Надписей на заборах и на стенах еще прибавилось… Мне показалось, что стало больше стихов.

«Да не пройдут сюда войска, Да не прольется кровь народа, Но если… Обломаем им рога, Да здравствует свобода!»

А вот еще:

«Мы хотим одной лишь доли, С латышами и на воле, Нам с Рубиксом не по пути, Жить в страхе, в сумерках и в лжи…»

Надпись на борту самосвала — нарисованы два солдатских сапога:

«Мы принесли серп и молот, Смерть и голод!»

Призыв во весь борт машины:

«Мужество — не исполнять преступный приказ! Насилие — не геройство!»

Нарисованы две крысы с фашистскими свастиками:

«Из страны вон — ОМОН!»

А вот уже знакомый плакатик про Рубикса, вывешенный на бортике рефрежиратора:

«Молился ли ты на ночь, Фред Петрович?»

Красивое застолье, можно на рисунке узнать Горбачева, Язова, среди других генералов… Они пьют бокалы из бутылок, на которых обозначено «Кровь Литвы», а под мышкой наготове уже другие бутылки: «Кровь Латвии»…

А внизу слова:

«Завтра Москва? Ленинград?»

И еще сюжет, серия фотографий:

«ЧЕРНЫЙ ЯНВАРЬ В БАКУ».

Частушки:

«Коммунисты проиграли выборы в Советы, Натравили на народ «черные береты»!» «Коммунисты не сумеют населенье накормить, Из ЦК дадут команду: поголовье сократить!»

Естественно, разговор идет о поголовье населения.

На белом листе: ЗАКОНЫ КОММУНИЗМА. (Проставьте сами.) Люди разными почерками проставили:

Ложь. Кровь. Убийства…

Ненависть к человеку.

Насилие.

Кто следующий?

Самодельный листок из тетради:

ОТДАЙ, ПАЛАЧ, НОБЕЛЕВСКУЮ ПРЕМИЮ ЛИТОВЦАМ!

Алексееву (руководителю Интерфронта):

«Ты на министра-дипломата Похож (найти бы мне слова), Как обосравшийся котенок Похож на раненого льва…»

Еще листок:

«Москали, вон!»

Рядом ответ:

«Мы за свободу! (Моск. обл.)»

На заборе:

«Кузьмин! Звание оккупанта легко заслужить, Но литовскую кровь никогда не смыть!»

Листок:

«Так держать, латыши! Молдова за вас!»

Карикатура:

Горбачев стоит в коротеньких штанишках и держит за веревочку игрушечный танк, а у его ног другие военные игрушки, а сам он по шею вымазался в крови… И штанишки, и даже руки…

Над ним наклонился большой дядя (НАРОД?) и строго спрашивает:

«ОПЯТЬ ИСПАЧКАЛСЯ?»

Был вечер истинно праздничный, благостный и вовсе не тревожный. Я простился с моими друзьями, сел в электричку.

Ехал домой и, сколько ехал, находился в каком-то особенном и трепетном настроении, ощущая всю полноту счастья.

Горел за Даугавой долгий и чистый закат. И, казалось, в такой-то особый день насилия быть уже не может. Ни здесь, и нигде вообще… А только мир и радость.

Жена встретила меня у порога, лицо ее было страшное:

— Жив… Слава Богу…

— А что случилось?

— В Риге…

— Что в Риге?

— Началось… В Риге… Стрельба…