Возле одного из новых домов на одной из центральных улиц города всегда можно увидеть несколько машин, легковых и вездеходов, многолюдно, дверь подъезда то и дело открывается, впуская и выпуская посетителей, — здесь расположен горсовет со всеми его отделами.
Отделу народного образования принадлежат комнаты на втором этаже. Таблички на каждой двери крупным каллиграфическим почерком сообщают ее назначение:
Инспекторы
Материальный отдел
Расчетный отдел
Централизованная бухгалтерия гороно
Инженер по технадзору
Секретарь гороно
И рядом, в глубине коридора:
Зав. гороно А. Г. Зорина
Сегодня завгороно принимает посетителей.
Обычно к концу этого дня у Анны Георгиевны голова идет кругом, хотя старший инспектор Надежда Романовна ни на полчаса не оставляет ее одну и, правду сказать, здорово помогает, особенно в трудных случаях. А почти каждый приход посетителя — трудный случай. В одиночку не всегда и решишь.
Старший инспектор практична, находчива, умеет ладить с людьми. Анна Георгиевна дорожит ценными рабочими качествами своей первой помощницы, в чьем характере уживались, казалось бы, совершенно противоречивые черты: властность и ласковость. Вернее, то властная (Анне Георгиевне иной раз покажется, даже до жестокости), то ласковая (тоже иногда чересчур).
Словом, не простушка, не вся на ладони, но к ней, Анне Георгиевне, внимательна до трогательности. А это тоже не минус.
— Анна Георгиевна, чайку вскипятить?
— Анна Георгиевна, что-то вы побледнели. Съездите домой отдохнуть, я побуду за вас.
Или:
— В гастрономе вчера селедки выбросили слабого засола. Я себе брала, вам прихватила килишко.
Но это уже совсем ни к чему.
— Категорически прошу вас, Надежда Романовна, никаких селедок, ничего этого. Категорически!
— Анна Георгиевна, неужели у нас формальные отношения? Изо дня в день четвертый год вместе. Неужели вы за три года не проверили мои чувства? Я вам в матери гожусь, я вас как дочку люблю.
Она — это правда! — искренне привязана к Анне Георгиевне.
В матери, положим, не годится: самой не больше сорока пяти, а принарядится, подгримируется, и того не дашь. У нее слабость к нарядам и косметике, она еще не теряла надежд на любовь и семью. Или хотя бы поклонника, с которым можно бы показаться на каком-нибудь мероприятии в Доме учителя. Сходить в кино не с кем!
Год назад старшего инспектора Надежду Романовну оставил муж. Разрыв произошел грубо, скандально. Все роно знало о случившемся. Обсуждали подробности, женщины шумно выражали сочувствие. Стараясь казаться равнодушной, она отвечала, что сама бросила мужа: пьяница, опостылел!
Все знали, что это выдумка, и еще оживленнее шептались, пересудам не было конца. Анна Георгиевна старалась пригасить сплетни, удивляясь, как мало друзей у Надежды Романовны. А ведь деловита, энергична, участлива. Во всяком случае, к ней, Анне Георгиевне, участлива, притом что сама несчастлива.
Анна Георгиевна всячески старалась скрасить безрадостную жизнь старшего инспектора хотя бы ответной ласковостью, благодарностью за работу. Старший инспектор привыкла к похвалам руководства.
…А день сегодня чудесный! Вчерашний нежданный приезд Артема, загадочность его командировки, музыка, разговоры, рассказы, ужин всей семьей и не в кухне за пластмассовым столиком, а в комнате, где две тахты служили постелями, а когда приходили гости, раздвигался стол, спальня превращалась в столовую — весь вчерашний вечер, полный веселой суматохи, душевных разговоров и шуток волновал и радовал Анну Георгиевну.
Не хотелось работать! Хотелось делиться с кем-нибудь счастьем, но не с Надеждой Романовной. Жестоко рассказывать Надежде Романовне о недоступном ей.
Анна Георгиевна поделилась только, что приехал Артем с каким-то интересным заданием от газеты и какой же еще мальчишка! Держит в секрете.
— Как в секрете? От вас, родной матери? — изумилась Надежда Романовна. — Вот детки, даже самые лучшие! Вырастают — и порх из гнезда. И разумения свои, и дела. Так и утаил? Неужели?
Анна Георгиевна не разделила критического настроя старшего инспектора. Она понимала Артема. Держит в секрете, потому что вроде уже и взрослый, а в сущности мальчишка. Все они в этом возрасте рвутся к самостоятельности. Что ж, пусть пробуют силы.
Склонившись над столом, Анна Георгиевна чертила на листе бумаги квадратики и кружки, делая вид, что занята, а сама слушала внутри себя радость.
Недолго ей дали порадоваться. Пришел посетитель, разумеется, с жалобой. И как с утра началось, так и пошло.
Явился отец ученика десятого класса. Парень сломал ногу. Доктора уложили, грозят на полгода, не меньше. Раздраженный отец пришел обрушить гнев в первую очередь, конечно, на школу.
— Что за учителя у вас! Бездушные. Скоро неделя, как мальчишка учиться не ходит, а им хоть бы что! Никто и не хватился. Десятый класс — вы-то сознаете?
— Сознаем. В школе были?
— Был. Сказали, придут. Не идут.
— Так ведь еще недели нет, как занятия начались. А вы сразу в гороно жаловаться.
— На них не пожалуешься, дело с места не сдвинешь. Мальчишка со сломанной ногой, а им хоть бы что! Не почешутся.
— Где вы работаете? — осведомилась Надежда Романовна.
— Рабочий. Кабы инженер или какое начальство, сейчас прибежали бы. Что им до рабочего классу, им чины да званья подавай.
— Ну уж, позвольте, — сухо прервала Анна Георгиевна.
«А ведь он наглец, этот папаша, в костюме, при галстуке, с рабочими руками и головой мещанина. Как он смеет оскорблять учителей? Сам, наверное, пока все в порядке, в школу и не заглянет».
— Кого из учителей сына вы знаете ближе?
Замешательство. Посетитель мнется, отводит в сторону глаза.
«Так и есть. Назвал бы хоть кого-нибудь, хоть из приличия. Нет».
Разговор мог обернуться неприятно, но вмешалась Надежда Романовна. Она умела не возмутиться в самых опасных ситуациях, соблюсти хладнокровие и какими-то ласковыми словечками, улыбками, обещаниями погасить нависавший конфликт.
— Не волнуйтесь, товарищ, свяжемся со школой, мобилизуем учителей, мальчика не бросим, будьте спокойны.
На этот раз Анна Георгиевна была недовольна ее дипломатией и в душе бранила себя, что поддалась обыкновению старшего инспектора любыми способами отводить неприятность: «Тише, тише. Сора не выносить из избы».
Отец ушел, не согнав с лица хмурь, но удовлетворенный. «Проучили вас малость, а то, ишь, как рабочий, так нос воротить».
Ушел победителем. А напрасно… Нахалам нельзя уступать.
Затем в кабинет завгороно буквально ворвался хорошо ей известный учитель физики, великолепный знаток предмета, умевший влюблять ребят в свою науку, преподававший ее много шире изложенного в учебнике, и притом вздорный склочник, отравлявший существование себе, всему коллективу, всему гороно.
Больше часа обсуждалась очередная война физика с кем-то, кто за его таланты копает ему яму.
— Надежда Романовна, — уже усталым голосом от никчемности и пустоты разговора распорядилась завгороно. — Сходите завтра к ним в школу, разберитесь, что там.
Словом, весь день был занят разбором различных малых и немалых, иногда серьезных, но чаще мелких событий и случаев.
— Ну и денек! — вздохнула Анна Георгиевна.
Но денек продолжался, и под конец вовсе нехорошая узналась история, сильно расстроившая и рассердившая Анну Георгиевну. Она говорила о ней по телефону, когда вошел Артем.
— Тёма! Здравствуйте, Тёма! — дружески приветствовала Надежда Романовна, знавшая его по приездам домой на праздники и каникулы.
— Здрасьте! — холодно бросил он и не сел, будто не заметил приглашения.
Стоял, опершись на спинку стула, и не глядел на нее.
— Что с вами, Тёма? — обеспокоилась она.
Поглощенная трудным телефонным разговором, мать поначалу не заметила странной угрюмости сына, так не свойственной его открытой и простодушной натуре.
— История! — кладя телефонную трубку, вздохнула она. — Тёма, хорошо, что зашел. Надежда Романовна, трудно поверить! Принимают девочку в комсомол, отличницу, во всех смыслах чудесная девочка! Вызвали на бюро и подумайте, какая бессовестность! — томят у двери комитета, в коридоре, час, полтора. Потом секретарь, школьник же, девятиклассник (не старше шестнадцати, а уже бюрократ) вышел к девчонке: «Ступай домой, сегодня не успеем, вызовем после».
Девочка на людях сдержалась, а дома в слезы. А после из-за экзаменов отложили прием до осени. Теперь зовут на бюро, а она ни в какую. Волновалась, готовилась как на праздник… А теперь ни в какую. Вот формализм так формализм. А учителя были где? А мы? Вот о чем, товарищ спецкор газеты, надо писать бы.
Артем молча, исподлобья глядел на мать. Только теперь она заметила его недружелюбие.
— Тёма, что-то случилось?
— Мне надо поговорить с тобой наедине.
Его тон и ответ показались ей грубыми и обидными для Надежды Романовны.
— Если о деле, можешь говорить сейчас, обычно мы сообща решаем дела.
— Наедине.
Мать удивленно, не понимая, смотрела на сына. Он молчал.
— Тогда ступай домой. Кончу работу, поговорим дома.
Он повернулся уйти.
— Артем! — все более удивляясь, окликнула мать. — Ты не простился с Надеждой Романовной.
Он оглянулся через плечо, кивнул. Как кивнул! Мать похолодела от его кивка.
— Боже мой, что с ним такое? — испуганным полушепотом спросила старший инспектор после ухода спецкора газеты.
— Извините, — растерянно ответила мать. — Что-то, должно быть, его огорчило. Извините, Надежда Романовна.