– Не вижу никакого криминала, – вдруг сказал защитник Козлов, почти оживившись. Его унылое лицо никак не изменило своего выражения.

– А что вы видите? – спросила Князева.

– Ничего не вижу, – сказал Козлов. И в зале засмеялись. Возможно, он хотел сказать вторично, что ничего плохого не видит, но сказал так, что получилось, что он вообще ничего не видит. Как же тут не посмеяться над незадачливым защитником.

Князева, ради объективности, попыталась исправить неловкость, она повторила громко, чтобы все слышали и до всех бы дошло, что криминала в тушенке и в том, что Ведерников чуть не заснул после смены, и верно, никакого нет. Но далее… Далее-то что было?

– Скажите, – обратилась она к Востряковой, сидевшей тут, на сцене, и Ольга поднялась. – Он так и не отдал бригаде тушенку?

– Нет, – сказала Ольга в зал. – Он никому не дал тушенку, он унес ее домой, и мы это дело замяли. Но сейчас я думаю, что не надо было заминать. Вот результаты!

– А я считаю, что ничего не произошло, – возразил Букаты. – Награда-то назначалась Ведерникову, и его личное дело, как ею распорядиться. Главное, что план он выполнил!

– Вот-вот! – бросил ему из-за своего стола Зелинский. – А дисциплинка? Был у нас в роте малец один, храбрый не по годам, ему все потакали. И такой он, и сякой, ну и потерял парень контроль, захвалили! Повел без приказа орудийный расчет напрямки, через болото… Да и утопил в болоте технику-то, чуть сам не утонул с людьми… – Зелинский сделал паузу, то ли вспоминал, как было, толи пережидал реакцию зала, считая, что такой эпизод нельзя проговаривать наскоро. Помолчав, он добавил; все сейчас на него смотрели: Князева, и защитник, и Ольга, которая продолжала стоять, и Букаты, и сам Ведерников. – Так мы… Мы не пощадили храбреца! Невзирая на его заслуги и медали… Не по-ща-ди-ли! Товарищи!

– А какое это имеет отношение к Ведерникову? – спросил Букаты.

Ольга, которую ни о чем вроде бы не спрашивали, тут же отреагировала, но так, что вроде бы не понравилось и самому Зелинскому, хоть ясно было, что она подпевает ему:

– А вот какое, товарищи! Сперва преступного дружка защитил, не проголосовал, потом консервы, как собственник какой… А у Силыча, ну то есть у Володи Почкайло, трое детишек, мал мала меньше… Они тоже мяса давно не пробовали… А может, и никогда не пробовали! Да и по словам товарища генерала понятно, что это награда для всех, а не для одного Ведерникова! Вот в чем тут дело!

– Консервы мы осуждать не будем, – сказал вдруг, поднявшись с места, Зелинский. – Мы только запомним, что комсомольцы, которые были радом с Ведерниковым, сами осудили его. – Тут прокурор посмотрел на Вострякову и перевел взгляд на Костика.

– Подсудимый Ведерников, а куда вы, кстати, дели эти консервы?

– Продал, – ответил Костик вяло.

– На следующий же день?

– Мы работали на следующий день.

– А когда?

– Не помню, – сказал Костик.

– Но вскоре, да?

– Да. Вскоре.

– Выходит: получив от генерала вознаграждение, вы побежали поскорей на рынок? – спросил Зелинский под громкий смех зала.

– Я не побежал, я пошел…

– Это все равно. Сколько же вы за них получили? Сотню? Две?

Ведерников не ответил. Да ответа от него и не ждали. Тут в самом вопросе заключался ответ: человек загнал свою награду, а деньги небось прокутил. Не матери же он отдал, раз мать еще на предварительном следствии утверждала, что никаких консервов, и даже денег от них, она не имела. Она бы такое запомнила.

– Но ваша мама денег от вас не получила? – продолжал добивать свою жертву прокурор. – Так или нет? Ни консервов, ни денег?

Ведерников снова ничего не ответил.

– Именно так, – вместо подсудимого сказал прокурор и, удовлетворенный, откинулся на стуле. – И это в то время, когда жена фронтовика, пропавшего без вести, едва сводит концы с концами, работая уборщицей при школе… Да что говорить, она и сама скажет…

По залу пронесся ропот негодования.

– Позор! – крикнули из первого ряда. – Позор преступнику!