В форт Чаттануга поезд прибыл в полной темноте, и Мерси не разглядела ворот. Она, конечно, дремала, но, чтобы не заметить их, нужно было спать мертвецким сном — или, по крайней мере, так она решила, когда довольно быстро ползущий поезд проволок ее и всю череду вагонов сквозь пару огромных стальных порталов. Они вздымались так высоко, что, даже если бы Мерси, рискуя свернуть себе шею, высунулась в окно, она едва различила бы где-то в небесах верх ворот и охранников, вышагивающих там взад и вперед. После того как поезд, подобно нитке, прошел сквозь это гигантское «игольное ушко», огромные створки на гидравлических петлях автоматически захлопнулись с железным лязгом и шипением пара, перекрывшим даже рев паровоза и грохот энергично покатившихся по рельсам колес.

Паровоз в новом поезде Мерси назывался «Вирджинская молния». Выведенные от руки буквы, зеленые и белые на матово-черной поверхности локомотива, привлекли взгляд девушки, еще когда она садилась в первый вагон. Она путешествовала первым классом, хотя и не могла себе позволить подобной роскоши. Но либо это, либо вагон для цветных, либо ничего, — по крайней мере, так ей сообщили в кассе. Слепая удача привела ее в пульмановский вагон: час назад пара оборванных солдат ковыляла мимо и один из них узнал женщину, изо всех сил старавшуюся спасти их полковника, который все еще цеплялся за жизнь — то ли на пути в подходящий госпиталь, то ли на дороге к христианскому погребению. Пошептавшись между собой, парнишки в сером порылись в карманах и извлекли достаточно монет, чтобы обеспечить медсестре относительное удобство, несмотря на ее слабые протесты.

И вот она едет в первоклассном пульмановском вагоне — до самого Мемфиса.

Сидя на своем полукомфортабельном месте, Мерси стала свидетелем десятка душераздирающих расставаний и пары формальных прощаний — и вспомнила, как человек, которого она любила, уходил на войну. Вздрогнув при мысли о недавнем сне, она прикрыла глаза, пытаясь думать о другом — впрочем, безуспешно.

Много времени прошло с тех пор, как она в последний раз видела Филиппа, и вот теперь не смогла увидеть его снова. Казалось бы, его лицо, его голос должны были крепко — накрепко запечатлеться в ее сознании, но, как ни странно, эти воспоминания улетучились, оставив вместо себя горькую неуютную пустоту. Интересно, потускнели бы они в конечном счете, если бы у нее было время как следует оплакать мужа, или смягчились бы и стали более приятными? Такими, на которые легче смотреть со стороны. Сгладились бы, подобно жемчужине или обкатанной волнами гальке?

Мерси обвела взглядом вагон, полный удобно разместившихся женщин среднего класса, чьи фигуры разнились точно так же, как их годы. Еще в вагоне было несколько хмурых ребятишек, по велению матушек держащих пока язык за зубами и старающихся прочувствовать серьезность поездки.

Первые два часа пути из форта Чаттануга в Мемфис прошли скучно, все пассажиры сидели смирно, дожидаясь прибытия к месту назначения и тайно мечтая о каком-нибудь развлечении. На третьем часу кто-то похлопал Мерси по плечу. Обернувшись, она уставилась в лицо мулатки лет сорока или чуть больше.

Платье на ней было много лучше всего того, чем когда-либо владела Мерси, и пахла женщина жасмином — или чем-то вроде того. Прическу из заплетенных в косы волос венчала шляпка, сидящая так плотно, что ее едва ли можно было бы сбить — пусть даже и палкой.

— Прошу прощения, — сказала женщина. — Мне не хотелось вас беспокоить, но я подумала, не медсестра ли вы? Я видела ваши плащ и сумку.

— Да, я медсестра.

— С поля боя?

— Не намеренно, — ответила Мерси. — Но я была там, буквально вчера ночью.

Поезд задрожал, набирая скорость для подъема на невысокий склон. Женщина вздрогнула вместе с ним и спросила:

— Можно присесть тут, всего на секунду?

— Почему бы и нет, — кивнула Мерси, хотя и не сомневалась, что большинство ее попутчиков могли бы придумать массу причин, почему «нет». В данный момент одни женщины передвигали или поправляли свой багаж, делая вид, что не смотрят в их сторону, а другие демонстративно пялились на них. Тем не менее Мерси указала на пустое кресло рядом с собой.

Однако женщина осталась стоять.

— Меня зовут Агата Хайд, я еду в Мемфис к брату. Мой сын — он в следующем вагоне — все утро, пока мы собирались, дурачился и упал с лестницы. Боюсь, не сломал ли он ногу. Ногу мы забинтовали и поспешили на поезд, чтобы не опоздать, но он все время плачет, и нога ужасно распухла. Я надеялась, возможно, вы не отказались бы взглянуть.

— Миссис… миссис Хайд, — начала Мерси, — я не врач, и…

— Я могу заплатить, — быстро проговорила мулатка. — Я понимаю, в какое положение ставлю вас, но мой мальчик, он всего лишь дитя, и мысль о том, что он вырастет хромым только потому, что мы не знаем, как зафиксировать кости, а цветного доктора не найти до самого Мемфиса, мне невыносима.

Мерси открыла рот, чтобы сказать, что деньги тут ни при чем, но на самом деле именно упоминание о деньгах помогло ей ответить:

— Хорошо, полагаю, я могу посмотреть. Однако ничего не обещаю.

Кто-то в задней части вагона пробормотал: «Это честно», но никто больше не произнес ни слова, когда Мерси, подхватив сумку, проследовала за мулаткой в соседний вагон.

Этот вагон по сравнению с первым казался полупустым. Оттенок кожи здешних пассажиров варьировался от цвета ирисок до чернильно-черного, и представлены были, похоже, все классы — от рабочего до бездельников. И снова тут были в основном женщины и дети, хотя сзади собралось несколько стариков. Они играли в шахматы, пристроив доску на покачивающемся сиденье. Все уставились на нее с любопытством. Мерси напряглась, но сказала:

— Здравствуйте.

Кто-то ответил ей, кто-то промолчал.

Миссис Хайд провела Мерси к угловому ряду, где сидели двое коричневых детишек в накрахмаленных до хруста воскресных костюмчиках. У одного из них, скрестившего на груди ручки, на щеках подсыхали дорожки слез. Нога его была замотана так, что под бинтами вполне могла прятаться шляпная картонка.

Мерси присела на лавку рядом и обратилась к мальчику:

— Привет, э-э-э…

— Его зовут Чарльз.

— Значит, Чарльз. Привет, Чарльз, я сестра Мерси. Твоя мама попросила меня взглянуть на твою ногу. Ты не против?

Мальчик провел тыльной стороной ладони под носом, вытирая сопли, и скосился на девушку. Чарльзу было лет семь-восемь, и выглядел он сердитым, как любой мальчишка, которому так замотали ногу. Но паренек кивнул, и Мерси улыбнулась ему:

— Хорошо. Это хорошо.

Дети не относились к категории ее любимых пациентов, однако врачи в Робертсоне не раз говорили, что взрослые часто ведут себя много хуже малышей. Мерси с ними не спорила, но с детьми она общалась мало, разве что с ребятишками других медсестер или сыновьями вдов или жен калек, явившихся в госпиталь навестить своих. Маленькие цветные дети находились вне сферы ее опыта, а уж маленькие цветные дети с обеспеченными родителями — тем паче.

Но какая разница, решила она, сломанная нога — это сломанная нога, и ни к чему ребенку страдать, если она может хоть чем-то помочь.

Так что она старалась игнорировать назойливо-любопытные взгляды, сопровождавшие каждое ее движение. Вскоре Мерси пришла к заключению, что в цветном вагоне она неуместна точно так же, как и в вагоне для богатеев, среди дам из высшего класса, не работавших и дня в своей жизни; с их надутыми отпрысками и задранными носами.

Повернувшись к Чарльзу, она снова заговорила:

— Послушай, я собираюсь взять твою ногу и положить себе на колени, понимаешь? — И, подкрепляя слова делом, она принялась разматывать полосы ткани, спеленавшей детскую ножку.

— Спасибо, что тратите на нас свое время, — сказала миссис Хайд. — Знаю, вы просто путешествуете, а не на службе, и, как я уже говорила, я отплачу за услугу. В этом поезде нет врача, но, даже если бы он и был, не уверена, что он стал бы возиться с нами. Но я подумала, что, может, другая женщина…

— Я понимаю, — кивнула Мерси потому, что действительно понимала, и еще потому, что не знала, что еще сказать в ответ.

— А у вас есть свои дети?

— Нет. Мой муж умер вскоре после того, как мы поженились. У нас не было детей.

— Простите, — вздохнула миссис Хайд. — Он погиб на войне?

Мерси кивнула, и вдруг, оттого что ей так давно хотелось это сказать и не было никого, кому можно бы было сказать, она хрипло прошептала:

— Он был из Кентукки. И умер в Андерсонвилле.

Отшатнувшись, миссис Хайд пробормотала:

— Но вы… вы же…

— Я работала в госпитале конфедератов в Ричмонде. Штопала серых.

— О господи! — вздохнула женщина. — Какие… — она помедлила, — сложные времена. Мне жаль вашего янки, — тихо сказала она, — но я рада, что вы сейчас тут, в поезде, и я искренне благодарна вам.

Мерси наконец-то добралась до конца бинта. Размотанная нога, конечно, страшно пострадала, это было очевидно. Она сильно распухла, а стоило Мерси коснуться кожи, у Чарльза из глаз вновь брызнули слезы.

— Так что все-таки с ним случилось? — решила уточнить Мерси.

Миссис Хайд нахмурилась, и мальчик ответил матери угрюмой гримасой, выпятив нижнюю губу.

— Он гонялся за сестрой и упал с лестницы. А если бы надел ботинки, как я ему говорила, то, может, и не поскользнулся бы.

— Она взяла мой… — начал Чарльз.

— Мне это безразлично, — перебила его мать, интонацией подчеркивая каждое слово, как бы говоря сыну, что время споров давно прошло. — Ты и сам знаешь.

— Ой!

— Извини, милый. — Мерси приподняла пострадавшую ногу и принялась разглядывать ее под всеми возможными углами, прежде чем сказать: — Может, я и ошибаюсь, но… — она снова вгляделась и надавила на багровую плоть, невзирая на протесты мальчика, — это не худшее из того, что мне доводилось видеть. Думаю, у него треснуло несколько маленьких косточек вот тут, на подъеме стопы, а одна, возможно, и сломалась. Но могло быть и хуже. Если бы Чарльз повредил щиколотку, нога заживала бы куда тяжелее. А здесь, — она показала пострадавшее место, — многого и не сделаешь. Нужно только забинтовать ногу потуже и не позволять ему ступать на нее, если получится. А когда косточки срастутся, на походке это не отразится, как было бы, если бы речь шла о суставе.

— Вы мне покажете, как правильно перевязать?

Мерси кивнула и потянулась к сумке.

— У меня есть немного ивового экстракта. Я вам дам. Он не ускорит заживление, но снимет боль и опухоль. — Потом она разгладила самодельный бинт миссис Хайд и оторвала половину. — Если бинтовать правильно, — объяснила медсестра, — понадобится примерно столько.

Она распрямила ногу мальчика. Чарльз всхлипнул и закусил кожу на руке.

Мерси наматывала тряпицу туго, но не настолько, чтобы перекрыть кровоток. Забинтовав ступню и щиколотку, она попросила миссис Хайд подержать конец повязки и снова принялась рыться в сумке. Отыскав пару английских булавок, она закрепила бинт и опустила ногу мальчика.

Миссис Хайд проворковала что-то ободряющее, говоря, каким молодцом держался сын, и потянулась к сумке, которую прижимала к себе ее дочь.

— Большое спасибо, сестра… Позвольте, я загляну в свой фонд дорожных расходов и…

Но Мерси покачала головой — она давно уже все для себя решила.

— Спасибо, не надо. Это необязательно. Я только перевязала ему ногу. Невелик труд, и с мальчиком все будет в порядке.

— Пожалуйста, я настаиваю!

Но Мерси, что-то бормоча, поднялась, чтобы уйти, и миссис Хайд, вздохнув, сдалась.

— Что ж, не хотите брать денег — не надо. Но послушайте, дорогая, — сказала она, и Мерси подумала, что слова эти из уст темнокожей женщины звучат странновато, пусть она чуть ли не годится Мерси в матери. — Почти все здесь едут до Мемфиса. И вы тоже, верно?

— Верно.

Миссис Хайд снова запустила руку в сумочку и извлекла белую прямоугольную карточку с ее именем, напечатанным изящным шрифтом, и следующими сведениями: «„Обжора“. Традиционная кухня. Пища для души. А также отличный обед для всех». Ниже значилось: «Ноксвилл, Чаттануга, Мемфис».

— Это мой ресторан, — объяснила женщина. — Точнее, мои рестораны, мои и моей сестры.

— У вас собственные рестораны? Я не знала… — Она знала, что несколько цветных мужчин владели собственностью в Ричмонде, но никогда и ничего подобного не слышала о женщине.

Миссис Хайд пожала плечами:

— Насчет этого были какие-то законы, но они уже не так строги. И есть обходные пути. В наши дни.

— Рестораны, — повторила Мерси, взяла карточку и прочитала написанное на ней. — У вас их три?

— Тот, что в Мемфисе, отрылся только в прошлом году. Мы начали с Ноксвилла и продвинулись на запад, — с гордостью объявила женщина, и тут в глазах ее блеснуло лукавство. — Вы девочка с юга, это ясно как день. Но могу поспорить, для вас никогда никто не готовил, кроме вашей матушки.

— Да. Я выросла на ферме. У нас были батраки, но никто не помогал с… — Она начала понимать. — Вы и ваша сестра… вы, верно, были… — Она прикусила язык, едва не сказав «домашними неграми», потому что это вдруг показалось невежливым, а может, Мерси почувствовала превосходство женщины. Так что она продолжила: — Вы, наверное, готовили для богатых леди, на плантациях?

Миссис Хайд подмигнула девушке:

— Некоторые из нас не чувствовали себя наемными работниками, что бы там ни говорили об оплате нашего труда. Мы решили, что как-нибудь справимся сами. Моя сестра Адель написала нашу первую поваренную книгу, и эта книга продается как сумасшедшая! Потом мы приступили к делу вместе, подумав, что сможем готовить еду сами и так же легко ее продавать.

— Здорово! — с искренним восхищением воскликнула Мерси. — И рестораны называются «Обжора»? Все три?

— Мм… это название предприятия, скажем так. И послушайте меня, дорогая, — повторила она. — Возьмите эту карточку и покажите ее хозяину мемфисского «Обжоры». Скажите ему, что я велела дать вам все, что вы пожелаете, остальное — моя забота.

— Черт, вот спасибо! В смысле, спасибо вам большое. Последние пару дней я питаюсь чем попало, буквально на ходу, и поесть домашнего — звучит жутко привлекательно.

Миссис Хайд похлопала ее по руке.

— Об этом не беспокойтесь. И спасибо за Чарли.

Медсестра прихватила карточку и вернулась на свое место в первом вагоне.

До Мемфиса оставалось всего несколько часов, да еще одна-две остановки, на которых входили и выходили люди. Хотя в основном состав наполнялся, поскольку большинство пассажиров направлялись именно в Мемфис, а не в Лоренбург, Кимбелл, Селмер или Сомервилль.

Но вот в конце концов поезд подкатил к вокзалу Мемфиса, прекрасному белому изящному зданию, больше похожему на музей. Мерси решила, что этот вокзал, определенно, самое красивое из всего, что она видела до сих пор в Теннесси — днем или ночью, в городе или пригороде. Форт Чаттануга был военным гарнизоном, а на каждой остановке на пути их встречали маленькие городки неопределенного стиля. А эта станция… Мерси снова высунулась в окно, чтобы сполна насладиться внешним видом здания, прежде чем войти под его несомненно благословенные своды.

Поезд остановился, взвизгнув тормозами, и Мерси шагнула в толпу, текущую, подобно реке, по платформе под навесами, заслоняющими ожидающих и высаживающихся путешественников от солнца.

Опять вечерело, опять холодало, и медсестру это сбивало с толку. Ей казалось, что теперь вся ее жизнь проходит от заката до рассвета с тех самых пор, как она узнала о Филиппе, прокрадывается на цыпочках по краю сумерек или восхода, обрекая ее весь день спать или ехать куда-то.

Она потянулась и покрутила шеей туда-сюда, разминая затекшие мышцы. Сумка в руках казалась куда тяжелее, чем прежде. Ну конечно, ведь к вещам добавились пистолеты! Мерси накинула одну лямку на плечо, спрятав сумку под плащ. В плаще было жарковато, и, хотя приближалась ночь и медсестра знала, что теплая одежда тут отнюдь не лишняя, ей все равно хотелось сбросить его.

Шагая вместе с толпой, Мерси добралась до прелестного здания вокзала и просочилась внутрь. Что ж, внутри оказалось не менее прелестно, чем снаружи. Даже мраморные полы сияли так ярко, отражая свет ламп, что Мерси зажмурилась. Здесь сверкало все — от отполированных деревянных перил и защитных ограждений до медных подставок и стекол в окошках касс.

Но хотя здание и было чудом, Мерси умирала от голода, поэтому она торопливо выбралась на улицу, задержавшись только для того, чтобы спросить, где тут ресторан «Обжора», и подозвать коляску, которая отвезет ее туда. Она не выпускала из рук карточку и надеялась, что этого будет достаточно, как ей и обещала женщина, только боялась конфуза из-за своей слишком скромной одежды. Эта мысль бередила душу, заставляя постоянно припоминать безупречные наряды миссис Хайд и ее детишек и сравнивать их со своим грязным платьем и пропахшим порохом плащом.

«Обжора» выглядел основательным заведением для зажиточных господ, и заведением процветающим. Заходили и выходили отсюда, по наблюдениям Мерси, в основном белые, но имелась тут и горстка цветных (располагавшихся в отдельной части обеденного зала — медсестра заметила это, заглянув внутрь), и даже пара индейцев в национальной одежде, которая могла быть — впрочем, могла и не быть — своего рода формой.

Мужчина за стойкой поинтересовался, может ли он чем-то помочь ей, и Мерси протянула ему карточку, которую уже затеребила до того, что уголки растрепались и скрутились.

— Я… я беседовала с миссис Хайд в поезде из Чаттануги. Она сказала, если я дам вам это, то…

— О да! — резко перебил ее мужчина. — Да, конечно. И вы сегодня одна, мисс… — Он заметил кольцо на ее пальце. — Миссис?

— Линч. Да; я сегодня одна. Это ничего? — Она огляделась, увидела, что никто больше не ужинает в одиночестве, и снова почувствовала, что бросается всем в глаза. Она уже готова была извиниться перед хозяином и скорее бежать отсюда, когда ее окликнул знакомый голос из-за столика у левой стены.

— Сестра? Сестра Мерси, не так ли? Рада видеть вас, — провозгласила миссис Хендерсон, пассажирка дирижабля и участница дальнейших трагических событий. — Милое дитя, вы все-таки добрались до Мемфиса. — Старушка поднялась и пересекла комнату, уклонившись от одной-двух официанток, и пожала Мерси руку. — Я так рада, что вы живы-здоровы! Не присоединитесь ли к нам?

Она указала на столик и своего мужа, умытого, причесанного и блаженно улыбавшегося девушке через плечо.

— Спасибо, это было бы замечательно, — ответила Мерси.

Сестра продолжала чувствовать себя не в своей тарелке, но, когда она устроилась рядом с Хендерсонами, ей стало легче. Мерси быстро заподозрила, что старушка просто осчастливлена возможностью поговорить хоть с кем-то, кроме своего слабоумного мужа, и ее трудно винить за это. Они болтали о пустяках, пока не принесли ужин.

Мерси заказала сладкий картофель, свиную отбивную и яблочный пирог на десерт и принялась поглощать пищу так активно, что почти не делала пауз между глотками и не могла достойно поддержать беседу. Когда же желудок ее переполнился настолько, что, казалось, вот-вот лопнет, Мерси откинулась на спинку стула и громко произнесла:

— Да, это было великолепно! Эта леди чертовски хорошо знает, как пекут пироги, вот что я вам скажу.

Миссис Хендерсон приподняла бровь:

— Леди? Но мне показалось, вы сказали, что встретились с ней в вагоне для цветных?

— Да, мэм.

— А. — Миссис Хендерсон отпила глоток чаю, принесенного в конце трапезы, бросив на медсестру короткий, но полный упрека взгляд, и в Мерси, снова ощутившей себя униженной, только совсем с другого бока, вдруг всколыхнулось упрямство.

— Ну, — сказала она, рискуя показаться грубой, — она была мила со мной и готовит как сам дьявол.

Пожилая женщина решила переменить тему.

— В любом случае. — Она завершила фразу так, будто произнесла осмысленное предложение, и начала заново: — Долго ли вы планируете пробыть в Мемфисе?

— Не слишком. Мне нужно найти судно, которое отвезло бы меня в верховья.

— В верховья? — едва не взвизгнул мистер Хендерсон, словно перспектива путешествия кого-то вверх по реке повергла его в ужас. — Маленькая мисс, но это же… — Но тут что-то иное овладело его вниманием, рассеяв неудовольствие и обрушив сознание, точно башенку из детских кубиков.

Однако его супруга подхватила нить разговора:

— Уверена, он имел в виду, что сейчас военное время. И вы едете на север? Женщина с вашими способностями и возможностями? Вы должны остаться здесь, с нашими мальчиками, и исполнять свои патриотические обязанности. Если не в Робертсоновском госпитале — вы же там работали прежде, верно? — то, возможно, в одной из больниц Форта или даже здесь, в Мемфисе. Хорошая медсестра нужна всегда.

— Мой отец на западе, он сейчас болен, чем — точно не знаю, но я все равно намерена повидаться с ним. — Не так уж и далеко от правды, в конце концов. А дочерние обязанности превыше медицинских, не так ли?

— На западе, вы сказали? Значит, в Республике?

— Нет, мэм. Еще западнее. Я пробираюсь на другое побережье, на территорию Вашингтона.

— Батюшки, какой опасный план. И вы решились пуститься в такую дорогу совсем одна? — спросила старушка, неловко поставив чашку на блюдце так, что стекло громко звякнуло.

— Мой муж умер. Так что сопровождать меня некому.

— Полагаю, никто бы не стал винить вас, милая, но, боже, как я беспокоюсь за вас! В мое время юные леди помыслить не могли о таких путешествиях в одиночку, и даже работающим женщинам такое и не снилось — без обид, дорогая. А сейчас из-за этой войны все стало куда хуже…

— Не могу с вами не согласиться, — сказала Мерси, хотя она совершенно, ну просто совершенно не обиделась. — Но знаете же, что говорят о временах отчаяния и отчаянных мерах. Со мной все будет в порядке. Мне просто нужно найти где переночевать, а утром первым делом попасть на пароход, который отвезет меня в Сент-Луис.

Мистер Хендерсон снова ожил, ровно настолько, чтобы кивнуть и заявить:

— Сент-Луис. Славный городок.

— Правда? — вежливо поинтересовалась Мерси, радуясь возможности сменить тему. — Я никогда не была там прежде.

— Трансконтинентальные рейсы, — припомнил старик. — Они доставят вас прямо к воде, к самому Тихому.

Медсестра кивнула:

— Меня довезут до Такомы. Туда я и направляюсь, а Сент-Луис — только промежуточная остановка.

Миссис Хендерсон прикусила губу.

— Возможно, я могла бы помочь вам с поиском корабля, если не с местом для ночлега.

Мерси поняла: Хендерсоны наверняка остановились в таком отеле, какого она себе позволить не может.

— Я с благодарностью приму любые ваши предложения, мэм.

Удовлетворенная ответом девушки, миссис Хендерсон продолжила:

— Очень хорошо. Если вы пойдете на пристань, то, полагаю, обнаружите там «Провидение». Этот пароход будет стоять у пирса по крайней мере до завтрашнего утра. Не помню точно, когда Бенхэм собирался отплывать.

— Прошу прощения… Бенхэм?

— Мой зять. Муж сестры. Она уже умерла, упокой Господи ее душу, но он по-своему хороший парень, а «Провидение» — его корабль. У него есть специальное разрешение ходить туда-сюда через все границы. Он, видите ли, родом из Техаса, и его корабль с политической точки зрения независим и не подлежит таможенным досмотрам.

— Формально. — Мерси знала, что это означает. Всем было известно, что Техас сотрудничает с Конфедерацией, снабжает ее топливом и продуктами. Поддерживает в ней жизнь.

— Формально, — повторила миссис Хендерсон, не подмигнув и не улыбнувшись, но что-то в ее голосе или дыхании выдавало потаенный азарт. — Если вам нужно в Сент-Луис, он доставит вас туда быстрее любого официально уполномоченного на то судна. О, эти контрольные пункты кошмарны! Из-за них путешествие удлиняется порой на два, а то и на три дня.

— Правда? Я никогда не была ни в верховьях, ни в низовьях реки и не знаю, как работает эта система.

— О, она вообще не работает! В том-то и дело! Это бесконечная, отнимающая время череда инспекций, взяток и прочей чуши. Но если вы на борту техасского судна, вас на пути ожидает куда меньше неудобств.

— Из-за их пушек! — провозгласил мистер Хендерсон, снова выныривая из своего забытья на поверхность глотнуть воздуха.

— Как кратко, любимый. — Миссис Хендерсон улыбнулась мужу. — И как верно. Техасцы хорошо вооружены и зачастую нетерпеливы. Они и без груза оружия и пороха могут создать большие неприятности каждому, кто остановит их, так что их стараются останавливать… как можно реже.

— Приятно слышать, — сказала Мерси, внезапно ощутив горячее желание завернуть еду, забрать ее с собой избежать из этой компании, что было бы, наверное, нечестно, но с Хендерсонами она вновь чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение. И кстати, ей по-прежнему нужно было найти место, где остановиться на ночлег. Мерси зевнула, прикрыв рот ладонью. — Благодарю за все любезные предложения и за компанию. Но, надеюсь, сейчас вы меня простите. Уже поздно, и последние дни выдались не из легких.

— Нам ли не знать! — воскликнула миссис Хендерсон. Почти все короткие фразы у старушки звучали как восклицания, и, раз заметив это, Мерси уже не могла оставить сей факт без внимания.

Медсестра сняла с колен разложенную перед ужином салфетку, свернула ее, положила возле тарелки, снова поблагодарила стариков и, подхватив сумку, удалилась.

Снаружи снова было темно.

Дальше по улице Мерси заметила вывеску Армии спасения, раскачивающуюся под шипящим газовым фонарем. Что ж, где, как не здесь, спрашивать, куда идти, так что девушка постучала в дверь, и была встречена невысокой коренастой женщиной в сером платье точно такого же цвета, как ее волосы, осведомившейся, может ли она быть чем-то полезна.

— Я миссис Леотайн Гейнс, — объявила она, оглядев гостью с головы до пят и, прежде чем медсестра успела ответить, поинтересовалась: — А вы сестра из одного из наших английских отделений?

— О нет. Простите, но нет. — Ее вирджинский акцент, несомненно, мог оттолкнуть миссис Гейнс. — Я из Ричмонда, здесь только проездом. Но я ищу, где бы переночевать, и подумала, что вы могли бы указать мне место тихое и безопасное. Утром мне нужно на пароход.

— О! — Миссис Гейнс радостно всплеснула руками. — Я не ошиблась, ведь правда? Теперь я узнала этот ваш крест. Не так уж он отличается от нашего. Вы медичка, верно?

Мерси усмехнулась — она впервые услышала данный термин.

— Я медсестра. Кстати, у меня есть письмо из Робертсоновского госпиталя.

— Пожалуйста, почему бы вам не войти? У меня для вас маленькое предложение.

— Предложение?

— Именно. Услуга за услугу, если угодно. Входите же, сестра… или миссис… Извините, как вас зовут?

— Линч. Мерси Линч, — сказала она, внезапно сообразив, что с начала пути никому не называла своего христианского имени, и сама не знала почему.

— Сестра Линч. Да, конечно. Входите, позвольте предложить вам чаю.

— Но, мэм, я просто валюсь с ног. Несколько последних ночей принесли мне много… волнений. Это долгая история. Не знаю, поверили бы вы мне, если бы я ее рассказала. Но я так устала.

Миссис Гейнс весело заявила:

— Чай еще никого не утомлял, даже наоборот! Я поставлю чайник. Вот, располагайтесь тут, за столом, здесь у нас кухня. — Взмахнув рукой, она указала на комнату прямо за отрытой дверью. — Я бы провела вас в столовую, но там сейчас убирают и готовятся к ночи, и, кроме того, большинство живущих сейчас здесь — мужчины, одинокие мужчины, потрепанные войной. Мы решили предоставить столовую им. Другие дамы и я принимаем пищу здесь.

Она, как и обещала, подхватила чайник, наполнила его водой и поставила кипятиться, пока Мерси садилась за низкий деревянный стол, обставленный лавками. Сумку она сбросила, пристроив ее у левой ноги. Когда плита раскалилась, согревая чайник, миссис Гейнс присела напротив Мерси и продолжила:

— Ну вот, я и говорю — здесь, в миссии, мы помогаем людям, потерпевшим неудачу в жизни, а также тем, кто погряз в винопитии или иных грехах. Это наша христианская обязанность. Но сейчас наш доктор на фронте, его призвал не кто иной, как сам генерал Джексон, и мы… скажем так, ждем замены. Мои медицинские умения в лучшем случае ничтожны, да и то я, пожалуй, этим утверждением льщу себе. А жаль, у нас ведь тут несколько парней на разных стадиях… О, не могу сказать! Это так странно. Они, похоже, умирают от… не от хвори, это точно. Но мне хотелось бы услышать мнение профессионала, и, если вы не откажетесь уделить им час своего времени и внимания, я с радостью устрою вас в одной из комнат для служителей там, наверху.

Мерси не стала долго раздумывать. Ей потребовалось бы не меньше двух часов, чтобы найти какое-то другое место для ночлега, к тому же еще вопрос, найдется ли оно, да и чайник почти закипел… Она не знала, каковы комнаты служителей Армии спасения, но, если там найдется кровать и лохань, она будет считать, что ей повезло.

— Хорошо, миссис Гейнс. Полагаю, сегодня я все равно не получу предложения лучше.

— И я так думаю. — Женщина подмигнула и сняла чайник с плиты. — В этой части города уж точно.

— А чем плох этот район? — спросила Мерси, разглядывая чайную чашечку. — Здесь неподалеку отличный ресторан…

— «Обжора»? Да, это хорошее местечко с доброй едой, если вы можете себе позволить обедать там. Благодаря ему все вокруг потихоньку-полегоньку облагораживается, ресторан притягивает больше народу, чем может вместить. Тут еще помогает близость станции, и река, кстати, не так уж далеко.

Когда чай наконец заварился, Мерси принялась пить куда быстрее, чем миссис Гейнс, которая только рада была поболтать вволю.

Оказалось, что миссис Гейнс родом из Мэриленда, и, таким образом, любопытство Мерси по поводу ее несколько «нетеннессийского» акцента было удовлетворено; выяснилось также, что женщина эта — вдова и детей у нее нет. Гостя некогда у дальней родственницы в Англии, она узнала об Армии спасения и ее целях и страстно возжелала открыть отделение этой организации у себя на родине. Как ее занесло в Мемфис, осталось загадкой, но Мерси предпочла не допытываться.

Когда же чай был выпит, чашки вымыты и поставлены на полку, миссис Гейнс повела Мерси вглубь дома, освещая дорогу лампой, свет которой дополнял тусклые огни настенных светильников, фитильки в которых прикрутили в связи с поздним часом.

— Здесь когда-то размещалась католическая школа, — прошептала миссис Гейнс. — Здание вполне соответствует нашим целям, поскольку разделено на спальни и классные комнаты. Сюда и вверх по лестнице, пожалуйста. К сожалению, нам пришлось изолировать больных, — сообщила она, доставая из кармана кольцо с висящими на нем железными ключами.

Выбрав один из них, миссис Гейнс сунула ключ в скважину, повернула и вытащила. Потом сказала:

— Только, пожалуйста, не подумайте о нас плохо из-за всех этих веревок, мер предосторожности…

Голос медсестры упал, наверное, на пол октавы:

— Мер предосторожности?

— Просто взгляните на них, и сами увидите, — взмолилась миссис Гейнс. — И будьте осторожны. Не дайте им укусить себя.

— Укусить меня?

— Да, укусить. Боюсь, они иногда это проделывают. Но не беспокойтесь, я уверена, что причина их нездоровья — некое вещество, а не неизвестный микроб или спора. Но укусы причиняют вред, и раны от них воспаляются. И опять-таки, прошу вас не судить нас строго, пока сами все не увидите.

Наконец она открыла дверь, подалась вперед, чтобы поставить лампу на полку слева от входа, потом взяла свечу. Но свет не прогнал ужаса. В сущности золотистые, белые и красные колеблющиеся лучи лишь добавили сцене отвратительных оттенков.

На тюфяках, связанные, лежали четверо мужчин, и все, похоже, страдали от одной и той же болезни. Все были тощие, кожа да кости, причем плоть свисала с костей скелета, как сушащиеся тряпки с веревки, и у каждого вокруг рта и носа алели жуткие язвы, а у одного бедняги были изъязвлены даже веки. При скудном освещении в лишенной окон комнате трудно было что-то разглядеть толком, но Мерси показалось, что кожа мужчин желтовата, словно источник их проблем — почки или печень. Все выглядело очень знакомо — или, скорее, выглядело как логическое завершение чего-то знакомого.

— «Хрипуны»! — выдохнула она.

Миссис Гейнс странно посмотрела на нее, но вопросов пока задавать не стала.

Один мужчина застонал. Остальные трое просто лежали — то ли спали, то ли умирали.

— Это Ирвин, — тихо сказала миссис Гейнс о подавшем голос. — Его состояние самое лучшее. Вы можете даже обменяться с ним парой слов. Сознание его более ясное, чем у прочих.

— И вы приняли его? Взяли в дом вместе с ранеными ветеранами и алкоголиками? — Мерси понизила голос, надеясь, что так упрек, заключенный в вопросе, прозвучит помягче.

— Когда эти люди прибыли сюда, симптомы были не столь ярко выражены. Но состояние их ухудшилось так быстро; сначала мы даже подумали, что столкнулись с чумой, но через несколько недель стало понятно, что заболевание не заразно. — Миссис Гейнс покачала головой. — Я смогла установить только, что виной всему какой-то наркотик, распространившийся на фронте среди пехотинцев — как с северной, так и с южной стороны. Знаете, солдаты продают эту дрянь друг другу. Называют отраву «смолка», или «желтая живица», или «желтуха». Я слышала еще ряд прозвищ. «Рвотный песок», «крупка» или… хм, некоторые из этих названий не вполне приличны.

Мерси присела рядом с Ирвином. Болезнь поразила его меньше прочих, хотя видок у него был как у самой смерти. Медсестра уже видела такое раньше, эту желтизну кожи и сухую коросту на язвах. Но тут состояние было куда тяжелее всего, с чем она сталкивалась в Робертсоне. Здесь явно что-то другое, что-то более тяжелое.

Миссис Гейнс крутилась рядом, нервно потирая руки:

— Вы видели что-либо подобное прежде?

Голова Ирвина медленно перекатилась, и теперь он смотрел на девушку — смотрел, не видя. Да, он повернул голову в ее сторону, но трудно было сказать, из любопытства ли или просто бессознательно. Сморщенные веки разомкнулись, приоткрыв мутно-желтые глазные яблоки, в которых было столько же жизни, сколько в недоваренном яичном белке.

— Возможно, — ответила женщине медсестра. И обратилась к больному: — Привет, Ирвин. — Эти два слова она произнесла нервно, пристально глядя на обветренные губы и высовывающиеся из-под них крупные зубы Предупреждение об укусах занозой засело в сознании.

Возможно, воображение сыграло с Мерси злую шутку, но ей показалось, что обезображенный парень кивнул. Она приняла это за знак поощрения и продолжила:

— Ирвин, я собираюсь… собираюсь осмотреть тебя и решить, не могу ли… ммм… помочь.

Он не выказал возражений, так что медсестра поднесла лампу ближе и определила, что зрачки мужчины едва реагируют на свет; он не дрогнул и не уклонился, когда она повернула его голову, чтобы заглянуть в ухо, в котором запеклись крупные сгустки — как пыльца в цветке. Мерси ковырнула ногтем зернистую золотую корку, и та с легкостью отделилась, точно лишайник, наросший на борту лодки.

Миссис Гейнс поморщилась, но видно было, что она старается изо всех сил сдерживать отвращение. Она внимательно наблюдала за действиями Мерси, но не вмешивалась, только сказала:

— Из ушей у него течет уже несколько дней. Не думаю, что это хороший знак. В смысле, у прочих джентльменов та же проблема — и это не просто сера, убедитесь сами.

— Нет, не сера. Больше похоже на высохшее тесто. — Мерси переместила лампу, и Ирвин любезно откинул голову туда, куда медсестра ее направила. — И в носу то же самое. Господи, взгляните на эти язвы. Они, должно быть, чертовски болят.

Миссис Гейнс на секунду нахмурилась, явно недовольная выражениями девушки, но замечаний делать не стала.

— Полагаю, да. И они к тому же расковыривают ранки, отчего делается только хуже.

— Очень похоже на… — Мерси пригляделась, — солнечный ожог. Как будто волдыри нагноились, лопнули и засохли. Миссис Гейнс, полагаю, этих мужчин регулярно переворачивают и моют?

Женщина поджала губы:

— Мы платим нашим негритянкам-уборщицам дополнительные деньги, чтобы они приходили сюда и исполняли эти обязанности. Но здесь не госпиталь. Наш персонал не обучался подобным вещам и, возможно, действует не слишком умело.

Мерси отмахнулась, словно все это не имело отношения к тому, о чем она спрашивала.

— Конечно, я понимаю. Но не скажете ли вы мне, желтые крупинки появляются также и ниже пояса?

Даже в тусклом свете лампы Мерси увидела, как покраснела миссис Гейнс.

— Э, да. Да. Нижнее белье у них тоже испачкано. Я понимаю, бедняги не в состоянии справиться сами, но мне бы очень хотелось знать, как это предотвратить. Их моют ежедневно, уверяю вас, сверху… ну, донизу. Но вы видите, как оно накапливается.

Медсестра понюхала палец и уловила какой-то кисловатый, сернистый запах, с намеком на вонь грязного тела. Да. Этот запах был ей известен, и он наполнил ее отвращением.

— Ирвин, — проговорила она. — Ирвин, я сестра Мерси, и мне нужно, чтобы ты поговорил со мной.

Он захрипел и попытался посмотреть на нее слезящимися пустыми глазами.

— Сестра, — выдавил мужчина. «Сета», как пациенты в госпитале.

Она не поняла, догадался ли он сам или повторил за ней, но продолжила:

— Ирвин, ты принимал что-то, что вызвало это жуткое состояние, так?

— «Смолка», — это слово прозвучало относительно чисто. Следующее тоже. — Нужна.

— Тебе она не нужна, глупый ты человек. Тебе она не нужна, и ты ее все равно не получишь. Но я хочу, чтобы ты рассказал мне о ней. Где ты брал «смолку»?

Мужчина попытался отвернуться, но Мерси поймала его за нижнюю челюсть, предусмотрительно держа пальцы подальше от обметанного бурым налетом рта.

— Ирвин, ответь мне, — строго, как воспитательница, сказала она тем командным тоном, который усвоила, общаясь с капризными тяжелоранеными. — Где ты доставал «смолку»?

— Друг.

— Где доставал ее твой друг?

Молчание.

— Ладно. Тогда скажи: ты курил ее, как опиум, или глотал, или втягивал носом? — Насчет последнего она сомневалась, поскольку зернистая субстанция сочилась и из ушей, и вообще маловероятно, что этот наркотик принимают таким образом.

— «Смолку», — повторил он — упрямо и раздраженно.

— Какой друг давал ее тебе? Скажи хотя бы это.

Глаза Ирвина блеснули, и он выдохнул:

— Билл Сандерс.

— Билл Сандерс! — воскликнула миссис Ирвин. — Я его знаю; несколько месяцев я давала ему одеяла и продукты, и вот как он мне отплатил?

— Ирвин, — вновь постаралась завладеть вниманием хворого Мерси. — Где Билл Сандерс доставал это? Где он брал «смолку»? Из чего ее делают?

— Запад, — процедил сквозь бесцветные зубы мужчина, причем «з» у него получилось влажным и ядовитым. — На… зззападе.

Мерси повернулась к миссис Гейтс, чтобы спросить, есть ли тут кто с западных территорий. В тот краткий миг, когда взгляд ее был обращен в другую сторону, голова Ирвина оторвалась от продавленной подушки, челюсть щелкнула, как у черепахи, и зубы сдавили замешкавшиеся пальцы медсестры.

Прежде чем Мерси успела подумать, как ей среагировать, реакция последовала сама собой и незамедлительно: от резкого удара в лицо у мужчины треснули губы, а по стене потекла странного цвета кровь. Укус не удался, и теперь наркоман был без сознания, но Мерси, прижав обе руки к груди, дышала, как напуганная кошка.