С Николаевского вокзала из Москвы уходил в Петербург скорый поезд. До отправления оставалось четыре минуты. Пассажиры заняли места. Небольшие группки провожающих толпились у подножек вагонов. Возле последнего вагона стояли два шпика.
— Нет и нет… — со вздохом сказал один, у которого русые усики закручивались крутыми колечками.
— В последний момент, должно, прибежит, углядим, — ответил другой.
Они зорко глядели из-под низко нахлобученных шапок. На платформе появились ещё пассажиры. Один, довольно коренастый, в круглых синих очках, с чемоданом и дорожной жёлтой коробкой — такие коробки модны были в Финляндии. Второй — щёголь, в клетчатом пальто.
— Чудесно сегодня утром пробежались на лыжах! — проходя мимо шпиков, оживлённо говорил щёголь в клетчатом пальто. — Весь день силушка по жилушкам так и играет, а день-то снежный, морозный!
Пассажир в синих очках что-то ответил. Шпики не расслышали. Шпики нервничали: тот, кого они ловили, не показывался. А этот, в синих очках, кто такой? Должно, не тот, кого они поджидали, а подозрительно… не упустить бы. Шпики кинулись вслед за пассажиром в синих очках.
Но поезд тронулся. Пассажир в синих очках, с чемоданом и жёлтой коробкой, вскочил на подножку. Щёголь остался. Оказалось, был провожающим.
— Так и нет, — огорчённо сказал один шпик. — Начальству донесли, что нынче в Петербург собирался. Ан нет. Вот его карточка, вроде никого на вокзале похожего не было.
Он вынул из кармана фотографию. Лицо, чуть скуластое, с громадным лбом и резко сломанными бровями, насмешливо щурясь, глядело с фотографии.
— Ленин-Ульянов. Из Женевы в Россию на рабочие восстания прибыл. Главнейший у них. Непременно поймать его велено. Завтра опять придём сторожить, — сказал шпик, пряча карточку.
А скорый поезд мчался сквозь звёздную ночь, раскидывая по макушкам деревьев хлопья едкого дыма. Лес, заваленный снегом, безмолвный и глухой, тянулся вдоль рельсов.
Поезд мчался. Горели глаза паровоза. Громыхали на стыках колёса…
Рано утром в Петербурге человек в синих очках взял извозчика и довольно скоро был дома — на углу Бассейной и Надеждинской улиц, почти в центре столицы. Был ли это его дом? Небольшая комнатёнка. Необжито, пусто. Стол дощатый, без скатерти, да табурет, как на кухне.
Человек снял очки, сунул в чемодан. Вынул из жёлтой коробки бумагу, без промедления сел за стол и, не поднимая головы, стал писать.
Через час за дверью что-то тихо заскреблось. Повернулся снаружи в скважине ключ. Дверь отворилась. Вошла Надежда Константиновна, с муфтой, в шапочке, отороченной мехом.
Владимир Ильич вскочил:
— Надюша, родная!
— Охотились в Москве за тобой? — в тревоге спросила Надежда Константиновна.
— Ещё как! — усмехнулся Владимир Ильич.
Пряча беспокойство, Надежда Константиновна стала разбирать чемодан. Синие очки! Зачем?
— Маскарад! — ответил Владимир Ильич. — При помощи этих синих очков оставили господ сыщиков с носом, Надюша!
Владимир Ильич и Надежда Константиновна нелегально вернулись из Женевы на родину. Жили в Петербурге врозь, по чужим паспортам. Виделись тайно. Свидания были кратки и спешны.
Сейчас Владимир Ильич торопился рассказать о московских небывалых событиях! Он ездил в Москву обсудить их с товарищами.
События начались в октябре. Забастовал Московский железнодорожный узел. Забастовали московские фабрики. Остановились трамваи и конки. Погасло электричество. Выключили водопровод. Вся рабочая Москва бастовала. Перекинулось на другие города. Охватило деревни. Вспыхнула Всероссийская всеобщая политическая стачка.
Чтобы притушить революцию, царь выпустил манифест. Обещал в манифесте рабочим свободу. Но это было обманом. Рабочие знали: нельзя верить царю. Рабочие помнили январский расстрел у Зимнего дворца в Петербурге.
И вот 7 декабря 1905 года днём, в 12 часов, вновь объявлена была в Москве забастовка. Правительство послало войска усмирять забастовщиков. И тогда вступили в действие рабочие боевые дружины. На улицах, площадях и бульварах, у заводов и фабрик поднялись баррикады.
Главные силы восставших рабочих обосновались на Пресне. Это рабочий район. Там много фабрик и заводов. Образовался Совет рабочих депутатов. Установилась рабочая власть.
А царское правительство спешно сгоняло к Москве пехотные, кавалерийские, артиллерийские полки и батареи, казацкие части. Царские пушки палили по Пресне. Как спичечные коробки, вспыхивали деревянные рабочие дома и бараки. Десять дней длились бои. Рабочие и большевики сражались геройски. Но царские пушки жестоко подавили восстание.
Нужно ли было браться за оружие рабочим?
— Нет! — говорили меньшевики.
— Не надо, — утверждал Плеханов.
Он был первым русским марксистом, а когда в России забушевали революционные битвы, Плеханов ушёл от Ленина и всё дальше уходил от большевиков.
— Нужно было восстание, — твёрдо заявил Ленин. — Надо было рабочим браться за оружие. Рабочий класс получил боевое крещение.
Сейчас, запершись в бедной, пустой комнатёнке, Владимир Ильич шёпотом рассказывал обо всём этом Надежде Константиновне. Ведь Надежда Константиновна была секретарём Центрального Комитета партии, ведала явками, партийными связями, большевистскими встречами, была самым близким помощником Ленина.
И вспомнился им, горько вспомнился дорогой их товарищ Николай Бауман. Вместе с Лениным Бауман подготавливал выпуск «Искры». Переправлял «Искру» из-за границы в Россию. Жандармы ловили его, сажали в тюрьму. Он бежал. И снова, и снова неустрашимо и вдохновенно работал для партии. И снова его сажали в тюрьму.
В октябре 1905 года Баумана выпустили из заключения. А через несколько дней, во время демонстрации, наёмный убийца обломком чугунной трубы ударил Баумана. Насмерть.
Тысячи московских рабочих провожали гроб большевика. Мужественного, красивого…
— Такими людьми сильна наша партия, — сказал Владимир Ильич.
Встал, подошёл к окну. Надежда Константиновна стала с ним рядом.
— Погляди, Володя.
Против окна, на той стороне улицы, виднелся человек в меховой шапке, в пёстром кашне, приличный по внешности, но странно неподвижный. Другой частыми шажками ходил по тротуару. Некоторое время Владимир Ильич с Надеждой Константиновной наблюдали за ними.
— Придётся менять адрес, — сказал Владимир Ильич.
Взял со стола только что написанную статью, отдал Надежде Константиновне. Она молча спрятала в сумочку. Владимир Ильич затолкнул жёлтую коробку под кровать.
— Унести бы ноги, — проговорила Надежда Константиновна.
Болела у неё душа за Владимира Ильича!
Каждый день, каждый час, каждую минуту подстерегала опасность. Схватят, запрут под тюремный замок. Сошлют на вечную каторгу.
Но она не сказала о своём беспокойстве ни слова, а сказала, что товарищи ждут Владимира Ильича в условленном месте. Что за этим она и пришла к нему на Бассейную. И что надо отсюда поскорей уезжать, а то вон каких молодчиков выставили…
Они вышли из дома под руку и пошли не налево, как было им нужно, а в обратную сторону. Владимир Ильич с любезным видом завёл разговор о концерте. Хорошо бы сегодня послушать концерт. Надежда Константиновна кивала, соглашаясь. А сама косилась: что шпики? Один, в пёстром кашне, как раньше, стоял неподвижно. Другой от нетерпеливости характера бегал.
— Извозчик! — подозвал Владимир Ильич.
Проезжавший мимо извозчик остановился. В нескольких шагах от шпиков Владимир Ильич подсадил в санки свою спутницу, сел сам.
— Садовая! — велел наобум. А Надежде Константиновне по-немецки вполголоса: — Желал бы я хорошего морозца этим олухам, да с вьюгой, пускай бы помёрзли.
Не доезжая Садовой, они отпустили извозчика, нырнули в проходной двор, знакомый Владимиру Ильичу по старым питерским годам. И поехали на Васильевский остров. Если за ними следят, надо запутать следы, сбить с толку. Они ехали куда глаза глядят. Январский день, необычно для Петербурга, был ясный и солнечный. Всё было бело. Искрился снег. Мороз щипал щёки.
— Соскучился я по этой снежной белизне! — с чувством вырвалось у Владимира Ильича.
— Зимушка наша. Зимушка русская! — отозвалась Надежда Константиновна.
Они были счастливы хоть нечаянно побыть немного вдвоём.
А под вечер в точно назначенный час, уверившись, что шпик за ним не крадётся, Владимир Ильич шагал по указанному Надеждой Константиновной адресу. Собрались питерские большевики и передовые рабочие, дожидались выступления товарища Ленина.