Стиснув кулаками виски, он сидел за письменным столом отца, над пустой страницей. Как писать статью? Что писать? Что главная виновница происшествия в школе номер один его собственная мать, действующая через подчиненных ей лиц? Так?
С другой стороны, что чрезвычайного случилось? Смена поколений. Во всем мире на место старых приходят молодые. Естественно.
И дальше. Кто-то должен направлять и регулировать распределение кадров или как это там называется? Расстановка и регулирование кадров одна из обязанностей матери. Если здраво судить, есть, скажите мне, происшествие?
Артем схватил карандаш и лихорадочно написал: «Есть происшествие или нет?»
Дальше мысли его опять побежали вразброд. Еще вчера с таким жаром он мечтал о своей первой корреспонденции! Где его тщеславные грезы прогремят, именно прогремят, меньшее не представлялось.
Если происшествие было, кто главный виновник? Как ни верти, прямо или косвенно главная виновница — мама. Неопровержимая улика — Утятин. Мамин знакомый. Для его устройства надо было вытеснить другого.
«Уважаемые читатели! Мне трудно рассказывать вам о происшедшем событии, потому что главное действующее лицо, виновное в совершенной несправедливости, — моя собственная мать, заведующая гороно, депутат горсовета, член партии Анна Георгиевна Зорина», — написал Артем. Написал и охнул.
Нет! Он не может поднять руку на собственную мать, если даже она тысячу раз виновата. «Нет, что это я! Что я наговариваю? Справедливая, ласковая мама моего детства, ты ни при чем. Утятин врет, что ты устраивала его таким нечестным, тайным способом. Королева Марго ошибается. Королева Марго порох: пых — и взорвалась. Сейчас побегу к Ольге Денисовне, сейчас, сейчас все разъяснится, что она сама захотела уйти, никто не думал ее выживать, а тем более завгороно».
Он вскочил, готовый опрометью мчаться к Ольге Денисовне. И вообще с ума он своротил, уселся писать о беде человека, не увидев, не расспросив, не узнав. Он вскочил.
Но вернулись с работы родители. Обыкновенно Игорь Петрович возвращался раньше, сегодня задержало собрание. Они пришли почти одновременно. Мама, заметно встревоженная встречей с Артемом в роно. Отец, как всегда, жизнерадостно-громкий.
— Строчишь? — весело прогремел отец, входя в кабинет. — Строчи, строчи. Или уже?
— Нет, — буркнул Артем.
— Отчего такой мрак? А-а, понимаю. Муки творчества. Ничего, товарищ спецкор, поднатужимся, подредактируем, добьемся конфетки. — Он щелкнул пальцами: — Конфет-ка! Впрочем, нет, полная ума и темперамента, обличающая или напротив статья. Артем Новосельцев. Звучит? Давай рассказывай. Егоровна, слушаем.
— В чем дело, Тёма? — спросила мать.
— Плохое дело, — буркнул Артем.
— Тёма, голубчик, объясни…
«Мама, неужели ты так ужасно умеешь притворяться? Так искусно? Но что это я! Она ведь не подозревает даже, о каком деле я говорю».
Он отрывисто спросил:
— Учительницу Ольгу Денисовну из школы номер один знаешь?
— Ты странно держишься, Тёма, — удивленно сказала мать.
Она была грустна и неспокойна, и у Артема защемило сердце от жалости и убийственного разочарования в матери. Он жалел и не прощал.
— Слышала… припоминая, с запинкой ответила мать, — да… слышала, хорошая учительница, а внешность не помню. Должно быть, не видела близко, Тёма. Несколько десятков школ только в городе. Конечно, хорошую учительницу должна бы знать ближе.
— Как, ты сказал, учительницу зовут? — заинтересовался Игорь Петрович.
— Ольга Денисовна.
— Она что, не работает в школе?
— Работала. Теперь нет.
— Гм.
Игорь Петрович хмыкнул: «Гм». Закурил. Он запомнил ту старую учительницу, державшуюся с подчеркнутым достоинством и даже высокомерием, что не очень свойственно учительницам, казалось ему. Что-то с ней не совсем ладно, чутьем угадал он. Но не стал углубляться. В обязанности его не входило выяснять личные обстоятельства больных, а кстати, она вовсе и не больна.
Но Тёмка на что-то напал. Что он там откопал, дурень? При чем тут мать?
— При чем мать? — холодно спросил сына Игорь Петрович.
— При всем, — отрезал сын. — При том, что учительницу выживают из школы, внушают болезнь, устраивают на ее место…
— Постой, что ты мелешь? — удивилась мать.
— Павку Утятина забыла? — все горячее распаляясь, продолжал допрашивать сын.
— Не забыла, пожала она плечами. И, поясняя, мужу: — Сын моей сотрудницы по областному Дому учителя. Кончил институт, прислали сюда. Я еще и повидать его не успела, не знаю, как он у нас приживается в школе. Няня говорит, на днях заходил, нас с тобой не застал. Тёма, так что же?
— Что ты намерен писать, товарищ спецкор? Кого собрался разоблачать? Уж не мать ли? — о чем-то догадываясь, с усмешкой спросил отец.
— Я еще не видел Ольгу Денисовну. Увижу, если подтвердится, расскажу все, как есть. Прятать виновных не буду. Не буду! — с дрожью в голосе крикнул Артем.
— Анна, ты понимаешь, что с ним творится? — поразился отец. — Анна, что ты молчишь?
— Слушаю.
У нее стал вдруг совсем подавленный вид. Что-то в ней изменилось, уже не тревога, а страх глядел на Артема из глаз матери.
— Происшествие или нет? — допрашивал сын.
Отец уничтожающе фыркнул:
— Выеденного яйца не стоит твоя история, Тёмка. Выискал сюжетик, эх ты! Провалилась статья, никто не напечатает — печатать-то нечего. Не станешь же ты разоблачать собственную мать… если она и допустила какую-то ну… — Он поискал подходящее слово, не нашел. — Да что! Ни черта она не допустила. А если бы был не Утятин, а какой-нибудь Иванов?
— Тогда другое.
— Почему другое, глупая твоя башка?
— Для Иванова не стали бы отправлять хорошую учительницу в музей древности, а для Утятина отправили, потому что он — мамочкино протеже.
Как язвительно прозвучало это «мамочкино протеже»!
— Мама, мне надо знать одно: ты хотела устроить Утятина?
— Да, хотела послать на работу.
— Все! Мне ничего больше не надо. Все, все.
Он схватил листок, зачеркнул название, написал новое: «Происшествие в школе номер один».
— Не ждал, не ждал, не ждал! — обхвативши ладонями голову, раскачиваясь всем туловищем, исступленно твердил он: — От кого другого, а от тебя, мама…
— Истерика, — пренебрежительно бросил отец. — Слушай, а как же тебя послали спецкором по делу, к которому имеет отношение твоя собственная мать? Завгороно? Твой редактор должен бы сообразить, неудобно посылать сына по делу…
— Я скрыл, — густо краснея, прервал Артем.
— Дай-ка статейку, — сказал отец.
Артем машинально протянул отцу листок, где, кроме заглавия, и написана-то была всего одна первая мучительная фраза. Игорь Петрович без слов разорвал лист на мелкие клочья, кинул в корзину под стол.
— Надо быть круглым дураком или карьеристом, чтобы заварить эту кашу. Из-за кого? Из-за какой-то старухи, которой давно пора на печку греть кости. Надо было сдать письмо в архив. Вы, газетчики, на все письма мчитесь с проверкой? Черт знает, поглядите на этого остолопа — первая командировка, и куда? По какому поводу? Судить собственную мать.
— Я был уверен, мама не виновата, даже в голову не приходило про маму! — бурно прервал Артем.
— Она действительно не виновата, — с холодным спокойствием ответил отец. — Анна, что ты молчишь?
— Слушаю.
— Так вот, не очень умный наш сын, — продолжал Игорь Петрович, представляешь ли ты, какие последствия могла иметь твоя дикая статья, если бы появилась на свет? Подумаешь, разоблачения! Вон в газете «Труд» и не такое печатают. А здесь что? Собственно, что? Что? Старой учительнице предложили на пенсию. Так ведь это закон. Ни один более или менее соображающий читатель и не подумает сочувствовать. Но твоя статья, если бы появилась на свет, — сенсация. Сын разоблачает собственную мать — вот ведь изюминка в чем. Шумиха обеспечена, да какая! Завгороно, депутат… Анна, что ты молчишь?
— Слушаю.
Она повторяла, как автомат, одно слово, и теперь Артем совсем не узнавал маму — у нее было чужое лицо, наглухо замкнутое.
— И Ляльке не поздоровится, задразнят, — продолжал Игорь Петрович. — И в меня рикошетом. Словом, мальчишка, и думать не смей. Вернешься в газету, доложишь, — существенного не нашел. Много шуму из ничего. Иди. Проветри мозги на воздухе.
Артем выбежал стремглав. Слышно было, грохнула в передней входная дверь. И Лялькин зов:
— Тёма, куда? Я с тобой, Тёма!
— Дурак! — фыркнул Игорь Петрович.
В ожесточении он смял папиросу о пепельницу, закурил другую, нервно пуская темные витки дыма. Сел в кресло. Анна Георгиевна, как, войдя, стала у двери, так и стояла.
— Сядь.
Она покачала головой. Нет. Она казалась раздавленной. Он поразился, до чего она казалась раздавленной!
— Вот что, Анна, прошу тебя, не паникуй. Не вижу никаких криминалов. Ты ни при чем. Инспекторша твоя ни при чем. И директор. Господи боже, старой учительнице предложили на пенсию, так ведь не до ста же лет ей занимать место? А молодым дорогу надо давать? И вообще… Единственно неприятно…
Он поскреб в досаде затылок.
— Что еще? — испугалась Анна Георгиевна.
— Ничего, решительно ничего. Сущий пустяк! — засмеялся Игорь Петрович так естественно, что Анна Георгиевна не стала допытываться о его пустяке. Он ведь юморист, заметил что-нибудь в Тёме. Всегда заметит смешное.
Она скрестила на груди руки, крепко держась одной за другую, и неподвижно стояла у двери.
«Каждую мелочь готова раздуть до трагедии, бывают же люди!» раздраженно подумал Игорь Петрович.
Но у него все же немного скребло на душе. Принесла нелегкая к нему на прием ту учительницу! Ведь здоровешенька. Они все, пенсионеры, от безделья копаются в себе, несуществующие болячки отыскивают. Но неприятно, если кто-то вышестоящий, у кого может на Анну быть зуб, или завистник какой-нибудь, недоброжелатель — их на каждом шагу — раздуют историю, распознают, что учительницу отпустили, гм… между нами признаться, не отпустили, а по всему видно, выпроводили на пенсию по болезни, а она здоровешенька…
«Надо же было мне, остолопу, записать в карту… в случае скандала побегут справки наводить, а я черным по белому, гм… Недальновидным я товарищем оказался, Егоровна, признаюсь».
Он не признался, конечно. Жизнелюбие и оптимизм доктора Игоря Петровича Новосельцева подсказывали ему, что все так или иначе образуется. «Анну уважают, не станут из-за какой-то пенсионерки съедать. Главное, выработать тактику».
— Идем обедать, — со здоровым аппетитом позвал Игорь Петрович жену. Нянька, наверное, изворчалась. Богиня Афина, идем. Голоден, как слон, корми скорее слона, или сейчас тебя слопаю.