«Размер оставляемых бычков в этой стране прямо пропорционален уровню благосостояния населения», — мрачно сформулировал Миха, поднимая с подоконника брошенный кем-то окурок. Окурок ему не понравился — маленький, обслюнявленный чьими-то сосалками трупик «Ватры». Но слишком уж хотелось курить. Миха несколько секунд в качестве дезинфекции подержал бычок над огоньком спички, затем подкурил и, обжигая пальцы, жадно затянулся. Потом бросил то, что осталось, на пол, растер искры подошвой и принялся внимательно разглядывать потемневшие от грязи пальцы. Он поднес кисть к самым глазам, повертел ею так и этак, пошевелил пальцами и недовольно вздохнул. «Блин, как обидно, что жизненные блага распределяются по земной поверхности так неравномерно. Голову даю на отсечение, что где-то — и, что самое неприятное, совсем недалеко — лежат совершенно без толку целые кучи мыла и сигарет… И денег… Лежат себе и лежат. Гниют. И никому не приходит в голову собрать по мешочку излишков того, другого и третьего и вручить некоему бедолаге Михе… Просто так, чтобы этот самый Миха хотя бы на минутку снова почувствовал себя человеком…»
Он дернулся по кабинкам, натыкаясь на обтянутые потертыми штанами задницы, потом наконец нашел пустое очко, сплюнул туда и побрел на выход из туалета.
Вокзал как всегда был забит людьми. Миха несколько секунд простоял у двери, пропуская процессию несвежих дорожных мужчин, смахивающих чем-то на потрепанные, познавшие не один десяток общих вагонов чемоданы, и направился через зал ожидания.
Вокруг сновали обычные персонажи вокзального кино — бабки-мешочницы в телогрейках и клетчатых платках, наглые малолетки в самопальных варенках, звенящие мелочью у игральных автоматов, уже с утра синие бомжи, косящие лиловым глазом, где бы на шару полирнуться, дрейфующие стаями шумные восточные братья, жирные — непременно в шляпах — молдаване, увесившие грязное до смуглоты мясо крупнокалиберным золотом…
На молдаванах Миха задерживал взгляд чуточку дольше.
Он равнодушно проследовал мимо коммерческих лотков, заваленных пивом, сигаретами, чуингамом и прочей дребеденью. Сегодня он был не в той весовой категории.
У точки, продающей пирожные, его затормозил проголодавшийся до пузырения в желудке автопилот. Сглотнув предательскую слюну, Миха переборол острое искушение стибрить какую-нибудь трубочку с заварным кремом, отвернулся и торопливо отгреб подальше.
Выйдя в вестибюль вокзала, он взглянул на часы. Времени оставалось не так много. Он подумал еще несколько мгновений и быстро направился на улицу.
Холодный, мокрый мартовский ветер тут же забрался под куртку. Зябко передернув плечами, Миха провел торопливую рекогносцировку на местности и засек цель.
— Закурить не будет? — обратился он к ближайшему интеллигенту — при очках и галстуке, — торчащему у входа с сигаретой в зубах. (У интеллигентов стрелять курево лучше всего. На хер они посылают гораздо реже, чем какой-нибудь битюг-слесарь. Да и сигареты у них поприличнее.)
Интеллигент гадливо сморщил бритое личико, выудил из пачки сигарету и отдал Михе.
— Спасибо.
Интеллигент пожал плечами и отвернулся.
— Большое спасибо, — с нажимом повторил Миха, глядя в давно не стриженный интеллигентский затылок.
Затылок дернулся раз, другой, и к Михе снова повернулась увенчанная очками постная физиономия. Нерешительно поморгав, интеллигент растянул губы в псевдодоброжелательной улыбке.
— Пожалуйста.
Удовлетворившись, Миха заложил «Магну» за ухо и побрел обратно в здание вокзала. Он обожал ощущать себя «взаимно-вежливым».
Пройдя через второй этаж вокзала, он спустился на перрон, где стоял под погрузкой нужный ему поезд. Найдя ближайший плацкартный вагон, Миха придал лицу суровое утюжное выражение и, отпихнув какого-то дядьку, безуспешно пытавшегося взгромоздить на ступеньки два огромных чемодана одновременно, схватился за поручни.
— Ты куда? — словила его за рукав проводница.
— Я провожающий! — с железной уверенностью в голосе ответил Миха и непоколебимо продолжил движение.
Оказавшись наверху, он прошел через вагон в другой тамбур. Теперь можно было закурить.
Он зажег спичку, подкурил и неторопливо, растягивая удовольствие, затянулся. Где-то за переборками глухо хлопали двери, в воздухе висел шум нестройного топота ног, гула голосов и множества других, обычных в отправляемом поезде звуков. По стеклу стекали мелкие капли дождя. Миха попытался сконцентрироваться на этих тощих водяных потеках. «Железнодорожная роса», — подумал он и слабо улыбнулся такому сравнению. «Железнодорожный пот» «Дай мне напиться железнодорожной воды,» — вдруг вспомнилось ему. Миха недовольно поморщился: он не любил Гребенщикова.
Он успел выкурить полсигареты, когда пол под ногами дернулся, и полусмытое здание вокзала за стеклом поплыло куда-то в сторону. «Ну, с Богом…» Он забычковал сигарету и вышел из тамбура в следующий вагон.
Пройдя еще два или три вагона, Миха остановился в очередном тамбуре. В его распоряжении было примерно полчаса. Облокотившись на переборку, Миха перевел равнодушный взгляд на бегущий за окном город.
Где-то через полчаса проводницы пойдут собирать билеты. Ему надо будет сказать, что его билет — в вагоне, у друзей. А он просто вышел покурить. Если повезет — ему поверят. Если нет — прийдется добираться «на собаках» или стопом.
Миха вздохнул, вынул из кармана спички, чтобы закурить, как только в тамбуре появится проводница, и снова уставился за окно.
Как ни странно, все обошлось. Его даже никто ни о чем не спросил. Прошел час, второй, третий, за окошком стемнело, а Миха по-прежнему стоял в тамбуре, мерно покачиваясь в такт движению вагона. Двери надоедливо хлопали, пропуская снующих туда-сюда людей, а он от нечего делать косился на мужиков, пачками выходивших в тамбур покурить.
Он вполуха слушал их бессвязные разговоры ни о чем, сквозь сизый табачный дым разглядывал лица, с каждым выходом все больше наливавшиеся кровью от выпитой водки, а когда, покурив, мужики уходили, торопливо собирал окурки, дезинфицировал над огоньком спички и прятал в карман. Без курева ему было никак не продержаться.
Голод, донимавший его последние двое суток, с момента, когда окончательно закончились деньги, немного притупился, и, осознав это, Миха удовлетворенно кивнул сам себе. Вообще все окружающее воспринималось им сквозь пелену усталости отстраненно и слабо, и, для того, чтобы ощутить обычную вагонную вонь или почувствовать боль в ослабевших мышцах ног, надо было напрячься.
За него работал автопилот. Именно автопилот собирал бычки, двигал руками и ногами, думал, если было надо, отвечал, если спрашивали. А сам Миха, словно старый, раздолбанный зенитками «мессер», с пробитым в решето фюзеляжем и пустыми баками, тянул, тянул, тянул куда-то за горизонт, где в лесах-болотах был запрятан аэродром…
Ему надо было добраться в ту точку, которую он себе наметил. Пусть на излете. Пусть в пике… И он летел.
Выбрав из числа курящих одного, с самой добродушной физиономией, Миха очень вежливо попросил закурить. Мужик протянул ему «Приму». Потом внимательно посмотрел, пробормотал что-то сочувственное и дал еще одну.
— Большое спасибо. Две целых сигареты! Это было клево.
Потом, привалившись к переборке, он спал и видел сон. Это были вычурные прямоугольные оградки из крашеного металла, и аккуратные скамеечки для гостей, и буйная зелень. Флора всегда отлично идет в рост, если питается опустевшей плотью умерших. И надо молча постоять внутри оградки, где два холмика и таблички с фамилиями, а потом вырвать траву вокруг. После этого можно посидеть на скамеечке, беззаботно греясь под теплыми солнечными лучами. Так все делают. Ничего плохого в этом нет… Он бы, конечно, сделал по-другому. Зачем кормить червей и сорняки? Даже страшно подумать, во что превращаются люди там, внизу, под корнями… Однажды, когда у него умерла собака…
— Э, парень, это не трамвай…
— А? — встрепенулся Миха.
— Это не трамвай, говорю, — прислонился к переборке напротив давешний мужик с «Примой».
— Чего?
— Чего-чего, — покачал головой мужик. — Вроде, по-русски говорю… Я эта… насчет того, что здесь стоячих мест нету.
— Нету, — признал Миха и после паузы добавил:
— Но и лежачие не у всех.
Мужик несколько секунд обдумывал услышанное, потом понимающе улыбнулся:
— Э, да ты, брат, заяц!
— Тсс, только никому не говори… — без тени улыбки ответил Миха.
— То-то я смотрю: уже третий раз выхожу покурить, а ты все здесь торчишь…
Мужик снова подумал, потом закурил сигарету, другую протянул Михе.
— Кури.
— Спасибо. Только ты меня уже угощал.
Мужик отмахнулся и с полминуты глядел на Миху в упор.
— Ладно, брат, рассказывай.
— Чего?
— О своих трудностях.
— Нету трудностей…
— Нету?
— Нету, — уже не так уверенно ответил Миха.
— Так, брат, погоди, — после паузы сказал мужик.
— Здесь без ста грамм не разобраться. Пойдем-ка… «Боже, как бы сейчас было клево пропустить по маленькой!» Миха уже дернулся с места, потом остановился.
— Нет, спасибо, не вадо.
— Знаешь, как в народе говорят: «якщо не пьеш, то або хворый, або велыке падло», — добродушно улыбнулся мужик.
— Або не жрал двое суток, — пробормотал Миха. Мужик торопливо сделал несколько могучих затяжек, потом бросил окурок и потянул Миху за рукав.
— Пойдем-пойдем, там видно будет… Ни сил, ни желания сопротивляться не было.
Свет в вагоне был уже потушен. Они осторожно пробрались по узкому проходу, сослепу натыкаясь на торчащие с полок ноги, и причалили в пустом плацкартном купе, где возле окошка, меланхолично поглядывая на располовиненную бутылку «Столичной», примостился сухонький сутулый дедушка.
— Що, вже вгатив своеі отруты? — любезно поинтересовался он у Михиного спутника.
Тот коротко хохотнул и хлопнул Миху по плечу: садись, мол, парень, не на приеме. Миха немедленно упал под окно напротив дедушки.
— Принимай подкрепление, Гнатович. — сказал мужик, разливая водку по стопкам.
— Що це за один, Тарасе? — спросил Гнатович.
— Пока не знаю. Думаю, после первой разберемся, — жизнерадостно ответил мужик, шаря по столу. — Еда-то осталась еще? Где «Завтрак туриста», где карп в томатном соусе? Уже все попрятал? Доставай. Давай хлеб порежу.
— Та він вже різаный, — проворчал Гнатович, шурша целлофановыми кульками. — Ты ба, засмыкався, як воша на пательні…
— Домой едем, — сообщил Михе мужик, торопливо вскрывая консервную банку. — Из командировки.
— А-а, — неопределенно протянул Миха, с трудом сглатывая слюну. — Но вы, того, мужики…
— Чего?
— Может, не надо?
— Чего не надо? — раскладывая на столике помидоры, спросил мужик.
— Ну… неудобно. Кто я вам такой?..
— Ты краще, той, хлопче, — перебил его Гнатович, — якщо вже рота розкрив, то закинь туды коропа, чи що… І тобі приємно, і в нас вуха не болітимуть…
Набив рот карпом в томатном соусе, Миха почувствовал, что ничего более вкусного в жизни своей не ел.
— Мы паркетчики, — объяснял мужик, пододвигая поближе к Михе разные вкусности. — Работали в одном министерстве, теперь домой едем…
— А-а, — тянул Миха, не переставая ожесточенно работать челюстями.
— Знаешь, пахали с утра до вечера две недели как негры…
— А-а…
— А дома жены, дети… Кормить-то надо…
— А-а…
— Это все Гнатович меня научил… Таких мастеров больше нету, ей-богу…
Потом они выпили раз, другой. («Как зовут-то тебя? Миша?! Будь здоров, Миша!») Потом Гнатович достал еще бутылку. Речь Тараса текла плавно и неспешно, изредка прерываясь язвительными замечаниями Гнатовича.
После очередной порции Тарас внимательно посмотрел на Миху и сказал:
— А ты?
— Я… — Миха попытался сосредоточиться. — А что я? — тело было ватным, глаза слипались. Водка здорово ударила в голову.
— Ты — кто? Куда едешь?.. Если не секрет, конечно…
— Кто? Да, наверное, никто… — пробормотал Миха и, подумав, добавил: — Распиздяй, вот кто… А еду… Для начала в Рыбницу, а там — как Бог даст…
— В Рыбницу? — изумился Тарас. — Так это ж Приднестровье.
— Точно, — кивнул Миха. — Приднестровье.
— Так там же война!..
— Не может быть, — без тени удивления в голосе произнес Миха.
— Точно война!
— Вот незадача… — он сделал попытку пожать плечами. — А знаешь, это, наверное, к лучшему, что война…
— Постой, как это лучше?…
— Та відчепися ты від хлопця, Тарасе, — остановил напарника Гнатович. — Хіба то твоі справы? Іде та й іде собі…
Автопилот сломался. Михе вдруг ужасно захотелось расплакаться, обнять Тараса за плечи и всё, все ему рассказать… «Проклятая водка…»
Повисло неудобное молчание.
— Ладно, мужики, спасибо вам за все, — пробормотал Миха, героическим усилием отрывая тело от полки. — Пойду я.
— Куда?
— На свое стоячее место…
— Да погоди, куда ты пойдешь, брат! Ты вон на йогах не стоишь…
Миха отрицательно покачал головой.
— Я же заяц, мне там нужно…
— Да у нас в купе два свободных места!..
— А проводница?
— Тарасе, вы б сходылы з хлопцем, трохы потруілыся своімы цигарками… — неожиданно вмешался Гнатович. — А потім повертайтеся. Бо час спаты давно.
— А проводница? — повторил Миха.
— Та я це владнаю, — отмахнулся Гнатович. — Йдіть.
— Ну ладно, идем, — заторопился Тарас. — Идем. Гнатович сам здесь разберется. Они вышли в тамбур и закурили.
— Ты ведь воевать едешь, да? — недоверчиво спросил Тарас, заглядывая Михе в глаза. — И что, в живых людей стрелять будешь? По собственной воле?
— Послушай, Тарас, ты в Бога веришь? — негромко выдавил Миха, не желая говорить, но понимая, что промолчать уже не удастся.
— А то!.. — хмыкнул Тарас. — Я ж не комуняка.
— Так вот, я — мерзкий жидовский ублюдок, понимаешь?.. — грубо отчеканил Миха и покачал головой.
— Я… — он попытался сдержаться, перетерпеть, но не смог.
Все то больное, тяжелое, что носил в себе так давно, неудержимо рвалось наружу.
— Уже больше двух лет у меня ничего и никого нет, понимаешь?.. Я совсем один… — он махнул рукой.
— Вот ты говорил, родители, семья, дети… А я вообще один! Боже, какой шиздец! — он уже кричал. — Я хочу подохнуть, понимаешь?! Сдохнуть, как собака, под забором! Мне осточертел этот мир, осточертела эта жизнь, я ненавижу это все, и себя, ублюдка, у которого не хватает смелости порезать себе вены!.. Боже мой! Господи, ну почему, почему ты держишь меня здесь, в этом млядском теле, что я такое натворил, что ты так наказываешь меня!.. — он дико орал, не слыша себя, не замечая перепуганной физиономии Тараса напротив, обхватив себя руками, он бился головой об переборку и не ощущал боли. — Да, я хочу сдохнуть, я молю Бога, чтоб кто-нибудь влепил мне в лоб из ствола, я не хочу больше здесь!.. Я… Мне… — его крики стали совсем бессвязными, из глаз брызнули слезы…
— Браток, не надо… — откуда-то издалека донесся до него осторожный голос Тараса.
— Не надо?! Не надо?!! Чего не надо?..
Вдруг острая боль взорвалась в его желудке, согнув тело вдвое. Миха застонал, опускаясь на корточки и обхватив руками живот.
— Что с тобой?.. — нервно спросил Тарас, присаживаясь рядом и пытаясь заглянуть в лицо.
— Же… желудок… — выдавил Миха. — Я два дня не ел…
— Так, вставай, вставай, браток! — засуетился Тарас, словно радуясь, что можно хоть что-то делать. — Давай, давай, ну!.. В туалет… Сейчас попустит…
Он приподнял Миху и запихнул его в узкую дверку туалета.
— Сейчас попустит… Сейчас все будет нормально… — и, прикрывая дверь, просто сказал: — А там приходи спать. Добро?
— Добро…
Дверь захлопнулась.
…Когда Миха, пошатываясь, добрался до купе, Гнатович указал ему на застеленную свежим бельем нижнюю полку.
— Лягай. Я сказав дамочці, що ты наш товарищ з іншого вагону. Що мусыш спати з нами, щоб не прогавиты зупынку. Так що все нормально…
— Спасибо, мужики… — прохрипел Миха и неожиданно для себя добавил: — Вы — не просто так… Это Господь…
Прежде чем его голова коснулась подушки, он уже спал. Спал тяжелым каменным сном без сновидений…
Медленно, а потом все быстрее постукивая на стыках, поезд тронулся с места. Миха проводил его невидящим взглядом, озирнулся и побрел через пути. Ничего не хотелось, ничего не было, ни мыслей, ни чувств. Внутри плескалась холодная пустота. «Вот наконец и Слободка. Что теперь?» До Рыбницы отсюда было километров около сорока. Попутка в приграничной зоне хрен подберет, а пешком ему нипочем не дойти. «Ну и плевать. Бог-то нам на что?.. Если Он захочет — доберусь…» Если Он захочет.
Было самое начало мрачного, пасмурного дня. На облупленном здании старенького вокзала еще горел фонарь. У входа зябко ежился заспанный дядька в грязной телогрейке.
— Где дорога на Рыбницу? — деревянным голосом выдал автопилот.
Дядька недовольно осмотрел Миху и явно остался не в восторге от увиденного.
— А тебе зачем?
— За хером зеленым. Где дорога на Рыбницу?
Дядька хотел было матернуться, потом в сердцах сплюнул и отвернулся.
— Спасибо.
Миха еще раз осмотрелся, но вокруг больше никого не было. «Поц», — равнодушно подумал он и направился в обход вокзала.
Тело медленно просыпалось. На мониторах навелась резкость. Кое-как включились ощущения. Шагов через десять Миха почувствовал холод и, передернув плечами, зашагал бодрее. Еще через какое-то время ему захотелось покурить.
Запустив руку в карман и пытаясь наощупь найти в загашнике бычок побольше, Миха вдруг почувствовал под пальцами какие-то знакомо шуршащие бумажки. Он остановился как вкопанный, торопливо выдрал их из кармана, поднес к глазам и удивленно присвистнул. Остатки зависа как рукой сняло. Это были деньги. Он тупо смотрел на купюры и чувствовал, как к горлу подкатывает что-то горячее. По спине побежали мурашки. «Эх, мужики, мужики…» Он стиснул пальцы с деньгами в кулак, запихнул кулак в карман и уверенно направился по аллее туда, где висела на столбе ржавая, покореженная табличка с едва различимой надписью «Автобусная станция».
Взяв билет, Миха отошел в сторонку от кучки ожидающих автобус мужиков и баб и закурил. «Спасибо Тебе, Господи… Ты знаешь, чего я хочу, и не останавливаешь меня. Спасибо…» Теперь Миха был уверен, что Бог — рядом, и ему было хорошо. Сзади остались потери, тоска и боль, впереди ждали война и неизвестность, вокруг дремали за гнилыми заборами ветхие подслеповатые халупы, а он нетерпеливо притоптывал разношенными армейскими башмаками, и улыбался, торопливо добивая окурок.
Пейзажи вокруг на фоне затянутого пеленой туч утреннего неба казались необычайно мрачными. Автобус с ревом полз вверх-вниз по узкой, петляющей между хатами, огородами и низкими стенами из бута дороге. «Как на гравюрах Дюрера, — подумал Миха, глядя в окно. — Там тоже никогда не бывает солнца. Вот только где четверо олухов на конях?..» Он любил ехать — все равно, в поезде ли, в автобусе, в машине — вот так, прилипнув к окну. Постоянно меняющиеся картины за окном — это было как медитация, как другой мир, это рождало какие-то неясные мысли и ощущения, в которые можно было углубляться до бесконечности. И еще это давало возможность ни с кем не разговаривать.
Он сидел на самом заднем сиденье. Впереди по обе стороны от прохода покачивались над спинками затылки людей. Между сиденьями стояли сумки и чемоданы, лежали мешки. Снаружи было все остальное, что только существовало во вселенной. Вдруг одно непривычное, неожиданное ощущение заставило Миху встрепенуться и пристальнее присмотреться к полям и селам за окном. Там пахло войной. Он не узнавал мирной, ленивой Украины. Бэтээры и военные грузовики на дорогах и разъездах, сложенные из мешков с песком и бетонных блоков укрепления у перекрестков, многочисленные украинские пограничники в бронежилетах и камуфляже, противотанковые рвы поперек полей — все это говорило о том, что если огонь войны еще не перекинулся с той стороны границы, то дым и гарь ее уже стелились над украинской землей.
За окном проплыл дорожный указатель «Тымково», а потом, через некоторое время, — знак «Таможня». Проехав в узкий проход между двумя рядами бетонных плит, автобус со скрипом остановился напротив серого одноэтажного барака с желто-голубым флагом на коньке крыши. «Граница Украины,» — подумал Миха нервно и прикоснулся — «на счастье» — к висящей на шее звезде Давида.
В автобус поднялся парнишка-пограничник, совсем еще солобон, в камуфляже, с автоматом на ремне. Обменявшись несколькими фразами с водителем, он бегло окинул взглядом салон и потребовал:
— Все на выход, пожалуйста!
Пассажиры безропотно начали подниматься. «Вот, блин, не фарт! Шмонать будут…»
Их выстроили перед зданием таможни, и пока двое пограничников проверяли документы, остальные обыскивали автобус.
— Покажи паспорт! — остановился перед Михой пограничник.
— Э-э… нету, — ответил Миха, лихорадочно придумывая отмазку.
— Какой-нибудь другой документ, удостоверяющий личность?..
— Да какой документ, браток, — затарабанил Миха, сформулировав версию, — я ж сам местный, из Слободки, к дядьке с теткой еду…
— Если ты местный, то что, новых таможенных правил не знаешь? — перебил его пограничник.
— Да не знаю, браток, откуда? Я уж через границу месяца два не мотался…
По лицу пограничника было видно, что ему на все это абсолютно наплевать.
— Без паспорта ты не имеешь права пересекать границу… — произнес он холодно. — Так что возвращайся обратно…
Проводив взглядом проезжающий под поднятым шлагбаумом автобус, Миха вздохнул и направился в село.
Словив у продмага местного голдыря, после пяти минут разговора он уже знал все то, что стратеги древности называли «тактикой и местоположением». Тымково располагалось по обе стороны границы. На той стороне оно называлось Броштяны. Граница проходила в середине села по мелкому извилистому ручью. И пересечь ручей — пара пустяков.
Сделав небольшой крюк, минут через пятнадцать Миха оказался уже на территории Приднестровья. Он поплутал по улочкам, несколько раз спрашивал дорогу и вскоре вышел к пограничному посту Приднестровской Молдавской Республики. Это была времянка с красным, перечеркнутым зеленой полосой, флагом и крупно выведенными вдоль борта буквами «ПМР». Под стенкой сидели несколько одетых в синие бушлаты людей с автоматами на коленях. Ни секунды не задумываясь, Миха подошел к ним.
— Здорово, мужики!..
— Здорово… — вразнобой ответили они, не спуская с него вопросительных взглядов.
— Следующий автобус скоро будет?
— А ты кто такой?
— Я?.. Я — местный, из Броштян, — твердо ответил Миха.
— Местный? — недоверчиво переспросил один из приднестровцев, как показалось Михе, старший. — Какого же ты расписания не знаешь?
— Да мало ли… Может, из-за нового пропускного режима чего изменили…
— Скоро, — после паузы ответил приднестровец.
— Ни хера не изменили…
— А ты куда едешь? — поинтересовался другой.
— В Рыбницу, — с готовностью ответил Миха. — В добровольцы, — и в качестве пояснения добавил: Война ведь…
После такого объяснения приднестровцы сразу потеряли к Михе всяческий интерес.
Он присел рядом и закурил.
— Мужики, а куда обращаться в Рыбнице?
— Да это очень просто, — хмыкнул старшой, кажется, радуясь какому-то разнообразию. — Сейчас я тебе объясню…
В Рыбнице он вышел из автобуса на круге у самого моста через Днестр, где с одной стороны бензоколонка, а с другой — высотные дома — «свечи». Он присел на скамейку, закурил и не спеша, с расстановкой осмотрелся. На мосту виднелись укрепления из бетонных плит с надписью «ПМР — оплот интернационализма!» и красно-зеленым флагом. Рядом находился дот, переделанный из металлургического ковша. Чуть дальше, у поворота, стояли два обшитых броней «Камаза» и бэтээр. Повсюду суетились вооруженные люди. Миха удовлетворенно кивнул сам себе, поднялся и направился к первой попавшейся кучке разномастно одетых военных людей.
— Мужики, как пройти в военкомат?
— А ты кто такой? — с подозрением взглянул на него ближайший — крепыш средних лет в ветхом пальтишке и старенькой шапке-ушанке. Остальные сгрудились вокруг, готовые, если что, дергать затворы и арестовывать все, что шевелится.
«Ох уж эти мне ополченцы… Регулярные вояки, наверное, были бы поспокойнее…» — подумал Миха, а вслух сказал: — Я приезжий. С Украины, — и добавил на всякий случай: — Доброволец.
— Доброволец? — протянул крепыш. — А почем я знаю, что ты доброволец, а не, скажем, «бурундук» с той стороны?
— А что, с той стороны тоже сразу в военкомат просятся? — без тени улыбки спросил Миха.
Крепыш добродушно хмыкнул, руки его на автомате расслабились. Некоторые из ополченцев заулыбались.
— Серьезный парень, верно, Василич? — спросил кто-то.
— Серьезный, — согласился крепыш и, пихнув Миху локтем, указал вдоль улицы. — Туда. Пойдешь прямо, в сторону центра, потом… — он неожиданно замолчал, несколько секунд подумал и сказал: — Да ладно, все равно ведь заблудишься. Ты же города совсем не знаешь, да? Пойдем отведу. Мне все равно туда надо…
— За новичками сходишь, Василич? — спросил кто-то.
— Да, схожу, — кивнул Василич, — а то пока уазик этот дождешься — бобика родишь.
«Не доверяет, что ли? — усмехнулся про себя Миха. — Интересно, кто такие эти „бурундуки?“».
Они с Василичем зашагали по улице. Из-за облаков пробилось солнце. Заметно потеплело.
«Ох уж эта мне весна!..» Миха не любил весну. Его раздражали возбужденно набухающие женскими сосками почки на деревьях, кокетливо-капризное солнышко, слюнявые подтеки на крышах, весь этот пахнущий свежестью грандиозный обман зарождения новой жизни. Он терпеть не мог праздничного настроения природы, которое заставляет кровь быстрее бежать по венам, растет, растет, пухнет, чтобы в результате закончиться ничем. «Осень гораздо предпочтительнее. Честное умирание. Без выкрутасов. Чинно, красиво и величественно. А весна… Листочки зеленеют, комарики жужжат. Коты орут. Радостно так. А через полгода — листья сгнили, комары сдохли, коты заткнулись. Так на хера, спрашивается, весь этот цирк?..» Он называл весну «сопливым» временем года. «Подбери сопли, девчонка, — улыбнулся он про себя, оглядываясь по сторонам. — А то подскользнешься.»
Сейчас — по Кирова. Потом — на Гвардейскую, и на месте, — сообщил Василич.
— Закурить не будет? — притормозил Миха.
— На, — протянул ему Василич сигарету.
— «Дойна»? Никогда не видел таких.
Прикрывая огонек от ветра, Миха закурил. Бросил спичку, посмотрел в сторону Днестра. Сигарета оказалась совершенно паршивой на вкус.
— Что это за город на той стороне?
— Резина, — пробурчал Василич, не оглядываясь.
— Специализируются на выпуске покрышек?
— А хер его знает… — разговаривать Василичу явно не хотелось.
— Слышь, Василич, а Рыбницу не обстреливали?
— Нет.
— А то эти «свечки» с той стороны — отличная мишень.
— Что, крутой пушкарь?
— Скорее, наоборот.
Василич не понял и промолчал.
— Если на тех высотах поставить батарею… — начал было Миха.
— Слышь ты, маршал Гречко… — раздраженно начал Василич. Посмотрев на Миху, он поджал губы и уже спокойнее добавил: — Они за Резину боятся. Отсюда по ней прямой наводкой — раз плюнуть…
— И то верно, — кивнул Миха, с отвращением швыряя окурок.
— Ладно, хорош трендеть. Что мне тут с тобой — до вечера лясы точить?..
— Пойдем, пойдем…
Они зашагали дальше. — Сдам военкому, пусть он с тобой, говоруном, и разбирается… — недовольно ворчал под нос Василич. — Доброволец херов…
Впереди Миха увидел приземистое здание с табличкой у входа. Поднимаясь на крыльцо, он скосил глаза на табличку. На ней значилось: «Городской военный комиссариат г. Рыбница».