Проснулась Арусяк часов в одиннадцать. Офелия сидела на кровати и смотрела в окно.

– Был выход тела? – поинтересовалась она.

– Не было!

– А сколько ты ждала?

– Час, – соврала Арусяк.

Тетка вздохнула, достала из-под подушки книгу и углубилась в чтение. Не успела Арусяк встать с кровати, как в комнату ворвалась Арусяк-старшая, потерла руки и заявила, что они идут в гости к соседке Хамест, которая вызвалась погадать Арусяк на кофе.

– Может, не надо? – робко спросила Арусяк.

– Пойдем-пойдем, пошевеливайся, – ответила та.

– Ладно, – вздохнула Арусяк и пошла собираться.

Через пять минут бабушка лихо спускалась вниз по лестнице в новых тапках и халате, которые привезла Аннушка. Арусяк шлепала следом и думала о том, что же увидит в ее чашке гадалка Хамест.

Бари луйс, Хамест!

Хамест, что в переводе с армянского означает «скромная», приехала в Ереван из глухого села двадцать лет назад вместе со своим мужем Карленом Грачовичем. Она изо всех сил старалась вести себя как подобает городской жительнице, а не какой-нибудь деревенщине. Через неделю после переезда Хамест надела парадный халат в клеточку, туфли на шпильке, накрутила бигуди, подвязала голову прозрачной зеленой косынкой и пошла в кино.

– А что это у тебя на голове? – спросила соседка Ануш, которая пошла в кино за компанию.

– Это – бигуди, так сейчас модно, – гордо сказала Хамест.

– А поносить дашь? Мне завтра на собрание в школу идти, – спросила Ануш.

– Дам, – ответила Хамест.

На следующий день Ануш пошла в школу на родительское собрание с бигуди на голове. Учительница удивленно посмотрела на нее, но ничего не сказала. Через две недели Ануш и Хамест разругались, Хамест забрала свои бигуди и больше их никому не давала.

А еще через месяц Хамест устроилась на работу в клиническую больницу Эребуни [3] санитаркой. В первый рабочий день она нацепила бигуди, надела все тот же парадный халат и пошла на работу. И неизвестно, сколько бы ходила Хамест в таком виде, если бы однажды в палате, где она мыла полы, не появился главврач. Увидев женщину в бигуди, он возмутился и сказал, что в больницу следует приходить в надлежащем виде. Вечером Хамест пожаловалась бабушке Арусяк: «Врач, а такая деревенщина, совсем от моды отстал!»

Через полгода в доме стали проводить телефоны. По такому случаю Карлен купил в ГУМе новенький красный аппарат и большой торт с зелеными розочками. Домой семейство возвращалось с чувством безграничной гордости. Карлен шел в обнимку с телефонным аппаратом, а Хамест несла на вытянутой руке открытую коробку с тортом. Позади вышагивали восьмилетний сын Аркадий и пятилетняя Анна. Процессию закрывала трехлетняя Манушак, которая ревела и требовала кусок торта. Как только рабочие провели телефонный кабель в квартиру Грачовичей, Хамест вырвала провод аппарата из розетки, вышла во двор, поставила аппарат на колени и стала орать в трубку: «Алло, Америка? Америка? Лос-Анджелес? Хамест говорит! Позовите Сиран. Сиран? Вах, Сиран-джан! Это Хамест. Как у вас дела? Как погода?»

С «Америкой» Хамест болтала битый час на зависть соседям, вылезшим из окон, пока не пришел с работы Карлен. Карлен жену отругал по первое число и заявил, что она темная женщина. Хамест обиделась и больше «в Америку» не звонила.

Вскоре Вазген провел в доме местное кабельное телевидение, по которому транслировали всего пять фильмов, свадьбу соседа Сурика и разные поздравления. Хамест обрадовалась и стала каждый день заказывать себе поздравление. «Поздравляем Хамест с новыми занавесками, поздравляем Карлена с новой бритвой, поздравляем Аркадика с первой четверкой, поздравляем Анну с новым платьем!» – то и дело по пять раз на день вещал гнусавый голос Вазгена. Поздравления очень понравились остальным жителям, и вскоре по кабельному телевидению транслировали три фильма, свадьбу соседа Сурика и энное количество поздравлений. Особо завистливые соседи поздравляли своих врагов весьма оригинальным образом. Например, жена соседа Нвера однажды поздравила соседку Шушик с пропажей ковра, который та вынесла сушить во двор. В отместку Шушик поздравила внука Нвера со свинкой. Нвер обиделся, и сам лично поздравил Шушик с тем, что ее муж пропил серебряный кувшин. Шушик обиделась еще больше и поздравила от имени всех своих домочадцев невестку Нвера с косоглазием и отсутствием приданого.

Но самым грандиозным событием, потрясшим всех жителей дома 31 по улице Тихого Дона, стало приобретение Карленом и Хамест новой люстры. Прожив два года, Карлен решил сделать ремонт. Украсив комнаты лепниной с ангелочками и вензелями, Карлен решил, что в интерьере квартиры не хватает новой люстры, с целью приобретения которой семейство отправилось в ГУМ. И пока Карлен приценивался и выбирал между люстрой на шесть и двенадцать свечей, Хамест стала собирать цветы на клумбе возле ГУМа. За этим увлекательным занятием и застал ее милиционер, проходивший мимо. Милиционер сделал Хамест замечание и стал выписывать штраф. Хамест вздернула брови, презрительно посмотрела на милиционера и сказала: «Жалко тебе, что ли? Смотри, сколько их тут, хочешь, и тебе нарву, домой отнесешь, жене приятное сделаешь!» Милиционер вздохнул и пошел дальше. Хамест благополучно ободрала клумбу, зашла на рынок, купила сыра и масла и, довольная, села на скамейке возле ГУМа ждать мужа.

Муж вышел из магазина с огромной коробкой, сияя от счастья. Вечером семейство повесило люстру и пригласило местного фотографа, чтобы он сделал фотографии, а также самых близких соседей. Фотограф люстру запечатлел, соседи поахали и попили кофе, и на следующий день все жители, имеющие кабельное телевидение, знали о новой люстре Карлена и Хамест.

Но даже фотографии люстры по телевизору и голос Вазгена, десять раз в день сообщавший о замечательном приобретении не менее замечательного соседа Карлена, не грели душу Хамест. Она хотела, чтоб о столь ценной покупке узнал весь город Ереван, и через неделю надела парадный халат и отправилась к Гарегину, который работал диктором на телевидении.

Гарегин, человек интеллигентный и спокойный, увидев на пороге Хамест, сначала испугался, поскольку решил, что та пришла, как обычно, поругаться с его женой. Хамест улыбнулась, вручила Гарегину двадцать рублей, села в кресло и завела разговор. Начала она издалека – почти час она рассказывала Гарегину о родственниках в Америке, о дочке Манушак, которая недавно переболела краснухой, поведала страшную тайну о том, что сын ее Аркадик до сих пор мочится в постель, что соседка Алвард торгует колбасой, которую ворует на комбинате, и много чего еще. Гарегин слушал, кивал головой и никак не мог понять, зачем же целью явилась Хамест. Под конец разговора Хамест вытащила из-под полы халата палку колбасы, купленной накануне у соседки Алвард, вздохнула и рассказала о цели своего визита.

– Мы люстру купили! – улыбнулась Хамест.

– Да уж знаю, – ответил Гарегин.

– Вот, по кабельному показывали, – продолжила Хамест.

– Угу!

– Ты на центральном телевидении работаешь! Новости ведешь!

– Да, веду. – Гарегин нахмурил брови, заподозрив неладное.

– Давай покажем нашу люстру по телевизору. Ты новости свои расскажешь, а потом скажешь, что соседи твои люстру купили. И мою фотографию с люстрой, – сказала Хамест, доставая из кармана снимок.

– Послушайте, я так не могу, – возмутился Гарегин.

– Почему не можешь? Вазген у себя может, а ты не можешь?

– Вазген может все что хочет, это его канал, а я работаю на центральном телевидении. Я всего лишь диктор. Я не могу это сделать. Есть события поважнее, чем покупка вашей люстры.

– Как так – поважнее? А почему тогда вчера показали квартиру профессора Симоняна? Почему показали? – не унималась Хамест.

– Потому что он профессор, у него брали интервью! – разозлился Гарегин.

– Плевать мне на интервью! – вспылила Хамест. – Профессору, значит, можно, а мне нельзя? Я, может, всю жизнь мечтала эту люстру купить! И купила!

– Послушайте, тетя Хамест, я все понимаю, но я не могу с экрана говорить такие вещи! – попытался успокоить разбушевавшуюся соседку Гарегин.

– Не можешь – не говори, давай я выйду – скажу! – обрадовалась Хамест. – Ты свои новости расскажи и уходи, а я потом выйду и про люстру расскажу.

Не в силах больше спорить с неугомонной соседкой, Гарегин упал в кресло и позвал: «Ануш!»

На зов явилась жена Гарегина – студентка третьего курса филфака, которая до этого пила с подругой кофе на балконе.

– Вот, объясни человеку, я больше не в силах, – махнул он рукой в сторону Хамест.

Хамест улыбнулась и протянула слащавым голосом:

– Ануш-джан, доченька, какая ты красивая!

– Да, а вчера еще была змеей! – заметила Ануш.

– Вчера было вчера, а сегодня – сегодня! – воскликнула Хамест и принялась рассказывать о своем горе.

– Так нет проблем! – сказала предприимчивая Ануш и подмигнула мужу. – Давай фотографию, тетя Хамест. Мы тебе скажем, когда телевизор смотреть!

Хамест отдала фотографию и, довольная, пошла домой. Всю неделю Хамест бегала под окнами Гарегина и спрашивала:

– Ну как? Ну что? Когда покажут?

– Скоро, я скажу, – отвечала Ануш.

Через неделю Ануш пригласила Хамест в гости. Хамест пришла и притащила еще палку колбасы. Ануш сварила кофе и включила телевизор. И тут раздался телефонный звонок.

– Да-да, ой, сейчас! – крикнула Ануш и бросила трубку. – Гарегин звонил, срочно в эфир пустили запись, смотри, тетя Хамест.

Хамест ойкнула и уставилась в телевизор. Ануш нажала на пульт, и на экране на синем фоне появился Гарегин в костюме и галстуке.

– Ситуация в Нагорном Карабахе обостряется, – с серьезным видом сообщил Гарегин, – правительство намерено ввести войска.

Хамест напряглась.

– А теперь еще одна новость, – сказал Гарегин, и серьезное выражение его лица сменилось широкой улыбкой. – Жительница дома 31 по улице Тихого Дона, Хамест Асатрян, приобрела люстру на двенадцать свечей, с чем мы ее сердечно поздравляем!

Произнося последнюю фразу, Гарегин показал телезрителям фотографию злополучной люстры.

– Вай, аман! – вскрикнула Хамест и со всех ног побежала домой.

– Скорее, Карлен, телевизор включай, там люстру нашу показывают! – орала она, вбегая в свой подъезд.

Карлен включил телевизор, пощелкал по каналам и ничего не нашел.

– Не успела! По этому каналу, вон Гарегин сидит, в этой передаче, в костюме этом, – ткнула пальцем в телевизор Хамест, показывая на сидящего в студии Гарегина, который читал новости, – собственными глазами видела, показывали! Весь Ереван смотрел!

– Ты думаешь, поверила? – спросил жену вечером Гарегин.

– Ты бы ее лицо видел, теперь хоть отстанет со своей люстрой, – улыбнулась Ануш, доставая из видеомагнитофона кассету с записью, сделанной накануне в студии, где работал Гарегин.

Вечером счастливая Хамест сидела на лавочке и лузгала семечки. Душа ее была спокойна. Мимо прошел Гарегин.

– Сынок, спасибо тебе, уважил меня! – сказала она.

– Да не за что, – ответил Гарегин.

– Карлен сказал, скоро новый телевизор купим! Я тогда еще к тебе приду! – крикнула она вслед Гарегину, который поднимался по лестнице.

Но покупка телевизора затянулась на годы, поскольку у Хамест появились более насущные дела: выдавать замуж повзрослевших дочерей.

Подойдя к двери Хамест, Арусяк остановилась, дернула бабушку за рукав и еще раз спросила:

– А может, не надо?

– Надо, – уверенно сказала Арусяк-старшая тоном, не терпящим возражений, и нажала на кнопку звонка.

Дверь открыла Хамест. Она была в стареньком цветастом халате и с бигуди на голове.

– Проходите-проходите. – Губы Хамест растянулись в улыбке, обнажая кривые пожелтевшие зубы.

Бабушка бодрым шагом проследовала вперед, увлекая за собой внучку. Арусяк прошла в большую комнату, подняла голову и увидела легендарную люстру.

– Эх, сколько лет висит, а до сих пор как новая. А все почему? Потому что дорогая, – сказала Хамест, поднимая указательный палец, и побежала на кухню варить кофе. Через пять минут Арусяк давилась чашкой крепчайшего кофе без сахара и рассматривала комнату.

Бабушка с Хамест оживленно беседовали.

– Как дочери? – спросила бабушка, выбирая из вазочки шоколадные конфеты, которые лежали на самом дне под карамельками.

– Хорошо, тетя Арус, здоровы, слава богу, – улыбнулась Хамест и подсыпала в вазочку еще карамелек.

– Двух дочерей в Германию замуж выдала, – вздохнула бабушка и посмотрела на Арусяк.

Хамест гордо подняла подбородок и отпила кофе.

– Ты моей внучке погадай, что ее ждет, – подмигнула бабушка Хамест.

– Погадаю, тетя Арус, хорошим соседям отчего же не погадать, – кивнула головой Хамест и недовольно посмотрела на бабку, которая как ни в чем не бывало продолжала выбирать шоколадные конфеты, засыпанные грудой карамелек.

После пятой конфеты Хамест заулыбалась и предложила бабушке попробовать очень вкусные карамельки «Раковые шейки». В ответ бабушка достала последнюю шоколадную и заявила, что ей, бедной беззубой старушке, карамельки не по зубам, разве что шоколадки.

– Ешь, Арусяк-джан, – сказала бабушка и протянула внучке «Раковую шейку».

– Нет, спасибо, – покачала головой Арусяк, которая никак не могла допить злополучный кофе.

Хамест тем временем объясняла, что после того, как кофе будет допит, следует перевернуть чашку на блюдце, расслабиться и подумать о чем-либо приятном или о том, что ты хочешь узнать от гадания. Узнать Арусяк хотела две вещи: когда они вернутся в Харьков и сможет ли многострадальная Офелия отделить свое астральное тело.

– Я уже, – радостно выпалила она через пятнадцать минут и облегченно вздохнула.

– Какой рукой переворачивала чашку? – спросила бабушка.

– Левой, – ответила Арусяк.

– А от себя или на себя? – поинтересовалась Хамест.

– Не помню, просто перевернула, и все.

– Так не пойдет, – покачала головой Хамест. – Незамужние девушки должны переворачивать чашку правой рукой от себя.

– Не от себя, а на себя, – возразила бабушка.

– Нет, от себя. На себя поворачивали, пока не умер Вазген, царство ему небесное, а теперь надо от себя, – стукнула кулаком по столу Хамест.

– Кто такой Вазген? – шепотом спросила Арусяк.

– Католикос наш, – перекрестилась Хамест.

– Я тебе говорю, Хамест, что надо на себя, ближе к сердцу, – уперлась бабушка.

– А я тебе говорю, тетя Арус: я гадаю с десяти лет и знаю в этом толк. Впрочем, зачем спорить, если она левой рукой перевернула. Сейчас еще чашку кофе сварю.

– А может, не надо? – взмолилась Арусяк. Ей показалось, что в груди на месте сердца поселился бешеный кролик, который барабанит лапками, как в рекламе батареек «Энерджайзер».

– Надо! – твердо ответила бабушка и, нахмурив брови, посмотрела на внучку.

Хамест снова побежала на кухню варить кофе. Смирившись со своей горькой участью, Арусяк вздохнула и стала молить Бога только об одном: чтобы в этот раз Хамест не забыла ничего важного. Через пять минут Хамест прибежала, поставила перед ней чашку с кофе и строго сказала:

– Пьешь почти до конца, когда увидишь гущу на дне, покрути чашку в руке несколько раз, чтобы гуща перемешалась с остатками воды, после этого переворачиваешь правой рукой от себя на блюдце.

– А в какую сторону вертеть? – поинтересовалась Арусяк.

Бабушка и Хамест переглянулись, задумались и хором выпалили:

– Без разницы.

И снова бедная Арусяк стала давиться горьким крепким кофе, кролик внутри затарабанил лапками еще сильнее, норовя вот-вот пробить грудную клетку и выскочить наружу.

Выпив полчашки, она поняла, что даже если бабушка и Хамест свяжут ее по рукам и ногам и будут насильно вливать в нее кофе, вставив в горло воронку, она больше не сможет сделать ни глотка.

– А можно, я на балкон выйду, посмотрю на двор? – поинтересовалась она.

– Можно-можно, Арус-джан, только не забудь про кофе, – ответила бабушка.

Арусяк пошла на балкон, прихватив с собой чашку кофе, и посмотрела вниз. Перед подъездом в палисаднике, который принадлежал лиазору Гарнику, росли абрикосовые и персиковые деревья. Вход в подъезд был через виноградную аллею, которой Гарник очень гордился. Недолго думая, Арусяк выплеснула остатки кофе в виноградник и вернулась в комнату:

– Все выпила. Переворачивать?

– Давай, так, правой, от себя, молодец, теперь жди, – улыбнулась Хамест.

И Арусяк стала ждать. Бабушка с Хамест перемыли кости всем соседям, вспомнили незлым тихим словом жену лиазора, которая в последнее время стала задирать нос и перестала приглашать соседок к себе на кофе, обсудили мужа Хамест и Гамлета, нового президента и любовника его жены, посмотрели на часы и повернулись к Арусяк.

– Так, теперь надо постучать по чашке. У-у, как она прилипла, – протянула Хамест, поднимая чашку с кофе, которая намертво приклеилась к блюдцу.

– Стучи, только не сильно, – сказала бабушка.

– И что будет? – спросила Арусяк.

– Чашка должна упасть на той букве, с которой будет начинаться имя твоего будущего мужа, – потерла руки бабушка.

Арусяк подняла чашку и стала стучать. Бабушка с Хамест успели дважды перечислить по порядку все буквы алфавита, но чашка так и не упала.

– Дай-ка я постучу, – рассердилась бабушка.

– Тебе нельзя, – возразила Хамест.

– Можно, я ее ближайшая родственница, – махнула рукой бабушка и стала стучать по чашке.

Стучала она долго, почти до середины армянского алфавита. На букве В бабушка ударила по чашке что есть силы, и блюдце со звоном упало на стол, обрызгав женщин кофе.

– Вачаган! – хитро улыбнулась бабушка.

– А может быть, Вартан или Вазген, – флегматично сказала Хамест, – а может, даже Варуж.

– Нет, Вачаган, у меня такое предчувствие. Ладно, смотри, – ответила бабушка и протянула чашку Хамест.

Вачаган… Арусяк слышала уже это имя уже во второй раз и успела возненавидеть его обладателя всеми фибрами души. Еще не зная самого Вачагана, она представляла себе жуткого дикаря с всклокоченными волосами, за которого ее собирались выдать замуж. В придачу к дикарю прилагалась злобная мама, которая собиралась одеть Арусяк в длиннющий халат и засадить дома, чтобы она готовила, убирала, рожала здоровых армянских деток и всячески угождала свекрови и главе семьи – грозному армянскому папе, которому не следовало показываться на глаза в принципе.

Хамест прижала левую руку ко лбу, откинулась на спинку кресла и задумалась. В течение следующих пяти минут она выискивала в чашке какие-то таинственные символы, рассказывала о том, что у Арусяк хорошее образование, что денег у ее родителя куры не клюют, приехали они издалека, что девушка Арусяк скромная и все в таком же духе.

– Это мы и так знаем, – перебила ее бабушка. – Ты по делу говори, когда Арус замуж выйдет?

Хамест задумалась, тяжело вздохнула и покачала головой:

– Выйдет она скоро, очень скоро, в Ереване выйдет. Вот здесь дорога идет, прямо к молодому человеку. Красивый, высокий, богатый.

– И нос у него длинный, и волосы кудрявые, – нараспев запричитала бабушка, заглядывая в чашку.

– Нос я не вижу, – ответила Хамест.

– Ну как это не видишь? Смотри! Вот он стоит, Арусяк за руку держит! А нос какой, и кудри, вот они, кудри! – продолжила бабушка, тыкая пальцем в чашку.

– А мне кажется, что это не нос, а сигарета, – предположила Хамест.

– Вачаган не курит, – отрезала бабушка. – Ладно, смотри, что там еще?

– Еще… хм… еще, в общем, мне кажется, что это не Вачаган. В общем, тетя Арус, не нашего он роду-племени, не армянин он.

– Как не армянин? – ойкнула бабушка.

– Ну, вот так. Видишь, тут какие-то люди странные в шляпах, у парня волосы длинные, да и церковь не армянская.

– Дай сюда чашку, – прошипела бабушка и выхватила чашку из рук Хамест, повертела ее в руках минуты три и облегченно вздохнула: – Люди как люди, ну и что, что в шапках, сейчас модно в шапках летом ходить, а церковь я вижу, – констатировала она. – И волосы-то у парня вовсе не длинные, а лаваш на плечо ему положили! Давай еще в сердце посмотрим.

– Куда? – удивилась Арусяк и прижала руки к груди.

– В сердце. Арусяк-джан, сделай большим пальцем в гуще на дне большую дырку, а потом приложи палец к внешней стенке чашки.

Сопротивляться не было ни сил, ни желания, а посему Арусяк выполнила все, что от нее требовалось, и, покорная воле двух гадалок, опустила голову и приготовилась слушать.

– Да, есть свадьба, точно есть. Но снова эта церковь. Она точно не армянская. Да и люди вокруг странные, и дорога. Видишь дорогу? Замуж Арусяк выйдет, да только увезут ее куда-то, – развела руками Хамест.

– Хватит тебе болтать лишнее, есть свадьба – это главное, – отмахнулась бабушка, вскочила с места, схватила за руку внучку и направилась к выходу.

– Шапки, церкви, волосы… Какая разница, какие церкви? – бурчала бабушка всю дорогу до дому.

Не успели они дойти до седьмого этажа, как снизу послышался голос Хамест:

– Арус, тетя Арус, у меня же к тебе дело было.

– Какое дело? – крикнула бабушка, явно недовольная гаданием.

– Мне стулья нужны, много стульев. Мы новую стенку покупаем, будем родственников звать в гости, чтобы посмотрели.

– Дам я тебе стулья, дам, – ответила бабушка, наклоняясь над пролетом.

– И еще, Арус, эти люди с длинными волосами – может, это евреи? Они носят шапки, и волосы из-под них торчат. Люди-то в черном были, это, наверное, евреи. Ваша Арусяк выйдет замуж за еврея! И уедет в Израиль! – протяжно закричала Хамест.

Нервы бабушки сдали окончательно, она перегнулась через перила и стала поносить соседку:

– Дура ты, Хамест, ты темная женщина и гадать не умеешь вовсе! Тьфу на тебя!

– А ты, а ты, тетя Арус, у меня шерсть украла в прошлом году, когда я ее сушила во дворе!

– Сдалась мне твоя шерсть! Ее всю твои дети обоссали! И муж твой в лифте ссал! – припомнила старое бабушка.

Женщины препирались еще минут десять, обвиняя друг друга во всех смертных грехах.

– Я на тебя пожалуюсь лиазору! – крикнула бабушка, хлопая дверью.

Хамест что-то выкрикнула в ответ, но этого Арусяк уже не слышала.

– Где были? – поинтересовался Петр, как только бабушка с внучкой переступили порог дома.

– К Хамест ходили, она сказала, что Арусяк в этом году выйдет замуж, – пробурчала бабушка и ушла в свою спальню горевать.

Из ванной вышла Аннушка, держа в руках белую блузку, на которой красовалось огромное кофейное пятно.

– Дикари чертовы, дикари! Подхожу к подъезду, и вдруг кто-то сверху выливает на меня кофе. Ну не дикари, а? Испортили такую блузку! – Она плюнула в сердцах и снова убежала в ванную.

Арусяк присела рядом с отцом и стала нервно щелкать пальцами. Петр посмотрел на дочь, погладил ее по голове и как бы невзначай сказал, что послезавтра к ним в гости придет его друг детства Сурик, с которым они вместе ловили лягушек в пруду в деревне. Детские воспоминания нахлынули на Петра, и в течение следующих пятнадцати минут он в красках рассказывал дочери о том, как они с Суриком бегали по полям, ловили лягушек в пруду и воровали у соседа яблоки. Правда, то, что лягушек они не просто ловили, а жарили и ели, по полям бегали от грозного соседа, в чей ручей они имели обыкновение гадить, а воровали не только яблоки, но и все остальное, что произрастало в соседском саду, Петр утаил. Арусяк слушала и никак не могла взять в толк, зачем отец рассказывает ей про Сурика, пока Петр не произнес рокового имени – Вачаган. Так звали тридцатилетнего красавца, сына Сурика. По рассказам Сурика, Вачаган был красивейшим из смертных: кудрявым, статным, с огромными карими глазами и длинными пушистыми ресницами. Сердце Арусяк почуяло неладное, она с тоской посмотрела на родителя и всерьез подумала, не выкрасть ли ей паспорт и не смыться ли в Харьков.

Петр закончил свой рассказ, похлопал себя по животу и крикнул:

– Мам, а мы скоро есть будем?!

– Скоро, сынок, скоро. Я с утра поставила цыпленка вариться. Твою любимую арису делать буду. Все утро возилась, куренка ощипывала.

– Ладно, потерплю еще немного… А чем это так неприятно пахнет? – принюхался Петр.

– Ничем не пахнет, мясом пахнет, – ответила бабушка, приоткрыв крышку кастрюли, в которой варился цыпленок.

Арусяк махнула рукой и ушла в свою комнату. Офелия сидела на кровати и раскачивалась из стороны в сторону.

– Тс-с, – сказала она Арусяк и указала рукой на кровать.

Не успела Арусяк присесть, как из большой комнаты донесся вопль жены Гамлета Рузанны. Арусяк заглянула туда. Рузанна сидела на диване, держа в руках шкатулку, в которой лежали ювелирные украшения, перебирала их и ревела навзрыд. Вокруг нее, размахивая руками, бегал муж. Выяснилось, что у Рузанны пропали драгоценности: браслет с изумрудами, пара золотых сережек и три кольца. Шмыгнув носом, Рузанна заявила, что вор – не кто иной, как Марета, которая приходила вчера вечером, пока они гуляли на свадьбе, якобы за утюгом. Бабка Арусяк возмутилась и сказала, что ее дочь – не воровка, а если и взяла что-то, то поносить, на время, не чужие же люди, в конце концов. В ответ Рузанна заявила, что уже год не может дождаться, когда же Марета вернет ей американские колготки с лайкрой, которые та позаимствовала, собираясь на день рождения лучшей подруги. Бабка снова встала на защиту дочери и обозвала невестку мелочной дурой.

Гамлет предложил позвонить Марете и выяснить, брала ли она украшения. Услышав обвинения в свой адрес, Марета заорала в трубку так, что все поняли: она ничего не брала, но в следующий раз обязательно украдет, раз ее смеют подозревать.

– Тогда верни мои колготки, – всхлипнула в трубку Рузанна.

Марета захохотала и сказала, что колготки вернуть не может, поскольку порвала их в тот же вечер, и они уже полгода висят на балконе, набитые луком. Рузанна зарыдала еще горше, обозвала Марету коровой, бросила трубку и схватилась за сердце, сделав вид, что ей плохо. Возможно, после этого ее ей бы это удалось и добрый муж немедленно побежал бы в ювелирную мастерскую за новым украшением (чего, собственно, Рузанна и добивалась), если бы из соседней комнаты не выскочила Аннушка с вытянутым, как старые кальсоны, лицом и пустым бумажником.

– Деньги пропали! Вчера было сто долларов, а сегодня пропали. Петя, как это понимать? – развела руками она.

– Не называй моего сына Петей! Какой он тебе Петя? Он Погосик! – возмутилась бабушка и зло посмотрела на невестку.

– Ну вас со своими Погосиками! Где мои деньги?

– Мама, Аннушка, подождите, сейчас все решим, сейчас, – стал успокаивать их Петя-Погосик, испугавшись, что жена сейчас бухнется рядом с Рузанной и тоже станет изображать сердечный приступ.

Бабушка многозначительно посмотрела на невесток, села на диван и высказала мысль, что деньги и драгоценности мог взять Сенулик.

– Мой сын – не вор! – закричала Рузанна.

– А где твой сын? – поинтересовался Гамлет.

– Гуляет во дворе, – махнула рукой Рузанна.

– Пойдем поищем его, – предложил Петр.

Но не успели они встать с места, как в дверь кто-то позвонил.

– Это, наверное, Хамест за стульями пришла. Скажи, что я ей ничего не дам, потому что она дура! – крикнула бабушка.

Но это была не Хамест и даже не лиазор Гарник, который регулярно ходил по квартирам и собирал подписи то для объявления недоверия действующему правительству, то для исключения мужа Хамест из коллектива мужчин, играющих по вечерам в нарды, за жульничество, то для выселения из здания семьи соседки Лилии, ударившейся в религию, то еще по какому-нибудь очень важному поводу. На пороге стояли двое мужчин и три старушки в черных платках.

– Здравствуйте, – сказал мужчина, который стоял впереди всех.

– И вам здравствуйте, – удивленно сказала бабушка Арусяк.

– Не в светлый день мы к вам пришли, сестра, – вздохнула одна из женщин и пустила слезу.

Вторая женщина схватилась за голову, стала раскачиваться из стороны в сторону и причитать:

– Аман, вай, аман!

– А что случилось? – спросил Гамлет.

– Пришли мы разделить с вами скорбь по поводу кончины сестры вашей Агавни.

– У нас нет никакой сестры Агавни! Вы ошиблись адресом, – вскочила с дивана Рузанна, забыв о приступе.

– Как нет? Это разве не улица Тихого Дона, дом тридцать один, квартира двести тридцать четыре? – спросил мужчина, протягивая листок с адресом.

– Наш адрес, – подтвердила Офелия, заглядывая в бумажку.

– Сенулик! Это опять его проделки. Где он, негодяй?! – завопил Гамлет и побежал на улицу искать сына.

Тем временем бабушка пригласила нежданных гостей пройти в зал и посидеть до выяснения обстоятельств. Люди в черном оказались музыкантами и плакальщицами из похоронного бюро, которым позвонили сегодня утром и пригласили поучаствовать в погребении безвременно скончавшейся Агавни.

– Обещали девяносто долларов дать, – сказала одна из женщин, шмыгнув носом.

Аннушка удивленно посмотрела на мужа и пожала плечами.

– Вспомнила, вспомнила, младшую дочь Вазгена, моего брата, зовут Агавни. Бедная девочка умерла! – схватилась за голову бабушка и зарыдала.

Плакальщицы поправили косынки, тоже схватились за головы и стали подвывать ей:

– Аман, вай, аман!

– Но почему к нам отправили? – удивилась Офелия.

– Ай, аман! – запричитала бабушка.

– Аман! – вторили ей женщины.

– Нет, здесь что-то не так, – высморкалась в платок Рузанна, которая к тому времени уже выплакала все слезы и скорбела больше всех, но не по поводу кончины Агавни, которую она знать не знала. Скорбела она по своим драгоценностям.

Через пятнадцать минут явился Гамлет с сыном. Сенулик был явно недоволен тем, что его привели домой. Он нахмурился и опустил голову.

– Ты вызвал людей? – спросила бабушка.

– Я, вернее, не я. Звонил им Аркадик, я ему десять долларов пообещал дать.

– Так что, Агавни на самом деле умерла? – всхлипнула бабушка, поднимая глаза на внука.

– На самом деле. Зачем мне врать? – пожал плечами Сенулик.

– И где она? – поинтересовался дядя.

– В холодильнике лежит, в морозилке, я ее туда спрятал.

Бабушка плюхнулась на диван и закатила глаза. Тетя Офелия, стоявшая напротив, схватилась за живот и скорчилась в приступе смеха. Жена Гамлета Рузанна удивленно посмотрела на нее.

Офелия тем временем заливалась в приступе смеха и постоянно повторяла:

– Агавни, ай, Агавни!

– В чем дело? – спросила Арусяк.

– Я знаю, кто умер. – Офелия вытерла слезы, выступившие на глазах от смеха. – Ты агавни в морозилку положил? Да? – обратилась она к Сенулику.

– Ну да! А что в этом такого? – ответил Сенулик как ни в чем не бывало. – Мы его вчера в обрыве нашли. Он мертвый был. Решили похоронить.

– А при чем здесь Агавни? – поинтересовалась Аннушка.

– «Агавни» – по-армянски «голубь», а еще есть такое женское имя, – вздохнул Петр и добавил: – Эх, Сенулик, Сенулик…

– И что нам теперь делать? И кто нам теперь платить будет? И что у вас за шутки глупые? – наперебой загалдели плакальщицы и музыканты.

– А где мои деньги? – поинтересовалась Аннушка.

– А где мои драгоценности? – присоединилась к ним Рузанна.

– А кто сегодня будет наказан? – грозно спросил Гамлет, поглядывая на сына.

Сенулик съежился и извлек из кармана украшения и сто долларов.

– Злые вы, злые, – обиделся он и побежал на кухню.

– А агавни-то в кастрюле варится, м-да. А я-то думала, что это цыпленок, – прошептала бабушка Арусяк на ухо Гамлету.

– Нехорошо, совсем нехорошо, – покачал головой Петр.

Через минуту в комнату вбежал Сенулик и закатил истерику.

– Где агавни? Куда дели?! – затопал он ногами.

– Сынок, слушай, мы твоего агавни похоронили уже, – попытался выкрутиться Гамлет, чтобы не травмировать детскую психику. Не мог же он рассказать сыну о том, что агавни уже четыре часа томится в кастрюле на плите и если и не съеден до сих пор, то только благодаря забывчивости бабушки, которая может поставить суп вариться рано утром, а вспомнить о нем только вечером.

– Я морозилку открыл с утра, вижу, а там агавни лежит. Думаю, нехорошо это, отвез его на кладбище. Вместе с дядей Погосом хоронили, правда? – спросил Гамлет, подмигивая брату.

– Да, правда, на Советашенском кладбище, – поддакнул Петр.

– Туда, где дедушка? – всхлипнул Сенулик, утирая слезу.

– Именно туда, туда, – подтвердила бабка Арусяк.

– Это хорошо, но надо было и меня взять. А еще я в книжках читал, что в старину важных людей хоронили вместе с драгоценностями, вот я мамины и прихватил. А вы меня потом отвезете на кладбище?

– Отвезем, отвезем, – пообещал Гамлет, – а теперь иди погуляй, нам поговорить надо с людьми.

Сенулик выскочил из дома – наверно, побежал хвастаться своим друзьям, которые вместе с ним собирались хоронить агавни. Петр извинился перед плакальщицами и музыкантами и вручил им пятьдесят долларов за ложный вызов.

– Ладно, но если что – обращайтесь, – вздохнул один из мужчин на пороге.

– Пусть хранит нас Бог от такого горя, – перекрестилась бабушка Арусяк.

Нежданные гости ушли. Рузанна, которой наконец вернули ее драгоценности, пошла в комнату, муж поскакал за ней вприпрыжку. Аннушка утащила Петра в спальню – устраивать разбор полетов и ругать за потраченные впустую пятьдесят долларов, а Арусяк с бабушкой и Офелией отправились на кухню уничтожать содержимое кастрюли.

– А я-то еще удивлялась, почему цыпленка купили непотрошеного, – хмыкнула бабушка, выливая бульон из голубя в унитаз. – Эх, не поест мой Погосик сегодня арисы. Ладно, пожарю картошки с мясом.

Остаток дня Арусяк провела в бесцельном блуждании по квартире и общении с родственниками. Единственным человеком, желающим пообщаться с Арусяк, оказалась Рузанна. И пока Арусяк-старшая возилась на кухне и готовила мясо, Рузанна затащила Арусяк-младшую в свою комнату и завела с ней беседу.

Бари луйс, Рузанна!

Рузанна, которую бабка Арусяк в свое время присмотрела в жены младшему сыну, жила в пригороде с родителями и, как и большинство армянских девушек, мечтала о том светлом дне, когда в дверь их дома постучат сваты. Отец давал за Рузанной приличное приданое: шифоньер, пианино, купленное непонятно зачем, пять чемоданов турецкого нижнего белья, семь комплектов постельного белья и мечту любого армянского парня – белоснежную «Волгу».

Кое-как закончив школу, Рузанна поступила на курсы медсестер, где проучилась месяц, пока преподаватель не заявил, что тренировки на манекенах закончены. Девушки во главе с преподавателем направились в клиническую больницу Эребуни учиться делать уколы. Рузанна к этому времени успела исколоть до дыр всю задницу своей немецкой кукле, которую заботливый отец прикупил, чтобы в один прекрасный день нарядить ее в белоснежное платье, обмотать ленточками и посадить на капот «Волги», увозящей его любимую дочь в дом мужа.

В больницу Рузанна шла уверенным шагом, представляя, как спустя пару месяцев получит долгожданную корочку, поместит ее в рамочку и повесит на стене в большой комнате, чтобы сваты, которые должны были вот-вот прийти, первым делом увидели, что замуж они берут девушку образованную. Однако в больничной палате ее энтузиазм улетучился: ей предстояло сделать укол совсем старенькому дедушке. Рузанна взяла шприц, дрожащими руками набрала лекарство и стала тщательно намазывать мягкое место пациента зеленкой, совершенно забыв, что в данной ситуации необходим спирт. Когда преподаватель, стоявший у окна и мирно смотревший в синюю даль, подошел к своей ученице, было уже поздно: ягодица деда зеленела, как весенняя поляна, а Рузанна пыталась уколоть ее трясущимися руками. Преподаватель грозно посмотрел на ученицу, показывая глазами в сторону врача, наблюдавшего за процессом. Девушка, обезумев от ужаса, зажмурилась и что есть силы вонзила иглу по самое основание в тощую задницу деда. Дед взвыл и, проклиная все на свете, вскочил с места. Рузанна ойкнула и убежала.

Больше она на занятиях не появлялась. Зато через пару дней преподаватель пришел к ней домой и заявил, что из-за такой дурехи, как Рузанна, его лишили права преподавать, потому что дед оказался не простым пациентом, а отцом одного очень уважаемого человека. Пришлось отцу Рузанны ехать к уважаемому человеку и просить прощения у него и пострадавшего деда. Рузанна, осознавшая, что ученье – не ее стезя, засела дома и если и утруждала себя чем-то, так походами по магазинам и болтовней с подругами.

В это же самое время на улице Тихого Дона, в доме 31, в квартире 234, бабка Арусяк созвала экстренное семейное совещание, на котором присутствовали: дочь Марета – лично, сын Погос – заочно (по телефону), муж Мареты, Гока, – лично. Причиной совещания послужило неподобающее, можно даже сказать – отвратительное и безнравственное поведение младшего сына Гамлета, который попал в беду. Беду звали Лиана Шахназарян, танцовщица балета. Она околдовала Гамлета, когда пришла к нему в цех заказывать пуанты. Бабка еще хоть как-то могла смириться с запахом краски, доносившимся из комнаты дочери, но балерина – это было явно выше ее сил. Кроме того, Лиана совершенно не соответствовала ее представлениям об идеальной невестке – кроткой и работящей девушке. Когда же Гамлет привел свою подругу в дом и та, откинувшись на спинку кресла, стала вдохновенно рассказывать о том, что больше всего в жизни мечтает станцевать партию Одетты на сцене Большого театра и посетить Америку, чтобы «прикоснуться к своему кумиру» – Михаилу Барышникову, у бабки Арусяк отвисла челюсть. Кто такая Одетта, бабка не знала, но то, что предполагаемая невестка при сыне рассказывает о чужом мужчине, к которому она хочет прикоснуться, говорило о крайней степени ее распущенности. В том, что сын околдован, сомнений не было, и на семейном совете было принято решение – срочно спасать ситуацию, а именно: искать приличную жену. Голосовали единогласно, в том числе и Погос Мурадян, который заверил родственников по телефону, что, ежели понадобится, он сам лично приедет в Ереван и надает по ушам и брату, и его сопернику Барышникову.

Ответственное дело было поручено Марете. Две недели ушло на то, чтобы подобрать для брата приличную партию. К концу второй недели соседка Мареты предложила ей кандидатуру своей троюродной племянницы Рузанны. Неизвестно, под каким предлогом Марета проникла в дом Рузанны, но, увидев ее, она сразу же поняла, что пришла по адресу. Кроткая, милая девушка, которая к тому же была как две капли воды похожа на Гамлета, пленила сердце Мареты. Рузанна сварила кофе, мило улыбнулась, а потом присела на краешек дивана и потупила взор. Рот она открывала только тогда, когда обращались к ней. Наивной Марете было невдомек, что Рузанна предупреждена о цели ее визита. Ко всему прочему, оказалось, что девушка не только кротка, но и в меру образованна: на стене в комнате красовался диплом об окончании курсов медсестер, который отец все-таки купил для дочери.

Еще неделю Марета ходила вокруг да около, опрашивала соседей Рузанны и, убедившись, что девушка она скромная и порядочная, за уши потащила брата в гости. Невеста Гамлету понравилась, то ли потому, что была похожа на него, то ли по той причине, что запросы прекрасной балерины росли не по дням, а по часам. Известно одно: через три месяца была сыграна пышная свадьба. Пианино, шифоньер и куча шмотья переехали на улицу Тихого Дона, а Гамлет стал разъезжать на белоснежной «Волге». Через год у них родился сын Сенулик – единственный продолжатель славного рода Мурадян. Жили они неплохо, если не считать того обстоятельства, что свою кротость Рузанна оставила в доме родителей, прихватив с собой длинный язык и страсть к хвастовству.

Усадив Арусяк на диван, Рузанна разложила перед ней все свои драгоценности и стала рассказывать, что-что-где-когда-ей купил Гамлет и что еще купит. Арусяк зевнула и сказала, что украшения ее мало интересуют. Тогда Рузанна завела разговор о моде. Прежде всего ее интересовало, что нынче модно в Европе. Арусяк пожала плечами и сказала, что лично она предпочитает джинсы и футболки, а на остальных не обращает особого внимания. Такой ответ Рузанну не устраивал, и она стала умолять Арусяк припомнить хоть что-нибудь. Арусяк напряглась и стала вспоминать, что носили в институте ее подруги-модницы. Ни один из перечисленных нарядов Рузанну не устроил: короткие юбки и узкие брюки ей не позволяли носить муж и свекровь, что-то обтягивающее – худоба, а декольтированное – маленькая грудь. Арусяк пожала плечами и сказала, что других нарядов она не знает; впрочем, в последнее время в городе Харькове стало весьма актуально смешение стилей.

– Это как? – поинтересовалась Рузанна.

– Ну, например, джинсы носят с вечерними пиджаками, под пиджаком – футболка, а на ногах – какие нибудь смешные кеды, – сказала Арусяк.

– И это модно? – удивилась Рузанна.

– Месяц назад было модно, а сейчас, может, уже и нет, – улыбнулась Арусяк.

– Значит, для нас в самый раз. – Рузанна хитро посмотрела на свой шифоньер и о чем-то задумалась.

Из коридора донесся вопль Арусяк-старшей, оповещавший домочадцев о том, что ужин готов. Ужин удался на славу: картошка подгорела, мясо – тоже, не подгорел разве что салат, и то потому, что его не ставили на плиту. Зато Арусяк-старшая насолила его пересолила. За ужином Арусяк-младшая постоянно косилась на Офелию, пытаясь понять, придется ли опять караулить выход теткиного астрального тела. Опасения не оправдались: Офелия легла в постель, выключила свет и пожелала Арусяк спокойной ночи.

– Арус! – сказала она через пять минут.

– Что? – испуганно спросила Арусяк, подумав, что тетка все-таки вспомнила про тело.

– Пойдешь завтра со мной на вернисаж? Я пару картин написала, хочу попытаться продать.

– Пойду, – облегченно вздохнула Арусяк.

Тетка и племянница пожелали друг другу спокойной ночи и заснули: одна – сладким безмятежным сном, другая – с мыслями об астральном теле и написанных картинах.