1

Мистер Смит, все еще озадаченный и занятый мыслями об уходе обиженного Гоуса и появлении таинственного мистера Голспи, убрал свои книги в шкаф и, как всегда, достал трубку и кисет. Все уже ушли, в конторе было темно, горела только одна лампочка над его столом. Клеенчатый кисет был почти пуст, и для того чтобы как следует набить трубку, мистеру Смиту пришлось вытрясти из него весь табак до последней крошки. Только что он успел с наслаждением затянуться раз-другой, выпуская клубы дыма, и потушить свет, как вдруг в темноте раздался телефонный звонок, резкий, настойчивый. Мистер Смит чуть не в испуге добрался ощупью до аппарата. Что еще случилось? Он даже пожалел, зачем не ушел раньше. Тем не менее у него не хватило духу оставить без внимания этот требовательный призыв.

— Алло! — сказал он в трубку.

Чей-то громовой голос, заревевший из мрака, не дал ему продолжать.

— Послушай, Чарли, может, сойдемся на пятидесяти, а? Давай соглашайся, сынок, все равно в другом месте тебе не достать.

— Погодите минутку, — крикнул мистер Смит в трубку. — Это контора «Твигг и Дэрсингем». Кого вам…

— Знаю, знаю, — продолжал голос, пробивая себе путь через Лондон и совершенно игнорируя возражения мистера Смита. — Знаю, что ты скажешь, но на этот раз придется тебе платить пятьдесят. Я толковал сегодня с Томми Роусоном, и он говорит, что ты должен быть доволен, если тебе отдадут за эту цену. «Передай, — говорит, — Чарли от меня, что дешевле пятидесяти он нигде не найдет и за эту цену если купит, так это будет просто счастье». Так именно и сказал. И я с ним согласен, совершенно согласен. Так как же, Чарли, а?

— Вы не туда попали! — закричал мистер Смит.

— Откуда это? Мне нужен мистер Хиггинс.

— Здесь нет никакого мистера Хиггинса. Это «Твигг и Дэрсингем».

— Опять не тот номер! — сказал голос сердито. — Ради Бога, повесьте трубку.

Мистер Смит с большим облегчением исполнил его просьбу и вышел, посмеиваясь. Кто этот Чарли и что ему предлагали за пятьдесят и почему Томми Роусон полагает, что эта покупка — просто счастье? «Возможно, что это какие-нибудь мошенники», — решил он в трепетном волнении, достойном Стэнли, потом посмеялся над собой. Вернее всего, это какие-нибудь скупщики старых автомобилей, больших партий железного лома или чего-нибудь в таком роде.

Сойдя вниз, мистер Смит столкнулся пол лестницей с высоким мужчиной в широкополой шляпе, выходившим из конторы Квика. Высокий поклонился.

— А погода становится холоднее.

— Да, самую малость, — любезно откликнулся мистер Смит. Эти беглые встречи и дружеский обмен мнений были ему приятны, убеждали, что он — человек с некоторым весом. — Что же, в такое время года теплой погоды ожидать трудно.

— Это верно. Ну, как дела?

— Так себе. Могли бы быть лучше.

Высокий ушел, а мистер Смит, вспомнив, что у него кончился табак, зашел в соседнюю лавку под вывеской «Т. Бененден».

Мистер Смит был постоянным покупателем Т. Бенендена и, пожалуй, единственным потребителем «особой смеси Т. Бенендена, освежающей и приятной». «Нет, — говаривал он другим курильщикам, — я не охотник до вашего табаку в унцевых пачках. Я, знаете ли, люблю табак свежий, только что смешанный, и потому всегда покупаю его в лавке рядом с нашей конторой. Хозяин сам приготовляет эту смесь, так что она всегда свежая. Отличный табак, — вот попробуйте, набейте свою трубку. И цена умеренная. Я курю его уже много лет. А этот малый, у которого я его покупаю, в своем роде оригинал, надо вам сказать». Говоря так, мистер Смит казался самому себе большим знатоком и табака и людей, и это сознание придавало особенно приятный вкус «смеси Т. Бенендена». Вряд ли он был прав, утверждая, что покупает табак «свежей смеси», ибо, как бы хороша ни была эта смесь, свежей она быть не могла, раз выходила из лавчонки Т. Бенендена с сотнями пыльных коробок, рядами помятых жестянок, расхлябанными весами, грязным прилавком, единственной свистящей газовой горелкой и паутиной в темных углах. Зато мистер Смит был совершенно прав, характеризуя самого владельца лавки как «в своем роде оригинала».

Т. Бененден держался как подобает философу и финансисту, которого судьба преобразила в лавочника. Это был пожилой человек в очках с толстыми стеклами, которые только увеличивали его глаза, и без того достаточно выпуклые, с клочковатой бородкой цвета «перца с солью». На нем всегда был старомодный стоячий воротничок и крахмальная манишка, но галстука он не носил. Когда мистер Смит много лет назад впервые зашел в лавку, его это обстоятельство и поразило и рассмешило, и он подумал, что лавочник забыл надеть галстук. Теперь он был бы гораздо сильнее поражен, если бы увидел на Бенендене галстук. У него не раз появлялось искушение узнать у этого чудака, зачем он носит столь старомодные воротнички и манишки и при этом не носит галстука, но он почему-то не решался спросить. А Бененден всегда готов был потолковать на любые темы, но вопроса о галстуках никогда не касался. То ли он их не признавал, то ли не заметил до сих пор, какое значение в наше время придают этим вещам в обществе, и попросту не понимал, что такое галстук. Быть может, потому, что лавка его находилась в Сити, он больше всего любил говорить о финансовых операциях, — они были для него чем-то вроде сказок тысяча и одной ночи. Сидя за прилавком и понемногу выкуривая запас своего товара, он просматривал старые выпуски коммерческих бюллетеней и отдел «Новости Сити» во всех газетах, а потом из того, что вычитывал в них, из услышанных случайно отрывков разговора, из той грандиозной путаницы, которая царила в его мозгу, стряпались прелюбопытные выводы. Когда кто-нибудь заходил купить у него немного табаку, Бененден всегда давал ему понять, что оба они только что упустили возможность нажить целое состояние.

Увидев мистера Смита, Т. Бененден не торопясь выверил весы и поставил на прилавок грязную старую жестянку, в которой хранилась знаменитая смесь его изготовления.

— Обычную порцию, мистер Смит? — спросил он, беря у посетителя кисет и раскрывая его. — Сегодня утром видел вашего патрона, молодого Дэрсингема. Он заходил ко мне купить несколько штук «Саиб». И с ним был какой-то незнакомый мне солидный джентльмен с дорогой сигарой в зубах, очень хорошей сигарой. Вы не знаете, кто это?

— Он сегодня приходил к нам в контору, — сказал мистер Смит.

— Ладно, я ничего не говорю, — продолжал Бененден серьезным тоном, отвешивая табак. — Это дело не мое, вот я и не говорю ничего. Но глаз у меня зоркий. И как только они вошли, я в ту же минуту сказал себе: «Похоже на то, что „Твигг и Дэрсингем“ немного зашевелились. Что-то тут будет — или слияние двух фирм, или синдикат, или трест. Если, — думаю себе, — мистер Смит зайдет ко мне на днях, я напрямик у него и спрошу. Это, конечно, дело не мое, но мне он скажет». Хочу проверить, догадлив я или нет.

— Мне очень жаль, мистер Бененден, — ответил мистер Смит, улыбаясь, — но я ничего вам не могу сказать. Я и сам толком не знаю, что затевается, но, во всяком случае, это не то, что вы думаете.

— В таком случае вы делаете ошибку, — с жаром воскликнул Бененден, закрыв кисет и бросив его на прилавок. — То есть не вы, мистер Смит, а ваша фирма. Теперь это в моде, мистер Смит, — слияния, комбинации такого размаха, что голова идет кругом. И крупные фирмы заглатывают мелкие, так что крошки от них не остается. Вы понимаете, что я хочу сказать? Сегодня мне в одной из газет попалась интересная заметка, — я как раз читал ее, когда вы вошли. Вы вряд ли обратили на нее внимание. Одну минуту, сейчас найду ее. Ага, вот она! Допустим, мистер Смит… — Тут Т. Бененден перегнулся через прилавок. Глаза его под очками казались громадными. — Допустим, я пришел бы к вам две недели или неделю назад и сказал бы вам: как вы насчет того, чтобы купить парочку акций «Южнобережных прачечных», а? Что бы вы мне ответили на это?

— Ответил бы, что мне едва хватает на оплату моих собственных счетов в прачечной, — сказал мистер Смит, очень довольный своей шуткой.

Т. Бененден сделал несколько презрительный жест, как бы говоря, что в серьезных делах шутки неуместны. Затем продолжал торжественным и внушительным тоном:

— Вы бы мне ответили: «Некогда мне возиться с вашими „Южнобережными прачечными“, я об них знать не знаю, не надо мне их, не приставайте ко мне». И вы были бы правы — тогда. Но что произошло с тех пор? Что произошло? Прочтите газету. Вот тут, смотрите. На сцену появляется крупная фирма — что-то вроде синдиката или треста, — и акции начинают подниматься, молнией взлетают вверх. Теперь-то вы уже о них знаете! И один человек — вот прочитайте сами — нажил на них сто тысяч или двести тысяч, изрядный куш, на всю жизнь хватит. И он не единственный, вовсе нет. А мы сидим себе тут да подсмеиваемся над «Южнобережными» или другими какими-нибудь акциями — и что же выходит? То, что мы упускаем свое счастье, да, упускаем!..

И если ваш мистер Дэрсингем не будет начеку, — после драматической паузы заключил Бененден все так же выразительно, хотя уже чуточку сбивчиво, — то и он упустит свое счастье. Он должен смотреть в оба. В этой газете есть две-три заметки, которые я хотел бы ему показать… Сколько вы дали мне? Полкроны, кажется? Ага, значит, правильно — сдачи один и шесть. Покойной ночи, мистер Смит. — И Т. Бененден нагнулся к маленькой газовой горелке, чтобы разжечь потухшую трубку, потом вернулся в свой угол — вновь размышлять на досуге.

А мистер Смит направился к Мургейту, где, как всегда, купил вечернюю газету и забрался на верхнюю площадку трамвая. Здесь в те минуты, когда его не толкали входившие и выходившие пассажиры, не задевал кондуктор, не дергал вперед и не швырял назад сам трамвай, зверь сердитый и только наполовину прирученный, мистер Смит, держа перед собой газету, вглядывался в прыгавшие перед глазами буквы и знакомился с самыми последними и важными событиями дня. Полтора зажигательных столбца было посвящено молодой актрисе музыкальной комедии, которой он никогда не видел и не имел особого желания увидеть. Сообщалось о ее помолвке, о том, что история ее любви — настоящий роман, что она очень счастлива и еще не решила, оставлять ей сцену или нет. Мистер Смит, которому было глубоко безразлично, уйдет она со сцены или умрет на сцене, перешел к следующему столбцу. В нем обсуждался вопрос о самостоятельности замужних женщин — проблема, не обсуждавшаяся только в течение тех десяти часов, которые протекли с момента выхода утренних газет. Она тоже не интересовала мистера Смита, так что он заглянул в соседний столбец. Это был отчет репортера о бракоразводном процессе: здесь сообщалось, что требовавшая развода жена получала от мужа на туалеты всего только сто пятьдесят фунтов в год. Судья заявил, что эта сумма ему, вечному холостяку (смех в публике), кажется вполне достаточной, но газета приводила мнения известных светских дам, и все эти дамы утверждали обратное. Чувствуя, что он не разделяет горячего интереса издателей к данному вопросу, мистер Смит перебрался на следующую страницу, которая немедленно возвестила ему, что нынешней зимой будут носить вечерние платья длиннее, чем в прошедшем сезоне, а дальше (не более, не менее, как на трех столбцах) объясняла, что современные трудящиеся девушки, которые обзаводятся отдельным ключом от двери родительского дома, совершенно по-новому смотрят на брак и поэтому их не следует смешивать с их бабушками, женщинами Викторианской эпохи, не имевшими отдельных ключей. У мистера Смита возникло убеждение, что обо всем этом он уже раньше читал где-то, и он, перевернув страницу, добрался до отдела спорта, в котором немало места было уделено обсуждению сравнительных достоинств каких-то чемпионок гольфа. Мистер Смит никогда и в глаза не видал ни единой из этих амазонок и гольфом не интересовался. Он перешел к светской хронике. Вагон теперь сильно покачивало, и буквы плясали перед мистером Смитом, так что лишь ценой некоторого напряжения и даже легкой головной боли ему удалось узнать из этих столбцов, что брат лорда Уинтропа, который ростом выше шести футов, предполагает провести зиму в Вест-Индии, что самый младший сын леди Незер Стоуэй очень часто бывает в ресторане Сизого Голубя и, кроме того, прославился своим умением оригинально разрисовывать веера, что член парламента от Тьюбро (которого не следует смешивать с сэром Адрианом Путтером, находящимся в настоящее время в Египте) собрал коллекцию чайников, какой нет ни у одного из членов парламента, и что читатель не должен думать, как думают многие, будто Чингли-Мэнор, где недавно произошел пожар, — это то самое поместье Чингли-Мэнор, о котором упоминает Дизраэли, ибо это вовсе не одно и то же, репортеру (который, видимо, очень усердно занимался этим вопросом) отлично знакомы оба места. Вообще и репортер и редактор, по-видимому, знали все и всех на свете, кроме мистера Смита, и всех других людей в трамвае, и их знакомых, и всего того, что этих людей интересовало и заботило. Тем не менее мистер Смит, аккуратно складывая газету, подумал, что в ней есть множество новостей, которые его жене интересно будет узнать. Кажется, в этих газетах, ценою в одно пенни, пишут теперь только для женщин.

Мистер Смит занимал дом в шесть комнат (с ванной) на улице, где было множество таких же домов в шесть комнат с ванной, в той части Сток-Ньюингтона, которая расположена между Хай-стрит и Клиссолд-парк. Говоря точнее, почтовый адрес мистера Смита был таков: улица Чосера, № 16. Почему архитектор, мыслитель Викторианской эпохи, остановил свой выбор на Чосере — это его тайна. Быть может, он предполагал, что кентерберийские паломники, которые до сих пор не перевелись на нашем острове, пожелают и в двадцатом веке остановиться на отдых в кирпичных домах этой улицы. Как бы то ни было, а улица называлась Чосер-роуд, и мистер Смит раз даже попробовал почитать Чосера, но всякие там закавыки, незнакомая старая орфография и все прочее не слишком давались ему.

Итак, на улице Чосера мистер Смит вышел из трамвая, вертя в руках сложенную газету, и зашагал к дому № 16 в свете фонарей, который чередовался с мраком, в бодрящем холодке осеннего вечера. Его ожидал обед, а после обеда — чашка чаю: в будни мистер Смит, как человек благоразумный, предпочитал обедать по окончании трудового дня.

 

2

— Отрежь кусок для Джорджа, — сказала миссис Смит, — и я поставлю его в печку, чтобы не остыл. Джордж сегодня опять придет поздно. Да и ты немножко запоздал, папа.

— Да. У нас сегодня был необыкновенный день, — ответил мистер Смит, но не счел нужным сейчас продолжать разговор на эту тему. Он разреза л мясо, и хотя то была не более как холодная баранина, он уделял этой операции все свое внимание.

— Да ну же, Эдна! — крикнула миссис Смит дочери. — Сидит и мечтает! Передай отцу картофель и зелень, да осторожнее, блюдо очень горячее. И подливку. Ох, я забыла ее принести! Будь умницей, Эдна, сбегай за ней на кухню… Ну ладно, не трудись. Пока ты соберешься, я успею сходить и вернуться.

Мистер Смит, подняв глаза от баранины, которую разрезал, строго посмотрел на Эдну.

— Почему ты не пошла за подливкой сразу, когда мать тебя попросила? Ей все приходится делать самой!

Дочь надулась и заерзала на стуле.

— Я хотела пойти, — возразила она жалобным голосом, — но она меня опередила, вот и все.

Мистер Смит неодобрительно хмыкнул. В последнее время Эдна его раздражала. Он очень любил ее, когда она была ребенком, любил и сейчас, несмотря ни на что, но теперь Эдна была в «самом глупом и трудном возрасте», как мысленно выражался мистер Смит. У нее появилась — совсем недавно — новая манера держать себя, смотреть, разговаривать, и это новое в ней раздражало мистера Смита. Сторонний наблюдатель решил бы, что Эдна похожа на дешевую, немного запачканную копию эльфа. Это была миниатюрная девушка лет семнадцати-восемнадцати, узкоплечая, с тонкой шейкой, но с крепкими ногами. У нее был широкий и короткий нос, круглый маленький рот, почти всегда полуоткрытый, и зеленовато-синевато-серые, широко расставленные глаза. Десятки таких точно девушек, бойких, миловидных и худосочных, можно встретить в любой вечер подле любого кинотеатра в каждом большом городе. Эдна при первой возможности бросила школу и странствовала с одной службы на другую. Последней и самой продолжительной была служба продавщицы в большом мануфактурном магазине в районе Финсбери-парка. Но в настоящее время Эдна сидела дома без работы. Не ребенок, но и не взрослая, уже вышедшая из повиновения, но еще не самостоятельная, она переживала самый трудный период и была несносна. То вялая и ноющая, то сварливая, то угрюмая и плаксивая, она не хотела помогать матери, отказывалась даже убирать свою комнату. Аппетит у нее был плохой. Только когда приходила какая-нибудь из ее глупеньких подруг или когда Эдна собиралась в гости, она сразу веселела, двигалась быстро, видно было, что она живет какой-то собственной жизнью, красочной и увлекательной. Такой резкий контраст порой злил, а порой огорчал ее отца, потому что мистер Смит неспособен был посмотреть на свой домашний очаг, ради которого он всю жизнь работал и о благополучии которого только и думал, глазами своих детей, этой капризной, самолюбивой и скрытной молодежи. Перемена в Эдне беспокоила и сердила его гораздо больше, чем жену, которая принимала к сердцу только серьезные неприятности и относилась с мудрой женской снисходительностью к тому, что она называла «Эднино кривлянье».

В кухне послышалась какая-то возня, грохот посуды, и наконец миссис Смит воротилась и поставила на стол небольшой кувшинчик без ручки.

— У меня от старости, видно, путается в голове, — сказала она, с трудом переводя дух. — Сначала я вообразила, что подливка стоит на нижней полке. Прихожу в кухню, ищу — на полке нет. Ну, думаю, наверное, я забыла ее приготовить. А она, оказывается, стоит себе преспокойно в углу на второй полке… Нет, папа, ты положил мне слишком много, возьми часть обратно. Я сегодня что-то совсем не голодна, да и весь день мне есть не хотелось. Знаешь, бывает иногда, что человеку кусок не идет в горло. Возьми это себе, Эдна, тебе надо есть побольше… Хочется или не хочется — все равно, вы это съедите, мисс! Довольно глупить! Где это слыхано, чтобы девушка в таком возрасте морила себя голодом! Если у твоей матери раз в жизни нет аппетита, это вовсе не значит, что и ты должна за столом клевать меньше воробушка. — Тут миссис Смит сделала паузу, чтобы перевести дыхание, схватила тарелку Эдны и положила на нее еще мяса, потом села и проделала еще с десяток других вещей — все это с молниеносной быстротой.

Согласно всем литературным традициям, жена мистера Смита должна была бы быть поседевшей и высохшей труженицей, женщиной из предместья, давно утратившей интерес ко всему на свете, кроме своих несложных домашних обязанностей, благополучия семьи и мнений двух-трех соседок — из тех, что еще ходят в церковь: словом, лишь жалким подобием женщины, в котором мистер Смит не узнавал бы той, что некогда пленила его. Но природа, презрев все литературные традиции, распорядилась совершенно иначе. Ни седины, ни морщин! Миссис Смит была женщина лет сорока с небольшим и, с какой бы меркой к ней ни подходили, не выглядела ни на один день старше своих лет. Она была, конечно, гораздо полнее той девушки, на которой двадцать два года назад женился мистер Смит, но это ее ничуть не портило. У нее оставались все та же пышная масса небрежно причесанных темно-русых волос, ярко-голубые глаза, розовые щеки, сочные, влажные губы. Она происходила из здоровой семьи, постоянно жившей в деревне, и, быть может, поэтому обладала чудесным даром претворять поглощаемую ею скверную пищу в здоровую и жизнерадостную плоть. Но по темпераменту это была истая дочь Лондона, царства Кокейн, сказочной страны изобилия и радости. Она обожала устрицы и рыбу с жареной картошкой, иногда бутылочку портера или стакан портвейна, была гостеприимна, любила веселую болтовню, шум, распродажи, поездки за город, шутки, комические песенки, всякие развлечения — словом, весь этот буйный, суматошный, хохочущий и плачущий мир обжорства, пьянства, торгашества, приключений и распутства. Она с удовольствием тратила деньги, но тем не менее чувствовала бы себя совершенно счастливой и в том случае, если бы их семья была беднее и на более низкой ступени социальной лестницы. Она никогда не разделяла тревог своего супруга, — напротив, отмахивалась от них с некоторым нетерпением, а иной раз и с нескрываемым презрением. Впрочем, это было не более как естественное презрение, испытываемое натурами глубоко женственными к мужчине, представителю мужского начала. В этого человека она была влюблена когда-то, он был ее мужем, он доставлял ей бесчисленные радости, заботился о ней, был терпелив, любил ее. И она тоже любила его и гордилась им, считая его очень умным и дельным. Она достаточно знала жизнь, чтобы понимать, что Смит — поистине прекрасный семьянин и что за это надо благодарить судьбу. (Ибо Северный Лондон не является частью того оранжерейного мирка, в котором верный супруг или супруга считается скучным и несносным, пожалуй, даже препятствием, мешающим свободному развитию человеческой личности.) Целомудрие ради целомудрия не было девизом миссис Смит, и она с тайным удовольствием (хотя и не показывая виду) замечала игривые и жадные взгляды, которые бросали ей мужчины в автобусах, магазинах, кафе. Она откровенно заявляла, что, если бы мистер Смит «завел какую-нибудь интрижку», она бы не стала ни злиться, ни плакать, а тотчас же доказала бы ему, что и она «промаха не даст». Но до сих пор мистер Смит не подавал ей к этому повода. Он хоть и ворчал иногда на жену за расточительность, легкомыслие, за безалаберное ведение хозяйства, но, несмотря на это, несмотря на то что в продолжение двадцати двух лет они были закупорены вместе в тесной квартирке, жена по-прежнему казалась ему прелестной, непостижимой и обольстительной во всеоружии своей щедрой, своенравной, коварной и загадочной женственности, Женщиной с большой буквы среди толпы почти неотличимых друг от друга рядовых представительниц ее пола.

— Если этот пудинг ни на что не похож, — воскликнула миссис Смит, влетая с пудингом и с размаху ставя его на стол, — так вините не меня, а миссис Ньюэрк из дома двадцать три. Как раз, когда я замешивала его, она ворвалась в кухню, словно пожарная команда, да как заорет — знаете ее голосок: «Что я вам расскажу, миссис Смит, ну как бы вы думали?» А я отвечаю: «Право, не знаю, миссис Ньюэрк, что у вас опять», — я нарочно так сказала, чтобы намекнуть ей, что она уже не в первый раз пугает меня до смерти, врываясь, чтобы рассказать какую-нибудь ерунду. «А вот что», — говорит она… Осторожнее, папа, погоди, он горячий. Передай отцу горчицу, Эдна. Так, хорошо. — И миссис Смит села, раскрасневшись и тяжело дыша.

— Пожалуй, немножко круто замешан, — заметил мистер Смит, попробовав пудинг. — Но он у тебя иной раз бывает и хуже, мама, много хуже. — Он съел еще ложку. — Нет, ничего, вовсе не так уж плох.

— Правда? Если он не испорчен, так это просто удивительно, — отозвалась его жена. — Во всяком случае, эта трещотка из двадцать третьего сделала все, что могла, чтобы его испортить. «Ну вот, — кричит она, и видно, что так и лопается от нетерпения все выложить, — представьте, миссис Смит, я получила письмо от Олберта, он лежал в больнице в Рангуне, а теперь поправился. Письмо принесли только что, нет еще и десяти минут». «Да неужели? — говорю. — И где же он лежал в больнице?» А она отвечает: «В Ран-гуу-не», — так и сказала. Точь-в-точь, как в скетче Гарри Тэйта — помнишь, папа? Рангуун! Я чуть не расхохоталась ей в лицо. Кстати, о скетчах, — вот бы выпустить на сцену этого Олберта, с которым она так носится, было бы над чем посмеяться! Помнишь его, Эдна? Зубы торчат изо рта на целый ярд, глаза косые. Людям в Ран-гуу-не было на что посмотреть, когда там появился Олберт!

— Да, он противный! — подхватила Эдна, содрогаясь от аристократического презрения.

— Впрочем, не всем же быть писаными красавцами, — философски заметила миссис Смит. И добавила с лукавым видом: — Такими, как мистер Рональд Мальбро!

— Это еще кто? — осведомился мистер Смит.

— Ох, как же ты отстал от века, папа! А ведь ты его видел! Я очень хорошо помню, мы с тобой вместе видели его в той картине, что шла в «Эмпайре».

— А, так это, значит, какой-нибудь малый из кино? — Мистера Смита пудинг явно интересовал больше, чем «малый из кино».

— Ну, разумеется, киноактер. Не так ли, Эдна?

— Ах, да замолчи ты, мама! — воскликнула Эдна, густо краснея и вся извиваясь от смущения.

— О чем это вы?

— Он самый последний, не правда ли, Эдна? — все так же лукаво продолжала миссис Смит. — Да, красивый мужчина, кудрявый, темноглазый и все прочее. И щедро раздает свои фотографии: «На добрую память. Рональд Мальбро». И беседует со своими милыми юными поклонницами охотно, без всякого важничанья…

— Мама! — завопила Эдна. Казалось, вся душа ее перешла в два умоляющих глаза на пунцовом от стыда лице.

— Вот что выходит, мисс, когда не убираешь сама своей комнаты, — сказала мать. — Вхожу я вчера в ее спальню, папа, и что я вижу? Мистера Рональда Мальбро. «На добрую память» ей, Эдне! Фотография такая большая, что можно сосчитать его ресницы все до единой. Это — самое последнее увлечение всех девчонок. Им теперь уже мало вырезать его портреты из разных киножурналов, — нет, они выписывают их из самого Голливуда. «Дорогой мистер Рональд, я умру, если вы не пришлете мне своей фотографии с надписью вашей собственной рукой. Преданная вам Эдна Смит, Чосер-роуд, дом номер шестнадцать, Сток-Ньюингтон, Англия».

Мистер Смит принял строгий вид.

— Ну, знаешь, Эдна, должен тебе сказать, что это очень глупо.

— Я написала просто ради потехи, — пробормотала Эдна. — Только чтобы посмотреть, что из этого выйдет, вот и все. Некоторые из наших девочек собрали уже по нескольку десятков, а я…

— Очень жаль, что они не займутся чем-нибудь более полезным, — отрезал мистер Смит.

— Ну-ну, грех невелик, бывают похуже, — вступилась миссис Смит, вставая из-за стола. — От этого им не будет пользы, но и вреда тоже не много. Все мы в свое время делали глупости. Девушки все дурочки, если хочешь знать, папа, и мужчины этим пользуются… Но между прочим, из этого вовсе не следует, что девушка не может помочь матери убрать со стола. Ну-ка, Эдна, снеси все на кухню, пока я заварю чай.

— Сейчас, — протянула Эдна со вздохом усталости и медленно поднялась. Десять минут спустя, залпом выпив чай, она умчалась, а родители еще оставались в столовой: миссис Смит — за второй чашкой чаю, мистер Смит курил свою трубку.

Столовая была маленькая, слишком заставлена мебелью и разными безделушками. Это были большей частью дрянные, дешевые, безобразные вещи массового производства, сделанные наспех, кое-как, с расчетом на то, чтобы привлечь неискушенный глаз и быть купленными, покрасоваться затем короткое время в доме, надоесть, превратиться в старый хлам и быть выброшенными вон.

Однако комната в общем не производила неприятного впечатления, потому что в ней царила атмосфера домовитости и уюта, которую мистер Смит ощущал сильнее и ценил более, чем его жена, — быть может, потому, что его воображение, болезненно обостренное страхом, рисовало ему за стенами этого уютного мирка подстерегавшие его нищету, унижения, болезни, смерть. Должно быть, не столько усталость после рабочего дня, сколько именно это чувство делало мистера Смита тяжелым на подъем, человеком, которого трудно по вечерам вытащить из дому, и это хорошо знала его жена, которая, наоборот, всегда была за то, чтобы пойти куда-нибудь вечером или, если это невозможно, хотя бы назвать гостей.

— Эх ты, старый домосед, — промолвила она с ласковой укоризной, видя, что он поглубже уселся в свое кресло. — Ну, какие у тебя сегодня неприятности? Ты начал рассказывать, да почему-то замолчал.

— Не скрою от тебя, Эди, я сегодня здорово испугался. Собственно говоря, дела все время шли так, что я предвидел это… — добавил он с некоторой мрачной гордостью.

— Ну вот, опять начинается! — Миссис Смит предостерегающе помахала чайной ложечкой. — Ты слишком многое «предвидишь». Вечно ты заглядываешь вперед на неделю и видишь черные тучи. Вот говорят, что в Исландии барометр падает. Поручили бы тебе предсказывать погоду, тогда всегда было бы одно падение. Ну, рассказывай, милый, извини, что перебила.

— Кому-нибудь надо же смотреть вперед, не так ли? — сказал мистер Смит. — И если бы мистер Дэрсингем не был так беспечен, нам всем было бы лучше, чем сейчас.

— Ты хочешь сказать, что не получишь обещанной к Рождеству прибавки?

— Прибавки! Я сегодня утром думал уже, что вообще вылечу со службы. Поверишь ли, Эди, когда он начал говорить, у меня душа ушла в пятки.

Мистер Смит описал сцену в кабинете мистера Дэрсингема и принялся обсуждать последовавшие за этим загадочные события. А миссис Смит, слушая, кивала головой и перебивала мужа восклицаниями вроде «Да неужели?», «Так и сказал?», «Слыхано ли что-нибудь подобное!», «Ах он дуралей!». Она слушала мужа внимательнее обычного, так как видела, что он не на шутку расстроен и озабочен, но не принимала всерьез его тревог — и он отлично это знал. Она считала их плодом его воображения, ей никогда и в голову не приходила мысль, что он может лишиться места, быть выброшенным на улицу с единственной невеселой перспективой найти какую-нибудь работу вдвое хуже прежней. Это беспечное равнодушие жены, ее детская вера в то, что муж всегда сможет добывать нужные им шесть-семь фунтов в неделю, не придавали мужу веры в свои силы, — во всяком случае, в такие моменты, как сейчас. Он чувствовал, что должен думать за двоих, что в борьбе со своим страхом и заботами он одинок.

— Единственная моя надежда, — продолжал мистер Смит серьезно, — что у этого Голспи, который сегодня у нас появился, имеются какие-нибудь выгодные предложения. Очень странно, что Гоус уволен вдруг, ни с того ни с сего. Наверное, этот Голспи решил, что Гоус никуда не годится (мне самому в последнее время приходила в голову такая мысль), и настоял, чтобы мистер Дэрсингем от него избавился. Может быть, он хочет занять его место? Признаюсь, вся эта история мне кажется странной. Никогда в жизни я…

— Да ты не беспокойся, папа, все уладится, — перебила его миссис Смит. — Нас ждет удача. Пусть себе твой мистер Дэрсингем дурит, а нам все равно повезет. И скоро! Не помню, говорила ли я тебе: сестра миссис Далби — та с челкой и агатовыми серьгами, что гадает на картах, — на днях нагадала мне счастье, деньги и большую удачу, и все это через незнакомого мужчину-шатена, который спит в чужой постели. Что, этот человек, о котором ты рассказывал, шатен?

— Не спрашивай ты меня о таких вещах. Я его не разглядывал. У него большие усы — вот и все, что я могу сказать. Может быть, тебе этого достаточно?.. Нет, не могу понять, как мистер Дэрсингем…

— Очень нужно тебе, папа, волноваться из-за того, что мистер Дэрсингем сделал или чего он не сделал, — перебила его жена. — Думаешь, он о тебе очень беспокоится? Кто угодно, только не он. Так и ты не ломай ради него своей старой головы. Давай лучше послушаем музыку. Это нас развеселит.

Она вскочила и отошла в тот угол, где Джордж, мастер на все руки, поставил большой радиоприемник.

— Как его включать? Я всегда забываю, — сказала она, проводя рукой по различным кнопкам. — Нужно, кажется, потянуть за эту вот штуку?

Очевидно, нужно было потянуть именно за эту штуку, так как тотчас комнату наполнил громкий, самоуверенный голос.

— Теперь обратимся к другой стороне данного вопроса, — гремел он. — Как мы уже видели, торговая фирма не может иметь кредита, если она не оформила своих полномочий. Посмотрим, что это означает. Допустим, что учреждается какое-нибудь общество с целью… э… учета торговых векселей…

— О Господи! — С этим восклицанием миссис Смит немедленно изгнала голос из комнаты. — Вот так развлечение придумал! — укоризненно обратилась она к радиоприемнику. — Возьми-ка газету, папа, да посмотри, когда будут передавать пение или музыку.

Через столовую молнией пронеслась Эдна, уже совсем одетая, с густо напудренным носом и ярко накрашенными губами.

— Ты куда, Эдна? — крикнула ей вдогонку мать.

— Гулять.

— С кем?

— С Минни Уотсон.

— Только смотри у меня, не разгуливай поздно с твоей Минни Уотсон.

Эдна вместо ответа только хлопнула дверью.

— Теперь она неразлучна с Минни Уотсон, — заметила миссис Смит. — Через месяц будет какая-нибудь другая. Вчера я у нее спрашиваю: «А что это не видно Энни Фрост, с которой ты была в такой дружбе?»

— Это дочка того Фроста, у которого перчаточная мастерская? — осведомился мистер Смит.

— Того самого, Джимми Фроста. Так вот, когда я ей это сказала, наша мисс вздернула нос и ответила: «Вот еще, стану я водиться с Энни Фрост!» А, кажется, вчера были такие друзья, что водой не разольешь. Умора! Вот такая точно я была в ее годы.

— Ни за что не поверю! — энергично запротестовал мистер Смит. — Ты была гораздо рассудительнее. У нынешних девушек нет ни капли здравого смысла. То немногое, что они выносят из школы, у них вышибают из головы все эти фильмы, что показывают в кино. С утра до ночи у них на уме только фильмы и всякая другая ерунда. Только болтают да пляшут! Джаз тоже совсем вскружил их глупые головы…

— Ага, это, кажется, Джорджи! — перебила его миссис Смит, вскочив со стула. — Пойду достану из духовки его обед. Живее, мальчик, поторапливайся, если хочешь хоть как-нибудь пообедать сегодня. Жаркое, наверное, уже превратилось в угли.

Оставшись один, мистер Смит не спеша выколотил трубку в ящик с углем и задумался, глядя в огонь. В последнее время он постоянно ловил себя на том, что брюзжит на детей, а он вовсе не хотел быть ворчливым отцом. Когда они были маленькими, они доставляли ему много радости, а теперь он перестал понимать их, хотя иногда испытывал нечто вроде отцовской гордости. В особенности Джордж, старший, в детстве — мальчик живой и подававший большие надежды, теперь был для отца загадкой и вызывал в нем чувство разочарования. Джорджу представлялись в жизни возможности, которых никогда не имел его отец. Но Джордж с самого начала проявил склонность идти своей собственной дорогой — и дорогой, которая совсем не нравилась мистеру Смиту. Джордж не желал посвятить себя чему-нибудь одному, преданно служить кому-нибудь, упорно добиваться хорошего, обеспеченного положения. Он брался то за одно, то за другое, продавал радиоприемники, помогал товарищу в гараже. В настоящее время он тоже работал в гараже (эта служба была четвертая или пятая по счету). И хотя Джордж постоянно имел какой-нибудь заработок и, видимо, много работал, отец считал, что Джордж ничего не добьется в жизни. Правда, ему только двадцать лет, и время еще не ушло, но мистер Смит отлично понимал, что Джордж будет и впредь поступать по-своему, не считаясь с мнением отца. И потому он ни на что хорошее не надеялся. Вся беда была в том, что Джордж находил такое положение вещей нормальным, и отец знал, что не сумеет убедить его в противном. Вот этим-то и огорчали его оба — и сын и дочь. Ничего дурного он в них не замечал, они были ничуть не хуже, а то и лучше других мальчиков и девочек. И он всегда готов был их защищать от нападок. Тем не менее они, вырастая, превращались в людей ему непонятных, как будто они были какие-то чужестранцы. И это сильно озадачивало и смутно печалило мистера Смита.

Дети мистера Смита и вправду были для него «чужестранцами» — не просто потому, что принадлежали к другому поколению, но еще и потому, что они принадлежали к поколению, которое жило в другом мире. Мистер Смит был в полном недоумении, потому что подходил к ним с меркой, которой они не признавали. Они были продуктом новой культуры, детьми послевоенной эпохи. Они выросли под шум «фордов», кативших по улицам, а с тех пор эти «форды» уже успели скатиться в мусорную яму и с ними вместе весь груз идей, все еще составлявших высшую ценность для мистера Смита. Они были детьми универмагов Вулворта и кинематографа. Их кругозор был и шире и в то же время уже кругозора родителей. Они были менее англичане, более космополиты. Мистер Смит неспособен был понять Джорджа и Эдну, но множество юношей и девушек Нью-Йорка, Парижа и Берлина поймут их с первого взгляда. Манеры Эдны, ее гримасы и жесты были модным в то время подражанием одной обамериканившейся польской еврейке из Голливуда, которая накладывала свой штамп на юных девушек всего мира. Пристрастие Джорджа к машинам, его папироска, опущенные веки, гладкие, блестящие волосы, его галстуки, ботинки и костюмы, манера управлять автомобилем или танцевать, его отрывистая речь, его безграничное равнодушие ко многому — все это было типично, все это можно было встретить на улице любого американского города или европейской столицы…

Миссис Смит принесла обед Джорджу, а минуту спустя и сам Джордж пришел сверху из своей комнаты, опрятный, лоснящийся после умывания, с приглаженными волосами.

Он был красивее, лучше сложен и крепче, чем отец в его годы. Он вообще больше походил на мать, хотя в нем не чувствовалось такого полнокровия, такого обилия жизненных сил. Мать казалась налитой румяным соком, а он был сухощав и бледен. И хотя Джордж был красивый юноша с легкими и быстрыми движениями, цветение молодости было в нем заметно не более, чем в мистере Рональде Мальбро и ему подобных на экране. Словом, он был слишком старообразен для двадцатилетнего английского юноши. Казалось, американизированный мир, который Джордж, вырастая, открывал вокруг себя, сумел перенести в Северный Лондон климат Америки, который сушит и старит людей.

— Как ты поздно сегодня, Джордж, — заметил отец.

— Занят был, — коротко ответил Джордж, уписывая свой обед быстро, энергично, но без всяких признаков удовольствия. Помолчав несколько минут, он продолжал: — Какой-то парень привез продавать старую машину «ламбден», двенадцатисильную. Я бы мог купить ее за пятнадцать фунтов. И она не в таком уж плохом состоянии. Нужно поставить новые свечи, новое магнето, переменить тормозную ленту и подправить дифференциал да почистить ее всю — и машина будет в полном порядке. Можно ехать на ней куда угодно. Я уже подумал было, не продать ли мой старый мотоцикл да прицениться к этому «ламбдену».

— Вот было бы хорошо, Джорджи! — воскликнула миссис Смит. — Ты бы мог возить нас всех за город. Представляешь себе, папа, — вдруг мы шикарно катим в собственном автомобиле! Да и, кроме того, я терпеть не могу твой вонючий и трескучий мотоцикл. Они противные, эти мотоциклеты, и небезопасные к тому же. Отделайся ты от него, Джорджи, покуда он тебя не прикончил.

— Хорошо бы, конечно, завести автомобиль, — сказал Джордж. — Но и мой старый мотоцикл летит как птица. Этому «ламбдену» далеко до него! Нет, я расстанусь с ним только тогда, когда мне удастся достать что-нибудь первоклассное. И не беспокойся, папа, я сгоряча ничего делать не буду. Пока мне это не по карману. А машину «ламбден» Баррет все-таки купит. Мы ее приведем в порядок, подновим, покрасим и выгодно продадим. Но и с этим мы тоже спешить не будем, так что, когда мы ее починим, я вас обоих прокачу, куда захотите, стоит вам только слово сказать.

— Мы съездим в Брайтон, в гости к тете Фло! — воскликнула миссис Смит, и глаза ее засияли при мысли о поездке за город. — Так смотри же, Джорджи, милый, не забудь, что ты обещал старушке матери! А то будешь, пожалуй, все время катать в нем только своих девчонок. Надо иной раз и мать побаловать, Джорджи. Ей тоже хочется покататься в автомобиле не меньше, чем всякой другой.

— Ладно, — сказал Джордж весело и встал из-за стола.

— Погоди, есть еще пудинг.

— Нет, не хочу, обойдусь сегодня без пудинга. Я так наелся, что смотреть больше ни на что не могу. И кроме того, я тороплюсь.

— Опять! — воскликнула мать. — Никогда дома не посидит! Куда ты?

— Ухожу.

— А куда?

— Да просто пойду пошляться с товарищами.

Мистер Смит посмотрел на него с некоторой суровостью. Он решил, что пора и ему сказать свое слово.

— Погоди минутку, — начал он резко. — Можно узнать, что это, собственно, значит «пошляться»?

Джордж стоял, постукивая по столу своей папиросой. Он казался сейчас чуточку моложе, чуточку менее самоуверенным.

— Я еще и сам не знаю: может, пойдем в одно место, а может, в другое. Сыграем партию на бильярде в клубе, или пойдем в кино, или махнем на второй сеанс в Финсбери-парк. Зависит от того, как решат все. И ничего дурного в этом нет, папа. — Он закурил.

— Разумеется, нет, — сказала миссис Смит. — Отец вовсе и не говорил этого.

— Не говорил, — медленно подтвердил мистер Смит. — Иди гулять, Джорджи, только возвращайся не поздно. Но я хотел потолковать с тобой о другом… — Он сделал паузу. — Мне известно, что тебя встречали уже раза два с этим беспутным малым, расфранченным букмекером, — как его? — да, Шендоном. Так вот что, Джордж: держись от него подальше. Я в твои дела не вмешиваюсь, ты знаешь. Но у этого парня худая слава, и я не хочу, чтобы моего сына видели в его обществе.

— Шендон мне не друг, — возразил Джордж, вспыхнув. — Я с ним компании не вожу. Он иной раз заходит в гараж, только и всего. Он приятель Баррета.

— Если хоть половина того, что я о нем слышал, правда, — заметил мистер Смит, — так от этого парня добра не жди. И ты держись от него подальше, Джордж, понимаешь?

— Первый раз об этом слышу, — сказала миссис Смит, строго посмотрев на сына.

— Ладно, папа, — пробормотал Джордж, кивнув головой. — Ну, до свиданья, мама. — Он вышел из комнаты.

Миссис Смит тотчас унесла грязные тарелки на кухню и, вернувшись минут через пять в столовую, застала своего супруга с книгой в руках — это был сильно потрепанный детективный роман, неизвестно как сюда попавший. Мистер Смит не читал, а только подозрительно на него поглядывал. Миссис Смит положила перед собой вечернюю газету, заглянула в нее раз-другой, потом несколько минут слонялась без дела по комнате, потом снова прибегла к радио, но оно выпустило опять какого-то речистого джентльмена. Выключив его, миссис Смит достала с книжного шкафчика пару рваных носков и моток штопальных ниток, неодобрительно осмотрела их, потом через стол бросила взгляд на мужа и сказала:

— Мне что-то сегодня не сидится на месте. Ни за какую работу приниматься неохота. А что, если мы пойдем прогуляться? Можно заглянуть на часок к Фреду. Как ты думаешь? Нет? Ну, конечно, нет, я так и знала! Разве тебя, старый лежебока, сдвинешь с места? Вот я на днях присмотрю себе какого-нибудь интересного молодого человека, да и буду с ним ходить в кино. Хочешь сидеть дома, так сиди, а я пойду… Пожалуй, забегу на часок к миссис Далби. Она меня звала.

— Иди, — сказал мистер Смит. — А мне и здесь хорошо.

Он снова разжег трубку, помешал в камине и попробовал заняться детективным романом, который сразу перенес его в библиотеку старинного особняка, где лежал труп баронета, ожидая, пока его обнаружат. Но мистер Смит читал рассеянно. В библиотеке все время появлялись то Гоус, то мистер Дэрсингем, то этот Голспи. Перед окном старинного особняка он видел улицу Ангела. В конце концов мистер Смит отложил книгу и решил послушать радио. Теперь все поучающие джентльмены ушли домой, их сменил стремительный и мощный поток звуков. Мелодия показалась ему знакомой, и, порывшись в памяти, он с удовольствием узнал музыку Мендельсона, — это была, кажется, увертюра, посвященная морю и то ли какой-то пещере, то ли Гебридским островам. В противоположность своей жене и детям и большинству знакомых, мистер Смит питал искреннюю и бескорыстную страсть к музыке, а такую музыку, как эта, он больше всего любил и понимал. Он глубже уселся в кресле, резкие морщины на лице разгладились, а музыка лилась из небольшой конусообразной трубки, и с ней приходило давнее загадочное очарование. Призрачное море шумело вокруг его кресла. Комната наполнилась соленым морским воздухом, брызгами пены, зеленым мерцанием волн, криками больших чаек, мелькавших вокруг белыми молниями. И мистер Смит, утопая в этом волшебном море, забыл на время свои тревоги и был счастлив.

 

3

Когда на следующий день мистер Смит, борясь со сном, открыл глаза, в окно смотрело темное дождливое утро, одно из тех, которые, подобно гигантским бомбам, наполненным грязной водой, разрываются над несчастным Лондоном. При первом признаке приближения таких напастей следовало бы переводить все часы на три часа назад, чтобы люди могли оставаться в постели до тех пор, пока не истощится ярость стихий. Злоба их безгранична. Они метут, хлещут и обстреливают улицы дождем, как пулеметным огнем. Из-под каждого проезжающего колеса они вздымают фонтаны грязи; они добиваются того, что огонь не хочет гореть, а вода — кипеть, что чай оказывается чуть тепловатым, ветчина — замороженной, а яйца гарантированной свежести уже на столе превращаются в яйца обыкновенные и даже сомнительные. Они натравливают мужа на жену, отца — на ребенка и так способствуют развалу семьи. Усердные наемники смерти, они обильно сеют все болезни, какие известны нам, городским жителям, — насморк, ревматизм, несварение желудка, грипп, бронхиты, воспаление легких.

— Зонтик взял? — спросила миссис Смит. Она уже с час как встала, но казалось, что настоящая миссис Смит еще в постели, а внизу движется только ее таинственно закутанный двойник. — Ну, до свиданья. Придется тебе бегом бежать до трамвая, папа.

Папа бегом не побежал, а протрусил мелкой рысцой по Чосер-роуд и затем по следующей улице, после чего почувствовал боль в груди и вынужден был перейти на тихий ход. Раньше, чем он дошел до Хай-стрит и трамвайной остановки, края его брюк успели неприятно намокнуть, башмаки на картонной подметке (одна из выгодных покупок миссис Смит) хлюпали при ходьбе, а газета, которую он нес в руках, возвратилась в свое первоначальное состояние — бумажную массу. Трамвай, стекла которого струили воду и пар, был, разумеется, переполнен сверх всякой меры и тащил груз мокрого платья, под которым скрывались не люди, а какие-то злобные демоны. После невероятных усилий мистеру Смиту удалось набить трубку смесью Т. Бенендена и разжечь ее, а затем — непобедим дух человеческий! — он умудрился развернуть и просмотреть свою размокшую газету. Из нее он, раньше чем успел доехать до конца Сити-роуд, узнал, что обучение в закрытых школах стоит слишком дорого, что ночные клубы на Бродвее теперь не имеют таких больших доходов, как раньше, что в Бирмингеме какой-то муж перерезал горло своей жене, что в Каире опять бастуют студенты, а в Хаммерсмите какая-то женщина умерла с голоду, что в Суффолке полисмен нашел в левом носке у арестованного шесть фунтов банковыми билетами и что бубонная чума переносится на людей блохами с зараженных крыс.

Наконец он приехал на улицу Ангела, которая казалась такой ощипанной, серенькой, и со всех сторон текло, как из дырявой лохани.

Утро в конторе прошло невесело. Во-первых, все было еще непонятнее, чем вчера. Мистер Дэрсингем опять не появился и в половине одиннадцатого телефонировал, что приедет только к концу дня и просит мистера Смита «присмотреть за всем». Гоус не приходил, и теперь мистер Смит окончательно поверил, что он навсегда исчез из конторы. Мисс Мэтфилд была надменнее обычного и ужасно раздражительна. Юный Тарджис, который сумел по дороге в контору промокнуть больше всех, ходил, повесив голову, с бледным вытянутым лицом, и каждый раз пугал всех оглушительным, как взрыв, чиханием. Стэнли, сердитый на погоду, на весь мир и на свою судьбу, слонялся по конторе и всем мешал, а когда ему приказывали взяться за работу, заявлял довольно непочтительно, что работы у него нет, и мистер Смит не мог придумать, что бы такое ему поручить. На несколько запросов по телефону не удалось дать надлежащий ответ, а это всегда служит признаком неудовлетворительного положения дел. У мистера Смита было достаточно работы, чтобы заполнить утро, но сегодня его мучила какая-то странная неуверенность во всем, не радовали книги, аккуратные столбики цифр, любимый карандаш, резинка, синие и красные чернила, — ведь он не знал, что будет с фирмой! Это было все равно, что пытаться вести записи в гроссбухе, когда висишь над темной пропастью.

Час завтрака застал его за мокрым мраморным столиком в том же кафе, куда он ходил ежедневно, в ожидании обычных яиц всмятку, поджаренного хлеба и чашки кофе. Дождливого утра как не бывало, на улице даже тускло светило солнце, но казалось, что скверная утренняя погода нашла себе убежище в этом маленьком кафе, где стоял сырой туман, как будто оно отстало от улицы на целых четыре часа. Мистер Смит сидел, затиснутый в угол вместе с другим постоянным посетителем, у которого один глаз был стеклянный, ярко-голубой и с таким неподвижным, упорным взглядом, что пугал людей. Мистер Смит сидел рядом и видел этот глаз сбоку, а так как его обладатель, занятый уничтожением двух порций тушеных бобов с гренками, которые он запивал холодным молоком, во время разговора не поворачивал головы, то впечатление получалось неприятное и даже жуткое.

— Фирма, с которой мы вели дела, окончательно прогорела, — сказал человек со стеклянным глазом, подбирая несколько бобов, упавших с тартинки. — Окон-ча-тельно! Это Клэридж и Молтон — слыхали про них? Да, скверная история.

— Вот как? — из вежливости переспросил мистер Смит, подняв глаза от яйца всмятку, но тотчас снова опустив их. — А я что-то не припоминаю такой фирмы.

— Что ж, может быть, вы и не слыхали про нее, — продолжал стеклянный глаз с некоторым недоверием, — но эта фирма очень известна среди оптовых торговцев зонтиками. Она торговала частями для зонтиков — главным образом спицами, ручками и наконечниками. Если бы каких-нибудь десять или даже пять лет тому назад… да что там — если бы еще три года назад вы пришли к нам и сказали: «Я могу вам предложить спицы и наконечники на таких условиях, что Клэриджу и Молтону за мной не угнаться», — если бы вы так сказали, мы бы вас просто подняли на смех!

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал мистер Смит очень серьезно.

— И еще года полтора назад я готов был поручиться, что «Клэридж и Молтон» — одно из самых надежных предприятий в нашей промышленности. А теперь!.. Они завязли в долгах, окончательно вылетели в трубу!

Мистер Смит мужественно выдержал взгляд голубого глаза.

— Чем же вы это объясняете? — спросил он, и не только из вежливости, ему действительно хотелось это знать.

— Молоко сегодня невкусное, — заметил его собеседник обиженным тоном. — Чем-то пахнет. Отошлю его обратно на кухню… О чем мы говорили? Ах да, — тут он уныло завращал глазом, — о Клэридже и Молтоне. Так вот: это молодой Молтон погубил дело, из-за него все пошло прахом. Года два назад фирма перешла в его руки, а он целыми днями где-то пропадал… Он, видите ли, большой любитель виски… Выдавал векселя направо и налево… уволил ни за что ни про что старейшего служащего, Джонни Фаулера. Наверное, он в тот день был пьян, — я имею в виду, конечно, молодого Молтона, а не Джонни Фаулера, Джонни капли в рот не берет. Ну и вот вам результат. Можно ли делать такие вещи, я вас спрашиваю?

— Конечно, нельзя, — печально подтвердил мистер Смит.

— Никак нельзя, — заключил стеклянный глаз. — Особенно в нынешнее время, слишком теперь все падки на наживу, слишком сильна конкуренция. Приходится постоянно держать ухо востро, не так ли? Эй, мисс! Пожалуйте сюда! Сколько с меня? И как насчет молока?

Мистер Смит допил кофе, машинально набил и закурил трубку, затем вышел на улицу. Он был расстроен. Хотя до сих пор он ничего не замечал за мистером Дэрсингемом, но в конце концов, быть может, мистер Дэрсингем идет по стопам этого Молтона? Разве он не стал уже целыми днями пропадать где-то вне конторы? Разве не уволил как раз сейчас старейшего служащего, Гоуса? Пока мистер Смит медленно шел по улице, останавливаясь иногда у витрин, которые его ни капельки не интересовали, он перебрал в уме все причины, по которым их фирма может «завязнуть в долгах», «прогореть», «вылететь в трубу». Их оказалось так много, они представлялись столь неминуемыми, что мистер Смит уже видел себя в рядах жалкой армии безработных, лишенных права на существование. И под влиянием этих мыслей он на углу Чизуэлл-стрит купил у какого-то безработного коробку спичек и дал ему два пенса.

Войдя в контору незамеченным, он еще из передней услыхал громкие голоса и сначала подумал, не случилось ли чего-нибудь, но в следующую минуту разобрал слова.

— Я следил за ним до самого парка Виктории, — с гордостью говорил Стэнли, — а он и не подозревал!

— Да как же он мог тебя заметить? — пренебрежительно возразил Тарджис. — Откуда ему было знать, что ты идешь сзади, осел ты этакий!

— Вот в том-то вся штука! — воскликнул Стэнли. — Так и бывает, когда занимаешься слежкой…

— Бывает и другое, — неожиданно вмешался мистер Смит. — И если ты не примешься немедленно за какую-нибудь работу, мой милый, то будешь выброшен вон, тогда можешь заниматься слежкой сколько душе угодно. А от вас, Тарджис, я этого не ожидал. Стоять сложа руки и болтать о какой-то чепухе!

— Я как раз и говорил ему, что это чепуха, — ответил Тарджис с недовольной миной. — Он просто помешался на сыщиках и сыске. Крадется за кем-нибудь по пятам целыми часами, тот не обращает на него никакого внимания — ведь он же не знает, что за ним кто-то идет, и ему на это решительно наплевать, — а Стэнли воображает себя каким-то Сикстоном Блэйком.

— Никем я себя не воображаю, — сказал Стэнли, сморщив веснушчатую рожицу в гримасу сильнейшего возмущения.

— Ты бы лучше бросил эти глупости, Стэнли, — промолвил мистер Смит, садясь за свой стол. — Они тебя очень скоро доведут до беды. Почему ты в свободное время не найдешь себе какое-нибудь разумное развлечение? Займись резьбой по дереву или собирай иностранные марки, или коллекцию бабочек, или что-нибудь в этом роде.

— Вот еще! Никто больше такими вещами не занимается. Они вышли из моды, — буркнул Стэнли.

— Ну хорошо, но работа не вышла из моды — во всяком случае, у нас в конторе, — объявил мистер Смит назидательным тоном старого школьного учителя. — Так что займись ею, пожалуйста.

Вернулась мисс Мэтфилд, опоздав, как всегда, на четверть часа.

— Не разговаривайте со мною! Я взбешена! — объявила она. — Из всех скверных завтраков, какие я когда-либо едала в этом городе, сегодняшний — самый отвратительный. Меня тошнит при одном воспоминании о нем… А что, мистер Дэрсингем когда-нибудь явится наконец? Это безобразие, — у меня лежит куча бумаг, которые он должен подписать. Вы не можете с ними что-нибудь сделать, мистер Смит?

— Я посмотрю, мисс Мэтфилд, — сказал мистер Смит устало.

День тянулся, как всегда.

 

4

В пять часов прибыл мистер Дэрсингем, влетел в контору, как большая розовая бомба. Он запыхался, вспотел и сиял на все стороны улыбками.

— Здравствуйте, все, — сказал он, захлебываясь словами. — Не знаете ли такого местечка, где в этот час еще можно выпить чаю? Ну, если нет, так и не надо. Вот что, мисс Мэтфилд, оставьте все, пожалуйста, и приходите с блокнотом ко мне в кабинет. Мне надо продиктовать вам несколько писем и циркуляр. Стэнли, приготовь все для копировки циркуляра. А вы, Тарджис, позвоните Брауну и Горстейну и скажите, что я хочу поговорить с мистером Горстейном. Когда я покончу с письмами, Смит, минут через пятнадцать, мы с вами займемся делами. Захватите с собой ваш список неоплаченных счетов на сегодняшнее число. И вот еще что, дорогой: дайте мне справку относительно всех платежей Горстейна и Никмена за этот год.

Мистер Дэрсингем любил таким образом сигнализировать о своем прибытии, — создавалось впечатление, будто только по его команде начинается для всех рабочий день даже и в тех случаях, когда он являлся в пять часов. Но сегодня он был не такой, как всегда. Несмотря на то что он запыхался и едва переводил дух, в голосе его явно звучали торжествующие нотки, чувствовалась этакая наполеоновская уверенность и властность. Он являл собой зрелище довольно редкое — «старого уоррелца», который вершит большие дела. Температура в конторе одним скачком поднялась на десяток градусов, и мистера Смита, выяснявшего в эту минуту довольно неутешительные взаимоотношения их фирмы с фирмами «Браун и Горстейн» и «Никмен и сыновья», снова посетили безумно оптимистические надежды. Что-то произошло! В этом не было никакого сомнения.

Наконец его призвали в кабинет мистера Дэрсингема, и он узнал, в чем дело. Как он и подозревал, тут был замешан «этот Голспи».

— Положение таково, Смит, — объяснял мистер Дэрсингем. — Он — единственный агент по сбыту всего этого нового материала из Прибалтики. Никто, помимо Голспи, здесь его получать не будет. Дерево отличное, товар вполне подходящий, и Голспи может получать его на тридцать, сорок и пятьдесят процентов дешевле, чем мы платим здесь. Откровенно говоря, когда он в первый раз объяснил, чего ему надо, я совсем за это не ухватился. Мне все это дело показалось сомнительным.

— И в самом деле как-то странно, что он вдруг явился именно к нам, не правда ли, сэр?

— Правда, Смит, это самое и я подумал. Но мы с ним объехали наших заказчиков и показали некоторые его образцы, сообщили цены, по которым сможем продавать товар, — и все сразу ухватились за это. Мы вытесним всех конкурентов, уничтожим их вчистую! С этим новым товаром, Смит, мы в две недели получим больше прибыли, чем наша фирма в самые лучшие времена получала за месяц. А вам известно, как мы работали в последнее время. Ужас! Сплошное безобразие! И в этом, к слову сказать, отчасти виноват Гоус. Да, да. Тридцать лет стажа и все такое, но дело-то в том, что всем надоело видеть его унылую старую рожу. К тому же он перестал стараться. Голспи быстро убедил меня в этом. Впрочем, у меня давно были кое-какие подозрения…

— И у меня тоже, сэр.

— Вот видите. Гоуса давно следовало вышвырнуть вон. Теперь он сам захотел уйти и скоро об этом пожалеет. Да, вот так обстоят дела… Голспи забрел к нам совершенно случайно. У него имеется договор на представительство, но он искал какую-нибудь фирму, чтобы работать с ней вместе. Все это… э… э… знаете ли… должно остаться между нами, Смит.

— Понимаю, сэр, — отозвался мистер Смит, польщенный и обрадованный таким доверием.

— Голспи… мистер Голспи не хочет вступать к нам компаньоном, он не может возиться с этим делом… Он будет у нас чем-то вроде главного руководителя и будет получать солидные комиссионные. Все это вам надо знать, потому что вы ведете книги… Комиссию он, правда, требует изрядную, но ведь, в сущности, все дело создает он, и на его ответственности будет доставка дерева в Англию и все, что с этим связано. Мы с ним будем работать вместе и всем управлять. В ближайшие месяцы я сам объеду район, а там надо будет на место Гоуса найти кого-нибудь помоложе и энергичнее.

— Значит, сокращать штат не придется? — спросил мистер Смит с большим облегчением.

— Сокращать! Мы его порядком увеличим, и очень скоро. Угловую комнату надо будет на этой же неделе освободить от лишней мебели и хорошенько прибрать. Она нам понадобится для образцов. Вы как можно скорее найдите еще одну машинистку в помощь мисс Мэтфилд, — хорошо бы какую-нибудь молодую. В ближайшие недели мы будем гнать вовсю. — Тут мистер Дэрсингем вскочил с места и замахал кулаками, как будто он никогда не учился в приличной закрытой школе. — Мы с Голспи оба будем разъезжать, а что касается конторы — я надеюсь на вас. Все наши служащие должны дружно помочь мне в такой момент. Приезд Голспи открывает для всех нас большие перспективы, и, разумеется, это необычайная удача. Он просто из кожи лезет, чтобы наладить дело, — такой уж человек, живой, энергичный и все такое. Нам надо не отставать от него.

— На меня вы можете рассчитывать, я приложу все усилия, мистер Дэрсингем, — горячо заверил его мистер Смит. — Конечно, мне бы хотелось еще кое-что узнать от вас. Например, как он договорился с этими иностранцами насчет сроков уплаты?

— Он собирается потолковать с вами, Смит. Мы пока еще не касались этого вопроса.

— И еще другое, сэр, — продолжал мистер Смит, на этот раз менее решительно, — вам известно, каково сейчас наше положение в банке. Если мы расширяем дело, нам нужен кредит.

— Я уже сегодня думал об этом, — сказал мистер Дэрсингем. — Пока нам от банка ничего получить не удастся, но я полагаю, можно будет занять где-нибудь. В этом месяце нам, чтобы как следует развернуться, нужны будут деньги, тем более что мистер Голспи уже поговаривает о том, чтобы мы выплатили ему часть его комиссионных сейчас же — авансом, так сказать.

Мистер Смит сделал серьезное лицо и откашлялся.

— Вы полагаете, что это будет благоразумно с нашей стороны, мистер Дэрсингем? Я хочу сказать, что… э… в сущности, у вас нет никаких гарантий…

— Вы думаете, что все это может оказаться аферой? Не стесняйтесь, говорите прямо, — воскликнул мистер Дэрсингем, усмехаясь. — Что ж, конечно, и мне это приходило в голову. Утром я готов был подозревать тут бог знает какое надувательство, потому что, как я уже вам сказал, все дело казалось мне ненадежным, и, между нами говоря, сперва и сам Голспи показался человеком совершенно не нашего круга. Но потом я все обдумал. Он не получит комиссионных до тех пор, пока товар не поступит к нашим заказчикам, но после этого он хочет получить все свои деньги, не ожидая окончательного урегулирования счетов. Впрочем, знаете что, Смит, мы все равно впредь не станем давать нашим клиентам слишком льготные сроки. Имея на руках такой козырь, как этот новый товар, мы можем немного их поприжать, как вы думаете?

— Это верно, мистер Дэрсингем. Я хотел бы два-три таких счета закрыть окончательно. С ними больше возни, чем они того стоят. — Мистер Смит сделал паузу. — Но я не совсем еще уяснил себе, сэр, какое положение займет у нас мистер Голспи. Что же, он будет управлять конторой?

— Вроде этого, — ответил мистер Дэрсингем с миной человека, много думавшего над этим вопросом. — Можете так считать, хотя, разумеется, хозяином остаюсь я…

— Ну еще бы, мистер Дэрсингем!

— Если, допустим, вам очень не понравится какое-нибудь его распоряжение, вы обращайтесь ко мне, — продолжал мистер Дэрсингем с видом заговорщика. — Но посторонние об этом знать не должны.

— Понимаю, сэр, — поддакнул мистер Смит, решив, что со временем все выяснится.

— Конечно, мистеру Голспи еще многому не мешает поучиться, — беззаботно добавил мистер Дэрсингем. — Он не знаком ни с нашим делом, ни с Сити. Но он, видимо, в свое время исколесил вдоль и поперек всю Англию, и, кроме того, знаете, он человек в высшей степени изобретательный и напористый. Прелюбопытный тип, доложу я вам! — Тут мистер Дэрсингем перешел опять на деловой тон: — Вот что, Смит, я хочу как можно скорее провернуть это дело, потому что мне нужны деньги — или хотя бы часть их — к завтрашнему дню. Попросите мисс Мэтфилд поторопиться с письмами, чтобы я успел до отъезда их подписать, и присмотрите за тем, чтобы циркуляры сегодня же были разосланы. Хорошо?

— Слушаю, мистер Дэрсингем. — Мистер Смит шагнул было уже к двери, но остановился. — Разрешите вам сказать, сэр: я очень рад, что дела приняли такой оборот. Они уже начинали меня тревожить, сильно тревожить, сэр.

— Спасибо, Смит, голубчик. — Сейчас всякий узнал бы в мистере «Дэрсингеме старого уоррелца». — Увидите, скоро у нас тут закипит работа. Этот человек для нас находка. Да, кстати, он должен сейчас прийти.

Мистер Голспи действительно пришел в контору, но уже после ухода мистера Дэрсингема и только на полчаса, чтобы кое о чем расспросить мистера Смита. На другое утро он опять пришел, и мистера Смита пригласили в кабинет на небольшое совещание. Потом мистер Голспи ушел и воротился около половины пятого, продиктовал несколько писем, успел сунуть нос во все уголки конторы, осмотрел комнату для образцов, потом вел какие-то разговоры по телефону мистера Дэрсингема, когда тот уехал в контору «Никмен и сыновья». Все служащие уже ушли, а мистер Смит убирал свои книги в шкаф, когда мистер Голспи вышел из кабинета и опять начал его расспрашивать — главным образом о состоянии счетов. Оба оставались в конторе еще минут двадцать пять, и в заключение мистер Голспи предложил зайти по дороге чего-нибудь выпить.

Когда они уже сошли с лестницы, мистер Смит вспомнил, что у него кончается табак (он выкуривал каждую неделю два с половиной унца «особой смеси» Т. Бенендена), и сказал, что забежит в лавку за новой порцией. Мистер Голспи зашел туда вместе с ним, и Т. Бененден был так удивлен вторичным появлением грузного и пышноусого незнакомца, и притом на сей раз в обществе мистера Смита, что за все время, пока отвешивал табак и всыпал его в кисет, не произнес ни единого слова.

— Есть у вас хорошие сигары, хорошие, понимаете? — осведомился мистер Голспи своим звучным басом, глядя на лавочника еще пристальнее, чем тот глядел на него.

— Разумеется, есть, — с достоинством ответил Т. Бененден. И поставил на прилавок два-три ящика.

Мистер Голспи выбрал две сигары, обрезал их, одну сунул себе в рот, другую в рот мистеру Смиту и зажег обе — все это молча. И только затем уже, пустив струю дыма в лицо Бенендену, спросил:

— Сколько?

— Три шиллинга за пару.

Мистер Голспи бросил на прилавок две полукроны. Теперь для Бенендена наступил удобный момент начать разговор.

— Что вы скажете насчет страшного кризиса с цементом, джентльмены? — сказал он. — Куда он нас приведет?

— Меня он никуда не приведет, — ответил мистер Голспи. — А вас?

Т. Бененден был, видимо, озадачен. Он все еще держал в руке сдачу — два шиллинга.

— Я хотел сказать вот что… Это большой концерн, не правда ли? Еще в прошлом году он процветал, как почти все большие концерны. Хорошо. А что мы видим в этом году? Крах. А почему?

— Не знаю и держу пари, что вы тоже не знаете, — сказал мистер Голспи благодушно и вдруг захохотал смехом, похожим на отрывистый лай. — Ах, черт, возьми! — прокричал он. — Я вот уже пять минут ломаю себе голову и не могу догадаться, что такое у вас неладно?

— У меня? — переспросил пораженный Т. Бененден.

— Ну да. Разве вы не заметили, что я все время на вас смотрю? — Он повернулся к мистеру Смиту: — Понимаете, чувствую, что у него что-то не в порядке, но что именно — никак не могу сообразить. А вы заметили? — Он ткнул в Бенендена толстым грязным пальцем. — Боже мой, дружище, да вы забыли надеть галстук! Посмотрите на себя. А я стою и думаю: в чем же дело?.. Это моя сдача? Так, верно, два шиллинга.

Мистер Смит только рот разинул и поспешно вышел вслед за Голспи на улицу. Он заходил в лавку Бенендена в течение многих лет два-три раза в неделю и ни разу не решился произнести слово «галстук». А этот малый приходит и сразу как ни в чем не бывало выпаливает: «Вы забыли надеть галстук». Мистер Смит тихонько засмеялся.

Мистер Голспи повел его через улицу в «Белую лошадь».

— Что будете пить? — спросил он.

— Спасибо, мистер Голспи. Гм… гм… пожалуй, выпью стаканчик пива, — скромно сказал мистер Смит, занятый своей толстой сигарой.

— Не советую. Сегодня слишком холодный вечер, чтобы пить пиво, да еще после тяжелого трудового дня. Выпейте виски. Согласны? Вот и отлично… Две двойные порции виски и содовой!

В «Белой лошади» было тихо и уютно. Мистер Смит давно здесь не бывал и теперь наслаждался этим уютом. За решеткой камина весело мигал огонь. Ряды ликерных бутылок искрились и сверкали на прилавке, слабо блестели стаканы. В зале стояло мирное жужжание голосов. Сигара погружала в праздничную атмосферу роскоши, ароматов, блаженной лени. Виски было превосходное, оно уничтожало привкус тумана, дыма, этот запах железнодорожного туннеля, которым была пропитана улица Ангела. А мистер Голспи, все еще загадочный и властный, казался уже добрее и проще и явно старался наладить дружеские отношения.

— У вас, кажется, есть коммивояжер, который работает в центральном и северном районе? — спросил мистер Голспи после того, как оба отхлебнули из своих стаканов. — Что он за человек?

— Добсон? Он славный молодой человек, и в тех районах у него обширные знакомства. В последнее время он, правда, собирал мало заказов, но это не его вина.

— Мы это скоро проверим, — сказал мистер Голспи. — Если он не сумеет продать новые сорта фанеры, так лучше пускай отправляется на все четыре стороны. Товар ходкий. Заказы так и сыплются, просто дождем сыплются на нас. Но понимаете, Смит, это еще не все, нам надо двинуть дело. Наберем сейчас целую кучу заказов, — куй железо, пока горячо. Надо как можно скорее подыскать еще одного человека для работы в Лондоне и районе. И человека живого, не то что этот угрюмый старый хрен, которого я вышиб отсюда в первый же день. Посылать его добывать заказы — все равно что послать за этим первый попавшийся мусорный ящик. Три человека — я, Дэрсингем и тот, кого мы наймем, — должны в какие-нибудь два-три месяца обработать весь Лондон и его окрестности. Взять их штурмом! Вот как надо действовать! Верно?

Мистер Смит вынул изо рта сигару и, силясь придать своему лицу энергичное и суровое выражение, подтвердил, что верно.

— Хотите знать мой девиз? — продолжал мистер Голспи, ничуть не умеряя голоса, так как он и без того говорил достаточно тихо. — Человек должен работать как дьявол и наслаждаться вовсю. Работать — так работать, а хочешь жить в свое удовольствие, так живи и не зевай.

Тут мистер Смит вздрогнул и отшатнулся, так как между ним и мистером Голспи внезапно вынырнула чья-то голова, большая голова в засаленной кепке, не достигавшая, однако, его плеча.

— Все это прекрасно, джентльмены, — произнесла голова развязно и вместе жалобно, — но если не можешь достать работу, как тут жить в свое удовольствие? Что тогда делать, а?

— Одно вы можете сделать, — отозвался мистер Голспи.

— Что именно?

— Вы можете не вмешиваться в чужой разговор и не совать своего грязного носа куда не следует, — пояснил мистер Голспи, самым неприятным и угрожающим образом вытянув вперед голову. Человек в кепке шарахнулся назад. — Вот возьмите, — добавил мистер Голспи уже мягче, но пренебрежительно, — возьмите три пенса и ступайте, купите себе чего-нибудь.

— Спасибо, мистер. — И голова исчезла.

— Всякий раз, как я сюда приезжаю, я замечаю в городе все больше и больше таких крыс, как эта.

— Безработица, знаете ли, — сказал мистер Смит серьезно. — Я не говорю, что все такие, как этот, хотят работать, но если бы и хотели, работы нет. Скажу вам откровенно, мистер Голспи, иной раз жутко становится, когда подумаешь, сколько людей ищет работы. Если нам придется нанять несколько новых служащих и мы дадим объявление, вы сами увидите: они начнут ходить толпами и все готовы работать за гроши, чуть не даром. Как поговоришь с ними, душа разрывается.

— Так-то оно так, — возразил мистер Голспи тоном человека, душу которого не так-то легко надорвать. — Но я знаю одно: человек, который готов работать за гроши, — ничего не стоит. Мне его и даром не надо. А кстати, Смит, сколько вам платит Дэрсингем?

Мистер Смит минуту колебался, но потом ответил.

— И вы находите, что этого достаточно?

Мистер Смит опять замялся:

— Видите ли, я думал, если все пойдет хорошо, с Рождества попросить прибавки. Но вы же знаете, что дела у нас плохи.

— Ну, теперь они пойдут хорошо, можете не сомневаться, — воскликнул мистер Голспи. — Пойдут так, как никогда и не снилось Твиггу и Дэрсингему! Кстати, кто был Твигг? Впрочем, черт с ним, это не важно… Скажу вам напрямик: я считаю, что вам платят недостаточно. Сто ящего человека я с первого взгляда узнаю, и, если кто старается для меня, я, знаете, что делаю? Я стараюсь для него. Так-то, Смит! Можете на меня рассчитывать.

— Очень любезно с вашей стороны, мистер Голспи, — в смущении пробормотал Смит.

— Как только те заказы, что поступят к нам сейчас, будут оформлены (между прочим, имейте в виду, что вам и работы прибавится и ответственность будет больше), вы немедленно получите прибавку, солидную прибавку, сотню-другую в год, — это так же верно, как то, что я Джимми Голспи. Вот вам моя рука!

Взволнованный мистер Смит почувствовал, что ему жмут руку.

— А теперь, — заключил мистер Голспи тоном, не допускающим возражения, — мы скрепим наш уговор, выпив еще по маленькой.

— Хорошо. Но… э… э… на этот раз моя очередь платить.

— Ни-ни! Не сегодня. Сегодня вам еще не разрешается. Подождите до большой прибавки. Две маленькие, пожалуйста! Вы женаты, Смит, не так ли?

— Да, мистер Голспи. Жена и двое детей. Сыну только что исполнилось двадцать, а дочке минет восемнадцать.

— А у меня только одна дочь. Жду ее со дня на день. Что, ваша почитает вас?

— Не очень-то. Нынешние дети, как я замечаю, все таковы.

— Это верно. Моя меня ни в грош не ставит. Этакий своевольный, хитрый бесенок! Ее всегда баловали и будут баловать. Очень уж она собой хороша, — в этом вся беда. Она не в отца. — Тут мистер Голспи всполошил весь бар неожиданным залпом густого смеха. — Что ж, тем лучше для нее… А знаете, Смит, если вдуматься, то мы с вами занимаемся чертовски странным делом. Я перепробовал все виды торговли и нахожу, что эта чуточку почтеннее, чем некоторые другие. Но как подумаешь, все же чертовски забавно — продавать тонкие кусочки дерева для наклейки или вклейки их в другие куски дерева. А?

— Мне это не раз приходило в голову, — подхватил мистер Смит. В эту минуту в нем проснулся философ. — Я часто думал… как бы вам это объяснить… В нашем деле все так же, как в жизни человеческой… Наборка… Вы подумайте, мистер Голспи… Она служит для того, чтобы мебель выглядела лучше, чем она есть на самом деле. Это своего рода подделка. Но все об этом знают, здесь нет обмана. И в жизни то же самое. Мне это часто приходит на ум, когда я бываю в обществе. Знаете, каждый старается уверить других, что он весь из настоящего красного дерева или ореха…

— А большинство — просто хлам под фанерой! — весело воскликнул мистер Голспи. — Ну, да нам все равно, постараемся всучить им весь наш запас фанеры для их деревянных кресел, гардеробов и буфетов, будем загребать деньги и жить весело. Вот это настоящая жизнь!

Оба выплыли, покачиваясь, во мрак улицы Ангела, и бас мистера Голспи снова прогремел, что «это настоящая жизнь». Мистер Смит еще ощущал в ноздрях густой запах гаванской сигары, золотистый нектар долин волшебным Гольфстримом разливался по его жилам, обещания мистера Голспи еще звенели в ушах сладкой песней, и он чувствовал в эту минуту, что, пожалуй, действительно начинается «настоящая жизнь».

В ожидании трамвая он купил не одну, а две вечерние газеты и не прочел ни одной.