Школа была громадная, на полторы тысячи человек. Все четыре ее этажа перед началом занятий блистали чистотой. Директор Федор Иванович, заложив руки за спину, ходил по школе быстрыми, бесшумными шагами, и невозможно было понять, как он умудряется чуть ли не в одно и то же время появляться в десяти разных местах — в столовой, учительской, в классах, канцелярии, библиотеке.

Кабинет директора чаще всего был пуст.

Юрий и Маша напрасно прождали три четверти часа, изучая обстановку кабинета.

На столе симметрично расставлены стопки книг. Ни клочка бумаги, ни соринки. В деревянной подставке — как один, остро отточенные карандаши; казалось, никто никогда ими не пользуется. Под стеклом — расписание уроков. Без помарки. Заложенный цветной закладкой блокнот. Настольный календарь с пунктуальной записью на каждый день: посетить такой-то класс, вызвать такого-то.

— По всему видно, буквоед и чинуша, — шепнул Юрий.

Маша приложила к губам палец:

— Тсс! Ничего не известно.

Соскучившись ждать, они вышли в коридор и здесь встретили директора.

Заложив руки за спину, он разглядывал новых учителей. Его брови, сросшиеся у переносицы и, как росчерк пера, размахнувшиеся к вискам, и узкие, исподлобья глядящие глаза придавали лицу директора выражение пытливости и одновременно недоверчивости.

— Знаю. Звонил инспектор.

Он говорил коротко, отрывисто, не заботясь, какое производит впечатление на собеседников.

— Сколько бы вас ни учили, научиться в действительности можно только тогда, когда начнешь работать сам. В этом вы убедитесь. И скоро. Учитель в школе — всё. — Он помолчал, словно обдумывая, о чем еще следует поставить в известность новичков, и повторил: — Учитель — душа школы. Это ответственно. Ну… привыкайте.

После разговора с директором, удивившего их лаконичностью, Маша и Усков направились в учительскую знакомиться с завучем, Евгением Борисовичем Борисовым.

За столиком в углу учительской сидел худой, чисто выбритый, с гладко прилизанными волосами человек средних лет и разбирал какие-то бумаги.

— Слушаю вас, — едва подняв на вошедших глаза, сказал он густым, удивительно красивым голосом.

Усков приступил к объяснениям. Евгений Борисович вынимал из ящика стола бумаги, укладывал обратно; его длинные, тонкие пальцы двигались медленно и осторожно.

Наконец Усков добрался до самого важного пункта своей биографии.

— Я аспирант, — сообщил он, — но полагаю, что моя научная работа не помешает занятиям в школе.

Евгений Борисович поднял ресницы, впервые внимательно посмотрев на Ускова:

— Напротив. Нам нужны высокообразованные учителя… А вы? — Он полуобернулся к Маше.

— Нет.

Больше он не обращался к ней с вопросами.

Слушая Ускова, он вскользь заметил о себе, что близок в Наркомпросе с тем-то и тем-то.

— Может быть, вы знакомы и с Валентином Антоновичем? — спросил Усков.

— Да, как же, — ответил Евгений Борисович.

Они припомнили еще пять-шесть имен известных профессоров. О некоторых из них Борисов говорил:

— С ними я на короткой ноге.

Истощив запас красноречия, Усков решил, что пора уходить.

Евгений Борисович встал, и тут оказалось, что он чрезвычайно высок и его длинное туловище завершено непропорционально маленькой головой.

— Прошу вас основательно познакомиться с делами учащихся. — Так как он был очень высок, то, говоря, смотрел не в лицо Маше, а поверх головы. — Мы намерены солидно поставить методическую работу в школе, я рассчитываю на вашу помощь.

Последние слова относились к Ускову. Усков, польщенный, поклонился.

— А этот каков? — спросил он, когда они оставили учительскую. — Правда, симпатичен?

— Ничего не известно, — усмехнулась Маша.

— Маша! Ты скептик!

В коридоре произошла третья за одно утро встреча.

Громко стуча каблуками, летела маленькая девушка в красной шелковой блузке. Девушка пролетела мимо, но тотчас вернулась обратно.

— Он там? — так энергично качнула она головой в сторону учительской, что из волос вылетела шпилька.

У девушки были темные блестящие волосы, темные глаза, смуглый румянец, небольшой, вздернутый носик. В яркой шелковой блузке она похожа была на цветок красного мака.

— Там Борисов? — нетерпеливо спросила она.

Борисов как раз в эту минуту появился в дверях учительской.

— Евгений Борисович! — воскликнула девушка.

— Слушаю вас, Нина Сергеевна, — ответил он вежливо, склонив набок голову в знак внимания, но не задержался, а прошел мимо, так что ей, чтобы изложить свое дело, надо было пробежать за ним несколько шагов и рассказывать на ходу.

Она стояла в замешательстве. Евгений Борисович, не оглянувшись, скрылся в кабинете директора. Румянец на щеках девушки погустел.

— Дело в том, — словно оправдываясь, сказала она, — что Евгений Борисович, распределив классы, первачкам с продленным днем оставил самый плохой — возле столовой. Что прикажете делать, он и слушать не хочет. Пойдемте.

Из школы они вышли втроем и через несколько минут были знакомы. Усков нашел повод свернуть разговор на свою аспирантуру. Нина Сергеевна призналась, что хотела поступить в заочный вуз, но помешала война.

Она взяла Машу под руку и рассказывала, как соскучилась по Москве, как два года прожила в деревне, работала в интернате, а теперь интернатских ребят привезли обратно, и она вернулась в школу к Федору Ивановичу.

— Все бы ничего, да вот напасть: свалился нам на голову журавль длинноногий, завуч! Выслеживает, вынюхивает, непорядки выкапывает. И не виновата, а Борисова встретишь — словно в чем виновата. Словно ты самое последнее на свете ничтожество и ничего путного никогда из тебя не получится.

— Как же учителя его терпят? — спросила Маша.

— Так и терпят.

Девушки, разговаривая, шли впереди, Усков плелся сзади, наблюдая, как на глазах у него завязывается девичья дружба. Усков страшно раскаивался в том, что преступно тратит драгоценное время. В Ленинской библиотеке лежали два объемистых тома по курсу древней литературы, выписанные на его имя. "Сейчас побегу", — убеждал он себя, но не бежал, а проводил Машу до дому и, оставшись вдвоем с Ниной Сергеевной, поправил галстук, откашлялся и сказал:

— Видите ли… Если вы хотите готовиться в вуз… Вы на какой факультет собираетесь?

— Думаю на географический.

Усков был разочарован. Он попытался убедить Нину Сергеевну, что на литературном интересней. Так они дошли до Никитских ворот, но Нина Сергеевна осталась непреклонной — она желала учиться только на географическом факультете. Усков вызвался подыскать нужные книги.

— Пожалуйста, — согласилась Нина Сергеевна и простилась: они поравнялись как раз с ее домом.

В подъезде мелькнула красная шелковая блузка.

Усков снял кепку, обмахнул ею, как веером, разгоряченное лицо и вдруг увидел деревья на бульваре в оранжевых листья, разлитый в воздухе оранжевый свет, такой сильный и ясный, такой неожиданно праздничный, что рассмеялся счастливым смехом, постоял в одиночестве, прислушиваясь к тишине осеннего дня на бульваре, удовлетворенно вздохнул и, приняв деловой вид, пошагал в Ленинскую библиотеку.