Из коллектора выбрались спустя не меньше чем два, а то и три часа движения в вязком смраде. Повалились тут же в мокрую траву и хлябь и просто дышали, дышали, дышали, постанывая от наслаждения. Потом, правда, распробовали, что воздух здесь, в топях, не много-то вкусней, но не перестали жадно его хватать.

Санаторий остался далеко в стороне, но поскольку Гадские топи представляли собой болотистую равнину, ещё можно было рассмотреть на горизонте торчащую водонапорную башню, огрызок караульной вышки и блеклые пятна крыш.

– Неужели ушли? – произнёс Иона.

– Нет ещё, – сказала Кундри. – Если смотреть с водонапорной в бинокль, мы тут как на ладони. И снайпер, думаю, тоже до нас дотянется. Идти надо.

– Удивляюсь я на тебя, деваха, – улыбнулся Ездра. – Откуда ты такая взялась?

– Я всегда была. А взялась – вот она, – Кундри кивнула на психологиню. – И мне тоже интересно, откуда, а главное – зачем. Но сейчас выяснять не будем. Поднимаемся и идём.

Иона посмотрел на Ездру: как он воспринимает то, что Кундри, кажется, решила взять командование на себя.

А Ездра, похоже, никак не воспринимал. Молча поднялся и пошёл вслед за новоявленной командиршей.

– Я иду первая, – сказала та. – За мной Ездра. Потом новенькая. Иона замыкает. Идём шаг в шаг, мы в Гадских топях. – Кундри неприязненно посмотрела на психолога: – Всё понятно?

Психологиня молча кивнула.

При свете дня, при сумрачном, но всё же свете, она оказалась чуть обрусевшей кореянкой. Или вьетнамкой. Или китаянкой. В общем, у неё была типичная внешность пришелицы из тех поднебесных краёв, где утренняя свежесть и восходящее солнце, и мелкие черты этой внешности были лишь слегка укрупнены и утяжелены русским влиянием. Было ей, кажется, хорошо за тридцать, но ведь и в хорошо за тридцать можно оставлять сомнения в своей профпригодности. Вот и она оставляла. Во всяком случае, глядя на неё Иона был склонен сомневаться, и он сомневался: уж очень не пронзительный, не психологический был вид у этой розы Шарона. Быть может именно ввиду её профнепригодности, никто никогда её и не видел. Числилась психологом, а работала какой-нибудь прачкой – прачки такому санаторию гораздо нужней, чем душеведы, очевидно же.

Ионе понравилось то, что кивнула она на вопрос Кундри без всякого подобострастия, без торопливости слабого и подчинённого, однако и никакой женской стервозной завистливой поперечности – когда назло – не мелькнуло в её глазах, и даже взглянула-то она на Кундри мельком, как на человека, произнесшего нечто совсем незначительное и не очень уместное.

Выстроились и пошли.

Идти было тяжело. Полумёртвая, бледно-зелёная с желтоватыми пятнами растительность, как старая тряпка, брошенная на землю, путалась в ногах, хрустела мёрзлыми стеблями – противно, будто идёшь по скопищу тараканов или по полуистлевшим костям. Поднялся промозглый ветер и приносил с запада тошнотворный смрад топей. Иногда, или то казалось Ионе, за спиной его слышались будто чьи-то шаги. Пару раз он испуганно оборачивался, но никого не увидев, плюнул на этот морок, хотя и стоило ему это значительных усилий и морозца, который холодной струйкой стекал от затылка в штаны. Потом к шагам прибавились чавкающие и квакающие звуки, а по временам – сопение и фырканье, как отфыркивается собака от неприятного запаха.

– Вы что-нибудь слышите? – не выдержав, обратился Иона к шагающей впереди психологине.

– Вас слышу, – отозвалась та через плечо.

– Это понятно. А ещё что-нибудь?

– Свой внутренний голос, – она, кажется, усмехнулась, – который подсказывает мне, что я вляпалась в нехорошую историю и обзывается дурой.

Дура, не дура, но присутствия духа она не теряла. И способность к юмору в таких обстоятельствах тоже дорогого стоит.

– Вы не могли бы… нет, только не сейчас, не сразу, а по моей команде – оглянуться? Когда я скажу, резко и внезапно обернитесь и загляните мне за спину. Хорошо?

– Зачем? – голос её немного напрягся, захрустел, как та мёрзлая трава под ногами.

– Временами я слышу посторонние звуки. В смысле, звуки, которых слышать не должен. В смысле, не не должен, а… Ладно, неважно. В общем, как будто за нами увязалось какое-нибудь животное.

– Хорошо, – неуверенно отозвалась психолог. – Я готова… Если только… если вы пообещаете, что я не увижу там что-нибудь жуткое.

– Ёкарного бабая? – усмехнулся Иона.

– Ну, наподобие.

– Думаю, что это будет лиса, не больше, – успокоил Иона.

– Ну, лисичка – это не страшно. Лисички мне нравятся. Только я не понимаю… а сами вы не можете?

– Я оглядывался. Ничего. Это как у Рассела, помните? Про стол и кенгуру.

– А-а… Угу. Но почему вы думаете, что я что-нибудь увижу?

– Потому что спина – моя, а взгляд – ваш.

– Ага… Логично.

– Конечно, вы можете сказать: твои глюки, Иона, тебе и оглядываться… Вы ведь тоже думаете, что я псих?

– А вы? – она обернулась, чтобы глянуть ему в лицо. В по-восточному скошенных глазах её блеснули искорки весёлого интереса, из-под которых, впрочем, тёмными пятнышками пробивалась и неподдельная тревога.

Иона зябко передёрнул плечами, отвёл глаза.

– Приготовьтесь, – сказал он.

Психолог отвернулась. Видно было, как сразу напряглась и окостенела её спина. Кажется, она всё восприняла серьёзно – не было в её спине ни наигранности, ни насмешки, ни…

– Давайте! – скомандовал Иона, через несколько шагов поймав очередное фырканье.

Она резко обернулась всем корпусом, заглядывая ему за спину. Остановилась, с явным облегчением пожала плечами:

– Ничего.

– Понятно.

Впереди обернулась Кундри.

– Эй! – окликнула она. – Команды останавливаться не было.

Иона почему-то разозлился на неё. Он всегда относился к Кундри хорошо, но он никогда не видел её вот такой – мужиковатой, что ли, деловитой, и не думал, что она способна такой быть. Возможно, это его и злило. И с чего она решила, что знает всё про Гадские топи, как здесь нужно ходить и как не ходить? Будто каждый день моталась на Промзону и обратно… И Ездра, так легко отдавший бразды правления в руки этой бабы, тоже вызывал праведное возмущение. Впрочем, Ездра тот ещё жук, умница и хитрец, каких мало – он вожжи без надобности не возьмёт, а уж если посчитал, что надо взяться за гуж, то взявшись, не станет говорить, что, мол, не дюж, и без необходимости поводьев не выпустит.

Ладно, посмотрим…

Пошли дальше. Не сделали и десяти шагов, как снова за Иониной спиной начался разгул, но теперь он старался отрешиться и не обращать на звуки внимания, как и на холодок, сквозивший в позвоночнике.

Разговор начала психолог – она сбавила шаг и приняла чуть в сторону, так что они с Ионой шли теперь почти бок о бок.

– Вы и сейчас слышите эти звуки? – спросила она.

Иона прислушался.

– Нет… кажется, нет.

– Значит, это было ваше одиночество.

Он улыбнулся.

– Одиночество похоже на безумие?

Она внимательно заглянула ему в лицо. Ответила:

– Во всяком случае, между ними много общего. Не советую вам концентрироваться на вопросе своего психического здоровья. Знаете, если ты долго смотришь в бездну…

«И смотрят жадно из тьмы и мрака, как две луны, два пустые зрака, и чьи-то руки в озябшем сердце ключ повернут и откроют дверцу. За этой дверцей я прячу душу – в одну восьмую всемирной суши, в одну двадцатую океана – неизлечимую мою рану…

Душа – это рана, нанесённая… Кем или чем? Богом?..

Да, если ты долго смотришь в бездну, она, зараза, тоже начинает смотреть в тебя. Нужно не смотреть ей в глаза. Ни ей, ни Кундри, ни Ездре. Если они моя бездна, как утверждает Сам, то лучше не смотреть в них, не встречаться с ними взглядом. Нету у безумия начала, нету у безумия конца… Одна, значит, получается, сплошная середина, без начала и конца, а, Сам? Ловко придумано!»

– Почему я никогда вас не видел? – спросил Иона.

Психолог помолчала.

– Потому что раньше меня здесь не было.

– А когда появились?

– Когда вы прыгнули в эту… клоаку.

– А что вы делали до этого?

– Держать строй! – прикрикнула Кундри, бросив злобный взгляд на психологиню. Та торопливо заняла своё место впереди Ездры.

– Не знаю, – бросила она через плечо.