К Хичему, директору Электрической компании Чартерса, мне назначено было явиться только после полудня, и я все утро бродил по городу. На улицах таял грязный снег, а серое небо оседало над землей под тяжестью нового такого же груза. Но в общем утро для прогулки выдалось сносное. При дневном свете город ничем не поразил меня. Таких городов много в Англии. Они как будто построены для того, чтобы люди, которые не снисходят даже до проживания в них, здесь ковали деньги. По одну сторону высилась смутная громада завода Чартерса, занимавшего территорию около тридцати акров, с железнодорожными ветками и каналом. Вокруг завода тянулись длинные грязные улицы с рядами кирпичных домиков. По другую сторону шли улицы пошире, со следами трогательных попыток озеленения, и беспорядочно теснились игрушечные бунгало. Центральную часть города составляли две улицы — Маркет-стрит и Хай-стрит — и площадь, где они пересекались. Такие города, если хотите знать мое мнение, выдают истинную сущность всей этой циничной игры в промышленное развитие. Строили их кое-как, по дешевке, для того, чтобы люди, которые никогда сюда не заглядывают, могли наживать здесь деньги и обзаводиться поместьями, яхтами, покупать леса и болота для охоты и уезжать на зиму в Канн и Монте-Карло. Во всякой другой стране люди просто отказались бы жить в подобных городах, где так мало преимуществ городской жизни. Ну, а англичане со всем мирятся. Надеюсь, что они будут терпеть это только до того дня, когда мир услышит последний вопль Гитлера, а тогда снесут до основания все эти проклятые города и камнями побьют алчных старых мошенников, которые после войны сразу начнут кричать, что они обнищали. Я иду туда, куда меня посылает отдел, и счастлив всякий раз, когда изловлю нацистского агента или кого-нибудь, кто продает родину немцам, ибо не приходится объяснять, какого рода жизнь нам готовят Гитлер и Гиммлер. Но из этого еще вовсе не следует, что я не имею своего собственного мнения и что у меня не чешутся руки всякий раз, когда я вижу выживших из ума простофиль, которые являются в такие места, как Грэтли, и призывают народ воевать и трудиться в поте лица во имя сохранения «нашего традиционного уклада жизни».

Я провел большую часть утра на площади и примыкающих к ней улицах, где находились магазины. Я уже давно сделал открытие, что очень полезно наблюдать за выходящими и входящими в магазины людьми — это наводит на неожиданные мысли. Любая лавка может с успехом играть роль почты, а дело шпиона на девять десятых состоит не в добывании информации, а в ее передаче часто по целой цепи таких импровизированных почтовых отделений. Здесь, пожалуй, будет нелишне пояснить, что нашему отделу недавно удалось засесть в одной из крупных шпионских штаб-квартир, после того как попался джентльмен, заведовавший ею, и теперь нацистские агенты и их подручные, ничего не зная о провале, продолжали передавать свою информацию, а мы на другом конце линии принимали ее. Разумеется, иногда и мы сами отправляли сообщения, и когда они доходили до адресата, мы устанавливали, какими путями они передаются. Такая отправка и последующая проверка получения информации была делом сложным и кропотливым, но зато более результативным, чем другие методы. Я уже раньше много раз проделывал такие вещи, и, по-видимому, в Грэтли мне предстояло опять заняться этим. Пока же я прогуливался взад и вперед мимо магазинов.

Я думал о том, что бедных людей не только надули, подсунув им вместо настоящего города такой Грэтли, — на них еще, кроме того, наживаются, продавая им иллюзии и наркотики. В витринах аптек красовались рекламы, сулившие чудесное исцеление. В бакалейных лавках были выставлены коробки патентованных отрубей и опилок, долженствовавших придать вашим волосам цвет чистого золота и наградить вас мускулами атлета. В табачных и винных лавках товар был весь распродан. Библиотеки пестрели обложками двухпенсовых книжек, романов о девах южных морей и продавщицах, на которых женятся герцоги, — чистейший опиум без неприятных последствий и всего только по фартингу за час.

В Грэтли имелись и два кинотеатра, где за шиллинг показывали, как весело быть молодым, красивым и богатым и шутливо пререкаться с женой (или мужем) где-нибудь на Лонг-Айленде или Санта-Каталине. Несмотря на холод и ранний час, жительницы Грэтли уже облепили афиши и шли на приманку.

На боковой улице я приметил маленький театр-варьете «Ипподром», где дважды ежевечерне любителям предлагалась «большая музыкальная гала-программа» под названием «Спасибо моим партнерам», состоявшая из следующих номеров: «Наш популярный комик Гэс Джимбл», «Певица с радио Марджори Гроувнор», «Неунывающие Леонард и Ларри» и «Сенсация двух континентов — мамзель Фифин». В витринах с фотоснимками у входа в театрик «мамзель Фифин» занимала больше всего места, щедро показывая себя в различных акробатических позах. Это была молодая особа могучего сложения, широколицая, скуластая, по всей вероятности, питомица какого-нибудь французского бродячего цирка. Она приглашала всех «вести счет моим петлям и оборотам», и я решил принять ее приглашение на этой же неделе. Я люблю такие маленькие труппы, актеры которых трудятся в поте лица и, как мне кажется, всегда лучше ладят со своей неприхотливой публикой, чем их более знаменитые собратья в Лондоне и других больших городах. К тому же мне не раз приходилось по просьбе отдела наблюдать за этими скромными бродячими труппами.

Повернув обратно к площади, я обратил внимание на лавку, которой раньше не приметил. Она была новее и наряднее других и казалась здесь какой-то неуместной. На вывеске крупными ярко-желтыми буквами по яблочно-зеленому фону было выведено: «Магазин подарков Пру», а в витринах по обе стороны входной двери красовались букетики искусственных цветов из сукна и мягкой кожи, художественная керамика, безделушки из бронзы, затейливые календари и тому подобные вещицы. Лавки этого типа были для меня не новостью, но я не ожидал, что встречу в Грэтли такую чистенькую и нарядную. Сквозь стекло я увидел в глубине лавки шкаф с книгами. Здесь, очевидно, была и небольшая библиотека, где выдавались книги на дом. Я воспользовался этим, чтобы войти и осмотреть лавку.

Девушка в веселом ярко-желтом халатике и с сильным насморком — одно не очень вязалось с другим — помогала какой-то старой даме выбирать деревянные игрушки. Я с видом скучающего фланера прошел в дальний конец, к шкафу, и обнаружил в нем недурной выбор новых книг. Даже при такой работе, как наша, человеку по временам хочется почитать, и я скоро высмотрел две книги, которые давно собирался прочесть. Однако я не снял их с полки и сделал вид, что ничего не могу выбрать. Поступил я так потому, что меня заинтересовала высокая женщина в зеленом рабочем халате, только что вошедшая в лавку через маленькую боковую дверь. Я решил, что это и есть миссис Пру, так как она держалась по-хозяйски. Минуты через две, выручив продавщицу в желтом халате, видимо, не слишком опытную. Пру подошла ко мне.

— Чем могу служить?

Я смотрел на нее с любопытством. С первого взгляда она мне показалась совсем молодой женщиной, на редкость высокой, статной и красивой, но теперь я видел, что она приблизительно моих лет. Это была блондинка с волосами натурального золотистого цвета, производившая такое впечатление, словно ее долгое время хранили в законсервированном виде. Выражение «хорошо сохранилась» в применении к ней приобретало буквальный смысл. Так выглядела бы юная красавица времен первой мировой войны, замороженная в свое время и сейчас извлеченная из холодильника. Волосы ее двумя тяжелыми и толстыми золотыми косами окружали голову, закрывая уши. Годы не коснулись ее полной белой шеи. Глаза были голубые, очень светлого оттенка, холодные, настороженные. Вблизи можно было заметить на лице множество мелких морщинок, как будто эта женщина начала быстро оттаивать, принимая вид, соответствующий ее настоящему возрасту. Голос у нее был ровный и звучный.

Я сказал, что хочу почитать две книги, и осведомился об условиях. Она ответила. Потом спросила, долго ли я пробуду в Грэтли.

— Сам не знаю, — сказал я, охотно входя в роль. — Я из Канады, по профессии инженер и вот как раз сегодня собираюсь предложить свои услуги Электрической компании Чартерса.

— А если получите работу, то останетесь здесь?

— Да. Но я в этом сильно сомневаюсь, — сказал я, с улыбкой глядя на нее. — Так что, если позволите, я не буду заводить абонемента. Но, разумеется, оставлю залог за книги.

Она кивнула головой и спросила, где я поселился. Я ответил, и она стала выписывать квитанцию. Руки у нее были белые, довольно большие. Я протянул ей две выбранные мною книги, и она записала их названия в тетрадь. Я назвал свою фамилию.

— Кстати, позвольте спросить: вы миссис Пру?

— Нет, — ответила она с легкой усмешкой. — Никакой Пру не существует.

— Но если бы существовала, так это были бы вы?

— Да, я владелица лавки, если вы это имеете в виду.

— Недавно открыли, да?

— Да. Около четырех месяцев назад. И пока торговля идет очень недурно. Даже здесь люди способны ценить красивые вещи. Я приехала сюда, считая, что это безнадежная затея, но лавка мне досталась, можно сказать, даром, и я без особых затрат привела ее в порядок. Пока дела идут отлично. Но добывать то, что нам нужно, становится все труднее и труднее.

— Из-за войны, разумеется?

— Да, из-за войны.

Я посмотрел на нее в упор и понизил голос.

— Между нами говоря, осточертела мне эта проклятая война. Я в ней не вижу смысла.

— Тем не менее вы приехали из Канады сюда, чтобы участвовать в ней? — Голос ее звучал почти укоризненно.

— Я приехал из Канады потому, что там сейчас нет работы для людей моей профессии: я инженер-строитель. Вот я и решил посмотреть, нельзя ли здесь в Англии подработать на войне. Таковы факты, мисс… э…

— Экстон. Мисс Экстон. Только не Пруденс, уж извините.

— Нет, вы меня извините, мисс Экстон. — Я ухмыльнулся, потом изобразил легкую нерешительность благовоспитанного джентльмена. — Я понимаю, что это слишком большая бесцеремонность с моей стороны… Но время военное… и в конце концов я канадец и…

— И что же, мистер Нейлэнд?

— Видите ли, мисс Экстон, я подумал, что, может быть, вы пожалеете меня… У меня здесь ни единой знакомой души… Так не согласитесь ли вы как-нибудь вечерком отобедать со мной?… Не могу похвалить обеды в «Ягненке и шесте», но, говорят, здесь есть за городом какой-то ресторан «Трефовая дама», где и вино, и обеды недурны. Вы бывали там?

— Слышала, — отозвалась она нехотя.

— Так что же вы думаете о моем предложении?

На этот раз она улыбнулась с неожиданной, удивившей меня приветливостью.

— С удовольствием принимаю его. И, пожалуйста, не извиняйтесь. Я тоже здесь почти чужая… Но сегодня и завтра я занята.

— Значит, отложим на несколько дней, — сказал я весело. — Я опять загляну сюда, и мы сговоримся. А может быть, у вас есть телефон?

Оказалось, что телефон есть, и я записал номер. Она, видимо, жила тут же, над лавкой. Мы обменялись еще несколькими фразами, и я ушел.

Двумя домами дальше была табачная лавка, я вошел туда, якобы чтобы купить пачку сигарет, хотя заранее знал, что в лавке сигарет не найдется, да и не нужны они были мне. Но лавочники, у которых нет того, что нужно покупателю, обычно рады поболтать с ним, хотя бы чтобы смягчить его.

— Да, просто беда, — сказал лавочник после того, как я заставил его разговориться. — Бывают дни, когда я подумываю о том, чтобы совсем закрыть лавку. Я и жене говорил.

— А между тем у вас, вероятно, не такие уж большие накладные расходы. Помещение, наверное, обходится вам дешево?

— Дешево! — буквально взвыл торговец. — Господи, да ведь мы платим страшные деньги за аренду. Да, страшные. А как только вас выпотрошили, лавку отбирают, и делайте что хотите!

— Значит, открывать лавку в Грэтли невыгодно?

— Выгодой и не пахнет, верьте слову. Так что, если вы за этим приехали сюда, мой вам совет: лучше поищите в другом месте.

Он говорил не резко, но решительно. Мы расстались друзьями.

Возможно, конечно, что мисс Экстон была одна из тех бестолковых, неопытных и легковерных женщин, которым «страшная» арендная плата кажется находкой. Такого рода женщины обычно и открывают магазины «художественной» дребедени. Но мисс Экстон тем и заинтересовала меня, что явно не была такой женщиной. Однако эта лавка почему-то ее устраивала!

Наш отдел, как всегда предусмотрительный в подобных мелочах, послал еще одно прекрасное рекомендательное письмо непосредственно Хичему, директору завода Чартерен, и я после совсем недолгого ожидания был им принят. Я вручил ему и первое письмо, которое принес с собой. В обоих письмах, разумеется, ни словом не упоминалось о моей связи с отделом. Зато относительно всего остального сообщались фактические данные: мое настоящее имя, возраст, специальность, стаж в Канаде и Южной Америке и все прочее. Самая мудрая политика (а добрая половина пойманных нами шпионов этого не понимала) состоит в том, чтобы не нагромождать ненужной лжи и по мере возможности не отступать от истины. Пока Хичем читал рекомендательные письма, я с легким сердцем наблюдал за ним. Периго описал его точно: это был озабоченный маленький человечек. Я держался гораздо непринужденнее, чем этот бедняга с серым, истомленным лицом человека, который работает до поздней ночи и никогда не бывает на воздухе.

— Знаете, о чем я сейчас думал, мистер Хичем? — спросил я только за тем, чтобы облегчить ему начало разговора.

— Нет. Скажите.

— Я думал о том, что при нынешней суматохе на заводах вам, руководителям, очень тяжело приходится. Вы работаете, как негры…

— Некоторые из нас работают по четырнадцать часов в сутки, мистер Нейлэнд, — сказал он с жаром. — Никогда я раньше не бывал в такой переделке, можете мне поверить. И больше всего времени у нас уходит как раз на то, что тормозит и сокращает производство. Это самое обидное… Если бы я начал вам рассказывать… — И он в порыве отчаяния взъерошил редеющий хохолок, который война еще оставила ему на макушке.

Как я и рассчитывал, лед был сломан.

— Так вот, мистер Нейлэнд, — начал он, снова пробежав глазами письмо, — нам, конечно, пригодились бы здесь один-два дельных человека, знающих толк в организации труда. Будь у вас хотя бы небольшой опыт инженера-электротехника, я мог бы вам твердо обещать место. Но такого опыта у вас нет.

— Нет. Что верно, то верно. — Все шло как по писаному.

— Лично я считаю, что чисто технический опыт сейчас не так важен, как умение организовать работу в широком масштабе, руководить ею и все такое, — продолжал Хичем. — А это вы, по-видимому, умеете. Но согласится ли со мной правление, это еще вопрос.

Я только того и ждал.

— Это не к спеху, мистер Хичем, и я никак не хотел бы вас затруднять. Я прошу только, чтобы вы доложили правлению, кто я такой и какая у меня квалификация. Ну, и замолвили за меня словечко. А я пока поболтаюсь в Грэтли.

Мой ответ явно успокоил его и очень расположил в мою пользу. Я воспользовался этим и попросил у него письмо к директору Белтон-Смитовского авиационного завода, пояснив, что, раз я уже здесь, я хотел бы узнать, не найдется ли хоть у них работы по моей специальности. Он сразу согласился и тут же продиктовал письмо своей секретарше. Это лишний раз подтвердило то, о чем я неоднократно говорил у нас в отделе: любому человеку, говорящему по-английски, если только он не будет выставлять напоказ Железный крест, достаточно иметь одно рекомендательное письмо сомнительного происхождения, чтобы получить возможность спокойно и свободно высмотреть у нас все, что ему нужно.

— Я обычно в это время обхожу цеха, — промолвил Хичем, кончив диктовать письмо. — Не хотите ли посмотреть, как мы работаем?

Он очень гордился своим заводом и часа полтора водил меня из цеха в цех, объясняя, что они здесь делают и какие при этом испытывают затруднения. Вокруг все были заняты работой. Странное дело — постоянно приходится читать про такие военные заводы, где у половины людей только и дела, что строить модели самолетов да играть в футбол, а между тем я до сих пор ни разу не видел такого завода. Если эти люди притворяются только для того, чтобы обмануть начальника, то начальнику следовало бы знать, что его обманывают, а иначе какой же он начальник? Во время осмотра завода я был начеку, понимая, что здесь вполне может оказаться кто-нибудь из военной разведки или Особого отдела. И если я с этим человеком уже встречался или работал вместе, он меня, конечно, узнает. Однако ничего такого не произошло.

К концу нашей долгой прогулки по заводу я уже с невольной грустью думал о том, что я все еще ловлю шпионов, хотя мог бы заниматься настоящим серьезным делом на производстве. Мне всегда нравилось руководить честными рабочими, создавать крепко спаянный коллектив. А ничего этого не было в моей нынешней деятельности. Каждый из нас почти всегда действовал в одиночку, слоняясь повсюду, разнюхивая, выслеживая, выслушивая людское вранье. Конечно, и в этой работе есть нечто увлекательное. Но в тот день я этого не ощущал. Как я вам уже говорил, мне была не по душе моя миссия в Грэтли.

Хичем поручил кому-то переписать мои письма, поэтому, обойдя цеха, мы направились через двор к заводской конторе. Но Хичема догнал и остановил один из мастеров, и я пошел дальше один. Неподалеку от входа в контору я остановился, поджидая директора. Полицейский сержант, разговаривавший с кем-то у ворот, подошел теперь ко мне. Это был молодой парень, вероятно, недавно произведенный в сержанты и не в меру распорядительный. У него был выступающий вперед подбородок, который в наших иллюстрированных журналах всегда символизирует сильный характер, ум, стойкость, а в действительной жизни, по моим наблюдениям, является лишь признаком безнадежной тупости.

— Одну минуту! — произнес сержант с таким видом, как будто я не стоял совершенно неподвижно, а пытался бежать от него. — Я хотел бы взглянуть на ваш пропуск.

— У меня его нет, — ответил я довольно благодушно.

— Не полагается ходить по территории завода без пропуска, — сказал он.

Против этого спорить было трудно. Но я объяснил ему, что пришел по делу к директору и сейчас еще нахожусь, так сказать, в его обществе, — как раз поджидаю его здесь.

— В чем дело, сержант?

Спрашивавший только что вышел из конторы. Это был бравый, холеный мужчина лет шестидесяти, с лицом, похожим, на хороший кусок филе, с кустистыми бровями и аккуратно подстриженными седыми усами. Он напомнил мне наших генералов прошлой войны. Он был в штатском, но чувствовалось, что он только что сбросил военный мундир и в любую минуту может снова оказаться в нем. И говорил он, конечно, отрывисто повелительным тоном.

Сержант поспешно отдал честь, и я подумал, что эти двое принадлежат к одной и той же категории людей.

— Я только что спрашивал у него пропуск, сэр, — пояснил сержант.

— Правильно! — рявкнул вновь пришедший. — Я уже говорил, что надо поставить кого-нибудь для контроля. Вообще я в последнее время замечаю здесь черт знает какую расхлябанность.

— Так точно, сэр. — Оба сурово уставились на меня. Таким субъектам необходимо иметь подчиненных. Какой смысл культивировать эту манеру обращения, если некем командовать и некого муштровать?

— Я уже объяснял, что пришел к мистеру Хичему. Мы с ним только что вместе обходили завод. Да вот и он. Он вам подтвердит.

— Ладно. Сержант, идите на свой пост.

Сержант снова отдал честь и, чувствуя, что я каким-то образом навлек на него внезапную немилость начальства, кинул мне на прощание долгий и недобрый взгляд.

Подошел Хичем и познакомил нас. Оказалось, что это полковник Тарлингтон, о котором вчера при мне говорили в баре. Я не удивился.

— Слушайте, Хичем, — начал полковник, едва удостоив меня взглядом, — я вижу, Стопфорд попал в столовую комиссию.

— Да, кажется, — ответил Хичем рассеянно.

— Но вы сами понимаете, что это недопустимо. Этот малый всегда был у нас в списке опасных. Он коммунист.

— Знаю, — отозвался Хичем, лицо которого выражало теперь еще большую озабоченность. — Но членов столовой комиссии выбирают сами рабочие, и, раз они хотят Стопфорда, я ничего не могу поделать.

— Еще как можете, — сердито возразил полковник. — Нет ничего легче. Завтра я буду говорить об этом на заседании правления. Вам известна моя точка зрения. Мы выпускаем секретную продукцию, а на нашем заводе выбирают коммунистов то в одну комиссию, то в другую, то в третью, между тем по городу рыщут всякие беженцы из Германии. Бог знает, чем все это кончится. Предупреждаю вас, я приму самые строгие меры. И здесь, на заводе, и в городе… Самые строгие меры… — Он сухо кивнул нам обоим и удалился.

— Я уже слыхал о нем, — сказал я Хичему, когда мы поднимались по лестнице в контору.

— О ком? О Тарлингтоне?

— Да. Что он собой представляет?

— Как вам сказать, — начал Хичем, словно извиняясь. — Он тут вертит всей округой… Он, собственно, землевладелец, но он и член нашего правления, и местный мировой судья, и все что хотите. Человек безусловно энергичный, умеет произнести эффектную речь в Неделю Военного Флота и все такое. Но он перегибает палку. Вот теперь новая блажь: немецкие беженцы. Вбил себе в голову, что все они шпионы и члены пятой колонны, и заставил нас выгнать с завода одного очень способного химика-металлурга, австрийца. Мы никак не могли его урезонить.

— «Оплот родины», — ввернул я.

— Вот-вот. — И, спохватившись, должно быть, что зашел слишком далеко, он заговорил опять деловым тоном. — Возьмите ваши письма, мистер Нейлэнд, а копии я передам правлению. Записку к Робсону на Смитовский завод я вам дал? Отлично. Но не поступайте туда, не дав мне знать. Нам и здесь нужны люди.

Сержант по-прежнему торчал у ворот, когда я выходил, и, несмотря на то, что он видел меня в обществе начальства, я, должно быть, все еще казался ему подозрительным, и он жалел, что нет повода отвести меня в участок. Я приветливо улыбнулся ему и дружески помахал рукой, а затем пожалел об этом. В нашей работе мы прибегаем к услугам местной полиции только в тех случаях, когда это совершенно неизбежно, тем не менее не было никакого смысла выходить из роли только затем, чтобы подразнить невзлюбившего меня сержанта. Но в ту минуту мне этого хотелось, и я поддался своему настроению.

Я напился чаю в гостиной «Ягненка и шеста» и имел удовольствие видеть майора Брембера, разгуливавшего в пуловере канареечного цвета и в оранжевых спортивных шароварах до колен. Я готов был держать пари на что угодно, что он и полковник Тарлингтон нашли бы общий язык, но прекрасно понимал, что Тарлингтон гораздо более крупная фигура. (Мне доставляло удовольствие называть их про себя без чинов. Меня всегда раздражают штатские, которые упорно называют себя майорами и полковниками.) В гостиной несколько человек пили чай и тихо разговаривали, но никого из тех, кого я уже видел раньше, не было. Покуривая трубку, я довольно лениво обдумывал то немногое, что успел узнать сегодня, но пока все это не складывалось в единый цельный узор и не увязывалось с теми жалкими обрывками сведений, скорее намеками, которые сообщили мне в отделе. Я начинал думать, что даже и эти сведения о шпионаже в Грэтли неверны.

Я все еще разбирался в отдельных клочках этой загадки-головоломки, когда громкоговоритель разразился очередными сообщениями с фронта. Диктор пытался нас уверить, будто серьезные осложнения, по-видимому, начавшиеся на Дальнем Востоке, каким-то образом уравновешиваются тем, что мы сбили парочку немецких истребителей и обстреляли из пулеметов несколько их грузовиков в Ливии. Уже десять минут длилась эта вздорная болтовня, а до конца передачи все еще было далеко, и нам грозило выступление какого-нибудь второстепенного представителя власти с добрыми советами. Поэтому я решил ретироваться из гостиной. Бар открывался значительно позже, так что не имело смысла сидеть здесь и ждать.

На улицах царил такой же мрак, как вчера вечером, и я уже начал проклинать себя за то, что ушел из гостиницы, но вдруг вспомнил о маленьком театре-варьете в переулке неподалеку. Я ощупью добрался туда и узнал, что первое представление только что началось. За два шиллинга мне дали место в партере, рассчитанное, должно быть, на муравья, а не на взрослого мужчину, так как ноги девать было некуда. Театр представлял собою квадратную коробочку с одним ярусом. Крошечный оркестр, состоявший в основном из немолодых и толстых женщин, то громыхал, то дребезжал. На сцене плясали шесть белокурых «герлс», которых только с большой натяжкой можно было назвать танцевальной группой. Как видно, кто-то в общих чертах объяснил им, что делает кордебалет в ревю, и теперь они старательно выполняли указания. «Наш популярный комик» Гэс Джимбл оказался пожилым низеньким человечком с хриплым голосом. Он трудился, как негр, то выскакивая на сцену, то убегая, непрерывно менял шутовские головные уборы и бутафорские костюмы и обильно сдабривал свои монологи скабрезностями, заставлявшими женщин на балконе визжать от смеха. Гэса нельзя было упрекнуть ни в чем — разве только в том, что он не смешит. Но он все-таки понравился мне больше, чем Леонард и Ларри, выступавшие словно в каком-то меланхолическом бреду, и певица с радио, очень строгая, подчеркнуто элегантная, вся в бусах и браслетах. Дама эта внушала робость, даже когда была серьезна, и попросту приводила в ужас, когда становилась кроткой и застенчивой. Шесть белокурых «герлс» все время возвращались на сцену, и улыбки все больше застывали на их лицах, а ляжки все больше покрывались пятнами. Мамзель Фифин, эта сенсация двух континентов, могучая широколицая молодая особа, чьи фотографии занимали так много места в витринах у входа, ни разу не появилась до самого антракта: ее приберегали для второго отделения, которое она должна была «вывозить».

Когда в зале вспыхнул свет, я увидел справа от себя, на два ряда впереди, целую компанию, в которой было и несколько человек, уже мне знакомых. Ближе всех сидели мистер Периго и втиснутая между двумя молодыми офицерами Шейла Каслсайд, а подальше в том же ряду — моя недавняя попутчица миссис Джесмонд. Увидев ее, я вспомнил о смуглом иностранце, который делал вид, что не знаком с этой женщиной, а потом, думая, что я сплю, переглядывался с нею. Куда он девался? Не успел я это подумать и обвести глазами зал, как увидел его у стены подле первого выхода, в нескольких шагах от миссис Джесмонд. Я надвинул шляпу на глаза и поднял воротник пальто. Вскоре вся компания встала, — вероятно, собираясь пойти в буфет, — и миссис Джесмонд была впереди всех. Дойдя до нашего общего приятеля-иностранца, она на миг задержалась, и они быстро и тихо обменялись двумя-тремя словами. Потом она вышла из зала, а за нею остальные.

Полминуты спустя, проходя мимо смуглого джентльмена, я бегло глянул на него и успел заметить в его влажных и печальных глазах огонек, показавший, что он меня узнал. Но он не поздоровался и снова впал в задумчивость. «Наверное, старинный поклонник мамзель Фифин, сенсации двух континентов», — подумал я.

Буфет располагался внизу, в довольно большом помещении, и народу там было не особенно много. Меня немедленно узнал и громогласно окликнул мистер Периго, на этот раз никого не угощавший. Кажется, в роли хозяйки выступала миссис Джесмонд. Мистер Периго восторженно приветствовал меня. Всякий бы подумал, что мы с ним старые друзья.

— Ага, дорогой мой, вот мы и встретились опять, — сказал он, поглаживая меня по плечу. — Мне только что рассказывали, что вам пришлось вчера после моего ухода применить сильнодействующее средство, чтобы успокоить нашего друга Фрэнка… Нет-нет, я вас не осуждаю, ничуть не осуждаю… Ну-с, разрешите предложить вам стаканчик чего-нибудь, а затем я представлю вас миссис Джесмонд. Обворожительная женщина! Не знаю, что бы мы делали здесь без нее!.. Чем же вас угостить? Попробую добыть для вас немного виски.

Он суетливо засеменил к стойке, а я остался на том месте, где мы с ним встретились. Но через минуту меня увидела Шейла и направила свой бесстыжий нос в мою сторону. Она была в таком же возбуждении, как и вчера вечером, но сегодня она, очевидно, не могла быть пьяна, и я решил, что это, должно быть, ее обычное состояние, когда вокруг много людей, шум и яркий свет.

— Послушайте, — промолвила она очень серьезно, — если вы думаете, что я прощу вам вчерашнее, не требуя от вас извинения, так вы ошибаетесь. Теперь решайте.

— Ладно, — сказал я.

— Ну, что же? Продолжайте…

Но я не продолжал. Я принялся набивать трубку, как будто Шейлы здесь не было.

— Я не отрицаю, что Фрэнк вел себя гадко, и я отчасти довольна тем, что произошло. На него иногда находит, хотя, правда, он уже целую вечность не скандалил. Теперь он клянется, что при первой же встрече изобьет вас до полусмерти. Но вы не беспокойтесь, я случайно узнала, что он будет занят на дежурстве несколько вечеров подряд.

— Спасибо. Я и не беспокоился.

— Ну, извинитесь же!

— Извиниться? За что?

Она дотронулась до моей руки.

— Вы по-свински обошлись со мной и отлично это знаете.

Она говорила так серьезно, как будто мы были долгое время близки и я вдруг поступил с нею дурно. Она не сознавала, почему перешла на этот тон, мне же казалось, что я это знаю.

Но мистер Периго со стаканом виски в руке и с фарфоровой улыбкой на лице уже пробирался к нам.

— Прошу вас, дорогой мой. Они клянутся, что больше у них нет ни капли. Что тут у вас с Шейлой? Опять пристаете к нему, Шейла? Вы славная девочка, но иногда бываете ужасно надоедливы.

— О!.. — Шейла едва удержалась от того, чтобы выпалить что-то, вероятно, очень грубое и весьма неприличное для дамы. Мистер Периго бросил мне быстрый многозначительный взгляд.

— Теперь вам надо познакомиться с миссис Джесмонд. Сегодня мы все ее гости.

— Я, собственно, уже знаком с нею, — сказал я.

— Я так и знала! — воскликнула Шейла сердито. — Все загадочные мужчины и загадочные женщины — одна компания.

Тем не менее, когда я направился с мистером Периго к стойке, Шейла шла вплотную сзади и все время щипала меня за локоть. Жена военного, окруженная десятками других военных, с которыми она, видимо, состояла в более чем приятельских отношениях, Шейла должна была чувствовать удовлетворение и, вероятно, чувствовала его. Но от нее все же исходили какие-то волнующие призывы. Я благодарил бога, что она не принадлежит к тому типу женщин, который мне нравится.

— Ну, скажите на милость, как это странно вышло! — воскликнула миссис Джесмонд после того, как я поздоровался и был представлен сопровождавшим ее молодым людям, летчику и армейцу. — А я надеялась, что вы позвоните мне, как я вас просила.

Я сказал (и не соврал), что собирался позвонить завтра. Потом спросил, понравилось ли ей представление.

— Мерзость! — воскликнула она, улыбаясь своим двум кавалерам. — Я никогда не бывала в этом ужасном театрике, но мистер Периго настаивал, и мальчики его поддержали. Они говорят, что здесь выступает какая-то совершенно замечательная акробатка.

— Сногсшибательная! — изрекла авиация.

— Я слыхал о мамзель Фифин, — сказал мистер Периго с напускной серьезностью, — и как будто даже видел ее в Медрано, в Париже. Вы, наверное, ведете счет ее трюкам?

— Интересное зрелище, — сказала армия.

— Значит, придется опять втискиваться в эти жуткие кресла, — вздохнула миссис Джесмонд, сияя улыбкой на все стороны. — Мистер Нейлэнд, я сегодня праздную, — только сама не знаю, что именно, — и пригласила всех этих милых людей обедать в «Трефовой даме». Не хотите ли к нам присоединиться?

Я поблагодарил, и мы вернулись в зал. Теперь я сидел в их ряду, зажатый между Шейлой и мистером Периго. Толстый чужестранец по-прежнему стоял у стены, но и бровью не повел в сторону миссис Джесмонд. Я поймал себя на том, что думаю о миссис Джесмонд, вместо того, чтобы любоваться бурным галопом шести белокурых «герлс». В вагоне я не имел возможности хорошо рассмотреть ее, заметил только, что у нее длинная шея, что она богато одета и очень красива. Теперь я видел, что она уже не молода, во всяком случае, не моложе меня. У нее была хорошая фигура, круглое лицо, розовое, как персик, и красивые глаза, глаза женщины пожившей и опытной. Как многие женщины, успешно воюющие со своим возрастом, она производила впечатление не совсем «настоящей». Казалось, стоит хорошенько встряхнуть ее — и она рассыплется в прах. Что касается меня, то я не захотел бы и пальцем ее коснуться, но было в ней что-то тревожащее и даже влекущее. Она напоминала экзотический плод, который слишком долго пробыл в дороге и, вероятно, внутри уже совершенно сгнил, но все еще издает сладкий, чуть затхлый аромат.

— Берегитесь! — шепнула Шейла, и ее дыхание защекотало мне ухо. — Она опасная женщина. Не знаю чем, но она опасна.

Я наклонил голову и сделал вид, что поглощен выступлением Леонарда и Ларри, которые наводили еще более жестокую скуку, чем раньше. Я был доволен, что Шейла заговорила о миссис Джесмонд, и ничего бы не имел против продолжения этого разговора. Но я знал, что у мистера Периго тонкий слух и он не упустит ни одного слова.

Когда Леонард и Ларри ушли со сцены, он покачал головой и произнес: «Очень трогательно!» Я не сказал ему, что один из них напоминает его. Но сильный толчок локтем со стороны Шейлы свидетельствовал о том, что и ей тоже это пришло в голову.

«Наш популярный комик» Гэс опять принялся за дело, еще более рьяно, чем прежде, к полному восторгу зрителей, в том числе и наших офицеров и Шейлы, которая до слез хохотала над его дешевыми остротами. Она смеялась в тех самых местах его монолога, которые смешили фабричных девчонок на балконе, и совершенно так же, как они. Это было очень любопытно. От меня не укрылось, что один раз мистер Периго обернулся и поглядел на Шейлу внимательным, изучающим взглядом, холодным, как лед. Миссис Джесмонд я не мог видеть как следует, так как она сидела на три места дальше, но я ни разу не слыхал ее голоса, и у меня сложилось впечатление, что ей скучно. А я не скучал.

И, уж во всяком случае, не скучал я с той минуты, как поднялся занавес и мамзель Фифин начала свои упражнения на кольцах и на трапеции. Сильная, как молодая кобыла, она была в то же время удивительно гибка и могла извиваться самым необычайным образом. Как объявлено было в афише, она предлагала зрителям считать, сколько раз она проделает каждый трюк, и слышно было, как все в зале бормочут: «Раз, два, три, четыре, пять» и так далее. Насчитали семь одних трюков, одиннадцать других, девять третьих, пятнадцать четвертых, и Фифин всякий раз сама объявляла итог. Говорила она мало, но я почему-то решил, что она эльзаска. Ее номер, с которым она, очевидно, выступала много лет, представлял собой смесь акробатики с клоунадой и имел громадный успех.

— Посмотрите-ка на мистера Периго! — шепнула мне Шейла. — Теперь ясно, каковы его вкусы!

Он услышал и тотчас повернулся к нам, по обыкновению широко улыбаясь, так что его щеки собрались в складки. Но улыбка эта меня не обманула: я уже видел только что совсем другого мистера Периго. Не прошло и двух минут после появления на сцене акробатки, как он застыл, сосредоточив все внимание на Фифин. Я слышал, как он считает, очень старательно и серьезно; можно было подумать, что он импресарио Фифин.

— Вы очарованы, сознавайтесь! — крикнула ему Шейла под шум восторженных аплодисментов публики, которые мамзель Фифин принимала довольно равнодушно.

Но мистер Периго уже опять вошел в обычную роль.

— Ну, конечно, очарован, дорогая, — ответил он. — При ней чувствуешь себя хрупким, миниатюрным созданием. Обожаю таких женщин! Что за руки! А ляжки! И потом, знаете, когда она делала петли, я держал пари сам с собой и выиграл у себя тридцать два шиллинга шесть пенсов. Это очень увлекательно. Вы меня понимаете? — Последнее относилось уже ко мне.

— Понимаю, — откликнулся я. Но я, конечно, не все понимал тогда, хотя кое-что уже было ясно.

В это время вся труппа, выведенная на сцену Гэсом, возвещала нам — без особенно бурного оптимизма, — что «Англия пребудет вовеки». А миссис Джесмонд и ее друзья уже собирались уходить.

На улице, в этом мешке сажи, мы с трудом разыскали две машины, и в одну сели Шейла, мистер Периго и я, а вместо шофера — один из молодых офицеров. Пока машина, громыхая и кряхтя, тащилась во мраке и слякоти, мистер Периго был до странности замкнут и молчалив, мне тоже разговаривать не хотелось, и только Шейла с офицером не переставали трещать о всякой ерунде. Я был в дурном настроении, как всегда после такого абсолютно бессмысленного времяпровождения, но, вероятно, еще и оттого, что мне хотелось поесть и выпить. Об этом я сказал своим спутникам.

— Не беспокойтесь, миленький, — прокричала мне через плечо Шейла, — будет чудный обед и выпивка, увидите! Не знаю, как миссис Джесмонд умудряется все это доставать, но достает.

Мы, наконец, куда-то приехали, но я не мог разглядеть куда. Когда наша машина остановилась, я услышал звуки танцевальной музыки.

— И подумать только, — промолвил вдруг тихо мистер Периго, — что от Арктики до Черного моря тысячи людей сейчас мерзнут и погибают. В Греции и Польше миллионы умирают с голоду. На Дальнем Востоке людей, среди которых, быть может, находятся и наши друзья, режут, истязают…

— Ох, перестаньте, ради бога! — воскликнула Шейла.

— Ладно, не буду, дорогая, — хихикнул мистер Периго, выходя из машины. — Я говорил не с вами, а с нашим другом Нейлэндом, потому что он, я вижу, человек разумный. И, как разумный человек, уже начинает, вероятно, задавать себе вопрос, для чего мы продолжаем это яростное самоуничтожение.

— Для того, чтобы победить Гитлера, — сказал офицер, видимо, славный малый.

— Несомненно, — подхватил мистер Периго с каким-то злорадством, — но можем ли мы победить Гитлера?

— Послушайте… — начал офицер, которому это очень не понравилось.

— Ах, да прекратите вы этот спор, и давайте хоть раз повеселимся как следует! — взмолилась Шейла. У Шейлы всегда был такой тон, как будто она только что сменилась с двенадцатичасового дежурства в операционной, хотя на самом деле она, наверное, с утра до вечера пудрила нос да болтала по телефону. Но надо сказать, что это с ее стороны была только поза. Она избрала ту линию поведения, которой, как она думала, от нее все ожидали. Я это понял, и она видела, что я это понимаю.

В «Трефовой даме», по-видимому, было принято идти прямо в бар, где подавались коктейли, — не только потому, что хотелось выпить, но и потому, что в баре царствовал Джо. За десять минут я выслушал столько похвал Джо, что счел его местной знаменитостью. Это был предприимчивый малый, драгоценный продукт, вывезенный из Лондона, где он смешивал коктейли у Борани. Джо держался так, словно сделал Грэтли большое одолжение, снизойдя до приезда сюда. Надо отдать ему справедливость: коктейли у него получались отменные и все, что нужно для их приготовления, всегда было под рукой. Он мне сделал два таких сухих мартини, каких я уже давно не пробовал. Приветливый, бойкий парень, очень опрятный и даже щеголеватый в своей белой куртке, он был услужлив, расторопен и с довольно сильным американским акцентом рассказывал занятные анекдоты. Он чем-то напоминал моряка. Мне нравилось наблюдать, как он работает.

Обедало нас восемь человек в зале, служившем одновременно и танцевальным залом и обставленном с гораздо большим вкусом, чем этого можно было ожидать от провинциального загородного ресторана. Шейла оказалась права: миссис Джесмонд угостила нас на славу. Обед был так же хорош, как и коктейли. Нам подавали омаров, жареных уток, суфле из сыра, первосортное красное вино, ликер и бренди. Я сидел между миссис Джесмонд (посадившей с другой стороны своего летчика) и Шейлой, вторым соседом которой был армеец. Затем тут был, конечно, мистер Периго. Он ел и пил с явным наслаждением и болтал с двумя довольно бесцветными дамами, которыми пополнилась наша компания. Я не мог понять, почему миссис Джесмонд так со мной носится: ведь я, несомненно, мужчина не в ее вкусе, да и всякий мог видеть, что она усиленно обхаживает летчика, которого, кстати сказать, это немного смущало.

Меня ожидал сюрприз. В зале я увидел мою новую знакомую из магазина подарков, мисс Экстон, танцевавшую с дородным подполковником авиации. Она была очень эффектна. Я вспомнил, что, когда я, приглашая ее обедать, упомянул о «Трефовой даме», она ответила, что слыхала об этом ресторане, но и не заикнулась о том, что будет здесь сегодня вечером. Правда, она тогда могла еще не знать этого.

Шейла заметила, что я смотрю на мисс Экстон. От Шейлы ничто не могло укрыться.

— Это, кажется, хозяйка того ужасного «художественного» магазина? — сказала она.

— Да? А я только что хотел спросить у вас, кто это.

— Она самая, — продолжала Шейла, прищурившись. — И, поверьте, она гораздо старше, чем кажется издали. Не нравится она мне.

Я рассмеялся.

— Чем же?

— Во-первых, она снобка. Во-вторых, лгунья.

Что мисс Экстон лгунья, я знал, а снобизм ее ничуть меня не интересовал. В Англии половина населения обвиняет другую половину в снобизме, и, в общем, не без основания.

— И это все? — спросил я, стараясь не выказывать любопытства.

— Нет. — Шейла подумала с минуту. — В ней есть что-то недоброе. Обратите внимание на выражение ее глаз, если окажетесь близко.

Она повернулась и заглянула мне в лицо.

— Я не дура, поверьте. Не буду отрицать, что веду себя иной раз глупо, но я не дура. Я в жизни многое видела и знаю ее лучше, чем большинство этих людей.

— Да, мне это известно, — сказал я и тоже посмотрел Шейле прямо в глаза.

Этой репликой я словно стер с ее лица наигранную веселую дерзость. Шейла побледнела и, допив вино, сказала:

— Пойдемте танцевать.

Мне танцевать не хотелось, но во время танцев говорить с нею было удобнее, чем за столом.

— Итак? — начал я, когда мы заскользили по паркету.

— Вы хотите меня выдать? — прошептала она, пошевелив пальцами, зажатыми в моей руке.

Я сделал удивленное лицо, хотя ничуть не был удивлен.

— А что я могу выдать?

— Многое. И вы отлично это знаете. Я еще вчера вечером догадалась, что вы знаете. Мне тоже ваше лицо знакомо, но не могу припомнить, где я вас видела. Меня это всю ночь мучило.

— Не понимаю, какое это имеет значение, — сказал я. — И если бы я даже хотел вас «выдать», как вы выразились, я не знал бы, что именно можно выдать и кому. Так что оставим этот разговор, хорошо?

Она искоса посмотрела на меня, кивнула головой и заулыбалась, как прежде. Музыка умолкла, но вокруг захлопали, и оркестр снова заиграл. Мы с Шейлой все танцевали.

— Вот не думал, что в английских заводских городах бывают такие рестораны, — заметил я.

— А их нигде и нет, — ответила она быстро. — Это только нам в Грэтли так повезло. Да и долго ли он продержится…

— А кто владелец?

— Как, вы разве его не знаете? Да вот он стоит — вон тот плюгавенький… Да-да, это и есть хозяин «Трефовой дамы» мистер Сеттл. Никогда не подумаешь, правда?

— Нет. Можно всю жизнь на него смотреть и не догадаться!

Танцуя, мы приблизились к человеку, на которого указывала Шейла, и я захотел проверить, не ошибся ли я.

— Вы имеете в виду вот этого человечка, да?

— Да. Это мистер Сеттл, — повторила Шейла.

Он увидел ее и с улыбкой поклонился. Но затем увидел меня и перестал улыбаться. Его фамилия была не Сеттл, и я готов был держать пари на весь остаток моего годового заработка, что он, может быть, управляющий этого заведения, но ни в коем случае не его владелец. Я знавал его в Глазго — в период, когда миссис Джесмонд видела меня там. Тогда его звали Фенкрест, и он был так беден, что не мог бы заплатить даже за вилки и ложки такого ресторана, не говоря уже обо всем остальном. Он не знал, что я работаю в Отделе, не знал даже, вероятно, о существовании Отдела. Но в Глазго он встречал меня в обществе одного полицейского чиновника, а может быть, и двух-трех, и, наверное, думал, что я имею какое-то отношение к полиции. Во всяком случае, улыбка его испарилась, а секунды через две испарился из зала и он сам. Да, судя по всему, «Трефовая дама» даже без жареных уток и вин была прелюбопытным местечком!

— У вас такой довольный вид! — сказала Шейла.

— Я доволен, что попал сюда. Очень мило со стороны миссис Джесмонд, что она меня пригласила.

— Она любит время от времени «праздновать», как она выражается, а в промежутках мы с нею подолгу не видимся. Впрочем, «мы» — это все, кроме летчиков и армейцев, за которыми она охотится. Они-то с нею видятся, но где и когда — кто их знает.

— Некрасиво, Шейла, говорить такие вещи о даме, у которой мы в гостях, — заметил я. — Однако я вижу, все наши вышли из-за стола. Чем бы теперь заняться?

— Сходить опять к Джо и попросить у него два виски с содовой, — сказала Шейла. По дороге в бар она объяснила мне, что Джо — находка для «Трефовой дамы», что он развлекает публику, что он здесь самый полезный человек и его любит вся их компания. Одним словом, Джо — прелесть.

— Думаю, что и я его полюблю, — заметил я, мысленно спрашивая себя, куда девались миссис Джесмонд и мистер Периго. В баре их тоже не оказалось. Должно быть, здесь где-то была гостиная.

Джо рассказывал толпившимся у стойки молодым людям анекдот о начальнике ПВО и вдове. Анекдот имел успех. Когда он был досказан и я получил виски, я с большим удовлетворением заметил, что двое военных усердно занимают Шейлу. Я передал ей стакан, торопливо выпил свою порцию и вышел, в сущности, не решив еще, что сейчас предпринять.

В коридоре за столовой я обнаружил дверь с надписью: «Посторонним вход запрещен». Я быстро распахнул ее, крикнул: «Ах, простите!» — и захлопнул снова. Я думал найти там Фенкреста — похоже было, что здесь кабинет управляющего, — но Фенкреста в комнате не оказалось. Зато тут был другой — и кто же? Тот самый толстяк-иностранец, которого я уже видел сегодня вечером в театре.

В конце коридора налево был вход в большую крикливо убранную гостиную, где люди сидели за столиками, пили, слушали радио. Немного постояв у двери, я убедился, что здесь благополучно обретаются мистер Периго, обе скучные дамы и офицер. Напротив двери вверх уходила лестница, узкая и плохо освещенная. Но я и при этом освещении сумел разглядеть, что по ней осторожно и бесшумно спускается Фенкрест, ныне Сеттл. На этот раз ему не удалось от меня ускользнуть.

— Хэлло! — ухмыльнулся я.

— А, здравствуйте! Мистер Нейлэнд, если не ошибаюсь?

— Совершенно верно. А вас как теперь прикажете называть?

— Пойдемте ко мне в кабинет, — сказал он поспешно. — Выпьем.

Он привел меня в ту самую комнату, куда я заглянул несколько минут назад, но иностранца там уже не было. В глубине кабинета я заметил вторую дверь.

— Видите ли, мистер Нейлэнд, — начал Фенкрест довольно неуверенно, — я… у меня вышли неприятности с женой как раз в то время, когда мы с вами встретились в первый раз в… постойте, где же это было?

— Это было в Глазго, и у вас вышли неприятности не только с женой, но и с полицией, — подсказал я. «Неприятности» у Фенкреста вышли после аферы, имевшей отношение к министерству торговли, — кажется, речь шла о лицензии на экспорт, — и меня все это касалось лишь постольку, поскольку Фенкрест мог быть связан с людьми, представляющими интерес для нашего отдела. Но Фенкрест и сам был скользкий человечишка и внушал мне антипатию. Такие всегда способны на что-нибудь нечестное — и не потому, что они жулики по природе, а просто потому, что любят легкую наживу и беззаботную жизнь и не любят работать. Их тысячи, и чем скорее их вытащат из их укрытий — контор и кабинетов — и заставят рубить деревья или чинить дороги, тем будет лучше для всех остальных.

— Это было просто недоразумение, — сказал он торопливо. — Как я уже говорил вам, у меня были нелады с женой, и поэтому, когда мне предложили здесь место, я переменил фамилию, чтобы жена меня не разыскала. Вот и все. Выпьете чего-нибудь, мистер Нейлэнд?

— Нет, благодарю. Почему вас здесь считают владельцем «Трефовой дамы»?

— А откуда вы знаете, что я не владелец?

— Вы бы еще спросили, откуда я знаю, что вы не чемпион Королевского флота в тяжелом весе!

— Это другое дело. Достаточно взглянуть на меня.

— Вот это самое я и делаю. — И я действительно с полминуты смотрел на него в упор. Ему было явно не по себе от моего взгляда, и он ерзал на стуле, хватаясь то за свой стакан, то за портсигар.

— Скажите, кто же хозяин этого заведения?

Он опасливо огляделся по сторонам. Дернул плечами. Потер лысеющую макушку. Он был очень смущен, а я наслаждался его смущением.

— Ну, кто же все-таки?

— Не думаю, что вы имеете право об этом спрашивать. И мне неудобно отвечать на ваш вопрос.

— Вам очень удобно отвечать, Фенкрест. Я задаю его вторично, а имею я на это право или нет, — не ваше дело. Говорите же!

Он сдался.

— Владелица — миссис Джесмонд, — пробормотал он. — Но об этом никто здесь не должен знать, так что вы меня не подведите. Вы сегодня обедали с нею, да?

— Да. И обед был превосходный. Кто она такая?

— Честное слово, мистер Нейлэнд, я и сам о ней почти ничего не знаю, — ответил он, на этот раз искренно. — Она, кажется, вдова и жила на широкую ногу, последние годы на Ривьере. Уехала оттуда перед самым падением Франции. У нее, должно быть, в Англии громадное состояние. Она купила эту гостиницу просто из прихоти и содержит ее для развлечения. Некоторые из нашего штата — например, повар и Джо — ее старые знакомые, и она их взяла на службу, чтобы им помочь.

— Джо она, наверное, знавала, когда он работал у Борани?

— Да. А после того, как Борани разбомбили, Джо остался без дела, и нервы у него совсем сдали. Он захотел уехать из Лондона, и она привезла его сюда.

Во всей этой истории одно только было неладно: не совпадали даты. Я случайно знал, что ресторан Борани разбомбили в октябре 1940 года. Выходит, что нервы у Джо сдавали целый год, а уж потом он приехал в Грэтли.

— Да, вам повезло, что удалось заполучить Джо. Он, кажется, настоящая приманка для публики… А что, «Трефовая дама», наверное, золотое дно?

— Дело идет хорошо, — подтвердил он, — но главным образом потому, что у нас имелись большие запасы консервов, вин и ликеров.

— Как-нибудь на днях вы мне укажете, Фенкрест, где можно купить несколько банок таких омаров, как нам подавали сегодня.

В дверь постучали. Фенкреста вызвал по делу один из официантов.

— Простите, — извинился он и спокойно, без колебаний, оставил меня в своем кабинете, из чего я немедленно заключил, что здесь нет ничего достойного внимания. Поэтому, как только Фенкрест вышел, я обследовал вторую дверь, через которую, должно быть, ушел иностранец. Она оказалась незапертой и выходила прямо на узкую и темную лестницу. Я закрыл за собой дверь и, освещая путь электрическим фонариком, тихонько поднялся наверх. Здесь лестница упиралась в другую дверь, тоже незапертую, а за ней оказалась небольшая площадка — видимо, передняя чьей-то квартиры. Из комнаты справа — вероятно, гостиной — доносились голоса. Но, даже приложив ухо к двери, я не мог их узнать, не мог разобрать ни единого слова.

В маленькой передней было совсем темно, и только из-под дальней двери, выходившей в главный коридор, пробивался узкий луч света. От этой двери до меня вдруг донесся легкий шум, и я увидел вертикальную полоску света, которая быстро расширялась: кто-то очень тихо и осторожно открывал дверь. Я отступил назад, плотно прижался к стене в таком месте, куда не падал свет из коридора и откуда я мог увидеть того, кто открывал дверь.

Это был мистер Периго. Едва я узнал его, как он прошмыгнул в переднюю и бесшумно закрыл за собой дверь. Сделано это было очень ловко и быстро. Если он выучился подобным штукам, когда промышлял предметами искусства, он, должно быть, обделывал тогда любопытные делишки.

Итак, мы стояли оба в этом темном и тесном пространстве. Я затаил дыхание. Я понимал, что он занят тем, чем был занят я полминуты назад: пытается подслушать разговор в гостиной. Следовательно, он стоит у самой двери, и нас разделяет вся ширина передней. Но такое положение не может длиться долго.

Вдруг, совершенно неожиданно, дверь широко распахнулась. В осветившейся передней стоял мистер Периго (который с быстротой молнии отскочил от замочной скважины и выпрямился), а за его спиной я, так что всякий мог подумать, что мы с ним только что пришли вместе. На пороге появился смуглый иностранец с кожаным чемоданчиком в руке, а следом за ним миссис Джесмонд, и сразу видно было, что она у себя дома. Миленькое положение!

Кому-нибудь надо было заговорить — и поскорее.

— Извините, миссис Джесмонд, — начал я, — мистер Сеттл сказал нам, что вы здесь наверху. Но, разумеется, если вы заняты, то…

— Мы с Нейлэндом как раз подумали, не лучше ли нам уйти, — подхватил мистер Периго самым естественным тоном.

— Нет, разумеется, нет, — возразила с улыбкой миссис Джесмонд. — Входите же! И вы тоже, мистер Тимон, вы непременно должны еще немножко побыть с нами. Некуда вам спешить… Он всегда так занят… — добавила она, обращаясь к нам. Все это говорилось, чтобы дать мистеру Тимону прийти в себя, так как он был явно испуган нашим неожиданным появлением. Сделав над собой большое усилие, он пробормотал что-то нечленораздельное, попробовал улыбнуться и пошел обратно в гостиную, а мы за ним.

Описывая свою первую встречу в поезде с этим человеком, я говорил, что он слишком явно похож на иностранца, чтобы быть шпионом и представлять для меня какой-либо интерес. Я не слежу за людьми, у которых словно на лбу написано: чужеземец. Но в поезде он молчал. Теперь, услышав его голос, я чуть не вскрикнул от изумления: у этого мистера Тимона был ланкаширский выговор!

— Мне нельзя задерживаться: я возвращаюсь ночным поездом в Манчестер.

— Так вы живете в Манчестере, мистер Тимон? — спросил мистер Периго.

— Да, с самого детства, — ответил тот просто. — Я знаю, Манчестер многим не нравится. А я его люблю.

Даже сейчас, глядя на мистера Тимона, можно было подумать, что его подобрали где-то между Салониками и Басрой и спустили к нам на парашюте. В жизни не видел человека, менее похожего на ланкаширца! А между тем такой выговор бывает только у тех, кто прожил большую часть жизни в Ланкашире.

Миссис Джесмонд предложила нам выпить, а мистеру Тимону принесла минеральной воды, так как он с гордостью заявил, что всю жизнь был трезвенником.

— Никогда в рот не брал спиртного, и отец мой тоже, — уверял он, краешком глаза поглядывая на свой чемоданчик, набитый, вероятно, засаленными банковыми билетами.

Гостиная миссис Джесмонд была так же необычна, как мистер Тимон или как дивный обед, который нам подавали внизу. Она ничуть не походила на «апартаменты», которые видишь обычно в таких местах, как «Трефовая дама». Мебель была хороша, а картины еще лучше. Будь мистер Периго действительно знатоком живописи, он бы кинулся обнюхивать эти стены, как ищейка, почуявшая запах сырой говядины. Я встал из-за стола и, пока мистер Периго болтал с миссис Джесмонд, а мистер Тимон делал вид, что заинтересован их разговором, хотя явно жаждал уйти, — обошел комнату, рассматривая картины. Я люблю живопись, хотя я и не знаток. Видимо, миссис Джесмонд во Франции не тратила впустую времени и денег. Она сумела приобрести превосходные вещи. Здесь висела одна из лучших, виденных мною работ Утрилло, изображавшая уличную сценку, «Фруктовый сад» Боннара — словно видение потерянного рая, два-три рисунка Дерена и розовый Пикассо, который, наверное, один стоил больше, чем вся «Трефовая дама». Были, разумеется, еще другие, но я успел только бросить на них беглый взгляд.

— Удивительные у вас тут есть картины, — сказал я миссис Джесмонд.

— Ага, вы тоже это заметили? — немедленно подхватил мистер Периго. — Я целыми часами смотрел на них — по особому разрешению, конечно. Вот миссис Джесмонд может подтвердить.

Миссис Джесмонд подтвердила, и мистер Периго кивнул мне с улыбкой, как будто прочитав мои мысли.

Мистер Тимон поднял чемоданчик и объявил, что ему пора ехать; миссис Джесмонд вышла в коридор проводить его.

— Как удачно, что мы пришли сюда одновременно, — зашептал мне мистер Периго, — правда? А я ведь вас искал.

— Я беседовал с мистером Сеттлом.

— Вот как! Совершенно бесцветная фигура этот мистер Сеттл. Неужели он способен создать такое заведение и руководить им?

— Я этому просто не поверил, — усмехнулся я.

— И я тоже. Совершенно невероятно. А вот такая женщина, как миссис Джесмонд, — продолжал мистер Периго восторженно, — могла бы блестяще вести это дело. Ради прихоти, понимаете?

— Возможно. Я ведь ее знаю не так хорошо, как вы.

— Я ее очень мало знаю, — возразил мистер Периго подчеркнуто конфиденциальным тоном. — Я, собственно, ни с кем из них близко не знаком. Я оказался здесь вне своего круга. Впрочем, не совсем так, — прибавил он поспешно. — В обществе миссис Джесмонд я как бы в своей стихии. Иной раз в ее присутствии мне удается забыть об этой ужасной войне, за что я ей очень благодарен. Оттого-то я и стоял так долго в передней, не решаясь побеспокоить миссис Джесмонд. Я знал, видите ли, что у нее наш друг Тимон Манчестерский… право, ему бы следовало называться Тимоном Афинским… и что они, вероятно, обсуждают какое-нибудь дельце.

— А какие у них дела? — спросил я.

Он с улыбкой покачал головой.

— Понятия не имею… Вы любите Руо? Если любите, то вон там, в верхнем ряду, есть одна его очень хорошая картина.

Вернувшаяся миссис Джесмонд мило улыбнулась нам. Как было не восхищаться этой женщиной? Она уже, конечно, успела выяснить (если не знала раньше), что Сеттл и не думал нас посылать наверх и что мы просто-напросто вломились к ней. Но она и виду не подала, что ей это известно.

— Я только что говорил мистеру Нейлэнду о вашем Руо, — сказал ей мистер Периго.

— Он говорил, кроме того, что в вашем обществе забывает об этой ужасной войне, — вставил я, любуясь ее стройной шеей и бархатистыми, как персик, щеками.

— Присаживайтесь и давайте поболтаем, — промолвила она, бесшумно опускаясь в кресло с высокой спинкой. Все ее движения были изящны и легки и заставляли думать, что она в молодости училась в балетной школе.

— Мистер Периго недоволен войной. А вы, мистер, Нейлэнд?

Я разыграл выразительную пантомиму и неопределенно пробурчал:

— Что ж, ею вряд ли кто доволен, по правде говоря…

— У мистера Нейлэнда престранная привычка иной раз притворяться гораздо менее умным человеком, чем он есть на самом деле, — мягко заметил мистер Периго.

Но я не выходил из роли, хотя мне самому она была неприятна, и сказал:

— Я рассуждаю так: я канадец, приехал сюда устраиваться на службу, и, покуда немного не осмотрюсь, лучше мне помалкивать.

— Ах, да, кстати о службе, — отозвалась миссис Джесмонд. — Я слышала, вы сегодня ездили на завод Чартерса?

Я выпучил на нее глаза.

— Да, а как вы узнали? — Это вышло у меня хорошо, в духе моей первой пантомимы.

— Дорогой мой, миссис Джесмонд известно все, что происходит в Грэтли, — заметил мистер Периго.

— Ну, не все, — возразила она со смехом. — Но я давно заметила: то, чего не знаю я, знает мистер Периго. Впрочем, это так понятно: обоим нам делать нечего, остается только слушать сплетни. Согласитесь, мистер Периго, мы с вами не очень-то заняты оборонной работой.

— Думаю, что вы все-таки больше, чем я, — ответил он, не моргнув глазом. — Ну, хотя бы здесь, в «Трефовой даме». Вы ведь так усердно развлекаете наших славных юных воинов. Я же только слоняюсь без дела. Но я не верю в эту оборонную работу.

— Перестаньте! Не смущайте мистера Нейлэнда!

— Ничего, валяйте, — сказал я. — У меня своя точка зрения.

— Ну, разумеется, — сказал мистер Периго. — И я очень хотел бы узнать ее.

— Нет, сперва вы… Да и вообще… раз я хочу здесь устроиться, мне надо болтать поменьше…

— Здесь вы можете говорить что угодно, — сказала миссис Джесмонд. — Правда, мистер Периго?

— Правда, но он-то этого еще не знает, — ответил тот. — Ну, а я вообще не скрываю своих мнений, за исключением, конечно, тех случаев, когда нахожусь в обществе таких заядлых патриотов, как полковник Тарлингтон. Точка зрения у меня несколько эгоистическая, не спорю, но я всегда откровенно признавал, что я эгоист. Я знаю, какая жизнь меня может удовлетворить, и знаю, что на такую жизнь рассчитывать нельзя, если мы будем продолжать войну. Предположим даже, нам удастся победить Гитлера, — а пока на это что-то не похоже, — но мы добьемся победы только ценой полного истощения всех наших сил. И в результате полмира окажется под властью Америки, а другая половина — под властью Советского Союза. А для меня это безнадежная перспектива. Поэтому я… — строго между нами, мистер Нейлэнд! — я не вижу смысла в затягивании войны и считаю, что лучше прийти к разумному соглашению с немцами, — необязательно с самим Гитлером, можно и с германским генеральным штабом.

— Я была такого же мнения еще до вступления в войну России, — сказала миссис Джесмонд уже серьезно, без улыбки. — А сейчас я просто убеждена в этом.

— Убеждены? В чем? — спросил я.

— В том, что глупо с нашей стороны продолжать войну ради большевиков. Ничего мы не выиграем, а потерять можем очень многое.

Я посмотрел на нее, и затем, пока глаза мои рассеянно блуждали по ее гостиной, представил себе, как в первую зиму войны, когда она еще не могла развернуться по-настоящему, в таких вот комнатах в Париже собиралось, должно быть, множество женщин, подобных миссис Джесмонд: красивых, умных, культурных, утонченных, нежно благоухающих, холеных гадин.

Следя за нею уголком глаза, я заметил, что она и мистер Периго быстро переглянулись. Необходимо было поддержать разговор.

— Да-да, — промямлил я, всем своим видом показывая, что опять разыгрываю ту же роль, — я понимаю, что вы оба имеете в виду, но я привык думать иначе. И потом… поскольку в это дело вмешалась Америка…

— Америка, насколько я знаю, планирует широкое развитие военной промышленности, — сказал мистер Периго. — Но это еще только планы.

— Ну, при ее ресурсах… — начал я.

Он не дал мне договорить. Личина непринужденности и вкрадчивой любезности разом слетела с него.

— У нас без конца мелют разную чепуху о ресурсах, как будто самолеты растут на деревьях, а танки можно выкапывать на огородах, как картошку. Чтобы эти ресурсы превратить в военное снаряжение, нужно не только время: для этого требуются большая организованность, энергия, волевое усилие всего народа. А есть ли в демократических государствах такая организованность, энергия и коллективная воля? Если да, то до сих пор, во всяком случае, они мало проявлялись.

Вот как заговорил этот слоняющийся без дела торговец картинами! Я посмотрел на миссис Джесмонд. Она улыбнулась мне, потом взглянула на часы, будто украдкой, а в действительности стараясь, чтобы я это заметил, и я понял намек. Вероятно, наступал час, когда кто-то из молодых людей, оставшихся внизу, должен был прийти к ней сюда.

— Ну, мне пора. Большое спасибо, миссис Джесмонд, — сказал я, продолжая играть роль неотесанного простака. — Я чудесно провел время, так что если получу работу и останусь здесь, то вскоре загляну к вам еще разок.

— Ну, конечно, непременно, — отозвалась она и крепко, выразительно пожала мне руку. Как соблазнительны были эти бархатистые и розовые, как персик, щеки! Она, может быть, и чужую кровь себе переливала, доставая ее на черном рынке.

Мистер Периго ушел со мною вместе.

— Боюсь, что наболтал лишнего, — сказал он тихо, когда мы шли по коридору. — Миссис Джесмонд, ее комната, ее картины — все это меня волнует, и я начинаю говорить больше, чем следует. Но, разумеется, я знаю, что я среди друзей. Если бы вы начали ходить по Грэтли и повторять некоторые мои замечания, вы бы могли наделать мне неприятностей. Но я уверен, что вы на это не способны.

— Никогда в жизни. Я люблю высказывать свои мнения и не мешаю другим делать то же, — сказал я.

(Боже, какого идиота я из себя разыгрывал!)

Мистер Периго стиснул мне руку. Мы спускались вниз по главной лестнице.

— Именно такое впечатление о вас я вынес уже в первую нашу встречу, дорогой мой. Вот почему я сказал тогда, что надеюсь скоро опять увидеться с вами. Вы домой?

— Да, у меня сегодня был утомительный день, а завтра нужно ехать на Белтон-Смитовский завод… У меня очень лестное рекомендательное письмо к директору… Так что, пожалуй, пойду домой выспаться. Как мне попасть обратно в город? Не хотелось бы никого просить подвезти.

Он сказал, что сейчас как раз отходит ночной автобус и я еще успею добежать до остановки на углу. Он не ошибся. Я вскочил в автобус уже на ходу. И мне было о чем подумать, пока я ехал домой.