Застекленный проход, ведущий из дальнего угла курительной комнаты прямо в большой зимний сад, судя по всему, был излюбленным местом для тех, кто желал передохнуть во время бала, а плетеные кресла, вероятно, так и остались здесь после недавнего танцевального вечера. Кресло, которое выбрал Марк, продавленное и перекошенное, стояло ближе к курительной, чем к саду, и оттуда была хорошо видна группа гостей, собравшихся вокруг рояля. Их пение и звуки аккомпанемента не могли заглушить равномерный гул работающего где-то рядом электрического генератора, которым хвастался за ужином лорд Броксвуд. Агрегат этот давал, видимо, довольно низкое напряжение, да и лампочки были не сильнее пятнадцати ватт; они не столько светили, сколько испускали неяркое золотистое сияние — впрочем, в этом было свое очарование. В курительной, чуть в стороне от рояля, горели еще две большие масляные лампы. Пожалуй, решил Марк, это освещение — неяркое, мягкое, чуть театральное — придает всему вокруг ощущение нереальности.

Он курил толстенную египетскую сигарету и был от нее не в восторге, однако сигарет из виргинского табака здесь он не нашел, а приниматься за одну из сигар, что были предложены после ужина, ему не очень хотелось. Он всем телом ощущал физическое неудобство. Ему много лет не приходилось надевать белый галстук и фрак, и сегодняшний вечерний туалет, разумеется, был с чужого плеча, а дьявольски высокий воротник его безжалостно душил. Стоило ли удивляться, что у джентльменов постарше здесь такие апоплексические лица.

И молодые мужчины и девицы обступили рояль, на котором, вставив в глаз монокль, энергично и довольно искусно играл капитан Уотерхауз; и вот они уже разом затянули арию из «Флородоры»«Скажи, прелестница», которую Марк когда-то слышал на старинной граммофонной пластинке. «А ну, прелестница, скажи», — взревели мужчины, все как один в черно-белом, крепкие и самоуверенные, — «что, дома все у вас, как ты?» А девицы, пересмеиваясь, откликнулись: «Конечно, сударь, лучше дев и не видали сроду вы», и их высокие, чуть дрожащие голоса прозвучали до того неуверенно, что эти юные создания показались Марку удивительно невинными. У них были так высоко взбиты волосы, они так великодушно выставляли напоказ свои розовые ручки, белоснежные плечи, пухлые мягкие груди, что выглядели они, как ему показалось, куда крупнее и глупее тех, кого он знавал прежде. Из-за этих девиц Марк вдруг почувствовал, как в нем пробуждаются похоть и хищное желание, словно он вновь стал школяром и оказался в окружении этих огромных шоколадных кексов. Однако глядя на них, он наконец понял, что означали бесконечные подмигивания при упоминании «девиц» и «завитков курчавых» в старых песенках из мюзик-холлов. И он с любопытством взирал на эти прелестнейшие, ныне ушедшие создания. «Так прогуляйся же со мной, а там посмотрим мы с тобой», — громко распевали мужчины, неважно справляясь с довольно сложными модуляциями мелодии, зато щедро приправляя пение своим мужским либидо. А Марк по их милости ощущал себя опустошенным, словно прожил уже тысячу лет.

Он сердито топнул ногами в парадных лакированных туфлях, которые ему немного жали, и с силой вдавил каблуки в циновку из волокна кокосового ореха. Поначалу, когда все это произошло, он был совершенно сбит с толку. Потом, в последующие два-три часа, до ужина и во время него, им все больше и больше овладевал страх — из-за фантастической ситуации, в которую он попал, и из-за ее возможных неприятных последствий, поскольку неизбежные расспросы могли поставить его в безумно неловкое положение. (Слава богу, он оказался среди этих беспечных людей из высшего общества, которые все еще были так самоуверенны!) Но теперь его охватило чувство одиночества, оно вдруг заполнило его, сгустилось до ощущения крайнего отчаяния — именно оно, а вовсе не страх, заставило его покинуть курительную комнату. Он более не чувствовал себя профессиональным историком нравов, коим был на самом деле, и даже если бы у него был с собой блокнот, сегодня в нем не появилось бы ни единой записи. Неутомимый созерцатель, обитающий в каждом из нас, мог лишь отметить, что расстояние во времени воспринимается куда труднее, нежели расстояние в пространстве. Он был уверен, что, очутись он сейчас вдали от дома, в другом полушарии, например, на Южном мысе Тасмании, он был бы куда менее несчастным, чем сейчас, всего в двух сотнях футов от собственного кабинета и спальни. Дом, получается, понятие скорее временное, нежели пространственное? Марк подумал, что еще вчера он ответил бы на этот вопрос отрицательно, но сегодня, пожалуй, по-другому. Странно, но веселье молодежи, сгрудившейся вокруг рояля, самый вид их возбужденных, раскрасневшихся лиц, смех, то и дело врывавшийся в нестройное пение — все это лишь усугубляло его отчаяние.

Вдруг оказалось, что ему собираются составить компанию; ну вот, теперь придется быть галантным. Из курительной вышла, переваливаясь, леди в годах, бесформенная, с нечистой кожей; за ужином она сидела напротив него, а теперь со вздохом облегчения опустилась в соседнее кресло.

— Нас, кажется, не представили, — заговорила она. — Здесь всегда все так непринужденно, особенно сейчас, когда в доме одна молодежь. Меня зовут миссис Буллер, я сестра лорда Броксвуда, а вы, ну-ка, постойте, дайте сообразить, вы ведь приятель Рональда, так?

Щекотливый момент…

— М-да… да-да… некоторым образом.

— Я ужасно любопытна… родственники вечно меня за это поддразнивают — так что не обращайте на меня внимания. Скажите, а что, во время купания действительно что-то такое произошло, мистер… э-э-э…?

— Денбау. Марк Денбау.

Что бы она подумала, как бы повела себя, если б он поведал ей, что сам еще в семь часов прервал свое обычное вечернее занятие, да, прямо в этом доме, поспешил к озеру, решив окунуться до ужина, и тут-то все это приключилось? Он попытался изобразить дружелюбную и несколько сконфуженную улыбку.

— Да, я когда купался в озере, на миг потерял было сознание… Может, ударился, когда нырнул. А ваш племянник, Рональд, он меня вытащил.

— Ах, как вам повезло!

Хотя она была вся такая пухлая, улыбчивая и уютная, ее маленькие глазки, не более яркие, чем море в феврале, смотрели холодно.

— Вы, надо думать, из его приятелей по Оксфорду, так ведь, мистер Денбау? — продолжала она.

— Я учился в Оксфорде, — сказал Марк, — но, правда, не с Рональдом. Мы, на самом деле, с ним раньше не встречались.

Достаточно было один раз взглянуть на нее, чтобы стало ясно: оставлять все как получится, на произвол судьбы, отнюдь не стоит…

— Видите ли, я живу поблизости, в этих местах, и вот, м-м-м, подумал, в общем: а не искупаться ли мне в озере? Но тут я попал в такое вот… затруднительное положение, и Рональд меня вытащил, — продолжал он, обретая уверенность в себе, — но тут силы меня совсем покинули, и он весьма любезно уговорил меня остаться переночевать в этом доме.

— Узнаю Рональда, — произнесла она с улыбкой на устах. — Он такой талантливый! Еще мальчишкой он был потрясающе умен. Мы все уверены, что у него блистательное будущее.

Интересно, что было бы, если бы он сейчас посмотрел миссис Буллер прямо в глаза, похлопал бы по ее массивному, обтянутому шелком колену и предсказал будущее Рональда? Ведь мемориальная табличка в часовне свидетельствовала, что Рональд был убит (или что еще будет убит) в 1915 году, под Нев-Шапелью. Вместо этого он, чтобы хоть что-то ответить, издал неопределенно-одобрительный звук, и миссис Буллер переключилась на другую тему.

— Странно, однако, — начала она, — но моя племянница Мюриэль, та тоже последовала примеру брата — и вот теперь вас двое…

— Нас?.. Двое?

Марк порядком испугался, и было отчего…

— Ну что вы! Я вовсе не имела в виду, что та девушка тоже купалась в озере. Вы ее, наверное, еще не видели — она ведь не вышла к ужину, поскольку у нее не нашлось ничего приличного из одежды: видно, ее багаж так и не разыскали. Зовут ее Энн, фамилию что-то не припомню. Я-то сама лишь мельком ее видела — странное создание, крошечная такая. Она, я слышала, вроде за границей была, кажется, во Франции, а сюда попала, думая, что это совсем другой дом. Представляете, она пешком пришла со станции-то, а по пути попала в эту ужасную грозу, и вот Мюриэль, такая славная, добрая девочка, просто не отпустила ее и оставила здесь…

— А что, была гроза? — спросил Марк невинным голосом.

Миссис Буллер пригвоздила его взглядом.

— Да где ж вы были-то? Незадолго до шести как налетит…

— Ах, да, да, конечно же! — воскликнул он. — Что это я, вот нелепость! Как же я мог запамятовать?

Впрочем, ему следовало помнить нечто совсем другое, а именно, что этим вечером до семи пятнадцати погода миссис Буллер вовсе не совпадала с его погодой, поскольку она была вызвана совершенно иным сочетанием циклонов и антициклонов.

— А вот и доченька моя, Дороти! — воскликнула миссис Буллер, и голос ее был полон материнской гордости. — Ну-с, моя дорогая, ты не устала от всего этого шума-гама?

Появилась Дороти, миловидная девушка в розовом платье, крупная, полнотелая, в легкой испарине. Она примостилась на подлокотнике материнского кресла, скрипнувшего под ней.

— Там, матушка, так жарко! — сказала она, слегка улыбнувшись Марку поверх головы матери. — Я совершенно охрипла, пытаясь петь. Пора бы им перестать, лучше потанцевать или еще чем-нибудь заняться.

В последующие несколько минут, пока они втроем болтали о всяких пустяках, Марк не отрываясь смотрел ей в глаза. Они были голубоватого оттенка, куда ярче, чем глаза матери, однако Марка прежде всего заворожил их особенный разрез, на который он, помнится, совсем недавно обратил внимание — такие же глаза были у одной пожилой дамы. Он знал: ничто со временем не изменяется в нас так мало, как форма глаз, их разрез. И он вспомнил, у кого еще были точно такие же глаза, как у Дороти, — у одного из членов этого семейства, у старой дамы, леди Перзли. Выходит, это было одно и то же существо — розовая, улыбающаяся Дороти и мрачная, старая, чуть живая леди Перзли, которая с пристрастием допрашивала его о колледже. И он внезапно понял (хотя от этого волосы у него на затылке встали дыбом), что обе на самом деле — одно и то же существо…

Миссис Буллер собралась развлечься за карточным столом, а посему дала Дороти материнское позволение показать Марку зимний сад. Он выглядел едва ли не так же роскошно, как королевский сад в Кью, и весь благоухал тем сочным тропическим ароматом, который исходит от большого числа собранных вместе южных растений, хотя в нем ощущалось скорее дыхание смерти, нежели жизни. Марк такого никогда прежде не видел; оранжерею, по-видимому, снесли, а может, она просто пришла в упадок накануне Второй мировой войны или уже во время нее. В окружении буйной растительности, среди ароматов теплой и влажной земли, в тусклом, словно идущем из-под воды свете, Дороти казалась огромным розовым цветком, оторвавшимся от стебля и теперь подвластным лишь воле волн. Однако на каком-то повороте Железной Дороги Жизни, задолго до исчезновения во тьме Туннеля, она несомненно станет той самой леди Перзли в твидовом платье, с узловатыми руками, взирающей на него с подозрительностью и размыкающей свои тонкие, сердито поджатые губы лишь для того, чтобы задать ему еще один оскорбительный вопрос, а затем не самым дружелюбным образом распрощаться с ним, и все в таком же духе… Что она тут недавно ему наговорила? «Может, и есть какой-то смысл во всем этом вечернем образовании для взрослых людей, за которое нас заставляют платить, вот только результаты его не слишком очевидны. А я ведь еще помню, как в этом доме бурлила юность, и жизнь была исполнена надежд: здесь бывали храбрые молодые люди с отличными манерами и красивые, по-настоящему очаровательные девушки…» Дороти по-прежнему беззаботно о чем-то щебетала, и, прислушавшись к ее голосу, он и в самом деле обнаружил его сходство с голосом той, другой женщины. Вновь придя в отчаяние, он захотел войти в физический контакт с этим, иным периодом времени, куда он случайно попал; и потому он, взяв Дороти под руку, сжал ее округлый локоток, якобы для того, чтобы направить ее в нужную сторону, потом его рука скользнула вниз по ее руке, пока их пальцы не встретились; наверное, оттого, что она интуитивно почувствовала его настроение, их пальцы переплелись, и он ощутил, как ее жаркая, влажная ладонь прижалась к его ладони. Он рассмеялся, хотя понятия не имел, уместно ли это.

— Отчего вы смеетесь? — спросила она.

— Мне, боюсь, не стоит говорить вам про это. Вы знаете кого-нибудь по имени Перзли?

— Знаю. Есть один молодой человек с такой фамилией, его Джефри Перзли зовут. Я ему очень нравлюсь, да только мне он не по сердцу. А вы с ним знакомы?

— Нет, — сказал Марк, улыбаясь. — Я почти никого здесь не знаю. Кроме вас.

— Вы совсем не знаете, какая я, — сообщила она ему по-детски наивно и торжественно. Они остановились и теперь стояли вполоборота друг к другу, словно на тропе в джунглях.

Он снова рассмеялся, на сей раз весело, немного насмешливо.

— В какой-то мере я знаю тебя лучше, чем ты сама себя можешь знать.

Он помедлил, соображая, не поставил ли себя в глупое положение.

— Я могу предсказать твое будущее, — вымолвил он.

— Правда? — отозвалась она, доверчиво и с нетерпением в голосе. — А как вы это делаете?

— Просто глядя на тебя. Хочешь попробовать?

— Конечно! Пожалуйста…

И вот он, долго и пристально поглядев ей прямо в глаза, стараясь сделать свой взор зловещим, сказал:

— Ты выйдешь замуж за Перзли, который совершит нечто значительное и за это получит титул. У тебя родятся дети, трое или четверо, у них тоже все будет очень хорошо. Ты доживешь до глубокой старости, станешь почтенной старой дамой и будешь всюду ходить в поношенном твидовом костюме и в туфлях на толстой подошве.

Она недоверчиво усмехнулась.

— Вот нелепо! Но на самом деле вы ведь не знаете наверняка, правда?

— В твоем случае наверняка, — кивнул он.

— Ну что ж, может быть. Помните, когда мы все были еще в гостиной, после ужина, вы поговорили минуту-другую с моей кузиной Мод и со мной? Ну, когда вы отошли, мы с Мод говорили о вас. Сказать, что именно? Может, вам это польстит. А может, вы рассердитесь, не знаю. Но так и быть, рискну. Понимаете, мы обе сошлись, что в вашем облике что-то нас пугает. Мод сказала, у вас что-то такое в глазах. А я ей говорю: у него манеры какие-то такие…

— Грубые?

— Да нет, не то, хотя, может, кое-кто как раз так и решил бы. Скорее странные… резкие. Будто вы и не англичанин вовсе… Но вы же здешний, верно?

— Мисс Буллер, я англичанин до мозга костей, — произнес он с невероятной, нарочитой серьезностью.

— Ну вот, вы уже насмехаетесь надо мной. Пойдемте назад, посмотрим, что у них там делается.

— Давайте… на этот раз. Но хочу вас предупредить: это может оказаться опасным.

— Не понимаю. Что именно?

— Пойти назад и посмотреть, что у них там делается…

Марк шел за нею следом, никуда не торопясь, и пытался осознать, что же на самом деле происходит. Здесь, прямо перед ним, вся в розовом, порхает юная нежная Дороти Буллер; через пятьдесят лет она превратится в старую леди Перзли и будет допытываться, во что собираются превратить этот дом Марк и остальные. Когда он вернется (а другого варианта и быть не могло), то непременно спросит ее, не помнит ли она, как ей однажды предсказали судьбу в этом зимнем саду, еще в юности. Интересно, что она ответит? Минуточку! Он, Марк Денбау, никак не мог быть частью прошлого леди Перзли, поскольку в то время он еще не родился… Хотя с другой стороны, вот же он, тут, с Дороти, которая в будущем станет именно леди Перзли, а сейчас ей нет и двадцати. Пытаясь разобраться во всех этих хитростях, он опять запутался, совсем как перед ужином, когда Рональд Фарспир оставил его в комнате одного, чтобы он успел переодеться, и он, Марк, мигом начал растворяться в этом лабиринте времени и измерений. Независимо от того, существовал ли он сам теперь во времени, которое отличалось от обычного исторического времени, или же двигался в сторону какого-нибудь неизвестного измерения, в котором возможно что угодно, он не мог отрицать тот факт, что в нем, помимо чувства растерянности, словно перед огромным черным пространством без звезд, возникло еще крайнее отчаяние, бесконечное разочарование…

Группа вокруг рояля уже стала было расходиться, но энергичный капитан Уотерхауз не собирался покидать свой пост, и монокль ослепительно сверкал на его огненно-красном лице. Он принялся наигрывать вальсы, поначалу мечтательно и вяло, а потом, услышав ободряющие возгласы, забарабанил по клавишам ритмично и выразительно, как заправский аккомпаниатор. Дороти растаяла в объятиях неуклюжего молодого человека по имени Арчи и унеслась с ним в вихре танца. Девицы, мягкие, словно огромные созревшие персики и сливы, вскоре завертелись в руках мускулистых, раскрасневшихся от жары молодых людей. Марк переминался некоторое время у рояля, глядя на все это, напоминавшее ему короткий, исполненный света сон на фоне безграничной тьмы.

— Ах, только не говорите мне, что не умеете вальсировать! — воскликнула Мод, средняя из трех дочерей хозяина дома.

Она как раз появилась в сопровождении лакея, который нес поднос с напитками. Она протянула руки, приглашая Марка на танец; после минутной заминки, поскольку вальс он не танцевал довольно давно, Марк подхватил ее, и они закружились по зале. У нее были черные волосы, она раскраснелась, вся пылала, объятая внутренним волнением, любовной страстью или тайными мечтами о славе. О ней, после ознакомления с их семейным памятником в часовне, Марк знал лишь то, что она умерла — точнее, умрет — в 1923 году от долгой, тяжелой болезни, с которой стойко боролась, а заразилась она, когда была сестрой милосердия в Сербии. Не так-то это просто — танцевать с пылающим страстью созданием, которое уже вскоре, после тяжелой болезни, с которой будет стойко бороться, превратится в три строки, выбитые на мраморе часовни…

— Вы, по-моему, терпеть не можете танцевать, — сказала она ему.

— Что, я совсем ни на что не гожусь? — спросил он, и тут ему пришлось сделать усилие, чтобы попасть в такт.

— Нет-нет, вовсе нет, вы, кстати, довольно милый. Вы ритмично танцуете, так почти никто не умеет. Нет, просто у вас такое выражение на лице… что-то такое в ваших глазах.

«Пам-пам-та-да-дам-та-да-дам», — вовсю старался капитан Уотерхауз, радостно наигрывая «Голубой вальс». И все вокруг кружились, вертелись, изо всех сил кружились, совсем как время кружило вне пределов времени, или безвестных измерений, или планет и звезд.

— Мне уже говорили про глаза сегодня… Дороти Буллер сказала, — он улыбнулся, заглядывая в огненную тьму глаз Мод.

— Ну, это нечестно со стороны Дороти! — воскликнула Мод. — Надо мне было ее предупредить, а то вечно она всем все рассказывает. Только правда, мистер Денбау, у вас глаза в самом деле какие-то странные, тревожные. Рональд так нам ничего толком и не объяснил — он никогда ничего не объясняет. Вы что, чуть не утонули?

— Не знаю точно, — произнес он, стараясь не наговорить ничего лишнего. — Может, и так.

— Если так, тогда понятно, откуда это в вас, — сказала она серьезно. — Будто вы такое видели, что никому из нас неведомо.

— О, я видел… видел… видел… — И он все кружил и кружил ее, все быстрее и быстрее, — такое… такое… такое… видел… что не знал бы… как про это… про все… рассказать…

— Ах! — воскликнула она, совершенно задохнувшись. — Как мне… все это нравится… А вам?..

Капитан Уотерхаус решил, что ему пора что-нибудь выпить, и танцоры остались в зале, неуверенно прохаживаясь и ожидая, когда же снова заиграет музыка. Тут Марк и заметил эту девушку, стоявшую у дверей. Она выглядела странно, и он тут же понял, что за столом сегодня вечером ее не было и что, по-видимому, она только что спустилась сверху. Она была худа и болезненна; платье на ней висело, а волосы она причесала кое-как.

— А что вон та девушка, — сказал Марк, — это не про нее ли мне говорила миссис Буллер?.. Энн как-ее-там… которая пришла не по тому адресу.

— Наверное, — сказала Мод. — Бедняжка… странный у нее вид, правда? Все так перепуталось. Моя сестра Мюриэль все про нее знает, а я нет. Она англичанка, только что вернулась из Франции; какие-то люди, которых она встретила в Париже, пригласили ее остановиться у них в доме, и она решила, что это здесь. Должно быть, это Ферреры из поместья Уинбоун — они постоянно ездят в Париж, и Мюриэль уже, кажется, послала им записку об этой девушке. Представляете: приехала не туда, багаж не нашла, попала в грозу, чуть не утонула — вот бедняжка! Она не хотела спускаться к ужину, и ей послали поднос наверх, но теперь, надо думать, решила, что одной все же скучно. Правда, на ее месте я бы точно осталась наверху. Она выглядит такой потерянной, такой не от мира сего, правда? Вы бы подошли к ней, спросили, может ей хочется чего-нибудь выпить? И вообще — поухаживайте за ней. Хорошо?

— Что ж, я сам потерялся и заплутал, — сказал Марк, — а значит, на большее не способен.

— Да, мы с Дороти вот что еще приметили, — добавила Мод, улыбнувшись, ему, — вы как-то странно говорите… у нас тут никто так не выражается.

Когда он подходил к странной девушке, она лишь мельком взглянула на него и отвела глаза.

— Ах, спасибо, конечно же, хочу! — воскликнула она, будто подражая писклявым, высоким голосам здешних девушек. — Пожалуй, немного лимонаду со льдом… или что-нибудь столь же невинное. Может, я с вами подойду туда, взгляну, что там предлагают?

Когда они подошли к подносу с напитками, она спросила, не глядя на него:

— А вы сами что будете? Как вас зовут?

— Марк Денбау. А вы и есть Энн… как-то-там… да?

— Да, Энн… — и замолчала на полуслове, будто передумала и не захотела сообщать свою фамилию.

— Мне немного виски, — сказал он твердо.

Пока лакей наполнял бокал лимонадом для Энн, Марк сам налил себе самую большую порцию виски с содовой, какую когда-либо видел. И не от жадности или с отчаяния; просто стаканы были так велики, что порция неизбежно получалась огромная. Кстати, виски оказался на славу. Он, правда, приметил, что из мужчин мало кто его пьет, они больше спрашивали бренди с содовой. А девицы потягивали разные прохладительные напитки.

— Не нравится мне этот лимонад, — вдруг заявила Энн еще более писклявым голосом, чем прежде. — Мистер Денбау, если я попрошу вас взять виски и для меня, вы, наверное, подумаете, что я ужасно порочна?

— Нет, отчего же.

Он все никак не мог разглядеть ее лицо. Но уже понимал, почему ей не удалось привести в порядок прическу: она отчасти состояла из накладных волос, отличающихся по тону от настоящих.

— Ну, другие наверняка бы так подумали, — сказала она, усмехнувшись. — Так что сделайте вид, пожалуйста, будто вы берете это для себя. Вот, давайте, я подержу ваш стакан… а вы верните ему эту лимонадную гадость.

Порция виски для нее оказалась не меньше, чем его собственная.

— С такими стаканами лучше пристроиться в уголке, — заявила она, направляясь куда-то.

Наконец они уселись на старое канапе. Света тут было маловато.

— Здесь нам точно никто не помешает. Или вы предпочитаете, чтобы вам кто-нибудь мешал?

— Нет, что вы.

— A-а, так это вас вытащили из озера? Да? Ну, тогда мы с вами друг друга стоим. Вон, глядите, они опять пошли танцевать. Может, и вы снова хотите носиться туда-сюда с какой-нибудь из этих славных толстушек?

— Я бы лучше тут посидел, — сказал Марк. — А вы?

— Ни за что, ни за что, ни за что! — вскричала она и, сделав солидный глоток из своего стакана, воскликнула:

— Боже мой… а какой крепкий! Нет, танцы не для меня. Я этого всего терпеть не могу. И не только потому, что выгляжу посмешищем среди всех этих пышногрудых девиц в оборках. Это все равно что попасть на детский праздник, где все в три раза меньше нормального размера. Кошмар!

Она больше не говорила тем дурацким, писклявым, девчоночьим голоском. Она обернулась и посмотрела на Марка, так что даже в этом тусклом свете он смог, наконец, разглядеть ее. Теперь она не казалась худощавой, болезненной, нелепой — она была красива. Несколько мгновений они безмолвно глядели друг другу в глаза.

Именно в ту секунду он обнаружил первую трещину в этом, ином времени. Пока он глядел на нее, изумляясь ее красоте, все, кроме ее лица, переменилось. Они оказались в каком-то другом месте и — что было куда важнее — в своем собственном времени, а он это понял сразу же, как только увидел позади нее книжные полки школьной библиотеки. Сзади, по обе стороны от нее, виднелись зеленые томики дешевого переиздания «Кембриджской современной истории», так что он точно знал, где они оказались. Ему даже не нужно было оглядываться, чтобы понять: и Дороти, и Мод, и Арчи, и Рональд, и капитан Уотерхауз, и лакей, и рояль, и освещенная курительная комната — все это исчезло.

Тут она вскрикнула. И они снова оказались в той, прежней курительной, капитан Уотерхауз теперь играл польку, а упитанные черно-белые мужчины держали за талию полных, пастельного тона девиц.

Она схватила его руку, и ее острые ноготки впились ему в ладонь.

— Не спрашивайте, отчего я это делаю, — пробормотала она, а лицо ее побелело. — Просто позвольте мне это, потому что вы хороший, добрый человек. Я не могу этого объяснить. А если бы и могла, вы бы мне не поверили.

— Отчего же. Наоборот — потому что я сам могу это объяснить.

— Не можете, — сказала она сердито. — Вот и не начинайте тут умничать и рисоваться. Просто дайте мне прийти в себя, а нет — так оставьте меня одну.

Он широко улыбнулся ей, а потом кивнул в сторону скачущих в танце девиц, вздымавших свои пышные юбки:

— Вон те, они бы со мной так не разговаривали. Да и вам, пожалуй, не стоит.

— Все верно, — мрачно сказала она. У нее были чудесные темно-ореховые глаза; а ее тонкий, энергичный профиль, широкие скулы и впалые щеки — все доставляло ему неизъяснимое удовольствие.

— В самом деле, — сказала она, — они бы точно так не разговаривали… и мне не стоит. Вы очень милы. Прошу прощения, — она вскочила с места, — но я больше не в силах все это выносить. Мне пора.

Она уже выбежала из комнаты, а он все никак не мог вырваться из объятий огромного канапе. Догонять ее было совершенно бессмысленно. Здешним, людям довольно раскованным, все же могло не понравиться, если бы двое чужаков, неизвестно как тут появившихся, вдруг взялись носиться по дому. Примостившись на краешке канапе, он стал наблюдать за танцующими. У них все было как надо, они крепко стояли на ногах и не испытывали сомнений, все они были настоящие; однако если бы вместо них польку танцевали куклы, едва ли он выказал бы большее безразличие. А еще — он вновь ощутил отчаяние. И внезапно понял, что оно ушло, когда он был с этой странной девушкой, Энн, а потом снова вернулось.

Едва только он решился отправиться на поиски Энн, которая, быть может, все еще находилась где-то внизу, как ему преградили дорогу Рональд и Дороти Буллер.

— Не знаю, как быть, Денбау, — заявил Рональд, улыбаясь, — она только о тебе и говорит.

— Я просто сказала, что вы умеете предсказывать будущее, — смущенно промолвила Дороти. — А Ронни ужасно хочется узнать, что ему на роду написано, только он в этом никогда не признается…

— Если Денбау погадает мне, я буду счастлив, — сказал Рональд. — Ну как, старина?

Из всех молодых людей на этой вечеринке он был самым ярким: золотоволосый, розовокожий, с искрящимися голубыми глазами, как у счастливого младенца. Все девушки, даже в роскошных туалетах, выглядели на его фоне тусклыми и безвкусно одетыми. Глядя на него, Марк думал: что если все эти дурацкие сражения Первой мировой войны, та же битва под Нев-Шапелью, которая стерла Рональда с лица Земли, уничтожили на веки вечные этот живой, блистательный тип красавца-мужчины? Хотя некоторые американцы чем-то его напоминали.

— На ком он женится? — воскликнула Дороти, поскольку Марк медлил. — Вы, бьюсь об заклад, знаете, так ведь? Или хотя бы думаете, что знаете, как в моем случае — хотя насчет Джефри Перзли вы, конечно, совершенно неправы. Вот глупость-то! Ну, пожалуйста, давайте, скажите ему. Сначала — кто за него замуж пойдет?

— Ох, эти девушки, все бы им замуж, — сказал Рональд, подкручивая свои золотые усы. А сам выжидательно смотрел на Марка.

— Я не знаю, — сказал Марк горестно. — Думаю, он женится, но не знаю, на ком именно… Извините!

— Что с тобой, Денбау, тебе нехорошо? — спросил Рональд.

— По-моему, все в порядке, или нет? Что это с вами? — забеспокоилась Дороти. Она внимательно, почти испуганно смотрела на него.

— Что-то не так… как-то странно я себя чувствую, — осторожно проговорил Марк. А сам знал, что на самом деле происходило что-то необычное. Словно годы спрессовались между ним и его собеседниками, будто воздух загустел, и все цвета поблекли, а предметы лишились острых граней. Голоса их еще звучали ясно, однако было ощущение, что доносились они откуда-то издали.

— Ложись-ка спать, старина, — говорил Рональд. — Дай мне руку. Хочешь, я попрошу слуг проводить тебя до твоей комнаты?

— Нет, спасибо, — сказал Марк. — По-моему, здесь немного душно. Я, пожалуй, выйду, прогуляюсь немного. Извините.

Пока он медленно шел через комнату, сзади него снова заиграл рояль, начинался очередной вальс, однако его мелодия раздавались словно издали — так порой по ночам неясно слышатся откуда-то звуки рояля. У двери он обернулся, чтобы последний раз взглянуть на танцующих: он вдруг понял, что больше никогда их не увидит. Краски окончательно потускнели. Только тени вальсировали под чуть слышный, почти неуловимый отзвук музыки…

Он миновал коридор, очутился в просторной передней и там увидел старого дворецкого, который готовился запереть на засовы входную дверь.

— Погодите, — окликнул его Марк, устремляясь вперед, — мне надо выйти.

Старик даже не взглянул в его сторону, а лишь нагнулся за еще одним засовом. Глухой, наверное.

— Постой, куда? — крикнул Марк, теперь уже почти ему на ухо.

Однако последний засов уже встал на место. Дворецкий медленно выпрямился, затем повернулся в сторону Марка, но на лице его совершенно ничего не отразилось, хотя между ними было всего полметра, не более. И Марк понял, что тот не был способен ни видеть, ни слышать его. Что для дворецкого Марка попросту более не существует — точнее, он еще не появился на свет. И зала уже не выглядела так, как она должна была выглядеть в один из поздних вечеров 1902 года, однако еще не превратилась в ту, что была Марку хорошо знакома…

Он постоял несколько минут после ухода дворецкого, не зная, как быть дальше. Теперь, правда, он совершенно точно понимал: тот вечер 1902 года, куда он таким необъяснимым образом попал, нырнув в воду, для него вот-вот завершится. Он перестал быть зримой частью окружавшей его реальности, которая должна с минуты на минуту исчезнуть, перестать действовать на его зрение и слух — так уже было, когда на несколько секунд он вдруг увидел Энн на фоне школьной библиотеки. Когда он увидел ее, на самом деле, в его собственное время, а не в то, иное время. Получается, она из его времени? Он уже догадывался об этом, едва она потребовала дать ей виски, да и вообще: она ведь разговаривала так, словно сама тоже совершила этот скачок во времени. И он подумал: а вдруг она сейчас тоже стала невидимкой для всех этих людей, живших полвека назад. И решил отправиться на ее поиски.

Он обнаружил ее в большой гостиной: она чопорно сидела чуть поодаль от группы стариков. Хотя она не принимала участия в общей беседе, Марк был уверен, что остальные видят ее, осознают, что она здесь и является одним из действующих лиц этой сцены. Он также был уверен и в том, что никто, даже Энн, не видит и не слышит его. Правда, в отличие от всех прочих, кто даже не взглянул в его сторону, когда он появился в комнате, Энн почувствовала: что-то случилось. Подойдя к ней ближе, он увидел легкое замешательство на ее лице. Однако он понимал, что на самом деле она его не видит.

Здесь, похоже, сошлись все старые, важные гости: был тут и политик, и какой-то генерал, и богатый промышленник, и бесцветный старый гном-банкир; а лорд Броксвуд, тучный, багроволикий, исполнял обязанности председателя собрания. Они все были лица важные, почтенные, и высказывались они на важные, серьезные темы — о текущем положении в стране, в Европе, в мире, а также о будущем страны, Европы, мира. Люди они все были опытные, эксперты в той или иной области, а посему судили авторитетно, безапелляционно, веря с собственную непогрешимость, без тени сомнения; они в сопровождении одобрительного гула и согласных кивков торжественно изрекали свои пророчества. Пока Энн не вскочила с места и не начала говорить: ее глаза горели, а голос звенел.

— Вам, понятное дело, мое выступление кажется чудовищно невежливым, и вы, разумеется, рассердитесь на меня, — громко заявила она, — однако я ничего не могу с собой поделать. Прошу вас, хотя бы один раз выслушайте все как есть — и перестаньте важничать, думая, будто знаете все на свете! Я же вас всех выслушала, правда? Все-все: и о том, что случится у нас в Англии, и что Франция сделает с Италией, а Россия с Германией, и прочее…

— Право, мисс… э-э-э… — начал лорд Броксвуд, и его лицо от раздражения приняло еще более глубокий оттенком пурпура. — По-моему, не…

Но Энн уже было не остановить.

— Знаю, знаю. Кто я такая, да? И так далее… Прошу вас, пожалуйста… выслушайте же меня один раз. Я не отниму у вас много времени. Но я обязана предупредить вас: вы все несете полную чушь. Она, конечно, на первый взгляд кажется очень серьезной, однако это всего лишь вздор, чепуха и сплошные нелепости. Я знаю примерно, что случится в следующие пятьдесят лет! Неважно, откуда я знаю, но — знаю! И могу вас заверить, что все будет совсем не так, как вы это себе представляете. Из того, о чем вы тут наговорили, не сбудется ровным счетом ничего. Честное слово… Вы все бьете мимо цели, причем очень далеко… Вы бы лучше перестали воображать, будто вам все на свете известно — потому что вы вообще никакого представления ни о чем не имеете. Никто из вас, ни один — да вы вообще ничего не понимаете… Это жалкое зрелище. И я ни за что больше не поверю таким, как вы… Ладно, ладно, так и быть, умолкаю.

Последние слова были адресованы лорду Бросквуду, который, несмотря на опасность заработать апоплексический удар, рванулся вперед, явно готовый применить силу, лишь бы заставить Энн замолчать. Но прежде чем он добрался до нее, Энн повернулась и, оказавшись перед открытой балконной дверью, выскочила наружу, во тьму ночи. Марк поспешил за ней через всю лужайку, но нагнал ее, лишь когда она спряталась в старой садовой беседке. Как раз когда она заплакала.

— Оставьте меня, — пробормотала она, услышав его шаги и не поднимая глаз. — Знаю, это было невежливо с моей стороны… Да только где вам понять!

— Я-то понимаю, — сказал Марк, — потому что именно я понимаю это, как никто другой.

В беседке было довольно темно, но что-то все же можно было разглядеть. Энн подняла глаза, хотя, наверное, еще раньше узнала его по голосу.

— А, это опять вы.

Она говорила совершенно спокойно. Более того, ему показалось, — или он просто хотел в это верить, — что она ему рада.

— Вы меня видите? — спросил он.

— Не слишком ясно, конечно, однако вижу, что это вы. Но как вы сюда попали?

— А вы меня разве в гостиной не видели?

— Как, вы и там были?

— Был. Только никто этого не понял.

— Мне показалось, что кто-то вошел, — нетерпеливо воскликнула она. — Но, по правде говоря, я вас там не видела. Значит, вы слышали все: как я там перед ними?..

— Вы произнесли вслух все, что я сам хотел бы им высказать, — с восторгом признался Марк. — Только, боюсь, сплоховал бы, не смог…

Она подошла ближе, долго вглядывалась в темноте в его лицо, потом протянула руку и положила ее на отворот его пиджака, будто хотела убедиться, что он — это и в самом деле он, а не бесплотный дух.

— Вы ведь не из этих, правда? — сказала она. — Я и раньше так подумала, когда вы принесли мне виски. Но тогда я считала, что двоих нас таких не может быть. Смотри-ка, у вас теперь и костюм другой.

— Отчего же… да нет… я… — начал было Марк, но тут же почувствовал вокруг шеи знакомый мягкий воротничок и поспешно ощупал свою одежду: на нем были его твидовый пиджак и вельветовые брюки.

— Я ведь тоже, слава богу, в другой одежде, — сказала она. — Смотрите! Вам не кажется, что свет из окна гостиной совсем другой?

Из главной залы, из комнаты отдыха, свет был теперь как всегда, как и каждый вечер, когда здесь собирались студенты. Он еще не знал, что ей ответить, а они уже пошли по лужайке к незанавешенной балконной двери. Смутный гул голосов и негромкую мелодию самбы, доносившуюся из проигрывателя, перекрывал стук пинг-понговых шариков.

— А вы тут и соревнования проводите? — непринужденно спросила Энн.

— Да, — ответил он. — Сегодня, наверное, как раз играют.

Вдруг он резко, с шумом втянул в себя воздух. Как это так — она стоит рядом с ним, разглядывая студентов в окне и задавая вопрос таким тоном, словно она уже спрашивала его о многом, пока он водил ее по колледжу. Будто она не была здесь лет пятьдесят назад. Будто они оба здесь не были…

— Что с вами, мистер Денбау? — невинным голосом спросила она. — Вы не простудились? Может, вернемся в библиотеку?

— Отчего бы и нет? Давайте.

Он услышал свои слова как будто со стороны, тогда как в голове его роились мириады совсем других вопросов.

Не желая беспокоить студентов, они прошли к библиотеке через боковую дверь и задний коридор. Он ничего не говорил, не зная, с чего начать, а сам все пытался понять, что же случилось на самом деле. Она шла чуть впереди, так что он мог разглядывать ее, не боясь показаться ей бесцеремонным и невоспитанным. На голове копна мягких черных волос; фигура, на этот раз подтянутая и элегантная, производила такое же впечатление, как и ее лицо — изящное, энергичное; да, красивая девушка, типичная для нашего времени. Но что сказать ей об ином времени? Разве она не знает, что побывала там?

В коридоре, кроме них, никого не было. В двух шагах от входа в библиотеку она остановилась и повернулась к нему.

— Мистер Денбау, мне понравилось, как вы тут все устроили, — начала она серьезно, — я даже не думала, что так хорошо получится. Вы очень к себе располагаете. Но, по-моему, вам не нравится, как я себя веду… А это, по-моему, ужасно несправедливо. Я же совсем другая, не такая, как бабушка!..

— Прошу простить меня, если я вел себя так, как если бы мне казалось, что вы на самом деле ваша бабушка, — сказал Марк, уже не понимая, что говорит. — К тому же я еще ни разу в жизни не сталкивался с тем, на кого ни в коем случае не хотел бы сердиться. Но давайте поговорим обо всем этом в библиотеке.

— Как, при бабушке? Ничего себе, прекрасная мысль!.. Да я ведь потому тут и остановилась…

— Как… ваша бабушка… она в библиотеке?! Правда? — Марк уставился на нее в полном недоумении.

— Да, мы же с вами ее там оставили, — нетерпеливо сказала Энн. Тут она как-то странно взглянула на него. — У вас что-то вид не очень… Может, происшествие на озере отразилось на вас куда сильнее, чем вы думали?..

— Постойте, — сказал Марк серьезно, подходя к ней вплотную и понижая голос. — Пожалуйста, скажите мне вот что. Я что, водил вас по дому?..

— Конечно… целый час. А потом мы вышли наружу подышать воздухом, а потом вы сказали, что хорошо бы принять аспирин, а я сказала, что подожду вас в старой беседке… помните?

— Так, дальше, это ужасно важно.

И тут он, наверное, очень крепко сжал ей плечи.

— Скажите, прошу вас, что с вами произошло, пока вы меня ждали в беседке? Неважно, пусть это глупо, но расскажите, прошу вас!

— Ну… мне что-то пригрезилось, что-то неясное… вы знаете, я хоть и не похожа на мечтательницу, но на самом деле… Кстати, вы делаете мне больно, но если вам от этого легче, то ладно… Да что вы, не извиняйтесь. Я же вижу, что для вас это все ужасно важно. Видите ли, по пути сюда… ах, да, вы, может быть, не знаете, что мы с бабушкой остановились у знакомых, это семья Ферреров из поместья Уинбоун… Так вот, я захотела прокатиться сюда, вот она со мной и поехала… А по дороге она все рассказывала, как давным-давно жила тут, еще девочкой — она ведь племянница лорда Броксвуда, которому все это тогда принадлежало. Ну, я, конечно, попыталась себе представить, как здесь все было в те годы — ах!

И она уставилась на него, как будто вдруг что-то вспомнила.

— Энн, — прошептал он отчаянно, — я все же рискну и вот что скажу вам сейчас. Только не думайте, что я сумасшедший. Ничего подобного. Но я хочу сказать, что провел там целый вечер — то есть тогда, в 1902-м году… А вы были странной девушкой, которая как-то странно появилась там вскоре после того, как меня вытащили из озера — да, сам наследник и вытащил, его звали Рональд. И я тогда еще увидел, что вы красавица — правда, вы самая красивая девушка из всех, кого я видел. Я понял тогда, что вы не из того времени, а из этого, нашего. Нас было всего двое в том, другом, мире, который не мог нас понять. Я раньше никогда по-настоящему не влюблялся, но сразу понял, что на этот раз — вот оно… И что бы ни случилось, вы всегда будете той красавицей, той странной девушкой, которая на самом деле не странная вовсе, а просто другая, не вписывающаяся в тот, иной мир, который не может ее понять. И так всегда будет, что бы ни случилось. Я похож на сумасшедшего, да?

— Да, — сказала Энн. — Но мне это нравится. Хотя, конечно, вам придется рассказать мне обо всем подробно, во всех деталях.

Тут открылась дверь в библиотеку.

— Что вы все стоите тут, совсем, что ли, с ума сошли, — окликнул их резкий старушечий голос. — Либо заходите внутрь, либо уж идите куда-нибудь.

Он понял: надо было сразу сообразить, что эта бабушка и есть та самая леди Перзли — та, кого во времена оные звали Дороти Буллер, та пышногрудая девушка в розовом платье.

— Если вы тут про вечернее образование для взрослых вели дебаты, — сказала леди Перзли, критически оглядев их обоих, — тогда я ничего не понимаю в жизни…

— Конечно, об образовании! — воскликнула Энн, у которой все еще пылали щеки. — Только это особая форма образования.

— Не могу не отметить, — заметила старая дама, обращаясь к Марку, — что вы куда более предприимчивый молодой человек, чем я себе представляла.

— Это правда, — кивнул Марк, улыбаясь, — я и вправду оказался куда более предприимчивым, чем сам представлял. Кстати, леди Перзли, когда вы жили здесь, еще девушкой, вам не запомнился некий странный молодой человек, который предсказал вам будущее, когда вы гуляли с ним по зимнему саду?

— А отчего вы меня про это спрашиваете, мистер Денбау?

— Так, просто интересно.

— Дело в том, — медленно проговорила леди Перзли, — что я тут немного задремала, когда вы меня оставили в библиотеке, и мне приснилось, будто я снова здесь живу, еще до помолвки с Джефри Перзли, и кто-то нагадал мне, что я за него выйду замуж. Только вот не помню, мне это просто приснилось, или же так в самом деле и было. Порой не разобрать, где сон, а где явь. Иногда все так запутывается!

— Подозреваю, что вы правы, — согласился Марк.