

Скандраков ограничился было крепким рукопожатием, но излишняя скромность, в число недостатков репортёра Лавровского, не входила.

— Услуга за услугу, господин подполковник. Кто написал донос, точнее ложный донос, на Терентьева? — спросил он.

— Да будет вам известно, все материалы агентурных разработок относятся к секретному делопроизводству. За разглашение меня и со службы…

— Меня не интересует фамилия, — перебил Алексей. — Только подчерк. Похож?

Он достал из кармана сюртука роскошную записную книжку в сафьяновом переплёте, с золотым тиснением. Раскрыл её.

Скандраков взглянул мельком и тут же изрёк:

— Нет. Здесь как курица лапой накарябала. А то письмо, кстати, без подписи, писал человек в совершенстве владеющий каллиграфией. Думаю, такому писцу в любом министерстве были бы рады.

Роскошную записную книжку с дарственной надписью подарил Алексею на Рождество князь Дмитрий Дмитриевич Оболенский.

 

Глава 24. …А МЫ И САМИ РАЗБЕРЁМСЯ

Заседание комиссии сорока, Московского Императорского общества любителей конского бега, было назначено на три часа пополудни. Но на первую половину дня у Лавровского дел было намечено предостаточно. Утром он зашел к Карасёву. Аристарх Матвеевич уже знал о том, что случилось накануне.

— Спасибо, утешил старика, поймал злодея, что в моем доме своевольничать надумал, — пробасил он. — Пусть мазурики знают — с Карасёвым шутки плохи. Но уж больно рисково, Лёша, ты действовал, чудом вы с приятелем уцелели.

— Да если бы вы его утром не обезножили, — согласился Алексей, — могло и иначе сложиться.

— Не только в этом дело. Револьвер Американца подвел. У него ведь "Кольт" был образца 1851 года, его ещё "морским" называют. Мощная штука, убойная — 38-го калибра. Всем хорош, да только каждый раз после выстрела курок вручную взводить надо. А у Сергея Сергеевича "Наган" самовзводный…

Слушая рассказ Алексея, Карасёв то и дело одобрительно кивал головой.

— Молодцы… Молодцы, все как надо сделали. И то, что деньги у Скандракова не взяли, правильно. С этими господами из охранного отделения раз свяжись, век на них работать будешь. Кому-то из своих говоришь, Скандраков не доверяет? Догадываюсь. Есть там у него один ретивый ротмистр, сам в начальники метит. Место-то завидное — три тысячи жалования и кормовых в год, квартира казённая. Да ещё шестнадцать тысяч на наблюдение, розыск и агентуру в его полном распоряжении. Вот ротмистр этот и норовит Александра Спиридоновича подсидеть.

А вот желание Колюбакина рассказать все на сегодняшним заседании комиссии графу Воронцову-Дашкову он не одобрил:

— Илларион Иванович, слов нет, человек большой — начальник императорской охраны, да и по вашей, конской части, главным назначен. Да только он далеко — в Питере, а Долгоруков здесь — в Москве. Вначале ему доложить надо, как приказывал. А чтобы граф не обиделся, ты говори — сыск, мол, ещё не закончен, к воскресенью, как договаривались, все разведаю…

Судебного следователя по особо важным делам Василия Романовича Быковского он застал в здании судебных установлений. Тот довольно потирал руки:

— Удружили, батенька, право удружили. Теперь дело об ограблении и убийстве купца Меньшова с мёртвой точки сдвинулось. А то меня рогожские старообрядцы замучили — покойный-то у них в большом почете был, одним из лучших знатоков священного писания считался. Ко мне даже сам Козьма Терентьевич заезжал, просил. Вы, говорит, только намекните кто супостат, а там уж мы и сами с ним разберемся.

Этого человека Алексей знал. Он уже лет двадцать состоял действительным членом Московского бегового общества. Но прославился не успехами своей призовой конюшни (резвачи на ней появлялись очень редко), а совсем другим.

… Козьма Терентьевич Солдатёнков был одним из самых влиятельных людей в общине рогожских старообрядцев, раскольников или поповцев, как называли их власти или, как именовали они себя сами, староверов Рогожского кладбища. Этот полуграмотный купец (он не только гимназии не заканчивал, но даже приходской школы, а учился грамоте у стариков-начётчиков) обладал изумительным деловым чутьем и никогда не ошибался.

Солдатёнков занимался торговлей хлопчатобумажной пряжей и ситцем, дисконтом — учетом векселей, спекуляцией паями акционерных обществ и товариществ, крупно играл на бирже. Все это неизменно приносило ему огромные барыши. Поговаривали, что размеры своего состояния и сам Козьма Терентьевич точно не знает. Будучи сказочно богатым, да к тому же ещё известным благотворителем — за свой счёт он выстроил в Москве две богадельни, ремесленное училище, больницу для бедных, Солдатёнков мог позволить себе многое, за что с обычного человека быстро бы голову сняли. Так, когда императору Николаю I удалось извести в России старообрядческое духовенство, Козьма Терентьевич на свои деньги вывез из Константинополя в Австрию митрополита, который согласился по старым канонам посвящать в сан новых староверских епископов и священников. Много лет он, почти открыто, финансировал журнал "Колокол", издававшейся в Лондоне эмигрантом Александром Герценом. А когда его занесли в "список неблагонадежных", просто взял и дал денег на издание газеты "День", поддерживающей правительственный курс.

Солдатёнков много путешествовавший по Европе, любил роскошь, как говорят за границей, комфорт. В его особняке на Мясницкой улице имелись комнаты, поражавшие своим изыском — "помпейская", "византийская", "античная", "мавританская". Но при всём этом, традиции старой веры для него были святы. По воскресеньям Козьма Терентьевич вместе с несколькими ближайшими родственниками и друзьями, среди которых был убитый торговец старопечатными церковными книгами Тихон Тихонович Меньшов, одевшись в старинный русский кафтан, шел бить поклоны в домашнюю молельню, уставленную иконами строгановского письма…

Можно было не сомневаться — такой человек сумеет разобраться с убийцами друга.

— Дворник опознал Оршанскую, — продолжал рассказывать Быковский. — Это она приходила в дом Меньшова под видом "странницы из земли египетской".

— Что, запела птичка?

— Нет, молчит. Но я на признательные показания её и Никольского особо и не рассчитываю. Извозчик Андрей Чесноков во всем сознался, а он много чего знает. Для обвинительного приговора достаточно… Если, конечно, до суда доживут. У рогожских, сами знаете, руки длинные… Ох, заговорились мы с вами, батенька, а мне через полчаса Никольского допрашивать… Вот вам записная книжка Байстрюкова, читайте.

Лавровский внимательно просматривал страницу за страницей. Несколько раз упоминался какой-то А.А., от которого сыщик получал по 30–50 рублей… Поборы с проституток, содержателей домов свиданий… Взятки начальству… А вот это уже интереснее — "Егорка конюх -10 руб". Больше ничего заслуживающего внимания в записной книжке не нашлось.

Времени у обоих было мало, но все-таки нашли несколько минут, чтобы поболтать о лошадях, бегущих в воскресенье.

— Как вам воронцовский Батыр? — поинтересовался Быковский. — Он на приз Управления государственного коннозаводства для пятилетних жеребцов записан.

— В Петербурге он бежал не очень удачно, то проскачка, то лишние сбои. Но там и наездник был, не чета Федору Семёнову, которому его сейчас передали.

Оба пришли к выводу, что от воронцовской конюшни в любой момент можно ждать сюрприза — материал там исключительно классный, да и наездников Илларион Иванович подбирать умеет.

Лавровский припомнил рассказанную ему Михаилом Ивановичем Бутовичем историю о том, как лет двадцать назад впервые появился на петербургских бегах молодой граф Воронцов-Дашков, который только что завел свой завод. Привез никому не известного, хоть и хорошего происхождения, жеребца Задорного и наездника Степана Облапохина, никогда на бегах до того не бывавшего. Разумеется, никто в серьез их не принял. Тем большим оказалось всеобщее изумление, когда воронцовский жеребец выиграл приз.

— Облапошил ты нас, граф, — говорили маститые петербургские беговые спортсмены. — Облапошил.

С тех пор, уверял Бутович, и пошло это расхожее выражение…

Эта дача была одной из самых больших и лучших на Петербургском шоссе — просторный двухэтажный дом с верандой, сад, несколько конюшен. даже небольшой круг для проводки лошадей. Раньше она принадлежала первейшему российскому барышнику Бардину — даже цари и великие князья у него лошадей покупали. Недавно её приобрел молодой, но уже известный коннозаводчик Малютин. Средства позволяли — он был совладельцем и членом правления торгово-промышленного товарищества "Павла Малютина сыновья", текстильные фабрики которого находились в Бронницком уезде.

В беговом обществе Николая Павловича Малютина уважали и за знание лошадей, и за хорошее, разностороннее образование, и за то, что говорил всегда умно и по делу, и за хлебосольство. Алексею несколько раз довелось у него обедать. Особенно понравился ему горячий картофель — выписывали его из Риги и готовили по особому, держащемуся поваром в секрете, рецепту. Но сейчас на угощение рассчитывать не приходилось — лето, как всегда, Малютин проводил в своём курском имении Быки.

Встретил его малютинский управляющий Яков Никонович Сергеев — высокий тучный человек с курчавой бородкой.

Он знал о приятельских отношениях Лавровского и Чернова, поэтому сокрушенно развел руками:

— А Павла Алексеевича нет. Они, с дружком своим Терентьевым как вечером поехали в "Яр", так до сих пор гуляют. Один с радости, что из кутузки выпустили, другой с горя. Из-за Летучего он сильно переживает.

— Ну, этому горю пособить можно, — улыбнулся Алексей. — Скажи-ка Яков Никонорович, имеется у вас среди служащих конюх Егорка?

— Есть такой. Сын дьячка из церкви в наших Быках, Егор Кутейкин.

— Позови-ка его сюда.

Конюх Кутейкин оказался очень схож с репортёром Сережкой Емельянцевым. Только без пенсне. Поди, такой же бахвал и пьяница. И трусоват, скорее всего.

— Ты, братец, говорят из духовного сословия, — добродушно начал Лавровский. — Значит, священное писание знаешь. Так скажи нам, за сколько Иуда Христа продал?

Конюх почувствовал недоброе:

— За три… тридцать се… серебряников.

— А ты продешевил, выходит. Только десятку с Яшки Байстрюкова взял, — сочувственно, почти ласково, сказал Алексей. И, вдруг, рявкнул, что есть силы. — Рассказывай, паскуда, все на чистоту! Может тогда тебя, христопродавца, господин Сергеев за решетку и не отправит.

… Все началось с визита на конюшню графини Оршанской. Егор тогда выводил лошадей на круг. Графиня дала ему на чай двугривенный и поинтересовалась, какое у него жалование. Узнав, сказала, что у неё такой конюх получал-бы втрое больше и посоветовала обратиться к своему управляющему, он, дескать, завтра, в полдень в "Перепутье" будет. Спроси, мол, Якова Ивановича, его там все знают.

В "Перепуье" Егор встретился, судя по его описаниям, с Байстрюковым и Сенькой Картузником. Байстрюков объяснил, что хорошее место ещё заслужить надо и предложил, не бесплатно, за красненькую, всю неделю добавлять Летучему в воду по щепотке порошка.

— Я не хотел, — всхлипывал, размазывая слёзы по небритым щекам Кутейкин. — А второй, здоровый такой, нож достал и говорит: " Не сделаешь как велено — перо в бок". Вот со среды я и подсыпаю. Больше половины ещё в кулёчке осталось.

— Пошел вон! — крикнул Сергеев. — После поговорим.

Когда конюх вышел, просительно обратился к Лавровскому:

— Алексей Васильевич, вы уж обо всем этом Николаю Павловичу не докладывайте. Такой позор! Ведь иуду этого по моей протекции на призовую конюшню взяли.

— Не переживай, — успокоил его Алексей, и вспомнил любимое присловье Николая Ивановича Пастухова — Всё знаю, да молчать умею.

 

Глава 25. ГЕНЕРАЛ ИЗ ПЕТЕРБУРГА

Еженедельное заседание комиссии сорока, Московского Императорского общества любителей конского бега, проходило в зале на втором этаже беговой беседки, поражавшим своей роскошью: зеркальная стена, отделявшая его от ложи вице-президента и паркетные полы; изящные кресла, мраморные столы и стулья вокруг них; бронзовые канделябры. На стенах портреты императорской четы, графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского, всех президентов и вице-президентов общества.

Заседание, как всегда, проходило бурно, с долгими речами и жаркими спорами. Хотя, согласно уставу, никакими существенными правами комиссия не обладала. Даже решения по финансовым вопросам, о суммах более тысячи рублей, принимало общее собрание действительных членов общества.

Лавровский и Малинин слышали все через неплотно прикрытую дверь. Вместе с Петром Александровичем Черевиным они сидели в ложе вицепрезидента и попивали коньяк.

— Ну и разошлись, — покачал головой Черевин. — Словно в парламенте каком.

Честно говоря, Алексею этот человек нравился всё больше и больше.

Ещё не известно, как сложилось бы всё, не задержи графа Воронцова-Дашкова в Петербурге неотложные служебные дела. Но, известив телеграммой, что приехать не может, он прислал своего помощника генерал-адъютанта Черевина. Притом помощника не по коннозаводской части, а по императорской охране.

…Пётр Александрович Черевин прославился отчаянной храбростью. В девятнадцать лет, сразу после окончания школы гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров, отправился в действующую армию — шла Крымская война. Потом служил на Кавказе, участвовал в подавлении польского мятежа. Особо отличился в русско-турецкую войну. Как начальник императорского конвоя он мог на законных основаниях оставаться в тылу, но попросился на передовую. Принял казачью бригаду и всё время находился в авангарде армии. Дважды был удостоен золотого оружия с надписью "За храбрость". Получил орден Святого Георгия 4-й степени. Храбрость доводилось ему проявлять не только в боях. Когда народовольцы устроили на него покушение, он лично скрутил пытавшуюся застрелить его террористку и передал подоспевшей охране.

Все знавшие Черевина отзывались о нем, как о человеке добром, честном и умном, но чрезвычайно склонном к употреблению крепких напитков…

Когда Лавровский, как и условились с Карасёвым, сообщил, что сыск ещё не закончен и обо всем доложит завтра, шум поднялся неимоверный.

— Как это не закончен, когда вся Москва судачит о том, что вчера на Поварской злоумышленников задержали?! И вы в этом сами участвовали! — кричал Дмитрий Дмитриевич Сонцов.

— На наши деньги работаете — так извольте и отчитываться, — поддержал его владелец "Большой Московской гостиницы", миллионщик Сергей Иванович Корзинкин.

— Складывается впечатление, что администрация общества нам не доверяет, — обиженно заявил сын знаменитого железнодорожного дельца Владимир Карлович фон Мекк.

Напрасно Приезжев пытался их успокоить.

Но тут, стукнул кулаком по столу Черевин:

— Да замолчите, вы, чёрт побери!

И когда установилась мертвая тишина (члены бегового общества к такому обращению были не привычны), продолжил:

— В отличие от всех вас, господа, я в розыскном деле немного кумекаю. Как-никак и Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии управлял, и шефом жандармов побывал… Правильно вам сказали — пока розыск не закончен, говорить о чем-либо преждевременно. Делу это может навредить. Пре-жде-вре-мен-но…

Последнее слово он, словно разговаривал с глухими или скорбными умом, произнёс по слогам. После чего увёл Лавровского с Малининым в ложу вице-президента. Там, первым делом, кликнул служителя общества и распорядился:

— Коньячку нам сообрази и закусить.

После нескольких рюмок, генерал пришёл в благодушное настроение:

— Ох, и ловкачи, вы, ребята! Мне о вас кое-что порассказали. Я ведь и в охранном отделении побывал, и в окружном суде, в полиции с людьми надежными, из наших питерских, потолковал. Всё, небось, разведали? Только приезда Долгорукова ждёте, чтобы доложить?

— Почти все, — уточнил Лавровский. — Рассказывать, действительно, преждевременно.

— Раз так, то и не надо, — не стал настаивать генерал. — Этим балаболам сообщите, когда время придет. А мне, честно говоря, и ни к чему голову забивать — политики в этой истории, слава богу, нет.

— Как это нет? — возмутился Малинин. — Разве Никольский не брал денег от революционеров?

Черевин рассмеялся:

— Взять-то взял, да надул их. Письмо Тихомирову прислал издевательское. С разбойниками, пишет, у вас не вышло, теперь с проститутками попробуйте… Коля Никольский шутник преизрядный! Ещё на Кавказе этим прославился. Мы ведь с ним вместе в 20-м стрелковом батальоне служили. В моей роте был.

Смысл издёвки Малинин понял. Ещё в университете ему довелось читать, ходивший по рукам, "Катехизис революционера", написанный Михаилом Бакуниным. Брошюра эта для достижения поставленных целей призывала революционеров объединяться с разбойниками и проститутками. Да, похоже, настоящую русскую жизнь великий бунтарь Бакунин и его ученики знали плохо.

Черевин был явно в превосходном настроении. Воспользовавшись этим, Лавровский попросил:

— Петр Александрович, ваше содействие требуется.

— В чём именно?

Лавровский объяснил.

— Толково, — согласился генерал. — Пойдём, что ли в зал, хватит им из пустого в порожнее переливать. Обедать уж пора.

При появлении грозного генерала споры смолкли. Алексей протянул Колюбакину пакет, запечатанный сургучными печатями:

— Спрячьте в несгораемый шкаф, Александр Васильевич. Пусть до завтра там полежит.

Николай Сергеевич Пейч, не скрывая радости, одобрил:

— Наконец-то вняли голосу благоразумия. А то я уже твердить устал — хранить у себя такие бумаги небезопасно, всякое может случиться.

— В пакете бесценные документы, — со значением сказал Черевин. — Они указывают на подлинного зачинщика всей этой мерзкой истории. Надеюсь, здесь их сохранность обеспечена?

Пейч, отвечающий за охрану ипподрома, заверил:

— Не сомневайтесь, ваше превосходительство. Несгораемый шкаф не хуже, чем в банке Ротшильда — в Лондоне покупали… Вечером все двери беговой беседки запираются на замки. Ночью бега охраняют смотритель и двое сторожей.

— Так, хорошо… А ключи от всех дверей у кого имеются? — спросил Черевин.

— У меня, Павла Павловича и смотрителя бегов, — доложил Пейч.

— Ну, в вас с господином Приезжевым я не сомневаюсь. а вот смотритель… Мы вот как сделаем, для надежности. Заберите у него ключи — пусть у меня пока побудут… А теперь и к Тестову пора — давно я его поросят с гречневой кашей не едал…

Перед отъездом, Черевин незаметно передал ключи от беговой беседки, изъятые у смотрителя, Алексею.

Посмотрев ему в след, Лавровский проворчал:

— Нет, чтобы с собой пригласить к Тестову. С вечера маковой росинки во рту не было, а в кармане — вошь на аркане.

Малинину тоже жутко хотелось есть, сейчас он бы и от рубца с гороховым киселём из "Праги" не отказался. По опыту зная, что в таких случаях лучше всего заняться чем-нибудь интересным, спросил:

— Так кто, по-твоему, за бумагами придёт? Феодосиев?

Вместо ответа, Лавровский протянул ему лист писчей бумаги:

— Читай.

— "Нет нужды перечислять всё полезное, что сделал я, Александр Колюбакин, для Московского Императорского общества любителей конского бега за годы своего вице-президентства. Всё это вам прекрасно известно, как и моя щепетильность в денежных делах. Но в последнее время по Москве усиленно распространяются гнусные слухи обо мне. Ложь! Все это ложь! Но я устал от неё. Поэтому твёрдо решил уйти…" — прочитал Малинин. — Что это такое? По стилю и смыслу предсмертная записка.

— Нет, друг мой. Это прошение Колюбакина об отставке, которое он, по его собственным словам, начал было сочинять позавчера.

— Где ты его нашёл?

— У Коли Американца, вместе с подробным планом квартиры Колюбакина в Камергерском переулке.

— Выходит это…

— Получается, что именно так, — вздохнул Лавровский. — Ладно, пошли Пашку Чернова искать. У меня до него дело. Да и должок за ним, если не на "Яр", то на "Перепутье" потянет…

Когда совсем стемнело, они вернулись на ипподром, который, по заверениям Пейча, надёжно охраняли смотритель бегов и два сторожа. В другое время, может быть, так и было. Но сегодня сторожа основательно засели в "Перепутье" — накануне бегов все имеющие маломальское отношение к ипподрому были там самыми желанными гостями, публика щедро угощала их в расчете получить сведения о "верной лошадке". А к смотрителю, по просьбе Алексея, заглянул в гости Чернов, прихвативший с собой пару штофов смирновский. И вскоре смотритель был уже не в состоянии смотреть за чем-либо.

Закрыв за собой входную дверь, включили потайной полицейский керосиновый фонарь "бычий глаз". За ним пришлось заехать в сыскное. Лавровский, вначале, хотевший было захватить самую обычную свечу, теперь оценил это весьма удобное приспособление — луч не рассеивается в стороны, а заслонка позволяет закрывать свет, не гася фонаря.

Алексей велел Малинину спрятаться за портьерой в приемной, а для себя облюбовал крохотный чуланчик в канцелярии.

— Входи, как только я зажгу фонарь, — давал Алексей наставления другу. — Револьвер заранее приготовь.

Часа два прошло в томительном ожидании. Похоже, не придёт, подумал Лавровский. Но в это время послышался звук открывающейся входной двери.

Сомневаться не приходилось, вошедший в беговой беседке бывал не раз: в полной темноте он нашёл дверь в канцелярию, подошёл к несгораемому шкафу, отпер его. Только после этого, чиркнул спичкой — раз, другой…

— Отсырели, что ли, — донеслось до Алексея его приглушённое бормотание. — Не перепутать бы…

— Я вам посвечу, Аркадий Аркадьевич, — сказал Лавровский, выходя из чуланчика и поднимая заслонку фонаря.

— И не хватайтесь за свой "Лефоше", — в дверях с револьвером в руке стоял Малинин. — Не успеете достать — пристрелю.

Сверх всяких ожиданий никакого испуга на лице Иволгина они не увидели. Поправив монокль, Аркадий Аркадьевич, сел в кресло казначея — секретаря, закинул ногу за ногу и, изображая аплодисменты, несколько раз хлопнул в ладоши:

— Браво, господа! Браво! Должен признаться, я вас недооценил.

 

Глава 26. НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Иволгин вел себя на удивление спокойно. Словно и не было никакой попытки кражи, а собрались добрые приятели о житье-бытье потолковать.

— Да вы присаживайтесь, господа, — любезно предложил он. — Разговор у нас будет долгий и интересный. Знаете, я давно обратил внимание, что у нас троих много общего. Все склонны к авантюрам. Игроки.

Всех господь бог самыми разнообразными талантами наделил. И всем не удосужился дать приличного состояния. Сергею Сергеевичу, как рассказывают, от папеньки только долги остались. Вы, Алексей Васильевич… э…

— Гол, как сокол, — подсказал Лавровский.

— И я не богаче, — продолжал Иволгин. — Кроме славной фамилии, в историю российскую вписанной, ничего от родителей не получил. А у меня, между прочим, три сестры — бесприданницы…

Малинин, молчавший до сих пор, не выдержал:

— Вы на сострадание наше рассчитываете? Или к последнему слову в суде готовитесь? Войдите, господа присяжные заседатели, в моё бедственное положение, не злодей перед вами, а жертва обстоятельств.

Презрительная усмешка тронула губы Иволгина:

— Сострадание… Суд… Фи, как пошло. Я вас в компаньоны приглашаю.

— Вместо Коли Американца? — решил показать свою осведомленность Алексей. — Так мы с Сергеем шеи ломать не умеем. Да и к ножу не приучены.

— Не ёрничайте, Лавровский, — поморщился Иволгин. — Я вполне серьёзно предлагаю вам участие в очень прибыльном предприятии. Хотя Николая Ивановича Никольского вы, разумеется, заменить никогда не сможете. Это редкостных способностей и ума человек! Мой учитель… Когда мы впервые с ним встретились в Лондоне, я тогда в нашем посольстве служил, он объяснил мне: денег вокруг — немеренно, только люди их взять не хотят. Кто по лени, кто по глупости. Некоторые из-за чистоплюйства своего…

У Алексея, рассуждения в духе модного нынче сочинителя, господина Достоевского, с его "тварями дрожащими" и "право имеющими", всегда вызывали жуткую зевоту. Поэтому он прервал излияния Иволгина:

— Так, что за предприятие?

— Бега. Московские бега. Вы представляете, какую прибыль может дать тотализатор, при правильной постановке дела? Нет? А я все просчитал! Миллионы рублей в год.

Подсчеты Аркадия оказались весьма убедительными.

— Московские бега вполне могут принять пять тысяч зрителей. Если каждый из них поставит по десять рублей, то, только с одного заезда, законный доход тотализатора (десять процентов от суммы принятых ставок) составит пять тысяч рублей. При проведении пятишести заездов в день, как сейчас, это уже 25–30 тысяч. Но ведь можно увеличить количество заездов вдвое и проводить бега не только по воскресеньям, но и в будни. Тогда и доход соответственно возрастет. Восемь- девять миллионов рублей в год по самым скромным подсчетам, — веско произнес Иволгин, любуясь впечатлением, произведенным на слушателей.

— Теперь понятно, почему Лазарь Соломонович предложил отдать ему тотализатор в аренду, — сказал Алексей. — Этот народ свою выгоду за версту чует. Не меньше, чем на скупке имений и лесов нажиться можно.

— Можно! Только не видать ему этой золотой жилы, как своих ушей! — глаза Аркадия азартно сверкали. — Она моя!

… Было очевидно, что Поляков с отказом не смирится и попытается сменить администрацию бегового общества на более покладистую. Именно этим и решил воспользоваться Иволгин. Он вызвал из Петербурга свою давнюю знакомую графиню Оршанскую — ещё за границей вместе с ней и Никольским столько разных интересных дел провернули. Графиня за несколько дней очаровала банкира, имевшего склонность к пышным женщинам. Она, эдак ненавязчиво, отдыхая в постели после бурных объятий, присоветовала Лазарю Соломоновичу нанять человека бывалого и ловкого, способного за плату решить любые, самые сложные, вопросы. Тогда и проявился в Москве Коля Американец. Остальных подельников подобрали на месте. Сыщик Байстрюков, с которым Иволгин как-то познакомился на "мельнице", порекомендовал извозчика Чеснокова, свёл с шайкой Сеньки Картузника и Осипа Шкварина. На Марию Васильевну Смородину, пишущую под псевдонимом "Свой человек", вышла, через модную портниху, Оршанская.

— Согласитесь, как превосходно все было задумано, — хвастался Иволгин. — На деньги Полякова устроить грандиозный скандал, поставить новую администрацию общества, которая не этому иноверцу тотализатор в аренду отдаст, а нам. А потом ещё заставить многоуважаемого Лазаря Соломоновича раскошелиться за молчание! Эх, как не во время вы влезли, дров наломали! Всё уже на мази было.

— Ну, а Дмитрия Дмитриевича Оболенского, с какой стати, в эту историю впутать решили? — спросил Малинин.

— Такой порядочный человек, а вы его в клеветники произвели.

— Чересчур порядочный, — усмехнулся Иволгин. — Неужели не понятно, что он первый претендент на должность дядюшки? А нам, такой вице-президент, ни к чему.

— Да уж…, - покачал головой Лавровский. — Все до мелочей рассчитали. Только нас с Сергеем не учли. А мы вам всю игру и поломали. Так, что дальше-то, Аркадий Аркадьевич, делать собираетесь? Колюбакин на месте остался, а он об аренде и слышать не хочет.

— На этот случай у меня приготовлен очень интересный план. Что мешает коннозаводчикам приводить своих лошадей на бега в Москву?

Немного подумав, Лавровский ответил:

— Больно уж дорого стоят места на конюшнях во время бегового сезона.

— Верно! А мы создадим товарищество, которое построит, доступные по цене для всех, конюшни на Ходынском поле. А через год-другой, когда благодетелями прослывем, тогда и к разговору об аренде тотализатора вернёмся… Денег на постройку у нас с вами хватит. Думаю, Лазарь Соломонович, за свое письмо, которое вы у переписчиков нашли, и фельетоны с собственноручной правкой, тысяч тридцать, сорок не пожалеет… Да и у меня, от совместных дел с Николаем Ивановичем кое-какие суммы остались… Итак, по рукам?

Но, протянутая Иволгиным, рука повисла в воздухе.

— Крови на вас много, — вздохнул Малинин.

— Нашли, кого жалеть, — презрительно фыркнул Иволгин. — Двух никчемных забулдыг, подлеца Байстрюкова, проходимца Шкварина…

— Слава богу, Александра Васильевича в вашем поминальнике нет, — сказал Лавровский. — А ведь, вполне, мог оказаться. Зря, что ли вы ему предсмертную записку диктовали.

Иволгин вздрогнул. Впервые, за всё время разговора, холодная невозмутимость покинула его:

— Ложь… Не было никакой записки… Черновик прошения об отставке писали, это верно… Но я его потерял…

— Нет, не дам я вам руки, — сказал Малинин.

— А я бы дал, с удовольствием, — Лавровский приподнялся со стула. — В морду.

Побледневший Аркадий Аркадьевич шарахнулся в сторону. И тут же, видимо устыдившись недостойного настоящего джентльмена испуга, обрел былую самоуверенность:

— К сожалению, не договорились. Надеюсь, вы понимаете, что задерживать меня смысла нет. Какие-либо реальные доказательства моей причастности ко всей этой истории у вас отсутствуют. А здесь я оказался, по той же самой причине, что и вы — заботясь о сохранности важных бумаг…

Лавровский и Малинин переглянулись, возразить им было нечего..

— В таком случае, честь имею кланяться, — сказал Иволгин, направляясь к выходу.

— Аркадий Аркадьевич! — окликнул его Алексей. — Уезжайте-ка вы из Москвы побыстрее и подальше.

— С какой стати?

— Рогожские староверы вам смерть Меньшова не простят.

— На "арапа" берёте? В то что Николай Иванович и Юлия сознались — не поверю, не те люди. Так что нет у вас никаких доказательств моей причастности к этому убийству и ограблению.

— А Козьме Терентьевичу Солдатёнкову доказательства и не нужны. Он меня об одном просил — вы, говорит, только намекните, кто супостат, а там уж мы и сами с ним разберёмся.

Даже при слабом свете фонаря было видно, как побледнел Аркадий.

— Вот и все, — сказал Алексей, глядя вслед Иволгину. — Поехали, друг мой, по домам. Устал, как собака, со вторника толком не спал. А завтра ещё к самому Долгорукову идти.

На Петербургском шоссе им посчастливилось поймать извозчика.

— Когда ты успел, с Солдатёнковым встретиться? — поинтересовался Малинин, у задремавшего уже Алексея.

— С каким ещё Солдатёнковым? — не сразу, спросонья, понял Алексей. — А, вот ты о чем… Да не встречался я с ним — Быковский рассказывал. Это я так, для большей убедительности…

 

Глава 27. Я ЭТОГО НЕ ПОТЕРПЛЮ!

Московский генерал-губернатор, князь Владимир Андреевич Долгоруков находился в превосходном расположении духа. Поездка в Петербург оказалась очень удачной. Новый император был с ним любезен, похвалил за порядок, поддерживаемый во второй столице, пригласил к завтраку. Успешно решились и все накопившиеся дела по линии министерств внутренних дел, финансов, государственных имуществ, народного просвещения и прочих ведомств… Радовало и то, что за время его отсутствия в городе ничего неприятного не случилось. Напротив, Аристарх Карасёв сумел разобраться с весьма неприглядной историей в беговом обществе.

— Каков мерзавец! — воскликнул князь, имея в виду Иволгина. — А ещё из такой хорошей семьи. Сегодня же велю его из Москвы выслать, сегодня же…

Кутаясь в шёлковый халат, князь прохаживался по своему огромному кабинету. Нехорошо с Колюбакиным получилось, подумал он, напрасно обидел, следовало его во вторник принять, выслушать. Ладно, буду сегодня с ним на бегах полюбезнее. А вот, что с Лазарем Соломоновичем делать? Ишь ты, губы раскатал — тотализатор Императорского общества ему на откуп подавай. Но с другой стороны, он прекрасный человек, никогда в помощи не отказывает.

— Вот, что, господа, — приняв решение, сказал Долгоруков. — Роль Полякова во всем этом не совсем понятна. Да и сам он чуть жертвой проходимцев не оказался. Они из него денег потянули бы. Я его, конечно, пожурю. Но вас попрошу об этом молчать. Даёте слово?

— Обещаем, Владимир Андреевич, — за всех заверил Карасёв.

А Алексей, в очередной раз, забывший о том, что собственный язык худший враг, добавил:

— Мы, ваше сиятельство, всё знаем, да молчать умеем.

В приемной аудиенции дожидался, одетый в темнозеленый с фиолетовыми воротником и обшлагами, шитый серебром мундир Императорского человеколюбивого общества, при анненской ленте через плечо и многочисленных российских, турецких и персидских орденах, Лазарь Соломонович Поляков.

Мундир и ордена ему, как и любому другому купцу, обходились дорого — десятки тысяч рублей в виде добровольных пожертвований на богадельни, воспитательные дома и другие благотворительные заведения. Зато недавно он получил чин действительного статского советника, а следовательно и право именоваться "превосходительством". Даже анекдот по этому поводу кто-то сочинил:

"Ну и хочется вам затруднять свой язык? Лазарь Соломонович, Лазарь Соломонович! Зовите просто — ваше превосходительство".

Увидев Карасёва, Поляков чуть не бросился ему на встречу:

— Аристарх Матвеевич, я очень-очень рассчитываю на ваше беспристрастное отношение ко мне.

— Не сомневайся, Лазарь Соломонович, — пробасил Карасёв. — Все по справедливости доложил, лишнего не прибавил.

Банкир вошел в кабинет генерал-губернатора и сразу же послышался начальственный крик:

— Что вы себе позволяете?!… Что мне с вашей вины?!… Как вы посмели!

— Пойдемте, пойдемте, — поспешил Карасёв увести Лавровского и Малинина из приемной. В одном из многочисленных переходов генерал-губернаторского дома, он, улучив момент, протянул им конверт:

— Здесь пятьсот рублей, будет вам хоть на что на бегах сыграть.

Малинин вознамерился было поинтересоваться, откуда эти деньги, но старый полицейский волк опередил его. Приложив палец к губам, он сказал:

— Нашёл — молчи, украл — молчи, потерял — молчи…

В этот день публики на бегах собралось значительно больше обычного. Да это и понятно — разыгрывался приз в честь самого хозяина города. Многие приехали не столько из любви к рысакам, сколько из желания засвидетельствовать почтение Владимиру Андреевичу, лишний раз попасться ему на глаза.

Беговая беседка была убрана по-праздничному — украшена флагами и цветами, полы и лестницы устланы дорогими коврами. В большом зале, где вчера происходило заседание комиссии сорока, для действительных членов общества и почетных гостей накрыли столы.

Среди гостей Алексей увидел толстого, с седеющими бакенбардами, губернатора Василия Степановича Перфильева, совершенно лысого вицегубернатора Ивана Ивановича Красовского, очень некрасивого, но с осанкой и манерами настоящего вельможи губернского предводителя дворянства графа Алексея Васильевича Бобринского… Наконец приехал и сам Долгоруков.

Облобызавшись с Колюбакиным, он во всеуслышание заявил:

— Повезло нам с вице-президентом, господа! Какую изумительную беседку построил, какие трибуны! Во всей России вторых таких нет. Спасибо, Александр Васильевич, от всех нас огромное… И вот ещё, что, господа! На этой неделе кое-кто вздумал распускать гнусные слухи, порочащие администрацию общества. Я этого не потерплю! Мои доверенные люди провели розыск, во всем разобрались. Интриган, который затеял все это, уже выслан из Москвы…

Вице-президент пригласил всех к столам. Лавровский и Малинин оказались рядом с Приезжевым. Заметно было, что Павел Павлович сильно расстроен. Оказывается, он успел поговорить со многими влиятельными членами бегового общества о необходимости сооружения общей дорожки и… почти ни у кого не нашёл понимания.

— Не переживайте, Павел Павлович, — сказал, стоявший напротив них, молодой полковник с орденом Святого Георгия на преображенском мундире и золотой саблей с надписью "За храбрость". — Не сегодня, так завтра мы этих ретроградов на место поставим. Будет общая дорожка на московских бегах. Обязательно будет!

— Кто это? — тихо спросил Алексей Приезжева.

— Николай Александрович Адлерберг, сын министра Императорского Двора, — ответил тот.

Прихрамывая, с бокалом шампанского в руке, к ним подошёл Николай Константинович Феодосиев. Лавровский улыбнулся. Он был искренне рад, что этот человек, чем-то понравившийся ему с первой встречи, ни в чём не замешан.

— Читал в вашей газете об аресте графини, — сказал Феодосиев. — Ловкая бестия. Моего Томаса Мурфи сразу очаровала — улыбнулась, намекнула… Вот он, простофиля, и растаял — не только лошадей показал, но и сахаром угостить позволил. А сахар то не простой оказался… Разругались мы с Томасом сегодня в пух и прах. Хоть и называют его "волшебником вожжей", но мне такой без надобности. У наездника не только руки, но и голова должна быть.

— Кто на вашем Пос-Розе на Большой Московский приз поедет? — поинтересовался Алексей.

— Никто. Не стал я его записывать…

В партере Лавровский и Малинин отыскали Василия Романовича Быковского.

— В первом заезде ставьте на воронцовского Батыра, — шепнул ему Алексей. — Сведения самые надёжные.

— Точно? — засомневался следователь. — А вся публика Дивного играет.

— Ну и пусть себе играет — больше получим. Мы сами на Батыра две сотни поставили.

Все жеребцы, записанные на приз Управления государственного коннозаводства были удивительно хороши. Но особенно радовал взгляд знатоков крупный вороной Дивный из призовой конюшни Иосифа Иосифовича Дациаро, владельца крупнейшего московского магазина художественных изделий на Кузнецком мосту. Да и ехал на нем один из лучших московских наездников Иван Кочетков. На его счету было более девяноста выигранных призов. Постоянные посетители бегов давно уже подсчитали — в среднем, Кочетков побеждает в двух из каждых трёх своих выступлений. На проминке Дивный так стремительно промчался перед трибунами, что зрители зааплодировали.

По сравнению с Дивным, серый Батыр, не отличавшийся высоким ростом и пышностью форм, сильно проигрывал.

— Напрасно поставили, — вздохнул Малинин. — Похоже, Лёшенька, подвели тебя твои агенты.

Возразить Алексей не успел — удар колокола возвестил о начале заезда.

Батыр бежал по внутренней, самой короткой дорожке, поэтому место его старта было отнесено почти на пятьдесят саженей назад. Но он так резво принял, что казалось, бежит только он, а соперники стоят на месте. Подходя к первому повороту, Батыр легко обошёл Размаха и стал доставать Дивного. На противоположной прямой Размах сбился на галоп, а вслед за ним заскакал и Дивный. Кочетков, резко осадив, остановил жеребца, поставил его на правильную рысь, сделал мощный бросок вперёд. Но время было упущено. К призовому столбу Батыр пришёл первым, опередив Дивного ровно на секунду.

Выдача в тотализаторе составила пять рублей на рублёвый билет. Алексей победно взглянул на Малинина.

— А ты говорил — агенты у меня плохие!

Во втором заезде разыгрывался долгоруковский приз. Его легко выиграла серая красавица Зима, на которой ехал Павел Полянский. Условиями приза перебежка не предусматривалась, можно было не беречь силы лошади ещё на один заезд, поэтому он так резво запустил Зиму с приема, что сразу стало понятно — первый приз его. Четыре с половиной версты Зима прошла ровно за восемь минут. Замечательная резвость для пятилетней кобылы.

А вот выдача в тотализаторе не очень порадовала — всего лишь полтора рубля на рубль.

— Ничего. Лучше полтинник выиграть, чем рубль проиграть. Впрочем, учитывая сколько мы с тобой поставили, не так уж и плохо получается, — сказал Лавровский приятелю. — А что это ты, друг мой, такой грустный? Радоваться надо! Выиграли, чего, по правде говоря, давно уже не случалось. Розыск провели так, что очень уважаемые мною Шерлок Холмс с доктором Ватсоном похвалили бы…

— Да, не грустный я, — ответил Малинин. — Просто до сих пор ответов на некоторые вопросы найти не могу. Не укладывается кое-что в голове.

— Например?

— Зачем Американцу нужно было ломать шею Богословскому, резать Титкова, если он их уже отравил?

— Тоже мне, сложнейший вопрос. Ты думаешь, в Москве легко достать цианистый калий? Идешь в аптеку Феррейна на Никольскую и говоришь: "Дайте мне яда, только наилучшего". Коля, скорее всего, его у какого-нибудь ученика аптекаря в Китай-городе покупал. Вот и всучили дрянь. Сразу не подействовало, тогда он и решил, как обычно, ножом да руками.

— Допустим. А с какой стати Иволгину и Оршанской потребовалось выводить из строя Летучего и Пас-Роза? Может быть, кто-то из претендентов на Большой Московский приз их нанял?

— Ну, на этот-то вопрос я тебе отвечу не задумываясь. Видишь, вон того рыжего, что с Бутовичем разговаривает?

— Да знаю я его — рязанский коннозаводчик Яньков.

Георгий Яньков был известен тем, что сумел на своем заводе вывести полностью рыжих, без малейших отметин, рысаков. Вообще к этому цвету, он имел особую склонность. Сам рыжий, он ездил на рыжей паре, которой управлял рыжий конюх. А в любовницы себе взял рыжую француженку.

— Неужели он? — изумился Малинин.

— Господь с тобой! Это честнейший человек. Просто Иволгин поспорил с ним на пять тысяч рублей, что Большой Московский выиграет Пройда и никто другой. Вот и пытался убрать наиболее опасных лошадей.

— Зачем? — удивился Малинин. — Пройда будет первым в любой компании и без его помощи.

— А Гордого, с завода Молостовых, ты совсем в расчет не берешь?

— Какой Гордый, Лёша? Он на третьей версте встанет. А ехать четыре с половиной! Только Пройда!

— Собьется. Непременно собьется. Больно уж капризный жеребец.

— Тогда, один воронцовский Свет!

— Господь с тобой, Сергей! Он в прошлом году вторым-то еле пришёл…

Между друзьями начался обычный бесконечный и увлекательный спор о лошадях…

 

ОТ АВТОРА (вместо эпилога)

Оба они оказались не правы. Большой Московский приз, который разыгрывался через неделю, выиграл вороной Полкан, принадлежащий Петру Федоровичу Дурасову. Полкан показал рекордную для этого приза скорость — семь минут и сорок с половиной секунд. Ехал на нем замечательный наездник Егор Московкин.

Но они не могли заглянуть в будущее. А вот у нас такая возможность имеется. Давайте посмотрим, что ждало в нём некоторых из героев этой повести.

Говоря о том, что виновник скандала вокруг бегового общества выслан из Москвы Долгоруков несколько преувеличил. Когда жандармы явились на квартиру Иволгина, его там уже не оказалось. Аркадий Аркадьевич исчез без следа. Правда, года два спустя, его видели в Ницце. Одетый как лондонский денди, он снимал роскошный номер в лучшей гостинице и по крупному играл на местных бегах. Видимо, кое-какие суммы, оставшиеся от совместных дел с Колей Американцем, были весьма солидными.

Николай Иванович Никольский, более известный как Коля Американец, до суда не дожил. Его нашли повешенным в одиночной камере тюрьмы при Тверском полицейском доме. Проведенное расследование пришло к выводу, что это самоубийство. Но, как известно, у тех, кто мог отомстить за смерть купца Меньшова, были не только длинные руки, но и большие деньги.

"Странница из земли египетской" Оршанская по приговору Московского окружного суда отправилась в землю сибирскую.

Банкиру Лазарю Соломоновичу Полякову вся эта история обошлась не дешево — в двадцать пять тысяч рублей. Нет, речь идет не о взятке. Владимир Андреевич Долгоруков взяток не брал — это признавали даже его злейшие враги. Но, как известно, учреждения культуры в России, во все времена, финансировались крайне плохо. Не являлись исключением и Московский Публичный и Румянцевские музеи — крупнейшие, в то время, хранилища собраний книг, рукописей, монет, этнографических и исторических материалов. Поляков отправился на прием к директору музеев тайному советнику Василию Андреевичу Дашкову, и пожертвовал на музеи двадцать пять тысяч. Разумеется, в знак благодарности тот внял слёзной просьбе "мецената" и замолвил за него слово перед грозным хозяином Москвы.

Владимир Андреевич Долгоруков будет полновластно управлять городом ещё десять лет, а потом, уже в восьмидесятилетнем возрасте, окажется в немилости у императора Александра III и его отправят в отставку. У москвичей о нём, в отличие от сменившего его брата царя, великого князя Сергея Александровича, останутся самые добрые воспоминания.

Аристарх Матвеевич Карасёв до самой смерти, уже в начале нового века, останется хозяином олсуфьевского дома и грозой московской полиции.

Планам Николая Константиновича Феодосиева устроить завод с лучшими американскими производителями, завести призовую конюшню, издавать популярный конноспортивный журнал, взять в свои руки ввоз рысаков из-за океана не суждено было сбыться. Партнеров на все это не нашлось. Прав оказался Лавровский в том, что в России нетрудно найти людей обещающих дать деньги, а вот получить их… Он снова уехал в Америку. Обратно вернулся уже в 1889 году, когда у российских коннозаводчиков, сильно потесненных с европейских рынков, появился интерес к американским рысакам и наездникам. Именно Феодосиев поспособствует переезду в Москву семейства Кейтонов, которому было суждено вписать в историю рысистых российских бегов много ярких страниц.

Скандал не повлиял на дальнейшую судьбу Колюбакина и Приезжева. В 1883 году Александра Васильевича избрали вице-президентом ещё на один трехлетний срок. Павел Павлович снова стал казначеем и секретарем. Они многое сделали для развития общества — расплатились с долгами, увеличили количество разыгрываемых призов и их стоимость. Однако сдвинуть с мертвой точки вопрос о сооружении общей дорожки им так и не удалось. Она была построена только в 1891 году, уже при новом вице-президенте Николае Александровиче Адлерберге. Наконец-то, одновременно стали запускать по восемь лошадей в ряд.

Репортеру Алексею Васильевичу Лавровскому и помощнику присяжного поверенного Сергею Сергеевичу Малинину эта история принесла известность среди коннозаводчиков и спортсменов. Они стали своими людьми в Московском беговом обществе. Именно к ним обращались во всех затруднительных случаях. Например, когда московская полиция оказалась не в силах справиться с букмекерами, в делах о подмене орловского жеребца американским и допинге…

Но обо всем этом мы расскажем в другой раз.

Александр Прилепский.

Москва — дачный посёлок "Люблинский садовод" апрель-июнь 2014 года.