Оверка лежал на дне ушкуя и глядел в небо. А небо синее, как река, по которой плывут новгородские лодьи. Леса подступили к самой воде. Будто дремлют могучие седые ели. Стройные сосны купают корни в воде, а кое-где белеют березы.
Лениво шевелят веслами новгородцы. Тишь-то какая! Едут-едут, и все леса бескрайние, и людей не видать.
- Где же они, лиходеи? С кем сразиться? Хоть бы леший в гости позвал, скуку рассеял.
- Бог с тобой, Оверьян Михайлович, - перекрестился Вячка. - К ночи нечистую силу поминаешь. В лесу нечисти всякой много, уж больно густ лес. - И, как бы в ответ на эти слова, донесся до середины реки чей-то протяжный зов. - Вона, слыхали? Хозяин зовет.
Бок о бок стали ушкуи, молодцы весла бросили: и впрямь кто-то кричал в лесу.
- Птица ночная, - подбадривал себя Вячка, - не леший то.
- А и леший, так что? - вмешался Степанка.- Новгородец ни лешего, ни другой какой нечисти не испугается.
- А кто робок больно, сидел бы дома с мамушками да с нянюшками, - строго поглядел на Вячку Оверка.
- Бояться, Оверьян Михайлович, не должно, а и связываться с нечистым негоже, - раздались негромкие голоса.
Оверка смеялся. Большой, сильный стоял он посреди лодьи и веселился от всей души. И вдруг оборвался смех. По реке навстречу новгородским лодьям плыло диковинное суденышко. И откуда взялось - неведомо. Притихли ушкуйники, глаз от суденышка не отводят. Солнце уже за лес зашло, огненным цветом пламенело небо да ярко золотились стволы сосен на другом берегу. Михалка стоял рядом с братом, вглядываясь в диковинное суденышко. А оно плывет и плывет: челнок не челнок, и будто кто сидит в нем. Вдруг звонкий голос Степанки разорвал тишину:
- Гляди-гляди, - борода в воду свесилась!
- Не борода, трава речная на коряге… - дрожащим голосом выговорил Вячка.
- Какая такая трава? Глянь-ко, самый что ни на есть леший! Головой нам кивает!
- Что делать велишь, Оверьян Михайлович?
- Видно, хозяин лесной в гости зовет, а от хозяйской хлеб-соли отказываться не след, не в новгородском обычае.
Сжались сердца новгородцев от суеверного страха, но опять же и поглядеть охота, что за старичок такой на диковинном суденышке плывет. Обакун, Ракша приободрились, заговорили Оверке в тон:
- Что он нам сделает, леший-то? Позовет в гости - пойдем.
Вдруг челн, совсем было приблизившись, завертелся на месте, старичок закивал бородой и шибко-шибко погнал свое суденышко к берегу. Осмелели молодцы, зашумели, закричали:
- Ай да мы! Лешего испугали!
А из-за леса неслись непонятные звуки.
- Говорю, в гости зовет! - крикнул Оверка. - А ну, кто со мной?
Степанка первым вскочил, за ним Михалка и еще пять храбрецов вызвались за Оверьяном в лес к лешему идти. Всех восемь человек.
Вячко видит - не один он лешего остерегается - приосанился.
- Не горазд я на чужое угощение, свое найдется. Иди, Фалилей, угощу немецким вином. Выпьем да спать заляжем.
Восемь человек с Оверкой во главе поплыли на своей лодье к берегу, а остальные остались ждать - что будет?
Долго еще слышались голоса храбрецов:
- Вячко, а Вячко! Стереги добро! Утащит что водяной, - ты в ответе!
- Не отпускать бы их, - тревожились новгородцы, - плохи шутки с нечистым…
- Не отпустишь его, как же… Оверьяна не переспоришь.
Уже и голосов не слыхать. Исчезли в лесу все восемь побратенников. Вернутся ли?
- Ну, даст бог, худа не случится: поиграет с ними леший, да и отпустит.
Перекрестились новгородцы, завернулись, кто в метель, кто ковром укрылся. Заснули.
Тихо плескалась вода о днище лодьи. Прибрежные березы шелестели листьями. Где-то кричала ночная птица. А может, то и не птица была…
Когда Оверкины молодцы вышли на берег, в небе уже светила луна, но свет ее не пробивался сквозь густые ветви могучих деревьев. В лесу было темно. Страшно потрескивали деревья, кричали ночные птицы. Смело шагали побратенники, только держались поближе друг к дружке. Остановились - послышалось, будто шагал кто, тяжело, с хрустом. Медведь, что ли? И верно - он: совсем близко просунулась сквозь спутанные ветви медвежья морда и тотчас спряталась обратно. Этот зверь новгородцу не страшен.
- Не худо бы зверя полонить: нас восемь, а он один.
- Не на охоту вышли, в гости идем, - твердил свое Оверка. Вдруг нога его провалилась во что-то гнилое, трухлявое. Попытался вытащить - другая завязла.
- Стой, братцы! Бурелом! Здесь не пройти! Увяз, тащите вашего атамана!
Укрепившись на широком поваленном стволе, молодцы ухватили Оверьяна под мышки.
- Тише, черти! Кафтан порвете! Как в гости пойду в рваном-то?
Со смехом, с шутками вытащили Оверку. Экая глушь! Куда теперь идти? Вперед самый легкий пошел-Степанка. За ним Михалка и остальные. Идут гуськом, держась друг за дружку сквозь темную лесную чащу.
Но вот озаренная лунным светом перед новгородцами открылась небольшая поляна. Посреди поляны стояла береза. Такой березы новгородцы еще не видали. Если бы все восемь молодцев взялись за руки, только тогда бы и можно было обхватить ее могучий ствол. А вверху- истинное чудо! Не одна, а восемь верхушек, будто нарочно по числу наших удальцов. Или го деревья так сплелись вместе, что стало одно тело и восемь голов все врозь?
- Чудо!
- Чудо и есть! Глянь-ко что на березе понавешено!
Начиная с самых нижних веток и до тех, что могла достать рука человека, навешены шкурки звериные, фигурки и невесть еще что, сверкавшее в лунном свете. Обступили новгородцы чудесную березу; как малые дети, дивились тому, что видели.
- Глянь-ко, гусь!
- Птица с человечьим лицом!
- Ну и чертовщина! - Оверка тронул и покачал серебряную пластинку, висящую на березе. - И кто ж все это понавешал?
В ярком свете луны хорошо видны были серебряные и золотые пластинки, бубенчики, смешные человечки, рыбы с оленьими рогами, люди с звериными головами и звери с человечьими лицами.
- Может, это хозяин нас своим добром жалует? - сказал Ракша. - Взять, что ли? - и уже протянул было руку снять с ветки серебряную фигурку человечка, попирающего ногами хвостатого ящера.
- Погоди! - Оверка схватил его за руку.- Гляньте, братцы, то не хозяина ли жилье?
Неподалеку от чудесной березы, будто вышедшей из лесной чаши, стоял исполинский кедр, а под ним избушка не избушка - круглая хижинка без окон, но с дверью.
Степанка подошел, толкнул дверь и отпрянул: прямо на него глядел ярко размалеванный идол. Тут и остальные подошли - идол и есть. А вокруг идола, на полу, на столах, кувшины да мисы серебряные, чаши золотые заморской хитрой работы.
У ног идола лежали груды мехов: шкуры куньи и лисьи, бобры да соболя - богатство!
Молчат новгородцы, что и думать, не знают. Оверка и тот присмирел.
Первый Михалка услыхал шум, будто топот множества ног. И голоса, будто. Люди то иль нечистая сила, - кто скажет? Оверка - уж на что храбрец - побратенникам шепчет:
- Отступим в лес, поглядим оттуда, что за народ идет.
Только успели скрыться в лесную чащу, вся полянка заполнилась людьми. По невидным тропинкам с разных сторон стекались людишки, росту невеликого, в меховых одеждах. И запрыгали, закружились вокруг чудесной березы. Лопочут что-то на непонятном своем языке и не ведают, что восемь пар глаз следят за ними из лесной чащи.
- Гляди, гляди, - шепчут новгородцы друг другу. А поглядеть есть на что. На поляну выбежал человек в длинной рубахе, обшитой позументом и металлическими побрякушками; на голове колпак с бубенцами, в одной руке блюдо металлическое, в другой колотушка. Человек стал бить колотушкой по блюду - поднялся шум, и все закружились в неистовой пляске вокруг обряженного человека - волхва, думается новгородцам. Все шибче и шибче плясал неведомый народец - вздымали руки к плечам и бросались на землю. После снова вскакивали и снова кидались к нодножию березы.
Уже у новгородцев шумело и звенело в ушах, кружились головы от звона и грома, от вида неистово скачущих людей.
- Дьявольские дети своему лешему служат, - предположил Ракша.
- Березе молятся, - сказал Степанка.
Страх у новгородцев давно прошел. Лежат, лениво переговариваются:
- Да кто их разберет, кому косоглазые молятся?
- Долго ли нам на бесовские игрища глядеть?
- Встать да разогнать!
- Не сметь! - строго говорит Оверьян. - У них свой закон, свой обычай; не дело им мешать.
И так конец скоро - истомились, шатаются, как пьяные. И правда: кто еще вяло кружился на одном месте, кто отходил в сторонку и садился у круглой хижины, откуда глядел на них выпученными глазами размалеванный идол.
И вдруг раздался пронзительный свист: то волхв выхватил из прорехи своей рубахи дудку и свистнул. Тотчас и те, что еще плясали, и кто сидел у хижины, и те, что лежали без сил на земле, бросились к лесу; полянка вмиг опустела. А скоро и голосов не стало слышно.
Разминая затекшие ноги, вылезли новгородцы из своего укрытия и только тогда заметили, что на поляне и у самой хижины лежали груды мехов, принесенные в дар богам маленькими людьми.
- Что ж, Оверьян Михайлович, заберем добычу - да на ушкуи?
Но Оверьян смотрел подале. Он уже посовещался с Михалкой и со Степанкой.
- Торопиться нам некуда, - сказал он. - И месяц притомился, на покой уходит. Надо и нам отдохнуть. Место хорошее, мягкой рухляди много; проспим до утра, а там увидим. - И разлегся на медвежьей шкуре, разостланной под чудесной березой.
Другие тоже улеглись: головами вместе, ногами врозь. И скоро новгородцы спали крепким богатырским сном. Не тревожило побратенников ни уханье филина, ни стук дятла, ни треск деревьев.
