Букаты вывели под руки на улицу, рубаху расстегнули, отпоили, успокоили. И уже через пятнадцать минут он сидел на скамейке в саду, а рядом сидела Катя в качестве сторожа, чтобы он по глупости и по характеру не вздумал уйти. Хоть порывался он, ясное дело. Катя повторяла:

– Вам, дядя, нельзя. Еще нельзя. Посидите.

– Работа же, – сказал он. Короче и не скажешь. Все в одном слове.

– Подождет ваша работа, – отвечала Катя, но держала крепко и даже встать не давала. Прямо-таки висела на руке.

Он вздохнул, но руку выдернул.

– Не бойсь… – произнес. – Не убегу. А вот работа… Тут уж не спрашивают, чтобы ждать…

– А сердце?

– А танки?

– Но без сердца какие же танки? – спросила Катя.

– Нет, Катька! – Он насупился, покачал головой. – На войне как на войне. Кто способен, тот еще воюет. А кто не способен…

– Но вы же не способны…

– Вот, – кивнул. – Кто не способен, как смертельно раненный все равно, тот венок себе заказывает… Туда! А я, племяшка, я еще себе кажусь способным!

Тут он встал такой решительный, что Катя поняла, удержать его не может.

– Но хоть помогу… – И оглянулась, тут уж с террасы бежала Зина, чтобы тоже помочь.

– Илья, – произнесла. – Ну еще десять минут… Ведь что случится дорогой…

Он отмахнулся и пошел, придерживаемый Катей, только пробормотал:

– До смерти ничего не случится… Бывайте!

Но тут появился Чемоданов. До поры он к Букаты не подходил. С тех самых пор не подходил, как помог вывести в сад.

Он будто издали наблюдал за ним да ходил по дорожке. От калитки до дому и обратно. Как циркулем, ногами мерял и мерял…

Но когда Букаты поднялся, он немедля повернулся и выскочил ему навстречу. Так что встал прямо на пути.

– А я? Как же я? – спросил. Выглядел он сейчас далеко не победоносно.

– А ты-то чего? – недовольно упрекнула Зина. Не хотела она, чтобы начинался новый разговор, хватит и старого.

Но Чемоданов на нее и не взглянул, а смотрел он лишь на Букаты и будто от него ждал какого-то очень важного ответа. Но не дождался. Взгляд у Букаты был медленен, устал, и уходил он куда-то в сторону, за спину Чемоданову.

Но не таков был Василь Василич, хоть явно уже им пренебрегали: не видели, насквозь не хотели его видеть!

– Выходит… Что же выходит-то… – опять спросил он. – Что меня тут у всех на глазах чудовищем изобразили… Змеем Горынычем! А я утерся рукавом, будто не было… И ответить уж не могу? Так?

– Помолчи, Василь Василич, – попросила Зина, стараясь быть помягче. – Неужто не видишь, больной он… Ему бы полежать спокойно… А он сам дергается, да мы помогаем…

Но Чемоданов не поддался на такие уговоры:

– Ты вот что, Зиночка… Ты иди на веранду, займись посудой… Катька тебе поможет… А мы еще с братцем твоим два слова друг другу скажем… Нет, нет! – сказал он твердо. – Не бойся! Я с ним спорить не буду, даю слово! Я только кое-что скажу, а он выслушает. И уйдет… А если не захочет, так я прекращу… Как? Папашка?

Букаты не долго думал, кивнул. «Идите», – махнул женщинам. Вернулся к скамейке и сел, а Чемоданов остался перед ним стоять.

– Ты ведь опять не поверишь? – спросил Чемоданов.

– Не поверю, – ответил Букаты.

Помолчали.

– Не думай, что это все… Как бы тебе сказать… Ну, от твоих тут откровений, – начал, запинаясь, Чемоданов. – Раз ты сам считаешь, что тут есть твоя вина, так пусть она и будет… Только теперь продуй уши и послушай другую сторону… Папашка… Я ведь Катьку-то люблю.

– Полмиллиона твоя любовь стоит, – сказал, как отрезал, Букаты.

– А ты не верь! Не верь! Но ты слушай! – горячо, но и просительно, а вовсе без своей былой уверенности произнес Чемоданов. – Ты можешь представить человека, которого бы Толик привел с улицы в этот дом, а он тут же выложил бы полмиллиона за бабу… За Зину, чтоб ее только не посадили? А на кой лях, спрашивается, нужна мне эта баба? На кой лях, спрашиваю?

Букаты не отвечал. Он слушал. И то хлеб. Так решил Чемоданов и продолжал:

– Да я, папашка, тогда в первый свой приход Катю, Катюню мою, увидел… И весь год о ней после думал… Не о деньгах, а о ней, так было дело… Ты вот спросил давеча, какая у меня по счету жена… В каком городе… Была жена, не спорю. Но вот без жены я, для Кати дом держу… Ковры и прочее для нее. Все представлял, как она босыми ножками пойдет по ковру… Не в подвал, не на рынок с яблочками-то… А по дому пойдет… Своя… Родная… Я уж к ней привык, пока ждал, что она пойдет босыми ножками по ковру, своя…

– Может, ты и привык, – возразил угрюмо Букаты. – А она к чему привыкла?

– В том-то и дело! – воскликнул Чемоданов. Он подсел к Букаты и сбоку к нему обращался, чуть ли не за борты пиджак хватал в знак внимания. – Папашка! Я уж сюда ехал, все думал, как это будет… Выпил для храбрости-то… А она возьми да согласись… Сразу… Сразу-то! Я и сломался…

Он вскочил, подошел к террасе, чтобы понять, что его не могут слышать, и вернулся обратно. Доверительно заговорил, понизив голос, что никогда он бабам не верил… А их было много, всяких-разных… Корыстных, хитрых, говорливых, хозяйственных, ленивых, и дур было немало… То есть дур было даже больше чем нужно, хотя еще было больше корыстных… И одно их всех объединяло: равнодушие к нему. Он-то сам и его душа никому из них не были нужны! Сгинь он, исчезни, и не вспомнят… Обуви не сносят, выскочат замуж, и даже имени не вспомнят…

– До чего с Катей дошел-то, – вдруг произнес он. – Ревновать ее стал… А ты, папашка, когда-нибудь любил?

Спросил и жадно ждал ответа. За свою откровенность мог он ожидать и откровенности. А Букаты смутился.

– Да нет… – пробормотал. – Я в цеху больше… Тебя как по имени-отчеству?

– Вася, – с готовностью отвечал Чемоданов. – Василь Василич, значит.

– А вдруг, Вася, – спросил Букаты. – А вдруг и эта… Племяшка-то моя тоже из-за денег?

Чемоданов даже испугался такого предположения. Вскочил, оглянулся, горячо стал возражать:

– Нет… Нет! Такого не может быть!

Он и в карман полез боковой, достал какие-то сложенные аккуратно бумаги, стал совать их под нос Букаты со словами: «Вот они, расписки-то! Вот!»

– Ну и что? – удивился Букаты. – Не видел я расписок, что ли?

Но Чемоданов уже не слушал его, он добежал до террасы и побарабанил в стекло.

– Зина! – позвал. – Зина!

Выглянула испуганная Зина и прежде всего посмотрела на Букаты, убедилась, что он в порядке, то есть здоровый сидит.

– Чего? – спросила.

– Иди сюда, – сказал Чемоданов. – Иди… С Катюшей иди-то! Покажу тебе что-то!

И опять размахивал своими бумагами, был он, сейчас стало видно, крайне возбужден.

– Ну? – спросила, подойдя, Зина и уставилась в его руки.

– Узнаешь, Зиночка?

– Узнаю.

– Сколько их тут?

– Много, – сказала Зина, не спуская испуганных глаз с расписок.

Она-то уж знала им цену.

– Сколько? – крикнул Чемоданов.

– Ну, пятьсот… – произнесла Зина и запнулась, не в силах продолжить.

– Тысяч! – подсказал восторженно Чемоданов. – Это тебе, папашка, тот самый мешок! Теперь смотри!

Чемоданов резким, торопливым движением стал бумажку за бумажкой рвать, отбрасывая на землю. Руки его дрожали.

– Вот так! – повторял он. – Вот так! Вот так!

Расправился, будто со своим врагом, и остановился, рассматривая блуждающими глазами клочки бумаг, которые покатил по саду ветер. И все смотрели на эти клочки: и Зина, и Катя, и суровый Букаты…

Первой опомнилась Зина. Она всплеснула руками, недоуменно, будто чего-то не понимала:

– Это что же, Василь Василич? Ничего… Не должна? Мы не должны? Правда?

Чемоданов кивнул, уставясь в землю. Зина присела на колени, подняла один из клочков и, точно, увидела свой почерк, и тут лишь до конца поверила, что она свободна. Всхлипнула, бросилась к Кате, стала тормошить ее, наверное, тоже ничего не понявшую, до того она была неподвижна.

– Катя! Катя! – всхлипывала. – Это же спасение! Катя! Целуй ему руки! Ты что, одурела? Не слышишь?

Катя испуганно посмотрела на Чемоданова, на землю, где еще трепыхалось несколько клочков, на Зину, которая была в истерике, и сказала медленно, без чувства:

– Спасибо… Василь Василич… Вы, правда, добрый человек…

Чемоданов уже пришел в себя. Он смог улыбнуться, хоть был он бледен.

– Не стоит, Катюня! Я ведь для тебя… Я хотел, чтобы ты поняла, что я никого и ничего здесь не покупаю… А ты свободна… Катюня… Я тебя, правда, люблю… Вот и все… – И, посмотрев на Букаты, он добавил: – Я счастлив, что не хуже вас! Что не железный! Так-то, папашка! Клепай свои танки! И береги мешок! И ни о чем не думай! – Он зевнул и потянулся. – Пойду-ка я посплю…