Утром Арусяк вскочила с постели в холодном поту. Ей приснился кошмар. Арусяк скакала на коне с Тимофеем, уворачиваясь от пуль отца, который мчался следом, извергая страшные проклятия. За отцом вприпрыжку бежала Вардитер Александровна, подбирая полы развевающегося на ветру платья и сжимая губами кольцо с огромным бриллиантом, который играл на солнце, ослепляя всех вокруг. За Вардитер Александровной бежал Сурик и вопил: «Зря, что ли, машину продал, вернись!» – «Иссо и субы мне выдлал солотые, соб кольсо сделать», – прошамкала Вардитер Александровна, и, обернувшись, Арусяк увидела, что у старушки не хватает двух передних зубов. Погоня приближалась, и тут конь, на котором скакала Арусяк со своим возлюбленным, резко остановился, повернул голову, и только сейчас Арусяк заметила, что это голова Вачагана. «Гы, ловко я вас обдурил, иго-го!» – заржал Вачаган-конь, стукнул копытом и стал как вкопанный. – Мама! – завопила Арусяк и проснулась.

– Что с тобой? – поинтересовалась Офелия, которая сидела на кровати и старательно наводила стрелку над левым верхним веком.

– Ничего, все хорошо, – ответила Арусяк, вставая с постели.

Офелия посмотрелась в зеркало, прищурилась и стала наводить вторую.

– Ты куда-то собираешься? – поинтересовалась Арусяк, потягиваясь.

– На вернисаж, – ответила тетка и продолжила свое занятие.

– А-а, – зевнула Арусяк, удивившись, отчего это тетка вдруг ни с того ни с сего решила накрасить глаза.

Офелия неторопливо довела вторую стрелку, накрасила губы сиреневой помадой, промокнула их салфеткой и принялась укладывать свои роскошные густые волосы.

Желание навести марафет возникло у Офелии утром. Она провела бессонную ночь, каждый час доставая гороскоп и перечитывая его. Отсутствие в обозримом будущем мировой славы повергло Офелию в уныние, но перспектива удачного замужества, доселе пугавшая ее, вдруг представилась ей не такой уж и страшной. Художница успела увлечься эзотерикой и понять, что перечить судьбе не имеет смысла, дабы не ухудшать свою карму. Может, она просто устала от одиночества, или на то были другие причины. Так или иначе, Офелия решила, что немного косметики ей не повредит. Последний раз она красилась на школьный выпускной, поэтому в ящике стола обнаружилась только одна сиреневая помада, лежавшая там, наверное, с тех самых времен. Найдя коробку с цветными карандашами, Офелия выбрала из них черный и стала подводить глаза. Ее смущало лишь одно обстоятельство: ни один знакомый мужчина не подходил на роль мужа многогранной и капризной творческой натуры. Тогда Офелия решила, что встреча с будущим супругом еще предстоит и приготовиться к ней не помешает.

Арусяк в это время заваривала на кухне кофе и думала о своем прекрасном принце, пытаясь придумать причину, по которой можно было бы улизнуть из дома на свидание. В том, что оно состоится, Арусяк не сомневалась ни на секунду, ибо женская интуиция подсказывала, что после ее звонка Тимофей примчится как на крыльях. Но ничего не приходило ей в голову. Девушка почесала затылок и пошла на балкон думать дальше.

– Ой! – вскрикнула Арусяк через мгновение.

Этажом ниже красовалось платье Рузанны, которое она позавчера оставила на крыше. Зеленое платье с рюшами развевалось на ветру, как будто призывая правоверных на борьбу с гяурами. Арусяк побежала в спальню.

– Офик, платье нашлось. Оно у соседей, надо пойти и забрать, – выпалила она.

– Какое платье? Где платье? – Офелия удивленно посмотрела на Арусяк своими черными, подведенными жирными стрелками глазами.

– На седьмом этаже на балконе висит, так что не пропало. Пойдем и заберем.

– Раз на седьмом – значит пиши пропало, – махнула рукой Офелия. – Там Лилит живет.

– Какая Лилит? – спросила Арусяк.

– Старая дева, преподает английский язык в школе. Она тебе не отдаст платье просто так, скажет, что это ее вещь, и закатит скандал. Надо что-то придумать. Погоди, сейчас. – Офелия встала и сходила на балкон. – Да, наше платье, – вздохнула она. – Надо как-то его выкрасть.

Через несколько минут в голове Офелии созрел гениальный план, согласно которому Арусяк должна была спуститься к Лилит и попросить у нее почитать книгу на английском языке, а потом под каким-нибудь предлогом выйти на балкон и выкрасть платье.

– Ну и как ты себе это представляешь? – удивилась Арусяк. – Куда я его спрячу?

– А ты не прячь, давай сделаем так: ты будешь выбирать книги, а я тем временем спущусь вниз и стану тебя звать. Ты выйдешь на балкон, снимешь прищепки и бросишь платье вниз, а я его поймаю, – улыбнулась Офелия.

– А может, все-таки лучше попросить? – робко спросила Арусяк, которая считала воровство худшим из смертных грехов и если и воровала в своей жизни, то исключительно в глубоком несознательном детстве, и то сущую ерунду: мелочь из кармана отца, пирожки из школьного буфета, серебристый маркер у одноклассника и книги в библиотеке.

– Да не отдаст она, я тебя уверяю! Она в прошлом году костюм украла, который муж Ашхен повесил сушиться в палисаднике, и туфли.

– Зачем же ей мужские туфли, если она старая дева?

– Она их подарила на двадцать третье февраля учителю физики.

– А учителю они зачем? – удивилась Арусяк.

– Ай, все тебе знать надо! Иди платье спасать, а то я на вернисаж опоздаю, – махнула рукой Офелия и стала подталкивать племянницу к выходу.

– А если не получится на балкон выйти? – поинтересовалась Арусяк.

– Ну, придумай что-нибудь, иначе Рузанна нас четвертует.

– Ох, – вздохнула Арусяк.

Спускаясь по лестнице, Арусяк думала только об одном: как бы ей улизнуть вечером на свидание с Тимофеем. На седьмом этаже Офелия подмигнула племяннице и побежала вниз по лестнице, а Арусяк осталась стоять перед деревянной лакированной дверью. Минуты две она переминалась с ноги на ногу, никак не решаясь позвонить, как вдруг дверь, как в сказке, сама отворилась и на пороге появилась Лилит Айрапетовна, которая, услышав шорох на лестничной клетке, решила на всякий случай посмотреть в глазок. Глазам Арусяк предстала высокая худощавая женщина среднего возраста с длинными черными волосами и напоминавшим орлиный клюв носом.

Бари луйс, Лилит Айрапетовна!

Лилит Айрапетовна Унанян не вышла в свое время замуж по одной простой причине, которая крылась не в ее длинном носе, занимавшем добрую половину лица, и даже не в росте сто восемьдесят сантиметров, а в исключительной вредности характера. Вредностью и упрямством Лилит Айрапетовна могла бы сравниться только с ослом, бока которого не отведали палки хозяина.

В школе Лилит колотила одноклассников, которые обзывали ее «каланчой» и «вороной». В институте, куда она поступила благодаря связям отца, Лилит возомнила себя лучшей из лучших и игнорировала всех однокурсников. Когда же пришло время выдавать ее замуж, то выяснилось, что не только во всем городе Ереване, но и во всей Армении нет человека, достойного дипломированной отличницы Лилит. Как ни старался отец, каких только женихов ни приводил, даже выписал парочку ахпаров [12] из Ливана, Лилит отрицательно качала головой и всем своим видом и поведением давала понять, что выйдет замуж только за английского принца или, на худой конец, за какого-нибудь лорда. Лорды в Армении не водились, а английский принц благополучно рос в своей Англии и не подозревал о существовании Лилит Айрапетовны. Сердобольные коллеги, видя, что девица пропадает зря, то и дело подсовывали Лилит Айрапетовне завидных, на их взгляд, женихов.

Осознание того, что жизнь проходит мимо, неожиданно пришло в день тридцатипятилетия Лилит Айрапетовны. Она выпила пару рюмочек коньяка со своей закадычной подругой, преподавательницей русского языка и литературы Людмилой Артемовной, и последняя стала рассказывать о том, как прекрасно ощущать себя любимой женщиной.

– Ладно, есть кто на примете? – закурила сигарету Лилит Айрапетовна.

– Будут, обязательно будут.

На следующий день заботливая подруга составила список претендентов на руку и сердце Лилит Айрапетовны. В список попали четыре кандидата: ее неженатый тридцатипятилетний двоюродный брат, дядька подруги, который торговал сыром на базаре, учитель физкультуры и сосед-флейтист. Каждый из претендентов обладал определенными достоинствами: двоюродный брат работал на заводе и воровал подшипники, которые благополучно продавал; дядька подруги Нары успешно торговал сыром, правда, был всегда вонюч, небрит и волосат; учитель физкультуры пил, как сапожник, а сосед-виолончелист денно и нощно терзал виолончель и раз пять на дню бегал в магазин в кальсонах, без рубашки и со всклокоченными волосами – правда, не за выпивкой, а за сигаретами, спичками, булочками и мацуном.

Решив, что на безрыбье и рак рыба, Людмила Артемовна взяла фотографию, где они с Лилит Айрапетовной стояли в окружении кучи детишек из пятого «Б», и отправилась к самому презентабельному кандидату – своему двоюродному брату. Разговор начался издалека.

– А у тебя есть девушка? – поинтересовалась она.

– Сейчас нет, а что? – спросил брат.

Людмила Артемовна обрадовалась и подсунула ему фотографию. В течение следующего получаса она рассказывала о достоинствах своей подруги, о том, какая она славная учительница и какая райская жизнь настанет для брата, если он на ней женится. Брат хмыкнул и обещал подумать. Минут пятнадцать он рассматривал фотографию потенциальной невесты, поворачивая ее и так, и этак, после чего отрицательно покачал головой и сказал:

– По глазам вижу – стерва!

«Фиг с тобой», – подумала Людмила Артемовна и отправилась совершать обход остальных кандидатов.

Торговец сыром фотографию взял и сказал, что не даст своего ответа, пока не посовещается с мамой. Вердикт мамы был неутешителен:

– Тощая слишком, такая в поле не работник!

И снова Людмила Артемовна мысленно послала кандидата куда подальше и пошла к виолончелисту, поскольку учитель физкультуры находился на больничном, страдая от тяжелого алкогольного отравления. В квартиру флейтиста она звонила долго: из-за двери доносились звуки флейты и мужской бас. Через десять минут беспрерывного трезвона выскочил виолончелист. Выслушав Людмилу Артемовну, он посмотрел на фотографию и сказал, что жениться не намерен, поскольку много лет назад уже отдал свое сердце прекраснейшей из дам – Евтерпе [13] .

Физкультурник вышел на работу через неделю. Послушав Людмилу Артемовну, которая соловьем разливалась, рассказывая о красоте и чудесных душевных качествах подруги, он согласился на свидание.

Спустя пару дней Лилит Айрапетовна сияла от счастья, а на столе ее красовался букет алых гвоздик. Цветы на столе Лилит Айрапетовны стали появляться с завидной регулярностью, пока однажды директриса не вызвала физкультурника и не сообщила, что она, конечно, все понимает и готова сама принять непосредственное участие в соединении молодых любящих сердец, но воровать цветы, которые возлагаются к памятнику вождя мирового пролетариата, все-таки не очень хорошо и немного рискованно. Физкультурник замялся и пообещал больше такого не делать.

И все бы шло как по маслу, если бы в один прекрасный день Лилит Айрапетовна не решила показать жениху свою квартиру. На следующий день она пришла с красными от слез глазами, дала пятому «Б» тему для сочинения и побежала к Людмиле Артемовне. Через час Людмила Артемовна вызвала физкультурника «на ковер» и заявила, что ежели намерения его серьезны, то он мог бы не расстраивать девушку и прийти на свидание трезвым. Физкультурник стал оправдываться и объяснил, что выпил совсем немного, и то по случаю возвращения из армии троюродного брата. Как выяснилось позже, явившись к Лилит Айрапетовне, горе-кавалер плюхнулся в кресло и, пока та заваривала на кухне кофе, успел заснуть. Войдя в комнату, Лилит Айрапетовна застала храпящего жениха, и его пришлось расталкивать целых двадцать минут.

Встречаться дальше с таким кавалером Лилит Айрапетовна наотрез отказалась. Физкультурник, узнав об этом, ушел в недельный запой, а потом утешился и стал увиваться за продавщицей пирожков на вокзале.

После этого случая Лилит Айрапетовна решила поставить жирный крест на замужестве и почти смирилась с тем, что ей предстоит прожить до ста лет в гордом одиночестве. Но однажды терпение ее отца лопнуло, и он привел в дом рослого детину Манука.

Манук представился заведующим хирургическим отделением клинической больницы Эребуни. В доказательство своего высокого положения в обществе он даже принес фотографию, на которой был изображен в окружении именитых профессоров. Лилит Айрапетовна, которая на тот момент проживала вместе с родителями в центре города в двухкомнатной квартире, выходить замуж за Манука не спешила, мотивируя это тем, что ей, человеку тончайшей душевной организации, воспитанной на Тургеневе и Достоевском, необходимо время, чтобы поближе познакомиться со своим избранником. Зато спешил Манук, который жил в двухкомнатной квартире с матерью и тремя сестрами и пронюхал, что в приданое за дочерью отец дает трехкомнатную квартиру в Эребуни-массиве.

По вечерам Манук водил Лилит Айрапетовну в кафе и рассказывал ей о том, как славно они заживут после свадьбы. Женщина слушала и думала о том, что в принципе она могла бы жить в этой квартире не менее славно, но без Манука, ибо готовить завтраки-обеды-ужины, стирать мужнины носки и рожать детей Лилит уже совершенно не хотела и не упускала случая, чтобы показать Мануку, что она звезда, богиня, снизошедшая до такого никчемного смертного. Манук молча внимал. Может быть, сварливые сестры довели его до того, что ему было абсолютно все равно, на ком жениться, лишь бы не жить с ними, а может, он сам относился к тому типу мужчин, которым необходимы женщины, вытирающие о них ноги. Так или иначе, жених терпел все капризы Лилит Айрапетовны, а покапризничать она любила всегда: то отправит Манука на другой конец города искать фрукт с таинственным названием «киви», то попросит билет на выступление ансамбля песни (и пляски и именно в первый ряд и на пятое место!), то придумает еще что-нибудь. Манук сносил все и считал дни до свадьбы. Через три месяца крепость пала, и Лилит Айрапетовна, тронутая кротостью жениха, дала согласие на брак и даже стала хвастаться своим немногочисленным знакомым, что собирается выйти замуж не за какого-то там прохвоста, а за светило науки заведующего хирургическим отделением. Слухи о скором замужестве гордячки Лилит распространились по всему району, и через неделю в дверь родителей Айрапетовны позвонила женщина с младенцем на руках, которая назвалась женой Манука и попросила объяснений.

Айрапетовна тут же поехала в больницу выяснять отношения с бесчестным негодяем, который, будучи женатым человеком, посмел морочить ей голову. Вместе с ней поехала и жена Манука. Ворвавшись в кабинет заведующего, две женщины закатили скандал, который наверняка до сих пор помнят стены больницы. Айрапетовна схватила портфель, стоявший у входа, и уж было собралась запустить им в обманщика, который сидел, съежившись в кресле, и испуганно смотрел сквозь очочки, как вдруг заметила, что это не Манук. На самом деле это был Манук Анушаванович, заведующий хирургическим отделением, почтенный отец семейства, но не тот Манук, который приходил к ее родителям просить руки дочери.

Через некоторое время в кабинет заведующего привели другого Манука, жениха Лилит Айрапетовны, который, как оказалось, работал санитаром в морге. Такого позора Лилит Айрапетовна снести не могла. Высказав прохвосту все и велев ему не показываться ей на глаза ни в этой жизни, ни даже в следующей, она уехала домой.

Всю ночь Лилит проплакала, а наутро пошла в школу как ни в чем не бывало. Через месяц вся школа знала историю о Лжемануке. Учителя хихикали за спиной Лилит и сочувственно кивали. А еще через месяц она сказала отцу, что не может жить в районе, где ей стыдно выйти на улицу, собрала чемоданы и переехала жить в Эребуни-массив и устроилась на работу в местную школу. Характер ее испортился окончательно, она беспрерывно конфликтовала с соседями, строила козни и плела интриги.

– Здравствуйте, – замялась Арусяк, переступая с ноги на ногу.

– Здравствуйте, что вы хотели? – прищурилась женщина.

– Я Арусяк, внучка вашей соседки сверху. Я хотела… м-м-м… А у вас есть Шекспир на английском языке? – ляпнула Арусяк первое, что пришло в голову.

– Шекспир? Есть, а что?

– Да ничего, просто я училась на переводчика. Мы сейчас гостим у бабушки, мы из Харькова приехали. В общем, я хотела почитать что-нибудь на английском, ну, чтоб язык не забывать, вот, – на ходу придумала Арусяк и залилась краской.

– Проходите, я сейчас поищу. – Лилит сделала жест рукой, приглашая Арусяк пройти в комнату.

Арусяк вошла и остановилась в коридоре.

– Проходите, присядьте, сейчас поищу, – Лилит Айрапетовна указала ей на диван, а сама пошла в соседнюю комнату.

Арусяк села и стала осматриваться. Обстановка в квартире показалась ей весьма уютной. Всякие приятные глазу мелочи были старательно разложены – именно разложены – по своим местам, а не беспорядочно растыканы по полкам. Стена напротив дивана была увешана картинами с изображениями горных пейзажей. На полках стояли индийские вазочки и семейство белых мраморных слоников. По хоботу самого большого слона проходила тоненькая желтая полоска – видимо, когда-то слон упал и разбился, а потом его склеили и поставили на место. Низенький стол перед диваном украшала белоснежная кружевная салфетка очень тонкой ручной работы.

– Вот, пожалуйста, только верни быстро и не запачкай. – Лилит Айрапетовна протянула Арусяк книгу в синем переплете с вензелями на корешке.

– А-а… э-э-э… – протянула Арусяк. Заглядевшись на слоников, она совсем забыла о том, что ей надо выйти на балкон. – А можно еще что-нибудь?

– Больше нельзя, – покачала головой Лилит Айрапетовна. – Вернешь эту – дам другую.

В это время посреди улицы, как раз под балконом Лилит Айрапетовны, устремив взор к небу, откуда должно было упасть платье, стояла Офелия и терпеливо ждала.

– Еще что-нибудь? – поинтересовалась Лилит Айрапетовна, недоумевая, почему девушка не уходит.

– Ой, нет, мне что-то плохо, надо на воздух, – замахала руками Арусяк.

Лилит Айрапетовна удивленно посмотрела на девушку и открыла балкон. Придерживаемая под локоть Лилит Айрапетовной, Арусяк вышла на балкон и перегнулась через перила: платье висело прямо перед ее носом.

– А можно мне воды? – прохрипела Арусяк так, как будто находилась на смертном одре.

– Да, конечно. – Хозяйка побежала на кухню за водой.

Как только она скрылась, Арусяк быстренько отстегнула прищепки, пристегнула их к подолу для тяжести и бросила платье вниз. Платье покружило в воздухе и опустилось на голову Офелии. Та быстренько скомкала добычу и шмыгнула в подъезд.

– Вот, пожалуйста. Может, позвать твоих родственников? – поинтересовалась Лилит Айрапетовна.

– Нет, не надо. – Арусяк отпила воды. – Я дойду, мне уже лучше. Просто очень жарко, я не привыкла к такому.

– Ну, как знаешь.

До двери Арусяк дошла медленно, держась за стену и тяжело дыша, как старая кляча, везущая тяжело груженный обоз. Как только дверь захлопнулась, она резво побежала на восьмой этаж.

У дверей квартиры она столкнулась с Офелией.

– Рузанино платье повесила в шифоньер. Все, я убегаю! – крикнула та и помчалась на вернисаж.

– Ага, удачи, – помахала рукой Арусяк.

В квартире происходила какая-то мышиная возня: Аннушка терзала мужа и требовала немедленно отвезти ее в ресторан на обед, бабка Арусяк ехидничала и говорила, что порядочные женщины сами готовят обеды и кормят своих мужей, а не шляются по ресторанам, Гамлет и Рузанна носились по квартире как угорелые и собирали чемоданы, Сенулик сидел, запершись в туалете, истошно орал и уговаривал родителей не ехать в деревню.

– В какую деревню? – спросила Арусяк у Рузанны.

– К родственникам моим едем на пару недель, – ответила Рузанна и убежала в комнату, откуда вернулась в зеленом платье, выкраденном Арусяк полчаса назад.

– Странно, – хмыкнула Рузанна, размахивая рукавами. – Какое-то оно длинное стало и просторное. Ну да ладно, для деревни сойдет.

– Не поеду! – завопил Сенулик еще громче, услышав слово «деревня».

Мнение его, однако, никого не интересовало, и через пару минут он был извлечен из туалета. Правда, для этого пришлось разбирать замок, но Гамлет, посматривавший на часы и торопящий жену, схватил отвертку, лихо открутил шурупы, снял замок и вытащил любимое чадо.

В отместку Сенулик пообещал убежать из деревни, как только ему представится такая возможность. Семейство повозилось еще какое-то время, расцеловало остающихся, пообещав вернуться к обручению Арусяк, и хлопнуло дверью.

Арусяк села на диван и стала смотреть телевизор, но тут в дверь позвонили. На пороге стояла Рузанна с расширившимися от ужаса глазами. Рядом с Рузанной стояла Лилит Айрапетовна, подперев бока кулаками и всем своим видом выражая боевую готовность.

– Вот, она, она и украла! – Лилит Айрапетовна показала пальцем на Арусяк.

– Не крала я, – уверенным тоном ответила Арусяк. – Вернее, крала, но не первая. Сначала вы украли наше платье, я его только вернула.

– Какое платье? Кто украл? – развел руками Петр.

– Она украла, не знаю как, но украла! Пришла ко мне Шекспира попросить, я думала, порядочная девушка, книги читает, а она у вас воровка! Я Гарнику пожалуюсь! – затараторила Айрапетовна.

– Погодите, не орите! Пройдите в квартиру, сейчас все решим! Не орите! – замахал руками Петр, приглашая всех войти.

Лилит Айрапетовна уверенным шагом направилась в комнату, плюхнулась в кресло и рассказала обо всем случившемся, теперь уже более спокойно.

– Арусяк? – Петр удивленно посмотрел на дочь.

– Ну, украла я, только это не так было.

Арусяк закусила губу и, поняв, что пришло время расплаты, выдала как на духу все, начиная с того момента, когда спрятала платье на крыше, и заканчивая сегодняшним визитом.

– Господи! – захохотал Петр.

– Не вижу ничего смешного в том, что твоя дочь так подло поступила со мной, после того как я потратила целый час на то, чтобы она предстала перед своим будущим мужем в надлежащем виде! – отрезала Арусяк-старшая и исподлобья посмотрела на внучку.

– Меньше надо нос свой совать везде. Моя дочь сама знает, в чем ей ходить! – ответила Аннушка.

– Это мое платье, могу даже доказать! Я его купила три года назад у дочери Ашхен, когда та из Сирии приехала. Под поясом на шве была небольшая дырочка, я ее зашила, можете посмотреть. – Лилит Айрапетовна подошла к Рузанне и расстегнула пояс.

Все присутствующие вперились взглядами в Рузанин живот и действительно увидели там небольшую дырочку, аккуратно зашитую мелкими стежками.

– Ну, что я говорила? Верните мое платье! – воскликнула Лилит Айрапетовна, понимая, что победа близка.

– А где тогда мое? – развела руками Рузанна.

– А это вы уж без меня разбирайтесь, а мое верните.

Опозоренная, Рузанна побежала в комнату и через пять минут вернулась с платьем в руках.

– Возьмите свое платье, – фыркнула она, протягивая его Лилит Айрапетовне.

– Благодарю, и Шекспира верните, я так понимаю, он вам не понадобится.

– Вот, – вздохнула Арусяк и протянула Лилит Айрапетовне томик Шекспира.

Айрапетовна резко развернулась и пошла к двери.

– Рузанна, ты где? Мы опоздаем! – послышался голос Гамлета, который пошел с сыном за водой и оставил жену возле машины, где ее и застала Лилит Айрапетовна, вышедшая за хлебом в самый неподходящий момент.

– Разберемся после приезда, некогда сейчас, – процедила сквозь зубы Рузанна, окинув Арусяк таким презрительным взглядом, что та чуть не провалилась сквозь землю.

От многочасовой лекции на тему «врать и воровать нехорошо» Арусяк спасло провидение, которое последнее время было к ней благосклонно, как никогда. Не успела бабушка Арусяк, самая старшая и, безусловно, самая мудрая из семейства Мурадян, открыть рот, как раздался звонок, который решил дальнейшую судьбу ее внучки.

– Вачаган, тебя, – прижала руку к груди Арусяк-старшая и расплылась в блаженной улыбке.

– Привет, Вачаган, – сказала Арусяк.

– Звоню, как и договаривались. Могу сегодня показать тебе город. Мои ни о чем не догадываются, а твои? – послышался шепот в трубке.

– Мои тоже, они совершенно не против, заезжай за мной в шесть, – обрадовалась Арусяк, в голове которой созрел гениальный план.

Остаток дня Арусяк провела в душевных томлениях. Осуществлению гениального плана, заключавшегося в том, чтобы улизнуть из дома под предлогом встречи с Вачаганом, а на самом деле – пойти на свидание с Тимофеем, мешало одно обстоятельство: родители решили отложить поход в ресторан и провести день дома перед телевизором. Бабка устроилась на диване, стала вязать бесконечный свитер и в сотый раз рассказывать невестке и сыну историю о том, как она выходила замуж. Арусяк бегала из комнаты в коридор и обратно, думая, как бы ей незаметно позвонить Тимофею. Когда стрелка часов лениво подползла к пяти, а семейство так и осталось сидеть на своих местах, Арусяк начала нервничать.

– Может, мне пойти у Лилит Айрапетовны прощения попросить, а? – робко спросила она.

– Сиди, нечего к ней ходить, – отрезала бабушка, поправляя очки на носу.

Арусяк вздохнула и пошла на кухню, открыла хлебницу, посмотрела по сторонам и спрятала буханку матнакаша под диван на балконе.

– А может, мне за хлебом сходить? Хлеб закончился, – предложила она, вспомнив, что возле хлебного есть телефон-автомат.

– Не надо, я сам схожу попозже, – сказал Петр, кусая сочный желтый абрикос.

– Я хотела перекусить перед тем, как идти гулять, а хлеба нет, – настойчиво сказала Арусяк.

Через пару минут Арусяк на крыльях любви летела по направлению к булочной, сжимая в руке заветный номер. О том, что в Эребуни-массиве уже лет десять как не работает ни один телефон-автомат, Арусяк узнала только тогда, когда обошла с пяток автоматов, моля Бога, чтобы хоть в одной трубке раздался спасительный гудок.

– Девушка, у нас автоматы не работают, – вздохнул седовласый мужчина, наблюдавший, как Арусяк дергает за рычаг, дует в трубку и крутит диск телефона.

– Понятно, – горестно вздохнула Арусяк и поплелась домой.

Отчаявшись позвонить объекту тайных воздыханий, Арусяк чуть не расплакалась, но снова в судьбу ее вмешалось провидение, которое заставило Лилит Айрапетовну войти в подъезд в тот самый момент, когда Арусяк теребила кнопку лифта. Лилит Айрапетовна окинула наглую девицу, укравшую ее платье, презрительным взглядом и демонстративно отвернулась.

– Простите меня, пожалуйста, – вздохнула Арусяк.

– Все вы здесь такие, – фыркнула Лилит Айрапетовна и первой вошла в лифт.

Двери захлопнулись, и старенький обшарпанный лифт медленно пополз вверх, грохоча и дергаясь. И тут Арусяк, не в силах больше сдерживать своих эмоций, разрыдалась. Мысли об Араике и Гоар, крякающих в камышах, Вачагане и его Катеньке, Лилит Айрапетовне и несчастных влюбленных всего мира, которые по каким-либо причинам не могут слиться в вечном блаженстве, волной нахлынули на Арусяк и выплеснулись горючими слезами. Лилит Айрапетовна в недоумении посмотрела на странную девушку, которая то прикидывается больной, то ворует, то рыдает.

– Я не злюсь на тебя, не надо плакать. – Лилит Айрапетвна протянула Арусяк вышитый кружевной платочек.

Арусяк зарыдала еще горше, представив, как бедная старая дева Лилит Айрапетовна сидит по вечерам в гордом одиночестве и вышивает платочки, поливая их слезами. Лилит Айрапетовна прищурилась, внимательно посмотрела на зареванную Арусяк и погладила ее по плечу.

– Пойдем ко мне, – дружелюбным тоном сказала Лилит Айрапетовна, когда лифт остановился на седьмом этаже.

И снова Арусяк сидела на диване, рассматривала слоников и вытирала слезы, пока Лилит Айрапетовна заваривала ей кофе.

– Я не хотела платье воровать, честно, – всхлипнула она, отпив глоток ароматного черного кофе.

– Да ладно, бог с ним, с платьем. Почему ты плачешь? – Как профессиональный педагог Лилит Айрапетовна почувствовала, что девушку мучает не факт воровства платья, а нечто более серьезное.

Арусяк шмыгнула носом и как на духу выложила Лилит Айрапетовне всю свою биографию, начиная с момента рождения до приезда в Ереван и знакомства с Тимофеем. И чем больше рассказывала Арусяк о своей жизни, тем больше Лилит Айрапетовна проникалась симпатией к этой девушке и ненавистью к тем, кто пытается выдать ее замуж против воли. Когда рассказ был закончен, Лилит Айрапетовна готова была идти на баррикады и отстаивать права влюбленных всей Армении, размахивая флагами и выкрикивая лозунги: «Нет позорным традициям! Даешь настоящую любовь! Наши судьбы – в наших руках!» Мятежный дух обделенной любовью женщины жаждал мести за загубленную молодость, за пропойцу-физкультурника, за лжехирурга Манука и английского лорда, который так и не узнал о ее существовании и не приехал за ней.

– Я спасу тебя, Арусяк! – закричала она, чувствуя, что настал в ее жизни момент, когда она может отплатить сполна всем своим обидчикам и спасти пусть не себя, но молодую и прекрасную девушку.

Арусяк, которой совершенно не нужно было, чтобы ее спасали, удивленно посмотрела на женщину, чье лицо выражало готовность идти в бой, и тяжело вздохнула, понимая, что своими рассказами задела человека за самое больное.

– Мне бы позвонить Тимофею, можно? – робко спросила она.

– Конечно можно, звони! – ответила Лилит Айрапетовна и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь, чтобы не мешать влюбленным разговаривать.

Дрожащими пальцами набрала Арусяк шесть заветных цифр и прислушалась. В трубке послышались длинные гудки.

– Алло, – прошептал женский голос.

– Здравствуйте, это библиотека? – ляпнула Арусяк, растерявшись.

– Нет, вы ошиблись номером, – женщина бросила трубку.

Арусяк перекрестилась и позвонила еще раз.

– Алло, – прогремел мужской бас.

– Здравствуйте, позовите, пожалуйста, Тимофея. – Руки Арусяк задрожали, и она чуть не выронила трубку.

– Тим, тебя, девушка какая-то, – крикнул бас, послышался топот и грохот падающих предметов.

– Моя ваза, Тима, осторожно! Господи, ты ее чуть не разбил! – раздался истеричный женский крик.

– Алло, алло, Арусяк, это ты? – Тимофей выхватил трубку из рук отца.

– Я… я… – пролепетала Арусяк.

– Господи, как хорошо, что ты позвонила! Погоди минутку.

Тимофей взял трубку и пошел в свою комнату. Елизавета Анатольевна на цыпочках побежала за сыном, встала возле закрытой двери и прислушалась. Она не услышала почти ничего, вернее, ничего такого, что могло бы встревожить материнское сердце и навести ее на мысли о том, что у ее любимого отпрыска появилась девушка-армянка. Такое Елизавете Анатольевне могло только присниться в страшном сне.

Несколько лет назад, покопавшись в корнях родового древа, Елизавета Анатольевна возомнила себя представительницей дворянской династии, рода, существующего со времен Рюриковичей. В качестве своей невестки она видела только Анастасию Гордееву, дочь своей ближайшей подруги дворянских кровей и соратницы по шопингу. С раннего детства родительницы прикладывали все усилия, чтобы приблизить детей друг к другу и взрастить в них чувство глубокой привязанности, которое со временем перетекло бы в настоящую любовь до гроба. Тима и Настя ходили в один детский сад, потом сидели за одной партой и даже учились в одном институте, после которого их пути разошлись. Тимофей ушел в работу, а Настасья, как называла дочь подруги Елизавета Анатольевна, увлеклась прожиганием папиных денег и посещением всевозможных светских тусовок. Елизавета Анатольевна тщетно пыталась уговорить сына сходить с Настасьей хотя бы в кино, а Тимофей отмахивался и уверял мать, что сейчас ему не до этого. Истинная причина отказов крылась в глубокой неприязни к глуповатой кокетке, которая отравляла своим существованием его детство, потом школьные и институтские годы. Тем не менее лучшие подруги надеялись, что рано или поздно Тимочка поймет, что работа – не самое главное в жизни, и обратит внимание на Настасью, а та вдоволь наиграется в игру под названием «светская жизнь» и станет примерной женой.

– А я у тебя хотела книгу попросить, – сказала первое, что пришло на ум, Елизавета Анатольевна, когда сын, резко открыв дверь, застал мать у порога комнаты.

– Какую? – поинтересовался Тимофей.

– Что-то Гомера хочется почитать, совсем дичаю я здесь, Тимочка. Даже поговорить не с кем, кругом одни дикари. – Елизавета Анатольевна сложила губки бантиком.

– Нормальные люди, мама, – отмахнулся Тимофей.

– Нет, я не спорю, они нормальны по-своему, но им все равно далеко до нас. А какие нравы у них? На девушку посмотрел – женись или зарежут. – Елизавета Тимофеевна прошла в комнату и стала перебирать тонкими наманикюренными пальчиками корешки книг.

– Не утрируй, мама, везде есть свои обычаи, – ответил Тимофей, понимая, куда клонит мать.

– Нет, я не спорю, но все же… Если бы это не было так важно для твоего отца, я бы давно отсюда уехала.

– Не сомневаюсь, – хмыкнул Тимофей. Он знал, что если бы отец отправился изучать жизнь чукчей в тундре, то Елизавета Анатольевна всенепременно поехала бы с ним (даже несмотря на то, что в тундре нет бутиков и косметических салонов) и стала бы скакать на оленях, готовить строганину и танцевать под бубны шамана, чтобы потом, на одной из конференций где-нибудь в Нью-Йорке, на которых ее известный муж регулярно выступал с докладами, давать интервью докучливым корреспондентам и томно вздыхать: «Да, я везде путешествую со своим мужем и помогаю ему в работе!»

В том, что она оказывает бесценную помощь своему мужу, Елизавета Анатольевна не сомневалась ни на секунду. Борис Иванович считал иначе и с грустью думал о тех золотых временах, когда жена его сидела дома в Москве и воспитывала Тимочку, а он мотался по всему миру и изучал культуры и обычаи разных народов. Времена были действительно золотыми, поскольку Борис Иванович мог всецело предаться научным изысканиям, а не бегать вокруг жены, спасая ее то от комаров, то от злобных черкесов, которым она строила глазки, то еще от какой-нибудь напасти.

– А кто тебе звонил, кстати? – поинтересовалась Елизавета Анатольевна, выбрав наконец-то книгу.

– Девушка, Арусяк, она работает на художественной ярмарке. Мы договорились, что она принесет мне одну картину, – соврал Тимофей, не желая посвящать мать в подробности своей личной жизни.

– Арусяк? Хм, имя какое странное! Как можно таким именем назвать ребенка? – пожала плечами Елизавета Анатольевна и удалилась.

Арусяк в это время снова рыдала на плече Лилит Айрапетовны, и та поклялась впредь помогать соседке в ее амурных делах.

– Не плачь, все будет хорошо. Приходи звонить, когда надо. Хочешь, я тебе Шекспира дам почитать?

– Нет, – всхлипнула Арусяк. – Не до него мне сейчас. Может, потом. Пойду я уже, спасибо тебе.

Дома Арусяк поджидал взволнованный Вачаган, который, проторчав полчаса у подъезда, решил подняться в квартиру. Бабка Арусяк поила будущего мужа своей внучки кофеем и радостно щебетала. Вачаган сидел красный как рак и затравленно оглядывался по сторонам. Ощущение, что он поступает подло по отношению к людям, возлагающим на него такие надежды, не покидало его ни на минуту.

– Знаешь, Арусяк, может, мы признаемся родителям? Стыдно как-то, – сказал он, выходя вместе с невестой из дома.

– Ты что? Скандал будет! Тебя не отпустят в Воронеж, а мне начнут искать какого-нибудь нового жениха! К тому же… – Арусяк замялась и покраснела.

– Что «к тому же»? – удивился Вачаган.

Арусяк покраснела еще пуще, взяла Вачагана за руку, призналась ему в самых нежных сестринских чувствах, поблагодарила за хорошее к ней отношение и сообщила, что встретила одного молодого человека, с которым бы ей хотелось познакомиться поближе, и посему она слезно умоляет Вачагана помочь ей в столь рискованном предприятии. Вачаган нахмурил брови и задумался.

– Нет, Арусяк, нехорошо получается, совсем нехорошо. А вдруг он окажется подлецом? И что я потом скажу твоим родителям, когда они узнают, что ты встречалась не со мной, а с другим мужчиной? Нет и нет, ты мне как сестра, я не могу на такое пойти.

– Ну пожалуйста, – взмолилась Арусяк. – Хотя бы пару раз. Если он окажется подлецом, я не буду с ним встречаться.

– Не знаю, не знаю. Русский, говоришь? Из Москвы? Наверняка приехал развлечься. Нет, не могу.

– Ну хотя бы разок, а? – Арусяк кротко посмотрела на Вачагана и молитвенно сложила руки.

– Ладно, но я сам отведу тебя на место свидания и посмотрю, что это за тип.

– Хорошо, – обрадовалась Арусяк.

Тимофей Столяров стоял у памятника национальному герою Армении Вардану Мамиконяну, нервно курил и то и дело поглядывал на роскошный букет белых роз, который он возложил к подножию монумента, чтобы не держать в руках. Цветов девушкам Тимофей никогда не дарил, а посему очень смущался. Заметив приближающуюся Арусяк, Тимофей занервничал еще больше. Девушка шла не одна, а с каким-то странного вида парнем, который смотрел по сторонам и недовольно хмурился. «Попал я, – подумал Тимофей. – Наверняка брат или еще какой-нибудь родственник. Сейчас получу по мозгам!» Но отступать было некуда, и, пока парочка приближалась, Тимофей дергался и проклинал тот день, когда, вместо того чтобы записать сына в секцию карате, мама отдала его пиликать на скрипке.

– Привет, это мой брат, – улыбнулась Арусяк, подойдя к Тимофею.

– Тимофей, – протянул руку Тима.

– Вачаган, – ответил названный брат и пожал руку.

– Ну, пойдемте погуляем или в кафе сходим, – предложил Тимофей.

– Я с вами не пойду. Я тебе вот что скажу, – нахмурил брови Вачаган, вошедший в роль сурового брата. – Арусяк у нас – девушка приличная. Если ты ее обидишь, я тебя зарежу. – Вачаган стал бешено вращать глазами, изображая из себя лютого джигита.

– Я постараюсь оправдать ваше доверие и клянусь, что не обижу вашу сестру, – тряхнул головой Тимофей и добавил: – Если что, я сделаю харакири.

– Не знаю, что такое харакири, но если это что-то плохое, то я тебя зарежу, – ответил Вачаган. – Встречаемся через два часа на этом же месте.

– Хорошо. – Арусяк потупила взор, изображая покорную сестру.

Парочка удалилась, забыв о цветах у подножия памятника, а Вачаган со всех ног побежал на почту звонить своей любимой Катеньке. Тимофей пару раз оглянулся, пытаясь выяснить, не идет ли строгий братец следом, и, убедившись, что никого нет, облегченно вздохнул:

– Суровый у тебя брат, Арусяк.

– Да, он такой, слов на ветер не бросает, – ответила Арусяк. – Он одного моего ухажера уже зарезал.

Тимофей подозрительно посмотрел на Арусяк и осторожно поинтересовался, за что поплатился предыдущий поклонник.

– За то, что он себя плохо вел, – ответила Арусяк.

Тимофей вздохнул и подумал, что неплохо было бы по возвращении домой пообщаться с отцом и узнать побольше о славных армянских традициях, чтобы, не дай бог, не совершить какой-нибудь поступок, который может запросто сойти с рук в Москве, но повлечь за собой тяжкие последствия в Ереване.

Следующие два часа Арусяк провела в раю на земле. Она отведала и кебаба в кафе, и мороженого, и засахаренного яблока на палочке, и покаталась на колесе обозрения, и наслушась рассказов о тяжких буднях одинокого преуспевающего адвоката. Прекрасная красавица, завладевшая воображением Тимофея накануне, медленно, но верно овладевала всем его существом. Арусяк же, почувствовав в Тимофее родную душу, способную понять и принять ее такой, какая она есть, взахлеб рассказывала Тимофею о себе, своей семье и родственниках. И только горькую правду о том, почему она приехала в Ереван и кем ей на самом деле приходится Вачаган, Арусяк утаила, решив, что нет такого дела, которое нельзя отложить на потом. Два часа пролетели моментально, а влюбленные так и не успели наговориться. Приближаясь к памятнику героя на коне, возле которого стоял Вачаган, переминаясь с ноги на ногу, Тимофей твердо знал, что даже если выяснится, что у прелестной Арусяк еще пять братьев, готовых перегрызть ему глотку, он все равно не отступит и будет бороться за свою возлюбленную до последнего.

– До послезавтра, спасибо тебе за прекрасный вечер, – прошептал он и пожал руку Арусяк.

– Не обижал? – поинтересовался Вачаган, когда они сели в маршрутку.

– Нет, что ты, он такой славный, – ответила Арусяк, мечтательно глядя в окно.

– Смотри, Арусяк, не подведи меня, а то я со стыда умру. Мало того что обманщик, так еще и сводник… – вздохнул Вачаган.

– Не подведу. Спасибо тебе, ты настоящий брат.

Весь вечер Арусяк просидела перед телевизором, пялясь в экран рассеянным взглядом и блаженно улыбаясь. Улыбались и Аннушка с Петром, и Арусяк-старшая, которые, глядя на счастливую Арусяк, млели от радости.

– А ты еще сомневался. Вишь, как влюбилась, – подмигнула бабка сыну, когда внучка пошла спать.

– Дай-то бог, – перекрестился довольный отец.

Не до смеха было только тетке Офелии, которая обнаружила, что «Арараты», которые она рисовала для странного молодого человека, обещавшего купить еще несколько штук, категорически отказываются высыхать.

– Напасть какая-то, тьфу, – плюнула она, посмотрев на свои художества.

Тимофей в это время сидел в кабинете отца и слушал увлекательные рассказы о нравах народов, населяющих Армению. В частности, Тимофея интересовал институт брака и нормы поведения с девушками.

– Езиды – солнцепоклонники. Женят детей очень рано, обычно по сговору. На свадьбе невеста стоит с импровизированным деревом в руках, а жених кидает в нее яблоки. Девственности невесты придается очень большое значение. Девушку, опозорившую свой род, сажают на коня, вручают ей обрезанную косу и отправляют к отцу, – вещал Борис Иванович.

– А армяне, папа? Расскажи про армян.

– Ну, армяне разные бывают. Многие из них тоже соблюдают традиции, сложившиеся много веков назад. А некоторые и не соблюдают, – хмыкнул Борис Иванович. – А вот езиды всё соблюдают. Основным способом заработка для них является скотоводство и сельскохозяйственные работы. На лето мужчины уезжают в горы пасти скот, а женщины… – Борис Анатольевич поднял указательный палец и продолжил в красках рассказывать сыну о традициях и укладе жизни езидов.

Езиды интересовали Тимофея меньше всего.

– А армяне? Как отличить ярых традиционалистов от современных? – поинтересовался Тимофей.

– Ну как-как – присматриваться. А почему это тебя интересует? – Борис Иванович посмотрел на сына поверх очков.

– Да так… – ушел от ответа Тимофей.

– Ну, если «так», то почитай книгу «Свадебные обряды Армении». – Борис Анатольевич протянул сыну увесистый том.

– Спасибо, папа, – улыбнулся Тимофей и побежал в свою комнату, сжимая под мышкой заветную книгу.

– Ты про езидов не дослушал, я только до самого интересного дошел! – крикнул ему вслед Борис Иванович.

– В следующий раз, я уже спать хочу, – раздалось из коридора.

– Боря, – выпорхнула из-за двери Елизавета Анатольевна, которая, как всегда, подслушивала. – Боречка, что-то мне не нравится все это. Сегодня позвонила какая-то Арусяк, он куда-то ушел, а теперь интересуется армянскими свадебными обрядами. Это неспроста!

– Да ладно тебе, пусть интересуется. Может, женится наконец-то, не всю же жизнь ему в бобылях ходить. Парень видный, самостоятельный.

– Я не против, пусть женится на Настасье. А то приведет к тебе в дом какую-нибудь Арусяк, что делать будем? – взволнованно спросила Елизавета Анатольевна.

– Свадьбу сыграем. Настоящую армянскую свадьбу, по всем обычаям, – улыбнулся Борис Анатольевич.

– Господи, окстись, какая свадьба? – Елизавета Анатольевна схватилась за сердце и присела на стул.

– Армянская, а может, и езидская. Хотя, нет, езиды за русского дочь не отдадут, – отрицательно покачал головой Борис Иванович.

– Нет, вы однозначно решили свести меня в могилу. Пойду приму капли, плохо мне.

– Пойди-пойди, Лизонька, а я пока поработаю. Интересный все-таки народец – езиды, – цокнул языком Борис Иванович, достал из-под стола бутылочку с коньяком, убедился, что жена не стоит под дверью, и сделал пару глотков.

Обжигающая жидкость потекла по горлу Бориса Ивановича, согревая его душу и подхлестывая воображение, которое уже рисовало ему предстоящий доклад в Стокгольме, куда он вознамерился привезти езида Азо, дабы продемонстрировать миру объект своего изучения.

Теплая летняя ночь опустилась на город Ереван. Елизавета Анатольевна возлежала на кушетке и читала Гомера, Борис Иванович продолжал усердно трудиться в кабинете, то и дело прикладываясь к волшебной бутылочке, а Тимофей сидел у себя в комнате, внимательно изучал книгу и делал заметки в блокноте, записывая в скобках после каждой заметки свои умозаключения:

«Азг» – род. Категорически запрещаются браки между представителями азга до седьмого колена. (В азге не состоим, значит, нет проблем.)

«Харси гин» – дословно «цена головы невесты», выкуп, который платят родственники жениха. (Интересно, хватит ли тысячи долларов?)

«Ахчик пахцнел» – украсть девушку в случае, если родители против брака. (Отлично! Прибережем этот вариант на крайний случай!)

«Туны мнацац» – девушка, которая засиделась в девках. (Хм, странно, получается, что Арусяк уже засиделась, раз ей двадцать три?)

«Оророци ншандрек» – люлечное обручение. (Надеюсь, никто ее не обручал?)

«Миджнорд кин» – женщина, которую отправляют родственники жениха в дом девушки, чтобы получить согласие родителей на встречу с невестой. (Проблема: засылать некого. А папа не может быть этим кином?)

«Патвирак» – сваты. (Здесь Тимофей поставил «ок!».)

«Хоск арнел» – официальный сговор, происходит после прохождения этапов «миджнорд кин» и «патвирак». (Отлично.)

«Ншандрек» – обручение. (Здорово!)

Дойдя до описания самой свадебной церемонии и всего, что происходит после, Тимофей зевнул, посмотрел на часы и решил, что продолжит экскурс в сложные и непонятные армянские традиции завтра. Изучив напоследок статистику межнациональных браков, Тимофей сник, поскольку, согласно данным, представленным в книге, в 1924 году из семи тысяч браков только семнадцать сочетали армянок с русскими. «Столько лет прошло, наверняка сейчас больше», – зевнул Тимофей и захлопнул книгу.