Иона с Ездрой сидели в тиши и тьме кладовой, приспособленной под камеру временного содержания.
– Когда я его видел, он был другой, – сказал Ездра после того как Иона описал ему свою аудиенцию.
– Видел? Его же никто и никогда…
– Видел, видел, – хитро улыбнулся Ездра. – Единождый раз, лет пятнадцать тому, ещё до всяких, это, санаториев. Он уже тогда в карательной психиатрии трудился в поте лица своего. Вот и говорю, это, другой он был, не такой, как ты расписал. Ну, да оно и понятно: моложе он тогда был лет на пятнадцать. Бороды, это, не носил, точно помню. Стареет, ирод кочерыжечный, хиреет на непростой государевой службе.
– Почему – государевой? Это же не учреждение.
– Ещё как учреждение, – звонким шёпотом возразил Ездра. – Для консервации и постепенного уничтожения неугодных. Мы тут все, это, неугодные, понимаешь? – прошептал Ездра.
– Кому? – не понял Иона.
– Режиму, кому же ещё, – усмехнулся Ездра. – Нас тут гнобят по-тихому. Уничтожают, это, психически, а если повезёт, так и физически. Держат на всякой дряни – наркота, нейролептики, психотропы, или что там ещё у них в науках открыто.
– Я с режимом вообще никак… никогда, – недоумённо поднял брови Иона.
– Это тебе так сейчас кажется, здесь, в изменённой реальности. Глюки бывают у тебя?
– Глюки?
– Ну, там, минные поля, к примеру, виселицы, диковинные города, ещё что-нибудь, не знаю.
– Война… – вздрогнул Иона. – Война вспоминается. Только я не помню, был я на самом деле на войне или не был. Иногда помнится, что был. В плену был. А иногда понимаю умом, что не был я ни на какой войне, какой там к собакам плен. Я же бомжом был. Из трамвая.
– Ну вот, – довольно кивнул Ездра. – Вот, видишь. Это, стало быть, тебе уже сломали память, историю твою переписывают потихоньку, смешивают реальности. Можешь быть уверен, друг ситный, что не был ты никогда, это, бомжом. Да и на войне не был – какой из тебя вояка. Видел я, как ты палил, это, нынче в белый свет, как… Хотя тоже не факт, что это не следствие обработки. Если они память могут сломать, то, может, им, это, и былые навыки – раз плюнуть.
– Бред какой-то, – недоверчиво мотнул головой Иона. – Что-то не клеится, Ездра.
– Это, паря, смотря каким клеем клеить.
– То есть, ты хочешь сказать, что на самом деле нас нет? Так, что ли?
– Есть, куда же мы денемся, – покачал головой Ездра, досадуя на непроходимую Ионову тупость. – Мы-то как раз – есть. А нету тех, кем мы, это, были. По-настоящему. Есть Ездра, Иона, Дылда – нелюди, без прошлого, без будущего, это, без ничего. Ну, прочухал?
– Нет, – замотал головой Иона. – Нет, всё равно не клеится. Это мне Сам примерно то же самое говорил. Нет, говорит, никакого санатория…
– Сам? – опешил Ездра. – Так и сказал?
– Так и сказал. Это, говорит, глюк, а ты сам, говорит, наркот и псих.
– Хитро!
– Ты ведь видел План, Ездра? – спросил Иона.
– План-то? – прищурился Ездра. – План…
– Что там, Ездра?
– Да ничего.
– Что там?! – Иона схватил его за грудки и затряс, вытряхивая правду, припрятанную за душой, да и саму душу готовый вытрясти, если понадобится.
– Да ничего там, говорю же, – неожиданно отрезал Ездра, сдёргивая с себя Ионины руки. – Ничегошеньки. Нет никакого плана, парень, вот так-то. Чистый лист. Карт, стало быть, бланш.
– Как это? – поник Иона.
– Да так это, – огрызнулся Ездра, оправляя фуфайку. – Разворачиваю я эту портянку, она размером с теннисный стол, а там – ничего. Один только, это, заголовок: «План санатория „Лета“». Я уж и так рассматривал и этак, думал, может, постёрлось или засекречено как-нибудь. Ничего. И не было никогда. Чисто. Табула, это, раса и карт бланш, вот так-то.
– Лето…
– Ну да. Лета.
– Знаешь, что сказал мне Сам? Сказал, что вас нет – ни тебя, ни Кундри. Вы есть только в моей голове.
– Хотел бы я, чтобы это оказалось правдой, – усмехнулся Ездра.– Да только вряд ли так карта ляжет.
– Знаешь, иногда я сам сомневаюсь во всём, – сказал Иона. – Начинаю думать и перестаю понимать, где правда, а где вымысел. Глюки, как говорит Сам.
– А вот задумываться-то, паря, и не надо, – кивнул Ездра. – Не надо задумываться. Если начнёшь задумываться, как тот баран, то тут тебе, это, и конец. На то у них и расчёт, чтобы заставить тебя сомневаться. Где, это, начинается сомнение, там и конец тебе. Нет, ты живи так, будто всё путём, всё нормально вписывается в обыденность твоей жизни. Что бы ни случилось, – всё путём, говори себе, ничего, это, особенного не происходит, и баста. А если начнёшь сравнивать, это, анализировать да прикидывать, бывает так на самом деле или не бывает, – добра не жди. Поедешь крышей, никто тебе не поможет. А им того и надо, чтобы поехал, для того нас тут и мурыжат.
– Не понимаю, Ездра, ничего не понимаю, – Иона потёр лицо ладонями.
– Самое позднее на рассвете нас уконтрапупят, – сказал Ездра. – Наширяют какой-нибудь дрянью так, что ни тяти, ни мамы не вспомним. Это как стопарь принять. Так что бежать надо, паря.
– Как и куда бежать?
– Неважно, – мотнул головой Ездра. – Отсюда. Туда.
– Ты же знаешь, это невозможно.
– А что в этом мире вообще возможно, кроме невозможного? – усмехнулся Ездра.
Дверь открылась. На пороге возник главврач. За его спиной лыбились охранники. Пленные уставились на вошедших, недоумевая, чего им ещё понадобилось.
– Выходи, – велел главный.
– Кто? – спросил Ездра.
– Оба.
– Куда? – поинтересовался Иона.
– На процедуры, дружок, – усмехнулся главный, – на процедурки, процедурочки, – и повёл стволом автомата для ясности.
Ездра, закряхтев, поднялся.
– Не пойду, – сказал Иона. Ему вдруг стало страшно. Он не был сейчас готов ни к смерти, ни к пыткам, ни к инъекции какой-нибудь дряни, после которой он закатит глаза под лоб и начнёт пускать слюни, медленно, но верно становясь растением.
Ездра покосился на него неодобрительно, покачал головой.
– Не срамотись, – сказал. – Идём. Хуже чем есть, всё равно не будет.
– Здравая речь, – усмехнулся главный. – Давай, Иона, будь мужиком. Тебе ведь по-любому придётся с нами пойти, разница только в плюс-минус боли и обиде. Ты же, вроде, только псих и язвенник, но не мазохист, нет?
Иона тяжело поднялся.