Стратегия и тактика

Что делать? Этот извечный для России вопрос встал во весь рост перед правительством и, естественно, передо мной. Имея в виду главную цель – успокоить общество, добиться политической стабилизации, решил в первую очередь для себя определить, чего не следует делать в сложившейся ситуации.

Поваленная навзничь экономика, нокаутирующий удар по жизненному уровню населения, охватившее общество жгучее недовольство предшествовавшей в 90-х годах экономической политикой, растерянность президента, стремление уйти в тень тех лиц, которые пробились на вершину пирамиды власти, – все это в совокупности объективно развязывало руки правительству. Позже, когда меня стали искусственно причислять к крайне левым, я подумал: а ведь не понимают – в тот момент мог бы начать и с национализации всего и вся, с широких репрессий по экономическим преступлениям, с резкого ограничения конвертируемости рубля, с объявления об отказе выплачивать долги за предоставленные ранее кредиты из-за рубежа. И голоса «против», если бы и осмелились прозвучать, утонули бы в возгласах массовой поддержки. Но такие меры не имели ничего общего с уже устоявшимся моим мировоззрением. Я понимал также, что они раздерут общество на части, еще больше дестабилизируют обстановку. В таких условиях решил:

Первое – не начинать с публичного разбора той несомненно ошибочной линии и порочной практики, которая привела за все 90-е годы страну к краю пропасти. Легче всего, конечно, было бы искать поддержку в обществе, обрушившись на авторов «шоковой терапии». Но это сразу же – особенно в России – обернулось бы обливанием друг друга гря-зью, выстраиванием баррикад, пусть даже не в буквальном смысле этого слова, информационной войной, ростом озлобленности основной и громадной части населения, пострадавшей в результате такой политики и практики. Поэтому я отверг советы «четко показать нутро тех, кто довел страну до такого состояния». Поэтому ни в одном своем выступлении, а их с моим приходом в правительство было предостаточно, я не назвал ни одной фамилии повинных в происшедшем. Подробный разбор экономической политики 90-х годов в России, естественно, не снимался с повестки дня. Но это нужно было отнести на более поздний период, когда успокоятся страсти.

Второе - нельзя было принимать решения, которые могли бы интерпретироваться как возврат в «светлое прошлое», несмотря на то что события 17 августа явно увеличили число людей, говоривших и, что самое главное, веривших в то, что «раньше было лучше».

Эксплуатация таких настроений была бы попросту опасной со стратегической точки зрения. Я, да и все мои коллеги по правительству были твердо убеждены в том, что движение назад от курса реформ – хочу подчеркнуть – курса, а не конкретно проводившейся до нас практики – это путь к неизбежному возвращению к командно-административной системе, приведшей к прогрессирующему отставанию Советского Союза в экономике и открывшей двери тоталитаризму.

Третье - несмотря на очевидный негативный, подчас преступный характер того, как осуществлялась приватизация, приведшая к ограблению общества в целом, государства, людей, дезорганизации и падению производства, нельзя было призывать к огульной ее отмене, к новому массовому перераспределению собственности. Это могло бы окунуть страну в кровь, ударило бы по образующемуся среднему классу, сбило с ног честных предпринимателей.

Я считаю, мягко говоря, абсолютно непродуманными, нереалистичными, разрушительными требования отменить приватизацию, возвратить все, как говорится, к «чистому листу». Сторонники таких мер в лучшем случае не понимают, что в России миллионы людей уже стали собственниками, в своем преобладающем большинстве мелкими, квартир, дач, ларьков, небольших предприятий бытового обслуживания, а некоторые и акций более крупных предприятий. Можно ли абстрагироваться от этого?

Но одновременно нельзя было закрывать глаза на извращения приватизационного процесса в отношении главным образом крупных предприятий. Поэтому сама жизнь родила такой критерий: если приватизированное предприятие, учреждение работают эффективно, имеют рынок сбыта своей продукции или услуг, хорошие перспективы, платят вовремя заработную плату работникам с тенденцией на ее увеличение, отчисляют из своих доходов налоги в бюджеты всех уровней, в фонды, то нет смысла возвращаться к вопросам, связанным с произошедшим изменением его формы собственности.

Тем более что большинство приватизированных предприятий, даже в том случае, когда новым владельцам удалось присвоить, урвать огромные капиталы, изменили своего собственника согласно действовавшим в то время законам.

Но есть и другие примеры – приватизированное предприятие остановилось либо близко к этому, иногда лжебанкротится, рабочие выдворяются за ворота, налоги в бюджет не поступают. В таком конкретном случае следует заняться в том числе и историей приватизации этого предприятия, а возможно, но только на основе закона, изменить его собственника.

Но и с этого не следовало начинать. Упор, за исключением вопиющих отдельных случаев, нужно было сделать на современную практику, чтобы создать условия, исключающие в настоящее время «прихватизацию», как ее метко окрестили в народе.

Четвертое – нельзя было недооценивать макроэкономическую политику, проводимую предшествовавшими правительствами. Но следовало внести в нее коррективы и, главное, подчинить стабилизации и развитию на микроэкономическом уровне. Не приняв административного ограничения конвертируемости, нужно было продумать, как укрепить рубль за счет введения его плавающего курса, не допуская резких, непредсказуемых скачков, за счет сдерживания инфляции.

Пятое – не следовало начинать с публикации какой-то завершенной концепции экономического развития. Правительство и меня лично упрекали, особенно некоторые средства массовой информации, в том, что мы очутились в Белом доме без такой развернутой концепции. Я вообще не большой сторонник всяких концепций, ставших столь модными в России за последнее время – именно в России, а не в зарубежных странах. Система подходов, определяющих принципы осуществляемой политики, – безусловно. Конкретные программы – да. Но не набор положений, искусственно объединенных в наукообразный документ, который, по- моему, мало помогает в практических делах, но зато дает огромный простор для критики, особенно людям, не несущим ответственности за состояние дел в экономике.

Если бы мы откликнулись на настойчивые призывы обнародовать «концепцию», то попали бы в капкан такой критики, что отнюдь не помогло бы работе. Поэтому был выстроен другой путь – постепенно, но не растягивая во времени, знакомить общество с нашими идеями в области экономической политики и параллельно с конкретными делами в этой области.

Такая осознанная воздержанность, несомненно, способствовала тому, что страсти не выплескивались наружу, несмотря на тяжелейшее экономическое положение в стране.

Важнейшим элементом процесса стабилизации было обозначившееся по целому ряду вопросов сотрудничество правительства с парламентом – Государственной думой и Советом Федерации. В состав кабинета на правах министров были включены руководители восьми ассоциаций, охватывающих все 89 субъектов Российской Федерации. Председатель правительства, его заместители и министры с выездом на места встречались с членами этих ассоциаций. Регулярной практикой стали встречи и с руководителями фракций Госдумы. Всему этому не было аналогов в прошлом.

Однако в таком сотрудничестве не было идиллии. С одной стороны, как уже было отмечено выше, члены правительства занимали согласованную позицию, и подчас она противоречила позиции той партии, к которой принадлежали министры. С другой – большинство в Госдуме далеко не всегда было готово ради поддержки правительства поступиться своими политико-пропагандистскими интересами. Именно поэтому мы не могли, что называется, «с колес» провести через Думу столь необходимые стране законы. Некоторые законопроекты «клали под сукно» – в таких случаях верх брап популизм. И не случайно я вынужден был обратиться к председателю Государственной думы Г. Н. Селезневу с письмом, в котором говорилось:

«В целях стабилизации социально-экономической обстановки в стране необходимо неотложное принятие ряда проектов федеральных законов. Часть законопроектов, предложенных Правительством для рассмотрения в первоочередном порядке, были Государственной Думой рассмотрены, и дальнейшая работа с ними ведется. Тем не менее требуется их ускоренное принятие, так как прошло уже длительное время после рассмотрения законопроектов в первом чтении. В то же время необходимо обратить внимание на то, что есть внесенные Правительством законопроекты, которые до сих пор еще не рассмотрены Государственной Думой. Для ускорения принятия законопроектов Правительство считает важным подтвердить их приоритетный характер.

Особую значимость для реализации поставленных перед Правительством задач имеют законопроекты в области налоговой, бюджетной и социальной политики… Серьезно мешает защите правопорядка отсутствие нового Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях. В некоторых случаях уже нельзя дожидаться его принятия, а следует принимать изменения и дополнения в действующий Кодекс. Это чрезвычайно важно, например, для установления административной ответственности за правонарушения на рынке ценных бумаг».

Ответа на свое письмо я не получил.

Более того, фактически без внимания была оставлена и наша настоятельная просьба отказаться от импичмента, который был не только бесперспективен, но сам его процесс ставил правительство под удар – Ельцину без устали нашептывали, что связанный с левым большинством в Госдуме кабинет и я лично потакаем попыткам отстранить президента. Оставаясь глухими к нашей просьбе, левое большинство в Госдуме по сути ставило конъюнктурные соображения выше государственных интересов. Можно ли было в таких условиях говорить о продуманной стратегии левых?

Правительство подтвердило – и это было очень важно, особенно в то время, – что столбовой дорогой для России является создание гражданского общества, политический плюрализм, продолжение рыночных реформ, развитие нашей экономики как органичной части мирового хозяйства. Вместе с тем мы понимали, что для реального продвижения по этому пути, а не резкого отката назад, перспектива которого была на тот момент не такой уж призрачной, необходима социальная ориентация осуществляемых реформ, с тем чтобы они в конечном счете обязательно служили улучшению положения, подъему жизненного уровня, интересам населения России.

Как этого добиться? Прежде всего за счет усиления экономической роли государства, что отнюдь не означало и не могло означать свертывания рыночных процессов. Напротив, мы считали, что государство должно способствовать переходу к цивилизованному рынку, который не возник и не мог возникнуть сам по себе в результате хаотического движения без продуманного государственного вмешательства.

Государственное вмешательство подстегивалось и тем, что России предстоял выход из серьезнейшего кризиса. Сам по себе рынок, и только рынок, страну из этого состояния вывести не мог. Наглядным примером этого служила и зарубежная практика. При преодолении результатов Великой депрессии 1929-1933 годов Ф. Д. Рузвельт однозначно опирался на государственные рычаги. Отстаивая программу «нового курса», он подчеркивал: «Я имею в виду не всеобъемлющее регламентирование и планирование экономической жизни, а необходимость властного вмешательства государства в экономическую жизнь во имя истинной общности интересов не только различных регионов и групп населения нашей великой страны, но и между различными отраслями народного хозяйства». Под этой цитатой готово было подписаться и наше правительство.

На основе государственного вмешательства в экономическую жизнь была построена и политика Л. Эрхарда – министра финансов, а затем уже канцлера ФРГ. Конечно, Западной Германии после Второй мировой войны помог «план Маршалла», но, не будь такой целенаправленной политики, навряд ли удалось бы в исторически короткие сроки превратить находившуюся в развалинах страну в одно из передовых в экономическом отношении государств в мире. Вольфганг фон Амеронген – один из крупнейших западногерманских промышленников и мой старинный еще со времени работы в ИМЭМО друг – говорил мне, что Эрхард «выкручивал руки» ему и другим крупным предпринимателям, заставляя подчиняться государственному контролю.

Государственное вмешательство в экономическую жизнь отнюдь не идентично национализации приватизированной собственности. В отдельных случаях это не исключается, как показывает опыт и западных стран, но магистральным стать не может. Вместе с тем государственное вмешательство необходимо в первую очередь для наведения разумного порядка, способствующего росту реального сектора экономики России независимо от формы собственности входящих в него предприятий. А это подразумевает целую систему мер: жесткий контроль за формированием доходной части и расходами бюджета, соблюдением всех государственных обязательств, а также за управлением государственным сектором, использованием государственной собственности; выработку и осуществление мер против злоупотреблений в сфере приватизации, махинаций, связанных с лжебанкротством предприятий, противозаконных переводов денежных средств за рубеж; создание условий, в которых российские банки становятся заинтересованными вкладывать капитал в отечественную промышленность и сельское хозяйство; привлечение в российскую экономику, преимущественно в реальный ее сектор, иностранных инвестиций.

Идеология правительства, несомненно, включала в себя поддержку российского производителя. Это следовало бы делать, применяя многие рычаги, начиная от продуманной и достаточно гибкой таможенной политики и кончая столь же продуманной налоговой реформой. Нет необходимости подробно останавливаться и на том, что государство должно отстаивать интересы отечественных предпринимателей при подписании контрактов с иностранными партнерами – ведь делают это все остальные, настаивая на том, чтобы, скажем, определенная часть (а как правило, большая часть работ, связанных с совместными проектами) осуществлялась «своими» компаниями. Государство должно поддерживать и отечественных экспортеров. Все это представляется бесспорным.

Но поддержка национальных, точнее, отечественных производителей не имеет ничего общего с противодействием участию иностранного капитала в развитии производства и сферы услуг. Мы в правительстве не только понимали это в теоретическом плане, зная, что мировое предпринимательство в наше время развивается на транснациональном уровне, но и на практике делали все для привлечения иностранных инвестиций, особенно в форме прямых вложений, создания совместных компаний, осуществления совместных проектов. При нашем правительстве Госдумой был принят долгожданный для иностранных инвесторов закон о разделе продукции и на его основе 12 поправок к другим законам. А ведь все это лежало мертвым грузом в парламенте в течение многих лет.

Государство не может абстрагироваться от проблемы конкурентоспособности выпускаемой продукции на предприятиях любой формы собственности. Мне представляется несостоятельной, искусственной развившаяся уже позже, в начале 2000 года, полемика на тему, что следует делать раньше – добиваться экономического роста либо осуществлять сначала, до этого, модернизацию экономики. Только при экономическом росте возможна модернизация. Только при росте конкурентоспособности за счет модернизации возможен устойчивый экономический рост. Противопоставление одного другому – надуманное.

Мировая практика показывает, что инновационная основа экономического роста во многом создается так называемыми венчурными предприятиями. Это в основном малый и средний бизнес, специализирующийся на решении конкретных научно-технических проблем. Нужно думать о развитии таких динамичных форм бизнеса и у нас.

Но государственное регулирование и в этом вопросе имеет далеко не второстепенное значение. Известно, что процесс модернизации производства, подразумевающий отказ от тиражирования устаревших технологий, невозможен без развития науки, в том числе фундаментальной. В 90-х годах государственное финансирование науки в России в основном если не прекратилось, то было сведено к мизерным суммам. Советский Союз имел несомненное преимущество перед многими высокоразвитыми странами – авангардные фундаментальные исследования. Были и недостатки. Путь от фундаментальных открытий через прикладные исследования к их практическому внедрению был в два-три раза дольше по времени, чем у других. Вместо того чтобы сконцентрировать государственные усилия на ускорении прохождения по этому пути, а это, несомненно, послужило бы технико-технологическому прогрессу в нашей экономике, «реформаторы» делали ставку на другое. Они решили погрузить не только экономику, но и науку в рынок – мол, выживут те ее направления, которые немедленно обеспечат прибыль.

Принципиальные позиции были с самого начала заложены в основу деятельности правительства. Но в первую очередь нам пришлось в создававшейся критической ситуации заниматься важнейшими задачами жизнеобеспечения страны.

Надвигались серьезные трудности с продовольствием и медикаментами. Одним из результатов политики «либералов» стала полная зависимость России от импорта важнейших для населения продуктов. Российское сельское хозяйство разрушалось. Резко сократился и выпуск отечественных лекарств. Когда в таких условиях дефолт 17 августа сильно ударил по импорту, нужно было принимать решительные меры.

Правительство снизило таможенные пошлины по семи главным позициям «критического импорта». Одновременно были предприняты другие шаги. Потребовали от губернаторов восстановить свободные перетоки продовольствия из региона в регион. Договорились с Украиной и Белоруссией о том, что их долги за поставки российского газа будут частично погашаться продовольственными товарами. Провели переговоры с США о предоставлении помощи сельхозпродуктами – пусть даже сопровождаемой обязательной закупкой американского зерна.

Серьезные меры приняли в поддержку отечественных производителей. Вопреки сопротивлению Министерства путей сообщения понизили на 50 процентов тариф на железнодорожные перевозки ряда остро необходимых видов сельскохозяйственной продукции. Сократили налог на добавленную стоимость (НДС) на продовольствие. Приняли решение о погашении регионами долгов по полученным ранее ссудам из федерального бюджета поставками продовольствия, причем, хочу это подчеркнуть особо, по рыночным ценам.

Общий список мер был впечатляющим, но они носили «пожарный» характер. На дальнейшую перспективу ими обойтись было нельзя. Следовало думать вообще о судьбе российского крестьянина – не только великого труженика, терпеливо переносящего все невзгоды, но и хранителя народной культуры, народных традиций. Сколько бед обрушилось на крестьянство в России! И крепостное право, и «раскулачивание», нанесшее смертельный удар по сотням тысяч людей, и голод, унесший миллионы жизней, и десятилетия колхозного бесправия. Крестьянство, впитавшее в себя огромную народную жизнеутверждающую силу, выдержало. Но что дальше?

В конце 80-х годов был взят курс на рост самостоятельности колхозов и совхозов, на превращение их в нормальные кооперативы. Одновременно рассчитывали на развитие фермерства. Не берусь судить о плюсах этого курса и минусах, связанных как с невыверенными оценками и несостоявшимися прогнозами, так и с практическими действиями или бездействием в осуществлении всех этих идей. В данном случае главным для меня был и остается вывод: экономическая политика, осуществляемая в 90-е годы, продолжала вести российское крестьянство в пропасть.

Три момента хотел бы подчеркнуть в этой связи. Во-первых, при открытии российской экономики, бездумно закрыв глаза, распахнули двери, не удосужившись даже ознакомиться с весьма для нас поучительной зарубежной практикой защиты своих производителей сельскохозяйственной продукции. В результате к середине 1998 года импорт составил больше половины продовольственного потребления в России. Естественно, нужно было переломить эту несуразную и опасную для России тенденцию. Вместе с тем речь не могла идти и не идет о перекрытии импорта на сельскохозяйственную продукцию даже в той его части, которая «дублирует» продукты, производимые у нас. Это ликвидировало бы полезную для общества конкуренцию, требующую от отечественных производителей улучшать качество и не «задирать» цены.

Во-вторых, переход к рыночным отношениям не поставил преград на пути полукриминальных или откровенно криминальных «посредников», обирающих село, – не была развита сбытовая кооперация, не помогли наладить прямую связь между производителями сельхозпродукции и государственными потребителями, в том числе Вооруженными силами, не поставили серьезной преграды на пути рэкетиров и других преступных элементов.

Будучи председателем правительства, я побывал на борту черноморского сторожевого корабля. Командир рассказал, что получает рыбу… с Дальнего Востока. Командующий Северо-Кавказским округом жаловался, что не может получить продовольствие непосредственно от местных производителей. На это же сетовал целый ряд губернаторов сельскохозяйственных областей. Такая «стыковка» была бы выгодна двум сторонам, а приходилось действовать – это предписывалось через решение вышестоящих органов – обязательно через посредников, которые, лишь формально участвуя в конкурсах, наживались неимоверно.

Всем известно и другое: на подступах к рынкам Москвы, Санкт-Петербурга, многих других городов крестьян поджидают часто «сросшиеся» с милицией группы лиц, которые отбирают у них по «установленным» ценам продукты, а затем продают на рынке намного дороже. Помню, когда работал в СВР, как радовались экспедиторы, привозящие на огромных фурах непосредственно из хозяйств овощи и фрукты с юга, имея возможность, не заезжая в Москву, продавать их нашим сотрудникам дешевле, чем на рынке. Поручил министру внутренних дел лично выехать на окружную дорогу, где преступники останавливали эти фуры, – там их обычно скапливалось немало. Выпустили постановление правительства о развитии кооперации на селе. Но все это были единичные меры, которые не обрели системности – опять не хватило времени, – да к тому же многие из них после нас «заглохли».

В-третьих, государство практически бездействовало в отношении огромной диспропорции цен на сельскохозяйственную и промышленную продукцию. Переход к рыночным отношениям еще больше обострил эту проблему. Понимая всю ее тяжесть для крестьян, мы пошли за время своего пребывания у власти на ряд мер. Резко увеличили поставки селу минеральных удобрений при выделении льготных кредитов на их закупку. Стоимость удобрений была снижена за счет уменьшения на 50 процентов тарифов на энергоносители и на 30 процентов на железнодорожные перевозки. Были в два раза снижены тарифы на электрическую и тепловую энергию с целью повышения эффективности работы тепличных предприятий. Приняли постановление правительства об обеспечении сельскохозяйственных товаропроизводителей горюче-смазочными материалами, предусматривающее не только льготное кредитование, но и поставки по «рекомендуемым ценам». Так мы начали выдвигать определенные условия деятельности естественных монополий, что, понятно, не встречало радостной реакции с их стороны.

Особое значение имело так и невыполненное, к сожалению, постановление правительства от 26 февраля 1999 года (за два с половиной месяца до отставки) о лизинге машиностроительной продукции в агропромышленном комплексе. В условиях острой нехватки техники, отсутствия средств на ее приобретение, останавливающихся или многократно сокративших свое производство отечественных заводов, производящих эту технику, такое постановление имело особое значение и для аграриев, и для промышленности.

Но вернемся к тем текущим проблемам, которые следовало решить незамедлительно, сразу же после прихода в Белый дом. Все понимали неотложность мер, принимаемых из года в год именно как чрезвычайные, для того чтобы до закрытия навигации по сибирским рекам и прилегающим морям снабдить российский север топливом и продовольствием. На этот раз положение с завозом сложилось особенно тяжелое, так как вовремя ничего не было сделано. Люди могли замерзнуть и остаться без продовольствия. Либо и топливо для электростанций, и сельхозпродукты стали бы поистине золотыми, так как их следовало перебрасывать по воздуху. В критические дни В. Б. Булгак, которому было поручено оперативное руководство снабжением «северов», буквально прослеживал путь каждого танкера, пробивающегося через непогоду к пунктам назначения.

Уже тогда возникало много вопросов. Почему, скажем, не выделять средства руководству областей, чтобы они сами под контролем своего населения осуществляли вовремя завоз? Почему не организовать с этой целью специализированное транспортное объединение? Наконец, почему не провести там, где это возможно, газопроводы, которые окупятся через несколько лет и вообще снимут проблемы снабжения топливом целого ряда электростанций? К сожалению, эти вопросы все еще ждут ответов.

Бросалось в глаза и то, что некоторые губернаторы, заранее зная, что центр не сможет оставить население их регионов в беде, не погашают – во всяком случае вовремя – полученные ссуды, «выбивают» в Москве средства, которые зачастую идут не по назначению.

Но, пожалуй, самым болезненным для всей страны в то время, когда мы пришли в Белый дом, было прекращение выплат, да еще при многомесячной задолженности, заработной платы бюджетникам, пенсий, денежного довольствия военнослужащим. Все это нам досталось, как уже говорилось, в наследство. В одном лишь Пенсионном фонде накопилась задолженность более чем в 30 млрд рублей. Многие одинокие пенсионеры были обречены на голод. По телевидению показывали отчаявшихся жен офицеров, которым нечем было кормить детей. Попробуй в такой обстановке обеспечить стабильность в обществе.

Мои заместители и я сказали друг другу: если не решим незамедлительно задачи выплат вовремя всех категорий денежных зарплат и пенсий и не начнем погашать долги по ним, то нам в правительстве делать нечего. Не скрою, раздавались голоса: давайте пустим в ход печатный станок, решим все эти проблемы за счет денежной эмиссии. Был твердо убежден, что идти на это нельзя. Возможно, мы получили бы немедленный пропагандистский и даже политический выигрыш, но через несколько месяцев надбавки «съела» бы инфляция. Нужно было искать другие методы и способы решения этой жизненно важной задачи. На первых порах – через перераспределение расходов бюджета, изыскание резервов. Стратегически – только путем наведения финансового порядка в стране и запуска реального сектора экономики.

Начиная с октября твердо осуществлялись ежемесячные выплаты заработной платы работникам бюджетной сферы, денежного довольствия военнослужащим и пенсий. Одновременно погашались накопленные долги. До 1 декабря погасили долги по стипендиям идо 1 января 1999 года – военнослужащим.

Я обязал министра финансов ежемесячно сообщать по телевидению о переводе конкретных сумм, достаточных для решения поставленных задач. Это было необходимо и для того, чтобы никто не смог «кивать» на правительство, – дескать, если до сих пор, например, военнослужащий не получил денежного довольствия, то виновато оно, а не соответствующие подразделения Министерства обороны.

В сентябре на финансирование армии, кстати, было выделено около 7 млрд рублей, что составило половину всех расходов федерального бюджета, в октябре – еще более 5 млрд. Но это были не «милитаристские затраты». Они пошли на погашение части долгов оборонной промышленности, что способствовало общему оживлению экономики. Увеличение финансирования позволило перейти к реальному сокращению Вооруженных сил. Многократные заявления о сокращении армии далеко не полностью отражали реальную действительность, так как не было средств на выплату полагающихся по закону при увольнении офицера 21 месячного денежного довольствия. Мы изыскали средства, позволившие рассчитать 30 тыс. офицеров, увольняемых в запас.

Существовали еще по крайней мере две серьезнейшие проблемы: одна из них – ликвидация задолженности медикам, учителям, работникам культуры, получающим зарплату из местных бюджетов; другая – решение вопроса о невыплате зарплаты работникам внебюджетного сектора.

К концу 1998 года задолженность по заработной плате работников бюджетной сферы, находящихся на содержании региональных и местных властей, составила 16 млрд рублей. Выплата зарплаты для этой категории бюджетников в среднем по стране задерживалась на 2,6 месяца. На Алтае задержки составляли 7,8 месяца, на Чукотке – 4,5.

Выступая на заседании правительства 17 декабря, я сказал о том, что в отличие от 1997 года у нас уже нет возможности оказывать массированную помощь регионам за счет распродажи собственности или очередного залезания в долги. Основной упор должен быть сделан на наведение порядка в этой сфере. Было предложено пойти на экстраординарные меры, обязывающие регионы (кроме Москвы, Санкт-Петербурга и Самары, которые самостоятельно решали проблему) затрачивать на выплату «своим» бюджетникам сумму, составляющую не менее 40 процентов доходов.Губернаторы были предупреждены, что в случае невыполнения указания, а также нецелевого использования трансфертов из центра на зарплату учителям, медицинским работникам и другим регионы будут переводиться на прямое казначейское исполнение бюджета. Однако в ряд депрессивных регионов, которые объективно не смогут выполнить это указание (список таких «зон бедствия» незамедлительно представил Минфин), решили направлять дополнительные средства из федерального бюджета.

В. Б. Христенко встречался лично с каждым губернатором, и это стало приносить свои плоды. На тот момент, как мы понимали, только следуя таким путем, можно было бороться с массовым нарушением прав человека – невыплатой заработанных им денег.

Что касается работников внебюджетного сектора, на который приходилось до 80 процентов невыплат, объективной причиной был паралич экономики, в целом ряде случаев неплатежи по государственным заказам, особенно оборонной промышленности, но по цепочке и всем «смежникам». Однако существовали и продолжают существовать субъективные моменты: ряд предприятий искусственно представляли себя нерентабельными, занижали свои доходы, даже лжебанкротились и одновременно с помощью различных бухгалтерских ухищрений переводили часть прибылей в специально создаваемые дочерние общества, иные «спутниковые» системы.

Во время одной из поездок по стране я был на заводе, директор которого ввел третью смену. Причем он был не только директором, но и владельцем 5 процентов акций предприятия. Если заработала третья смена, значит, есть рынок сбыта продукции. А на мой вопрос, какова задолженность по зарплате рабочим, директор ответил: два-три месяца. «Этому крайне негативному явлению, – сказал я, обращаясь с трибуны Совета Федерации к губернаторам и руководителям региональных законодательных органов, – можно по-настоящему противостоять только совместными усилиями казначейства, правоохранительных органов и местных структур власти. 80 процентов невыплат зарплаты – это, если хотите, самая главная социальная бомба замедленного действия».

Через несколько дней на заседании правительства, на котором присутствовали профсоюзные лидеры, обратился к ним: «Вы часто берете за горло федеральные власти. Но одновременно гораздо слабее работаете на предприятиях, где подписан коллективный договор, а заработная плата не выплачивается».

Для нормализации положения с выплатой заработной платы работникам внебюджетной сферы следовало активизировать и налоговую полицию. Тем более что во многих случаях работники учреждений, промышленных предприятий получают заработную плату по двум «ведомостям» – одной официальной, а второй неофициальной. Это происходит без выплат работодателями отчислений в Пенсионный и другие социальные фонды, а работниками – подоходного налога.

На это антиобщественное и абсолютно несвойственное цивилизованным рыночным отношениям явление «либералы» попросту закрывали глаза. По указанию руководства кабинета налоговая полиция проверила 70 тыс. предприятий, подошла к проверке банков и коммерческих структур. Определенно, это кое-кому не понравилось.

Главная задача – развитие реальной экономики

Коренной поворот в экономической политике был невозможен без создания условий для развития производственного сектора экономики. В этой связи следовало прежде всего приступить к реструктуризации банковской системы с целью не просто восстановить ее, но и переместить акценты в деятельности банков. Теоретически государство могло бы пойти в тот момент – эта линия очень импонировала бы отдельным олигархическим группам – на спасение конкретных банкиров или банков. Некоторые банкиры даже предлагали национализировать их банки, естественно переложив на плечи государства накопленные долги. При этом ссылались на такое преимущество, как разветвленная сеть филиалов по всей стране. Вместо этого мы в свою очередь предложили этим банкам вести интенсивные переговоры с кредиторами, и отечественными, и зарубежными, о переоформлении задолженности в капитал банков. Мы понимали, что не сможем обойтись без увеличения доли участия и иностранного капитала в российских банках, без расширения возможностей для деятельности иностранных банков на территории Российской Федерации.

Правительство и Центральный банк сделали ставку на поддержку сохранивших свою работоспособность банковских учреждений, одновременно очищая банковский рынок от банков – инвалидов, полумертвецов и финансовых бомжей. Лишь в отдельных случаях было решено идти на заведомо убыточное вложение средств в банки, имевшие перспективы восстановления и развития. В основном же решили проводить процесс восстановления банковской системы на возвратной коммерческой основе. Для санации отдельных банков и обеспечения возвратности выделяемых с этой целью бюджетных средств было создано Агентство по реструктуризации кредитных организаций (АРКО). Деятельность Агентства была сориентирована не столько на федеральный, сколько на региональный уровень для определения «опорных» банков и работы с ними.

Мы исходили из того, что определение соотношения государственного и частного капитала в банковской системе не является самоцелью. Оно призвано создать лучшие кредитно-финансовые условия для развития экономики.

Государство – и это главное – должно иметь в своих руках реальные рычаги для решения этой задачи. Следовало способствовать специализации банков, в том числе с государственным контрольным пакетом, для целевого инвестирования и кредитования промышленного и сельскохозяйственного производства. Нужно было в этом плане через Центральный банк усилить контроль за деятельностью и коммерческих банков.

При реструктуризации российской банковской системы мы стремились также избавиться от «перекоса», который создавала чрезмерная концентрация капитала коммерческих банков в центре. Кстати, в результате событий 17 августа в наименьшей степени пострадали банки в регионах, так как они меньше допускались к спекулятивным операциям, связанным с ГКО-ОФЗ.

О необходимости в создавшихся условиях пойти на развитие сети финансово-стабильных банков в регионах говорилось на ряде встреч руководства правительства с региональными ассоциациями. Губернатор Орловской области Е. С. Строев обращал внимание на то, что сохранившиеся на местах банки в отличие от большинства столичных работали непосредственно с промышленными, сельскохозяйственными предприятиями, имеющими реальные перспективы роста.

Очень тяжело шло дело с инвестициями. Особое значение было придано созданию бюджета развития Российской Федерации. Правительство настояло на том, чтобы он стал органичной частью федерального бюджета на 1999 год. В бюджет развития были включены все инвестиционные ресурсы, в том числе программы конверсии военной промышленности и целевое финансирование высокоэффективных проектов. Создавался Банк развития для финансирования производства продукции, пользующейся большим спросом на внутреннем и внешнем рынках – в машиностроении, металлургии, химической, медицинской и лесной промышленности, промышленности стройматериалов, АПК.

В числе наиболее важных вопросов была «расшивка» неплатежей: ко времени прихода к власти нашего правительства задолженность федерального бюджета перед предприятиями и организациями составляла 50 млрд рублей. В свою очередь задолженность последних перед бюджетом – около 150 млрд рублей. Накапливались долги и между самими предпринимателями.

Положение усугублялось общим резким понижением монетаризации экономики в период всевластия псевдолибералов. К началу осуществления реформ – на 1 января 1992 года- денежная масса составляла 66,4процента к ВВП за 1991 год, и это в общем соответствовало мировой практике. На 1 июня 1998 года (т. е. еще до событий 17 августа) денежная масса составила всего 13,7 процента к ВВП за 1997 год.

Мы не могли внять призывам решить вопрос через масштабную денежную эмиссию. Однако при этом не могли игнорировать проблему неплатежей. Известно, в каком противостоянии находились центральные власти и руководители промышленных предприятий по вопросу о взаиморасчетах. Федеральные власти требовали осуществлять платежи предприятий исключительно в денежной форме – это было, естественно, необходимым элементом рыночной экономики. Но дело в том, что при отсутствии в обращении достаточной денежной массы эти требования в большинстве случаев оказывались неосуществимыми. Создавался замкнутый круг: накапливаемые долги препятствовали росту производства, а его стагнация и падение препятствовали росту денежного обращения.

Были понятны и опасения того, что взаимное погашение долгов будет использовано различными коммерческими структурами и коррупционерами для собственного обогащения. При проведении моими предшественниками операций по взаимозачетам коммерческими банками и посредниками было присвоено от 50 до 60 процентов средств. Все это имело место. Поэтому мы продумывали такую систему, которая, с одной стороны, не будучи одноразовой, в то же время не превращалась бы в постоянную практику и, с другой – претворялась бы в жизнь таким образом, чтобы минимизировать потери бюджета за счет различных махинаций.

Министерства экономики и финансов дали свои предложения, и правительство вопреки мнению МВФ и прежней практике приступило к взаиморасчетам между бюджетом и предприятиями, что уже на первых порах высвободило 50 млрд рублей. То, что взаиморасчеты проводились по каналам казначейства, а не коммерческих банков, позволяло избежать утечки финансовых ресурсов. Операции проводились на клиринговой основе. Это их явно отличало от взаимных зачетов на основе бартера.

Протолкнув многие «тромбы» с помощью взаиморасчетов, мы создали немаловажный импульс для функционирования и развития промышленности. Характерно, что руководитель РАО «ЕЭС» А. Б. Чубайс, который во время своей работы в органах государственного управления был одним из главных противников расчетов не в прямой денежной форме, на этот раз развернулся на 180 градусов. Во время обсуждения вопроса о результатах взаиморасчетов на правительстве он выступил с настоятельной просьбой не ограничиваться единичным осуществлением этой акции, а превратить ее в практику, пока не накопится достаточно денежных средств и у государства, и у предприятий.

Но как быть с теми долгами, которые все еще оставались у предприятий после взаиморасчетов с бюджетом? Очень контрастно вырисовывалась – она и сейчас стоит весьма остро – также проблема штрафов и пеней. Накапливаясь, во многих случаях они превосходили сами долги. В значительной своей части их возврат был и остается безнадежным делом. Следует ли из этого, что к проблеме списания можно было подойти огульно? В какое положение тогда будут поставлены предприятия, которые не имеют долгов перед государством, – они попросту будут чувствовать себя наказанными за свою добросовестность. Нельзя пройти и мимо того, что ряд предприятий не выплачивали долги, да и сейчас продолжают это делать не потому, что не могут, а потому, что, прибегая к всевозможным махинациям, представляют себя нерентабельными.

Все эти проблемы я поставил в своем выступлении перед членами Российского союза промышленников и предпринимателей. Они активно поддержали мысль о том, что отношение к предприятиям-должникам должно быть строго индивидуальным. Да, очевидно, на следующем этапе после взаиморасчетов – так и было задумано – нужно пойти на реструктуризацию и даже в некоторых случаях на списание долгов, штрафов и пеней перед бюджетом. Но при таком решении предприятие должно находиться под особым вниманием. Если в дальнейшем от этого предприятия не будет поступлений в бюджет, оно должно подвергаться самым жестким санкциям, вплоть до смены руководства и процедуры банкротства. Это, несомненно, должно было стать условием реструктуризации и тем более списания долгов.

А теперь о налоговой реформе, призванной сыграть столь большую роль в запуске российской экономики, в наведении хозяйственного порядка в стране. О ее необходимости шли разговоры с середины девяностых годов. Но проблема оставалась в рамках дискуссий. Между тем, если рассматривать налоги по отношению не к ВВП, а к денежной массе в обращении, в России они были самыми высокими в мире. Чрезмерно высокие налоги не просто тормозили развитие производства, но и, провоцируя массовые уклонения от них, выталкивали значительную часть экономики в так называемую теневую сферу. Это относилось и к тем предпринимателям, которые хотели быть честными, но часто вынужденно оттеснялись в «тень». В то же время непомерно сильное налоговое давление на оплату труда стимулировало «теневые» выплаты, о которых говорилось выше, что создавало питательную среду для игнорирования закона в самых больших масштабах.

Убеждать друг друга в правительстве в необходимости налоговой реформы не пришлось. Тем более что наши предшественники далеко не преуспели, сделав упор на одну сторону, пусть немаловажную, но все-таки одну – на повышение собираемости налогов. Отвечавший тогда за эту сферу деятельности заместитель председателя правительства Б. Федоров часто мелькал на экранах телевизоров в камуфляжной форме вместе с налоговыми полицейскими, но сбор налогов в бюджет практически не возрастал.

Между тем не всегда курс на «выбивание налогов» может пополнить бюджет. Когда пришел в правительство, столкнулся с парадоксальным явлением. Оказывается, в течение месяцев, а в ряде случаев и лет на складах, под замком таможни находилось закупленное за рубежом и уже оплаченное предприятиями, доставленное на место, но с запретом на монтаж, современнейшее оборудование общей стоимостью около 2 млрд долларов. Причиной таможенного ареста была неспособность этих предприятий выплатить налоги на добавленную стоимость (НДС), а в ряде случаев и таможенной пошлины. Нет вопроса – все налоги и пошлины должны быть уплачены. Но ждать годами, пока «лежащие» из-за отсутствия закупленного оборудования предприятия найдут средства для их уплаты? Я дал указание таможенному комитету снять арест с такого оборудования, заключив с каждым из его владельцев соглашение, по которому под залог этого оборудования или гарантии банка будут в обозначенный срок выплачены долги. Многие заводы вздохнули с облегчением. Практика показала, что решение было абсолютно верным. Возвращение долгов вскоре началось.

Вряд ли поможет пополнить бюджетные средства и ужесточение контроля за доходами, вплоть до изобретения различных форм контроля за крупными покупками. Отлажены десятки путей обхода, включая приобретение собственности на фирму, а не на владельца, ссылки на наследство или на средства, полученные в долг.

Административные меры, не подкрепленные экономическими, вообще не в состоянии изменить обстановку. Мы взяли курс на уменьшение числа налогов и их снижение. Обосновывая эту линию, министр по налогам и сборам, хорошо зарекомендовавший себя на этом посту, Г. В. Боос писал: «Если налоги с доходов граждан будут составлять 15-20% (а не до 45%), то платить их будут практически все: риск быть пойманным и услуги юристов по легальной минимизации налогов встанут дороже. Такие ставки для представителей среднего класса действуют во многих странах мира и не раз доказали свою эффективность. То же самое – и с предприятиями. Фактически уровень государственного изъятия составляет 40% ВВП. По закону же в некоторых отраслях государство забирает 87 копеек с каждого рубля – в таких условиях экономика просто не может развиваться. Необходимо в течение нескольких лет довести этот уровень до 20- 25% ВВП».

Правительством было подготовлено 19 законов по налогам, из которых 6 были приняты в нашу бытность. Линия была направлена на то, чтобы понизить НДС до 14 процентов до 2000 года, а далее до 10 процентов. Позже мы согласились на 15 процентов до 2000 года при передаче одного процента на финансирование Вооруженных сил. Решили резко снизить и либерализовать подоходный налог. Общая концепция заключалась в том, чтобы при снижении и уменьшении числа налогов перенести тяжесть обложения с производства на потребление.

Наряду с этим началась серьезная борьба с махинациями, которые проделывались для того, чтобы не платить налоги или не платить их в полном объеме. Эта борьба мало напоминала телевизионные шоу и была, безусловно, эффективной. Мое внимание обратили на то, что в массовом порядке осуществляются «операции» по «псевдостраховым» сделкам. Использовались схемы с применением «страхования предпринимательских рисков», чтобы лишь имитировать покупки товаров и их движение. Иными словами, не вкладывая ни рубля, предприятия получали так называемые возмещения из федерального бюджета за якобы затраченные денежные средства. С этой целью предъявляли к возмещению (зачету) значительную часть НДС.

Таким путем и осуществлялась масштабная афера с песком. «АвтоВАЗ» и другие предприятия якобы закупали песок, а на самом деле выяснилось, что он не только не переправлялся с места на место (для этого понадобилось бы 20 тыс. составов, что загрузило бы, очевидно, на много месяцев весь грузовой железнодорожный транспорт), но и вообще не разрабатывался в карьерах. Когда обнаружилась эта афера, в которой принимали участие и страховые компании, то директор одного из предприятий – достаточно крупного – приехал в правительство и сказал: «Бес попутал».

Выяснилось, что «бес попутал» таких директоров на много миллиардов рублей, не доплаченных в бюджет. Многие предприятия предпочли «превентивно» заявлять о своей недоплате. Сумма реально взысканных в бюджет средств составила за считанные месяцы около миллиарда рублей.

«АвтоВАЗ» был замечен и в других махинациях, с помощью которых недоплачивались значительные суммы в бюджет в виде налогов: в продаже на внутреннем рынке автомашин, как бы направляемых на экспорт, в сокрытии части прибыли путем перевода в целый ряд дочерних предприятий. Вопрос был поставлен остро. Такую постановку поддержал и губернатор Самарской области К. А. Титов. «АвтоВАЗу» предложили осуществить эмиссию акций с целью передачи в руки государства 50 процентов от уставного капитала плюс один голос за невыплаченные налоги. Одновременно правительство приступило к контактам с иностранными компаниями о перепродаже им этого пакета при условии обязательного крупного инвестирования в производство.

Характерно, что вопрос о реструктуризации задолженности ОАО «АвтоВАЗ» – я вплотную заинтересовался положением дел в этой области – был поднят еще 30 мая 1997 года на совещании у первого заместителя председателя правительства А. Б. Чубайса. Проект постановления правительства находился «в стадии согласования» до сентября 1997 года. Только после вмешательства Комиссии правительства России по оперативным вопросам, пригрозившей возбудить дело в Арбитражном суде о банкротстве «АвтоВАЗа», был представлен согласованный проект. Договор «АвтоВАЗа» с налоговым органом был оформлен уже при нашем правительстве. Он продолжал не выполняться. Почти накануне того, когда нас отправили в отставку, Министерство по налогам и сборам приняло решение о принудительном взыскании задолженности на всю сумму недоимки. После нашего ухода этого не сделали.

Несмотря на явный недостаток времени, новая практика, гораздо более жесткая, чем прежде, дала свои результа-ты. Кое-кто говорил, что увеличение собранных налогов произошло за счет инфляции. Инфляционный эффект, конечно, имел место. Однако значительное увеличение собираемых налогов наблюдалось не только в абсолютном выражении, но и по их доле в валовом внутреннем продукте (ВВП). Этот рост уже не имел никакого отношения к инфляционному всплеску, который, кстати, пошел на убыль.

Немалое значение для пополнения бюджета всех уровней имело введение государственного контроля за производством и торговлей алкогольной продукцией. У меня на памяти был наш финансовый провал, когда в конце 80-х годов мы начали непродуманную антиалкогольную кампанию. В результате бюджет недополучил 30 млрд рублей за год. По тогдашним временам это была огромная сумма. Монополия на производство алкогольных напитков принадлежала государству. После резкого сокращения производства она стала разваливаться – повсеместно возникало самогоноварение, исчез из торговли сахар, увеличилась токсикомания.

В наш период проблема заключалась в другом. При утраченной государственной монополии в федеральный и другие бюджеты поступали налоги на легально произведенную винно-водочную продукцию. Вместе с тем широчайшее развитие получил подпольный бизнес. Себестоимость «подпольной водки» была фантастически мала и не шла ни в какое сравнение с ценой на нее, которая в результате устанавливалась ниже легально производимой. Бюджеты ничего не получали от этого бизнеса, с которым срослись многие местные власти. Более того, от недоброкачественной водки, а она производилась даже из технического спирта, гибли люди.

Мы решили разрубить этот «узел»: резко ограничили импорт этилового спирта, ударили по контрабанде, установили, что заводы, производящие в России этиловый спирт, должны быть только государственными – либо унитарными, либо акционерными с контрольным пакетом в руках государства, – квотировали производство спирта на этих заводах.

Квотировали получение этилового спирта и для непищевого потребления. Когда мне показали заявки различных министерств и ведомств, я схватился за голову: абсолютно все – не буду перечислять – настаивали на получении спирта, причем в больших количествах, обосновывая крайней не

бообходимостью для дела, – именно не технического, а пищевого спирта.

Был установлен контроль на заводах, производящих водку – на многих из них, условно говоря, работала «налево» третья смена. Резко сократили число оптовых баз. В МВД была создана межведомственная комиссия, возглавляемая сильным работником – заместителем министра Владимиром Абдуалиевичем Васильевым, который постоянно докладывал о результатах. В тот период милиция развернула серьезную борьбу с подпольным производством, но я сказал Васильеву: «Ваша задача не просто уничтожать «левую» продукцию, а сделать так, чтобы вновь не восстанавливались подпольные цеха». Итогом было резкое, в течение двух месяцев, повышение сбора налогов от спиртоводочного производства – в 1,5 раза.

Мы не пошли на национализацию и в этой сфере, но ввели государственный контроль, государственное регулирование. Не пошли и на увеличение акцизных сборов – вне всякого сомнения, подорожание спиртоводочных изделий привело бы к росту подпольного производства. А ведь были, да и сейчас они есть, те, кто требовал увеличения акцизов, исходя из узковедомственных соображений и не считаясь с тем, что в целом страдает бюджет. Выступая на заседании Государственной думы по вопросу об исполнении федерального бюджета за первое полугодие 2000 года, председатель Счетной палаты С. В. Степашин, в частности, сказал: «Имели место, на наш взгляд, и очевидные ошибки. Именно такой является ошибка, связанная с повышением акцизов на спирт и водку. Счетная палата многократно обращала внимание на эту проблему. Мы предупреждали, что необоснованное увеличение акцизов на водку и ликеро-водочные изделия может привести к росту цен на эту продукцию, что закономерно, и падению легального производства, сокращению налогооблагаемой базы и недобору акцизов. Исполнение бюджета на первое полугодие показывает, что все так и произошло. Ежегодные потери бюджета по этой статье оцениваются нами в 20 миллиардов рублей, в том числе федерального в 10 миллиардов».

К слову, предупреждали о неизбежности такого финала и мы -говорили об этом руководителям правительства М. М. Касьянова. Жаль, что не прислушались и не взяли в учет практику нашего кабинета.

Конечно, имели место промахи и у нас. Например, следовало бы, очевидно, более решительно вторгаться в розничную торговлю водкой. Вместе с тем я уверен, что наше правительство во всяком случае не допустило бы отката от взятого курса, а, напротив, усовершенствовало бы его. Тем более что мы начали серьезно изучать вопрос о введении государственного контроля на импорт и производство табачных изделий.

Идя на все это, мы бросали «перчатку» мощным силам, связанным с подпольным производством, приносящим баснословные прибыли. Но на активную борьбу против правительства, тем более открытую, они пойти в тот момент не посмели.

Госсобственность приносится в жертву?

Понятно, что весь комплекс вопросов обеспечения экономического роста в России рассматривался нашим правительством с целью создания оптимальных условий для функционирования предприятий всех видов собственности. А как обстояло дело на период перехода к рыночным отношениям с управлением той собственностью, которая непосредственно принадлежит государству?

Одной из первых встреч в Белом доме был «вызов на ковер» всего руководства Мингосимущества. Министерство занималось в основном, а по сути целиком продажей принадлежащей государству собственности. Отчисления от сделок, которые получало, да и в настоящее время получает министерство, были немалые. Не скажу, что все они бесполезны – нужно было оснастить министерство, его представителей в центре и на местах техникой, – но все-таки достаточно большие премиальные тоже подстегивали руководящих сотрудников этого ведомства все больше смотреть в одну сторону – в сторону продажи принадлежащих государству акций предприятий.

Существовал план таких продаж, который далеко не во всем был выверен с точки зрения государственных интересов – и по размеру пакетов акций, подлежащих передаче в частную собственность, и по цене. Мы запретили, например, продажу очередных 25 процентов принадлежащих государству акций «Связьинвеста». За три месяца до этого аналогичный пакет был продан за 1,8 млрд долларов – теперь меня уверяли, что цена не может быть выше 600 млн долларов и следует с ней согласиться. Позже, когда я прочел перепечатанную «Московскими новостями» главу из новой книги Дж. Сороса, многое стало яснее. По словам Сороса, Березовский «искренне верил, что он и другие олигархи оплатили переизбрание Ельцина, а правительство теперь отказывается выполнять условия сделки, проводя честный аукцион по «Связьинвесту».

Вне поля зрения Мингосимущества практически оказалось рациональное использование средств на предприятиях, принадлежавших государству, или в акционерных обществах с участием государства. А в России около 14 тыс. государственных унитарных предприятий, 23 тыс. учреждений и почти 4 тыс. акционерных обществ с государственным пакетом акций, в половине из них – контрольным. Парадокс заключался в том, что бюджет получал от всех государственных предприятий в виде дивидендов меньше 1 млрд рублей в год! Когда я остро поднял этот вопрос, министр Ф. Р. Газизуллин, в целом хороший специалист (мне было очень жаль, что через некоторое время он перенес сердечный приступ, но, слава Богу, выздоровел), сказал: «Я дожил до тех времен, которые близки мне. Я понимаю жесткость постановки вопроса и по продаже госимущества – необходимость выпускать на рынок, продавать акции не ради распродажи, а только в интересах государства и только по таким ценам, которые выгодны, – и по вопросам менеджмента на унитарных или иных предприятиях с государственным участием».

Было ясно, что следует незамедлительно менять в советах директоров предприятий и учреждений коррумпированных представителей государства, которые закрывают глаза на махинации, приводящие к занижению прибыли, или далекие от нужд производства расходы. Государственные представители или, точнее, так называемые государственные представители закрывают глаза на то, что через амортизационные отчисления, реинвестиции, обслуживание кредитов, создание дочерних обществ и так далее искусственно занижается чистая прибыль. А после того как эта чистая прибыль фиксируется в явно уменьшенном размере, совет директоров с участием «государственных представителей» очень часто голосует не за выплату дивидендов в бюджет, а за «дополнительные инвестиции», оборачивающиеся в шикарные офисы компаний, роскошные автомобили, дома отдыха, коттеджи. Что касается простых работников, то они получают низкую зарплату, да и то с задержкой.

Нужно было кончать и с практикой направления в качестве государственных представителей небольшой группы лиц – каждый из них представлял государство подчас в десятках компаний. Естественно, что такое «представительство» могло быть лишь формальным.

Если говорить об учреждениях с государственным участием, в первую очередь это относится к электронным средствам массовой информации, то и здесь «представители государства» не только не проводили политики, защищающей интересы общества, но и самоотстранялись, не желая «портить отношения» с олигархами, а подчас попросту прислуживая им.

Одновременно с постановкой вопроса по улучшению системы подбора представителей государства в советы директоров контролируемых им предприятий и учреждений обозначилось начало курса на привлечение региональных и муниципальных органов власти к управлению такими предприятиями в тех случаях, где это ведет к росту эффективности. Такую линию мы стали проводить в угольной промышленности. Об этой практике высоко отзывались губернаторы А. Г. Тулеев и А. И. Лебедь.

Мы несколько продвинулись, но не могу сказать, что нам удалось создать перелом в работе Мингосимущества, коренным образом изменить навязанную псевдолибералами идею, отвергающую сам принцип эффективного управления принадлежащими государству компаниями. Нужно, дескать, передать все в частные руки. В связи с этим «постулатом» завязалась борьба, но либо сопротивление было отчаянным, либо нам не хватило решительности, либо поджало время, но далеко не во всем правительство смогло довести дело до конца.

Наиболее остро до сих пор стоит вопрос об отношении к естественным монополиям – «Газпрому», МПС, РАО «ЕЭС». Какой подход избрать: их приватизационное раздробление, как рекомендовал МВФ, или сохранение при определяющем государственном участии? Мы твердо заняли позицию на сохранение естественных монополий под государственным контролем. При этом далеко не последнюю роль играет та особенность естественных монополий, что они своим существованием скрепляют единство России, являясь инструментом антисепаратистских тенденций.

Но стремление сохранить естественные монополии как единые организмы отнюдь не означало согласие на их всевластие. Государство должно было взять и взяло курс на регулирование цен и тарифов. Наше правительство стремилось и добивалось того, чтобы предотвратить необоснованный рост цен на продукты и услуги естественных монополий, исключающий опережение этих цен по сравнению с ценами на промышленную продукцию. Без этого – мы хорошо это понимали – невозможно обеспечить снижение затрат на производство, повышение конкурентоспособности отечественной продукции, экономического роста в целом.

Остановлюсь несколько подробнее и на событиях, связанных с двумя наиболее крупными нефтяными компаниями, в которых государство владело контрольным пакетом акций, – это «Славнефть» и «Роснефть». Компании были доведены до тяжелейшего финансового состояния. Мы приняли решение срочно заменить руководство, а не распродавать их, что лишило бы государство собственности, а следовательно, и позиций в такой важнейшей для России отрасли, как нефтедобывающая. Поиски соответствующих кандидатов на руководящие должности были нелегкими. Мы «продирались» через лоббирование, стремление протолкнуть своих людей. Следы вели к олигархическим группам, пытавшимся не только отхватить новый «лакомый кусок», но и, сговорившись между собой, монополизировать отрасль. Иными словами, через своих представителей кое-кто хотел провести скрытую приватизацию. На том этапе не вышло.

Президентом «Славнефти» стал В. М. Дума. Он пришел в компанию, когда она находилась на грани банкротства. Задержки по зарплате достигали 7 месяцев, недоимка перед федеральным бюджетом составляла около 500 млн рублей, а долги зарубежным кредиторам приближались к 200 млн долларов. Вскоре «Славнефть» рассчиталась по всем истекшим кредитам западных банков, полностью с бюджетом и погасила долги по зарплате. В первом полугодии 1999 года «Славнефть» стала одной из трех российских компаний, которые увеличили объем добычи нефти по сравнению с аналогичным периодом 1998 года. Прибыль компании по итогам шести месяцев 1999 года выросла по сравнению с тем же периодом 1998 года в 4 раза. «Славнефть», пожалуй, стала единственной компанией, которая после 17 августа получила новый западный кредит на развитие нефтедобычи.

С. М. Богданчиков возглавил компанию «Роснефть» осенью 1998 года, когда над ней также нависла угроза банкротства. Он поставил деятельность компании под жесткий контроль. «Роснефть» реструктурировала свои обязательства перед кредиторами и почти погасила их. За первую половину 1999 года ее прибыль выросла в 17 раз по сравнению с тем же периодом 1998 года.

Кстати, в тяжелейших бюджетных условиях зимой 1998 года именно «Славнефть» и «Роснефть» помогли правительству решить проблему замерзающих регионов.

Возможно, в деятельности этих руководителей были слабые и даже негативные стороны, но я сужу по тем быстрым и решительным переменам к лучшему – а они несомненны, – которые произошли в порученном им деле.

Правительство взяло курс на создание одной мощной государственной нефтяной компании – не путем национализации, а через объединение «Славнефти», «Роснефти», нескольких других нефтяных компаний, в которых государство владело контрольным пакетом акций. В. Б. Булгак и министр энергетики С. В. Генералов по моему заданию подготовили соответствующий проект постановления правительства. Речь шла о постепенном процессе – сначала создании государственного холдинга, а затем объединении всех компаний в единое целое. Тогда в руках у государства была бы вторая по масштабам добычи нефти (после «ЛУКойла») компания, и если учесть, что в государственных руках была еще и «труба» – «Транснефть», через которую осуществляется весь нефтяной экспорт страны, то совершенно ясно, кто обладал бы реальными рычагами воздействия на обстановку. При сохранении частного предпринимательства наличие таких государственных рычагов – я в этом уверен – дало бы нам возможность не только более последовательно и в интересах всего общества регулировать экспортные пошлины, которые мы успели ввести, но и в определенных пределах влиять на внутренние цены на бензин, горюче-смазочные материалы, препятствовать их спекулятивному взлету. Мы исходили и из того, что национальная нефтяная компания будет представлять государство в Соглашениях о разделе продукции, координировать работы НИОКР в масштабах всей отрасли, готовить кадры. Мощная нефтяная компания с контрольным государственным пакетом акций давала возможность решать основную часть проблем по обеспечению нефтепродуктами бюджетных потребителей – Минобороны, МВД, оборонную промышленность, – представлять правительство в международных проектах. При этом для нее не предусматривались, естественно, никакие директивные функции или льготы.

Против идеи создания мощной государственной нефтяной компании выступили олигархи, связанные с нефтяным бизнесом. Конечно, не в открытую, но с использованием всех своих лоббистских возможностей. А времени у правительства на осуществление своего плана не оказалось.

Я думаю, что попытка создать мощную государственную нефтяную компанию тоже была одной из причин того, что нас отправили в отставку. В этом убеждают и последовавшие за отставкой события. Проект создания такой компании был похоронен. Начался передел собственности и в этой области. Произошло смещение со своего поста президента «Транснефти» Савельева. Он был назначен на этот пост моим предшественником, С. В. Кириенко. Но это для меня не имело никакого значения, так как работа Савельева и его команды была в целом эффективной. Общие затраты за 1998 год у компании снизились на 12% по сравнению с 1997 годом. Количество аварий на трубопроводах уменьшилось в несколько раз (одним из главных показателей работы «Транснефти» является снижение издержек и обеспечение стабильной работы трубопроводной системы). Активно шла работа по реализации такого жизненно важного для России проекта, как Балтийская транспортная система, что ущемляло интересы тех, кто экспортировал нефть через страны Балтии. Реальные причины смещения Савельева в целом не имели ничего общего с государственными интересами.

Компании с государственным контрольным пакетом акций отнюдь не избежали многих нарушений. Уже будучи депутатом Госдумы, 25 февраля 2000 года слушал сообщение тогдашнего председателя Счетной палаты X. М. Кармокова. Вот некоторые примеры, приведенные им. При полном игнорировании постановления правительства о предельном превышении оклада руководителей над минимальной зарплатой работников акционерных обществ с государственным контрольным пакетом председатель РАО «ЕЭС России» в 1997 году Бревнов получил в виде вознаграждения за девять месяцев 230 тыс. долларов при средней месячной зарплате работников компании 1800 рублей, да еще и трехмесячной задолженности. Государственная компания «Росвооружение» в 1992-1997 годах вложила в уставные капиталы или в виде пополнения оборотных средств 61 организации 100 млн долларов США, получив в виде дивидендов 2,2 млн. Министерство путей сообщения вносит вклады в уставные капиталы 685 коммерческих структур с получением 4,17 процента от суммы вклада. Нужно ли говорить о несопоставимости этих процентов с теми, которые берутся за кредиты в России и за рубежом?! Что скрывается за такой «дешевизной» вложений?

Естественно, что государственная регулирующая и контролирующая линия должна отчетливо проявляться в обеспечении не только входа предприятий всех видов собственности в эффективную экономическую деятельность, но и выхода в случае нарушения ими законов. Очень остро в это время стоял вопрос о банкротстве предприятий. Необходимость этой меры при переходе к рыночному хозяйству была очевидной. Но как осуществлялось преобладающее число банкротств?

Одни из них были «на грани», а иногда и просто преступлениями. Примером может служить случай с «Пурнефтегазом». В результате тщательно спланированной аферы государство, не вмешайся правительство, могло лишиться одной из своих нефтедобывающих компаний- дочернего предприятия «Роснефти». Использовав все законные – хочу это подчеркнуть особо – средства, несмотря на дикое сопротивление и специально созданную тяжелую юридическую ситуацию, мы предотвратили сделку, по которой за 10 млн долларов «выкупался» пакет государственных акций на 600 млн долларов у обанкроченного «Пурнефтегаза».

Большинство российских промышленников буквально негодовали по поводу изобретенной псевдолибералами модели так называемого «ускоренного банкротства». Эта модель не имела ничего общего с укреплением реального сектора экономики. По идее большинство подлежащих банкротству предприятий должно было сдаваться либо в аренду, либо в управление опытным менеджерам, которых следовало подбирать по конкурсу. И то и другое нужно было для того, чтобы поставить предприятие «на ноги», а затем решать, как, в какой форме, с долевым участием государства или нет, его вновь приватизировать.

А как было на самом деле? С обанкротившегося предприятия снимали все самое ценное – станки, компьютеры, помещения сдавали, работников выбрасывали на улицу. Это происходило потому, что зачастую банкротство оказывалось не правовой процедурой, а закрытым «междусобойчиком».

Уже находясь в Думе в качестве депутата, я присутствовал при обсуждении в первом чтении проекта закона об оздоровлении предприятий, представленного главой Федеральной службы России по финансовому оздоровлению и банкротству.

Проект закона отклонили – в нем по сути отсутствовали критерии, по которым предприятие подлежит финансовому оздоровлению. Не было прописано должным образом, какие рычаги имеет государство, для того чтобы не допустить вседозволенности временных управляющих, каковы границы их функций, наконец, что делать с долгами предприятий, подпадающих под категорию «несостоятельных», с начисленными за невыплату этих долгов пени и штрафами. Неужели опять кое-кто стремится все привести «на круги своя»? Конечно, вопрос риторический, конечно, «кое-істо» стремится к этому…

Еще одна немаловажная проблема – роль военно-промышленного комплекса в деле общего развития российской экономики. В Советском Союзе была высокая концентрация самого передового интеллектуального и технико-технологического потенциала именно в военно-промышленном комплексе (ВПК). Милитаристский перекос в экономике – я здесь не собираюсь рассматривать комплекс причин этого, в том числе объективных, – был негативным явлением. Но так сложилось, и при переходе к рыночным отношениям это негативное явление можно было бы использовать как несомненное преимущество для модернизации производства. Между тем в 90-е годы конверсия военного производства не была осуществлена в интересах технического прогресса в экономике. Опять та же схема: предприятия этой огромной и хорошо оснащенной сферы, но специализирующиеся на выпуске чисто военной продукции, попросту «бросили» в рынок. Учитесь, дескать, «плавать» сами – и без целенаправленного использования потенциала ВПК, да еще в условиях резкого сокращения бюджетных выплат по госзаказу на оснащение новой техникой Вооруженных сил. Это предопределило плачевное состояние многих предприятий.

Сказалось, по-видимому, желание избавиться от «флюса»- в отраслях военно-промышленной сферы создавалось до 70 процентов ВВП. Однако мало кто задумывался о целесообразности государственного регулирования, направленного на планомерное использование таких огромных ресурсов для развития экономики в целом, чтобы высоко оснащенные предприятия перестраивались на производство продукции, столь необходимой для модернизации других отраслей промышленности и сельского хозяйства, а не на выпуск, условно говоря, тоже пользующихся большим спросом на рынке сковородок и утюгов.

Вообще если говорить о преобразованиях в ВПК, то представляется, что нужно начинать с потребностей Вооруженных сил и, следовательно, определения той части военно-промышленного комплекса, которая обеспечивает эти потребности по государственному заказу. Далее – возможные масштабы экспорта «традиционной» для ВПК продукции, но не вчерашнего дня (такую не купят), а современной, с обязательным отчислением от экспортной прибыли значительного процента на научно-исследовательские и опытноконструкторские работы с целью более быстрого перехода к новым поколениям вооружений. Остальная часть целенаправленно при государственных вложениях должна переориентироваться на такое гражданское производство, которое необходимо для решения задач модернизации и оживления экономики.

Тенденция к стабилизации экономики наметилась уже в октябре 1998 года. Если в сентябре спад производства к соответствующему месяцу 1997 года стал опасно глубоким – 14,5 процента, то в последующем его глубина медленно сокращалась: в октябре – 11,1 процента, в ноябре – 9,1, в декабре – 6,6, в январе 1999 года – 4,9, в феврале – 3,7 процента, в марте – не ниже, чем в марте 1998 года. Замедление промышленного спада переросло в подъем производства. В апреле уже был превышен уровень апреля предшествовавшего года на 1,5 процента. Есть основания считать, что к моменту ухода правительства появилась тенденция, ведущая к устойчивому промышленному росту.

Так или иначе, но, по ретроспективным уточненным данным, опубликованным в мае 2001 года Госкомстатом России, пик экономического роста в Российской Федерации был пройден не в 2000 году, как считалось раньше, а в третьем квартале 1999 года. С тех пор рост ВВП в России хотя и продолжался, но гораздо меньшими темпами. По уточненным данным, в третьем квартале 1999 года рост ВВП достиг 10,8 процента от уровня того же периода предыдущего года.

Составленный нами и принятый Думой бюджет на 1999 год был выполнен полностью. Это было, пожалуй, впервые за 90-е годы, а может быть, и ранее, так как тогда проверить точность реализации бюджета было невозможно: он сам и его выполнение были далеко не транспарентны.

Впервые за все 90-е годы бюджет был такой жесткий. Доходов было в обрез. Главная задача заключалась в том, чтобы не расширять расходы. Мы отсекли все популистские мотивы, включили в расходную часть только то, что могли реализовывать. И тем не менее бюджет был сверстан так, что доходы превышали расходы. Впервые с целью погасить накопленные задолженности был установлен первичный профицит, который достиг 2 процентов.

Многим было выгодно преподносить достижения правительства в экономической сфере исключительно как следствие девальвации рубля, которая действительно подтолкнула к росту продукции экспортных отраслей промышленности. Сказалась и необходимость импортозамещения в условиях сокращения ввоза готовой продукции, последовавшего за кризисом августа 1998 года.

Некоторые наши оппоненты попытались даже представить дело таким образом, будто кризис 17 августа был чуть ли не спланирован с целью создать такие благоприятные условия. При этом затушевывалось, что кризис породил такого масштаба негативные последствия, которые без решительного и целенаправленного противодействия со стороны правительства не только не позволили бы воспользоваться обстоятельствами, подтолкнувшими к импортозамещению, или ростом прибылей от экспорта, но вообще столкнули бы страну в экономическую пучину. Игнорировались и те меры, которые мы предприняли с целью активного использования благоприятной конъюнктуры. Но они оказались решающими для подъема экономики. Кстати, проведенный анализ источников роста внутреннего спроса показал, что результатом импортозамещения стала примерно одна четверть от общего прироста.

Несостоятельны также попытки представить поворот к лучшему, происшедший за восемь месяцев нахождения правительства у власти, как результат главным образом роста мировых цен на нефть. Безусловно, нельзя игнорировать плодотворное для нас влияние этого. Однако стабилизация и поворот к лучшему произошли (и были признаны даже международными финансовыми организациями, о чем речь впереди) до роста цен на нефть, начавшегося лишь в марте 1999 года и принесшего свои основные плоды уже после нашей отставки.

Вот так и создавались нашим правительством условия для политической и социальной стабилизации в России, в то время как во всем мире гадали: выдержим ли, не рухнет ли страна в пропасть.

Когда стал председателем правительства, то сверхзадача на тот момент, да может быть и на более поздний, заключалась в том, чтобы пройти между диктатурой и хаосом. Думаю, что для этого был найден правильный путь – усиление роли и повышение эффективности государства.

Опасно для рыночной экономики, да и для общества в целом не сильное государство, опирающееся на право и надежно действующие демократические процедуры, а слабое государство, которое даже из лучших побуждений пытается вмешаться в хозяйственную жизнь и другие сферы жизни страны, общества, людей, но на деле является орудием противоборствующих влиятельных групп. Как говорил Ф. Д. Рузвельт, «сильное, деятельное государство никогда не выродится в диктатуру. Диктатура всегда приходит на смену слабой и беспомощной власти».

Конечно, правительство занималось не одной экономикой. Мы стремились развернуться лицом и к проблемам науки, образования, культуры – и не только через акцент на своевременную выплату заработной платы, погашение долгов работникам этих сфер, строгое финансирование их по федеральному бюджету. Нужно было многое исправлять.

Мне доложили о том, что буквально накануне дефолта наши предшественники приняли постановление правительства №600, утверждавшее программу экономии государственных расходов. Программа сама по себе была, несомненно, нужна. Экономия государственных средств должна была в первую очередь охватить необоснованные, подчас «купеческие» расходы чиновничьего аппарата, главным образом высших чиновников, – в частности, строительство государственных дач, еще и еще, в то время когда не хватает жилья, детских учреждений. Но следовало идти глубже, перестраивать неэффективную систему социальных льгот, исключать нерациональное использование бюджетных учреждений, сокращать громоздкий управленческий аппарат, избавляться от дублирования в работе федеральных органов исполнительной власти, наводить строгий порядок в использовании средств федерального бюджета в Вооруженных силах.

Между тем наряду с обоснованными и необходимыми мерами программа предусматривала «экономию» за счет снижения на 30 процентов и без того мизерных стипендий студентов учебных заведений среднего и высшего профессионального образования. Предполагалось даже «возмещение» студентами затрат на содержание объектов социальной сферы учебных заведений, в том числе «коммунальных, бытовых и других услуг, не связанных с учебным процессом».

Постановлением нашего правительства от 11 декабря 1998 года мы приостановили реализацию таких, с позволения сказать «оздоровительных», мероприятий. Отменили мы и «экономию» за счет введения нормативов, по существу предусматривающих чрезмерную нагрузку на преподавателей вузов, начальных и средних школ. Радетели «экономии государственных расходов» додумались даже до отмены надбавок и доплат учителям за классное руководство, проверку письменных работ, заведование учебными кабинетами и лабораториями, за ученую степень в научных учреждениях и вузах. Наше правительство своим постановлением от 11 декабря отменило и это.

Совершенно естественно, что мы отменили также предложение предыдущего правительства о «сокращении расходов на фундаментальные исследования и содействие научно-техническому прогрессу». При нашем правительстве впервые были полностью выплачены все запланированные в бюджете средства Академии наук Российской Федерации. Конечно, их было явно недостаточно, но выплата бюджетных средств, в которых ранее просто отказывали, все-таки могла вести к долгожданному перелому.

До сих пор не верю, что образованный и умный Кириенко сознательно включил в перечень источников экономии государственных средств уменьшение и без того ничтожно малых зарплат учителей, преподавателей вузов, стипендий студентов, финансирования фундаментальных исследований! Это просто не укладывается в голове. Помимо всего прочего это ведь мизерная экономия, которая одновременно приносила огромный вред стране. Может быть, он не прочел внимательно всю пухлую программу? А может быть, ее подготовили опять-таки под лозунгами псевдолибералов, отстаивающих принцип сведения к абсолютному минимуму государственных инвестиций в образование, культуру, искусство?

Но дело даже не ограничивалось государственными инвестициями. Чиновники от Министерства финансов ввели практику, больно ударившую по театральным коллективам, научным организациям, вузам, другим учреждениям образования, культуры и искусства. Из-за недостаточного государственного финансирования их выживаемость, а очень часто жалкое существование, была связана с внебюджетной деятельностью. В начале 1999 года в Белый дом ко мне пришли три выдающихся режиссера – руководители известных театральных коллективов – МХАТа, Ленкома, «Современника» – Олег Ефремов, Марк Захаров и Галина Волчек.Было горько слышать, что лучшим театрам России приходится изворачиваться, искать спонсоров, упрашивать их помочь (не все ныне в России Третьяковы или Морозовы), сдавать в аренду помещения, с тем чтобы приобретать театральный реквизит, финансировать новые постановки, не вздымая до потолка цены на билеты. И что же? Минфин потребовал, чтобы все эти средства были изъяты со счетов коммерческих банков и размещены на беспроцентных счетах казначейства.

– Если не верят, что мы расходуем их не на себя лично, – возмущался Олег Ефремов, – то пусть контролируют до копейки. Но мы опасаемся того, что чиновники будут решать, на какие конкретные производственные расходы пойдут нами же самими обеспеченные средства.

Вызвал министра финансов и, несмотря на его протесты, дал указание отменить эти предписания. Добавил, что жуликов следует искать не среди интеллигенции, тем более лучших ее представителей, а в той предпринимательской среде, от которой часто министерства стыдливо отводят свой взор.

Аналогичная ситуация до сих пор продолжает существовать в отношении научно-исследовательских институтов. С какой болью говорили президенту Путину встретившиеся с ним летом 2000 года выдающиеся ученые о том, что руководителям научно-исследовательских коллективов запрещают тратить заработанные внебюджетные средства на доплату исследователям, издание их трудов, научные командировки.

– Что, нас принимают за жуликов, не верят, что истратим заработанные средства так, как необходимо? – вопрошал один из присутствовавших на встрече.

Президент согласился с приведенными доводами.