То была Элизабет, о чем я догадался еще прежде, чем открыл дверь.

— Лиз, напрасно ты так, — сказал я, впуская ее в номер. — Помнишь, что я говорил? Надо быть осторожнее.

— А я снова тебе отвечу: вздор! — воскликнула она. — Вся эта башня в нашем распоряжении, и мне нужно было лишь подняться по крошечной лестнице, на которой никого не встретишь. Давай сменим освещение, Грег, умоляю! Очень уж здесь мрачно, как будто детектив снимают. Нет, я сама. — Лиз стала возиться с двумя выключателями и в итоге добилась, чтобы наши кресла окутал уютный приглушенный свет. — Так-то лучше. Неудивительно, что тебе не спится в такой комнате.

Лиз села и улыбнулась. На ней был бархатный бирюзовый халат с красно-белым плетеным поясом. Она выглядела обворожительно и знала это.

— Красивый, правда? Я купила его перед самым отъездом и надеялась, что ты увидишь меня в обновке. Сядь и успокойся, милый, хватит хмуриться и говорить шепотом. Честное слово, вокруг ни души. А если бы кто-нибудь и был, мне все равно. К тому же я тебя предупреждала, помнишь? Если услышу твои шаги, непременно загляну и узнаю, в чем дело. Муки творчества?

— Нет, с творчеством все в порядке, Лиз. Сценарий продуман до последней сцены, осталось лишь все записать и немного потрудиться над финальным диалогом. Постой, я тебя, случайно, не разбудил?

— Нет, конечно! Шагов почти и не слышно было, просто захотелось с тобой поговорить. Особенно после того, как ты сбежал с вечеринки, — укоризненно добавила Лиз.

— Вообще-то ты говорила, что пробудешь внизу не больше получаса, — проворчал я. — Кажется, столько тебе отвел Джейк Вест?

— Да, пришлось задержаться. Пока я гадала, куда ты делся и вернешься ли, Адонай затащил меня в угол и начал рассказывать, как он видит мою роль. Дал несколько толковых советов, между прочим… Все равно мне он не нравится. Что он вообразил насчет нас, Грег?

— Да уж, навоображал всякого, — ответил я, вспомнив наш предобеденный разговор в баре. — Пришлось подробно ему все рассказать. И заодно объяснить, что ты за человек.

Элизабет посерьезнела:

— И что ты ему сказал?

Этот вопрос непременно задают все актрисы, и каждый раз я теряюсь с ответом. Дело, наверное, в некой фундаментальной разнице полов. Большинство женщин с готовностью отвечают на подобные вопросы, большинство мужчин — нет.

— Вкратце описал тебя, вот и все. Сказал только то, что режиссер должен знать об актрисе, играющей главную роль в его фильме. Мне не очень хотелось это делать, но мы все-таки вместе работаем над картиной.

Она сменила тему. Надо отдать ей должное: Лиз никогда не упорствовала в подобных вещах.

— Я немного волнуюсь. Ты как-то странно выглядел, когда убегал: я как раз беседовала с твоими давними знакомыми из Йоркшира.

— Да мне вдруг все это обрыдло. Надоело смотреть на Джейка за работой. Вот я и вернулся к себе.

— Работать?

— Нет, Лиз, не работать. Иногда и разгибаться надо. Я просто курил и думал.

Она кивнула, словно я подтвердил какую-то ее догадку.

— Грег, я хочу с тобой поговорить. Ради твоего же блага и ради моего. Начну с себя — хотя это не так важно. Понимаешь, милый, дело не только в том, что мы давние друзья и не виделись много лет. Я очень взволнована… всю жизнь я была здесь никем, а теперь вернулась знаменитостью. Обсудить мне это больше не с кем; а ты тоже англичанин и долго работал в Голливуде, ты понимаешь и «английские» мои переживания, и «голливудские», да к тому же… Ох да что я говорю!

— Все правильно, Лиз.

— Ты сегодня не в духе, — сказала она насупившись.

— Отнюдь.

Несколько мгновений Лиз молча меня разглядывала, а потом ностальгически улыбнулась.

— Помнишь, как ты нашел меня зареванной возле писательского бунгало на площадке Мерца? Я думала, что никому не нужна и гроша ломаного не стою.

— Да. Сдается, в этом беда Голливуда: слишком много людей ползает по краю черной ямы.

Лиз не была настроена обсуждать Голливуд.

— А потом, — продолжала она, — я развелась с Терри и была в ужасном состоянии, как через мясорубку пропустили. Ты заставил меня поехать с Этель Ферримэн на ранчо в пустыне Мохаве. Я тебе никогда не рассказывала, какое это было чудовищное ранчо: всюду липа, всюду обман! Мерзкая пахта и магазинные салаты… да еще пыльные бури через день. А по домам в креслах-качалках сидят бедные забытые всеми голливудские жены — злые как собаки.

— Первый раз слышу, — сказал я. — Мне и самому там не нравилось. Но в твоем тогдашнем состоянии лишь это и могло тебе помочь. И помогло.

Ее красивое лицо просияло.

— Помогли мне твои визиты и твой чудесный сценарий. Помнишь, как ты приезжал поздно вечером, по пятницам, и я тебя ждала? Ох, ну и скандалила я с кухаркой — та ни в какую не хотела готовить нам нормальную еду! Мы с тобой часами обсуждали сценарий, и уже тогда я знала, что фильм получится необыкновенный. Конечно, так и вышло, но с теми нашими вечерами ничто не сравнится. При луне, если не было пыльной бури, мы выходили на улицу и просто стояли, прислонившись к забору: говорили, говорили… Этель была абсолютно уверена, что мы все это время занимаемся любовью. Она обижалась, что я ничего ей не рассказываю… Бедняжка Этель! Чудесное время.

— И то правда. — Я ответил совершенно искренне, проникшись ее ностальгией. Однако, признаться, тогда мне это время не казалось таким уж чудесным: долгая поездка на ранчо и обратно (в воскресенье вечером) меня очень утомляла. Я шел на такие подвиги лишь потому, что после развода с Терри Элизабет была сама не своя, и потому что я предостерегал ее от этого брака, и потому что без меня она бы не справилась. Все это заставляло меня вновь и вновь тащиться через пустыню Мохаве, каждый акр которой я ненавидел всей душой. — Да, славная была пора, — добавил я, в самом деле так считая. Как же легко себя обмануть!

Но Элизабет обмануть было непросто.

— Что-то по твоему голосу так не скажешь, — с укоризной ответила она.

Если бы нас кто-нибудь подслушивал, он бы решил, что мы женаты несколько лет и я начал пренебрегать супругой. А если бы кто-нибудь увидел Лиз в этом кресле, он бы сказал мне, что я должен быть глубоко польщен. Но я не был польщен, я даже слегка досадовал. Элизабет вела себя странно, и наша давняя дружба не оправдывала этих ночных упреков. Видимо, выражение лица меня выдало: она подлетела, поцеловала меня и, к счастью, не задержалась подле, а мигом вернулась в кресло. Я чуть дрожащими руками набил трубку, чтобы чем-то себя занять, а потом, старчески кряхтя, принялся ее раскуривать.

— Но это не главное, милый, — серьезно проговорила она, глядя на меня совсем как в кино (у меня возникло чувство, что мы разыгрываем сцену), — я хотела поговорить с тобой о другом. О тебе, а не о себе. Что происходит, Грег? Что-то ведь происходит? Я сразу это почувствовала, как только мы встретились. После ужина ты выглядел очень странно — напряженно, а потом внезапно сбежал. И теперь… то же самое. Я тебе рада, а ты мне не очень. Нет, я знаю, что ты рад, и все же твои мысли заняты чем-то другим. Я понимаю, иногда так бывает: даже если ты любишь человека, все твои мысли где-то в другом месте. Но с нами ведь такого никогда не бывало… Хотя нет, когда я вышла за Терри, и ты знал, чем все закончится… какая я была дура! Но я очень ждала нашей встречи после стольких лет, а ты… ты не со мной, милый. Что случилось? Ты ведешь себя, как будто влюбился.

— Нет, я не влюбился, Лиз, — сказал я. — Можешь сразу выбросить это из головы. Наверное, просто устал. Англию война порядком встряхнула, не то что Америку. Ты заметишь, что все мы стали немного странные…

— Вздор! — нетерпеливо воскликнула она. — Дело совсем не в этом! Про войну я все понимаю, но тут другое. Что-то происходит именно с тобой, Грег. Не отрицай.

Она уставилась на меня озадаченным, но любящим и почти материнским взглядом, и это меня потрясло, ведь до сих пор я играл роль старшего брата. Прежде я никогда не видел в Лиз этой жилки, даже не догадывался о ее существовании. И вдруг ни с того ни с сего я почувствовал себя сыном, который вернулся из университета сильно изменившимся, а мать не может меня узнать и волнуется. Я едва не сказал это вслух.

— Да, я волнуюсь, — продолжала Лиз, словно прочитав мои мысли. Она подалась вперед, уперев локти в колени и опустив на ладони подбородок. В ее больших серых глазах светились любовь и замешательство. Я сразу почувствовал себя героем греческой легенды, удостоившимся аудиенции богини. Странно, что одновременно с происходящим в номере «Ройял оушен» где-то далеко и давно юный Грегори Доусон исправно ходил на работу, а вечером возвращался домой.

— Ты говорил, что встреча с теми занудными старикашками пробудила в тебе какие-то воспоминания, — задумчиво глядя на меня, продолжала Элизабет. — Они, между прочим, тоже хорошо тебя помнят.

— Правда? — Я выпрямился. — Что они сказали?

— Нет, ну надо же! — воскликнула Лиз. — Сразу преобразился! Значит, дело все-таки в этом, я была права. Что они сказали? Ах да… не помню правда, кто именно… словом, они говорят, что сразу заприметили в тебе талант. Ты был умный и, как я поняла, даже дерзкий юноша. Впрочем, ничего интересного я от них не добилась, ужасные они зануды и сухари. Но ведь именно поэтому ты сам не свой, верно? Тебя не отпускает прошлое — причем давнее прошлое, и я никак не возьму в толк почему. — Она с вызовом посмотрела на меня.

Я не стал отрицать.

— Да, наверно, дело в этом. Хотя как знать. Впрочем, с вечеринки я сбежал именно потому, что начал думать об этих Харндинах — раньше их фамилия была Никси, — и вдруг почувствовал, что должен непременно вспомнить все, что случилось.

— Почему это так важно? — спросила Лиз. — Ты никогда мне о них не рассказывал, даже про торговлю шерстью ни словом не обмолвился. Милый Грег, я ничего не понимаю!

— Я тоже… пока. Но скоро надеюсь понять.

— Спать не хочешь?

— Нет, — ответил я. — А вот тебе пора укладываться. Ты должна хорошенько отдохнуть.

— Я лучше попозже встану. И вообще я пока не хочу спать. Так что рассказывай.

— Не сейчас, Лиз, — мягко произнес я. — Я еще не все вспомнил, не все обдумал. Мне нужно время. Это как со сценарием.

— Ну а потом ты мне расскажешь? — взмолилась она.

— Если захочешь, — кивнул я. — Тебе наверняка быстро наскучит моя история. Она важна только для меня, хотя я и сам пока не понял чем. — Я задумался. — Все мы ошибочно полагаем, что теперешние мы — это и есть мы настоящие, хотя на самом деле это лишь тонкий верхний слой нашей личности. На самом деле события прошлого никуда не деваются и продолжают оказывать на нас влияние.

— Это психоанализ? — серьезно спросила Лиз. Во всем, что не касается работы, Лиз чиста и невежественна, как подписчик «Книги месяца», безропотно поедающий все, что ему присылают.

— Не совсем. — Тут я широко улыбнулся: — Давай больше не будем об этом.

— Нечего надо мной смеяться! — вскинулась она. — Я так хотела с тобой увидеться — ты мой лучший друг! А теперь из-за этих чертовых сухарей между нами выросла огромная стена. Я ужасно расстроена… — В голосе Лиз появился намек на слезы, что было вовсе на нее не похоже.

— Брось, — примирительно сказал я, тоже вставая, — я вовсе не хотел, чтобы между нами выросла стена. И я страшно рад тебя видеть.

Я сел на подлокотник ее кресла, она притянула к себе мое лицо, и мы несколько раз поцеловались — как никогда не целовались прежде. В теплой светлой комнате на вершине башни, посреди черной ночи, мы словно остались вдвоем, далеко-далеко от остальных людей. И я знал, что должен сделать следующий шаг — прочь или навстречу. Я питал к Элизабет очень теплые чувства и потому не хотел начинать теперь ничего такого, на что мы до сих пор не решились и чему не могли пока полностью отдаться. Я не знал, готов ли я к этому. Слишком я заплутал в собственном прошлом и оттого не мог ясно думать о настоящем, об Элизабет и ком бы то ни было. Нет, так нельзя. Я встал и отошел в сторону. На столе лежали сигареты, я взял одну и медленно раскурил, словно то была гаванская сигара за пятнадцать шиллингов.

— Грег, признай, пожалуйста, одну вещь, — сказала Лиз вставая. — И я сразу уйду. У тебя внутри все смешалось, верно? Раньше такого не было… когда мы оба работали в Голливуде.

— С тех пор много воды утекло.

— Ты имеешь в виду войну и все такое?

— Да. Войну и все такое.

— Я не об этом, — возразила Лиз. — Про войну я как раз понимаю. Тут дело только в тебе… Тебя словно перетряхнули и взболтали… верно?

— Наверное, Лиз, — кивнул я. — Все это было во мне и раньше, а вот болтанка началась недавно.

— Я приехала только на пару дней, Грег. Обещаешь, что объяснишь мне все до моего отъезда? Хотя бы попытаешься. Я волнуюсь, а волноваться я не люблю.

— Обещаю рассказать тебе все, что можно рассказать, даже если на это потребуется целый день.

— Послезавтра, может быть? — предложила она, просияв: Лиз обожала планировать и устраивать пикники. — Я узнаю, где можно взять машину.

Она кивнула, улыбнулась и двинулась к выходу. Почему-то мне было больно на нее смотреть. У двери Лиз развернулась и еще раз на меня взглянула; только тут я заметил, как она устала — долгий перелет через Атлантику не прошел даром. Она показалась мне какой-то покинутой, всеми брошенной, и ее знакомая ослепительная красота приобрела странную мягкость; она могла бы быть заколдованной королевой из какой-нибудь легенды. Даже в этот миг я лихорадочно соображал, нельзя ли сочинить какую-нибудь сцену для нового фильма, в которой она выглядела бы вот так.

Прозвучал ожидаемый вопрос:

— О чем ты думаешь?

— Я думал, что надо немного изменить финальную сцену, — ответил я. — Чтобы ты выглядела точь-в-точь как сейчас. Ну, беги, девочка, тебе надо выспаться.

— Тебе тоже. Хватит расхаживать по комнате, Грег. Будет чертовски обидно, если я не смогу заснуть из-за твоих браддерсфордских любовных похождений. Увидимся за обедом… Как приятно это знать, правда?

— Правда, Лиз. Сладких снов, дорогая моя.

Когда она ушла, комната показалась мне дьявольски пустой и одинокой. Я чувствовал себя плоским и холодным, как остывший блин. Мне бы не помешало выпить виски, но в номере его не было. Спать по-прежнему не хотелось, а я не люблю ложиться поздно, когда работаю: главным образом потому, что на следующий день мне не работается. Раздевшись, я проглотил две таблетки мединала и запил последние горькие крошки стаканом воды. Я знал, что мединал действует на меня медленно, но ничего другого у меня не было: если тихонько полежать, ни о чем не думая, рано или поздно снотворное сделает свое дело. Так и ночь пройдет. Мы, повелители Земли, теперь постоянно пытаемся убить время и, как правило, тупым предметом. Постельное белье было холодным: видимо, его хранили в рефрижераторной камере. Я подумал, что наши ученые, вместо того чтобы возиться с атомом, могли бы предложить своим боссам какой-нибудь способ поместить треть населения планеты в холодильник на пару-тройку месяцев, разом решив проблемы с питанием и транспортом. Если бы засыпание было приятным и мы бы знали, что никакого вреда здоровью такой сон не причинит, миллионы людей не стали бы дожидаться, пока их выберут для эксперимента, а выстроились бы в очередь у дверей нового министерства. (Человеческий холодильник — челхолод?) Я несколько минут раздумывал, не пригодится ли эта идея для нового сценария. Добровольцы, у которых было время на сон и которые на несколько месяцев избавлялись от бесконечного нытья, обмана и запугиваний, после пробуждения начали бы громко хохотать над нашей нелепой политической, экономической и социальной жизнью, а потом без промедления учинили бы революцию, погрузив тысячи важных персон — чиновников и всевозможных начальников — в долговременный челхолод. Как часто бывает с идеями, приходящими поздно ночью, я не мог понять, стоит она чего-нибудь или я просто брежу. В любом случае теперь это не важно, нашептывал мединал, не важно… не важно. Я уснул. И при этом бодрствовал. Браддерсфордский туман рассеялся, и я очутился на новогодней вечеринке у Элингтонов. Праздник удался: так хорошо и весело мне не было с тех пор, как приехали Никси. Установилось что-то вроде Рождественского перемирия, вспомнил я. Мистер Элингтон приехал из-за границы, решив извлечь максимум пользы из присутствия Никси в конторе. Никси не возражал. Даже с Джо Эквортом они обменялись несколькими любезностями. Оливер Элингтон вернулся домой, разумеется, и это несколько оживило обстановку. Бена Керри вновь стали часто видеть с Евой — с Элеонорой Никси он явно больше не встречался. Мою статью напечатали в лондонской еженедельной газете, после чего я купил себе черный бархатный галстук и огромную изогнутую трубку фирмы «Петерсон». Иногда бывает так: тяжелый больной внезапно идет на поправку, начинает садиться и улыбаться, строить планы; то же нередко случается и с обществом, конец которого близок, — наступает короткое затишье, все вздыхают свободно и тешат себя жестокой иллюзией здоровья и благополучия. Именно в такой отрезок прошлого я угодил, и праздничный рождественский антураж лишь усиливал ложное ощущение всеобщего счастья. Чтобы проводить старый год и встретить новый, Элингтоны устроили эту вечеринку. В числе приглашенных был Джо Экворт с супругой и, разумеется, Джок Барнистон; про остальных я ничего не ведал. Когда я прибыл, во мне вновь пробудились старые колдовские чары; казалось, лишь вчера я восхищенно взирал на волшебное семейство с подножки трамвая.

Дверь открыла Ева, улыбчивая королева из сказки, закутанная в тончайший шелк. Мы не встречались в последние месяцы, а потому я очень обрадовался, увидев ее веселой и в добром здравии; я даже не расстроился, что ждала она Бена Керри и не смогла скрыть разочарования, увидев на пороге меня. Однако поговорить нам не удалось: Джо Экворт и советник Нотт, воинственный социалист, стояли в коридоре и громко спорили о политике, выпуская друг в друга клубы сигарного дыма.

— Дались тебе эти либералы, Джо! — орал Нотт. — Недолгой будет ваша песня, попомни мои слова. Лет через десять — да даже раньше! — от либералов и следа не останется.

— Да будь же ты разумен, в конце концов! — рявкнул в ответ Экворт. — Хоть для разнообразия скажи что-нибудь умное!

— А я и говорю: пора тебе решать, Джо, на чьей ты стороне. Ты за рабочих или за правящий класс? Определяйся, дружище.

— Рабочие или правящий класс! Ох, опять ты за свое!

— Да, за свое! — прокричал Нотт. — И буду твердить это раз за разом, покуда не вобью хоть немного разума в ваши дубовые головы! Выбирай, на чьей ты стороне, Джо. Хорош метаться!

— Кто это мечется? — взревел Экворт. — Когда это я метался, скажи мне? Вот Рамсей Макдональд ваш мечется, это да! Я его на прошлой неделе слушал, так он целый час болтал ни о чем. Ллойд Джордж сотни таких стоит…

— Вот оно, вот же! — ощетинился, точно терьер, советник Нотт. — Никаких принципов, никакого курса, одни только имена на уме. Твоя беда, Джо Экворт, в легкомыслии. Ветер у тебя в головушке гуляет!

Эти слова повергли Экворта в громогласное отчаяние.

— Бог ты мой, кем меня только не называли, но чтоб легкомысленным!.. Нет, дружище Фред, ты явно умом повредился, любой дурак скажет…

— А ну хватит! — Из гостиной в коридор выскочила Бриджит. — Перестаньте! Стоите тут и орете друг на друга. Разве так можно?

Они заулыбались, даже как будто оробели и под строгим взглядом Бриджит ушли в гостиную. Затем она повернулась ко мне:

— Здравствуй, Грегори! Тебе Ева открыла?

— Да. А потом сразу исчезла.

— Ждет Бена, — с отвращением прошептала Бриджит. — У нее от любви уже крыша съехала. Честное слово, меня прямо жуть берет. Она так в него втрескалась, словно он… ну, не знаю, Крейслер какой-нибудь! А Джоан свихнулась на Джоке, хотя ему до нее дела нет. Теперь вот и Оливер без конца твердит про какую-то рыжеволосую девицу из Гиртона. Ума не приложу, что стряслось с семьей.

— Ну, на меня можешь не смотреть, Бриджит, — с улыбкой ответил я. — Я ничего поделать не могу.

— А я разве прошу? — Она чуть нахмурилась. — Я хотела что-то сказать… а, ну да, вспомнила! Вам с Оливером надо выбрать себе команды, будем играть в шарады. Как только войдешь в гостиную, сразу это обсудите. Я чур в твоей команде, — непринужденно добавила она. — Оливер такой глупый!

Мы вошли, и, поздоровавшись со всеми гостями, я выполнил ее распоряжение: отвел Оливера в угол и стал обсуждать с ним предстоящую игру. Тем временем в гостиную вплыла Ева, за ней шел Бен Керри, и выглядела она так, словно выиграла в лотерею. В итоге в гостиной собралось четырнадцать человек. В мою команду вошли Бриджит, Джоан, миссис Элингтон, Джо Экворт, миссис Нотт и маленький Дэвид, которого я заприметил только что: он сидел на низком стуле за обширной спиной миссис Экворт и читал учебник по астрономии. Первой выступала команда Оливера. Он вывел за собой Еву, Бена Керри, отца, Джока Барнистона, миссис Экворт и советника Нотта. Все, кто остался в гостиной ждать их выступления, внезапно притихли. Стало слышно, как по дому, громко крича и гогоча, бегают члены водящей команды.

— Боже мой, — вздохнула миссис Элингтон. — Надеюсь, они не перевернут все вверх дном!

— Перевернут, как иначе. В этом соль игры, — спокойно сказал Дэвид и вернулся к своему учебнику.

Мы с Джоан стали освобождать место для выступления, а когда наконец сели, оказалось, рядом больше никого нет. Мы молча жевали миндаль и изюм, когда я вдруг заметил, что она внимательно разглядывает меня из-под своих длинных черных ресниц. Бледная и сдержанная, Джоан была очень красива, но с того вечера в лесу Уэбли я хорошо уяснил: ее внешность обманчива, а характер скрывает весьма неприятные черты. То, что изначально я принял за застенчивость, было лукавством, а за внешним спокойствием таилась некая порочность. Новая Джоан пробуждала похоть. Я глазел на ее удивительно пухлую белую шею с тремя милыми складочками.

— Ну ты уже придумал слово, Грегори? — спросила она с легкой издевкой.

— Нет. Есть предложения? Два слога или три?

— Двух достаточно, а то уж очень долго выходит. Правда, так и разгадать будет проще. Но мы можем немного сжульничать. Например, слово «штора» разбить на «что» и «ра».

— Нет, это уж совсем непонятно. Как насчет «беды»?

— Слишком просто, да и было. Грегори, ты ведь у нас литератор, тебе ничего не стоит придумать хорошее слово!

— Мне нравится «разлука». Схитрим и разобьем ее на два слога вместо трех. Довольно просто, но мы напустим тумана. «Раз» не так-то просто угадать, можно показать школу танцев и вальсовый счет на «раз-два-три». Про «луку» — что-нибудь с лошадьми и седлами. А в конце обобщим все сценой прощания. Да, давай возьмем это слово, Джоан.

Я потянулся к блюду с изюмом и миндалем, она тоже. Мне почудилось, что она нарочно дотронулась до моей руки, но, когда я поднял глаза, Джоан выглядела безучастной и отстраненной.

— Что ж, решено, пусть будет «разлука», — кивнула она. — Кстати, мы еще двоих ждем. Твоих друзей — Никси. Да-да, их пригласили, и они приняли приглашение. Опаздывают, разумеется — кто бы сомневался? Бен, похоже, не догадывается, что они придут, — многозначительно добавила Джоан. — А вот Ева прекрасно все знает.

— Так ты в курсе?

— Конечно. Ты тоже был в курсе, причем давно. И молчал.

— Я пару раз видел Бена и миссис Никси вместе. Вид у них был… ну…

— Влюбленный? — договорила за меня Джоан.

— Не знаю насчет влюбленности, — осторожно ответил я, — но у меня сложилось впечатление, что они очень дружны. И счастливы вместе. Как-то раз я даже повздорил с Беном по этому поводу.

Я рассказал ей про театральную вечеринку в «Короне». Когда я закончил, в гостиную как раз вошел игрок из команды Оливера — они решили сперва показать второй слог.

Действие происходило в какой-то сумасшедшей лавке. Величественная миссис Экворт, которая казалась собой, даже несмотря на безумный наряд, старательно угождала покупателям в лице мистера Элингтона, Барнистона и Нотта. Все они были в чужих пальто и шляпах, то болтали наперебой, то разом умолкали — словом, выглядели точь-в-точь как три серьезных господина, пытающихся играть в шарады. Первый акт им не очень удался.

Дэвид, отложивший книгу и внимательно наблюдавший за игрой, степенно произнес:

— Сдается, второй слог…

— Нет, милый, пока не говори, — остановила его мать. — Давай подождем, а потом отгадаем все слово.

— Меня не спрашивайте! — вскричала миссис Нотт, безудержно хохоча. — Я понятия не имею! Фред в этом пальто просто невозможный! Ох, ох… — И она вновь захохотала. Женщина она была веселая, и насмешить ее не составляло труда.

Следующая сценка вышла намного лучше. Сперва мы услышали гонг, а потом вошел Оливер, замотанный в пестрые тряпки и полотенца. По тому как часто и раболепно он кланялся, мы поняли, что дело происходит в неком восточном дворце. Принцессу изображала Ева: из вороха блестящих тканей она соорудила замысловатый восточный костюм и выглядела поистине обворожительно. Наша команда восторженно забормотала.

— Эх, Евочка! — вскрикнул Джо Экворт, уже изрядно принявший на душу. — Смотрю на тебя — душа радуется! Нет, это решительно лучше пантомимы.

Тут я случайно взглянул на Джоан и увидел на ее лице вместо восхищенной улыбки сощуренные глаза и поджатые губы. В следующий миг она заметила, что я на нее смотрю, опомнилась, распахнула глаза и заулыбалась.

Ева, надменная и безмолвная Турандот, прямо сидела на троне. Оливер, кланяясь, вышел, а его место занял Бен Керри — видимо, он изображал сватающегося принца. На нем были импровизированный тюрбан и накидка из зеленой бархатной скатерти. Наряд, хоть и сооруженный наскоро, придавал его облику царственность и величие. Он приветствовал надменную принцессу (та вся просияла, увидев Бена), опустился перед ней на одно колено и начал тараторить на каком-то псевдовосточном языке. Принцесса изящно протянула ему руку, он взял ее, поцеловал, и в этот миг в гостиной появились Никси.

Они принялись извиняться, а миссис Элингтон стала их приветствовать, и игру на несколько минут пришлось прервать. Потом актеры спешно закончили сценку, но жизни в ней больше не было. Вероятно, ее убил первый же испепеляющий взгляд Элеоноры Никси: прежде чем она успела взять себя в руки, ее глаза жарко вспыхнули. Бен был неприятно удивлен, а лицо Евы омрачилось.

— Выглядело очень правдоподобно, — сказала миссис Никси, когда Бен и Ева ушли переодеваться. — Надеюсь, мы не испортили вам удовольствие?

— Ну что вы! — ответила миссис Элингтон, исправно играя роль хозяйки. — Дети предложили сыграть в шарады. Надеюсь, вы не против?

— Вы тоже можете поиграть, — глядя прямо в глаза Никси, сказала Бриджит. — Еще не поздно.

— О нет, это не мое, — с улыбкой ответил он.

— А вы хоть раз пробовали?

— Да нет, не сказал бы…

— Ну так попробуйте, — встрял Экворт. — Вреда не будет.

— Какой уж там вред! Сплошная польза, — воскликнула Бриджит, и ее зеленые глаза сверкнули.

— Почему вы так думаете? — с намеренной снисходительной ноткой в голосе спросила миссис Никси.

— Потому что людям бывает полезно иногда повалять дурака, — отрезала Бриджит. Ее тон недвусмысленно говорил, что Никси многое пошло бы на пользу: столько в них недостатков.

— Бриджит! — воскликнула миссис Элингтон с удовольствием, словно признавая победу за дочерью. — Проходите и садитесь, миссис Никси. Кто-нибудь… Грегори, принеси мистеру Никси выпить.

Я провел его к столику в углу, и он налил себе виски.

— Ты тоже играешь, старина? — шепотом спросил он. Я ответил, что моя команда выступает следующей, и они с женой могут присоединиться, если хотят.

— Такие развлечения мне не по вкусу, — ответил Никси. — Терпеть не могу наряжаться и дурачиться. Элеонора любит наряды, она постоянно переодевается, но играть не станет. Впрочем, Доусон, эта белокурая дочка Элингтона и впрямь хороша, верно? Я и забыл, какая она красотка. Где я сижу?

— Вон там.

Я показал ему на свое прежнее место рядом с Джоан и стал с интересом наблюдать, как они будут общаться.

Ко мне подошла Бриджит со стаканом лимонада и зашептала мне на ухо:

— Черт бы их побрал! Да, ты понял кого. Они все испортят, вот увидишь. Скорей бы уже доиграть и убраться отсюда. — Она крикнула в сторону двери: — Быстрей, Оливер! Весь вечер там торчать будешь?

Последняя обобщающая сцена получилась из рук вон плохо, причем ни Бен, ни Ева в ней участия не принимали. Я то и дело поглядывал на чету Никси: с моего места их было хорошо видно. Миссис Никси явно отдавала себе отчет, что Ева с Беном остались вдвоем, и не сводила глаз с двери. Мистер Никси спокойно и задумчиво рассматривал мистера Элингтона, который безуспешно пытался изображать болвана в вывернутом наизнанку пальто. Бриджит, все еще стоявшая рядом, вдруг зашептала:

— Бедный папа! Он, наверное, чувствует, что Никси над ним смеется. Раньше он чудесно играл, я в детстве обожала смотреть. Ох, скорее бы уже все закончилось.

Наконец все закончилось, и Оливер, вытираясь одним из полотенец, потребовал назвать загаданное слово.

— Ну, ребята, вы даже меня загнали в тупик, — заявил Джо Экворт, отчего-то возомнивший себя большим знатоком шарад.

— Да «восторг» это, — со спокойным отвращением произнес маленький Дэвид.

Так и было. Пока остальные наперебой объясняли, почему не смогли отгадать слово, а Дэвид вернулся к астрономии, в гостиную вошли Ева и Бен Керри, смущенные и растерянные. Ева и Элеонора обменялись быстрыми взглядами, равнодушными и вместе с тем искательными — это было очень по-женски. Бен не смотрел ни на ту, ни на другую и сразу подошел к моему столику, чтобы плеснуть себе виски. Налил он почти полный бокал.

— Еще не распробовал эту штуку, Доусон?

— Нет, для меня слишком крепко, — ответил я, скромный юнец.

— Для тебя тоже, — строго заметила Бриджит.

— Позволь уж мне решать, Бриджит, — широко улыбаясь, ответил Бен. — Я же не прошу тебя есть меньше молочного шоколада.

— Терпеть не могу молочный шоколад! — отрезала она и ушла.

— Избаловали ее, вот что, — сказал Бен. — Ну, твое здоровье! Умираю, как хочу выпить. Тебе тоже когда-нибудь захочется, вот увидишь. Особенно если возьмешь в жены Бриджит. Ты ведь на нее глаз положил, Доусон?

— Разве? — Мне не понравился его тон. — Она действительно нравится мне больше других. Впрочем, с Евой я плохо знаком.

— Она прелесть, — пробормотал Бен. — Слишком хороша для любого из нас, кроме Джока, быть может. Да вот только ему никто не нужен. Ну, давай собирай свою команду, развлекайте нас.

Мы ушли в столовую, заваленную костюмами и реквизитом первой команды: миссис Элингтон и миссис Экворт огорченно зацокали. Я предложил им слово «разлука», и все согласились. Пока остальные обсуждали возможные сценки, юный Дэвид, наконец превратившись в дитя, убежал наверх и примчался, довольный и запыхавшийся, с большой коробкой, доверху набитой фальшивыми усами, носами и блестящими розовыми масками.

— Так и знал, что папа с Оливером все забудут! — ликующе заявил он.

— Милый мой! — воскликнула миссис Элингтон, глядя на него с такой любовью, какой я никогда прежде за ней не замечал. Мне не верилось, что я когда-то считал ее холодной.

— Так, слушайте! — проорал мистер Экворт. — Мне плевать на сценки, но я чур буду играть маленького мальчика. Обычно все приходят в восторг. И женушка небось ждет не дождется.

— А я могу быть учителем танцев, — воодушевился Дэвид. — Надену вот этот нос и усищи.

— Ладно, — сказал я. — Первая сцена — урок танцев. Ты, Дэвид, будешь считать: «Раз-два-три, раз-два-три».

Бриджит тем временем уничтожала свое платье, набивая под него старые тряпки. Она решила участвовать в первой сцене, а Джоан, миссис Элингтон и миссис Экворт сказали, что лучше примут участие во второй, с лошадьми, для которой нужно долго и тщательно одеваться. Итак, Дэвид, преобразившийся в ужасного коротышку-учителя с красным носом и издевательской ухмылкой, повел в гостиную своих учеников: Грегори Доусона — гротескную личность неопределенного пола и рода занятий, Бриджит — сумасшедшую деревенскую девку, и Джо Экворта — мальчишку с румяным лицом, сияющим под крошечной кепкой. Благодаря Дэвиду, которому великолепно удался издевательский менторский тон, мы показали отличный номер, гораздо лучше обыкновенных шарадных выступлений. (Даже в юности я ценил хорошую игру.) Громче всех хохотала царственная миссис Экворт.

— А в последней сцене покажем толстяков! — закричал Дэвид, когда мы вернулись в столовую.

— Что такое «толстяки»? — поинтересовался Джо Экворт, которому полагалось знать ответ на свой вопрос, ведь он и сам был из них.

— Мы раньше часто их показывали, — ответила миссис Элингтон, которая в наше отсутствие превратилась в нелепейшую матрону. — Дети обожали набивать под одежду подушки и изображать огромных толстяков. Бриджит, возьми с собой Грегори и поищите вместе реквизит.

Пока миссис Экворт, миссис Элингтон и Джоан показывали свою сценку, Бриджит повела меня наверх рыться в гардеробных, шкафах и старых сундуках. Снизу доносились взрывы смеха. Чердаки были доверху набиты хламом: здесь притаилось все прошлое этой большой семьи.

— У меня никогда не было столько родных, — сказал я. — Наверное, поэтому я вам всем и приглянулся.

— Семейная жизнь — особая штука, — ответила Бриджит, не прекращая поисков. — Вот возьми, Грегори. Обычно она кажется ужасной даже в праздники. Но потом, когда оглядываешься на прошлое, все равно улыбаешься.

— Это не только про семейную жизнь, а вообще про все.

— С семьей так вдвойне! Ты по-прежнему очарован нашим семейством?

— Да, в некотором смысле. Конечно, вы мне уже не кажетесь такими странными, — ответил я.

— Правда? Ну ты погоди с выводами, — проворчала Бриджит из шкафа. — Уф, ненавижу нафталин! По мне так лучше с молью жить, чем нюхать эту гадость. Мы намного страннее, чем ты думаешь.

— Тогда расскажи чем. Очень любопытно. И я никогда тебя раньше не спрашивал.

— Ну, начать надо с того, что мальчики в нашей семье лучше девочек. Правда.

— А как же Ева?

Бриджит фыркнула и сразу чихнула.

— До чего же вонючая дрянь!.. Так, держи вот это и это. Ну… Ева, конечно, красивая, и поэтому все с ней церемонятся. Кроме мамы, та считает ее глупой. Она и вправду глупая, ужасно слабая и при этом упрямая, хотя сразу и не скажешь. На Еву хорошо смотреть и воображать про нее всякое. Что угодно можно вообразить.

— А Джоан?

— Я ждала, что ты спросишь. Так, держи еще, и хватит. — Бриджит взглянула на меня. — Джоан старшая, самая добрая, ответственная и серьезная. В школе ее вечно ставили мне в пример. Но это все игра, а внутри она на самом деле прескверная. Ужасно, правда?.. Я их всех очень люблю, но надо же тебя предупредить. Ты такой чувствительный и сентиментальный, Грегори!

— Чувствительный! Сентиментальный! — взбесился я. Грегори Доусон, такой юный, но такой циничный и искушенный, твердый и холодный, как гранит… — Уж я-то!

— Да, ты. Остальные этого не видят, а я вижу. Поосторожней с чувствами, не то они испортят тебе все книжки. Ох, прямо вижу, как это случится!

Снизу кричали, но я не обращал внимания. Слова Бриджит задели меня за живое.

— Послушай, Бриджит, ты перегнула палку. Ничего ты не знаешь…

— Знаю, — насмешливо перебила меня она. — И палку я не перегнула. Нас зовут, между прочим.

— Слышу. Пусть зовут. Объясни, что ты имела в виду…

— Бедняжка Грегори! Не волнуйся так. Ты, верно, ничего не можешь с этим поделать…

— Да замолчи ты! Я не сентиментальнее тебя.

— Ну-ну! Я вовсе не сентиментальная… я сильная, вот увидишь. Но это не значит, что ты мне не нравишься, остолоп! Вот тебе! — Бриджит обхватила мое лицо ладонями и поцеловала меня в губы. — Ну, бежим! — С этими словами она умчалась, а мне пришлось одному тащить вниз все тряпки.

— Что вы там делали? — спросила Джоан.

— Искали вещи и обсуждали тебя, — ответила Бриджит. — Ну, скорей же, давайте делать «толстяков»! Сценку назовем «Прощай, жир!»

Порой с годами мы придаем воспоминаниям о таком вот дуракавалянии огромное значение, оно обрастает налетом почти лирическим и никогда уже не забывается. Такая судьба ждала нашу нелепую сценку с толстяками. Часто в окопах, дрожа на стрелковой ступени или свернувшись в крошечной яме, пахнувшей могилой, я с великим удовольствием и вновь пробуждавшейся надеждой вспоминал наших «толстяков». Громкая и блистательная сцена служила мне костром, у которого я всегда мог обогреться. Помню, нам никак не удавалось раздуть щеки, потому что мы то и дело закатывались истерическим хохотом; Дэвид, Джоан, Бриджит и я выступили неплохо; миссис Элингтон, тучная вдова, и крошечная миссис Нотт пяти футов толщиной — эти нелепые футы придавали что-то зловещее ее облику, оказались еще лучше, а мистер Экворт (все-таки у него перед нами было природное преимущество) нашел где-то огромный накладной нос с красными блестящими щеками и произвел настоящий фурор, эдакий Фальстаф от шерстяной торговли. Покачиваясь и врезаясь друг в друга, мы протопали в гостиную, где нас встретили бурными овациями. Затем мы приняли некое таинственное зелье и стали прощаться с килограммами. Мы говорили «прощай» нашим гигантским брюхам, задам и добрым четырем дюймам жира на ребрах; мы заняли собой все свободное пространство гостиной; мы были говорящие ламантины и гиппопотамы, ожившее почечное сало и лярд, горы плоти, обдуваемые порывами неистового смеха. Я помню, как смотрел на согнувшегося вдвое и багрового мистера Элингтона и думал, что никогда его таким не видел. Да больше и не увижу.

— Прощай, бульон с клецками! — орал Джо Экворт, отчаянно импровизируя. — Прощайте, свиные ножки, требуха и картофельное пюре, сливовые пудинги, пудинги с патокой и изюмные кексы, свиные отбивные, шкварочки и шоколадные торты. Разлучаемся навсегда, мои…

— Ну все, пора заканчивать, — сказала миссис Элингтон своим обычным голосом, который в тот момент прозвучал очень странно. — Смотрите, уже почти полночь!

— Да-да, — сказал мистер Элингтон, вскакивая на ноги. — Почти полночь, кто-нибудь должен впустить Новый год!

— Прощайте, прощайте, прощайте, — не унимался мистер Экворт.

— Да хватит уже, Джо! — воскликнула его жена. — Вы загадали «разлуку»! Все, умолкни!

Мы, толстяки, убежали обратно в столовую, чтобы скинуть там нелепые наряды, а тем временем все остальные решали, кого отправить за дверь — впускать Новый год. Следовало выбрать брюнета, причем мистер Элингтон, хозяин дома, не годился — он брал на себя эту приятную обязанность в прошлом году. («И вот что вышло…» — подумали все.) Уже через три минуты мы вернулись в гостиную.

— Кто-нибудь выходил на улицу? — спросила миссис Элингтон. — Надо выйти, дождаться полуночи, а потом войти, впустив в дом Новый год.

— Да, — ответил мистер Элингтон. — Мистер Никси вышел.

— Нет уж! — вскричала Бриджит. — Так нельзя! Надо выбрать кого-нибудь другого!

Хором заговорили несколько человек, но звонкий негодующий голос Бриджит было слышно лучше всех.

— Бен, ты у нас брюнет! — нашлась Ева. — Иди, иди скорее!

Она вытолкала его из гостиной, а через несколько секунд за ним хлопнула входная дверь. Оливер, его отец и мать принялись разливать и раздавать напитки. Остальные молча дожидались — кто с улыбкой, кто с тревогой — смерти старого года. Наконец издалека донесся полуночный звон курантов, и сразу же грянули церковные колокола. В дверь громко постучали.

— Там уже ждет Ева, — с улыбкой произнесла миссис Элингтон. — Вам тоже лучше пойти в переднюю встречать мужа.

— Правда? — переспросила Элеонора и выплыла из гостиной.

Рядом со мной стояли Нотты. Они с любовью взглянули друг на друга, позабыв обо всех остальных — два крепких, потрепанных жизнью бойца, — и на миг отгородились от мира стеной взаимного доверия и нежности.

— Ну, милый мой Фред, — услышал я ее тихий голос, — счастливого Нового года тебе!

Советник Нотт поцеловал жену.

— И тебе, старушка. Надеюсь, таким он и будет. — Однако улыбка его была печальной, а взгляд серьезным.

— Всех с Новым годом! — воскликнули Никси и Бен Керри, торжественно входя в гостиную и впуская в дом Новый год. Следом молча, с напряженными лицами шли Ева и Элеонора Никси. Такое начало года добра не сулит, подумал я (и наверняка не я один).

— Спасибо, господа! — воскликнул мистер Элингтон с напускным радушием человека, задушившего в себе все тревоги. — Ну, бокалы полны? Прекрасно! Давайте выпьем за Новый год, год 1914-й, и все, что он нам несет: мир, процветание, дружбу!

Когда все выпили, чей-то бокал упал и вдребезги разбился о каминную решетку.

— Ева, что такое? — воскликнул Дэвид.

Она безудержно разрыдалась, и мама спешно вывела ее из комнаты.

Мы пытались сделать вид, что ничего не произошло, однако тщетно: праздник был испорчен…

И вновь, пока я лежал в постели, уже ощущая действие мединала (в гостиной Элингтонов сгущались сумерки), меня охватила боль, словно от незалеченной раны: то же горькое чувство утраты и опустошения, что охватило меня внизу. Я заснул, но спал беспокойно и видел множество снов: в них я не был ни юнцом в Браддерсфорде, ни постояльцем отеля «Ройял оушен», я превратился в некое существо без возраста и тела, порхающее меж бесконечных, уходящих в перспективу картин: известняковые окопы Пикардии выходили на площадь Пиккадилли, а Бригг-Террас и Кэнэл-стрит сливались с улицами Голливуда и Беверли-Хиллз. Всюду этот мятущийся дух кричал: «Все пропало, пропало!» — и продолжал тщетные поиски того, что непременно должен был найти…