Утром постучались в окошечко. Не сильно. Зоя от страха закрылась ватником с головой, даже дышать перестала. Но, кажется, и я чуть перетрусил. Уж слишком неожиданно. Мы не то что позабыли об опасности, мы старались о ней не помнить. Расслабились, поверили самим себе, что в этом лесу можем быть одни. А вот уж не одни. Но кто это? Железнодорожники? Охотники? Или эти… охотники за нами?

Постучались вторично, более настойчиво. Понятно, что там, снаружи, не просто догадывались, там знали, что здесь кто-то есть. И они, кто бы ни был, не оставят нас в покое. А нам придется открывать.

Наверное, я произнес это вслух, а Зоя пискнула из-под ватника, что открывать не надо.

– Не надо! Не надо! Не надо!

– А как быть? – спросил я. – Взломают дверь…

– Пусть ломают. Я не хочу… Там этот… Там майор из поезда… Я его боюсь!

Майор бы не стучал, подумалось. Да и штабисты… Они вышибли бы и дверь и стекло!

Мы прислушивались. Наступила долгая тишина. Может, те, за дверью, – возникла надежда, – постояли и ушли? Может, правда, какие-нибудь путевые обходчики, рабочие, которым, в общем, от нас ничего не надо?

Негромко и как-то приятно, по-домашнему, скреблись мыши за печкой.

Потрескивала деревянная лежанка под нами. Не шевелясь и приподняв головы, мы старались уловить каждый чужой звук за окошком. И вдруг прозвучало из-за двери, но показалось – под самым ухом:

– Братцы мои, ну открывайте, что ли! Я ничегошеньки вам не сделаю…

Вот, клянусь!

Зоя ладошкой закрыла мне рот, показывая, что надо молчать.

Но я уже понимал, что отмолчаться не удастся. Они разозлятся и вышибут дверь. Да враги бы с нами не чикались, не называли братцами…

Отклоняясь от руки Зои, я крикнул в сторону двери:

– А ты кто?

– Охотник, – такой был ответ.

– А зачем тебе открывать?

– Хочу поговорить.

– С кем? – спросил я, вылезая из-за печки, приближаясь к дверям.

Зоя поднялась вслед за мной, я почувствовал, как она прижимается к моей спине.

– С вами, с вами, – сказали добродушно за дверью. – Между прочим, я один, а про вас я знаю. – И после некоторого молчания: – От Глотыча я. Понятно?

Я повернулся к Зое, чтобы спросить, но она сама, прильнув к моему уху, зашептала, от ее губ стало горячо:

– Все равно не открывай… Кто бы ни был… Прошу!

– Мы вас боимся, – сказал я прямо в дверь. Зоя прижималась ко мне еще сильней, я чувствовал кожей, как она дрожит. – Если вы охотник, как говорите, идите в другое зимовье.

За дверью кашлянули. С минуту помолчали.

– В общем-то, как хотите… Но я, и правда, пришел вам помочь.

– А зачем нам помогать? – подала вдруг голос Зоя.

Я не ожидал, что она себя выдаст. Одно дело – мужик в зимовье, другое – женщина. Это было неосмотрительно, даже опасно. Но Зою, как говорят, понесло. Она злобно вопрошала, обращаясь к дверям:

– Мы просили о помощи?

За дверью снова кашлянули.

– Барышня, извините… Но вас ищут!

– Ну и что? Пусть ищут! – отвечала Зоя с вызовом. Однако при этом она прижималась ко мне. Слово “барышня” ее не смягчило. А я опять подумал, что бандюги да энкаведешники так не разговаривают и слово

“барышня” уж точно не употребляют. Тут что-то не так.

Голос за дверью добавил:

– Глотыч просил вам помочь – вот и все. Не хотите как хотите. – И после паузы: – Я тут еще посижу на крылечке. А вы подумайте. Вам жить-то…

Мы с Зоей присели на лавку под оконцем и стали думать. За оконцем, хоть и малость просветлело, ничего, кроме буро-зеленой хвои елок, не видать. Но стало различимым Зоино лицо, оно было белей печки.

Я тихо спросил:

– Может, откроем?

Зоя промолчала, что могло означать и согласие.

– Он же к нам пришел от Глотыча, – продолжал я убеждать. Не только ее, но и самого себя. – И потом… Мне кажется, он неопасный… Да?

Зоя смотрела на дверь. Я подумал, что сейчас я верил ей больше, чем себе.

– Тогда что? Тогда открываем?

Зоя поцеловала меня в губы, решив на всякий случай проститься. Не до конца, значит, верила, что беды не будет. Но шагнула к дверям и решительно отодвинула засов.

– Входите! – крикнула и снова села, глядя не мигая на дверь.

И я повторил вслед за ней с такой же интонацией:

– Мы открыты! Открыты!

Чужие ноги застучали по нашему крыльцу, наискось со скрипом отворилась убогая дверца, и на пороге встал, чуть пригибаясь, человек с бородой.

Нет, бороду мы разглядели потом. Сперва увидели темную согнутую фигуру в проеме дверцы и почему-то сапоги. Потом стали видны борода и зимняя ушанка… Это летом-то! Лицо в сумраке зимовья показалось нам старообразным. Уже потом, на улице, смогли разглядеть, что гость никак не стар, скорей даже молод. Голубые на выкате глаза и чуть подмороженные, с краснотой щеки, частью скрытые той же бородой. А когда, войдя в помещение, мужик снял шапку, обнаружилась густая, чуть курчавая шевелюра.

Мы продолжали сидеть. Наверное, нам казалось, что так безопаснее.

Потом-то я понял, что опасность является вовсе не так, а куда прозаичней… Но страшней.

А человек, сразу загромоздив собой пространство избушки, продолжал стоять, молча вглядываясь в нас сверху вниз. Медленно опустился на пол и расположился напротив нас, опершись спиной о печку. Мне даже почудилось, что печка чуть подвинулась назад.

– Вот, – заключил удовлетворенно, – вы и есть.

– Кто мы? – спросила Зоя, не вызывающе, но излишне резко. Я понял, что она еще трусит. И бородач это понял.

Спокойно произнес:

– Вы – это вы… Такими вас и представлял.

И снова нас разглядывал. Впрочем, недолго.

– Вас ищут, братцы. Пока ищут в деревне. Но шарили уже вдоль путей…

И сюда доберутся… Завтра… Но могут и сегодня…

Он обвел глазами наше жилище, видимо, оценив про себя порядок, который мы тут навели.

– Здесь оно, конечно… крыша, все такое… Но вам тикать надо!

– А вы… Как вы нас нашли? – поинтересовалась Зоя, смягчив тон.

Он ухмыльнулся: вопрос был детский.

– Про вас уже объявление дали… Сбежали опасные преступники, за поимку награда там, прочее. Смекнул, где этих опасных преступников искать… Нашел…

– Вы, правда, охотник? – спросил я, чтобы переменить тему. О преступниках при Зое говорить не хотелось. Чего зазря трепать нервы?

Она и так в ужасе, что придется возвращаться в вагончик.

Бородач оживился.

– Охотник… Но особенный. Я за камешками охочусь. Меня тут каждая собака знает.

Я вдруг вспомнил, как однажды одна из Кать рассказывала про какого-то местного старателя: в одиночку по горам бродит, самоцветы ищет, а зовут его Васька-серьга… Катя, что помоложе, определила: чудик. А старшая не согласилась и поправила на свой лад: чудотворный – вот он какой!

Я ничего тогда из этого разговора не разобрал, но история запомнилась. Я спросил:

– Васька-серьга?

Он усмехнулся, неторопливо наклонил вправо голову, стала видна огромная серебряная серьга кольцом в левом ухе.

– И так зовут, и по-другому… Васька-хитник – во как!

– Хищник?

– Ну да. По здешнему-то – хитник.

– А вы, правда…хищник? – спросила Зоя.

Гость как бы мельком, однако зацепился взглядом за Зою, покачал головой.

– В одиночку побродишь – озвереешь, это правда. Но среди зверья-то безопасней, барышня, чем среди этих… человекоподобных… Какие вас ищут!

Он еще раз окинул взором жилье и предложил пойти на волю. Тут хоть и не дует, но на воле просторней… Да и видней.

Я тогда не понял, что он хотел видеть. Однако мы вышли. Погода была сумеречная, но теплая, как перед дождем. Мы вскипятили на костре чай с брусничными листьями, а гость достал из брезентовой дорожной сумки хлеб, яйца, огурцы, а из обрывка вафельного полотенца извлек кусок оленины. Острым самодельным ножом с деревянной резной ручкой ловко накромсал ломтями розовое мясо. Тут мы еще заметили, что пальцы рук у него сплошь украшены серебряными перстнями, массивными, видать, ручной ковки. Но вместо указательного пальца на его левой руке был обрубок. У самострельщиков, которые хотят избежать фронта, это обычно бывает на правой. Ну а вдруг он левша?

Гость поймал наш взгляд, буркнул сквозь бороду, что в тайге всяко бывает, не только пальцы, голову люди теряют. Пошевелил обрубком и добавил, что тут – особый случай, но рассказывать долго, лучше закусить. А вообще-то бродит по горам и долам с до войны, сам из староверов, еще говорят – “кержаков”, то есть не пьет, не курит, а камешки, минералы, видит сквозь землю, где, значит, что лежит.

– Как это? – удивилась Зоя. – Насквозь?

– Люди так думают… А по правде, я их не вижу, чувствую.

Зоя, уплетавшая за обе щеки сочные куски мяса, даже перестала жевать, так захватил ее разговор о чудесах.

– Чувствуете? Носом?

Гость громко захохотал, откидывая кудлатую голову. Шапка лежала рядом на траве.

– Да нет… Скорей кожей. Но объяснить не могу. Сам не понимаю.

Чувствую – и все. Ты вот чувствуешь человека, какой он? Вот меня, к примеру?

– Кажется, чувствую, – отвечала Зоя серьезно. – Но причем тут камни?

– Так они живые, – сказал гость. И посмотрел странно в лицо Зое, а потом мне. Я вдруг подумал, что он не первым нам об этом говорит, а заглядывает в глаза, потому что привык, что ему не верят. Впрочем, я тоже не поверил. А Зоя поверила. У нее глаза разгорелись от таких фантазий. И он это почувствовал. Обращаясь только к ней, гость стал описывать, какой жизнью камни живут, впитывая добро или зло, как общаются с человеком и как влияют на его судьбу.

– На чью? На мою тоже? – спросила Зоя, но поправилась: – Нашу?

– На любую.

– Ну и что вы нашли? – поинтересовалась Зоя уж слишком, как мне показалось, кокетливо. – Бриллианты, топазы, рубины?

Я впервые с неприязнью подумал о женском таком любопытстве. Мясом любят угощаться – ладно. Даже сырым. Но что готовы поверить всяким сказкам от захожих бородачей – это уж слишком.

Однако гостю такое внимание льстило. Он отвечал серьезно, что кое-что на днях нашел… При этом раз-другой обернулся, пристально вглядываясь в заросли: померещилось, что ли? Успокоившись, поправил

Зою, что бриллиантов в земле не бывает, они алмазами зовутся. А у него в Москве, на Сельхозвыставке – в кино, небось, видели:

“Свинарка и пастух”?.. Вот там перед самой войной у него коллекцию камней выставляли, а заодно и его для экзотики вместе с серьгой демонстрировали. Потом, как война началась, все павильоны позакрывали, ему же велели ехать домой. А коллекция… Теперь уж неизвестно, куда она подевалась…

– Жалко, – сказала Зоя. – Небось, дорогая?

– Да не в цене дело, барышня. Она красивая, – сказал гость. – Но, если честно, мне добра не жалко. Хоть камешки, правда, были покраше, чем в ином музее. Если, скажем, для пользы человеку попали, то ладно. Пусть владеет. А я еще лучше соберу. Вот тут неподалеку ходил, уголек нашел… Пришли геологи, подтвердили, шахту открыли в

Полуночном… И марганцевую руду нашел… Ее, значит, немцы сейчас разрабатывают.

– Военнопленные, что ли?

Гость опять вперился в заросли, что-то не давало ему спокойно сидеть. Повернулся к нам, переспросил:

– Что? Какие пленные? Немцы-то? Нет, свои… Которых с Волги привезли…

Как будущих врагов народа.

Мне показалось, что слово “будущих” он произнес чуть насмешничая.

Манера такая странная, губ не видно, а по глазам, светло-голубым, на выкате, сразу и не поймешь, шутит или нет.

– Это их, что ли, на “кукушке” возят? – поинтересовался я.

– И их. И других. Тут кругом лагеря…

– А беглецы есть? – спросила Зоя, чуть напрягаясь.

– Бегут… Как же! – отвечал гость и снова оглянулся на лес. – А за ними, вот как за вами, охотятся…

– И – стреляют? Ну за премию? За буханку?

Гость не ответил.

– Но они же не волки, чтобы растерзать? – продолжала настаивать Зоя.

– Как раз волки, – подтвердил гость. Но поправился: – Шакалы.

– А вам самому не страшно? Одному? – поинтересовался я. Спросил, чтобы смягчить разговор да и Зою охладить.

Гость кивнул в сторону крыльца, где стоял – мы только теперь заметили – карабин, прислоненный к стенке.

– Мой единственный дружок… Из надежных. Я с ним не расстаюсь.

Однажды рысь… Вот тут, за болотцем… Прям с ветки… на меня…

– Рысь? – недоверчиво спросила Зоя. – А мы ходим, не знаем.

– Да вы тут вообще, – усмехнулся гость, – как на курорте! – И опять стал глядеть на лес. Может, что-то чувствовал? Может, слышал этих самых шакалов?

Стало понятней, что он не просто предупреждал об опасности. Он знал: она недалеко. Поднялся, вытер лезвие о траву и спрятал нож, а остатки трапезы, даже мясо, оставил нам.

– Спасибо за угощение, – сказал озабоченно. – Как говорят у нас в деревне: и чай попил, и чаюху поел.

– Так что нам, бежать? – Я попытался заглянуть ему в лицо. – Сейчас? Да?

– А когда еще? – буркнул он и посмотрел на Зою. – Чем скорей, тем лучше.

– А завтра? – Зоя спросила так, будто от него что-то зависело.

– Решайте сами. – Он пожал плечами. – У нас, кержаков, лишнее слово – что патрон впустую истратить.

Начал собираться, но вспомнил: не все сказал.

– Если пойдете, по рельсам – ни-ни… Сбоку, по тропе, однако с оглядкой… А посередке, до Юргомыша, деревня будет, Зыряновка.

Спросите тетю Оню. Тетка моя. У нее на сеновале перекантуетесь, если что…

Он натянул потертый тулупчик, нахлобучил ушанку, повесил за спину сумку и сразу постарел: сторож с автобазы. Мы молча смотрели, как он собирается. Забрал карабин, а на бок повесил неведомо откуда взявшуюся кожаную планшетку с блестящими замками и пластиковым окошечком.

Мы вытаращились на эту диковинную планшетку в четыре глаза. Странно было увидеть ее у таежного охотника. Такие обычно носят летчики да особисты… А может, в планшетке у него лежит предписание НКВД о нашей поимке? А все эти сказки про камешки лишь для отвода глаз?!

Зоя придвинулась поближе и руку протянула, но тут же отдернула.

Вызывающе спросила:

– А вы можете мне ответить? Можете?

– Да.

– Отчего о нас печетесь? Может, вы задание получили?

Гость воспринял вопрос спокойно, ничем не выразил обиду. Присел на корточки, как тогда в избе, чтобы лучше нас видеть. Окинул Зою острым глазом, будто лезвием полоснул.

– Я про рысь-то упомянул, но не успел досказать… Она сзади подкараулила да на голову с дерева… Скальп на глаза содрала… А когда я рукой стал шарить, еще и в руку вцепилась… Хорошо, в левую…

Выстрелил вслепую, ранил… Вот до этого зимовья дополз, кровью истекал… Думал, конец… Скальп суровой ниткой сам себе пришивал…

Потом неделю провалялся без памяти, пока меня не нашли… Глотыч нашел! И на фронт не взяли: голова повреждена… – Он помолчал, глядя в землю. – А для чего, барышня, я это говорю? Чтобы вникла: бороться за жизнь надо до конца… Как я – один… Иль как вы – двое. Но бывает, без чужой помощи не выдюжишь…

Он поднялся, сделал шаг, другой, но опять вернулся. Наклонясь к Зое совсем близко, тихо произнес:

– Я должок отдаю. Понятно?

– Понятно, – сказала Зоя. – Я просто дура.

Он ушел, не оглядываясь. Карабин держал в руке наперевес.