Юрий и Дорофеева ушли с лекции помогать Строговым собираться.
Усков принес для Кирилла Петровича банку яблочного варенья. Ирина Федотовна запаковала ее отдельно, не поинтересовавшись, как Дорофеева складывает вещи. Усков побежал доставать рейсовые карточки и продукты на дорогу. Ирине Федотовне было все безразлично. Она не принимала участия в сборах.
— Мой муж был тяжело ранен, — сказала Дорофеева. — И, видите, поправился.
— Да, — с благодарностью ответила Ирина Федотовна. — Я тоже надеюсь. Кирилл ни разу не болел… Но из-за Маши у меня начнется сердечный припадок! Где Маша?
До поезда оставалось еще очень много времени, но Ирина Федотовна места себе не находила и тосковала ужасно!
Усков побежал разыскивать Машу.
Маша ждала в канцелярии института, когда напишут нужные справки. У нее было такое печальное лицо, что Усков тут же вступил в препирательства с секретаршей, которая слишком долго возилась. Совсем не к месту он процитировал стихотворение Маяковского "Прозаседавшиеся". Секретарша возразила, что у нее довольно обязанностей, не хватало еще заседаний. Она разгневалась, и дело пошло еще медленней. Наконец поставлена последняя печать.
В комитете, как всегда, толпился народ. Дильда вышла проститься в коридор.
— Через полгода кончу вуз, — сказала она, — уеду в аул. Дождусь, когда старики придут за советом — значит, работаю хорошо. У нас строгие старики.
— Тебе не придется ждать долго.
— Не знаю. После войны приеду в Москву, найду тебя. Тебе хорошо было у нас?
— Хорошо.
Дильда крепко, по-мужски, пожала руку Маше маленькой сильной рукой.
Она стояла, перебирая тугую, как бечевка, косу, и смотрела, как Маша идет вдоль коридора.
— Теперь последнее, — сказала Маша Ускову.
Он ответил:
— Я провожу тебя и туда.
Усков понимал, как трудно Маше расставаться с Митей. Ее прямая и открытая любовь вызывала в нем уважение.
— Может быть, я задержусь, — сказала Маша, когда они подошли к госпиталю. — Не стоит ждать.
— Ладно, я посмотрю.
Маша ушла, а он в задумчивости уселся на пенек у арыка.
"Я настоящая скотина, — сказал он себе после недолгих размышлений. — Я не умею оказывать моральную поддержку и, как типичный эгоист, теряюсь при виде чужого несчастья".
Он растерялся бы больше, если бы знал, что произошло в девятой палате.
Когда Маша вошла, Митя думал о ней. Он думал: "Если сейчас откроется дверь и войдет не сестра и не доктор, а Маша, значит, все мои подозрения неверны".
Трижды открывалась дверь и входили доктор, сестра, санитарка. Но он задумал в четвертый и пятый раз. Наконец вошла Маша.
Митя положил на тумбочку Машину карточку.
Он все утро рассматривал ее. Он хотел спокойно и трезво обсудить факты.
"Эту карточку я сам снял перочинным ножом со студенческого билета. Решительно ничего, кроме этой карточки, в наших отношениях не было. Меня могли убить. Но жизнь идет своим чередом.
Ася сказала: "Никто никогда не слышал от Маши о вас. Все удивляются, откуда вы взялись. А как же Усков?" — спросила Ася.
Я не вмешиваюсь. Пожалуйста. Но мне не нравится, когда целуют из жалости, а потом три часа гуляют с Усковым и врываются в дом за две секунды до Нового года, оба бог знает какие счастливые, и это в первый же день, когда меня привезли. Сколько бы я ни ломал голову, факты останутся фактами".
Но едва Маша вошла и Митя увидел ее осунувшееся лицо, факты потеряли значение. Они просто перестали существовать. Было одно: чувство глубокой, сосредоточенной радости, и оно приходило с Машей. Оно приходило с ней, и ни с кем больше.
"Сейчас все выясню и навсегда отброшу и не буду больше мучить себя и ее, особенно ее", — думал Митя.
— Маша, здравствуй! Все утро тебя жду. Лежу пластом, сам себе надоел. Не велели двигаться. Маша, я тебя ждал. Мне многое нужно узнать. Ты сегодня совсем новая, Маша.
— Лежи спокойно, Митя, — ласково сказала она.
— Маша! Ты же не врач. Или ты приходишь только потому, что я ранен? Ты одна? — настойчиво спросил он.
— Нет. Внизу ждет Усков.
"Надо было сказать, что одна, — спохватилась она и покраснела, поймав себя на том, что хотела солгать. — Откуда это непонятное желание лгать? Что я хочу от него скрыть? Опять начинается вчерашнее…"
И, краснея сильней, до страдания, она сказала упрямо:
— Внизу меня ждет товарищ по курсу, Усков. Митя, зачем ты спрашиваешь? Что тебе нужно узнать?
Маша хотела, чтобы он понял: я вся перед тобой, мне нечего таить и скрывать — я не умею. Но опять, помимо ее воли, чувство оскорбленности, оттого что любовь и верность надо доказывать, сковало ее.
Митя увидел ее напряженное лицо. Чужое лицо. Чужая Маша.
И снова все перевернулось. Как кривое зеркало искажает предметы, так в Митином сознании все осветилось неверным и уродливым светом.
Ася права! Маша ему далека. А жалости он не хочет!
Тоска и обида ослепила его.
Он не успел отдать себе отчет в том, что сделает сейчас, рука сама протянулась к тумбочке.
— Я тебя ждал, чтобы вернуть карточку.
У девочки на фотографии круглые щеки, две толстые косы за плечами и ничем не омраченный взгляд. Прощай, прежняя Маша!
Теперь Митя Агапов — солдат без прошлого. Он сам освободил себя от воспоминаний.
А Маша представила: он приготовил заранее карточку; он решил вернуть ее еще вчера, когда здесь была Ася.
Они смотрели друг на друга в отчаянии и горе и молча обвиняли друг друга.
— Спасибо, — сказала Маша. — Странно, что ты ее сохранил.
— Случайно.
— Такая плохонькая фотография, не стоило беречь, — беспомощно пробормотала Маша.
Если бы они были в палате одни! Еще не поздно! Если бы только они были одни!
Уже во дворе Маша вспомнила, что не сказала об отъезде в Москву. Вернуться? Она не вернулась.
Она шла по деревянному настилу через двор с такой осторожностью, словно сейчас самым важным было не оступиться.
"Я потеряла тебя второй раз. Теперь навсегда".
За то недолгое время, пока Маша была в госпитале, Юрий успел обдумать по пунктам речь, которая должна была оказать Маше моральную поддержку. Он вскочил, когда она вышла из проходной будки, но запнулся на первом же слове. Лицо у Маши — как запертая дверь.
Юрий забыл все намеченные пункты и сказал:
— Если когда-нибудь тебе нужна будет настоящая помощь, помни, что есть человек, который… Словом, помни: у тебя есть друг.
Она молча кивнула.