Вечером в пятницу, часов около десяти, Эдди Моулд, спотыкаясь, добрел до дверей своего домика. Не пьяный и не трезвый, а просто оглоушенный. Весь день, не заглядывая домой, он бродил где-то за Кроуфилдом, нося в сердце недоумение и обиду, а под конец завернул в мрачную, грязную пивнушку у Банстерской дороги, там выпил несколько кружек пива и затеял многословную путаную ссору с двумя фермерскими работниками; когда же они обозлились, обозлился еще пуще них и позвал их выйти на улицу. Тут вмешалась хозяйка, несимпатичная толстуха, с самого начала кисло смотревшая на Эдди, и велела ему убираться туда, откуда пришел; и все, сколько там было посетителей, держали ее сторону. За Эдди не вступился ни один.

Дома настроение у него не поправилось, не с чего. Наоборот, там все выглядело еще беспросветнее, чем утром, когда он уходил, — тоска и запустение, словно какое-то злое начало, тайное недоброжелательство, непонятно отчего теперь грозившее ему со всех сторон, похозяйничало у него в доме, не оставив и следа от былого уюта. Эдди огляделся с омерзением: это уже был не его дом. Он нашагался и устал, но спать не хотелось. Хотелось одного: поговорить по душам с каким-нибудь хорошим, добрым человеком. Единственно кто пришел в голову, это вдова бедняги Фреда Розберри, она жила поблизости, через несколько домов. На пути сюда он заметил свет у нее в окне и теперь, несмотря на поздний час, решил, что попытает удачи.

Потом, когда она уже вышла на освещенное крыльцо, одетая, спокойная и чуть испуганная, ему подумалось, что, наверно, это было с его стороны неправильно.

— А, это вы, мистер Моулд, — с облегчением произнесла она, когда узнала Эдди. И после маленькой заминки пригласила: — Ну что ж, заходите, пожалуйста.

Он вошел следом за нею, ощущая себя огромным, неповоротливым, нечистым. Последний раз брился два дня назад, и новый коричневый костюм, должно быть, имел сейчас такой вид, будто в нем выспались под забором. Миссис Розберри занималась шитьем и слушала радио. Пока она выключала приемник, Эдди осмотрелся: комнатка прибранная, уютная, не то что его холодное, заброшенное жилище.

— Садитесь вон туда, мистер Моулд, — кивнула она, а сама села на прежнее место и взялась за свое рукоделие. Когда они уже сидели друг против друга, она сказала: — Вы, по-видимому, пришли справиться о своей жене?

— Ну да, — пробормотал он неопределенно и робко заглянул в ее бледное, серьезное лицо.

— Она действительно была здесь, — твердо произнесла она и посмотрела на него довольно строго, — но потом, сегодня утром, уехала к матери. Она, могу вам сказать, была ужасно расстроена.

Настоящий разговор как-то не получался, к тому же Эдди сильно устал, отупел — перебрал пива, и в голове у него была каша.

— Я тоже, — невнятно пробормотал он. — Да и вы бы на моем месте так. После всего как она себя вела.

Миссис Розберри отложила шитье.

— Я не говорю, что она права, мистер Моулд. Разумеется, нет. Я ей так и сказала. Здесь многие вели себя так, что стыдно и противно было смотреть. Но ее случай все-таки особенный, мистер Моулд, уверяю вас.

Ее черные глаза засверкали, к щекам прихлынул румянец, — она даже похорошела.

— Чем это? — Он презрительно искривил губы.

Она ответила, хотя и не сразу:

— Ведь она потеряла ребенка. Она мне рассказывала, что после этого все и началось, и я вполне ей верю. Меня, во всяком случае, спасли дети. Если бы мне не приходилось о них заботиться, я не знаю, что бы с собой сделала. Когда у женщины умирает ребенок — а муж находится так далеко, и война все не кончается и не кончается, — она может дойти до крайности. Женщине всегда нужен кто-то — и если у нее никого нет, а случается горе, и ничего не светит впереди, — тогда она способна на что угодно, лишь бы как-то отвлечься. Так что у вашей жены есть смягчающие обстоятельства, мистер Моулд.

Эдди обдумал ее слова; мысли у него работали замедленно.

— Может, и смягчающие — если один раз удариться в загул. А она постоянно так себя вела.

— Откуда вы знаете, что постоянно?

— По бутылкам, — объяснил он. — Да еще от людей наслушался.

— Я бы не советовала вам особенно слушать, что люди говорят. Есть такие, наговорят всякого.

— Что сталось у нас тут с народом? — вспыхнул он. — Из-за их недомолвок да ухмылок еще в тысячу раз хуже. Что я им сделал? Кто из нас изменился, я или они?

Она посмотрела на него сочувственно, но ничего не ответила.

— Вот что я вам скажу, миссис Розберри, — проговорил он, немного успокоившись. — Если бы она хоть ждала меня дома, когда я вернулся, и объяснила бы мне все, как, видать, объяснила вам или как вы сами мне вот сейчас растолковали, — что, мол, настрадалась из-за маленькой, и все такое, а потом бы сказала: «Я неправильно себя вела, Эдди, и очень сожалею», в таком роде, тогда бы, по мне, получилось совсем бы другое дело. Но ее вообще даже дома не было. Распечатала мою телеграмму и снова запечатала — мол, не читала. А потом является с таким видом, будто вообще ничего особенного и не случилось…

— Я знаю, знаю! — взволнованно сказала миссис Розберри. — Это она сделала неправильно, и уже сама понимает.

— Еще бы! — Эдди не мог больше усидеть на стуле. Он поднялся, покачиваясь и глядя в пол, стараясь подобрать подходящие слова. Но обида накипала, и он заметался по комнате, от двери к столу, покуда наконец не остановился снова перед хозяйкой.

— Слышали бы вы наши разговоры на фронте — о том, как все будет, когда мы вернемся. У нас часами могли об этом говорить. С чего ни начнется разговор, обязательно приходит к этому: «Вот ужо, подождите, ребята!» И представьте, я вернулся, на душе радостно, штатский человек опять, и весь свет мне друг и брат, а получилось все не то, все наперекосяк, и я вам честно скажу, миссис Розберри, как подумаю, так прямо, кажется, разнес бы все на куски к чертовой матери!

— Нет, нет! — огорченно вскрикнула она. Она уже тоже поднялась со стула.

— Простите меня за грубое выражение, миссис Розберри, — повинился он. — Я не хотел — сорвалось. Извините.

— Я не об этом, мистер Моулд, — горячо возразила она, глядя на него с состраданием. — Я понимаю ваши чувства, но поверьте, все, что вас мучает, на самом деле — не так плохо, как представляется, право!

Может быть, на него подействовал ее сострадательный взгляд. Или просто сам ее вид, как она стояла перед ним, такая славная и добрая. Только он сделал в направлении к ней несколько шагов и протянул руки, даже не зная, чего ему надо. Но увидел, как она отшатнулась, как в глазах у нее мелькнул испуг — или отвращение? — и остановился.

— Я… я хочу как-нибудь выбрать время и поговорить с вами о Фреде, — запинаясь, сказала она. — Но сейчас уже поздно. По-моему, сейчас вам пора уходить, мистер Моулд, вам не кажется?

— Да, да, мне пора, — пробормотал он, не поднимая глаз. — До свидания.

Эдди добрел до своего дома, страшно подавленный. Что он ни делает, все получается не слава Богу. И некуда от этого укрыться. Любая самая паршивая ночевка вне радиуса действия минометов — все было бы лучше, чем то, что с ним здесь происходит. Ей-же-ей, даже под бруствером в окопе, с трясучкой в брюхе, он не чувствовал себя так погано. Мрачный, растерянный, лег он в постель. Уснуть, скорей бы уснуть! Но сон к нему пришел далеко не сразу.

Субботнее утро, да только какой это праздник? Нечем даже позавтракать, накануне забыл купить. Но идти в деревню смертельно не хотелось, поэтому, несмотря на голод, он обошелся чашкой крепкого чая и сигаретой. А потом хмуро огляделся и решил прибраться в доме. Работал невесело, но тщательно и управился ровно наполовину, когда, как на грех, Бог принес первого гостя: раздался стук в открытую дверь, и вошел мистер Дроден, пастор, сильно поседевший, но по-прежнему румяный и улыбчивый. Уж он-то не остался без завтрака.

— Вот это прекрасно! — весело воскликнул мистер Дроден. — Мы только что вернулись с войны и уже взялись за свою долю домашней работы! Хотя для того, кто служил в армии, это, должно быть, сущие пустяки, а? Ну, как поживаете?

— Да ничего, — буркнул Эдди.

— А миссис Моулд, надо понимать, отправилась за покупками.

— Нет. Она уехала к матери.

Мистер Дроден сел, положил на пухлые колени шляпу, прижал поля мягкими ладонями, согнал с лица улыбку и озабоченно посмотрел на Эдди.

— Мне очень прискорбно это слышать. До меня уже дошли — довольно кружными путями — слухи о том, что вы поссорились, и я отчасти по этой причине и явился. Правда, я надеялся, что мои сведения ложны, — в деревне распространяется много глупых сплетен, — но, как видно, так оно и есть?

— Все так, — подтвердил Эдди, напрягая скулы.

Мистер Дроден снова украсился улыбкой.

— Может быть, мы с вами раскурим трубки и все тихо-мирно обсудим?

— Вы раскуривайте, если хотите, — сухо ответил Эдди. — У меня трубки нету.

— Сигарету, в таком случае? У меня есть с собой.

— Да нет, спасибо. Не тянет сейчас курить.

И разговаривать тоже не тянет — подразумевал его неприветливый тон.

Мистер Дроден, разговаривая, принялся возиться с кисетом и трубкой, будто показывал и пояснял, как ими пользоваться.

— Сейчас такие времена, что… надо все тщательно обдумывать… и советоваться. Из-за войны у всех нас получился как бы перерыв в жизни…

— Не у всех, однако же.

— В каком смысле? Я вас не совсем понял, Моулд.

— У многих парней, которых я знал, с которыми служил вместе, получился не перерыв, а конец жизни.

— Я не согласен, что это конец их жизни… и сожалею, что таково ваше мнение… но теперь я понял, что вы имели в виду. И все-таки для большинства из нас, как я уже сказал, из-за войны получился в жизни довольно долгий перерыв.

— И потом еще, — упрямо продолжал спорить Эдди, — вроде считалось, что после войны мы начнем жить по-новому.

— О, да-да, разумеется, — сердечно закивал мистер Дроден. — Мы все надеемся, что это удастся осуществить в какой-то мере. Правительство разработало план. Вы наверняка слышали об этом.

— Слышать-то слышал…

— Но сейчас мы говорим о делах более личных, — поспешно продолжал мистер Дроден, словно бы недовольный сомнением в голосе Эдди… — У вас тут произошла ссора, но я надеюсь, что очень скоро нам удастся все уладить. Чуточку терпимости, — жизнерадостно порекомендовал он, — больше понимания бед и трудностей друг друга, в духе христианского милосердия и прощения и с той и с другой стороны. Ну, как?

Эдди молчал. Мистер Дроден заполнил неловкую паузу новой серией приемов раскуривания трубки.

— Мы смотрим на вас, молодежь, — с натужной улыбкой вновь заговорил мистер Дроден, — на вернувшихся с войны героев-победителей…

— Никакие мы вам не герои-победители! — вскинулся Эдди. — Я лично не герой. И никогда не метил в герои.

— Вот это верно. Это по-британски…

— Не в том дело, мистер Дроден. По-британски или там еще по-каковски, — нет особой разницы. Все парни как парни — кроме наци, понятно, но у этих просто-напросто мозги набекрень. Я не герой. А самый обыкновенный парень. Пришел с войны, где одно дерьмо, и кровь, и убивают людей. Я видал такие разрушения, что не поймешь, это ратуша была или свинарник. Видал людей, сгоревших заживо. Этого быть не должно было.

— Ну конечно, не должно, — согласился мистер Дроден. — Но вы ведь понимаете, нацисты…

— Знаю. Все это я слышал! — горячился Эдди. — И нацистов видел своими глазами. Они психованные. Но я вот не пойму, кому это раньше было не ясно? Кто их напустил на людей? И дал им такое преимущество на старте? Почему всех этих типов. Гитлеров всяких и Гимлеров, давным-давно не заперли в дурдом, не вздернули на виселицу как кровавых убийц? Кто это так все устроил, что мне пришлось несколько лет своей жизни потратить на то, чтобы их выловить?

— Ну, это вопрос политический, — сказал мистер Дроден. — Мы, разумеется, допустили ошибки…

— Что-то я не слышал, чтобы хоть кто из наших руководителей признался, что допустил ошибки. Этот старикашка, как там его, наш премьер, не идет ко мне и не говорит: «Слушай, Эдди Моулд, я тут наделал ошибок, ты уж прости». Как бы не так! Но вы говорите, что с этим покончено и мы начинаем новую жизнь. Кто же это ее начинает, хотелось бы знать? Назовите хоть несколько имен у нас в Кроуфилде. Что они затеяли, как взялись за дело? Я бы вот мог кое-кого назвать, да только ничего нового они не начинают. А разговаривают и смотрят так, что можно подумать, я с отсидки вернулся, а не с войны. Но этого тоже не должно быть, как крови и дерьма там, откуда мы вернулись. Что нам нужно, что лично мне нужно…

Он замолчал, ища подходящие слова, чтобы выразить мысль.

И в эту минуту на пороге появился сержант Паркинсон из Бэнфордской полиции. Когда Эдди уходил в армию, Паркинсон был рядовым констеблем, но с тех пор получил повышение. Эдди знал его издавна и порядком недолюбливал. Берт Паркинсон и рядовым-то вечно придирался и лез не в свое дело, а уж теперь от него и подавно ничего хорошего ждать не приходилось. К тому же он сейчас прервал Эдди, когда тот пытался сказать что-то важное.

— Проходите, не стесняйтесь, — саркастически пригласил его Эдди.

— А что, дверь открыта, — оправдываясь, заметил сержант Паркинсон. — О, с добрым утром, мистер Дроден. Не знал, что вы здесь.

— Ясно, не знали, — огрызнулся Эдди, с ненавистью глядя в обветренное лицо полицейского. — Некогда было поинтересоваться. Ну, чего вам?

Сержант, почтительно поглядев на пастора, который не выказывал намерения уходить, ответил:

— Ничего срочного. Зайду в другой раз.

— Да ладно, — сказал Эдди. — Выкладывайте.

— Может быть, вам лучше без меня? — Мистер Дроден стал подниматься.

— Честно сказать, я со своей стороны буду только рад вашему присутствию, мистер Дроден, — сказал сержант Паркинсон.

— Ну… в таком случае… — улыбнулся мистер Дроден.

Эдди перевел раздраженный взгляд с одного своего гостя на другого. Ишь как спелись, ну прямо душа в душу. Непонятно только, что им надо от него?

Сержант Паркинсон откашлялся, устремил на Эдди суровый взгляд и официальным тоном проговорил:

— Я получил на вас несколько жалоб, Эдди Моулд. Одна — в связи с вашим поведением в питейном заведении «Солнце». Грубо выражался и грозил побоями. Ну ладно, я посмотрел сквозь пальцы. Но вот опять поступила жалоба. Вчера вечером в «Колоколе». Нарекания те же.

— Вот именно. И я еще кой-чего могу от себя добавить, — раздалось с порога у Эдди за спиной. Это была миссис Могсон.

— А ну, проваливай отсюда! — заорал на нее Эдди. Она напугала его, подойдя сзади, и он вконец разозлился. — Вон!

— Вот видите! — воззвала старуха к государству и к церкви. — А у меня тоже жалоба. Кричат тут, ругаются по-всякому и до глубокой ночи дочке моей спать не дают. Возмутительно. То одно тут было безобразие, теперь другое.

Тут Эдди рванулся к ней, она завизжала и отскочила от порога. На самом деле он хотел просто захлопнуть дверь перед ее наглым носом, но она подняла крик, будто он бросился на нее с кулаками. Сержант Паркинсон поспешил ему наперерез, однако Эдди все-таки успел закрыться от вредной старухи.

— Вот и все, — отдуваясь, проговорил Эдди. — Пусть не лезет. Разоралась старая чертовка на чужом пороге. Пакостница!

— Тут вы, может, и правы, — строго сказал сержант. — Однако же это еще одна жалоба. Ведь верно, мистер Дроден?

— Да, да, — поспешно подтвердил мистер Дроден. — Прискорбно. Очень, очень прискорбно. Так что же вы хотели сказать, сержант?

— Я вот что как раз собирался ему сказать, — начал сержант Паркинсон, будто Эдди вообще тут и не было.

— А собирались, так и говорите! — не стерпел Эдди. — Да поживее, и катитесь к чертовой матери!

— Опять грубые выражения. Совсем распоясался. И при ком! — Сержант осуждающе покачал головой. — А собирался я сказать вот что. Вы тут не в армии, Эдди Моулд. Вы гражданское лицо и будьте добры вести себя по-граждански. Иначе у вас будут неприятности — серьезные неприятности. Не воображайте, что раз вы вернулись, то можете делать тут что вам нравится.

— Что мне нравится? — возмутился Эдди. — Нравится? Да я ничего и не сделал еще, чего хотел!

Мистер Дроден поднял большую белую ладонь, призывая к спокойствию и Эдди, и рвущегося в бой Паркинсона.

— Нет, нет! Только не будем выходить из себя. Сержант Паркинсон о вас же заботится, его слова — чисто дружеское предостережение…

— И пусть убирается со своими дружескими предостережениями! — орет Эдди. — Я не обязан терпеть, чтобы полицейские сержанты врывались в мой дом. И пасторы, между прочим, тоже…

— Ну, довольно, хватит. — Мистер Дроден величественно поднимается и обращается к сержанту: — Тут имели место кое-какие семейные неприятности, и я надеялся, что, выкурив трубку-другую и поговорив как мужчина с мужчиной…

— А я не желаю выкуривать трубку и говорить как мужчина с мужчиной! — раздается глас Эдди, вопиющего в пустыне раздражения и безысходности.

— Одно дело — что вы желаете или не желаете, и совсем другое — что вам следует делать, — наставительно произносит сержант Паркинсон. — Вы вот мистера Дродена слушать отказываетесь. Меня слушать отказываетесь…

— Так точно. И миссис Могсон тоже отказываюсь. Это уже трое. И еще наберется немало, кого я слушать не собираюсь. Так что двигайте отсюда! — Он свирепо смотрит на них, не произнося больше ни слова. Но потом в душе у него происходит как бы всплеск горечи. — Что это с вами со всеми? С ума, что ли, посходили, или это я не в себе? Потому что я, ей-богу, не понимаю, где я очутился. Если и дальше так пойдет, я не знаю, что могу с кем-нибудь сделать.

— Ничего вы ни с кем не сделаете, — произнес сержант Паркинсон, распахивая дверь перед мистером Дроденом. — И имейте в виду, что я больше вас предупреждать не буду. Прошу вас, мистер Дроден.

Мистер Дроден обернулся напоследок и бросил на Эдди укоризненный взгляд.

— Постарайтесь успокоиться и немного подумать. Помните о своих новых обязательствах, Моулд. И в любое время, если вам…

— Всего хорошего!

Эдди отвернулся от двери. Он был очень зол, в особенности на Паркинсона; но зол он был и на себя. Он знал, что вел себя неправильно, но правильно себя вести у него никак не получалось, словно существовал какой-то таинственный широкий заговор, цель которого — навлечь на него, Эдди, всеобщее осуждение, в том числе и его собственное.

Поразмышляв на эту мрачную тему, он вернулся к уборке. Все-таки какое-то занятие. Если он не может навести порядок в собственных тоскливых мыслях, зато хоть наведет порядок у себя на кухне. Вскоре он сделал открытие: в чулане, позади двух бидонов нашлась бутылка виски в форме плоской фляги, почти полная. Сначала Эдди понюхал, действительно ли это виски? Потом сделал глоток, удостоверился: виски, притом высшего качества. А раз виски, значит, его можно выпить. И Эдди принялся пить. Он выпил всю бутылку большими, огненными глотками.

Люди оборачивались, когда он брел по улице в пивную «Руно» прикупить пару кружек пива — от выпитого виски у него разыгралась невыносимая жажда — и мясного пирога или бутербродов, что там найдется подходящего. Ну и пусть глазеют. В «Руно» на него тоже косились. И на здоровье. Ему ни до кого дела нет, и пусть к нему тоже не лезут. А если кому охота выяснить отношения, он отлынивать не станет, черт бы их всех побрал. Он так и сказал двоим в пивной, и они ответили, что им ничего выяснять не охота. Потом они ушли. Там в баре их было еще несколько, но те помалкивали, только глаза на него пялили. Ну, он тоже на них взглянул разок-другой. Сволочи.

А потом он разглядел среди прочих лицо друга. По крайней мере, так ему показалось. Лицо было старческое, в морщинах, с ухмылкой. Эдди знал его всю жизнь, только вот сейчас забыл, чье оно.

— Вроде знакомый, а? — с трудом промямлил он. Язык плохо слушался. И скулы затекли, намолчался в этой паршивой дыре.

— Как же, как же, Эдди! — отозвался старый, еще больше обнажив голые десны. — Чарли я, Чарли Шатл с фермы «Четыре вяза». Вот с эдаких пор тебя знаю, парень.

— А, ну да, — кивнул Эдди. — Старый Чарли. Старый миляга Чарли. Выпьем со мной, Чарли?

— А чего, спасибо, — закивал старик. — Не откажусь пропустить стаканчик горького.

— Получите пинту! — Эдди кричит: — Эй, налейте Старому Чарли пинту горького! Живо!

Это не понравилось. На него снова посмотрели искоса — но пинту подали.

— Наилучшего здоровьица! — произнес Старый Чарли. — А ты как поживаешь, Эдди, в наши беспокойные времена?

— Да не знаю, — пожал плечами Эдди. — Я только что вернулся, понимаете? И как поживаю, сам не знаю. Не так чтобы особо хорошо, пожалуй, — нет, хрен его дери, не так чтобы особо хорошо!

Старик подмигнул.

— Нагрузился нынче, парень, как я посмотрю, а? Накачался малость?

— Ваша правда, Чарли. Но не пьян, нет. И не думайте даже говорить, что, мол, я пьян.

— Да нет, что ты. — Старик захихикал. — В самый раз, вот что скажу. В самую меру.

Эдди не очень понял смысл его слов, но спорить не стал. Старый Чарли не внушал ему ни беспокойства, ни подозрений. Старый миляга Чарли. И тут Эдди вспомнил про Старого Чарли нечто существенное.

— Слушайте, Чарли! — закричал он. — Вы же работаете у Кенфордов, точно? Всю жизнь у них! А я и забыл. Ну, как там Герберт?

Чарли поднял умудренные глаза над пивной кружкой.

— Был у меня с ним разговор… об теперешнем военном времени и по прочим вопросам… и теперь он размышляет, по лицу видать, что я его заставил задуматься.

Старик самодовольно хихикнул.

— А то он без вас мало думал, — заспорил Эдди. — Мы с ним вместе служили, понятно? Уж кто-кто, а я его знаю хорошо. Лучший капрал на свете, Герберт Кенфорд!

— Хороший парень, смирный, — кивнул Старый Чарли. — Мы с ним о чем, бывало, ни толковали. Не то что его брат, с этим не поговоришь, с мастером Артуром, он все сам знает. Он тебя и слушать не станет. А вот мастер Герберт, он слушает. И на заметку берег.

— Да и не в том только дело, — подхватил Эдди, взволнованный неясной мыслью, не вслушиваясь в слова Старого Чарли. — Тут такого насмотришься, что каждый задумается. Я вот, например, стал думать.

— О чем же, Эдди?

Эдди нахмурился. Вопрос был преждевременный, над ним еще нужно было поломать голову.

— Да вот, понимаете, обо всем, — пробормотал он. — Много чего надо обмозговать, Чарли. Разложить по полкам… и то и се… — задумчиво протянул он.

И как на грех, именно в этот неудачный момент должен был вмешаться в разговор возчик Эрни Вильямс, самая луженая глотка в Кроуфилде.

— Эй, да ты, я вижу, вернулся, Эдди! Ну как жизнь, в порядке? Ишь у тебя какой костюм новенький, ты смотри поаккуратнее с ним. А что это Старый Чарли тебе рассказывает?

Старый Чарли Эрни Вильямса недолюбливал, он втянул голову в плечи и предоставил отвечать своему собеседнику.

— У нас серьезный разговор, — буркнул Эдди, раздосадованный вмешательством.

— У вас и вид такой. Серьезный.

— Не все тебе равно, какой у нас вид? Ты и сам не ахти как выглядишь, черт бы тебя драл! Удались.

— Э, э! Ты здесь не хозяин. Понятно?

— И ты не хозяин.

Два здоровяка стояли лицом к лицу, испепеляя друг друга взглядами. Старый Чарли решил потихоньку ретироваться.

— Ну, ну, к чему ссориться, ребятки? — попробовал было он их образумить, но никто не обратил на него внимания.

По правде сказать, Эдди тоже недолюбливал Эрни Вильямса, между ними и в прежние годы случались стычки. Правда и то, что было у него такое предчувствие: этот день непременно кончится для него отчаянной дракой. Но все-таки, когда они стояли вот так, дыша враждой и выжидая, кто первым сделает следующий ход, в его затуманенной голове еще мелькнула мысль, что это все — бессмыслица, что это — одна большая необъяснимая неправильность, обложившая его со всех сторон.

Но Эрни Вильямс отступил на шаг, допил свое пиво и поставил стакан на стойку. Эдди тоже допил пиво из своей пинтовой кружки и поставил ее на ближайший столик. Обернулся — Эрни Вильямс уже был наготове. И тут Эдди забыл, что все это — бессмыслица. А только видел перед собой ненавистную, мясистую рожу Эрни Вильямса.

— Заруби на носу, — произнес Эрни. — В других местах у тебя, может, и получается командовать, но здесь, при мне, — не выйдет! Ясно?.. Ах нет?

— Нет!

Разозленный не столько словами, сколько презрительной гримасой Эрни Вильямса, Эдди ринулся на него, ничего перед собой не разбирая, но был остановлен и отброшен свирепым ударом в грудь. От этого туман у него в голове сразу рассеялся, прошло ощущение, будто он говорит и действует сквозь сон, и накатило бешенство.

Хозяйка пивной на пару с дочкой пронзительно завопили; посетители, обступив дерущихся кольцом, пытались их разнять; Эрни Вильямс исхитрился провести несколько ударов; но Эдди наседал, мелькали тяжелые кулаки, били, крушили, и скоро окровавленный, пыхтящий Вильямс был повержен. А Эдди под всеобщий гам на подкашивающихся ногах вышел за дверь, прижимая платок к глазу, который к утру заплывет синяком. И, слепо спотыкаясь, направился домой.

Но тут же кто-то тронул его за рукав. Оказалось — Старый Чарли.

— Такое дело, Эдди. Пришлось мне отойти в сторонку, — сказал он. — Мы с Эрни крепко не терпим друг друга, а я уж давно вышел из того возраста, когда мог постоять за себя кулаками. — Потом он хихикнул: — Здорово ты его отделал, парень, в жизни ничего лучше не видел. Мясную тушенку сварганил из его физии, право слово, мясную тушенку.

Но Эдди не торжествовал.

— Этого быть не должно было, Чарли! — бормотал он. — Нипочем не должно было. Плохо это. Час от часу все хуже и хуже.

— Такое устройство, — мрачно кивнул Чарли. — Оно и впредь так будет, Эдди, покуда не возьмутся за ум и на той и на этой стороне.

— При таком развороте, — рассуждал Эдди, — ведь Паркинсон за мной с ордером явится. Нет, мне надо с кем-то обговорить это дело. А то у меня в голове полная каша.

— Я шепну словечко мастеру Герберту, ежели он только дома нынче, — предложил Чарли.

— Да, пожалуй, — грустно кивнул Эдди. — Но на самом-то деле мне бы надо повидать сержанта Стрита, вот кого.

Вечером, протрезвевший, но сильно помятый и по-прежнему несчастный, Эдди свернул в проулок и пошел по дороге, которая вела в гору к Суонсфорду. И здесь он встретил Герберта Кенфорда.

— Эдди! — окликнул его Герберт. — Что с тобой случилось?

Эдди помотал головой.

— Много чего, Герберт.

— У тебя основательный фонарь под глазом. Эрни Вильямса работка? Мне уже Старый Чарли рассказал.

— Это точно, Эрни Вильямса. Но не в том дело, Герберт, совсем не в том.

Герберт посмотрел на него с заботливым сочувствием.

— А в чем же? Что тебе неймется, старый пень, а?

Эдди еще раз помотал головой.

— Некогда мне сейчас разговаривать, Герберт. Я должен повидать сержанта. Обязательно должен.

— Алана Стрита? Это ты к нему топаешь? А если ты его дома не застанешь, Эдди?

— Авось повезет. Мне вот так надо с ним повидаться. Посоветоваться.

Герберт положил руку ему на плечо.

— Ты никогда раньше так не падал духом, Эдди. Взбодрись, парень, ведь не настолько уж все плохо.

— Плохо, Герберт, и может стать еще гораздо хуже, — понуро сказал Эдди. — Все пошло наперекосяк. Эдак я скоро убью кого-нибудь, ей-богу, вот увидишь.

— Знаешь что, Эдди, я, пожалуй, с тобой пойду.

— Пошли, конечно. Но тебе необязательно, Герберт. То есть понимаешь…

— Нет, — твердо сказал Герберт. — Я иду с тобой, Эдди. Я тоже хочу повидать Алана Стрита. И у меня найдется кое о чем с ним поговорить. Так что, если ты не возражаешь, я пойду с тобой. Ты не против?

Эдди осторожно, криво осклабился — настоящей, широкой улыбки у него на этот раз не получилось.

— Мы с тобой на пару, капрал Кенфорд, явимся к сержанту Стриту и доложим обстановку. Двинули скорее, не то со мной еще какая-нибудь незадача приключится, и я уж тогда не знаю что натворю.

— Что ж, пошли, — сказал Герберт; и они зашагали вдвоем.

Эдди, как бывало, по-медвежьи топал с ним бок о бок. Был погожий, золотой вечер. Проселок вился среди зарослей сирени и ракит. Холмы на фоне заката казались вырезанными из золотисто-зеленого бархата. А над ними, прозрачная, безоблачная, уходила в необъятность сумеречная лазурь. Этот вечер словно принадлежал иной жизни, а не им, какими они оба были сейчас. Он раскинул шатер неземной красоты над их земными огорчениями.

— Совсем как тогда в Сиракузах, — сказал Герберт и, не дождавшись от Эдди ни слова, спросил: — Хочешь, потолкуем сейчас, Эдди? Или тебе лучше отложить до Алана Стрита?

— Давай лучше отложим, — ответил Эдди, не сбавляя шаг. — Если его не будет, тогда постараюсь все объяснить тебе. Да только хорошо бы все-таки он оказался дома. Вот уж не думал я, Герберт, что мне еще понадобится обратиться к сержанту Стриту. А вот поди ж ты, понадобилось. Да еще как.

— И со мной, похоже, такая же штука, — задумчиво проговорил Герберт.

— Как? У тебя же все вроде в ажуре, разве нет?

— Да вот сам не знаю, Эдди. Хорошо, однако, что мы с тобою встретились. Я собирался зайти, поглядеть, как твои дела. Слышал, у тебя непорядок кое в чем. Но ведь неизвестно, Алана, может, нет дома, или он занят, или вовсе не захочет нас видеть. Может, ему больше ни к чему с нами знаться.

— Ну, это ведь ты не всерьез так думаешь? — обеспокоенно спросил Эдди.

— Не хотелось бы думать. Да нет, не думаю, конечно. Неприятно было бы, если у Алана Стрита не было бы больше охоты с нами знаться.

— Неприятно! Для меня это прямо не знаю что было бы — я вон как запутался. Весь день себе твержу: «Надо тебе, как бывало, пойти посоветоваться с сержантом Стритом». А больше уж и не знаю, что можно сделать. Либо это, либо я совсем с ума сбрыкну.

В эту минуту они заметили приближающийся автомобиль, и Герберт, разглядев, кто в нем сидит, крикнул и поднял руку.