Наташа никому, даже Жене, не говорила о задуманном. Возвращаясь из школы, она делала наспех домашние дела и садилась за математику. Решив несколько уравнений и геометрических задач, она открывала наудачу страницу и испытывала себя — получится или нет. За последнее время стало получаться на любой странице из пройденного. Но Наташа все еще не верила и каждый день упрямо повторяла. Иногда Наташа час или два грызла карандаш и размышляла над задачкой, но ни за что не хотела идти к Добросклоновым. Она хотела добиться сама.

Когда в передней раздавался звонок, Наташа со всех ног бросалась встречать маму. Она снимала с мамы шляпу, довоенную, с помятым бантиком, и стряхивала с полей капельки растаявшего снега. А мама некоторое время еще сидела на табурете и ладонями приглаживала волосы, которые завивались в мелкие колечки от мокрого снега.

— Сегодня все печи на полной нагрузке? — интересовалась Наташа. — А на тельфере кто работает? Сегодня мины или снаряды?

Иногда мама отвечала:

— Этого сказать нельзя.

— Военная тайна? — понимающе кивала Наташа, чувствуя уважение к маме и гордость за нее.

— Теперь ты рассказывай, — говорила мама. — Только все — и хорошее и плохое.

— Плохого давно уж нет, Дарья Леонидовна опять похвалила за сочинение.

Наташа любила сидеть на коврике около кресла и опираться подбородком о мамины колени.

— Мамочка, ты думаешь, Дарья Леонидовна не строгая? Она строгая, она обязательно снизит балл, если не ответишь. Только мы на неё не сердимся. Знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что она справедливая и нам доверяет. Она в нас уверена. Вот мы и стараемся.

— Это хорошо, что она в вас уверена, — согласилась мама. — А еще?

— А еще, мама, она не притворяется, будто всё знает.

— Как же так? — удивилась мама. — Что же она не знает?

— Нет, ты не думай, я не про литературу. — Наташа испугалась, что мама неправильно её поймет. — Когда Дарья Леонидовна по литературе рассказывает, я даже стараюсь не дышать. Она не притворяется, что сразу про жизнь объяснить может.

Мама все-таки не понимала и с интересом смотрела на Наташу.

— Ну, например?

— Например, мы любим с ней о постороннем разговаривать. Женя Спивак спросила, какая у человека цель в жизни. Дарья Леонидовна задумалась. А потом сказала: «Одним словом не определишь».

Мама облокотилась на ручку кресла и внимательно смотрела на Наташу.

— Тогда мы много говорили, и все согласились обязательно приносить пользу. Дарья Леонидовна сказала — каждый по-своему приносит пользу, а еще, что нужно свое место в жизни найти и это тоже цель. Только она не так сказала, складнее.

— Дарья Леонидовна пожилая? — спросила мама.

Наташа всплеснула руками и расхохоталась.

— Пожилая?! — воскликнула она. — Да ты бы посмотрела на нее! Она почти такая же, как Катя. Только Катя обыкновенная, а Дарья Леонидовна особенная.

— Ты счастливая, — сказала мама, — что у тебя такая учительница.

— А Захар Петрович, мама… — в приливе откровенности продолжала рассказывать Наташа — и замолчала. На столе лежал раскрытый задачник. — Мамочка, давай порешаем задачки, — заторопилась Наташа, боясь выболтать секрет. — Вот смотри: «Если нам известны все стороны четырехугольника и отрезок ED…»

В комнату влетела Катя, в распахнутом пальто, с красными щеками, часто дыша от быстрого бега по лестнице. У Кати блестели тёмные глаза. Она бросила пальто на стул, берет и портфель на диван и залпом сообщила:

— Умираю от голода. Умираю, хочу спать. По общей медицине сдала зачет. Ничего. Так себе. Профессор похвалил. Наталка, хватит мучить маму! Смотри, у нее глаза закрываются.

Мама потянулась в кресле, закинув под голову руки.

— Почему, в самом деле, такая страсть к математике? — спросила она шутливым голосом.

Наташа загадочно молчала.

Захар Петрович, войдя в класс, прислонял к стене суковатую с набалдашником палку и пристально озирал учениц. Тася не сводила безмятежного взгляда с учителя. Уловка иногда удавалась, и Тасю не беспокоили.

— Математика не терпит приблизительности, — рассуждал Захар Петрович, пока вызванная к доске ученица, кроша мел, старательно записывала условие задачи и на всякий случай держала в руке тряпку. — Положите тряпку на место. Постараемся обойтись без нее. Итак, математика требует точности. Многие из моих учеников это усвоили.

И вот однажды, выслушав такое рассуждение, Наташа встала. Ее что-то подняло помимо воли, и она стояла и испуганно смотрела на учителя.

— Я хочу, — сказала она наконец неестественным голосом, — я хочу, чтобы вы меня спросили и увидели, что я знаю все не хуже ваших мальчишек, которых вы всегда нарочно хвалите.

— Батюшки! — охнула Тася, искренне пожалев Наташу за ее безумный поступок.

Валя Кесарева оцепенела. Наташа ждала, неподвижная, как столб, но чувствовала облегчение, потому что самое трудное было сказать эту фразу, придуманную заранее, а дальше всё должно идти само собой.

Захар Петрович побарабанил пальцами по столу.

— Вот как! — сказал он и посмотрел в журнал. — У вас двойки и тройки. Впрочем, пожалуйста.

«А вдруг нарочно провалит?» — подумала Наташа.

Она искоса посмотрела на учителя. «Нет, — успокоилась она, — он не такой, чтоб нарочно проваливать».

С первым вопросом повезло — решение могло быть только одно, и оно было ясно Наташе. Наташа торопливо стучала мелом. Белая пыль сыпалась на пол. Со вторым вопросом тоже повезло. И, когда повезло и в третий раз, Наташа развеселилась. Мел не дрожал больше в руке. Захар Петрович стал вдруг очень симпатичен. Хотелось, чтобы он давал задачи труднее и спрашивал весь час. Наташа была недовольна, когда ее отправили на место.

Захар Петрович сидел за столом, подперев подбородок рукой. Другой рукой он выстукивал дробь на обложке журнала.

— Так, так, так! — повторял он задумчиво. — Как же это вы меня провели? Я думаю, сидит у меня Тихонова и ничего не понимает. А она взяла вдруг да всё поняла. Рады небось, что сконфузили учителя?

Наташе все больше нравился Захар Петрович, и жаль было, что он волочит правую ногу и, может быть, действительно оконфужен перед всем классом и теперь уж перестанет хвалить других учеников, хотя ему очень нравится их хвалить.

— Досадно, досадно, — сказал Захар Петрович.

— Что досадно? — удивилась Наташа.

— Досадно, что никто, кроме вас, не рассердился. Однако мои мальчишки заявляют, что в математике они сильней.

Вывод был неожидан, и Наташа возмутилась.

— Что же, вы считаете, что мы не перегоним, если захотим?

— Да ведь не захотите, — развел руками Захар Петрович. — Захотеть-то уж очень трудно. Не на один ведь день.

— А вот и захотим! — воскликнула Наташа, приходя в задор и сердясь и желая во что бы то ни стало доказать учителю, как он неправ. — Мы еще получше ваших мальчишек будем учиться!

— Кто это «мы»?

— Мы. Весь класс.

— Да ну? — Захар Петрович даже встал от изумления. — Вот уж это хватили через край. Признайтесь, что хватили!

— Ничего не хватили, — наперебой закричали девочки. — Увидите, докажем!

Захар Петрович меланхолично махнул рукой.

— Нет, уж лучше не беритесь. Не осилите. Нет! — Потом он передумал: — А впрочем, попробуйте. В самом деле, вдруг перегоните? Но я не вмешиваюсь. Ваше дело.

Наташа все ещё тёрла руки платком, хотя давно уже смахнула весь мел на платье. Валя Кесарева вытянулась в струнку, ошеломленная Наташиным успехом, а Люда Григорьева открывала и закрывала парту, изнемогая от желания вступить в спор, но она удерживалась от искушения, не доверяя веселому настроению Захара Петровича.

После звонка Тася напустилась на Наташу.

— Теперь он расскажет мальчишкам. Они нам проходу из-за тебя не дадут. Скажут: «Вот воображалы, вздумали тягаться!» Получила пятерку и сидела бы тихо. Обязательно расхвастаться нужно!

Валя Кесарева живо представила картину: она идет домой, беспечно размахивая портфелем, а в переулке поджидает толпа семиклассников из мужской школы. Семиклассники кричат на весь переулок:

«Вон староста из седьмого «А»! Все равно вам по математике нас не перегнать!»

И сколько бы Валя ни отличалась, все равно ее теперь будут дразнить, потому что она староста седьмого «А». Валя нахмурила брови.

— Даже обидно, — сказала она: — Учишься, учишься, а из-за какой-нибудь лентяйки приходится страдать.

— Чем же ты из-за меня пострадала? — удивилась Тася.

Люда Григорьева от удовольствия захлопала в ладоши.

— Ага! Призналась, сама призналась, что лентяйка. Поймали на слове!

Тася спохватилась, но поздно.

— Ничего и не признавалась. Просто у меня к математике никаких способностей нет. У меня к французскому способности.

— В окно смотреть у тебя способности, — ворчливым взрослым тоном заявила Лена.

— Ну и ладно. А вам какое дело?

— Такое и дело, — строго вмешалась Валя. — Ты должна слушаться.

— Кого?

— Меня, потому что я староста.

— Всех слушаться — слишком умная будешь!

Тася явно дразнила одноклассниц. Она щёлкнула замком портфеля и, приплясывая, пошла мимо парт. В дверях она весело крикнула:

— Математики, физики, химики! Все равно, Менделеевыми не будете! — и захлопнула за собой дверь.

Наташа собралась было догнать Тасю и расправиться с ней, но махнула рукой.

Наташа была возбуждена. Ей нравились подруги, хотелось самой всем нравиться, хотелось, чтобы все вместе с ней радовались.

— Ушла — и хорошо, — сказала она. — Девочки, давайте разговаривать.

В интернате разговаривали часто. Забирались куда-нибудь в тихий уголок, чтобы не попадаться взрослым на глаза. Было уютно. Говорили о доме, о войне, о родных, и все начинали чувствовать себя хорошими, и хотелось друг другу помогать. Здесь, в школе, еще ни разу не разговаривали.

— О чем? — спросила Люда?

— Ну, вот о том, как мы теперь будем, — объяснила Наташа.

И всем было понятно, что быть, как раньше, больше нельзя. Девочки уселись на парты, поджав под себя ноги. Маня-усердница подперла кулаком подбородок и сказала мечтательно:

— Стал бы у нас самый замечательный класс! Все бы дружили! Вот бы хорошо!

— Конечно! — поддакнула рассудительная Лена. — А то как-то стыдно, если кто-нибудь двойки получает. Борька и то удивляется. Он нас сознательными считает.

Но Вале Кесаревой не давала покоя математика.

— Девочки, если обещали Захару Петровичу, как же теперь быть? Ведь он каждый день вспоминать будет.

Наташу все еще не оставляло возбуждение, и она заговорила быстро и весело:

— Я смогла? Смогла. Значит, все могут. А если кому трудно, помочь, думаете, нельзя? Верно, Женя?

— Ве-ерно, — кивнула Женя.

— Главное, мальчишкам нос натянуть бы, — прервала Люда.

Люде больше всего хотелось удивить мальчишек.

— Только давайте, — предложила Кесарева, — предупредим Захара Петровича, чтобы держать план в секрете.

Перед уходом домой Люда с Валей пошли в учительскую предупредить Захара Петровича. Дверь в учительскую была полуоткрыта, Люда осторожно заглянула в щелку.

Захар Петрович стоял в шинели посреди комнаты и, постукивая палкой об пол, говорил Дарье Леонидовне:

— У нас такое дело, что начинать надо с маленького. А иной раз и с шутки. Да. Вам это ясно?

«Батюшки! — испугалась Люда. — Он, кажется, и здесь всех отчитывает. Ой, страшно! Ничего не скажу. Ни за что не скажу!» Она осторожно, чтобы не скрипнуть, прикрыла дверь, и со всех ног пустилась догонять подруг.

Даша сидела, опустив голову, и задумчиво водила пальцем по обложке журнала. Захар Петрович видел ее русые гладкие волосы, разделенные на прямой пробор, родинку на кончике уха и тонкую, почти детскую шею.

— Дашенька, вас любят ученицы? — спросил он.

Даша подняла голову.

— Захар Петрович, — сказала она, не отвечая на вопрос, — у меня на уроке никогда не бывает так тихо, как у вас. Объясните, почему на ваших уроках тишина?

— Ох, Дашенька, — возразил Захар Петрович, — доживите до моих лет, превратитесь в такого старого крокодила, как я…

Он сдвинул над переносицей брови, и лицо его приняло привычное суровое выражение.

— Если вы не умеете математически мыслить, вы ничего не умеете, — произнес он строгим тоном, опустив нижнюю губу, и Даша представила себе Захара Петровича перед безмолвным классом.

— Поменьше воды. Математика требует точности, — продолжал он ворчливо и вдруг засмеялся. — Поняли? Попробуйте-ка у меня пошуметь. А? Страшновато?

Даша тоже рассмеялась, а Захар Петрович сказал:

— Я научу их математику. Наверняка. Но другому, самому важному, научите их вы, хотя они и шумят иногда у вас на уроке. Это так же верно, как то, что из одной точки на прямую можно опустить только один перпендикуляр.