День пятнадцатый

26 августа

Настало утро выступления штурмовой группы. В 7 часов инструктор сел, не вылезая из мешка, и крикнул: «Подъем». Правда, после этого он около пятнадцати минут чесал пятку, потом столько же рассматривал свою руку. Кончилос тем, что он встал последним. После завтрака начались сборы. Все снаряжение и продукты разложили на спальном мешке. Получилась весьма внушительная куча.

В общем весь груз, который мы несем с собой, вместе с личными вещами, составляет около 75 килограммов, в среднем по 15 килограммов на брата. Группа отправляется в составе: Сашка, Алик, Петя, Танюшка и я.

Предполагается, что мы идем на три-четыре дня, но эта цифра может и уменьшиться и увеличиться, смотря по обстоятельствам, самое основное из которых — погода.

Программа-минимум — взойти на вершину со стороны западного цирка и оставить записку; программа-максимум — совершить, кроме того, траверс двух других вершин Грандиозного и спуститься к месту, куда падает водопад.

С утра небо было ясным, но над горами висели плотные белые облачка, имевшие тенденцию возрастать.

Но вот уже все рюкзаки собраны, все ботинки зашнурованы, уже надеты фотоаппараты и бинокли, уже посидели у костра последний раз перед расставанием.

Инструктор командует подъем, и мы покидаем свой веселый лагерь, тяжело ступая ощерившимися ботинками.

Мика провожает нас за Пихтовый ручей и останавливается на пригорке за переправой. Ее красный накомарник последний раз мелькает за деревьями и пропадает. Мы остаемся одни.

В тайге воздух неподвижен, не чувствуется никакого дуновения. К мокрому лицу тучей липнут комары и мошки. Доходим до ручья Разведчиков, бешено несущегося в обрывистых берегах. Прямо как продолжение нашего пути через него лежит толстое замшелое бревно — готовая переправа. Немного неприятно только, что этот мостик находится метрах в четырех над водой, а внизу клокочет поток и мрачно чернеют огромные валуны. Первым по бревну на дрожащих нотах перебирается фотограф, движимый жаждой хороших кадров, и с другого берега фотографирует поочередно всех. Когда он возвращается к своему рюкзаку, оставленному под кустом, то застает следующую картину: вся штурмовая группа лежит на животах на зеленой полянке и поглощает чернику.

Как ни печально, но нужно надевать рюкзаки и двигаться дальше. А дальше приходится лезть вверх по крутому склону, потому что идти вдоль ручья нет никакой возможности.

Каждый шаг дается с трудом. Трикони чудесно держат на самых крутых склонах, но цепляются за все: за ветки, за кусты черники, за мох. Особенное мучение — идти по зарослям рододендронов. Их цепкие плети так схватывают ногу, что иной раз приходится долго топтаться на месте, чтобы освободить ботинок. Альпенштоки очень помогают, но временами безнадежно застревают в гнилых деревьях или неожиданно проваливаются куда-то почти на всю свою длину, так что опирающийся на них теряет равновесие и падает.

Но хуже всего, конечно, колодник — стволы, наваленные в беспорядке, наверное, со времен сотворения мира.

После очередного крутого подъема, когда мы лезем кверху, цепляясь руками за ветки и корни деревьев, нашему взору представляется величественное зрелище. В узком и темном каньоне, с высоты около двадцати метров слетает стремительная струя водопада на уступ между огромными черными валунами, окаймляя их пенистыми бурунами, а затем исчезает в сужающемся ущелье.

Было принято решение дать водопаду имя. Алик предложил имя Первенец, Саша — просто Первый. Потом перешли на имена собственные и в конце концов решили назвать водопад Танькиным. Отныне в Саянах, в окрестностях пика Грандиозного, кроме Ванькиного ключа, есть еще Танькин водопад.

После Танькиного водопада подъем пошел еще круче — нужно ведь еще подняться на высоту, с которой он падал, и даже выше его.

Наконец ущелье кончается, впереди стало светлее. Мы облегченно вздыхаем, — значит, долина расширяется, идти будет легче. Внезапно настроение наше снова портится. Просвет оказался спуском в распадок — сухое русло притока ручья Разведчиков. Цепляясь за кусты и скользя по папоротнику и бадану, спускаемся вниз и на четвереньках карабкаемся на противоположный склон. Торжественно ступив на высшую точку подъема, мы с ужасом видим перед собой новый распадок, за вторым — третий. Пытаемся обойти эти распадки поверху, но они идут до самого гребня хребта, и обходить их нет никакого смысла.

Между распадками пожухлое, побуревшее высокотравье, местами полегшее, а также большие участки высокого густого кустарника. Трудно сказать, какое из этих двух зол больше.

Мы все идем, а цирк совсем не приближается.

Мы так и не дошли до него в этот день, а остановились километрах в полутора не доходя. Остановились потому, что увидели на хребте удобное место для подъема — чистый травянистый склон без кустов. Тут мы завтра взберемся на хребет и по нему пойдем к Грандиозному.

Участок подъема на пик

Для ночевки подобрали симпатичную зеленую площадку. Но при ближайшем рассмотрении эта площадочка оказалась ключевым болотом, сплошь заросшим зеленым луком. Зато рядом возвышался островок из пяти толстенных кедров. Пространство между их переплетенными корнями было покрыто слоем сухой хвои, кое-где зияли глубокие провалы, в которых виднелись огромные камни и журчала черная вода.

Мы без колебаний решили ночевать здесь. В одном из углублений развели костер из сухих сучьев и сварили целую кастрюлю гречневой каши.

Несмотря на примитивные условия стоянки, у нас была полная механизация приготовления пищи: коряга, горевшая под кастрюлей, когда чай долго не закипал, вдруг покачнулась. Перевесившись одним концом, другим она приподнялась под самое дно. Чай моментально вскипел.

Кашу, между прочим, ели с черемшой, сегодня обнаруженной нами впервые за весь поход. Она старовата, но все равно всем понравилась.

День шестнадцатый

27 августа

Спали мы впятером в одном мешке, с трудом отыскав между корнями кедра более или менее ровную седлообразную площадку. Мешок заложили внутрь палатки, так что получилось что-то вроде термоса, под голову сунули ботинки и канат, надели побольше теплых вещей. Впрочем, в последнем пришлось раскаяться. Спать в термосе оказалось жарко. Танюшка, например, всю ночь занималась тем, что по очереди снимала надетые с вечера свитеры и брюки. Ночь была ясная и звездная, и мы надеялись, что и день будет солнечный. Однако, когда начало светать, сверху закапал мелкий противный дождичек, и мы не встали.

Окончательно проснулись в 7 часов утра. Небо хмурилось, но в разрывах туч еще проглядывало голубое небо. Подняв голову, мы увидели необычайное зрелище — горящий Грандиозный. Он был окрашен восходящим солнцем в темно-багровый цвет, только на плече его нежно розовел край снежника. С каждой минутой он разгорался все ярче, точно светился изнутри, как вдруг все погасло. Перед нами снова была черная скала. Солнце зашло за тучу. Пока готовился завтрак, погода окончательно испортилась. Цирк скрылся за густой сеткой дождя, а через несколько минут по веткам наших кедров зашелестели первые капли.

Итак, сегодня восхождение срывалось. Несмотря на искусственное затягивание завтрака, уже без четверти девять с ним было покончено.

Что делать дальше? Вся долина затянута серой пеленой, Грандиозный исчез за опускающимися тучами. По всему видно, что дождь обложной и кончится не скоро.

Все возможные на стоянке дела переделаны еще вчера. Единственный выход — спать. Если Грандиозный не сдается так просто, мы возьмем его измором. Ведь он как никак, стоит и мокнет под открытым небом, а у нас сухо и еще есть продукты. Итак, мы начали осаду по всем правилам — подтянули силы и решили выжидать, пока обессилевший противник не сдаст своих позиций.

Сашка с Петей влезли в мешок и скорчились на корнях, Алик и Таня тоже нашли сухую ямку, забрались в нее и накрылись палаткой. Одна я, как и подобает летописцу, осталась сидеть, чтобы в тишине и покое запечатлеть события последних дней.

Время от времени спящие просыпались, окидывали мутным взглядом хмурое небо и снова поплотнее укутывались; иногда вставали и, побродив без дела с полчаса, ложились обратно.

Несколько отравляет наш вынужденный отдых ожидание ужина (он же обед). К середине дня здорово захотелось есть. Робко просили по кусочку мяса, но завхоз даже не удостоил просителей ответом. Часа в четыре разожгли костер, согрели воду, но последовало категорическое заключение: «Рано».

Петя совсем отчаялся и даже предложил сегодня вообще не обедать, а завтра утром наесться досыта.

Куда веселее было бы сейчас на том же рационе, но в нашем обжитом лагере на Пихтовом, вместе с тремя покинутыми. Что-то они сейчас делают? Ведь у них тоже сегодня дождь и они, наверное, сидят втроем в опустевшей хижине и тоже ждут ужина…

Вот уже и вечер. Настал час долгожданного ужина.

Настроение у всех бодрое и радостное: небо проясняется, последние тучки, розовеющие в лучах закатного солнца, уходят вниз по долине. Мы ликуем: «Снова будет небо голубое, будет!»

«Вряд ли», — с деланной мрачностью говорит инструктор, явно боясь ранней радостью сглазить переменчивую погоду. Но тем не менее гонит всех спать, чтобы устроить ранний подъем.

Перед сном Алик пошел прогуляться в надежде встретиться с медведем, но вернулся без медведя, зато с букетиком огоньков и незабудок, синих, как небо, о котором мы мечтаем.

Сашка тоже вышел на пригорок, окинул гольцы хозяйским взглядом и закричал: «Петя, бинокль! Вижу медведя!». Петя в одних тапочках бегом пошлепал по болоту, за ним бросились мы с Танюшкой. И точно, наверху хребта виднелось на фоне зеленой травы темное пятно. Инструктор сказал: «Сейчас он повернулся к нам задом. Лежит и ест чернику». Мы долго по очереди разглядывали медведя в бинокль, пока не заметили, что он странно неподвижен.

Через полчаса медведь оказался на том же месте. В общем это был просто большой черный камень.

День семнадцатый

28 августа

Итак, судьба одарила нас еще одним испытанием. Сейчас три часа дня. Мы лежим в палатке, распластавшейся на крутом склоне у отвесной вертикальной стены. На нас надеты все теплые вещи, включая шапки, носки и варежки, но тепла все равно мало. Изо рта валит пар. Градусник показывает 4,5°. Скала вся сочится водой, от нее веет холодом. По тенту изредка стучит снежная крупа, принесенная порывом ветра.

Где же наше небо голубое?

Инструктор сегодня, кажется, не спал всю ночь и через каждые полчаса освещал жучком ручные часы — боялся проспать. Поднял он нас еще в кромешном мраке. Дрова были заготовлены накануне, скоро уже весело трещал костер, и булькала в кастрюле вода. Штурмовой завтрак состоял из мяса, манной каши со сливками, хлеба с паштетом и черного кофе. Кофе варил Петя, как знаток этого дела. Пока мы завтракали и собирались, совсем рассвело.

Небо постепенно бледнело. Прямо над нами проплыли две совсем прозрачные, розовые тучки, где-то в конце долины висело одинокое лиловатое облачко. Ничто не предвещало ненастья. Только все небо было чуть подернуто едва уловимой серой дымкой. Инструктор утешил нас, что это поднимается утренний туман. Грандиозный опять горел на восходе самыми яркими красками, на какие только способна утренняя заря в горах, и звал нас.

Послушные его зову, мы покинули свой лагерь — приют пяти — и уже без четверти семь шагали вверх по склону, осыпаемые каплями не то вчерашнего дождя, не то утренней росы, осевшей на траве.

Первые метры подъема приходилось продираться через мокрые кусты и высокотравье, через папоротник, доходивший почти до плеч. Но потом мы выбрались на более крутой склон, и дело пошло быстрее. Небо затянулось плотной серой пеленой, было прохладно. Высокотравье сменилось невысоким травянистым покровом, уже побитым первыми заморозками.

Примерно с половины высоты хребта среди желтых и красных листьев появились увядшие и поникшие цветы железистого водосбора и ромашки с печально опущенными мокрыми лепестками. Зато кто себя чувствует здесь великолепно — так это незабудки. Они здесь такие крупные и такие синие, как, наверное, нигде на свете. Ведь наши обычные незабудки, растущие в сырых местах, так далеки от неба, что получают от него только слабый голубой цвет. А тут они растут под самым небом, на высоте, где ходят облака, и потому они такие бездонно-синие. Мы набросились на них, засунули по цветку в записные книжки, по букетику в петлицы и карманы штормовок, а Сашка даже кокетливо прицепил стебелек с цветами к своему берету.

Небо тем временем потемнело, облака спустились ниже. Вершина Грандиозного окуталась туманом, он явно гневался, видя, что кто-то хочет нарушить его покой. Скоро последовала и первая контратака — в лицо нам задул сырой ветер, по штормовкам застучал крупный дождь.

Мы идем по осыпям. При каждом шаге целые груды породы сдвигаются со своего места. Камни, как живые, качаются под ногами, выскакивают из-под ботинок и, высоко подпрыгивая, с грохотом несутся вниз.

Начинают стынуть мокрые ноги, коченеют руки, под штормовкой уже промокла ковбойка, и туда тоже забирается холод.

А Грандиозный продолжает отчаянное сопротивление — вершина его беспрерывно курится, и оттуда на нас идут одна за другой волны тумана. Выше хребта, по которому мы идем, уже ничего не видно. В цирк через зубчатую стену тяжело переваливаются клочья свинцовых туч.

Совершенно ясно, что и сегодня восхождение срывается. Надо становиться на ночевку и ждать прояснения. Пока что предвидится только ухудшение погоды. Невольно вспоминаются слова Федорова из книги «Два года в Саянах»: «В конце августа и начале сентября все подобные попытки (восхождения на пик) наверняка обречены на провал».

Под нами крутой склон, остановиться на ночлег нельзя. Если спуститься обратно в долину, к лесу, то завтра опять можем упустить хорошую погоду на первом участке подъема. Нужно ночевать где-то здесь. Дальше по ходу на крутой стене Грандиозного четко видны два наклонных карниза, зеленеющих мхом и травой. Решаем ночевать на нижнем, шириной пять-шесть метров, с уклоном около 30°. Вверх от него — отвесная черная скала, плачущая крупными каплями, вниз — отвесный обрыв метров на сто, под ним — осыпь крупных камней. Пользуясь тем, что карниз в основном насыпан из мелкого щебня, ледорубами разравниваем небольшую горизонтальную площадку и натягиваем тент открытой стороной к скале. У скалы укрепляем его на альпенштоках и ледорубе, которые удается воткнуть в расщелины. Нижний край палатки растягиваем уже просто на камнях.

Воды поблизости нигде нет, но мы легко выходим из положения, подставляя котелки и кружки под нависающий край плачущей скалы, и они быстро наполняются ее ледяными, прозрачными и совершенно безвкусными слезами.

Итак, висячий лагерь оборудован с максимально возможными в данных условиях удобствами.

Перед тем как залечь в палатку пережидать непогоду любопытный летописец, а потом и Танюшка карабкаются наверх и немного назад, на острый гребешок хребта.

Подходим к краю, заглядываем вниз — и невольно отшатываемся. Под нами пропасть, в которую хребет обрывается отвесной стеной. Далеко внизу видны серые лбы скал, снежники; правее — вертикальная стена Грандиозного, на которой каким-то чудом держатся языки льда и снега. Но все это мы видим буквально одно мгновение. Все закрывают клубы облаков, спускающихся с Грандиозного и поднимающихся снизу, из котлована. Там, внизу, творится что-то невообразимое. Это поистине адский котел, в котором без конца кружатся серые клубы тумана, то поднимаясь, то опускаясь и только иногда открывая в своих разрывах зияющую бездну. Мы торопимся уйти подобру-поздорову, потому что это адское варево явно закипает, поднимается кверху и норовит перелиться на нашу сторону хребта. Но не успели мы спуститься и на тридцать метров, как над хребтом показалась седая волна тумана, перевалила его и догнала нас.

Сразу исчезло все — и гребень хребта, и стена, под которой была наша палатка. И плохо бы нам пришлось, если бы мы не успели добраться до своего карниза в промежуток между первой и второй волной. Только мы дошли до своих, как все кругом опять замутилось, и не стало видно ничего — только стена, блестящая от воды, и прильнувшая к ней оранжевая палатка.

Итак, мы окопались и залегли. Осада Грандиозного продолжается.

Проснулись около пяти часов. Палатка вся светится розовым светом, и это не оптический обман — над нами голубое небо, и наш склон освещается солнцем.

Первым нашим порывом было — скорее наверх. Но это был слишком поспешный вывод: во-первых, было уже поздно, даже успев подняться до темноты, мы не успели бы спуститься; во-вторых, голубое небо стремительно уходило вниз по долине, а со стороны Грандиозного опять надвигались низкие темные тучи. Поэтому ограничиваемся прогулкой с фотоаппаратом на тот же хребетик. Сейчас оттуда открывается великолепный вид на север — голубые и синие хребты, а над ними вереницы облаков, непрерывно меняющих свою форму и величаво уплывающих все дальше. В одном месте серо-лиловые облака точно проведены по небу небрежным мазком кисти, в другом они ослепительно белые, как нежнейшая пена, вдали они сливаются в одно сплошное облачное море, а над ними, высоко в синеве неба, гордо проплывает одинокое седое облако, похожее на корабль.

Отсюда хорошо видна долина ручья Разведчиков, по другую сторону хребта — долина ручья, образованного большим водопадом.

Наша горка, на которую мы лазали для разведки, отсюда выглядит небольшим холмиком. Даже как-то неудобно, что мы были страшно довольны, когда взобрались на нее. Ярко зеленеют склоны долины, издали кажется, что там не высокотравье и не цепкие кустарники, а шелковистая трава. По склону сбегают вниз темные полоски таежек — островков из кедра, которые постепенно редеют по мере приближения к цирку. По самому верху хребта идет коричневая полоска — точь-в-точь, как на шкуре изюбра.

А на цирк не хочется смотреть: в него беспрерывно ползут грозовые облака, отливающие синевой.

Возвращаемся и залезаем в палатку. Едва успеваем поужинать, как налетает порыв ветра, за ним другой, а затем по тенту начинают стучать уже не капли дождя, а крупный град. Градины отскакивают от скалы и сыплются прямо в палатку. Через полчаса град прекращается, но мы терпим огромный ущерб. Между нашими головами и стенкой насыпался целый сугроб из градин, градом засыпан канат, ботинки, одеяло. Самое печальное, что градины быстро тают и одеяло на глазах пропитывается водой. Мы отважно боремся и вычерпываем град из палатки ложками, кружками, крышками от котелков. Наконец аврал закончен. Все слегка подмокли, одеяло, сырое, палатка отяжелела и провисла.

Но делать нечего — надо спать. Перед сном вылезаем из палатки. Наш склон весь засыпан градом. Тучи еще чернее и еще ниже. Вдали слышны орудийные раскаты — идет гроза.

Штурм продолжается.

День восемнадцатый

29 августа

Ночь прошла, как и полагается на холодных ночевках: все вертелись и жались друг к другу, пытаясь согреться. Под бок все время попадали то пряжки рюкзака, то кольцо, то ремни, то просто камень; палатка провисала и, когда кто-нибудь пытался ее стряхнуть, на голову выливались пригоршни холодной воды. Всю ночь где-то рядом с нами гремел гром, и что-то стучало по палатке, а временами она пыталась улететь вместе со всем содержимым. Удовольствие довершилось тем, что в продолжение ночи щебень, которым была подсыпана палатка, постепенно сползал вниз, а ноги наши опускались вместе с ним.

Но мы все-таки выжили. Утром градусник показывал 0°, небо было синим, а мы закоченели, как сосульки. Проснулись мы в луже. На нас лежала палатка, на ней — слой снега. Когда инструктор вылез наружу, чтобы обозреть окрестность и погоду, раздался лязг, постепенно затихший где-то внизу. Это скатились под обрыв три пары кошек, лежавшие снаружи. Высматривание их в бинокль ни к чему не привело.

Небо оказалось на самом деле не таким уж синим, и на него со всех сторон быстро шли в наступление облака. Было ясно, что погода скоро испортится. Мы стали спешно укладывать мокрые вещи в мокрые рюкзаки и негнущимися пальцами шнуровать ботинки. Стоило только всунуть в мокрые ботинки ноги, как они моментально окоченели. Посторонний мог бы наблюдать забавную картину — на узком заснеженном карнизе между небом и землей четыре человека бодро маршируют на месте, размахивая руками и пытаясь согреться, пока пятый собирается в палатке.

Ночевка на подъеме к пику

Пройдя карниз, мы вышли на осыпь из больших остроугольных камней, тоже присыпанную снегом. Камни, несмотря на свою величину, удивительно подвижны и в самые неожиданные моменты покачиваются или совсем выскальзывают из-под ног.

В лицо дует холодный ветер, начинает сечь снежная крупа, вершина Грандиозного опять окутана облаками.

Пока мы твердо выдерживаем одно направление: поднимаемся по спирали, огибая вершину так, что она все время остается слева.

Наконец подошли к последнему препятствию, последнему оплоту Грандиозного. До вершины остается не более 100–150 метров по вертикали. Мы продолжаем траверс, надеясь, что карниз где-нибудь выведет нас наверх. Лезть прямо невозможно — слева от нас возвышаются гладкие обледенелые стены.

На широком пологом карнизе, по которому идем, скопилось много мелкого черного щебня. Мы увязаем в нем, как в песке. Иногда вызываем целые оползни и с грудой щебня съезжаем на несколько метров ниже.

Из-под снега всюду выглядывают лимонно-желтые головки альпийских маков. У них. такие нежные лепестки, что кажется невероятным, как они выдержали снежную бурю, уцелели, не облетели и не увяли. Но эти маленькие жители горных высот мужественно переносят непогоду. Ветер треплет их лепестки, пригибает к снегу бледно-желтые чашечки на тоненьких стебельках, но они снова выпрямляются, покачивая головками и стряхивая с них снежную пыль. Только по оттопыренным заиндевевшим волоскам на ножках можно догадаться, как им холодно. А рядом сверкают скалы, украшенные бахромой голубых сосулек.

Погода все больше портится. В цирк ползут низкие тучи и быстро движутся вниз по долине. Скоро они заволакивают все, что под нами. Мимо нас и ниже проносятся клубы белесой мглы, сквозь которые изредка проступают неясные контуры противоположной стены цирка. Скоро белая мгла окружает нас со всех сторон. Мы видим только небольшой участок впереди себя, остальное скрыто в волнах тумана. Дальше двигаться нельзя. К счастью, находим поблизости нависшую скалу и прячемся под нее. Нужно дождаться прояснения. Время тянется томительно долго. Вот в облаках виден разрыв, вот уже выглянуло солнце, но наплывает новая волна, и опять несутся мимо густые и, как кажется, клейкие и тягучие волокна облаков, влажное прикосновение которых мы чувствуем на своем лице.

Теперь уже совершенно ясно, что траверс по трем вершинам, тем более со спуском по неизвестному пути, осуществить не удастся. Хорошо еще, если дождемся прояснения и успеем подняться на вершину и опуститься обратно.

Поэтому решаем оставить рюкзаки в скальной нише и подниматься налегке.

Наконец, туман как будто рассеивается, и мы выступаем.

Опять идем по узкому наклонному карнизу. Камни из-под ног летят в пропасть, гул от их падения замирает далеко внизу. Камни присыпаны снегом, начинает идти снег и сверху… ветер хлещет прямо в лицо. Немного передохнем, укрывшись от ветра за уступом скалы, и снова идем дальше.

Снег переходит в настоящую пургу. На нас обрушивается целый летучий легион снежинок, они бьют в лицо, слепят глаза, не дают дышать. А на нашем пути возникает тем временем еще одно препятствие, теперь уже непреодолимое — пропасть придвигается к самой стене скалы, и от нашего карниза остается узенькая полосочка, где с трудом можно поставить ногу, но и она наклонная и вся заметена снегом.

Дальше карниз снова расширяется, но как преодолеть эти несколько метров, где не за что ухватиться и где прямо под ногами зияет глубокий провал с отвесными гладкими стенами, а внизу чернеют клыки скал?

Алик вспомнил, что мы недавно проходили мимо узкого подобия камина в стене, по которому можно попробовать подняться.

Мы повернули обратно.

И вдруг произошло чудо. В одно мгновение стих ветер, прекратилась пурга и выглянуло нивесть откуда взявшееся солнце. Это была улыбка Саян — первая после долгого ненастья и потому еще более прекрасная и ослепительная. Солнце сразу вернуло всему окружающему яркие, чистые краски. Так бывает на переводных картинках — сквозь бумагу просвечивает что-то неясное, мутное, а потом снимаешь бумагу — и перед тобой еще влажная и блестящая многокрасочная картина.

Так и тут — выглянуло солнце, и сразу мы увидели густо-синий клочок неба между тучами, голубые тени на снегу, бронзовые лица своих товарищей, зеленые штормовки, цветные лыжные шапочки и коричневые, серые и красно-бурые скалы.

Петя тем временем вскарабкался по узенькому коридорчику на гребень, соединяющий один из выступов хребта с главной вершиной, и оттуда отчаянно взвыл:

«Скорее сюда. Все скорее сюда». Мы с максимально возможной скоростью полезли наверх, но скорость была довольно мала — приходилось перелезать через большие глыбы, мокрые и скользкие; слева под нами был обрыв метров в пять высотой, затем неширокий карниз — и снова обрыв, теперь уже на добрую сотню метров, а стена справа нависала прямо над головой, так что приходилось изгибаться и прилипать к ней, используя все зазубрины и выступы в скале.

Петя стоял на самом краю и смотрел куда-то вниз. Мы тоже заглянули туда и застыли, пораженные необычайным зрелищем. Под нами был северо-восточный цирк Грандиозного — тот самый адский котел, который мы видели накануне. В глубине его все так же клубились облака и ходили волны тумана, но в этой дрожащей мгле, на самом дне, светилась радуга в виде кольца, а внутри этого кольца — еще одно, такое нежное и призрачное, что казалось — оно вот-вот растает и исчезнет. В центре радужного крута виднелась человеческая тень. Каждый видел внутри радуги только одного себя. Это было явление, называемое глорией — дитя гор и кочевых облаков. Мы долго любовались им и щелками фотоаппаратами, но пора было двигаться дальше.

На прощанье сфотографировали еще огромную глыбу размером с хорошую комнату, чудом держащуюся на остром гребне. Она видна даже снизу, из долины, и оттуда кажется похожей на голову сфинкса, стерегущего покой горных вершин.

Дальше подъем пошел еще труднее.

На крутых участках пришлось заняться скалолазанием. Оно осложнено тем, что скалы заметены снегом и местами обледенели. Мы медленно и осторожно движемся вверх, ощупывая каждый камень, прежде чем перенести на него тяжесть тела. А камни выскальзывают из-под рук и катятся вниз, стоит до них дотронуться. Снова удивляет подвижность огромных камней, с виду плотно и нерушимо сидящих в своих гнездах. Достаточно неосторожного прикосновения, и целая глыба, вначале медленно качнувшись, будто в раздумье наклоняется — и вдруг падает, увлекая за собой ворох мелких камней, и вот уже бешено с уступа на уступ, делая гигантские прыжки, откалывая куски породы и грохоча, исчезает в бездне.

Тут приходится все время быть начеку, чтобы не столкнуть камень на себя или на кого-нибудь из товарищей.

Наконец подъём становится положе, мы вступаем на покрытый россыпью крупных камней купол вершины. Здесь странно тихо, стоит полное безветрие. Солнце прячется в белесой мгле, но все освещено сильным, каким-то молочно-белым, рассеянным светом. И полное безмолвие. Точно мы забрались под самое небо, куда не долетает шум из долин. Мы — на Грандиозном. Но почему-то не очень радуемся, даже не кричим ура. Мы как-то подавлены величием окружающего нас мира, торжественным безмолвием горных вершин и расстилающегося вокруг облачного моря.

На вершине Грандиозного

Со стороны западного цирка вершина обрывается отвесным уступом. На севере и востоке круто вниз уходит снежник. Стоя на его вершинном краю, мы чувствуем себя, как на макушке белого глобуса, и кажется, что внутри этого белого круга заключен весь мир, а дальше уже нет ничего, кроме неба и туч.

Но время не ждет. До темноты остаются считанные, часы. От траверса по двум другим вершинам приходится отказаться окончательно. Надо скорее складывать тур и спускаться.

Мы садимся на камни и получаем от Алика шоколад — по полплитки на брата.

Мы с Танюшкой, несмотря на строжайшее запрещение инструктора, прячем часть своей порции в карманы штормовок для тех, кто остался в лагере. Мы хорошо знаем, что у них тоже есть шоколад, но этот побывал на вершине Грандиозного, и они тоже должны попробовать его.

Потом начинаем таскать камни для тура. Вдруг один из камней подпрыгивает и бросается наутек через снежник на другой край вершины. Да, это бурундук!

Рыжевато-серый, с черными полосками на шкурке, зверек забивается в расщелину между двумя камнями и оттуда настороженно следит за нами глазами-бусинками.

Как он попал сюда? Неужели неуемное любопытство погнало его на вершину пика? Ведь здесь нет ни убежища, ни корма — голые скалы, снег и лед.

Мы хотели поймать его и унести вниз, но затея эта кончилась неудачей. Бурундук метался между камнями, как угорелый, и не давался в руки, а потом и вовсе исчез за каким-то выступом. Единственное, что осталось нам от него — кадр на фотопленке: на высшей точке пика прижался к камню испуганный зверек.

Тур получился около метра высотой. Внутрь мы спрятали банку, в которой лежит запарафинированная ружейная гильза с запиской, извещающей о восхождении.

Теперь можно и вниз.

Тем временем прояснилось, выглянуло солнце. Мы увидели, что мир не кончается снежником. За ним, как черные клыки, поднимаются еще две вершины Грандиозного, соединенные узким гребнем, напоминающим зазубренный нож. А за ними и кругом — на север, восток и запад — громоздятся скалы. Расходясь и пересекаясь, уходят во все стороны хребты. За их вершины цепляются рваные клочья облаков, по склонам пробегают темные тени, в долинах клубится туман. Над дальними хребтами, скрывая их очертания, висят низкие тучи.

Перед нами лежит суровая и хмурая горная страна — Центральные Саяны. Но время не позволяет долго любоваться открывающейся панорамой. Начинаем спуск в цирк.

Здесь царит такая же глубокая тишина, как и на вершине. Нога беззвучно тонет в подушке мхов, то ярко-зеленых, то темно-лиловых. На цирк уже упала густая тень, и тень эта медленно вползает по склону, а выше ее, розоватые в закатном солнце, стоят стены Грандиозного. Отсюда, снизу, они кажутся неприступными.

По долине идем уже в полной темноте, путаясь в высокой траве и обходя заросли ольховника. Наше сегодняшнее пристанище — несколько кедров, таинственным образом взобравшихся на каменную глыбу. В центре ее — огромная сухая коряга. Когда мы поджигаем ее, она вспыхивает, как порох, пламя гудит и рвется вверх, на нас сыплются тлеющие ветки кедров.

Кастрюлю повесить некуда, но жар так велик, что она закипает, стоя на земле рядом с пылающей корягой. Мы сушим одеяла и предвкушаем ужин, как вдруг происходит катастрофа: подгоревшая коряга рушится, подняв столб искр, и придавливает кастрюлю.

К огромному кострищу близко не подойдешь, мы пытаемся сдвинуть корягу топором и альпенштоками. Наконец помятая кастрюля извлечена из костра. Она полна углей и золы. Приходится опять идти за водой к ручью Разведчиков, метров за двести.

Вряд ли кто-нибудь из нас может сказать что-либо определенное о вкусе того ужина — он был уничтожен в один миг. Мы расстелили палатку на узловатых корнях кедров, влезли в спальный мешок и уснули как убитые.

День девятнадцатый

30 августа

Обратный путь показался вдвое короче, но мы все равно торопимся — хочется скорее к нашим, «домой». Ведь сегодня истекает контрольный срок, который мы им дали перед уходом.

Вот уже и «мертвые озера». Алик стреляет в воздух.

Через минуту долетает ответный выстрел, за ним второй, третий. Мы уже не идем, а почти бежим. Вот кедр с затеской, переправа через Кизир, наконец последние сто метров через густые заросли, и по поваленному дереву перебираемся на правый берег Пихтового, где стоят трое наших. В самый торжественный момент встречи и объятий в аппарате кончилась пленка, а Танюшка от волнения оступилась и зачерпнула ботинком воду. Но самое главное — мы опять все вместе! После бессвязных восклицаний и похлопываний друг друга по плечу начались более обстоятельные разговоры. И тут выяснилось, что за время нашего отсутствия в лагере произошло печальное событие — оторвался и ушел один из двух наших оленей.

Он ушел по следу каравана Николая Петровича. Ребята пытались его догнать, бегали до самого Мусового перевала. Но разве можно поймать в тайге ненагруженного, отдохнувшего оленя, который торопится к своему стаду. Кроме того, пропала Майнала.

Под общие разговоры Мика приготовила ужин и мы, наконец, опять все восемь уселись вокруг костра. Рассказов хватило бы до утра, но свирепый инструктор уже в десять погнал всех спать.

День двадцатый

31 августа

С утра все занялись подготовкой к выходу — ведь завтра в путь!

Петя сапожничал, Алик — тоже, Владик что-то заряжал. Леха, как всегда, занимался пересчетом продуктов. Он расположился для удобства на улице, разложил вокруг себя на двух плащах и плащпалатке все продукты и принялся пересыпать крупу, муку и сахар из мешочка в мешочек, что-то отмечая в своей тетради «совершенно секретно» и страдальчески морща лоб. Примерно каждые пятнадцать минут он подзывал кого-нибудь и очень тихо и вежливо просил подержать мешочек. Отказать было невозможно, хотя после четвертого раза хотелось убежать подальше от этой расфасовочной фабрики. Как он сам выдерживал это занятие — непонятно.

Сашка с утра разложил перед собой карты, вооружился линейкой, компасом и начал думать.

А когда он спрятал карты, кончилось счастливое времячко для летописца (до этого я валялась в шалаше и изредка, пыхтя от усердия, описывала восхождение, чтобы оно попало на золотые страницы истории).

Сегодня инструктор с летописцем были дежурными, и им предстояло приготовить «грандиозный» ужин по поводу победы над пиком и выхода в путь. Девчонок командировали за черникой. Пока они ее собирали, дежурные заготавливали дрова. А потом началось великое священнодействие — инструктор сел делать тесто.

Вообще все наши четыре пары дежурных совсем не похожи друг на друга.

Пожалуй, лучшая пара — Алик с Микой. Они никогда не ссорятся, не препираются и даже не обсуждают, кому что делать, а просто каждый занимается делом, не заботясь о том, что вдруг другому останется меньше. Алик, например, обычно не будит утром Мику, а сам встает, разжигает костер и отправляется за водой. Хотя ее и не приходится будить — она вскакивает и, пока Алик возится с костром, принимается хлопотать по хозяйству.

Следующая пара — Петя и Леха. Они до умиления нежны и предупредительны друг с другом. Особенно отличается Леха: «Петюля, что ты хочешь делать: разводить костер или идти за водой?» «Оставь, Петюля, я все сделаю сам». А если кто-нибудь ворчит, что костер плохой или что каша выкипает и Петя начинает горячиться, Леха утешает его: «Не обращай внимания, Петюля. Делай свое дело спокойно». Они, кроме того, что вместе дежурят, еще едят из одного котелка, и тогда тоже нежно препираются друг с другом: «Доедай, Леша». «Да нет, я уже ел, это осталось твое». И так далее в том же духе. Впрочем, взаимная нежность не мешает им изредка яростно спорить.

Таня с Владиком дежурят сравнительно спокойно. Таня оттеснена своим напарником на второй план — Владик все хочет делать сам: и солить, и мешать. Но зато на Танюшкину долю остается масса прочих дел, в том числе мытье посуды. При еде из котелка они постоянно ссорятся, так как вкусы их диаметрально противоположны.

Последняя пара — инструктор и летописец. Тут уже невозможно говорить о равенстве, ибо Сашка не может отрешиться от привычки командовать. Это дежурство весьма напоминает рассказ Тарапуньки о том, как он готовил яичницу.

Нет, инструктор не бездельничает. Он все время чем-то занят, например растирает сливки для какао или затируху, но все же успевает через каждые две минуты отдавать приказание:

— Подвинь чай влево, а кашу вправо!

— Закрой кастрюлю крышкой!

— Помешай!

— Оживи костер!

— Подвинь ко мне вот тот мешочек!

— Сполосни мне вот эту кружку!

Я внутренне киплю, но выполняю все приказания, твердо помня, что хладнокровие — одна из величайших добродетелей в походной жизни.

Итак, инструктор сел делать тесто.

Продукты сегодня отпускались завхозом в неограниченном количестве, так что готовить можно было свободнее, чем всегда. Пока инструктор священнодействовал с мукой, я, как всегда, моталась на черной работе — варила рис, растирала начинку, готовила варенье из черники, а также подавала инструктору то нож, то масло, то сковородку.

Ближе к вечеру сварившийся мусс был отнесен к ручью и опущен в воду, а инструктор с завхозом принялись за сервировку стола. Рис упорно не желал вариться, и, когда, наконец, я, взмокшая и распаренная у костра, решила снимать его с огня, было уже почти темно.

Четыре свечи, подвешенные в проволочных подсвечниках внутри шалаша, освещали необычное зрелище — вокруг расстеленной плащпалатки возлежали восемь бродяг, а вся палатка была завалена самыми неожиданными для похода кушаньями: бутербродами с сыром и красной икрой, пирожками с мясом и с черникой, печеньем московским и собственного изготовления. Среди кушаний было черничное варенье, мятные конфеты, шоколад, а посередине красовалась бутылка малаги. Оказалось, она была куплена в Нижнеудинске и тайно довезена до этого лагеря.

И начался грандиозный пир в честь победы над пиком Грандиозным.

Но скоро все почувствовали тяжесть в ногах и животе и легкость в голове. Ужин из приятного занятия начал переходить в мучительное — на палатке лежало еще столько соблазнительных вещей, но есть становилось все труднее. По телу разливалась приятная истома, не хотелось двигаться, и все пристроились поудобнее и продолжали в лежачем состоянии лениво жевать. Только дежурные прыгали от палатки к костру и обратно, раздавая то рис, то мусс, то чай и тщетно пытаясь скрыть от всех свою неверную походку.

Во Владике вдруг проснулась страсть к фотографированию, и он вытащил все приспособления для ночной съемки — батарейки, лампочки, провода.

У всех лампочек оказался разный характер — одна только мигнула, другая сгорела медленно, но почти без света, и только третья дала хорошую вспышку. Но, как это всегда бывает в подобных случаях, момент съемки застал нас в самых нелепых позах с разинутыми ртами.