Хлопот еще много. Порешили веча не дожидаться: небольшая ватага в путь идет, всего-то двадцать пять молодцев. С посадником, с тысяцкими договориться взял на себя Шила Петрович. Не раз уж бывало - езжали ушкуйники и без вечевого слова.
Случалось, и против воли господ новгородских уходили в поход ушкуйники, а как вернутся с богатой добычей да со славой, тут Новгород и примет сынов своих со всеми почестями и с благодарностью. И нет ничего почетнее той благодарности Великого города.
Шила Петрович много помог в хлопотах: всех обошел, со всеми говорил.
А о сватовстве речи больше не было. Решили повременить со свадьбой. Да и молода Ольга, о замужестве не думает. Пускай погуляет на воле.
Василиса Тимофеевна готовит сынов своих в дальний поход. Три года, а то и больше пробудут в чужих краях; всего надо напасти. Вот и накладывает полные коробья и снеди всякой, и белья, и платья.
Михалка тоже повеселел. Торопится, - скорее бы в поход. Охота и ему силу свою попробовать, в отваге и удали с товарищами сравняться. Вернется не приказчиком с Ганзейского Двора, а истинным новгородцем; тогда и дорогую своему сердцу Олюшку засватает.
А уж после всю жизнь свою положит на службу Господину Великому Новгороду.
Вместе с Оверкой да со Степанкой судили, кого да кого в поход брать. Не то главное, чтобы знатен да богат был, а чтобы смел да товарищ добрый. И ремесленные дети, и сыны посадские - всякий народ сгодится, умели бы паруса шить, днища лодий смолить; да чтобы силушки хватило, как придет время волоком те лодьи тащить.
Сам не свой от радости носится Степанка по городу из улицы в улицу, из конца в конец - товарищей на пир в боярские хоромы сзывает. К Обакуму и к Ракше, к Есипу, к Ондрейке, к Окинфу - всех обойти, всех созвать надо.
Еще в дальние времена в боярском саду выкопали круглый прудок. Берега его поросли серебристыми ветлами, и кажется прудок чашей синего стекла в серебряной оправе. За ветлами кусты малины и черной смородины, а между кустами деревянный стол; ножками ему служат корни громадной сосны. Нынче на стол поставлены чаши с вином, брагой и медом. И ковши положены.
Вот и собрались гости - двадцать пять удальцов. И длинный Вячка пришел. Не больно отважен молодец, такого и брать бы не следовало, да сына тысяцкого не обойдешь. Вячка и сам бы, может, не пошел - отец велит; как от других новгородцев отстать?
Словно пчелиный рой гудит в малиновом огороде у рыбного прудка. Желтые, зеленые, алые кафтаны мелькают в саду.
- Всем ли ведомо, зачем званы? - спрашивает Оверьян.
- Ведомо! Всем ведомо!
- Кто с нами решается на ушкуях плыть, - будет братом названым. Все делить поровну, и труд и добычу: все меж собой равны! Согласны на том?
- Согласны!
В белых хоромах приоткрылась оконница, выглянула боярыня, слушает, как сын ее Оверьян речь держит, и не знает - радоваться или печалиться ей. Гладко, хорошо говорит Оверка и про удаль молодецкую и про Великий Новгород.
- Еще раз спрашиваю вас, господа и братья,- все ли согласны на том?
- Все согласны!
- А путь решили мы держать на Каму-реку.
Охнула боярыня: на Каму! Туда и боярин Михайло
Остафьич не хаживал. Даль-то какая, страх-то…
А те уже кричат:
- Согласны!
Только длинный Вячка приуныл - в лице бледность. Попытался было сказать, что вот, мол, на Волге другой раз бессерменские купцы с богатыми товарами плавают. Да закричал сероглазый Ракша, что «на Волге и другие побывали, там и без нас про Новгород Великий слава идет. А идти, так идти в места нехоженые».
Порешили - на Каму-реку плыть.
Подошло атамана выбирать; тут и спору не было, - Оверьян Михайлыч атаман!
Боярыня свое оконце притворила, чтобы не слыхали, как в голос заплакала: честь-то какая ее дому! И не видала, как сын ее, синеглазый, волосы - чистое золото, встал во весь рост и поклонился товарищам.
- Спасибо за честь. А теперь вспомянем дедовский обычай: смешаем кровь свою и станем друг для друга как братья по крови. - И велел челядинцам вырыть яму. Сам подошел к той яме и братана подвел, Михалку. Навстречу руки протянули, и каждый рассек ладонь мечом другому. Крепким рукопожатием скрепили обычай. А кровь стекала в вырытую яму. Поднялись, поцеловались троекратно. - Вот и еще раз побратались мы с тобой, Михалка.
Все двадцать пять новгородцев смешали кровь свою с кровью друга и навсегда становились побратенниками.
Кончился старинный обряд; засыпали землей пролитую кровь, на месте ямы насыпали холм. А затем придвинули скамьи к столу и до ночи черпали ковшами заморское вино и брагу, и мед - веселились и пировали.
И только одного молодца не видно было среди по-братенников-Степанки, холопа боярского.
Пришло, видно, время и Степанке плакать горючими слезами. Большая беда у малого - не пустила его боярыня с ватагой в дальний поход. Убила мечту. Уж лучше б его самого убила.
А случилось это так. Попросил у боярыни Шила Петрович по дружбе отдать ему холопа, что, слышно, грамоте обучен. Нужда ему большая в таком холопе.
Не сразу и вспомнила боярыня, какой такой холоп у нее грамоте знает. Припомнила все же - Степанка! Посулила отдать.
В канун того дня, как ватажке на пиру в боярских хоромах собраться, призвала боярыня Степанку и объявила свою волю.
Повалился в ноги Степанка: «Помилуй, отпусти с боярином в ушкуйники идти!» Разгневалась. Мало того, что сын против ее воли благословение вымолил, теперь и холопы волю возьмут! И - не дрогнуло сердце- его же со своих слов и грамоту писать заставила:
«От боярыни Василисы Тимофеевны купцу Шиле Петровичу грамота сия. Шлю тебе холопа своего, что просил».
Уж и Оверка пытался слово замолвить за Степанку- какое! И слушать не стала. И при муже-то она, Василиса Тимофеевна, над холопами была полная хозяйка, а теперь и того больше. И что за беда, подумаешь, стряслась? Не бьет, не казнит - в хороший дом отдает. Благодарить должен. Такое понятие у боярыни, хоть и добра - кого хочешь спроси, - добра боярыня, Василиса Тимофеевна.
Михалка было сунулся просить за Степанку, - Оверьян не пустил. Знает, - не переменит матушка на этот раз своего слова, напрасно только рассердишь. Жаль малого, - а что сделаешь?
Вот и пошел с грамоткой Степанка из боярской хоромины в купцов дом. А дошел ли, про то боярыня не скоро узнала.
