Утром Офелия ни свет ни заря разбудила Арусяк и сказала, что пора идти на вернисаж. Сонная Арусяк (она была «совой») поплелась в ванную, открыла кран с водой, выдавила на зубную щетку пасту, засунула щетку в рот и тут же скривилась в гримасе: она приняла за пасту Рузаннин крем для рук. После водных процедур Арусяк натянула джинсы и пошла на кухню заваривать кофе. На кухне сидела Аннушка и выщипывала брови.
– Ты почему так рано проснулась? – поинтересовалась она, отложив в сторону пинцет.
– Я с Офелией на вернисаж еду, картины продавать, – бойко ответила Арусяк.
– А-а, – ответила Аннушка, взяла зеркало и продолжила свое занятие, вытягивая лицо и выпучивая глаза. Арусяк не выдержала и рассмеялась.
– Тебе тоже не мешало бы привести брови в порядок, давай я тебе выщипаю красиво, а? – предложила Аннушка.
– Нет уж, спасибо, – испугалась Арусяк, вспомнив, как на первом курсе института она пришла сдавать экзамен, похожая на грустного Пьеро, от которого ушла не только Мальвина, но и весь театр Карабаса-Барабаса, – накануне Аннушка старательно выщипала дочери брови. Преподаватель русского языка, принимавший экзамен, посмотрел на Арусяк и поставил ей пятерку «автоматом» – отчасти потому, что и так знал, что Арусяк отлично подготовлена, а отчасти из-за бровей – уж больно трагическое выражение они придавали лицу.
Пока Аннушка старательно выщипывала брови, а Арусяк попивала кофе, Офелия перебирала четки и силилась вспомнить, путешествовало ли ночью ее астральное тело в космосе, и если да, то сумело ли уговорить хоть одно астральное тело жителя Еревана прийти на вернисаж, дойти до второго ряда и купить самую невзрачную, самую маленькую картинку.
Через пару минут на кухню дружно выползли Арусяк-старшая, Гамлет и Рузанна, которая не спала всю ночь, думая о том, в каком супермодном наряде предстать перед компаньоном мужа и его женой, к которым они собирались в гости. Ревизия шифоньера показала, что смешение стилей вряд ли удастся. Все вещи Рузанны были в одном стиле: либо длинные бесформенные платья с рюшками, либо юбки. Рузанна долго стояла перед шифоньером, вспоминая слова Арусяк, пока не заметила футболку мужа с гордой надписью «BOSS». Она хлопнула себя по лбу, натянула длинную черную юбку с воланами, примерила футболку и полюбовалась на себя в зеркало, потом влезла в туфли на шпильках и посмотрела еще. Зеленая спортивная футболка навыпуск смотрелась слишком радикально с цыганской юбкой. Тогда Рузанна заправила ее в юбку, повертелась пару минут возле зеркала, нацепила на себя все свои золотые украшения, улыбнулась и пошла на кухню пить кофе.
Аннушка, увидев такой нелепый наряд, прыснула. Бабушка Арусяк окинула невестку очень удивленным взглядом. Гамлет сурово посмотрел на жену и поинтересовался, зачем она надела его рабочую футболку. Рузанна фыркнула, сказала, что сейчас так модно, и, ища подтверждения своим словам, вопросительно посмотрела на Арусяк. Та смущенно промямлила, что подразумевала под смешением стилей нечто другое.
– А что? – возмутилась Рузанна.
– Ну, я не знаю, но точно не это, – вздохнула Арусяк.
Рузанна бросила на нее испепеляющий взгляд и убежала в свою комнату – видимо, смешивать стили дальше. В чем тетка пошла в гости: в футболке, надетой поверх платья, или в дядиных кальсонах, – Арусяк так и не узнала, поскольку через двадцать минут уже тряслась в маршрутке по дороге к вернисажу.
– Выходим, – сказала Офелия, увидев нужную остановку.
– Эй, девушки, а платить кто будет? – поинтересовался водитель маршрутки, когда Арусяк с Офелией стали пробираться к выходу.
Тетка замялась и стала рыться в огромной холщовой сумке в поисках кошелька. Рылась она минуты три. Потом терпение водителя лопнуло, и он закричал:
– Идите уже, не задерживайте транспорт!
– Спокойно, я вам не какая-нибудь вертихвостка, а порядочная женщина, и в состоянии оплатить проезд, – невозмутимым тоном сказала Офелия и продолжила рыться в своей сумке, то и дело гремя чем-то.
Пассажиры маршрутки, все это время терпеливо наблюдавшие за сценой, стали ерзать на сиденьях, посматривать на часы и сверлить художницу взглядом. Та как ни в чем не бывало продолжала исследовать содержимое сумки, то и дело выуживая из нее какой-то предмет и внимательно рассматривая его. Водитель багровел от ярости, недовольные пассажиры про себя матерились, а тетка продолжала свое дело – спокойно и не спеша. Когда же она выудила из сумки обрывок бумажки с каким-то номером телефона и стала внимательно изучать, бормоча под нос: «Араик, Араик, кто такой Араик, а? Интересно!» – один из пассажиров, худощавый мальчик-студент в очках, робко притронулся к ее плечу и спросил:
– Позвольте, я оплачу ваш проезд?
– Не надо. Да что вы пристали! Дайте кошелек найти, я точно помню, что он лежал в сумке. Может, я его выронила здесь! – возмутилась Офелия.
– У меня сегодня очень важный экзамен. Я опаздываю! – взмолился студент и стал рыться в своем бумажнике.
– Женщина, освободите маршрутку, не нужны мне ваши деньги! – Водитель хлопнул рукой по переключателю скорости.
– Не освобожу! Я точно помню, что кошелек был здесь, пока не найду – не выйду. Я его в маршрутке потеряла, а может, кто-то украл, а?
Услышав слово «украл», пассажиры переглянулись и стали рыться в своих сумках.
– И у меня украли! – запричитал какой-то дедушка, оглядываясь вокруг и хлопая себя по карманам.
– Вот, в маршрутке вор! – Офелия подняла указательный палец и медленно обвела взглядом пассажиров.
Пассажиры замялись и стали с подозрением посматривать друг на друга. Атмосфера накалялась; каждый видел в своем соседе вора и старался отодвинуться от него подальше.
Студент посмотрел на часы, схватился за голову и собрался выскочить из маршрутки, но Офелия преградила ему путь и провозгласила, что из маршрутки не выйдет ни одна живая душа, пока не найдется ее кошелек и кошелек дедушки.
– Правильно-правильно, – встрял в разговор пожилой мужчина в картузе. – Не выпускайте его, ишь, шустрый какой – то он за всех платит, то смыться собрался.
Студент сник и опустился на сиденье.
Тучная женщина, которая сидела сзади, кашлянула и укоризненно покачала головой:
– Ну ладно – украсть у девушки, но у старика-то! Как не стыдно, что за люди нынче пошли! Тьфу! Руки им поотрубать надо за такое, как в Иране: раз – и по локоть.
Студент прижал руки к груди и с ужасом посмотрел на окружающих.
– Как не стыдно, – покачал головой дедушка и укоризненно посмотрел на студента.
– Слушайте, выпустите меня, я опаздываю. Хотите, я вам все деньги отдам, а? – взмолился студент и открыл бумажник. – Вот, берите все, только выпустите меня, пожалуйста.
Единственным человеком, сохранявшим спокойствие, был водитель. Понаблюдав минут пять за балаганом, который устроили пассажиры, он вышел из машины, предварительно включив магнитофон, и пошел к киоску через дорогу за сигаретами. Арусяк, еще не совсем привыкшая к ереванской жаре, обливалась потом и с тоской смотрела на все происходящее.
– А давайте обыщем друг друга, – брякнула она.
– Чего? – возмутилась женщина на заднем сиденье.
– Ну, сначала мужчины обыщут друг друга, а потом – женщины.
– Это позор. Я не хочу, чтоб меня обыскивали! – Студент попытался встать с сиденья и проскочить к выходу.
– Сидеть! – Мужчина в картузе хлопнул студента по плечу так, что тот упал на пол, быстренько вскочил и стал отряхивать свой костюм.
Тем временем водитель успел купить сигарет, вернуться обратно, выкурить одну и занять свое место.
Одному богу известно, чем закончился бы инцидент – массовым обыском, вызовом милиции или чем-нибудь похуже, если бы Арусяк вдруг не заметила, что злополучный бумажник торчит из заднего кармана теткиных брюк.
– Офик, вот твой кошелек, – прошептала она.
Офелия пощупала карман, достала кошелек и улыбнулась:
– Ой, нашелся, нашелся!
– Ай-ай, поехали же, поехали быстрее! – Студент сложил руки на груди и умоляюще посмотрел на водителя.
– А дедушкин кошелек? – Тучная женщина вытерла пот со лба.
– Да и дедушкин найдется, может, он его дома забыл, – вздохнул мужчина в картузе.
– Ничего я не забывал, – возмутился дедушка. – Вот мой кошелек, у меня очки пропали, они в кармане были, а теперь пропали. Я без очков плохо вижу!
Пассажиры с ненавистью посмотрели на деда, на носу которого красовались очки, потом – на Офелию и Арусяк. Дожидаться, пока разгневанные попутчики намнут ей бока, Офелия не стала. Оставив деда отдуваться в одиночку, она быстро открыла дверь и выскочила из маршрутки, увлекая за собой Арусяк. Маршрутка уехала, унося с собой опоздавшего студента, тучную женщину, дядьку в картузе и рассеянного деда.
Офелия с Арусяк бодрой походкой направились в сторону вернисажа. Во втором ряду под раскидистой ивой стоял худощавый лысеющий брюнет небольшого роста и аккуратно раскладывал на низеньком столе дудуки. Делал он это с нескрываемой нежностью, то и дело отходя на несколько шагов, чтобы полюбоваться своими творениями. Это был Ованес. Рядом с дудками стояли картины Офелии, которые Ованес, живший неподалеку, хранил в своей огромной трехкомнатной квартире, доставшейся ему по наследству от родителей.
Бари луйс, Ованес!
В мастера дудуков Ованес, до этого десять лет проработавший в мастерской по изготовлению джезв, подался пять лет назад. День за днем, вытачивая на своем станке деревянные ручки для джезв, Ованес мечтал о чем-то гораздо более возвышенном, полезном и прекрасном. Прекрасное явилось ему в один из майских дней, когда Ованес понес продавать двадцать украденных кофеварок на вернисаж. Долго стоял Ованес, переминаясь с ноги на ногу, но так и не решился достать из авоськи ни одной. Через час он проголодался и, посчитав мелочь в кармане, пошел покупать пирожки.
В то же время к киоску, где продавались пирожки, со всех ног мчалась голодная как волк художница Офелия Мурадян. Непризнанный гений своего времени в тот день забыл дома свой лаваш с сыром. Возле киоска они столкнулись. Ованес помог девушке встать и даже предложил купить ей пару пирожков в качестве моральной компенсации. Но гордая художница тряхнула копной черных волос, сама купила себе пирожок и скрылась в неизвестном направлении.
Ованес, застывший на месте, провожал прекрасное видение взглядом, пока оно не растворилось в толпе. После этого он купил себе еще один пирожок, умял его и обнаружил, что забыл возле ивы сумку с джезвами. Со всех ног побежал он через вернисаж к тому месту, где оставил ее. Синяя авоська, из которой торчали ручки джезв, по-прежнему валялась около ивы. Погоревав минут пять и дожевав пирожок, Ованес пошел бесцельно бродить между торговыми рядами. Он долго рассматривал картины, на которых по большей части был изображен Арарат, пользующийся неизменной популярностью у туристов, вглядывался в подарочные хачкары – небольшие копии армянских средневековых памятников из туфа, перебирал бусы из разноцветных камушков, пока взгляд его не упал на огромную картину, на которой была изображена прелестная девушка в окружении белых овечек. Картина показалась Ованесу по-детски трогательной, особенно умилили его золотые копытца овечек и нашейные колокольчики на голубых атласных ленточках.
– Картина под названием «А смерть рядом!». Называется она так потому, что вот здесь, – девушка-продавец показала на черный расплывчатый силуэт на заднем фоне, – стоит волк и ждет, когда пастушка оставит овец. Стоит пятьдесят долларов, в придачу даю «Арарат»…
Подняв глаза, Ованес оторопел: перед ним стояла девушка с копной черных волос и дожевывала пирожок.
Ованес порылся в карманах, извлек оттуда мелочь и поморщился: денег хватало еще на три с половиной пирожка, но никак не на картину.
– А вы еще долго будете здесь стоять? – спросил он, волнуясь и чувствуя, как душа его наполняется самыми светлыми и прекрасными чувствами.
– Долго, пока не продам хотя бы одну, – решительно ответила девушка.
Ованес перевел дыхание и со всех ног помчался обратно к иве. Через пять минут он уже стоял с четырьмя кофеварками в руках и зазывал народ армянскими песнями, предлагая купить «джезвы, изготовленные по уникальной старинной армянской технологии». На его счастье, мимо проходила делегация из России. Туристы, вдохновленные пением Ованеса, не только купили все джезвы, но и сфотографировались с армянским мастером на память. Окрыленный, Ованес побежал к киоску с пирожками, купил десяток и помчался к тому месту, где стояла Офелия.
– Беру «Смерть»! – задыхаясь, прокричал он.
– Бери, – флегматично ответила девушка.
Ованес отсчитал нужную сумму и стал обладателем живописного полотна под названием «А смерть рядом!».
– А хотите пирожок? – с замирающим сердцем спросил он.
– Ну давай, – ответила Офелия.
Через час они уже сидели на скамейке в парке за вернисажем, дружески болтали и ели пирожки.
Девушка оказалась начинающей художницей Офелией Мурадян. Ованес, которому было стыдно признаться в том, чем он занимался, представился мастером по изготовлению дудуков, который пришел на вернисаж, чтобы подыскать себе место.
– Можешь со мной рядом стоять, – предложила Офелия.
– Хорошо, – обрадовался Ованес и стал лихорадочно соображать, где ему взять дудуки.
Порывшись в памяти, он вспомнил, что изготовлением дудуков занимается его школьный товарищ. На следующий день Ованес стоял возле товарища и наблюдал за процессом, а еще через три недели пришел на вернисаж со столиком за плечами и все той же авоськой, полной дудуков. Так он и жил теперь: по вечерам точил ручки для джезв, а по утрам – стоял рядом с прекрасной Офелией на вернисаже. Правда, надежды на то, что она обратит на него внимание и напишет его портрет, не оправдались: тетка Арусяк почти не интересовалась мужчинами и воспринимала Ованеса как товарища по несчастью и доброго друга, но не более. Так они и стояли пять лет: один – с дудуками и тайной надеждой покорить сердце красавицы, другая – с картинами и не менее тайной надеждой стать заслуженным художником Армении.
– Продал три маленьких «Арарата» и один дудук! – радостно воскликнул Ованес, увидев Офелию.
– Моя племянница, Арусяк. – Тетка махнула рукой в сторону родственницы.
Ованес поклонился и снова перевел взор на свою возлюбленную. Через минуту они присели на раскладные стульчики и стали о чем-то шушукаться. Арусяк, впервые увидевшая картины тетки в таком количестве, стала внимательно рассматривать их. Фантазия у тетушки была бурной. На одной картине был изображен клыкастый, как вампир, младенец в немецкой каске; на другой парочка влюбленных вытаскивала из моря невод, в котором бился огромный змей; на третьей Арусяк узнала свою бабку, которая почему-то была фиолетового цвета, с огромными крыльями за спиной и антеннами на голове; на четвертой были изображены клоуны, скачущие по арене цирка; на пятой… впрочем, на пятой было изображено непонятно что: казалось, что кто-то просто вылил краски на полотно и смешал их.
– Моя любимая, «Хаос» называется, – восторженно сказал Ованес, заметив, что картина привлекла внимание Арусяк.
Арусяк закусила губу и представила, какой хаос творится в голове бедной тетки, раз она рисует такое. Рядом с большими картинами стояли маленькие изображения Арарата. Они были абсолютно одинаковыми, за исключением фона, на одних – серого, на других – розового, а на третьих – почему-то зеленого. В какой-то период жизни Офелия, почувствовав, что ее прекрасные творения не пользуются спросом, стала рисовать маленькие «Арараты», которые тоннами скупали туристы. Душу Офелии согревала надежда, что когда-нибудь кто-то обратит внимание и на более серьезные ее работы. Или хотя бы приедет щедрый узбек и закажет еще пяток ослов.
Арусяк села на свободный стульчик и стала глазеть по сторонам, думая о завтрашнем дне и встрече с противным Вачаганом и проклиная в душе Сашу Величко, из-за которого Петр Мурадян обозлился на всех русских мужчин. С грустью вспоминала Арусяк свою любимую комнату, вазочки с эклерами, учебу в университете и теперь уже несбыточную мечту стать профессиональным переводчиком. Грусть перешла в скорбь, когда Арусяк вспомнила, что сегодня утром не обнаружила паспорта в своей сумке. Накануне Петр, уловив настроение дочери, спрятал ее паспорт, чтобы Арусяк не улизнула в Харьков. Подумав об этом, она чуть не заплакала, а когда взгляд ее упал на картину с пляшущими клоунами, не выдержала и стала всхлипывать: в детстве она больше всего ненавидела походы в цирк, поскольку никак не могла понять, что смешного в кривляниях раскрашенного дядьки в огромных штанах и почему все люди аплодируют тетке с практически голой попой, которая мучает бедных морских котиков?
Картина Офелии повергла Арусяк в уныние.
Окончательно настроение испортил Ованес, который, заметив издалека какую-то группу белобрысых иностранцев, вскочил с места и стал дудеть в свой дудук. Офелия тоже засуетилась и принялась выставлять на передний план «Арараты». Иностранцы медленно, вразвалочку шли по ряду и рассматривали всякие поделки и картины, в то время как продавцы наперебой расхваливали свой товар и норовили сунуть его в руки.
– Арарат! Арарат! Джезва! Хачкар! – выкрикивали люди.
– Дудук! – крикнул Ованес и стал усиленно дудеть, раздувая щеки.
Но в этот день боги явно были на стороне Офелии, а может, ее астральное тело успело за ночь слетать к иностранным астральным телам и уговорить их завтра купить картины. Пройдя весь ряд и ничего не купив, делегация остановилась возле картин Офелии.
– Арарат, фифти долларс уан Арарат, гуд Арарат, мени Арарат, дифферент Арарат, – затараторила тетка на ломаном английском языке, увидев на голове седовласого мужчины в солнцезащитных очках бейсболку с американским флагом.
– Назаре, ходи-но сюди, диви, яке малярство файне! – крикнул мужчина, махая рукой Назару, который рассматривал хачкары.
Услышав родную речь, Арусяк чуть не взвизгнула от радости.
– Ви з Харкова? – обрадовалась Арусяк, готовая расцеловать всю делегацию.
– Та ні, ми зі Львова, а що? – Мужчина покрутил длинный белый ус.
– А я з Харкова, – вздохнула Арусяк.
– А тут що робиш?
– Працюю, в гості приïхала, тітці помагаю. – Сердце Арусяк забилось сильнее, чем в тот день, когда Хамест поила ее кофе.
– А як там у нас? – поинтересовалась Арусяк и с надеждой посмотрела на мужчину.
– Та як, усе гаразд. Чи давно з батьківщини?
– Ох, давно, сумую. – Арусяк вздохнула и опустила голову.
– То повертайся, – улыбнулся мужчина и показал на картину, изображавшую хаос, царящий в голове Офелии. – А що то означаe?
– Хаос, – ответила Арусяк и посмотрела на тетку. Та, разочарованная и злая, сидела на стуле, понимая, что туристам с Украины «Арарат» за пятьдесят баксов не всучишь.
– Лепська річ, чи взяти? Назаре, та ходи ж хутко, хай тобі трясця! – топнул ногой мужчина.
Через минуту прискакал худенький мужичонка с жидкими волосами и выпученными зелеными глазами. В руке он сжимал хачкар. Минут пять Назар и усатый изучали картину: то отходили дальше, то подходили ближе, смотрели с левого боку, потом с правого, потом Назар взял картину в руки и отошел на несколько шагов.
– Та ні, туди давай, ні, праворуч, кажу тобі, ні, ось так, гаразд! – командовал мужик в кепке.
Ничего не понимающая Офелия то и дело теребила Арусяк, которая от нахлынувших чувств не могла и двух слов связать. Рядом стоял Ованес, косился на мужчину и изредка дудел в свой дудук.
– Та все файно, Остапе, мені подобаеться, берімо вже, та ходімо, ще до крамнички тре зайти, – махнул рукой Назар.
– А скільки коштуе? – поинтересовался Остап и повернулся к Ованесу: – Слухай, та доста вже у вуха сурмити!
– Он спрашивает, сколько стоит картина, – прошептала Арусяк на ухо Офелии.
– Пятьсот долларов, – процедила сквозь зубы Офелия, которая мечтала продать свое любимое творение как минимум в частную галерею какому-нибудь американскому коллекционеру-ценителю, а не соседям из ближнего зарубежья. Арусяк посмотрела на тетку, не понимая, почему картина, стоившая с утра для местных пятьдесят долларов, а для иностранцев – сто пятьдесят, вдруг так возросла в цене.
– П’ятсот доларів коштуеε, це картина пензля відомоï вірменськоï мисткині Офеліï Мурадян, – вздохнула Арусяк.
Мужчина в кепке, услышав сумму, призадумался, подозвал Назара и стал шушукаться, потом махнул рукой, достал портмоне и отсчитал пятьсот долларов. Офелия, увидев деньги, плюхнулась на раскладной стульчик и онемела. Онемел и Ованес: он перестал дудеть, опустил руки, с ужасом посмотрел на тетку и прошептал:
– Офик, а как же галерея, как же Америка? Неужто продашь?
Тетка, рассматривая новые шуршащие купюры в руке Остапа, поколебалась, но потом решила, что всегда сможет написать новый «Хаос», возможно, даже лучший, достойный галереи в Штатах. К тому же, судя по внешнему виду и щедрости, мужик в кепке был человеком не бедным, и Офелия быстренько утешила себя мыслью, что ее творение купил истинный ценитель прекрасного, пусть даже и с Украины. «Если бы был простым туристом – купил бы “Арарат”!» – подумала тетка.
– А вам дудуки не нужны? – осторожно поинтересовался Ованес.
– Та ні, не треба, самі флояри маемо, – отмахнулся Остап.
Тетка спрятала деньги в карман и толкнула Арусяк в бок:
– Переведи им, что я в придачу к картине дарю им три «Арарата».
– Ще три «Арарати́ маете на додачу. Подарунок, – перевела Арусяк.
– Та дякую красно, але вони мені не потрібні, вже купив три дні тому. Я цю картину своему другові подарую сьогодні на день народження. Він тут неподалік мешкае, добра людина, разом служили, ось приïхав до нього в гості. А я так подумав, нащо йому «Арарат», якщо він його щоранку може бачити? А ця диви яка файна, така собі незрозуміла вся. Не потрібен мені «Арарат», дякую. Офелія Мурадян кажеш? Ну-ну.
Мужчина развернулся и медленно пошел по ряду, унося с собой «Хаос», порожденный теткиным воображением.
– Чего «Арараты» не взял? – удивилась тетка.
– Сказал, что уже купил, – соврала Арусяк, решив, что даже под страхом смерти не признается Офелии, что ее картина ее останется в городе Ереване и будет украшать стену в какой-нибудь гостиной.
– Ну-ну, – покачала головой тетка и засунула руку в карман, где лежали честно заработанные доллары. Представив, сколько красок и холста можно будет купить на эти деньги, а еще рамочек и, возможно, новый мольберт, тетка расплылась в блаженной улыбке.
Арусяк тоже улыбалась, провожая взглядом уходящего Остапа. И только бедный Ованес стоял с таким выражением лица, как будто съел килограмм лимонов. Мучило Ованеса не то, что картина была продана каким-то украинцам, а не американским коллекционерам, и даже не то, что злые украинцы не купили у него дудук. Его душа переполнялась страданиями, потому что в их с Офелией будущей гостиной (которую он нарисовал в своем воображении еще пять лет назад) на стене напротив дивана, куда он планировал когда-нибудь повесить свою любимую картину «Хаос», образовалась огромная черная дыра, засасывающая в себя и саму гостиную, и Ованеса с диваном, и их совместное с Офелией будущее.
– Легкая рука у твоей племянницы, Офик-джан, – не успела прийти, а уже картину продала, да как удачно продала, – цокнул языком дедушка напротив, который торговал хачкарами.
– Да уж, – улыбнулась Офелия и отправила Арусяк по ряду, вручив ей сто долларов. Арусяк обошла все столики и помахала над каждым купюрой, чтобы все продалось.
– И над дудуками моими помаши, – шмыгнул носом обиженный Ованес.
Сколько картин, бус, джезв и хачкаров было продано в тот день – никому не ведомо, а уж Офелии – точно. Офелия стала собираться и предложила Ованесу отметить такое радостное событие в жизни каждого художника, как продажу картины, у него дома. Ованес и не думал сопротивляться, и через полчаса Арусяк плелась по пыльной улице в сторону кинотеатра «Россия», груженная нераспроданными «Араратами» и дудуками. Рядом шагала тетка и везла на тележке большие картины. Ованес пер на своем горбу столы и стулья. Прошагав добрых четыре квартала, Ованес остановился возле магазина.
– Сегодня я угощаю, и не смей со мной спорить! – пригрозила Офелия.
Через пятнадцать минут Арусяк сидела в огромном плюшевом кресле в не менее огромной гостиной, пила вино, лопала свои любимые конфеты «Птичье молоко» и любовалась овечками на картине, которая висела напротив. Тетка с Ованесом бурно обсуждали дальнейшую судьбу картины «Хаос» и великой художницы Офелии Мурадян, которая отныне не будет рисовать всякую фигню типа клоунов и инопланетян, а всецело посвятит себя абстракционизму. Ованес кивал и уверял Офелию, что картины, подобные «Хаосу», – ее конек, на которого стоит вскочить, схватиться за гриву и не слезать, даже если он начнет брыкаться. К тому же Ованес настоятельно рекомендовал своей возлюбленной написать в ближайшее время еще пару-тройку таких картин. Впрочем, у него был свой интерес: Офелия, поругавшаяся с родственниками, которым надоел запах краски и вечно стоящий в большой комнате мольберт, писала дома исключительно маленькие «Арараты», а все крупные полотна – у Ованеса, превратив одно из помещений его квартиры в мастерскую. Ованес был очень даже не против, мечтая о том, что рано или поздно все-таки решится признаться тетке в своих чувствах.
Обсудив планы на ближайшее будущее, Офелия с Ованесом перешли к делам насущным, а именно – астральным телам, которые никак не желали отделяться. Ованес достал какую-то книгу и стал тыкать в нее пальцем, Офелия склонилась над столом и стала внимательно слушать. Арусяк, оставшись наедине с собой, снова углубилась в свои страдания и думы о завтрашнем дне. Вдоволь пострадать не удалось: тетка посмотрела на пустую бутылку и заявила, что желает отужинать и не против выпить еще одну бутылочку.
– Сейчас схожу, сейчас, – засуетился Ованес.
– А можно я, а? Магазин ведь рядом, – предложила Арусяк, которой надоели рассказы об астральных телах и способах их перемещения.
Офелия утвердительно кивнула и выдала Арусяк деньги.
– Не забудь этаж и квартиру, мы дверь не будем закрывать, – сказала она и повернулась к Ованесу. – Так вот, когда я начинаю засыпать, то ощущаю…
Что ощущала тетка, Арусяк не слышала. Хлопнув дверью, она, не дождавшись лифта, поскакала по лестнице вниз.
В магазине Арусяк долго и придирчиво рассматривала ассортимент. В винах она не разбиралась, а спросить у тетки, что купить, забыла. Пришлось обратиться за помощью к продавцу. Продавец, молодой парень, улыбнулся в тридцать два зуба и сказал, что выбор вина есть наука сложная, для многих непостижимая, а посему он – эксперт в области виноделия – с радостью поможет девушке, если она скажет, по какому случаю они собираются пить вино, в каких количествах и, самое главное, в какой компании.
– Втроем: я, тетя и ее друг. Пьем, потому что картину продали, ужинать будем.
Молодой человек задумался и вкрадчивым голосом поинтересовался возрастом пьющих и меню на ужин.
– Тридцать с хвостиком, сорок, кажется, и двадцать три, – отчеканила Арусяк. – Что на ужин – не знаю.
Продавец снова задумался и высказал предположение, что на ужин будет сыр – куда ж без сыра, без сыра ни одни армянин за стол не сядет, – мясо, зелень в большом количестве и жареная картошка. Скорее всего будет баранина, а следовательно, лучшего выбора, чем десертное красное вино, и быть не может. Десертные вина Арусяк не любила, к тому же первая выпитая бутылка была вовсе не десертной, поэтому она покачала головой и попросила что-нибудь другое.
– А другого нет, – развел руками продавец.
– А чего тогда спрашивал, что да как? – разозлилась Арусяк.
– Ну, всегда приятно познакомиться с красивой девушкой. – Продавец достал с полки бутылку вина и протянул Арусяк. – А еще у нас проводится акция, и вы выиграли фирменный штопор! – Он извлек из-под прилавка штопор и с торжественным видом вручил его Арусяк.
Арусяк схватила вино, штопор и пулей выскочила из магазина. В подъезде она остановилась возле лифта, и в душу ее закралось какое-то нехорошее предчувствие, самое нехорошее предчувствие на свете, как в тот день, когда она, третьеклассница Арусяк Мурадян, шла в новом белоснежном фартучке в школу и упала в канализационный люк. Но переться пешком на шестой этаж было лень, тем более с бутылкой вина и соловьями, которые выводили трели в голове после первой бутылки, – пить Арусяк не умела совершенно и хмелела даже от стакана яблочного сока. Нажав на кнопку шестого этажа, Арусяк оперлась о стену и расслабилась. Лифт проехал пару этажей… и замер. Лампочка помигала и погасла, потом снова включилась, но лифт так и не тронулся с места. Арусяк почувствовала, как ноги и руки начинают холодеть, а стены лифта – наваливаться на нее тяжелой коричневой массой, норовящей раздавить в лепешку и ее саму, и бутылку вина, и даже штопор. Она жалобно всхлипнула и стала что есть силы жать на кнопку вызова диспетчера.
– Помогите! – завопила Арусяк, поскольку с детства страдала клаустрофобией, и стала тарабанить в двери.
За дверью было тихо, тогда она снова стала жать на кнопку вызова, подпрыгивать и голосить. Прокричав добрых пять минут, Арусяк присела на корточки и залилась горючими слезами. Умирать в лифте в чужом городе не хотелось совершенно, и Арусяк стала читать единственную известную ей молитву «Отче наш» и даже пообещала Господу, что если ее извлекут из лифта живой и невредимой, а самое главное – в ясном уме и твердой памяти, то она выйдет замуж за страшного Вачагана и проведет остаток жизни, рожая одного за другим армянских деток и всячески ублажая мужа. Когда же никто не откликнулся и через пятнадцать минут, Арусяк пообещала, что уйдет в монастырь. Возможно, еще через четверть часа она дала бы обет пойти босиком из Еревана в Киево-Печерскую лавру, если бы из переговорного устройства не послышался густой бас диспетчера:
– Кто там?
– Это я, Арусяк, я в лифте застряла, вытащите меня, пожалуйста, мне очень страшно, – жалобным голосом ответила она.
– Не бойся, Арусяк. Ты что, одна застряла? – спросил голос.
– Одна, совсем одна, была бы с кем-то, было бы не так страшно.
– А в каком ты подъезде застряла, Арусяк? – поинтересовался голос.
– А я не знаю. Мы к другу моей тети в гости пришли. Меня послали за вином, а я застряла. Помогите мне, пожалуйста.
Произнеся слово «вино», Арусяк посмотрела на бутылку, извлекла из кармана штопор и решила выпить для храбрости. Через минуту она уже сидела на корточках и пила вино из горла.
– Арусяк, не бойся, Арусяк, мы тебя спасем. Арусяк-джан, ты только не плачь, ты же хорошая девочка, так? Дядя Аршак придет и спасет тебя, – утешал ее диспетчер.
– Хорошая-хорошая. Приходи, дядя Аршак, а еще лучше – позови мою тетю Офелию.
– А почему же такую хорошую девочку отправили одну в такой поздний час за вином? – возмутился голос дяди Аршака.
– Меня тетя с Ованесом послали. Я вас очень прошу, вытащите меня, мне страшно, я задыхаюсь, у меня клаустрофобия.
– Я этого Ованеса поймаю и уши ему надеру.
– Не надо, он хороший, я сама виновата, – вздохнула Арусяк.
– Арусяк-джан, сейчас я приду и тебя вытащу, а с тобой пока дядя Вано будет разговаривать, чтобы тебе страшно не было, хорошо?
– Хорошо, – ответила Арусяк и отхлебнула из бутылки еще вина.
Послышался какой-то шорох, а потом голос дяди Вано:
– Аршак уже пошел тебя вытаскивать, Арусяк-джан, не бойся, скоро все уладится.
«Какие все-таки душевные люди здесь живут, – подумала Арусяк. – В Харькове фиг бы кто стал со мной возиться. В лучшем случае рявкнули бы что-нибудь типа „Не хрен было в лифте баловаться!“, а в худшем – вообще бы ничего не ответили».
– Арусяк? Арусяк? Ты там? У тебя все хорошо? – послышался взволнованный голос дяди Вано.
– Все хорошо, только страшно, – подтвердила Арусяк, чувствуя, как пол постепенно уходит у нее из-под ног, а соловьи в голове поют все громче и громче.
– А ты маму с папой слушаешься? – вкрадчиво спросил голос.
– Не всегда, но стараюсь, – соврала Арусяк, пытаясь припомнить, когда же она последний раз слушалась маму с папой.
– Маму и папу надо слушаться, – поучительным тоном сказал голос.
– Я постараюсь, – кивнула головой она.
– А хочешь, Арусяк, я тебе смешную историю расскажу?
– Хочу, – обрадовалась захмелевшая Арусяк.
– Когда я был маленький, я украл у соседа из кладовки пять килограммов халвы и съел, а потом у меня сильно болел живот. Арусяк ведь не ворует, так?
– Нет, что вы, не ворует, – покачала головой Арусяк, решив, что признаваться незнакомому мужчине в том, что любимым занятием в школе было воровство пирожков в буфете, не стоит.
– Вот и правильно.
– А что в истории смешного? – поинтересовалась Арусяк.
– Смешного? А-а, смешно то, что эту халву сосед собирался подарить мне на Новый год, вот.
– А-а, – протянула Арусяк, так и не поняв юмора.
После этого дядя Вано рассказал о том, как работал грузчиком на складе, откуда был уволен за пьянство, вспомнил всех своих родственников и поведал Арусяк страшную тайну: уже три года, как дядя Вано мечтает убить некоего спекулянта Ованеса, который продал ему десять джезв втридорога. Услыхав имя Ованеса, Арусяк прикусила язык, сообразив, о ком идет речь.
– А Арусяк хорошо учится? – спросил голос дяди Вано.
– Она не учится, – ответила Арусяк.
– Как не учится? – удивился голос.
– Ну так – не учится. Я уже давным-давно закончила школу и даже институт. И вообще, меня привезли сюда замуж выдавать, – икнула Арусяк.
– Сколько тебе лет, Арусяк? – спросил дядя Вано, и в его голосе почувствовались нотки раздражения.
– Двадцать три, – нараспев сказала Арусяк, – двадцать три, двадцать три… А где, кстати, дядя Аршак?
Сказав последнюю фразу, Арусяк хлопнула себя по лбу и замолчала. До нее наконец-то дошло, что добрые армянские дядьки церемонились с ней, потому что подумали, будто она маленькая девочка, которая сидит в лифте и трясется от страха. Опасения ее подтвердились через минуту, когда интонация дяди Вано резко изменилась и вместо сюсюканий Арусяк услышала все, что Вано думал о ней, ее родителях, тете Офелии и президенте Роберте Кочаряне. При чем здесь президент, она так и не поняла, но решила не гневать мужчину и дать ему высказаться.
– Стыдно тебе должно быть! – было последнее, что она услышала перед тем, как Вано выключил связь.
«Ну и черт с тобой, – подумала Арусяк, которой к тому времени было по колено не то что море, но и Атлантический океан. – Надо взять себя в руки, главное – не паниковать, меня скоро вытащат, надо вспомнить что-то хорошее, я не задохнусь», – повторяла она про себя, понимая, что до прихода спасителя в лице дяди Аршака надеяться ей не на кого, разве что на Господа Бога.
Через три минуты послышался топот, взволнованный голос Офелии и кряхтение Ованеса.
– Арус, ты там? – послышался голос тетки.
– Тут я, тут, – ответила Арусяк. – Вытащите меня, а? Я уже устала, да и вино заканчивается, м-да.
– А чего ты в соседний подъезд пошла? Мы тебя уже обыскались! – поинтересовался Ованес.
– В соседний? М-м… перепутала… – вздохнула Арусяк.
– Арусяк-джан, сейчас, сейчас вытащим! Дядя Аршак тебя вытащит и сам отведет к родителям, таким людям нельзя детей доверять, – грозно сказал еще один голос, судя по всему, принадлежавший дяде Аршаку.
Последняя фраза, видимо, была адресована Офелии и Ованесу.
– Отойди от двери, – ласково сказал Аршак.
Арусяк подошла к стене лифта и прижалась к ней. Через минуту двери открылись, и она увидела залитую светом лестничную площадку, на которой стояли Ованес, Офелия и дядя Аршак.
– А где Арусяк? – удивленно спросил Аршак.
– Это я, – ответила Арусяк и виновато посмотрела на Аршака.
Буквально через секунду она убедилась, что красноречие дяди Вано – детский лепет по сравнению с Аршаковым.
– Хватит орать! Это вообще-то ваша работа – людей вытаскивать, – махнула рукой Офелия.
Ованес порылся в бумажнике, достал деньги и вручил их Аршаку. Аршак пересчитал купюры и заметно подобрел:
– Взрослая девушка, а ведешь себя как маленькая. А мы перепугались, думали, что ребенок один в лифте застрял.
– А если бы не перепугались, то и не приехали бы так быстро, а сидели бы и резались в нарды до потери пульса. Знаю я вас, – укоризненно сказала Офелия.
– Простите меня, – прошептала Арусяк и увидела, как Офелия, Ованес, Аршак и стены подъезда вдруг стали медленно наклоняться. – Смешные… – Арусяк улыбнулась и плюхнулась на пол.
Что было дальше, Арусяк не помнила, зато Офелия запомнила на всю оставшуюся жизнь, потому что когда в одиннадцать часов вечера Петр, взволнованный пропажей дочери и любимой сестры, уже собрался бежать в милицию, в дверь позвонили. На пороге стоял таксист, держа на руках пьяную Арусяк, которая заснула у него на плече. Позади таксиста стояла Офелия и тряслась от страха.
– Тяжелая, – хмыкнул таксист, положив Арусяк на кровать. – Молодая, а так напилась. Стыдно.
– Ты о чем думаешь? – взревел Петр и грозно посмотрел на сестру.
Бедная Офелия дрожащим голосом стала рассказывать о вернисаже, продаже картины и о том, как Арусяк перепутала подъезды и застряла в лифте. Впрочем, Петру было не до ее рассказов. Полночи просидел он перед кроватью дочери, то и дело прислушиваясь к ее дыханию. Арусяк лежала на подушке с блаженной улыбкой на лице. Ей снился ей любимый Харьков, уютная комната и вазочка, полная эклеров. И как только Арусяк протянула руку к пирожным, из-за шторы появился Ованес, распахнул окно и стал протяжно дудеть в дудук. На его зов явились клоуны с картины Офелии и стали лихо скакать по комнате, кувыркаться и выписывать пируэты в воздухе. Под потолком медленно плыла Офелия и шипела зловещим шепотом:
– Следи за моим астральным телом, Арусяк, следи за телом!
– Не будет она ни за кем следить, она замуж выходит, – раздался вдруг громовой голос Хамест, которая влетела в окно вместе с клоуном, похожим на вампира.
– Пошла вон! Папа, прогони ее! – заорала Арусяк и проснулась.