Антон купил несколько белых астр, три яблока и повез маме. В маминой большой палате стояло пятнадцать коек. Выздоравливающие женщины читали, вполголоса беседовали, даже играли в карты, а некоторые, тяжело больные, лежали неподвижно и безмолвно, с тем ушедшим в себя отчужденным взглядом, который безнадежно говорил: «Мне ничто не важно и не интересно, кроме беды, которая свалилась на меня так внезапно и несправедливо. Вы, здоровые, не понимаете и не можете понять моих страданий и страха».

Антон отвел глаза от их пугающих взглядов и лиц. Мама со своей койки в углу палаты звала Антона рукой. В нем горячо поднялась волна такой сильной, нежной до боли, жалеющей любви к матери, что казалось, он сейчас задохнется.

Мама была бледна, но лихорадочно оживленна и разговорчива.

— Прелестные астры, ах, какие прелестные астры! Спасибо, Антончик. Папа тоже иногда дарил мне цветы. Садись сюда, ближе к кровати. Как себя чувствую? Почти хорошо. Инфаркта нет, тебе сказали? А полежать придется, раз уж попала в больницу. Чем заняты дни? Обходы врачей, исследования, уколы, все, как полагается. Больница без паркетных полов, и черной икры на завтрак не дают, но врачи хорошие. А мой доктор такой внимательный, душенька! Антон, расскажи о себе.

— Что рассказывать, мама? Все нормально. Лучше ты еще о себе расскажи.

— Антончик, всю жизнь мне было некогда! Некогда думать. А сейчас лежу и думаю. Вспоминаю прошлое. Бывают умные жены, поддерживают, помогают, сочувствуют… Если бы я была умной женой, истинным товарищем, нашла бы, как помочь отцу, догадалась бы при жизни, как поддержать, ободрить. В нашей жизни было много хорошего, но мне вспоминается почему-то не счастливое — ведь было же, было счастье! — а мои вины перед ним. Как в кино, кадр за кадром. Говорят, так бывает со всеми, кто теряет любимого человека, но у меня уж очень сильно, очень, особенно…

— Мама, как тебе папа объяснялся в любви? — неожиданно для себя спросил Антон, краснея от смущения.

Мама улыбнулась тихой улыбкой.

— Никак.

Антон не понял: почему же она улыбается?

— В первый раз приносит папа, тогда еще не папа, рисунок. Зеленый омут, неправдоподобно зеленый. У папы ведь все — реально и нереально. Над омутом черемуха в цвету, вся в сиянии. Это ты, говорит папа. Так он мне объяснялся в любви.

— И после так?

— И после.

— Съешь яблоко, мама, — сказал Антон.

— Спасибо. Чудесное яблоко! У тебя есть девушка, Антон? Девушка, с которой, как это у вас говорится, дружишь? Ага, покраснел, — шутливо пригрозила мама пальцем. — Как зовут?

— Не скажу. Потом узнаешь. Она старше меня на полгода.

— Ну и что? — удивилась мама. — Господи боже, неужели это имеет значение? Умная?

— Да.

— Конечно, хорошенькая? — полуспросила мама. — Впрочем, «а девушке в шестнадцать лет какая шляпка не пристала»? Что я еще себе не прощаю: когда он уехал в последнюю командировку, ни одного письма ему не послала. Не знала даже точного адреса, только название колхоза «Отрадное». А где оно, это Отрадное? И он не писал. Звонил по телефону: «Как живешь? Как дела?» И я: «Как живешь? Как дела?» — «Ничего». И я: «Ничего». А может, охлаждение подкрадывалось, становились чужими мы с ним… Теперь поняла, нет жизни без него. Безрадостное существование. Твой отец, Антон, был благородным, смелым человеком. Помни: благородным и смелым. Сначала верила: да, талантлив, удачлив. Потом, когда целые годы ни картины на выставки не берут, спроса нет, признания нет… Антон, неужели только практические люди добиваются успеха? Или действительно он не талантлив?

— А что на похоронах говорили, помнишь, мама?

— Похоронные речи в счет не идут. Услышать бы ему эти речи при жизни. Хоть раз.

— Не волнуйся, мама, — сказал Антон, чувствуя — слезы щекочут горло, — боясь не сдержаться.

— Напрасно я с тобой всем этим делюсь, — ответила она.

— Не напрасно. Постарайся скорее выздороветь, мамочка.

— Постараюсь. Соскучилась по дому, — вздохнула она. — Перед нами задача, Антон, — разберем папин архив. У него много картин. И никому дела нет. Все равнодушны. Ненавижу равнодушных людей! Вот опять закипела. Скверный я человек. Приказываю себе не злобиться. И злоблюсь. Чуть что — сорвалась. Но теперь кончено. Раз и навсегда приказала: кончено. Все мелкие мыслишки вон из головы! Раньше голова забита: у той новое платье, та достала сапожки, те собираются в туристскую поездку за границу. Почему у меня ничего этого нет? Почему у других мужья добытчики, имеют в обществе вес? Ах, все пустяки, суета! Пусть он такой, каким был, только бы был… Антон, откуда у тебя под глазом синяк?

— Налетел с разбегу на дверь, ушибся о косяк.

— Антончик, будь осторожен. Потерпи немного. Скоро вернусь.