Недели не прошло - двинулись, побежали ушкуи из Великого Новгорода в дальний путь по рекам и озерам.

Под звон гуслей, под свист дудок с озорными песнями проплыли ушкуйники Волхов. А как вошли в Ладогу, тут и песни кончились, самые храбрые попритихли. Мало, кто бывал из них на Ладожском море, - столько воды в жизни не видывали. А тут еще ветер подул; алые и белые паруса надулись, выгнулись, и побежали ушкуи один за другим, держась правого берега.

Оверка стоит на носу лодьи, спиной к ее ходу, лицом к ветру.

- Крепче держи! - кричит он, и голос его слышат все двадцать пять побратенников.

А ветер крепчает, рвет и треплет паруса; ползут высокие валы - один, за ним другой, третий… вздымают и опускают лодьи. Все выше волны, все глубже в бездну падают лодьи.

- Снимай паруса! - кричит Оверьян. - Все на весла!

Ветер вырывает из рук парус, вот-вот унесет его в море, а с парусом и человека сорвать может.

- Держи-и-ись! - кричит атаман.- Без дела в воду не прыгать!

Всю ночь боролись с угрюмой разбушевавшейся Ладогой новгородцы. Перед рассветом ветер, устав свирепеть, прибил лодьи к скалистому мысу, где среди вековых шумящих сосен укрылась маленькая обитель. Иноки, а их было всего восемь человек, и все новгородцы родом, приняли ушкуйников, как братьев. Накормили их досыта рыбой, грибами, ягодами, которых в лесу было великое множество, напоили медом собственной варки… Молодцы повеселели, приободрились и принялись за починку ушкуев: пришлось и паруса латать и новые шесты рубить; сильно потрепала Ладога лодьи. Пострадало и добро, что везли с собой в неведомые страны новгородцы. Промокли штуки цветных сукон, залило водой коробья со снедью.

Все разложили на берегу, чтобы просохло на ветру да на солнышке. Оверка сидел на пеньке, раздумывал. Много у атамана забот. Бывало, все со Степанкой советовался: тот от старых людей много чего наслушался; станет говорить, - будто и сам везде побывал.

Да, цены нет малому. Обидели Степанку.

Задумался Оверка и не заметил, как подошел к нему старичок, маленький, седенький, руку на плечо положил.

- Тебя не Оверьяном ли звать? - спрашивает.- А коли Оверьяном, - иди за мной. - И повел в лес, где маленькая келейка к старой сосне прилепилась.

Как войти, Оверке мало что не пополам согнуться пришлось. У старого образа лампадка горит - чуть келейку освещает. Вместо стола - пень большой, рядом другой, поменьше. Пригляделся Оверка, - у стены на лавке будто человек спит.

- Приближься, - шепчет старичок, - вглядись; узнаешь человека?

Подошел Оверьян к лавке.

- Батюшки светы! Степанка! Отощал, усох весь, а как не узнать - он!

А старичок Оверку от лавки отвел.

- Больной, - говорит, - он, не тревожь.

Усадил и стал рассказывать.

- Набрел, - говорит, - на человека в лесу: без сознания лежит, ноги сбиты, сам жаром горит. Притащил к себе, уложил. В бреду высказал, что беглый боярский холоп он; Оверьяна поминал. Закон известен: коли ты и есть Оверьян, боярский сын, и отрок этот от тебя бежал,- должен я тебе холопа этого выдать.

Хотел что-то сказать Оверка, да старичок не дал.

- Погоди, - говорит, - слушай дальше. Известно мне и другое: за побег ждет его жестокая кара. Однако и такой обычай есть: буде отрок останется в обители, обет даст всю жизнь грех замаливать, тогда уж никто не волен брать его отсюда, и проживет он божьим человеком до конца дней своих, от бога ему положенных. Нынче поутру в сознанье пришел - беседовал я с ним. Думы его мне известны. А теперь хочу знать твои думы. Да не спеши, поразмысли сперва. Оверьян и думать не стал.

- Выдай, - говорит, - мне его не по закону, а по человечеству. Рано ему еще грехи замаливать, не накопил грехов. Пойдет с нами, с ушкуйниками, а от боярыни прощенье заслужит. Казнить его не дам, даю слово новгородца.

Порешили: как Степанка в силу войдет, возьмет его Оверка с собой в путь. А до тех пор ждать будет.

Так бы и сделал Оверка, да с ватагой несогласье вышло. Вячка или кто мутил тут, но только не все согласны были беглого холопа братом признать. И Оверьянова власть не помогла. День и другой прошел - уже лодьи починили, отдохнули - пора в путь. Шумят ушкуйники: кого ждем? А Оверьян все тянет время, - что делать со Степанкой?

Больше, чем даже Оверьян, жалел парнишку Михалка. Решил про себя: «Без Степанки дальше не двинусь». А тот в глаза глядит, своей судьбы ждет.

В тот день, как отчаливать, приходит Михалка в келейку, где старый инок Степанку держал, уговаривал в скиту остаться.

- Вставай, - говорит. - Идти можешь?

Мигом вскочил Степанка: «Могу!» - а у самого ноги еще не зажили.

Привел его Михалка на берег, где уже все ушкуйники собрались. Выхватил меч да громко, не хуже Оверки, крикнул:

- Моему брату откажете - мне откажете!-да и полоснул себя по руке. Побратался со Степанкой.

Тут и Оверьян подошел, кровь свою смешал со Степановой.

- Ладно, - говорит, - ты, Михалка, придумал.

Несогласные и языки проглотили. Что на это скажешь? Взяли Степанку.

Вот так и исполнилась заветная мечта Степанки - стал он ушкуйником.