1

Sиплый гудок едва–едва пробился сквозь туман. Ему ответил другой. И снова тишина.

Яков Анатольевич был, кажется, единственным, кто сошёл по скользким от влаги ступенькам опущенной проводником лестницы на этот перрон. Остро пахло сыростью, ранним–преранним утром, железом и ещё чем–то типично вокзально–железнодорожным. Ах, да, ещё же пахло командировкой — двудением скучных и утомительных петляний среди бюрократических столов маленького уездного городишки на три тысячи жителей, две гостиницы, семь столовых и один кинотеатр.

Шаги беззвучно утонули в туманной вате, словно шёл Яков Анатольевич, не касаясь выбитого тут и там бетона, а лишь перебирал ногами воздух.

— Счастливый путь, — сонно произнёс за спиной проводник.

— Ага, — бросил, не оборачиваясь командировочный. Это было невежливо, конечно, но без четверти четыре утра не всякий способен сердечно улыбаться, раскланиваться и испытывать благодарность к работнику министерства путей сообщения, разбудившего его в три часа по заутри. Яков Анатольевич, во всяком случае, был из тех, кто не.

Проводник тихонько рассмеялся. «Рассыпался мелким бесом» — так, кажется, говорят в подобных случаях. Этот мелкий тихий смешок прозвучал зловеще в туманном мареве, — злорадно как–то и словно не предвещая ничего хорошего.

Яков Анатольевич резко обернулся, но проводника и след простыл. И лесенка уже была поднята, и дверь вагона запечатана наглухо. Странно как–то…

«Добро пожаловать в Лихоманск!» — с какой–то натужной приветливостью гласила надпись большими бордовыми буквами над входом с перрона в вокзал, аккурат под большими круглыми часам, показывающими тринадцать минут второго неизвестно какого времени.

Яков Анатольевич уже было вошёл в помещение, но внезапно остановился, «будто поражённый ударом молнии» — так, кажется, говорят в подобных случаях.

Он быстро вернулся назад и задрал голову, вглядываясь в приветственную вокзальную надпись.

«Добро пожаловать в Лехоланск!» — добродушно извещала она.

«Фу ты! — подумал Яков Анатольевич с облегчением. — Я уж думал, чёртов проводник не там меня высадил».

Нет, всё, кажется, было — там. Лехоланск — это как раз то, что Якову Анатольевичу было нужно.

По–провинциальному тесный зал ожидания встретил пустынной тишиной и тихим размеренным посвистыванием. Это звучал носом дремлющий на стуле у двери старичок непонятного назначения, но в форменном костюме министерства путей сообщения. Он не проснулся, когда Яков Анатольевич на минуту остановился перед ним — просто так, без всякой цели. За окошечком кассы не мелькнула привычно курчавая, с химической завивкой, голова толстой кассирши, как, впрочем, и кукольно маленькая головка миловидной барышни, едва вступившей на железнодорожное поприще — тоже не мелькнула. В общем, не мелькнуло там ни одной головы из тех, что можно видеть за стеклом железнодорожной кассы любого вокзала. Дремал буфет, стыдливо пряча за пыльным стеклом витрины курицу желтушного вида да иссохшие коржики.

Другая, несовременно–массивная, остеклённая дверь вывела его в город. Если можно назвать городом три десятка пятиэтажек, столпившихся вокруг вокзала, в которых спали или делали вид, что спят, граждане постсоветского пространства. Дальше, за пятиэтажками, насколько хватало глаз и сколько позволял видеть туманный морок раннего утра, простирался что называется частный сектор.

Кружок площади, что наверняка называлась Привокзальной, пустовал — не было ни такси, ни автобуса, который приветливо распахнул бы перед растерянным командировочным дверь своего тёплого, пропахшего утром и мокрой резиной, салона.

На той стороне площади (впрочем, откуда «та сторона» у круга?) стояло неказистое здание постройки годов этак середины пятидесятых. Здание не имело ни окон, ни… Нет, дверь, впрочем, у него имелась. И только небольшая белая вывеска над этой дверью красными буквами давала исчерпывающее объяснение назначению приземистого глухого строения: «БАНЯ» — поясняла она.

— Баня, — хмыкнул Яков Анатольевич.

Ну баня, да, ничего особенного, казалось бы. Мало ли в российском раздолье затерялось городов, городищ и городишек, в коих усталого от бесконечности дорог путника, выходящего из вокзала, призывно завлекает к себе горячая русская банька. Оно и понятно: что нужно усталому путнику в первую очередь?.. Правильно, смыть с тела дорожную пыль, почувствовать себя наконец–то самым обычным оседлым гражданином, а не космополитом каким–нибудь, что не имеет ни родины, ни флага.

В общем, ничего такого не было бы в самом по себе факте наличия на привокзальной площади бани, если бы из её открытой двери не явствовало, что она работает. В без четверти… нет, уже — в без десяти — четыре утра.

На крыльце, вальяжно привалясь к столбику, одному из двух, подпиравших козырёк, стоял одноногий мужичок в сюртуке, в зелёных бриджах и с бородой. И в сапоге на единственной своей уцелевшей ноге — похоже, сафьянном. Был он явно навеселе, или от природы весёлый.

— Заходи, любезный! — обратился он к раннему гостю города Лехоланска, делая широкий приглашающий жест. Голос его прозвучал на удивление зычно.

Не понимая самого себя, Яков Анатольевич (забыв даже, в целях безопасности, посмотреть сначала налево, а потом — направо) протопал через площадь, подошёл к крыльцу бани, поднялся по трём ступеням, кивнул бородачу в сюртуке и ступил внутрь пропахшего тёплой сыростью, вениками и русским паром фойе.

 

2

Nа деревянной скамье, вдоль всей левой стены, окрашенной в казённый тёмно–зелёный цвет, сидели две женщины…

Нет, не так. Сидели две старушки, вот как. В ночнушках–обдергайках, то есть практически в неглиже. Небрежно, по–домашнему, растрёпанные, они по–детски невинно болтали короткими ножками, не достающими до пола, малозубо улыбались и о чём–то судачили.

— Чаю нет, — сказала одна из них, взглянув на Якова Анатольевича. Она заметно шепелявила, поэтому у неё получилось «шшаю».

Яков Анатольевич дёрнул плечом, на находясь, что ответить.

— Всё прямо, прямо, — махнула рукой вторая, задавая направление. — Потом налево, мимо котлов, через Бесову слободу, а там за ракитником и увидишь.

— Спасибо, — растерянно кивнул Яков Анатольевич. — А… А где я могу оплатить… так сказать, услуги?

— Уплочено, — весело отозвалась первая («уплошшено»). — Ступай, милок, ступай.

Яков Анатольевич кивнул и двинулся в указанном направлении.

— Новенькой, — услышал он за спиной юморной голосок пославшей его старушки.

— Затянуло мужичка, — шепеляво отозвалась её товарка, — закуролесило.

Словно что–то вспомнив, Яков Анатольевич остановился у двери (кособокой, выкрашенной всё в тот же ядовито казённый цвет) и, уже взявшись за полуоторванную и влажную от проникающего с той стороны пара ручку, зачем–то пояснил:

— Я командировочный.

От изречённого пояснения, он словно опомнился, словно вынырнул из какого–то мутного озера на поверхность, задыхаясь, хватая воздух — вспомнил, кто он и зачем в Лехоланске. Ему нужно следовать в обитель бюрократических столов, что расположилась в двухэтажной конторе каменной кладки, приютившейся на задворках маленького консервного заводика со странным названием «Синий крест». Он даже на старенький портфель свой посмотрел задумчиво. В портфеле лежали полотенце, мыло, зубная паста, сменка исподнего, пара носков, кепка на случай непогоды и толстенная папка с кучей бумаг и бумажек бюрократического свойства.

— Оно и понятно, — отозвалась первая бабулька.

— Тут, милок, усе командировошны, — добавила вторая. — Ступай уже.

— Ага, — безвольно кивнул Яков Анатольевич и потянул дверь.

 

3

Nаполенный паром предбанник пустовал, если не считать чёрного кота, расположившегося на верхотуре древне голубых (разнообразие уже, однако) шкафчиков, выстроившихся вдоль стены.

Под равнодушно–презрительным взглядом животного, немного стесняясь назойливого внимания, Яков Анатольевич торопливо переоделся, прихватил из стопки в углу алюминиевый таз. Прикрывая видавшей виды ёмкостью срам, дёрнул из связки пахучий веник и устремился к следующей двери, что вела, видимо, непосредственно в помывочную. Небрежное «А-а, командировочный…» — читалось в кошачьем взгляде, которым животное проводило бледный голый зад Якова Анатольевича.

 

4

Tропа вела через бор. Она была усыпана палыми сосновыми иголками, которые щекотали и покалывали голые подошвы непривычного к подобным прогулкам горожанина. Каркала где–то ворона — каркала бесстыже, нагло, не стесняясь раннего часа. Сонные сосны не колыхались, кучились вокруг, тянули к одинокому путнику свои мохнатые лапы. Туман расползался по лесу рваными клочьями, кружил голову и тревожил душу странными тенями.

Следуя указаниям весёлой старушки, он шёл всё прямо и прямо, никуда не сворачивая, хотя тропа то и дело ветвилась. Почти каждое такое ветвление сопровождалось деревянным указателем, наподобие: «Микрорайон Кощеево», «Таверна «Навь» или «Сантехучасток». У одного указателя («Лихоманский травматологический пункт № 1») Яков Анатольевич замер («как громом поражённый») и долго вглядывался в чёрные, выжженые на дереве буквы, пока они не сложились в правильную последовательность: «Лехоланский…» и т. д.

Прикрывая тазом (от сглаза) тайные придатки к нескладному телу канцелярского работника письменного труда, Яков Анатольевич дошествовал до трёх огромных закопчённых чанов, под которыми дымились то ли ещё не разгоревшиеся, то ли уже угасающие костры. От чанов несло мыльными испарениями, вода пенилась, кувыркалось в кипящих бурунах какое–то тряпьё. На низкой скамеечке чуть в стороне сидел и задумчиво раскуривал цибарку кочегар. Да кочегар, кочегар, уж поверьте: уж кочегара–то Яков Анатольевич вряд ли спутал бы с кем–нибудь, например, с водопроводчиком или водителем автобуса — редко какой водитель автобуса станет раскуривать цибарку от раскалённой докрасна кочерги.

Следуя наставлениям старушки, Яков Анатольевич посмотрел налево.

— Ага, ага, — неожиданно не по–кочегарски звонким и заливистым голосом окликнул его труженик кочерги и пламени, — тудой.

— Спасибо, — буркнул Яков Анатольевич, поворачивая в обход котлов.

 

5

bесова слобода встретила командировочного заливистым пением петухов. «Укеракук!» — дерзновенно кричали птицы с каждого плетня, на бесовском языке и едва ли не в самое ухо; и в крике их слышалась издёвка над командировочным.

Куры забились в истерике, когда Яков Анатольевич попытался отмахнуться от одного особо злостного крикуна веником; набросились, хлопая крыльями, грозя заклевать насмерть.

— Бесы! — закричал несчастный путник, забывая про срам, бросая таз (но только не единственное своё оружие — веник) и пускаясь бегом. — Бесы! Изыдите!

Куры гнали его долго и успели таки несколько раз пребольно клюнуть в икры. И лишь в преддверии ракитника, разросшегося на берегу речушки, поблёскивающее тело которой видно было за стволами, злобные птицы отвязались от Якова Анатольевича; разноголосо гомоня поплелись обратно в слободу.

Запыхавшийся беглец сбавил ход, даже остановился на минуту и прижался спиной к одному прохладному шершавому стволу, чтобы перевести дух. Исклёванные икры кровоточили, пот заливал глаза, сердце билось как у загнанного воробья.

Лишь отлепившись от ствола и обозрев ракитник, усталый путник заметил, что все до единого деревья растут корнями вверх, как на картине сумасшедшего художника, чьей фамилии он вспомнить не мог.

Немного отдохнув и заодно смастерив себе некое подобие набедренной повязки из листьев, насаженных на гибкий прутик, Яков Анатольевич поплёлся к реке. Здесь, как обычно у воды, вилась мошка и комары, так что он неустанно отмахивался от кровопивцев веником, возрадовавшись, что не бросил его в момент куриной атаки.

Указатель на берегу извещал: «р. Смородина». Пересекал речушку деревянный горбатый мосток, а на той стороне уже купалась, несмотря на ранний час, стайка мальчишек.

Яков Анатольевич сколько мог бодро зашагал через мост и, благо речушка была не широка, в минуту преодолел его, очутившись на развилке трёх дорог, у которой лежал огромный валун, исчерченный письменами. Нет–нет, ничего подобного «Налево пойдёшь — коня потеряешь…» и тому подобных угроз там не было, — надписи были всё больше банальные и совершенно обыденные. Якова Анатольевича заинтересовала лишь одна, которая извещала: «Прямо пойдёшь — консервный завод найдёшь». Обрадованный командировочный торопливо пошагал по средней дороге.

6

Sекретарша за вывеской «Приёмная», неровно висевшей на грубо сколоченной из старых гробовых досок двери, встретила Якова Анатольевича неодобрительным взглядом. Почём ему было знать, что дверь сколочена из именно гробовых досок, наш утомлённый дорожными перипетиями путник не мог бы сказать, но что доски были именно гробовые, он не сомневался ни минуты.

— Вы почему без таза, молодой человек? — вопросила секретарша, сурово взглядывая, громко отрыгивая, и отложив куриную ногу, которую перед тем смачно обгладывала редкими уцелевшими зубами.

Яков Анатольевич перестал считать себя молодым человеком ещё в лето одна тысяча девятьсот девяносто какое–то, когда ему исполнилось тридцать три. Но возражать на обращение не стал, потому как рядом с этой секретаршей наверняка выглядел беспечным вьюношей младым со взором дерзким и горячим. А бабка между тем встала из–за огромной печатной машинки «Ятрань» образца семьдесят древнего года выпуска. Компьютеризация, судя по всему, ещё не улыбнулась Лехоланску своей голубозубой улыбкой. Встав, высохшая горбатенькая секретарша нетвёрдо прошаркала к окну и выбросила в него остатки трапезы. Яков Анатольевич увидел, как обглоданная куриная голяшка, не долетев до земли, оборатилась чёрной курицей — закудахтала, захлопала крыльями и помчалась по захламлённой территории консервного завода «Синий крест» в сторону моста через Смородину. Наверняка дорога её лежала в Бесову слободу.

— У меня нет таза, — спохватившись, отвечал Яков Анатольевич на непростой вопрос секретарши.

— А командировочное предписание у вас есть? — строго вопросила хозяйка приёмной, осуждающе покачав головой. Её длинный крючковатый нос, свисавший к верхней губе поморщился, приняв в себя щепотку нюхательного табаку из табакерки, экстравагантно сработанной из петушиной головы с гребешком и клювом.

— Есть, — обрадованно кивнул Яков Анатольевич и приготовился открыть портфель.

Но портфеля–то при нём и не оказалось. Он был благополучно забыт в предбаннике.

По позвоночнику несчастного пробежала — до самого копчика — зябкая струйка, от которой он даже поёжился. Представить себе, что придётся возвращаться за верным дорожно–полевым товарищем через Бесову слободу, было страшно.

— Какой номер? — спросила меж тем старушенция, берясь за огромный гроссбух и душераздирающе чихнув два раза.

— Э-э… — выдавил Яков Анатольевич, не зная, как быть.

— Тысяча чертей и чёртова бабушка! — покачала головой секретарша. — Каждый раз одно и то же…

Снова поднявшись со стула (сделан он был из тазовой части человеческого скелета, возможно, — экспоната кабинета биологии средней школы № 1 города Лехоланска), секретарша доковыляла до Якова Анатольевича и склонилась над его левой ступнёй, предварительно оснастив глазницу моноклем.

— Так–так… — просипела она, кряхтя от наклонных усилий. — Что тут у нас?..

Только теперь Яков Анатольевич заметил интересную вещь: на большом пальце левой ноги у него болталась какая–то штучка наподобие старого алюминиевого номерка из гардероба драматического театра, куда он ходил раз в квартал для поддержания духовной формы. Но вот что было странно: откуда бы взяться гардеробному номерку на большом пальце его левой ноги?

— Запомните, молодой человек, — сказала меж тем старушенция, — тринадцать тринадцать.

— Тринадцать тринадцать, — послушно и обрадованно (от того, что всё так просто разрешилось) повторил Яков Анатольевич. — Я запомню, конечно. Довольно простой номер, несложно запомнить.

Старуха вернулась к гроссбуху и, диктуя сама себе, внесла требуемую запись. Потом повернулась к Якову Анатольевичу:

— Можете идти, юноша.

Только теперь, как следует присмотревшись, Яков Анатольевич заметил, что старушенция очень похожа на одну из тех, кои встретили его в бане. Впрочем, кажется, больше всего она была похожа не его бывшую тёщу.

— Куда? — бессмысленно вопросил он, озираясь.

— К Самому, — старушенция кивнула на невесть откуда взявшуюся массивную дверь, на которой был намалёван синей и красной краской большой кровоточащий крест, а табличка чуть выше гласила «Директор ЗАО «Лихоманский консервный завод «Синий крест», и ниже — фамилия, но совершенно неразборчиво, и глаголицей к тому же. Дверь имела нетрадиционную форму — трапециевидную.

Яков Анатольевич подошёл к ней, не без опаски взялся за ручку… Впрочем, нет, взяться у него не получилось, потому что ручки на двери не было.

Он вопросительно обернулся к старухе. Старухи тоже не было. Вместо неё за пишущей машинкой сидела и ехидно улыбалась ему бывшая тёща, которая последние годы, с тех пор, как окончательно выжила из ума, всё грозилась Якова Анатольевича отравить.

Едва Яков Анатольевич успел перекреститься, торопливо бормоча «Свят, свят, свят!», как дверь открылась без всяких усилий с его стороны, и он, одному чёрту ведомым способом, очутился внутри кабинета Самого.

 

7

— Nаконец–то! — воскликнул со своего места весь в чёрном и тощий Сам (ну прямо скелет или, что называется, глист в обмотках), едва Яков Анатольевич очутился внутри тесного и почему–то пропахшего сырой землёй кабинета. — Два раза тринадцать?

— Тринадцать два раза, — подтвердил Яков Анатольевич.

— Что ж это вы, милейший, опаздывать изволите-с! — пожурил Сам. — Мы вас давно ждём-с.

Он подбежал к стоящему на чербаке в углу пузатому медному самовару. Над жерлом самовара нелепой загогулиной торчал сафьянный сапог. Сам изо всех сил надавил на след, но сапог и не подумал сжаться в гармошку, создавая тягу. Шепча «Да что за чёрт!», директор снял обутку, принялся трясти, с извинением поглядывая на Якова Анатольевича. Из голенища со стуком выпала окровавленная нижняя часть ноги. Яков Анатольевич разглядел при этом зелёную штанину бриджей и портянку. «А я‑то думаю, чего он не качает!..» — пробормотал директор себе под нос, надевая сапог обратно на жерло самовара. Качнул пару раз, довольно понюхал синеватый дымок. Лишь после этого повернулся к Якову Анатольевичу, распростёр руки, подошёл обняться. Обнялись.

— Кондратий, — представился директор.

Яков Анатольевич назвался.

— Пока самоварчик–от закипает, мы с вами и потолкуем по–свойски, Яков свет Анатольевич, — сказал директор, довольно потирая руки, подводя гостя к стулу. Наверняка в городе Лехоланске была не одна школа, потому что седалище стула представляло собой искусно подогнанную тазовую часть другого скелета, из другого кабинета биологии. — Вы ведь, подозреваю, по делу прибыли-с?

— По делу-с, — неожиданно для себя самого ответил Яков Анатольевич в лад, робко присаживаясь на стул.

— Угу. А тазик ваш где же, батенька?

— Виноват, — потупился Яков Анатольевич.

— Ну и ладно-с, — добродушно махнул рукой хозяин. — Новый выпишем. Со склада-с. Главное, что веничек при вас.

— При мне-с.

— Вот и славно. Вы, стало быть, по вопросу консервации?

— По нему, — кивнул Яков Анатольевич.

Рука его было снова потянулась к отсутствующему портфелю, но, вспомнив, одёрнулась. Не было при командировочном ни накладных, ни справок, ни требований, ни прочих канцелярско–бюрократических вспомогательных средств, призванных точно и в доступнейшей форме изложить суть дела.

— Почему «Синий крест»? — спросил он, не зная, как быть теперь и что говорить. — Что за фантазия назвать так консервный завод?

— А так, — неопределённо ответил Сам, извлекая из скрипучего стола чайный прибор и улыбаясь. — Фантазия-с. Эфемерида-с.

Быстрым движением руки открыл он вентиль под горячим самоварным пузом. Потекла тонкой струйкой в подставленный с подстаканником стакан источающая пар кровушка. Щёлкнул выключатель доперестроечной радиолы на подоконнике. Стройные девичьи голоса затянули на фоне безликого шипения радиоволн: «Собирайтесь, собирайтесь, пойте томные хоралы! Пусть размякнут в теле кости, стынет сердце, глохнут чувства…»

«Это чья, с позволения спросить, эстрада?» — хотел поинтересоваться Яков Анатольевич, но явившаяся откуда–то тёща–секретарша уже деловито зашивала его губы суровой ниткой. Кондратий, с чувством потягивая из стакана бордовый «чай», приторно улыбался и благдушно кивал головой.

Яков Анатольевич собрался было возразить против несанкционированного зашития рта, но в последний момент подумал, что тёща пожалуй рассердится и прихватит сгоряча язык, а потому почёл за лучшее промолчать.

Молчать оказалось удобно и покойно. Тем более, что язык, за который он так опасался, превратился вдруг в скользкий кусочек желе и сам собой юркнул в дыхательное горло. Яков Анатольевич подумал проглотить его, но проглотить отчего–то не получилось. Тогда он испугался, но всего лишь на миг — страх быстро прошёл, сменившись ласковым воспоминанием: матушка купает его, маленького, на кухне, в тазу; напевает что–то и улыбается. Сладко пахнет куличами и апрельской капелью.

Яков Анатольевич хотел улыбнуться воспоминанию, но сшитые губы не позволили ему этого. Тогда он почувствовал, что дурацкий сон исчерпал себя, и он вот–вот проснётся…

 

8

Lохматая голова проводника просунулась в купе, потянула носом спёртый воздух, поморщилась.

— Отбываем из Лампады, — произнесла голова гнусавым казённым голосом. — Следующая — ваша, вставайте уже, гражданин.

Гражданин не прекратил спать, несмотря даже на всю мерзкую гнусавость проводникова голоса, что срабатывает обычно лучше всякого будильника. Уютно устроившись на нижней полке, свернувшись калачиком, подложив ладони под щёку, он смотрел тревожные, кажется, сны и просыпаться не желал. Солнце начала второго пополудни ничего не могло поделать, как ни щекотало закрытые глаза командировочного.

— Вставайте, гражданин, — повторил проводник.

Поскольку гражданин и теперь вставать не пожелал и продолжал занимать уже почти не принадлежащее ему спальное место, проводник подступил к нему и приложил определённые усилия к его пробуждению.

Прилагая усилия, он почувствовал до чего холодно и твердо лежащее на полке тело.

— Ах ты ёж твою медь, опять! — всплеснул руками проводник и выбежал из купе.

 

Из материалов уголовного дела

Лист № 3. Протокол осмотра места происшествия

Mною, мл. инсп. ОУР ЛОВДТ по ЮЗЖД, лейтенантом полиции Ракитиным С. В., — 15.06.2013 года, в -08:07, в присутствии понятых таких–то, на станции Бородичи Пассажирские был произведён осмотр места происшествия в купе № 13 вагона № 13 поезда № 3902, следующего рейсом Москва—Бородичи.

Во время осмотра обнаружено спящее беспробудным сном тело, принадлежавшее некоему (согласно обнаруженному при нём паспорту) Наседкину Якову Анатольевичу, 1961 г. р. Факт наличия в купе данного беспробудно спящего тела был выявлен проводником поезда № 3902 Петуховым А. Н. на станции Лампада Нижневерхнего уезда Бородиченской губернии.

При осмотре данного беспробудно спящего тела следов физического или психосоматического насилия не обнаружено. На груди потерпевшего, в области сердца, имеется особая примета — старая татуировка в виде женской головы неизвестной национальной принадлежности.

Замер температуры тела показал, что она составляет 28,8 °C.

Данное беспробудно спящее тело гр–на Наседкина Я. А. передано для консервации в городскую клиническую больницу № 4 г. Бородичи.

-15.06.2013

Мл. инсп. ОУР

ЛОВДТ по ЮЗЖД

л-т полиции

Ракитин С. В.

Лист № 27. Справка

ПК БЕС «Синий крест»

при ГКБ № 4 г. Бородичи

печать учреждения з/о

Nастоящим удостоверяем, что беспробудно спящее тело гр–на Наседкина Я. А. предано консервации‑16.06.2013 года, в присутствии ординатора травматологического отделения № 1 при ГКБ № 4 Котова Ивана Остромысловича, главного врача ПК БЕС при ГКБ № 4 Лехоланского Кондратия Власовича и ст. медсестры Тёщиной Любови Гедиминовны, о чём составлен соответствующий акт.

Заверено

зав. О. К. ПК БЕС «Синий крест»

при ГКБ № 4

Смородина А. Х.