Он проснулся и уже минут двадцать лежал, глядя в потолок, на котором, если присмотреться можно было различить очертания мужских и женских лиц, лики святых и отвратительные рожи демонов. Потолок был побелен так ловко, а трещины в штукатурке располагались на нём столь изощрённо, что сочетание мазков кисти и неровных линий трещин давало фантасмагорический результат. Эриксон готов был бы поклясться, что неведомый маляр специально так подбирал мазки и слои извести, чтобы в результате получались образы и лики, если бы не понимал, что это невозможно, и ни один, даже самый сумасшедший, маляр не возьмётся за столь трудоёмкую работу. А кроме того, где найти маляра со столь тонким художественным вкусом.

    Эриксон как раз рассматривал однорогого демона, разинувшего пасть в готовности пожрать миловидную деву, которую река уносила ногами вперёд в это разинутое жерло, в эту зловонную огнедышащую глотку, когда в дверь постучали.

    «Бог ты мой! - подумалось ему. - С утра пораньше уже идут и идут... Как, оказывается, популярна в нашем городе игра на флейте!»

    Он потёр лицо, кое-как пригладил волосы, заправил в брюки выпроставшуюся рубаху и поплёлся к двери. В последний момент его остановила мысль, что наверняка это полицейские, приходившие вчера, и его рука, уже готовая отодвинуть защёлку замка, остановилась в нерешительности. Потом он подумал, что полицейский, видимо, простоял под дверью всю ночь и знает, что Якоб Скуле не возвращался домой, поэтому вряд ли это может быть полиция.

    Пока он терзался сомнениями, в дверь снова постучали и детский мальчишеский голос произнёс:

    - Господин учитель, а, господин учитель!

    Конечно, полицейские запросто могли пуститься на хитрость и, перехватив на улице любого мальчишку, направляющегося в школу, заставить его прикинуться учеником Скуле, чтобы Эриксон открыл дверь.

    - Господин учитель, это я, Ингольд Рё, - снова позвал ребёнок. По голосу ему было лет семь, не больше. Как может мать отпускать столь маленького мальчика одного, к какому-то учителю музыки, а тем более к такому, как этот неведомый ему Якоб Скуле, ведущий, кажется, жизнь неустроенную, развязную и изобилующую дурными знакомствами... Какая родительская беспечность, если не сказать равнодушие к собственному ребёнку!

    Смущённый этими мыслями, Эриксон против собственной воли открыл дверь. Он приоткрыл её чуть-чуть, чтобы в образовавшуюся тонкую щель видеть посетителя, и каждую секунду ожидал, что сейчас сильная и уверенная в себе рука полицейского дёрнет дверную ручку так, что его, Эриксона, вынесет на площадку, выдернув из прихожей, как сильная и безжалостная к болезни рука стоматолога выдёргивает больной зуб.

    Но ничего подобного не случилось. Он увидел белокурого мальчика, худого и отличавшегося какой-то не то что бы нездоровой, но, скорее, анемичной или психастеничной бледностью лица.

    - Здравствуйте, господин учитель, - произнёс мальчик тонким голосом, который, кажется, в принципе неспособен был звучать громко.

    - Здравствуй, Ингольд, - отвечал Эриксон. Первым его чувством была жалость к этому мальчику, а первым желанием - впустить его, напоить чаем (только в доме, к сожалению, не было ничего сладкого), покормить и сыграть ему на флейте что-нибудь долгое и жизнеутверждающее. Но увы, делать этого было нельзя. Он должен был бежать из этого дома поскорей, пока окончательно не увяз в обстоятельствах и неприятностях чужой жизни. - Здравствуй, Ингольд, - повторил он, озирая лестничный марш и замечая на нём вечного дежурного по площадке Йохана. - Ты знаешь, Ингольд... к сожалению, урока сегодня не будет... нет, не будет, потому что я должен... я неважно себя чувствую и должен отправиться к врачу, вот как. Поэтому, Ингольд, ты отправляйся сейчас домой, а приходи в следующий раз, хорошо, детка?

    - Да, - кивнул погрустневший мальчик.

    - Пожалуйста, будь осторожен, когда будешь переходить дорогу, - напутствовал его Эриксон, готовясь закрыть дверь.

    - Я не буду переходить дорогу, - отвечал мальчик.

    - Не будешь? - задержался Эриксон. - Ну, вот и хорошо, вот и хорошо, детка.

    - Да это же Ингольд Рё, - вмешался вдруг Йохан со своего поста. - Вы что, не узнаёте его? Доходяга Ингольд из шестой, сын Мередит Рё, прачки.

    - Вот как? - бросил на него Эриксон удивлённый взгляд. Воистину, судьба вела его к спасению! Ну, если не вела, то по крайней мере, показывала дорогу.

    Ингольд Рё между тем всё так же стоял перед дверью и неуверенно смотрел то на Эриксона, то на Йохана. По его взгляду Эриксон догадался, что несчастный ребёнок смертельно боится этого хулиганистого лестничного партизана, оставлявшего под дверью чокнутого Пратке свои плевки. Сейчас у инженера появлялся прекрасный повод пойти познакомиться с прачкой и выяснить у неё насчёт бумажника, а заодно поинтересоваться и тем, ка́к выглядела позавчера его одежда, действительно ли она была в крови, и так ли уж сильно была она окровавлена, как поведала фру Винардсон. Вид у Эриксона сейчас был, строго говоря, не самый подходящий для нанесения визитов, но с другой стороны визит к самой обычной прачке не так уж и обязывает.

    - Ну что ж, Ингольд, - обратился он к смущённому мальчику, - это хорошо, что тебе не нужно будет переходить дорогу. Ты прости, что я не узнал тебя сразу. Я и в самом деле чувствую себя не очень хорошо. Если хочешь, я могу проводить тебя до квартиры.

    - Я... нет... - окончательно смутился мальчик. В нём боролись желание быть под защитой, проходя мимо Йохана, уже, наверное, готовившегося отвесить ему хорошего подзатыльника, и нежелание показаться в глазах того же Йохана маменькиным сынком и слюнтяем, не готовым даже получить подзатыльник от старшего мальчика. - Да... - лепетал он, - Спасибо, господин учитель, я сам... да, проводите.

    Он бы стоял и мямлил ещё долго, но Эриксон не стал ждать. Проверив, лежат ли в кармане ключи, он решительно вышел, закрыл за собой дверь и взял Ингольда за руку.

    Когда они проходили мимо хулигана Йохана, тот всем своим видом ясно давал понять бедняге Ингольду, что бедный мальчик нарвался, что в следующий раз он поплатится и за сегодняшнее бегство. Прочитав это во взгляде Йохана, Эриксон строго взглянул на него и сказал:

    - Очень тебе надо обижать такого малыша, Йохан. Стыдно!

    Тот иронически покривился, отвернулся и сплюнул под дверь старика Пратке.

    Когда Эриксон позвонил у двери шестого номера, она открылась практически мгновенно, будто прачка только и стояла у порога в ожидании звонка. Она оказалась совершенно ещё молодой женщиной, худой и бледной, подобно своему сыну, и имела какой-то измождённый, несчастный и затравленный вид. Открыв дверь и увидев перед собой Эриксона, она испуганно отпрянула, глядя на него как на чёрта, явившегося прямо из преисподней. Потом взгляд её упал на Ингольда и в нём отразился ужас. Она рывком двинулась вперёд, схватила сына за руку и буквально вырвала его ручонку из ладони Эриксона. Потом с таким рвением втянула мальчика в прихожую, что бедняга едва не запнулся о порог и не разбил себе лицо о стену или скрипучий (как и в квартире Скуле) пол.

    - Простите, - сказал Эриксон, невольно наклоняясь поддержать мальчика. - Простите меня, фру Рё.

    Она и не думала хоть что-нибудь ответить, а выразила намерение немедленно закрыть дверь, почти выталкивая ею Эриксона из прихожей. Она налегла на дверь всем телом, и даже в её перекосившемся лице отразилось усилие, которое прачка прилагала, но её измождённое худобой или болезнью тело было слишком слабо для того, чтобы отодвинуть Эриксона хотя бы на дюйм.

    - Простите, - повторил он, - я только хотел довести вашего сына... там, на лестнице Йохан, и я подумал... Мне нужно задать вам один вопрос, мадам.

    Она продолжала бесцельно и безрезультатно налегать на дверь, пытаясь вытолкнуть Эриксона. Её молчаливое упорство - а главное, что она не издала ни звука, а ведь могла бы потребовать, чтобы он убрался вон - привело Эриксона в смущение и даже испуг. Странно и противоестественно всё это выглядело. Ведь если ты так боишься Якоба Скуле, что немедленно хочешь забрать у него своего сына, то зачем же ты отправляешь бедного ребёнка к нему на уроки, в самое логово зверя?

    - Простите, - произнёс он в третий раз, не торопясь, однако, поддаться молчаливому натиску и покинуть прихожую, - простите, фру... я только хотел поинтересоваться моим костюмом.

    Прачка, словно вспомнив, что Скуле имеет полное право прийти к ней и спросить о судьбе своей одежды, тут же перестала давить на дверь, выпрямилась и отступила на шаг. В лице её отразилась новая вспышка страха - нет, даже ужаса. Ингольд, который стоял тут же и с интересом наблюдал всю эту сцену, тоже побледнел ещё больше, если только это было возможно.

    - Не беспокойтесь, мадам, - спохватился Эриксон. - Если что-то не... если вы ещё не...

    - Только попробуйте ударить меня! - это были её первые слова, которые она произнесла с того момента как открыла дверь.

    - Что? - растерялся Эриксон.

    - Я ещё не бралась за ваш костюм, простите, простите, господин Скуле. Только не вздумайте распускать руки!.. пожалуйста.

    - Но я... - Эриксон даже отступил назад, покидая квартиру этой сумасшедшей. - Я не... Простите меня, мадам, если напугал вас...

    Она не дослушала, стремительно захлопнула дверь и принялась закрывать замки.

    - Я только хотел узнать про бумажник, - проговорил Эриксон в замочную скважину. - Там, во внутреннем кармане пиджака должен был лежать мой бумажник.

    - Нет, - ответила она через дверь. - Нет, господин Скуле, не было там никакого бумажника. И не стучите больше, я вас очень прошу.

    Стучать он и не думал, с чего это она взяла, что он начнёт долбить в дверь.

    - Вы уверены? - настаивал он. - В левом внутреннем кармане. Быть может, посмотрите ещё раз?

    - Я уже смотрела. Не было там ничего. Пустые были карманы, вывернутые. И не стучите больше, очень вас прошу. Костюм будет готов завтра.

    - Завтра... - кивнул он закрытой двери. - Завтра, да, хорошо.

    Повернувшись, он увидел Йохана, который, видимо, поднялся на площадку вслед за ним и теперь стоял, небрежно прислонясь к стене, скрестив ноги и с усмешкой созерцая всю эту сцену.

    - Она же чокнутая, - сказал он, поймав на себе растерянный взгляд Эриксона. - Вы что, не знали? Она чокнутая. И сынок у неё тоже сбрендил. Они оба давно умом тронулись.

    «Да вы все здесь такие, - подумал Эриксон. - Кого ни возьми, все со странностями. Все».

    - Только она не врёт, - продолжал меж тем мальчишка. - Бумажника у вас точно не было.

    - Откуда ты знаешь? - оживился Эриксон в новой надежде.

    - Да очень просто, - пожал плечами Йохан. - Это я относил ваш пиджак прачке. Когда Бегемотиха Винардсон втащила вас в комнату и раздела, она отдала мне вещи и сказала: «А ну-ка, Йохан, чем болтаться тут попусту и глаза протирать, давай, отнеси эту грязь мадам Рё». И она при мне вывернула все карманы, и в них ничего не было. Выпала только бумажка какая-то и одна сломанная сигарета. И всё. Ну, я взял да отнёс вещи сюда, мне не трудно.

    - Вот как, - вздохнул Эриксон, отмечая про себя ещё одно совпадение в присвоенных прозвищах - Бегемотиха. - Значит, бумажник я потерял... Или меня ограбили.

    - Это я не знаю, - снова пожал плечами Йохан. - Но кровищи на вас было дофига.

    - Вот как...

    - Будто вы свинью резали, не умеючи ни разу, - кивнул Йохан.

    - Так-так-так... - выдохнул Эриксон, теряясь в мыслях и заново всплывших в мозгу вопросительных знаках. - Постой, постой дружок, - мальчишка покривился, услыхав такое совсем уж не подходящее ему обращение, - ты только что сказал, что из кармана выпала какая-то бумажка и сигарета...

    - Сломанная, да, - подтвердил Йохан.

    - Сломанная, да, - кивнул Эриксон. - А что за бумажка и куда она делась?

    - Да почём же я знаю, - присвистнул мальчишка. - Ещё бы я на такую мелочь внимание обращал. Они когда упали, Бегемотиха подняла их и сунула в карман халата. Сунула, осмотрела себя и говорит: «Ой, говорит, матерь пресвятая, а я-то на кого похожая! Вся как есть в кровище, будто это не он, а я душегубство совершила».

    - Что? - побледнел Эриксон. - Как она сказала?.. Душегубство?

    - Ну да, - равнодушно подтвердил Йохан. - Так и сказала. И пошла халат менять. Так вот, бумажка эта и сигарета так у неё в кармане и оставались.

    - Так-так, - Эриксона мелко трясло, будто он внезапно замёрз. Озноб пробрался даже в живот и сотрясал кишки, которые пусто и гулко стучали друг о друга. - Так-так, - безостановочно повторял он, отвернувшись от Йохана и спускаясь вниз, к своей квартире.

    Долго подбирал нужный ключ, а побледневшие губы его кривились то ли в саркастической и гневной усмешке, то ли в пароксизме страха.

    «Только попробуйте ударить меня!» - сказала прачка, и в глазах её читался подлинный ужас.

    Они пытались сделать из него чудовище. Был ли Якоб Скуле чудовищем, зверем, или эти люди лишь старались представить его таковым, но Витлав Эриксон, выбранный ими на роль Якоба Скуле, обязан был стать душегубом.

    Надо бежать из этого дома. Или найти здесь хоть одного человека, который не входил бы в эту шайку, который признал бы его Витлавом Эриксоном, чтобы он окончательно не спятил, как того добиваются обитатели этого проклятого логова. Эх, если бы ещё знать их цель! Они хотят свести его с ума?.. Но зачем? Чтобы он, согласился с тем, что он сошёл с ума, чтобы признал себя сумасшедшим Якобом Скуле и принял на себя «душегубство», которого он не совершал, а совершил кто-то из обитателей дома? Какой чудовищный, жуткий, бесчеловечный план!

    Закрыв за собой дверь, он шагнул в кухню и упал на табурет. Один за другим выпил два стакана воды. Вода пахла медью, была тёплой и противной, так что его снова чуть не стошнило. Или это ещё давали о себе знать последствия сотрясения. Постельный режим он так и забыл соблюдать. Да и какой уж тут постельный режим!

    Бежать! Бежать! - стучало в его голове. Первый же встреченный знакомый, который назовёт его настоящим именем будет взят за руку и отведён в полицию. А потом вместе с полицейскими они придут в этот дом, и пусть тогда хоть один из местных обитателей осмелится назвать его Якобом Скуле, пусть попробует!

    «Постой, постой, - подумалось в следующую минуту. - А мальчишка этот, Йохан, что, неужели он тоже в банде? Может, поговорить с ним? Ребёнка ведь проще перехитрить. Можно запугать, в конце концов, и заставить сказать правду».

    Внезапный гул и постукивание заставили его вздрогнуть и подскочить с табурета, затравленно озираясь. Но это всего лишь затарахтел, заходил ходуном холодильник.

    «Надо успокоиться, - сказал он себе. - Что-то я разнервничался. Нервничать нельзя, иначе им будет слишком просто победить меня. Если я потеряю контроль над собой, это будет равносильно тому, что я сдаюсь, что согласен на проигрыш, готов стать их жертвой».

    Ну уж нет, этого не будет! Не для того он приложил столько усилий, чтобы добиться своего положения, чтобы стать инженером, достойным человеком, обзавестись красавицей женой и с гордостью носить замечательное имя Витлав Эриксон. Не для того, чтобы теперь кучка ненормальных затянула его в свои козни, в небытие, в болезнь и может быть даже - в смерть.

    Вспомнив, он метнулся к окну, прижался спиной к стене рядом и осторожно, буквально одним глазом, выглянул. Под фонарём никого не было. Никто не слонялся возле дома. Сёренсгаде была тиха и пустынна в этот утренний час. Лёгкий туман подобно савану накрывал площадь Густава Стрее, укутывал часовую башню, скрывал перспективу. Где-то там, далеко на запад, за Олленсгаде, за Видсбю, за площадью Близнецов и мостом через Нисен, за Поющим парком и Хельсбю притих в чистой уютной улочке его дом. Хельга уже давно проснулась (да и спала ли она эту ночь? Нет, наверное, - думала о нём), пьёт бесконечный кофе и задумчиво смотрит в окно. Наверное, проклинает себя за позавчерашнюю ссору, и по щекам её текут слёзы.

    Скорей, скорей туда, в свой милый приют, обнять любимую супругу и молить её о прощении! Прочь из этой клоаки, из этого приюта осатаневших психопатов!

    И снова он вздрогнул - оттого, что в дверь громко и нетерпеливо постучали.

    - Да! - крикнул он, совершенно забыв об осторожности. - Кто там?

    - Это я, - был ответ.

    Голос показался знакомым, но Эриксон не мог определить, кому именно он принадлежит.

    - Я - это кто? - спросил он.

    - Вы - это вы, - отвечали с той стороны. И снова он не смог определить принадлежность голоса, но был абсолютно уверен, что знаком с его обладателем. - Вы - это Якоб Скуле.

    - Чёрта с два! - бросил он двери.

    - Дверь-то откройте, - сказал неизвестный гость.

    - С чего бы это вдруг? - усмехнулся Эриксон. - Захочу, открою, а не захочу, так попробуйте меня заставить.

    - Как хотите, господин Скуле, - равнодушно ответили с той стороны. - Заставлять я вас не собираюсь, сами потом прибежите. А я ещё подумаю, разговаривать с вами или нет, вот так-то.

    И больше не было сказано ни слова.

    Определённо, этот голос был Эриксону знаком. Кто-то из обитателей этого чёртова дома, но он не мог определить, кто именно.

    Скорее не выдержав неопределённости, чем испугавшись угрозы, он порывисто открыл дверь.

    Человек, стоявший за ней, уже повернулся уходить и ступил на первую ступеньку лестницы, ведущей наверх. Когда он повернулся, Витлав Эриксон понял, что ошибся: нет, он положительно не был знаком с этим человеком в униформе почтальона, с фирменной сумкой «Наннем Кёнигпост» через плечо.

    - Ага, - с довольной ухмылкой произнёс почтальон, - надумали-таки. И чего было выпендриваться, спрашивается, господин Скуле?

    Весь вид его говорил об осознании собственной важности и превосходства, добытого в короткой словесной стычке с учителем музыки.

    - Простите, - извинился Эриксон. - Ко мне тут приходят порой не самые приятные личности, я думал, вы один из них.

    - Я не один из них, - серьёзно покачал головой почтальон. И, всмотревшись в лицо Эрикосна, воскликнул: - Ух ты! Это кто же вам такую штуку на лбу нарисовал?

    - Один незнакомый художник, - отшутился Эриксон. - Его имя пока не известно широкой публике, но когда-нибудь...

    - Понимаю, понимаю, - ощерился почтальон. Он достал из сумки два конверта и протянул Эриксону вместе с толстой потрёпанной тетрадкой: - Получите и вот тут распишитесь.

    - Что это?

    - Письма, - пожал плечами почтальон.

    - А почему я должен расписываться?

    - Потому что одно письмо из полиции, со штатсмаркой, за него полагается расписаться.

    - Из полиции? - Эриксон почувствовал, как ноги его ослабели. - Но что им надо от меня? Я не имею ничего общего с полицией.

    - Это не моё дело, господин Скуле, - отвечал почтальон, пытаясь всучить Эриксону тетрадь. - Там к обложке прицеплена ручка, будьте любезны, распишитесь, и я вручу вам письма.

    - Послушайте, господин почтальон, я не могу получить эти письма. Дело в том, что они адресованы не...

    Тут он заметил вечного обитателя лестницы - Йохана - и осёкся.

    - Не могли бы вы зайти ко мне? - сказал он. - Я всё вам объясню. Так будет сподручней.

    - Мне не нужны ваши объяснения, господин Скуле, - почтальон, кажется, потерял терпение. - Мне нужно вручить вам почту и получить вашу роспись. У меня ещё целая улица впереди, некогда мне слушать ваши объяснения.

    - Прошу вас, господин почтальон, - взмолился Эриксон. - Я нахожусь в ужасном положении, вы должны зайти ко мне.

    Наверное, лицо его выражало испуг и подспудную муку, потому что почтальон, задумчиво поглядев на него, пожал плечами и ступил в прихожую.

    - Пройдёмте на кухню, - засуетился Эриксон. - Выпьем кофейку, и я вам быстренько всё обскажу.

    - Некогда мне, - ещё сомневался почтальон, но Эриксон уже тянул его за рукав кителя.

    Усадив служителя на табурет, он поставил на плиту чайник, опорожнил в кружки по пакетику растворимого кофе и уселся напротив гостя. Несколько минут они молчали; тишину нарушал только чайник, который сначала тихонько засопел, потом запыхтел чуть погромче, и наконец решительно засипел.

    - Ну и атмосфэра у вас, господин Скуле, - брезгливо повёл носом почтальон. - Вы что, сроду не проветривали тут?

    - А что такое? - Эриксон принюхался. - Ничего не чувствую.

    - Ну, это вы уже притерпелись, видать. Или нос у вас заложен, - и почтальон поморщился. - Проветрите обязательно, господин Скуле.

    - Хорошо, - кивнул Эриксон. - Я проветрю, конечно, несомненно. С утра надо было сделать это, но я забегался по делам и совсем... Послушайте, господин почтальон...

    - Эвард Хельш меня зовут, - вставил почтальон. - Хельш, пишется через эс-ка, обратите внимание.

    - Замечательно. Послушайте, господин Хельш... Какие хорошие у вас имя и фамилия!..

    - Да самые обычные, - снова перебил письмоносец.

    - Не скажите, - улыбнулся Эриксон. - Не скажите. Вот возьмите фамилию Скуле... Она не кажется вам отвратительной?

    - Фамилия как фамилия, - дёрнул бровью Хельш. - Уж ничуть не хуже моей.

    - Нет, - покачал головой Эриксон, - ужасно звучит - Скуле.

    - Да нормально звучит, - почтальон потрепал Эриксона по плечу. Потом крякнул и достал из кармана маленькую плоскую фляжку. - Разбавим кофеёк? - весело подмигнул он.

    Эриксон снял с огня закипевший чайник, разлил по кружкам кипяток. Почтальон плеснул по капле жидкости из своей фляжки. Запахло низкопробным коньяком или бренди.

    - Ну вот, - улыбнулся Хельш, - так-то будет получше, небось, а?

    - Да, - кивнул Эриксон, - конечно. Послушайте, господин Хельш, вы... вы меня знаете?

    Почтальон, уже подносивший кружку к губам, вернул её на стол и удивлённо уставился на Эриксона.

    - О чём это вы? - произнёс он настороженно.

    - Ну, я хотел спросить, вы давно меня знаете?

    - Да сколько живёте здесь, столько и знаю, - отвечал Хельш.

    - То есть, вы точно знаете, что меня зовут Якоб Скуле?

    - Ну-у... - смешался почтальон, - как вам сказать... Паспорта вашего я, признаться, не видел, но... Нет, наверное, не точно знаю. А почему вы спрашиваете?

    - Это я к тому, - пояснил Эриксон, - что - а вдруг я никакой не Якоб Скуле? А?

    - Но вы же Якоб Скуле? - растерялся Хельш.

    - В том-то и дело, что нет, - прошептал Эриксон.

    - Вот что, - произнёс почтальон после повисшего на несколько минут удушливого молчания, - я, пожалуй, пойду, господин Скуле. У меня ещё целая улица. Вы распишитесь вот тут, - он открыл тетрадь, ткнул ручкой в нужное место.

    - Подождите, подождите, господин Хельш, - засуетился Эриксон. - Вы же кофе ещё даже не пригубили... Подождите... Я, может быть, не так спросил... может быть, слишком прямолинейно, в лоб...

    - Мне идти надо, - почтальон нетерпеливо постучал ручкой по тетради. - Распишитесь, будьте любезны.

    - Не могу! - почти закричал Эриксон. - Я не Якоб Скуле. Понимаете вы? Я-не-Ску-ле, - произнёс он по слогам.

    - А кто же? - перешёл почтальон на шёпот.

    - Я... я Витлав Эриксон, инженер в компании «Норвиг Бильдверке».

    - Это не моё дело, - покачал головой Хельш. - Будьте вы хоть королём Густавом, а я обязан доставить вам почту и получить с вас роспись. Распишитесь.

    - Послушайте, - Эриксон отодвинул тетрадь, взял почтальона за руки, - послушайте, господин Хельш... одолжите мне ваш костюм. Буквально на час-два. Мне нужно выйти из дома, а там сидит эта Бегемотиха...

    - Та-ак, - сурово протянул почтальон вырываясь. - Вот что, господин, как вы там себя назвали, давайте-ка исполним формальности, и я пойду. Ставьте подпись.

    Он бросил на стол письма, ткнул пальцем в тетрадь и строго посмотрел на Эриксона.

    - Да, - поник инженер. - Да, господин почтальон, как скажете. Видимо, вы тоже...

    «Видимо, вы тоже состоите в этой шайке», - хотел сказать Эриксон, но вовремя остановился. Он торопливо поставил в нужном месте свою подпись и сел на табурет, закрыв лицо рукой.

    - Вот и ладно, - кивнул Хельш, укладывая тетрадь в сумку. - И проветрите тут, господин Скуле, а то дышать у вас нечем. На том и спасибо-до-свидания.

    И он протопал своими сапогами в прихожую. Хлопнула дверь.

    Эриксон подскочил, метнулся следом. Тихонько приоткрыл дверь, на сантиметр, не более, и припал к образовавшейся щели ухом.

    Разумеется, Эвард Хельш остановился возле Йохана, с которым, наверное, был в приятельских отношениях. Впрочем, Йохан, похоже, со всеми в этом доме состоял в приятельских отношениях. Между ними состоялся недолгий разговор с пересмешками. Эриксон, как ни напрягал слух, не слышал, о чём они говорили. И лишь последние фразы, сказанные громче, донеслись до него.

    - Да он же чокнутый, этот Скуле, вы что не знали? - сказал Йохан.

    - Да, да, - кивнул почтальон, - всегда замечал, что в голове у него мухи дохнут, но не думал, что...

    Он не договорил, хлопнул Йохана по плечу и стал подниматься на третий этаж.

    Так же осторожно прикрыв дверь, Эриксон вернулся на кухню и принялся пить кофе. Он опустошил свою кружку и взялся за почтальонову. Сначала осёкся, но вспомнив, что Хельш так и не успел пригубить из неё, отхлебнул.

    Это было странно и невозможно, но в кружке почтальона совсем не чувствовался коньяк.

    Эриксон сделал ещё глоток, погонял кофе во рту. Отхлебнул ещё. Да, совершенно определённо в кофе Хельша коньяку не было!

    - Проклятье... - прошептал он, ощущая зябкую дрожь, пробежавшую по телу. - Так вот оно как, значит, да?.. Ах вы мерзавцы!.. Так вот оно что!

    «Они не просто хотят свести меня с ума, - думал Эриксон, направляясь в туалет. - Они ещё и пичкают меня наркотиками. Может быть, я вовсе и не пьян был вчера. Да конечно, я в жизни не напивался до такого состояния. И голова с похмелья, я думаю, болит совсем по-другому... Ах, мерзавцы!»

    В туалете он опустился перед унитазом на колени и торопливо сунул в рот два пальца. Целую минуту, наверное, елозил ими в горле, пытаясь вызвать рвотный рефлекс, но теперь, как назло, тошнота не приходила. А отравленный кофе между тем всасывался в организм из его пустого голодного желудка.

    Наконец он почувствовал спасительные спазмы и изверг из себя чёрную, пахнущую плохим алкоголем, жижу. Долго сидел возле унитаза, отдуваясь и размышляя, как быть дальше, как спастись из расставленной западни, как сбежать из этого дома.

    Потом тяжело поднялся, прошёл на кухню и влил в себя три стакана вонючей воды, в которую он добавил из чайника горячей, чтобы вода стала в итоге омерзительно тёплой. С отвращением заполнив этой жидкостью желудок, он снова проследовал в туалет и повторил упражнение с пальцами.

    «Бороться, - думал он, отдуваясь, - я должен бороться. Если надо будет, я убью их всех».

    Поднявшись, долго стоял перед зеркалом, вглядываясь в собственное лицо и пытаясь увидеть в нём хоть что-то незнакомое.

    - Витлав Эриксон, - сказал он, приближая свои глаза к глазам отражения в зеркале. - Ты - Витлав Эриксон. И как смел ты хоть на мгновение усомниться в этом?!

    Вернувшись на кухню, увидел брошенные на столе письма. Взял одно. Это была повестка из полиции - формуляр зеленовато-казённого цвета, вложенный в узкий конверт с большой и грозной штатсмаркой. Господину Якобу Скуле предлагалось явиться в полицейский участок, улица Схевендер, семнадцать, кабинет триста два, комиссар Йереми Вальхоф, для дачи свидетельских показаний по делу... (графа не заполнена), не позднее, чем до полудня завтрашнего дня.

    Поморщившись, Эриксон смял повестку, бросил под стол, распечатал следующий конверт. В нём лежало извещение, отпечатанное на официальном бланке с гербом и многочисленными атрибутами. Строительная компания «Норвиг Бильдверке» извещала господина Я. Скуле, что господин Витлав Эриксон осуществляет свои функциональные обязанности в должности старшего инженера филиала номер четыре, расположенного в Биркебю, на Эриксгаде, один. Записаться на приём к господину Эриксону по вопросу трудоустройства или любому другому господин Скуле может позвонив в указанный филиал по приведённому ниже телефону или явившись туда лично...