Объяснилась она потом, когда сели поужинать. Это был заговор островника на зеленую дубраву, бабушка заставила наизусть учить.
Наставляла: “Будет опасно, Зойка, – не ленись, проговори, защитит!
Я-то помочь уж не смогу…”
– Островник, знаешь, кто? – спросила Зоя с усмешкой. – Разбойник в лесу… Как мы с тобой!
– А бородач? – поинтересовался я, не сумев скрыть неприязни. Зоя чутко уловила отношение, сдержанно отвечала, что он, конечно, лесной человек, может, даже хитник. Но не злодей.
– Колдун?
– Нет, он не колдун, – успокоила Зоя. – Я специально иголку в порог воткнула, хотела проверить. Колдун не перешагнул бы, а этот перешагнул!
– От зверей – ладно, – настаивал я. – Даже от ведьм. Но от тех, кто нас ищет, твой заговор, думаешь, спасет?
– Конечно, спасет!
Она так верила в свое заклятье, что я решил: ничего про женщину и этих, с биноклем, рассказывать не буду. Зоя так хотела сохранить на несколько часов наше первое и последнее любовное гнездо, что все нечистые силы, и правда, должны были отступить.
Эта ночь могла оказаться безопасной, если бы мы не проспали. Ловцы явились даже не на рассвете, позднее, и мы, разбуженные громкими голосами, лаем собак, сразу поняли, что попали в западню. Выскочили бы, как задумывалось, на зорьке, были бы сейчас далеко.
Не спрашивая Зою, я на всякий случай отодвинул засов. Все равно вышибут. Это не Васька-чудодей, который скребся мышью в окошко.
Долбанут прикладом, а то и лимонкой подорвут по злобе, оттого что пришлось таскаться да по болоту искать.
Зоя вцепилась в мою правую руку. Мы встали спиной к печке, лицом к выходу, чтобы не казаться слишком беззащитными, когда они ворвутся.
А может, они сразу начнут стрелять?
– Волоченко! Ты где? Шагай-ка сюда! – раздался властный, явно командирский голос. – Вишь, свежее кострище… Следует проверить зимовье. Оружие применять, но в крайнем случае. Действуй!
– Кострище недавнее, – отозвался невидимый Волоченко. Судя по голосу, он был немолод. – Пепел-то ветром не раздуло… Вчерась, кажись, были…
– Вот-вот. Я по кустам пошарю. Они не могли далеко уйти. А ты глянь в зимовье…
– Да щас, щас, – пробормотал Волоченко. – Они ж не придурки, чтобы тут дожидаться… Отночевали да ушли.
Волоченко не торопился. Сопел, кряхтел, стоя под самым окошком. По специфичному журчанью мы догадались, что он помочился. Мы теперь его сами подгоняли мысленно: ну давай, Волоченко… Заглядывай! Уж очень мучительно ждать.
Зоя еще сильней сжала мою руку, ее ноготки впились через рубаху в кожу. Но боли я в тот момент не почувствовал.
– Ну что, Волоченко? – Командирский голос раздался со стороны ручья. – Видать, и этот, помоложе, не слишком поспешал, присел передохнуть в прохладе у омутка, а работу переваливал на подчиненного. – Чего там, в зимовье?
– Щас, как есть, осмотрю, доложу, – нехотя отвечал Волоченко.
Можно было предположить, что привлекли его из какой-нибудь инвалидной команды, где обычно добирают здоровье бывшие фронтовики.
А у них в ходу приговорка: не спеши выполнять команду, будет другая:
“отставить”. Да и понятно: где они наберут молодых, чтобы обшаривать район, когда все отмобилизованы на войну?
Дверца между тем наполовину приоткрылась и в проем просунулась голова. Ни фуражки, ни пилотки на ней не было. Да и лица в полутьме было не разобрать. Но вот глаза – как сейчас вижу, – ярко-ярко-голубые. С минуту человек озирал наше жилище, пока его взгляд не наткнулся на нас. Не мигая, он смотрел так, будто узрел чудо-юдо. Даже брови встали стойком. А мы перед ним, как на допросе, во весь рост – бери, Волоченко, голыми руками! И тоже во все глаза смотрели на него…
Не знаю, сколько длилась эта непонятная игра в гляделки. Мне показалось – вечность. Зоя же после утверждала, что это было мгновение. “Он как-то дико посмотрел, – говорила Зоя, – и сразу пропал. Будто чего испугался. Но вот когда он таращился, я сама чуть не закричала: чего, гад, уставился-то, гляделки выпучил? Бери винтовку…Стреляй! Стреляй!”
Ну а вот что произошло дальше. Лупоглазый Волоченко исчез, но всунулся опять. Не поверил, что ли, себе, решил, что померещилось. А потом дверь – мы даже вздрогнули от неожиданности – с грохотом захлопнулась.
– Ну что там, Волоченко? – крикнул командир от ручья. – Чего нашел?
– Нашел… Кучу говна…
– Вот засранцы, твою мать! – выругался командир. – Голос прозвучал уже под самым окошком. – Леса им не хватает, сральню устроили из жилья… А если охотнику остановиться?
– То охотники, а то бандюги… – согласился Волоченко.
– Столько из-за них мороки! Я только с охраны у немчуры девять человек снял… Да милиция из района… Да общественники… И все зазря!
– Вот и я говорю, – снова согласился напарник. – Лучше бы возвернуться, товарищ лейтенант. Пущай у энтих, из эшелона, голова болит!
– А тебе известно, что приказ не обсуждается?
– Так я что? – долдонил свое Волоченко. – Просто мне непонятно, отчего столько паники? Может, вражеские лазутчики? Али, того хужей, убивцы…
– Начальству видней, – отвечал молодой. – Недавно вот, помнишь, ссыльных ловили? Немчуру? Думаешь, они зазря саботировали работу да сбежали? А они заговор готовили! Их, как предателей родины, квалифицировали по статье 58-6 и 58-14 и всех расстреляли… Может, и эти сообщники? Откуда нам знать?.. Ты в зимовье-то хорошо пошарил?
Вещички там… За печкой посмотрел?
– И за печкой… – отвечал Волоченко. – Они, видать, вчерась сбежали.
И привет от них… Хотите понюхать? Ну загляньте!
– Шутки отставить! – приказал молодой. – Это последнее зимовье. На плане других нет. Теперь сосредотачиваем поиск у дороги… Им деваться некуда!
– Раз надо, двигаем к дороге, – громко повторил приказ Волоченко.
Мне показалось, он не случайно так громко отрапортовал. Стало слышно, как удаляются голоса.
Господи, ужель пронесло?
Зоя, не в силах стоять, опустилась прямо на пол и прислонилась к моим ногам. А я продолжал торчать посреди зимовья. Не верилось, что этих уже не будет. Да и нервы… Как натянутая струнка. Вот-вот оборвутся.
Только стихло, мы панически хватились бежать.
Насколько мы поняли из разговора, у них не одна такая группа прочесывает лес, могут нагрянуть и другие. И не в каждой попадутся такие чудики, как лупоглазый Волоченко, пожелавший не увидеть беглецов. Ну а если бы молодой командир не был так ленив и захотел бы лично заглянуть в зимовье? Он ведь у дверей стоял!
Об этом не хотелось думать.
Мы потом прикидывали так и эдак: к чему было неведомому Волоченко нас скрыть? Пожалел или какой другой резон, скажем, не хотелось лишней возни, торопился домой? А может, он сам из пострадавших, как
Глотыч, и цену знает их россказням про всяких там шпионов и диверсантов?
Но Зоя твердила свое.
– Это мой заговор, – повторяла она. – Он нас не увидел. Ему ангел глаза ладошкой прикрыл! Ты заметил, он потом еще раз заглянул? Как он вытаращился: видит и не видит… А ведь глаза в глаза! А я все шептала молитву: “Обереги!.. Обереги!”
Но свечу за этого Волоченко, подумалось, если уцелеем, – поставим.
Неизвестно, как с глазами, но сердечко-то у него, подозреваю, зрячее.
Мы спешно покинули зимовье, бросив впопыхах и остаток продуктов, и даже щедро даренные ватники. Бежали в глубь леса, там нас, и правда, не обнаружил бы ни один леший. Ни тропы, ни просвета. Такая чащоба могла быть спасением для зверя, но не для человека. Мы даже разговаривать друг с другом стали шепотом, хотя знали, что здесь хоть криком кричи, ни до кого не докричишься. В таких дебрях и впрямь сгинуть недолго. Или топь поглотит, или зверь заест. Вон как
Ваську-серьгу! А уж он-то тут свой да при оружии.
К тому же небо заволокло тучами, зачастил дождь. По солнцу я бы угадал, куда идти. Как там учили на уроках географии: мох на деревьях растет с северной стороны, зато с южной – больше веток. Но здесь, оказалось, вообще ничего не растет. Лишь умершие на корню деревца голыми палками торчали из болотной трясины, навевая мысли о конце света. Мох облапил их со всех сторон: ни севера, ни юга… Их острия указывали путь лишь на небо.
Даже Зоя, всегда уверенная в себе, после часа таких плутаний опустилась на мокрую землю и заявила, что дальше не пойдет.
– Надо идти, – сказал я, вытирая рукавом лицо. – Иначе пропадем.
– Куда? Куда идти?
– Не знаю. Если знаешь, скажи!
Это случилось первый и последний раз, когда я накричал на Зою.
Прости. Прости. Если честно, злился-то я на себя. Злился, что растерялся, запаниковал. И тут прозвучал гудок “кукушки”. И раздался он вовсе не с той стороны, куда мы направлялись.
Кукушка, кукушка, сколько лет нам жить?!
Нет. Я спросил бы иначе: сколько лет нам с Зоенькой жить?
Но от этой кукушкечки нам хватило одного гудочка, чтобы поверить в скорое спасение. Промокнув до нитки, сквозь бурелом, колючий ельник, чавкающую под ногами травяную жижу мы выбрались к проклятой узкоколейке, еще раз, не разумом, кожей прочувствовав: это единственный для нас путь на свободу. Другой дороги – ни для беглецов, ни для их преследователей – здесь нет.