#img_15.png
ДРУГ НИКОТИНА
#img_16.png
Василий Сибилев заплатил в кассу за пять пачек «Казбека» и коробок спичек, подошел к низенькому прилавку, расцвеченному яркими папиросными этикетками, протянул чек:
— Будьте добры, дайте мне пя... — Но тут язык отказался повиноваться ему.
Так бывает порою, когда встречаешься носом к носу с мечтой. С той розово-голубой мечтой юности, о реальности которой даже никогда и не мыслилось всерьез. Василии Сибилев весь короткий период своего совершеннолетия мечтал встретиться с девушкой идеальной красоты, девушкой, как две капли воды похожей на ту, что стояла за табачным прилавком.
— Лена! — строго сказал возвышающийся над прилавком с мундштуками и трубками усатый дядя. — Лена! Почему не обслуживаешь потребителя? Видишь ведь, человек пять минут руку с чеком тянет!
Сибилев перевел дух и многозначительно поведал Лене (Леночке, Ланечке, Еленушке!) о своем сокровенном желании: получить пять пачек «Казбека» и коробок спичек. Больше он не смог произнести ни одного слова — запас храбрости кончился.
Разумеется, на следующий день Сибилев появился вновь. Он долго консультировался с Леной, какие сигареты лучше и почему. Попутно сообщил девушке о задуманной им реформе табачной промышленности:
— Жизненные противоречия, Леночка, имеются всюду. Диалектика, сами понимаете. Вот, к примеру, ваше табачное дело. С одной стороны — лекции читаются о вреде табака и курения. С другой — рекламы на площадях горят-надрываются: «Курите сигареты «Прима». С одной стороны — капля никотина шутя убивает, извиняюсь, слона. А с другой — табачные коробки выглядят красивее шоколада, не говоря уже о других продуктах питания. Кстати, вы любите шоколад «Золотой ярлык»? Так сказать, кондитерское «Золотое руно»? Прошу... Угощайтесь, не стесняйтесь. У меня этих ярлыков девать некуда. Берите. Не стоит благодарности. Так вот, о вреде курения. Ведь факт: курево — сплошной вред для здоровья. Любой профессор бесплатно подтвердит. А Главтабак из кожи лезет вон, чтобы побольше курильщиков создать. Почему? У них план есть. Выпуск продукции им предписано увеличивать из года в год. Премии они за это получают. За что, если разобраться? Раз табак — яд и укорачивает жизнь? А? Я бы, Леночка, простую штуку сделал. Всякие там планы с табачной промышленности снял. Чтоб никакого роста. Затем такую бы пропаганду против курения начал — только держись. Рекламы бы новые заказал. Вместо «Курите сигареты «Прима» написал горящими буквами: «Если хотите умереть на год раньше — курите сигареты «Прима». И не называл бы папиросы завлекающе: «Курортные», «Три богатыря», а «Кладбищенские», «Три дистрофика». Вместо «Казбека» — «Инсульт», вместо «Беломорканала» — «Инфаркт». Никаких ярких оболочек — чернота, череп, кости, гроб и катафалк. И на каждой коробке обязательная надпечатка: «Здесь двадцать пять штук папирос, каждая из которых приближает вас к смерти на пять минут. Курите и помните: ближайшее похоронное бюро на улице такой-то, дом номер такой-то». Вот это было бы по-государственному. В конце концов, что дороже: здоровье трудящихся или доходы от табачной монополии? Разные там неизлечимые курильщики пусть курят, им все равно. А уж молодое поколение с опаской подходило бы к этому делу...
Леночка усмехалась, слушая влюбленного Сибилева. Ей нравилась его наивность: кто-кто, а Лена знала, что если уж их маленький с двумя продавцами магазинчик дает прибыли больше, чем стоящий рядом театр с залом на тысячу пятьсот мест, то какие же доходы приносят гигантские табачные фабрики! Уж кому-кому, а министерству финансов не до здоровья!
— Вы, гражданин, не мешайте нам план выполнять, — злобно шипел усатый продавец отдела трубок и мундштуков. — Ишь ты, как сладко поет: «Инсульт», «Инфаркт», «Похоронное бюро». А сами небось уже все легкие продымили до самых почек. В общем хотите — курите, хотите — нет, а коли желаете агитировать, то прошу пройти — по соседству с нами клуб находится. Ихний постоянный лектор, который про вред курения читает, папиросы только у нас берет.
Сибилев великолепно понимал, что любой холостой курильщик мужского пола, если хоть раз зашел сюда, то до самой женитьбы будет покупать никотин только тут.
«Разве лектор не человек? — подумал Вася. — Если бы еще он читал о «Браке, семье и верности», да сам к тому же был многодетным, тогда заходить к Лене ему не следовало. А раз у него тематика табачная, так уж тут никуда не денешься — судьба».
Он уже чувствовал врага в каждом покупателе, которому Лена улыбалась. Но так как данное предприятие считалось магазином «Отличного обслуживания покупателей», то Лена улыбалась почти всем.
«Не стоит с этим усачом ссориться, — решил Вася, поглядывая на продавца трубок, — кто его знает, какое он на Лену имеет влияние».
— Из-за ваших антитабачных слов, — сказал усач, — двое покупателей так и ушли, ничего не приобретя. Учтите, гражданин!
— Я старый преданный друг никотина, — сказал Василий примирительно, — так почему бы критикой-самокритикой не побаловаться?
Больше о противоречиях министерства здравоохранения и министерства торговли Сибилев не распространялся. Он аккуратно, по нескольку раз в день забегал к Лене и так активно способствовал выполнению финансового плана за текущий месяц, что даже суровый седоусый мундштучник начал поглядывать на него с явной симпатией.
А когда однажды, в один знаменательный день, прошло уже два часа после открытия магазина, а Сибилев все еще не появлялся, усач удивленно взглянул на весело щебечущую с покупателями Лену. Улучив момент, он расправил усы и безразличным голосом произнес:
— Василий-то нынче припаздывает малость.
— Он прямо из загса отправился к моим родителям, — сказала Лена так спокойно, словно ничего особенного и не произошло.
От удивления обычно уныло висящие усы старого продавца мундштуков стали дыбом: Лене даже показалось, будто у него из ноздрей торчат две толстые сигареты.
Придя в себя, старик засуетился:
— Подарочек надо сделать... обязательно подарок молодому супругу! С тобой особый разговор, а вот Васе... Уж ты его, Ленуся, отучай постепенно от курева. Он у тебя не человек, а сплошной никотин. Две пачки в день как одна копейка — я подсчитал.
— Ай-ай-ай! — рассмеялась Лена. — Это же типичная антитабачная пропаганда!
— Так он же теперь не покупатель, а муж нашего продавца. Для чего ж нам отравлением своих людей заниматься? Мы и с посторонней помощью план перевыполним.
Старый продавец подарил новобрачному коробку с фильтрами: десять тысяч штук. По его расчетам Василию этих антиникотиновых пыжей должно было хватить до 1987 года.
Вечером Лена переехала на квартиру мужа.
Легкий табачный дух наполнял комнаты.
— Вот тебе подарок, как начинающему супругу и кончающемуся курильщику, — протягивая коробку, произнесла она. — Теперь ты будешь вдыхать этот гнусный дым только через фильтр. Нужно экономить свое здоровье.
— Это, конечно, правильно сказано, — сказал юный супруг, чередуя слова с поцелуями. — Но дело в том, что я за всю свою жизнь не выкурил ни одной папиросы.
Он подошел к шкафу и распахнул дверцы. Полки оказались набитыми пачками сигарет, папирос, сигар, табаков. Все, что приобрел Сибилев в Леночкином магазине, лежало тут
— Поэтому-то я и при тебе никогда не курил, — сказал Вася.
— Я-то, несчастная, думала, что ты это делаешь по моей просьбе! — ужаснулась Лена и повисла на шее мужа. — Куда же мы теперь денем эти табачные залежи?
— Подарим поклонникам никотина! А знаешь, какой мыслью я все это время утешал себя? Хорошо еще, что ты, дорогая, работаешь не в зоомагазине. Тогда мне пришлось бы труднее.
— Но почему ты тогда, в первый раз, пришел покупать «Казбек»? Как сейчас помню: пять пачек и коробок спичек!
— Меня попросил неожиданно заболевший товарищ. Теперь-то я подозреваю другое: просто он позавидовал тому, что я долго хожу в холостяках...
ВОЛШЕБНОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ
#img_17.png
Во Дворце культуры комбината было шумно, весело и светло. Лампы сверкали так, будто именно сегодня они хотели перегореть. В афише о вечере, между прочим, интригующе значилось:
«В перерыве между танцами — пьеса-импровизация «Волшебное удостоверение».
С танцами было все в порядке, но к пьесе почему-то никаких приготовлений не делалось. Даже члены драмкружка, которые обычно в дни премьер за три часа до начала уже скрывались с таинственным видом за кулисами, сегодня как ни в чем не бывало отплясывали мазурки и падеграсы.
Среди веселящихся выделялся своим озабоченным видом мужчина в галифе и щегольских сапогах. На его темно-синем кителе блистал какой-то таинственный значок: гибрид медали за спасение утопающих с жетоном древнего общества «Друг животных», а из-под козырька фуражки (он так и бегал по залам, не снимая головного убора) сверкали темные стекла очков-светофильтров.
— Осколок бала-маскарада? — спрашивали гости рабочих комбината, показывая на мужчину в фуражке.
— Это товарищ Энский, — отвечали сотрудники комбината, усмехаясь. — Начальник охраны! Предводитель вахтеров и ночных сторожей!
Фамилию начальника охраны никто не помнил. Его все звали «товарищем Энским». Не потому, что его имя-отчество считали не подлежащими оглашению, а из-за привычки начальника охраны везде и всюду всовывать словечко «энский»:
— Вчера я с одним моим энским другом зашел в пивную, ну и, конечно, выпили на энскую сумму...
А когда знакомился, то обязательно произносил:
— Разрешите представиться, начальник охраны энского комбината!
Вахтеров и сторожей он собирал каждый день на «летучку».
— Постовики! — говорил он, оглядывая свою гвардию. — Развивайте бдительность! Чтоб муха без удостоверения личности не пролетела! Вход только по пропускам! Пропуск надо уважать! В нем наша сила! Запомните, как трижды три: ни одного лица без пропуска! Ни одного пропуска без фотографии! Ни одной фотографии без полного сходства с лицом предъявителя! Ясно-понятно! Сейчас такое время — ротозеев надо сдавать в утиль! Бди в оба!
Удостоверение личности было для Энского святыней. Из-за этого каждый день у проходной будки случались чрезвычайные происшествия. Начохр звонил в цех и говорил:
— Некто предъявляет пропуск вашего рабочего! Задержан мною, прошу зайти на предмет опознания!
Прибегал предцехкома Кондратий Гаврилович:
— В чем дело? Опять несоответствие?
— Так точно! — говорил Энский. — Сразу видно, что у этого гражданина личность какая-то односторонняя... А на фото он вполне симметричен...
— Да у меня флюс, — говорил задержанный. — Третий день!..
Однажды, когда Дормидонтов из механического цеха сбрил бороду (по случаю того, что записался в драмкружок), то Энский категорически отказался признать его «личность»:
— Если тебе верблюд предъявит удостоверение, что он троллейбус, — сказал Дормидонтов Энскому, — ты его пропустишь! Самое главное — чтобы фотография соответствовала! Эх ты, бумажной души человек! Это же формальная бдительность! Это же черт знает куда завести может!
— Попробуй исправь его, — разводил руками председатель цехкома Кондратий Гаврилович. — Ведь кое-кому даже нравится такая постановка вопроса! Слов нет, надо придирчиво относиться ко всяким документам, но ведь, просматривая только фотографии, можно просмотреть кое-что другое...
— Идея! — воскликнул Дормидонтов, по привычке ловя конец уже несуществующей бороды. — Надо этого бюрократа проучить.
...И вот в программу вечера отдыха рабочих и служащих комбината была включена пьеса «Волшебное удостоверение». Энский чувствовал себя в этот вечер неважно: еще бы — столько народу, и все без пропусков! Но что поделаешь — тут уже Дворец культуры, а не завод!
Вдруг к начохру подошел Кондратий Гаврилович и сказал:
— Сейчас звонили из проходной, там кто-то пришел, спрашивает вас!
Энский лихо взял под козырек и помчался на территорию завода.
— Минуточку внимания! — останавливая музыку, сказал Кондратий Гаврилович. — Сейчас будет показана импровизация «Волшебное удостоверение». Прошу всех подойти к окнам... Потушите свет.
В фойе потушили свет, и все столпились у больших, почти во всю стену, окон. Перед зрителями лежал ярко освещенный двор комбината. К складу готовой продукции мчался Энский. Он подбежал к складу, когда оттуда вышел усатый человек с наглазной повязкой. Энский протянул руку и взял удостоверение, просмотрев его — встал по стойке «смирно» и тренированным жестом взял под козырек. Потом, вежливо поддерживая мужчину под локоть, Энский повел незнакомца к мехцеху. У проходной будки вахтер, взглянув на удостоверение человека с повязкой, тоже вытянулся. Незнакомец махнул рукой и пошел к другому цеху — упаковочному. Там повторилась та же картина. Оттуда Энский повел гостя в конструкторское бюро.
— Зажгите свет! — сказал Кондратий Гаврилович. — Сейчас начнется финал!
Через несколько минут усач в повязке и Энский вошли в зал.
— Вот товарищ корреспондент, — сказал Энский, — решил поглядеть и на Дворец культуры! Кое-что из объектов мы уже осмотрели.
— А документы вы у товарища проверили? — спросил Кондратий Гаврилович.
— Все в порядке! Лично видел... Товарищ корреспондент!
— Чей корреспондент? — спросил предместкома.
— Я фотокорреспондент радиокомитета! — сказал усач и протянул красную книжечку.
— Я лично смотрел, — сказал Энский, — не беспокойтесь — фотография соответствует...
По залу прошелестел смешок.
— В чем дело? — бдительно спросил начохр.
— Да разве на радио, — фыркнул кто-то, — фотокорреспонденты бывают?
Энский протер очки.
В зале засмеялись. Все громче и громче. Начохр надел очки и сказал, повернувшись к «фотокорреспонденту радиокомитета»:
— Смешливый у нас народ, без забот...
Но, взглянув на усача, открыл рот: повязка была уже снята, и мужчина отрывал усы. Все узнали Дормидонтова из механического цеха.
— Пропуск мы сделали вот какой, — сказал Кондратий Гаврилович, подняв красную книжечку, — видите, что написано золотом на обложке? «ПРОПУСК ВСЮДУ». Эта фантастическая надпись и производила такое ошеломляющее впечатление на всех подведомственных начохру людей и на него самого. Вот до чего доводит бумажный гипноз! Ротозейство! Ведь любой человек может с таким, с позволения сказать, «пропуском» разгуливать по предприятию и сам начальник охраны будет его поддерживать под руку... «Пропуск всюду»! Подумать только клочок красного коленкора с золотым тиснением, а открыл все двери цехов, конструкторского бюро, склада!
...А на следующий день весь завод узнал настоящую фамилию Энского — из приказа директора комбината.
ЧЕМПИОН РАССЕЯНЫХ
Рассказы о находках и потерях
#img_18.png
РЫЖИЙ ПОРТФЕЛЬ
Кто из вас не терял когда-нибудь какой-нибудь вещи? Может быть, и найдется на всю планету один такой сверхвнимательный гражданин, у которого ни единой потери за всю жизнь не случилось, но это явление выдающееся. Мой же друг, слушатель академии лейтенант Виктор Скамейкин, был самым простым смертным. Поэтому, когда мы вышли из троллейбуса, я прежде всего спросил:
— А где твой портфель?
Виктор зачем-то ощупал свои карманы, затем растерянно развел руками.
— Я, очевидно, оставил его в троллейбусе!.. — пробормотал он.
— Так чего же ты стоишь?! — закричал я. — Садись на трамвай и догоняй! Пока троллейбус будет идти по кольцу, трамвай напрямик вывезет тебя к вокзалу! И ты перехватишь свой троллейбус! Вот как раз идет «Б»! Я буду ждать тебя здесь, в сквере!
Виктор вскочил в трамвай и умчался в погоню за портфелем.
Прошло минут двадцать. Виктор вышел из трамвая «Б» и, радостно улыбаясь, направился ко мне.
— Догнал! У Курского! Троллейбус номер шестьсот семьдесят девять! Вхожу — и вижу: у кондуктора мой рыжий портфель! Сверили инициалы: «В. С.» — все в порядке! Снова сел на «Б», и вот я здесь!
— А где же портфель?
Виктор посмотрел на свои руки, пожал растерянно плечами.
— Действительно... Черт его знает!.. Наверное, я оставил его в трамвае!..
— Но чем ты думаешь только?!
Виктор смущенно улыбнулся.
— Ты не поверишь... Я все это время, даже когда портфель был у меня в руках, думал о бюро находок. Все забытые и потерянные вещи прибывают туда! Пойдем и сделаем заявку о потере.
— Тебя наняли рекламировать это учреждение?
— Не говори глупостей! Едем, и ты сам все поймешь!
Но у входа в бюро, или, как его еще называют, «камеру хранения забытых и потерянных вещей», лейтенант резко затормозил.
— Что с тобой? — спросил я.
— Видишь ли, — в голосе моего друга появились несвойственные ему нерешительные интонации. — Я подожду тебя здесь. Вернее, я зайду туда попозже... — замямлил он.
— Почему? Что случилось?
— Это очень сложный вопрос. Ну, я не хочу встречаться с главным хранителем забытых и потерянных... Ты зайди туда и посмотри: не маячит ли там разговорчивый такой толстяк в тюбетейке? Потом все объясню.
Я вошел в небольшой вестибюльчик и остановился возле стеклянной двери, ведущей в камеру. Хорошенькая белокурая девушка сидела за столом. Перед ней лежала охапка зонтов и несколько хлорвиниловых разномастных плащей. Женщина со значком трамвайного контролера на лацкане парусиновой курточки сдавала находки.
— И это, Ниночка, после обычного рядового дождя, — говорила женщина. — А тут гроза была в четверг, так у нас рекорд получился: сразу восемь зонтов и пять плащей...
Я решил не входить в помещение, а провести разведку по всем правилам: сам вижу все, меня — никто. Впрочем, может быть, искомый толстяк находится тут, но мне он просто не виден? Терпение, терпение... Вот кто-то еще подходит к столу, за которым сидит Нина.
АВТОГРАФ
Это был худощавый юноша в очках. В руках он держал толстую книгу.
— Вот она, — сказал юноша, протягивая том. — И надпись — мне от автора...
Нина прочла автограф, потом взглянула на переплет и рассмеялась.
Женщина-контролер тоже заулыбалась:
— Редкая надпись... Как же так получилось?
Юноша, ежесекундно поправляя очки, торопливо стал объяснять:
— К нам в институт на литературный вечер должен был приехать этот вот писатель, подпись которого вы видите... Уважаемый автор военных романов, так сказать, беллетрист-баталист. Понятно, что уже за два дня в ближайших книжных магазинах наши студенты раскупили все книги романиста — для получения автографов. Ведь приятно, когда на сочинении собственноручная авторская подпись, тебе адресованная, верно?
Нина и контролерша единодушно поддержали эту мысль.
— Так вот, точно в назначенный час писатель явился. Ну, рассказал о себе, о своих произведениях, прослушал стихи и новеллки членов литкружка, ответил на записки. А потом его атаковали любители автографов. И тут мне стало обидно — я-то не догадался предварительно запастись книгой. Смотрю на радующихся коллег и ругаю свою непредусмотрительность. И вдруг замечаю: писатель так поглощен надписыванием автографов, что даже не смотрит, на чем пишет. «Ага, — думаю, — вот, кажется, я смогу отличиться». Сами знаете, бывает — нет-нет да и потянет на что-то забавное, на розыгрыш, на шутку... Хватаю я вот этот том собраний сочинений Льва Толстого и бегу к писателю. А книги у него разных форматов имеются — и толстые, и потоньше, и цвет обложек различный. Короче, он бровью не повел — надписал мне Толстого. Глядите, синим по белому: «НА ПАМЯТЬ О НАШЕЙ ВСТРЕЧЕ».
— Ай-ай, — покачала головой контролер трамвая. — Несолидно получилось.
— Ну, а я забыл эту книгу в автобусе, — продолжал студент. — И если бы не ваше учреждение — прости-прощай редкий автограф. Ну, все хорошо, что хорошо кончается. Спасибо вам.
Нина тем временем внимательно рассматривала злополучный автограф.
— Знаете, — сказала она, — дело не так-то просто.
— Вы сомневаетесь, что эта книга моя? — ужаснулся юноша, хватаясь за оглобли своих очков, как утопающий за соломинку.
— Нет, книга принадлежит вам, — усмехнулась Нина. — Но писатель знал, что подписывал не свое сочинение.
— То есть... как? — недоуменно блеснул очками студент.
— Просто он вас разыграл, — Нина взглянула на недоумевающего студента. — Когда у вас был литературный вечер?
— Тридцатого марта!
— А он после своего автографа поставил дату — первое апреля. Да еще подчеркнул ее... Понятно?
Из этого студента наверняка получился бы хороший светофор. Он покраснел, потом вдруг пожелтел, потом стал зеленоватым.
— Да... действительно... как это я не заметил... «На память от автора» — и первое апреля... Да... Спасибо, добрый день... то есть до свидания! — И он с реактивной скоростью пронесся мимо меня по улице.
* * *
Пока Нина и контролер пересмеивались, я быстро заглянул в комнату: в ней никаких мужчин — ни толстых, ни худых — не было. Можно было докладывать Виктору о выполнении задания.
— Ты почему так долго там был? — подозрительно спросил меня лейтенант. — С ней разговаривал?
Нет, поистине мой друг вел себя сегодня загадочно. Я не узнавал всегда спокойного, рассудительного, даже немного флегматичного офицера.
— Путь свободен! — отрапортовал я. — Толстяк не обнаружен.
РОДНОЙ ЗОНТИК
Мы направлялись к входу в бюро, но нам перебежал, дорогу маленький юркий человек. Его ярко-желтые волосы были так растрепаны, что голова издали походила на цветок хризантемы. Когда мы вошли в камеру, то человек уже вращался вокруг хорошенькой блондинки, а на том самом месте, где недавно я видел контролершу, стоял... толстяк в тюбетейке.
Мы остановились на пороге. Виктор хотел было юркнуть назад, но и белокурая хранительница забытых вещей и толстяк заметили его. Лицо девушки выражало радость и сочувствие, а лицо толстяка — испуг. Об эмоциях, которые выражал взгляд Виктора, брошенный на меня, нужно писать отдельно.
Спас положение человечек с растрепанной шевелюрой. Он говорил с такой скоростью, что никто из нас не мог бы даже при желании вставить слово.
— Как дела? Как баланс потерь и возвращений? Кстати, о возвращениях: не встречали ли вы моего зонтика? Ручка в серую крапинку, наконечник красный... да вот он! — И мужчина бросился к столику Нины и извлек из-под него зонт.
— Мой родной зонтик! — смеясь, сказал юркий человечек. — Всего полтора часа назад я забыл его в автобусе номер четыре на Васильевском сквере! Когда мы выезжали сюда на гастроли, мне его подарила жена. И вдруг — потерян! Я уже простился с ним. Но ваша оперативность, дорогие товарищи, меня просто потрясла. Я поражен! Я буду всем рекомендовать: если уж хотите терять, то теряйте только в Москве! Кстати, название вашего учреждения не вызывает особого энтузиазма. Камера! Малопривлекательно! Неаппетитно! Газированной водички у вас, случайно, нет? Может быть, кто-нибудь из продавцов воды потерял свою тачку с сиропом? Нет? Ну, ладно! Заходите к нам в театр, спросите Мещерского, меня сейчас же вызовут! Мы гастролируем в парке культуры! Ну, большое спасибо, привет!.. — И актер исчез так же молниеносно, как появился.
— Сегодня дождя не будет, — сказала белокурая девушка, — а завтра, когда прибудут вещи, я возьму себе зонт, оставленный Мещерским в автобусе номер четыре. Очевидно, у нас совершенно одинаковые зонты!
— Так он взял твой зонт, Нина? — ахнул толстяк в тюбетейке. — Но это же... это...
— Свою вещь я имею право отдавать кому хочу, — сказала Нина. — А ему не надо будет приходить сюда второй раз. Знаете, всегда как-то неудобно говорить: «Зайдите завтра...» Не хватало только еще бюрократизма в нашем заведении, где работает-то всего два человека.
Ну, тут внимание обоих сотрудников бюро находок переключилось на нас.
— Здравствуйте! — робко произнес Виктор.
— Добрый день! — ответила Нина и опять, как мне показалось раньше, радостно-сочувственно поглядела на лейтенанта. — Что вы потеряли на этот раз?
Толстяк даже не ответил на приветствие Виктора.
— Вы с ним? — спросил он меня. — Тогда, будьте добры, пройдите сюда!
И он распахнул стеклянную дверь закутка, на котором блестела черная табличка: «КАБИНЕТ ЗАВЕДУЮЩЕГО».
ЧЕМПИОН РАССЕЯННЫХ
Пожав мне руку и усадив в кресло, толстяк сказал:
— Вы хорошо знаете офицера, с которым пришли?
— Еще бы! Это мой друг! Вместе кончили училище, вместе...
— Очень хорошо! Так вот, известно ли вам, что ваш друг снится мне по ночам? Что я из-за него теряю аппетит?
— Нет, неизвестно... — растерянно пробормотал я.
— Я встречал на своем веку сотни тысяч людей, но с таким человеком, как ваш друг, я сталкиваюсь — слава богу! — впервые!
Заведующий налил стакан воды и поставил его передо мной. Но я пить не стал, и толстяк выпил воду сам.
— Дело в том, — сказал заведующий, обмахиваясь тюбетейкой, как веером, — что ваш друг ходит к нам в бюро каждый день... Понимаете? Каждый день он делает заявление о потерянных им вещах! За две недели он поставил рекорд забывчивости: он растерял в московских трамваях пять зонтов, два портфеля, пять свертков, рюкзак и охотничью собаку! Сеттер по кличке «Тарзан»!
— Столько вещей? Да что вы! Тут какая-то путаница... Он приезжий, только-только в академию поступил учиться. У него и движимости-то всего два чемодана. И те у меня стоят! — удивился я.
— Тем более странно... Но так как все заявки на потери сделаны им официально, то мы должны с ними считаться. И дело в конце концов не в этом. Теряют и более ценные вещи. Один кассир потерял десять тысяч рублей вместе с ведомостью зарплаты — находка попала к нам, мы послали извещение, и кассир получил свой сверток. Дело даже не в количестве потерянных вещей. Дело в том, что ни одной из этих потерь мы не обнаружили. Среди находок не было не только сеттера — ладно, собака могла убежать! — но и зонтиков, свертков, портфелей. Это невозможно! Понимаете: н е в о з м о ж н о! Я работаю на находках давно. Кажется, обычные вещи, что в них особенного? Но по находкам можно узнать очень многое. Что теряли раньше и что теряют теперь? Это же тема для диссертации! Вещь стала дороже! Добротнее! И количество потерь уменьшается, потому что лучше стал человек жить, больше отдыхать, нервы у него стали крепче и рассеянность меньше. С каждым днем процент честности растет. Повторяю: девяносто восемь процентов всех зарегистрированных потерь проходит через бюро находок! Мы, если по находке можно установить личность потерявшего, шлем ему извещение. У нас тысячи благодарностей! Вы сами теряли что-нибудь? Нет? Зря! Прошу вас, потеряйте! Через день зайдите к нам и получите свою вещь с нашего склада!.. А вот ваш друг — это что-то необыкновенное. За две недели он перевернул вверх дном всю статистику! Ведь, как говорится, что потеряешь, то и найдешь. Понимаете? А ваш приятель сделал четырнадцать заявок — и все они повисли в воздухе. Из-за них процент честности упал до семидесяти. И хоть бы одна вещь нашлась! Ни одной! И это подозрительно. А может быть, он их не терял? Как вы думаете? Что он потерял и что он хочет найти? Способен он все эти четырнадцать потерь выдумать? Включая сеттера по кличке «Тарзан»?
— Не знаю, что он терял в эти дни, но сегодня лейтенант потерял свой портфель, можно сказать, прямо на моих глазах! Забыл в трамвае!
Заведующий тюбетейкой вытер вспотевший лоб.
— Я сойду с ума! — простонал он. — Тогда выходит, что и все его другие потери тоже факт? Портфели, свертки, рюкзак, зонты, собака! Простите, но в эту секунду я теряю веру в человека! Год из года, месяц из месяца честность жителей росла, а тут вдруг такие события!.. Не могу поверить! Тут что-то не так! Пожалуйста, побудьте пока там, а вашего друга пригласите сюда...
Когда я вышел из закутка, Виктор сидел рядом с Ниной. Увидев меня, они смутились, и Виктор встал.
Я передал просьбу заведующего.
— Иди! — сказала Нина. — Да не бойся, он очень хороший, добрый человек.
— Только сейчас Виктор рассказал мне все, — сказала Нина. — Он давно хотел это сделать, но ему мешал наш заведующий.
— Мне Виктор ничего не объяснял, — развел руками я. — Поэтому я не понимаю, что с ним происходит.
— Все очень просто! — рассмеялась Нина, и я уже приготовился слушать ее объяснения, как в окне показался гражданин с внушительной черно-бурой бородой. Он приветственно помахал рукой и скрылся.
ХИТРЫЙ ДЕД
Нина засуетилась: она стала искать на пакетах какие-то надписи, а найдя, откладывала свертки на отдельный стеллаж.
— Этот дед ужасно хитрый, — сказала Нина. — Он — наша достопримечательность. Забывчивый товарищ — каждый день теряет по шесть-семь предметов. Причем не теряет, а нарочно забывает и даже пишет на пакетах: «Н. З.» — «Нарочно забытый». Колхозник. Приехал к сыну на побывку, а сын его живет рядом с нами. Дед беспокойный, без дела сидеть не может, бродит по городу, выполняет разные домашние поручения, закупает что-то для колхоза. У него восемнадцать внуков — целая бригада!
— Но при чем здесь бюро находок?
— Он нас превратил в бюро доставки, — усмехнулась девушка. — Не хочется ему таскать с собой все, что покупает... Понятно? Ведь еще не все магазины организовали доставку покупок на дом. И вот дед придумал выход из положения: выносит покупку из магазина, подходит к остановке транспорта и говорит: «Граждане, кто потерял сверток?» Хозяина, конечно, не находится. Тогда он сдает «находку» кондуктору трамвая, автобуса, троллейбуса или милиционеру. Записывает все в блокнотик — что где забыто, кому сдано. И вещь, конечно, оказывается у нас. А так как дед живет рядом, то он приводит целую команду внуков, нагружает их свертками, и они несут покупку домой. А дед каждый раз прощения у нас просит: «Не буду больше терять, — говорит, — простите...» Вот он домой пошел — видели, мне рукой махал? — значит, через несколько минут нагрянет со своей оравой.
Нина кончила разбор «нарочно забытых» предметов и снова села за стол. Она помолчала, прислушиваясь к разговору в кабинете заведующего. Но там беседовали тихо, и ничего путного разобрать было нельзя.
— Так как же вам товарищ лейтенант все эти происшествия с пропажами объяснил? — спросил я девушку.
Нина заулыбалась.
— А он ничего, оказывается, не терял. Просто увидел меня и зашел сюда. А тут как раз наш заведующий. И пришлось Виктору спешно подыскивать, так сказать, официальную причину визита. Ну он и придумал — потерю зонта. На следующий день та же ситуация: пришел ко мне, встретил директора, придумал потерю. А ведь я-то ничего не понимала! Чувствовала, что с Витей что-то происходит, но в чем суть — не догадывалась. Я бы ему посоветовала не придумывать новых потерь, а справляться об одной и той же: «Дескать, не принесли еще?» И все было бы в порядке, без паники... Но сегодня, спасибо вам, вы заведующего заняли, Виктор мне все объяснил...
Тут Нина зарделась так трогательно, что я понял: мой друг успел объяснить, кроме этого, еще очень многое.
Виктор вышел из кабинета вместе с заведующим. У обоих был сияющий вид.
— С балансом все в ажуре! — сказал толстяк. — Процент честности восстановлен! Теряйте — заходите, дорогие товарищи!
Виктор хотел еще о чем-то пошептаться с Ниной, но в дверях показался гражданин с черно-бурой бородой и группа разнокалиберных мальчиков и девочек. Это явился хитрый дед со своей бригадой внуков. В бюро начинался аврал, и нам там уже нечего было делать.
— Ну, как тебе понравилась Нина? — спросил меня Виктор, когда мы вышли на улицу. — Не девушка — находка! Та, о которой мечтаешь! Конечно теперь с потерями — руководство камеры поставлено в известность, я могу заходить сюда теперь без стеснения.
— Кстати, о сегодняшнем портфеле ты заявил?
— Что? Ах да, портфель... Конечно, забыл! Ну, да ладно, мы с Ниной договорились о встрече сегодня вечером, и я ей о нем скажу.
Прошло недели три. Мы с Виктором почти не виделись — у него в академии было много дел. Как-то раз в теплый майский вечер я встретил заведующего бюро находок. Он был задумчив и печален.
— Невыполнение плана по зонтикам? — спросил я. — Или опять упал процент честности?
— Нет, — сказал заведующий, — с честностью все в порядке! Как поживает ваш влюбленный лейтенант — чемпион рассеянных? Чудак! Но меня сейчас огорчает другое: есть еще такие люди, которые не верят в честность народа. Они, потеряв вещь, ее не ищут! Они считают по-прежнему: что с воза упало, то пропало! Вот, например, уже больше месяца у меня в бюро лежит портфель с инициалами «В. С.» Забыт, как полагается, в трамвае. А его владелец даже не интересуется им! Представляю себе этакого старика, Фому-неверующего... Чего вы смеетесь?
— Я, кажется, знаю владельца этого портфеля! Рыжий портфель, забыт в маршруте «Б», серебряные инициалы, верно?
— Верно!
— Я вам завтра же пришлю хозяина!
Заведующий посмотрел на меня сочувственно:
— У вас, молодой человек, странные приятели — один ходил к нам две недели подряд и морочил нас сказками, а другой — еще хуже, Фома-неверующий... Но против вас я лично ничего не имею, вы мне нравитесь. Теряйте и заходите! Всегда рад!
Я тотчас же позвонил Виктору и напомнил ему о портфеле.
На следующий день я встретил Нину — она шла с работы и в руках несла рыжий портфель с инициалами «В. С.», получив его у себя, в бюро находок, по доверенности, как жена потерявшего.
СУХАЯ ВОДА
#img_19.png
Матч по водному поло между командами ремонтной базы и порта подходил к концу. Болельщики охрипли от крика: порт проигрывал.
— Утопили! — хватался за голову старшина первой статьи Вторых, организатор и начальник команды порта. — Ну, если вы сейчас так вот, «сухими» (счет был сухой — 10 : 0), из воды выйдете — пеняйте на себя!
Но, невзирая на азартное состояние души, Вторых понимал, что пенять ему нужно прежде всего на самого себя. Как он, опытный спортивный организатор, мог довести команду до такого состояния! Подряд семь проигрышей! Портовики крепко стали на якорь в конце турнирной таблицы. Тут уж не в группу «Б» переходить, а как бы куда-нибудь на «Я» не скатиться!
— Я вас предупреждал, — раздался рядом вялый голос мастера всех водных видов спорта А. Й. Люликова, — тактический и стратегический план второго тайма...
— Идите вы со своей тактикой в другую команду! — вспылил Вторых. — Ну, каюсь, зря я вас пригласил тренером. Бывают ошибки! Но нельзя же о них напоминать ежеминутно!
— Это я — ошибка? — удивился Люликов. — Ну, зачем такие нехорошие слова валить с больной головы на здоровую... Меня почти весь мир знает, не то что некоторых.
Повышенное самомнение появилось у Люликова в результате несостоявшейся его поездки на один ответственный международный матч. Люликов в окружении щедрых поклонников так активно праздновал свое включение в число запасных сборной города, что опоздал на самолет и ночевал в вытрезвителе. Утром он в спешном порядке вылетел... из сборной команды. Но так как об этом в газетах не писали, то спортивная общественность областей и краев пребывала в полной уверенности: мастер спорта Люликов не участвовал в матче только потому, что никто из основного состава не схватил по дороге насморка и не нуждался в замене.
Люликов решил посвятить свою дальнейшую жизнь и деятельность воспитанию молодых спортсменов и уехал тренером в теплые морские края. Там-то его и встретил старшина первой статьи Вторых.
Мастер произвел на старшину большое впечатление и с той поры дела в команде водного поло пошли под гору.
...Автобус с командой порта, словно удирая от разгневанных болельщиков, мчался по городу.
«В чем дело? — мысленно анализировал Вторых. — Почему мы проигрываем? Люликов, это ясно, тактик никудышный. Правильно его прозвали — Ай-Люли. Каждый раз самому приходится план игры разрабатывать. Но без Люликова тоже как без рук. Связи! Знакомства! Ведь если бы не он, разве удалось бы перетянуть в команду таких известных мастеров, как Гах, Критиков, Чавелло?»
— У меня идея, — вяло молвил сидящий рядом Люликов, — слушайте, Вторых, честное слово — тактическая новинка. Будущая игра — наша.
Вторых с надеждой взглянул на Люликова: чем черт не шутит! Все-таки мастер спорта!
— Значит, так, — немного оживился тренер. — Гах своими стремительными прорывами изматывает защиту, а Чавелло с Критиковым через головы деморализованного Гахом противника будут пасовать прочим нападающим. Гениально? Только никому ни полслова! Спортивная тайна! — и Александр Йоркович многозначительно приложил палец к устам.
— Посмотрим, — вздохнул Вторых. — Но, мне кажется, дело тут не в тактике. Чего-то еще команде не хватает. А вот чего?
— У меня есть на примете один заслуженный мастер спорта, — зашептал Ай-Люли. — Можно вызвать, о зарплате договоримся. Был центром нападения сборной республики! Гигант! Стратег!
— Подумаем, — произнес старшина. — Может, и в самом деле... Но для этого нужно хотя бы один матч выиграть, а то и с начальством говорить неудобно о новых расходах.
— Выиграем, — философски изрек Ай-Люли. — Нам сейчас просто не везет... Сухая вода пошла, как говорится. Играй не играй — все равно проигрываешь в «сухую». А как размочим, так и очки сами полетят, слово мастера!
Но очередной матч принес команде очередное поражение.
Знаменитый Гах топтал воду в центре поля и за весь первый тайм совершил один рывок и то куда-то в сторону.
Не менее знаменитый Чавелло все время уходил под воду именно тогда, когда ему хотели перепасовать мяч.
Критиков при малейшем намеке на соприкосновение с противником добросовестно пускал пузыри, симулируя потопление: надеялся, что судья даст штрафной.
В самом конце игры, когда счет был такой, что Вторых сидел зажмурившись, а Ай-Люли бормотал что-то насчет «сухой воды», Гах решил во что бы то ни стало «размочить» результат. Он пошептался с Критиковым и, дождавшись от Чавелло передачи, ринулся к воротам противника.
И тут случилось неожиданное: вратарь соперников вдруг слабо ойкнул и пошел на дно. Ворота оказались пустыми. Гах неторопливо забросил мяч.
— Гол! — заорал Люликов, чуть не падая в воду от восторга. — Конец сухой воде!
Но судья, заподозрив неладное, не торопился засчитывать мяч.
Ушедший под воду вратарь пробкой вылетел на поверхность, глотнул воздуха и снова нырнул с криком:
— Я покажу, как за ноги хватать!
Над взбаламученной водой показалась красная физиономия Критикова. Он визжал, брыкался и вопил:
— Только без щекотки! Это не по-това...
— А топить вратаря, — грозно сказал капитан соперников, — это по-товарищески?
Кончился инцидент тем, что гол не засчитали, а Критикова дисквалифицировали на две игры.
В автобусе портовиков, который медленно отъезжал от бассейна, направляясь на тренировочную базу, стояла кладбищенская тишина.
Люликов, по обычаю сидевший справа от Вторых, сказал, как всегда, расслабленным голосом:
— На следующий раз я применю тактическую сенсацию. Чавелло наденет все свои жетоны-значки за спасение утопающих и будет подавлять деморализованного противника молниеносными прорывами, а Гах через головы растерявшихся защитников забрасывает мяч в ворота.
— Гах! — воскликнул Вторых, открывая глаза. — Гах и мяч — несовместимые понятия! У вашего Га-ха — мячебоязнь! — И начальник команды, махнув рукой, погрузился в мрачные думы.
В конце концов, не выдержав, Вторых постучал шоферу, и автобус остановился.
— Завтра всем быть в сборе в восемь ноль-ноль! — приказал команде старшина, вышел из машины и двинулся по улице — ему хотелось побыть одному.
«Неужели в порту суждено погибнуть такому виду спорта, как водное поло?! — думал Вторых, шагая вдоль набережной. — Ведь за нас уже перестают «болеть»! — с ужасом сказал он себе. — Это начало конца! Интересно все же, в чем причина успеха других команд?»
Где-то невдалеке раздался крик:
— Тама-а-а!!
Старшина огляделся. На свежевыкрашенном синем заборе («Высота воробьиного полета!» — улыбнулся Вторых) сидел мальчик-маляр в забрызганной брезентовой спецовке. Рядом с ним, на зубце забора, висело ведро с кистью. Мальчик махал руками и кричал:
— Молодец, Коля! Тама! Сидит!
— Как говорится: и человек красит место, и место красит человека! — сказал старшина. — Футбол, что ли? — подойдя, поближе спросил он.
— Футбол, да на воде — сказал маляр и чуть было не слетел с забора. — Пасуй, Ваня!
— А кто играет? — продолжал допрос Вторых.
— Порт против дока!
— Водное поло? — недоуменно развел руками старшина. — «Дикие» команды? Вот это да!
Вторых чуть на забор не взобрался от нетерпения — так ему хотелось поскорее поглядеть на матч. Но, взглянув на ведро с синей краской и на свой белый китель, старшина вздохнул и пошел искать вход.
Ворота оказались совсем рядом — за углом. В них было видно поблескивающий водой док, мелькание загорелых рук, разноцветные шапочки игроков.
Первым, кого старшина увидел, был тренер и руководитель ватерполистов ремонтной базы.
— Пришли посмотреть на резервы? — спросил он у Вторых. — Правильно сделали. Я бы на вашем месте давно разогнал старичков и занялся подбором молодых... Критиков, конечно, когда-то был очень хороший игрок, но это было лет десять назад. То же самое и Гах. Чавелло вашему скоро сорок стукнет А здесь какие молодцы в порту имеются! Смотреть любо-дорого! Вот, например, Гладышев! Чем плох? А Митронин? Глядите, что выделывает!
— Да... есть талантливые ребята, — бодро сказал Вторых и почувствовал, что уши у него краснеют.
«Нашел на кого надеяться — мысленно ругнул себя старшина. — На Ай-Люли! Позор!»
— Тама-а-а! — бушевали болельщики.
Сборная дока на глазах пораженного Вторых, получив четыре прямых попадания в ворота, шла ко дну.
После матча возле выхода старшина, к своему великому удивлению, увидел Люликова, окруженного молодыми моряками.
— Пять шестых земного шара — вода. Но человек вспоминает об этом только тогда, когда начинает тонуть! — говорил Люликов, время от времени поднимая вверх указательный перст, что, по его замыслу, должно было означать восклицательный знак. — Поэтому, мои юные друзья, вы правы — надо развивать себя не только на суше, но и в воде! А что может быть полезнее игры в водное поло? Да, друзья, нет ничего полезнее! Прежде всего — плавание! В древней Греции говорили о некультурном человеке: «Он не умеет ни читать, ни плавать...»
— Видите ли, товарищ Люликов, — прервал тренера один из спортсменов, — у нас и читать и плавать ребята умеют. Мы хотели попросить у вас помощи: у нас организовались несколько команд по водному поло...
— Правильно, правильно, — озираясь, сказал Люликов, — каждый вид спорта лишь тогда имеет право на жизнь, является по-настоящему спортом, когда он массовый!
— Так вот, — продолжал матрос, — мы бы хотели, чтоб вы, как тренер, нам помогли. Наладили тренировки, занятия по тактике, теории. А то, сами понимаете, трудно так... индивидуально... Тем более что на базе и в других местах проводятся занятия среди низовых коллективов.
— У меня столько работы с мастерами, — сказал Люликов, изобразив на лице предельную усталость, — что нет времени руководить самодеятельностью. Для этого существуют всякие там клубы при купальнях и кружки при пристанях. Вот если в индивидуальном порядке, за наличный расчет — тогда другое дело... Обдумаете, позвоните! — водных дел мастер протолкался сквозь ряды огорошенной молодежи и скрылся за воротами.
— Слышали, каков гусь? — развел руками Сивидов. — Тренер, нечего сказать! Давай, старшина, я с твоим молодняком буду заниматься?
— Сами справимся! — хитро улыбнулся Вторых. — Теперь я нашел причину неудач. Ну, значит, договорились? — обратился он к Гладышеву, Митронину и другим энтузиастам водного поло. — Завтра приходите на первую тренировку! Не опаздывать! — И старшина побежал догонять Люликова.
Поравнявшись с тренером, Вторых несколько минут шел молча — переводил дух.
— О частных уроках и «левых» заработках — разговор будет особый. А сейчас о спортивной молодежи, — начал старшина. — Сегодня я подсчитал, сколько лет нашей команде, то есть всем нашим игрокам, вместе взятым.
— Я работник творческого профиля! — гордо сказал Люликов. — Бухгалтерией не занимаюсь.
— Когда это не касается личных доходов? Ясно! — вздохнул начальник команды. — Так вот, к вопросу о молодежи: получаются любопытные результаты! Триста восемьдесят лет! Подумай-ка, сколько лет на душу? И это в таком спорте, как водное поло! Все твои вундеркинды! Гах! Критиков! Чавелло! Тактическая сенсация! А за наших соперников — кто играет? Молодежь! Понятно? Мне лично теперь ясно, почему у нас в таблице одни спасательные круги!
— Это намек? — спросил Люликов. — Впрочем, я предчувствовал, что конец сезона мне придется работать в другой организации... У меня уже есть на примете один вполне культурный яхт-клуб. Там я поставлю дело на полные паруса! Критикова я забираю с собой, он будет вести кружок аквапланистов. И Гах тоже поедет со мной... Он специалист по танцам в воде, так называемому «фигурному плаванию...»
— То-то он вальсировал во время игры, — сказал Вторых.
— ...Мы откроем при пляже школу водного буги-вуги... — продолжал Люликов. — Чавелло изобретатель нового спорта — плавания с препятствиями. Тоже не пропадет. А вот вы попробуйте без нас поиграть! Посмотрим, что вы сможете сделать без признанных мастеров! Приветик!
...В первом же матче, несмотря на отсутствие в команде порта Гаха, Критикова и Чавелло, питомцы Вторых добились ничьей, играя против сильного коллектива.
— Ничего не понимаю! — пожимал плечами Люликов. — Ведь играл ослабленный состав! В чем причина успеха? Может, просто сухая вода кончилась!
— Во-первых, — поправил экс-тренера старшина, — играл не ослабленный состав, а обновленный, даже, точнее говоря, омоложенный. А, во-вторых, мы теперь рассчитываем не на гастролеров и не на водичку, а на собственные кадры. Ясно?
— Ну что же, — усмехнулся Люликов. — Без нас вам все равно будет худо. Вы нам еще позавидуете. Умрете от зависти!
— Желаю веселых танцев на воде, удачного плавания с барьерами! — проникновенно сказал Вторых. — Море большое, но в нем, к сожалению, еще имеется кое-где мутная водица. Пользуйтесь, пока... Что же касается зависти — пусть от нее дельфины умирают! А мы как-нибудь переживем!
ФОКУСЫ
#img_20.png
В клубе воинской части мое внимание привлек большой щит с фотопортретами известных всей стране академиков, писателей, чемпионов мира, популярных актеров. Оказывается, попасть на этот щит мог только тот, кто посетил клуб, кто выступил перед личным составом данной части. На многих портретах были написаны различные теплые слова. Например, чемпион мира по штанге начертал:
«Уверен, что ваши солдаты-тяжелоатлеты еще доставят мне много неприятностей на соревнованиях. Желаю им в этом успеха».
И ведь прав оказался знаменитый спортсмен: именно здесь, в кружке штангистов, проявился у ефрейтора Федора Березовского тяжелоатлетический талант. Было это всего два года назад, а теперь Федор — основной соперник чемпиона.
Много автографов я прочел на портретах. Один меня особенно заинтересовал. Внизу, под фотографией красивого мужчины в белоснежной чалме — известного нашего фокусника-иллюзиониста, написано было:
«Концерта у вас я никогда не забуду. За урок, который вы мне преподали, большое спасибо. Привет сержанту Василию Ковригину. Надеюсь еще встретиться с ним на сцене.Заслуженный артист республики...».
И дальше идет полностью фамилия и имя-отчество. Так как история этой надписи, которую мне тут же, не отходя от портрета, рассказали, не особенно приятна для нашего уважаемого эстрадного актера, то фамилию его я называть не буду. А историю, конечно, изложу.
Знаменитый фокусник приехал на концерт в часть. Ассистенты его еще с утра колдовали на сцене: устанавливали аппаратуру, разгружали какие-то ящики, что-то паяли, чем-то грохотали.
А вокруг них, оказывая посильную помощь, крутился сержант Вася Ковригин, местный клубный самородок, талант. У других талант певческий или там танцевально-драматический, предусмотренный инструкциями о самодеятельности. Такому дарованию расти легко — тут тебе и педагоги, и руководители, и даже наглядные пособия в виде пластинок всяких, кинофильмов и тому подобного. Васин же талант был оригинальным: больше всего во время отдыха интересовали сержанта фокусы, иллюзии, манипуляции. Такую ловкость рук развил Ковригин — диву давались. И ведь все самоучкой, так сказать, варясь в собственном соку. Потому фокусного кружка при клубе не было: руководителя где возьмешь? И никаких наглядных пособий или учебников. Темное дело! Иллюзия какая-нибудь на сцене проходит за три-четыре минуты, а подготавливать ее — месяц, а то и два. Да еще почти до всего собственным умом доходить приходится! Выходит, говорят, при Международной организации иллюзионистов специальная газета, где фокусники обмениваются опытом, описывают различные свои номера. Но Васе в руки, к сожалению, издание это не попадало ни разу. Вот и приходилось ему творить на сцене всякие мелкие рукотворные чудеса, быть любимцем публики и мечтать о встрече с настоящим «магом и волшебником». Понимаете теперь, какие чувства наполняли сержанта, когда он помогал перетаскивать таинственные ящики заслуженного фокусника?
Наконец наступил вечер. Клуб, разумеется, полон. Выходит на сцену иллюзионист, здоровается и, как положено, вызывает на сцену одного-двух свидетелей из публики.
— Чтобы смотрели за мной, — улыбаясь, произнес он, — а если что заметят — пусть немедленно сигнализируют! Дескать, фокус не удался!
Желающих оказалось много, каждый хотел проявить свою наблюдательность и сообразительность. И пока зрители меж собой разбирались, кому идти, фокусник на свою голову возьми да и скажи Васе Ковригину:
— Ну, идите, пожалуйста, хотя бы вы, товарищ сержант... Надеюсь, вас не заподозрят в заговоре со мною?
А Вася, чтобы поближе быть, сидел в первом ряду, даже стул специально приставил. Но, конечно, такого счастья — вызова на сцену — не ожидал. И говорит:
— Только вы, товарищ заслуженный артист, учтите — я иду по вашему приглашению, а не сам вызвался. На тот случай, если недоразумения будут...
— Не будет недоразумений, — смеется фокусник, — я посторонних глаз не боюсь...
Вместе с Васей вышли на сцену еще двое солдат, но они в дальнейших событиях неповинны и потому о них разговора специально не будет.
Народ в зале несколько взволновался: хоть Ковригин по фокусному делу, можно сказать, еще начальную школу проходит, а артист — профессор своего дела, но ведь по одной дорожке идут! Специальность-то общая! От Васиного глаза трудно скрыть всякие там манипуляции да пертурбации!
Так оно и получилось: только шарики в руках артиста начали исчезать и вновь появляться, как Вася смущенно закашлялся.
Во-первых, он сам эти «волшебные шарики» неоднократно демонстрировал однополчанам. А во-вторых, артист работает, а сам нет-нет да и спросит свидетелей:
— Подтвердите, что у меня рука пустая! Осмотрите ее... вот так... благодарю вас... А теперь... раз-два-три... Три шарика! Может быть, товарищи скажут, откуда они появились? Может быть, вы, товарищ сержант, видели их появление?
— Видел, — вздохнул Вася. — Не хотел говорить, но раз вы сами просите...
— Скажите, — снисходительно улыбается артист. — Это интересно.
— Из рукава, — говорит Вася. — Там у вас специальный кармашек вшит. И в нем шарики. Вы делаете вот так... и они появляются между пальцами...
Фокусник немного опешил, потом заулыбался самым старательным образом:
— Непременно ваш сержант из разведчиков или наблюдателей — раз у него такое острое зрение. Придется мне показать вам, как делается этот номер с шариками. Ничего волшебного тут нет. Вот рукав, вот рука...
И показал. Что ему оставалось!
Следующий номер был посложнее, с порожней чашкой, которая оказывается наполненной водой. Вася и его «вскрыл».
Опять пришлось артисту пояснения давать. Дальше — больше. Ходит Вася по сцене вокруг фокусника и секреты раскрывает. Зал в восторге, а «магу и чародею» каково? В иллюзионном деле тайны хранятся обычно за семью печатями! Ведь ежели каждый зритель будет в курсе дела, тогда вся таинственность пропадает! После пятого или шестого «разоблачения» артист снял чалму, вытер пот со лба и спрашивает Васю Ковригина:
— Простите, товарищ сержант, может быть, вы до армии работали в нашей отрасли?
— Нет, — ответил Вася, — не работал.
— Тогда, может, вы... любитель? Занимаетесь манипуляциями в свободное время?
— Занимаюсь, — радостно сказал Ковригин и к восторгу публики вынул из чалмы фокусника морскую свинку: свинка эта была единственным животным, которое состояло в Васином иллюзионном штате.
— Очень приятно познакомиться! — поклонился заслуженный фокусник и тут же вытащил из Васиного кармана две чашки, затем извлек из голенища сержанта живого, отчаянно кукарекающего петуха.
Понятно, зрители смеются, аплодируют. Успех полный: еще бы! Вася как равноправный иллюзионист со знаменитым артистом на сцене!
Фокусник — опытный мастер, сразу же уловил настроение зала и решил Ковригина развенчать. Доказать, что Вася в иллюзионном деле мало чего понимает. И предложил артист хитрую штуку: состязание двух манипуляторов. Кто кого перефокусничает!
— Даю, — говорит, — вашему бравому сержанту полчаса на подготовку. И если товарищ Ковригин согласен, то второе отделение мы с ним проведем, как соревнование — кто лучше. Номер — я, номер — он, потом опять — я, потом снова — он... Вы — «за», товарищ сержант?
— Подумаем, — осторожно молвил Вася и спустился со сцены.
В антракте товарищи бросились к Васе:
— Не сдавайся! Не отступай! Не бойся!
— Не агитируйте меня, братцы, — отвечает Ковригин, — я и так решил выступать! Хоть у него и ассистенты, и аппаратура, и, конечно, он меня на обе лопатки уложит, но и я кое-что неожиданное для него удумал. Солдаты без боя отступать не приучены!
Через полчаса занавес поднимается, на сцене — два стола: слева — Вася, справа — заслуженный иллюзионист. Берет он живую курицу, поглядывает этак хитро на Васю, взмахивает «волшебной палочкой». И представьте — только что несушка кудахтала, а сейчас она лежит жареная на блюде! Но тут снова взмах «волшебной палочки» — и курица снова превращается в живую! Мистика! Кругом восторг и недоумение. Кое-кто даже начинает верить в чудеса и прочие нематериалистические понятия.
Наступил Васин черед показывать искусство. Фокус он показал, прямо надо сказать, для детей среднего школьного возраста. Сложил две обычные мишени — одна за другой, так, как в пачке лежат, — и проткнул на глазах публики мишени длинным гвоздем. Все видели: насквозь обе. И так семь раз. Семь дырок, словно от пуль, зияют в яблочке и его окрестностях. А когда вторую мишень от первой отнял — на ней ни единой пробоины! Вот тебе и «гвоздь насквозь»! Зал хохочет.
— Семь, — кричат, — попаданий из пяти возможных!
Овация была такая, что не только заслуженный артист, а и народный бы позавидовал! Хлопали единогласно.
Опять очередь артиста подходит. Тот с помощью своих закулисных ассистентов творит на сцене всякие необъяснимые явления: люди перелетают у него из ящика в ящик, тяжелые предметы самым таинственным образом исчезают со своих мест, из булки выскакивает поросенок и вместо «хрю-хрю» кричит почему-то «ку-ку»!
Публика, понятно, потрясена и даже уже аплодировать почти не может: ладони — сплошные синяки.
Вася — ничего, улыбается спокойно, поздравляет артиста с успехом. А сам приятный такой пустячок показывает: «неисчезаемая каска». Самая обычная стальная каска общепринятого образца никак у него не исчезает — вроде он, Вася, фокусник-неудачник. Только он ставит эту каску на фоне черного бархата, а она вдруг становится белой, как молоко. Только он вместо черного белый фон ставит, как каска немедленно становится голубой. Так много цветов сменяется.
— Эх, — говорит Ковригин, — даже маскироваться не умеешь, а еще солдатская каска... А ну, приказываю обеспечить маскировку!
И тут — вот что значит боевой приказ! — каска, которая находилась на зеленом фоне, вдруг позеленела и стала невидимой.
Еще бо́льший успех, несмотря на отбитые ладони, имел следующий номер Ковригина: разборка карабина.
Сержант показывал, как разбирают карабин новички. Как у них пропадают детали. Как полчаса ищется затвор, а он, оказывается, во рту за щекой. И какой у новичка удивленный вид, когда он из носа вытягивает шомпол!
И таким образом соревновались иллюзионисты почти два часа.
После финального номера, в котором заслуженный фокусник показал «водную феерию» (по мановению «волшебной палочки» из любого предмета, даже носа свидетеля, начинал бить фонтан газированной воды с сиропом), когда занавес опустился, состоялся подсчет аплодисментов. Надо же было определить, кто победил в состязании!
Делался подсчет просто: начальник клуба и один из ассистентов засекали время продолжительности каждой овации. Потом складывали результаты, и получилось, что артисту аплодировали в общей сложности одиннадцать минут тридцать пять секунд. А Ковригину — пятнадцать минут ровно. Тут уж ничего не попишешь — бухгалтерия! И заслуженный мастер фокусных дел поздравил Васю с победой!
— Что ж, товарищ сержант, — сказал он, — ваша взяла. Вас принимали лучше. Я понимаю: вас поддерживали болельщики как своего, у вас доходчивая манера подачи номеров, отчетливая сюжетика... Но ведь на одном этом не выиграешь! Почему-то ваши фокусы вызывали очень большую заинтересованность зала. Мои номера нравились — спору нет. Но ваши, хотя они и слабы еще профессионально, я бы сказал, волновали. Я это чувствовал. И хочу спросить: почему так получалось? Объясните мне, если знаете, в чем тут дело.
— А дело тут простое, — ответил Вася. — Вы правильно подметили: я в каждый номер сюжет вводил. Так сказать, идейную нагрузку давал.
— Идейную? — усмехнулся фокусник. — Ну уж, скажете! Идейный фокус — это абсурд. Вроде съедобного камня Что ж, мне прикажете вместо «волшебной палочки» кукурузный початок взять и им совершать «превращения»?! А вместо женщины перепиливать кубометр дров? Так?!
— Вы несколько вульгаризируете мою мысль, — задумчиво произнес Вася. — Впрочем, судите сами — хотя бы по сегодняшнему концерту. Вот номер с мишенями. Конечно, он, если с технической точки зрения подходить, вашему номеру в подметки не годится. Но понравился он зрителям потому, что построен, так сказать, на злобе дня. Слышали — из зала даже реплики были: «Семь попаданий из пяти возможных!»
— Не понимаю... — удивился артист.
— На днях во второй роте у нас такой случай произошел на стрельбище... Два стрелка мишени перепутали и стреляли по одной. Командир смотрит: семь попаданий из пяти возможных! Чудеса! А в соседней мишени ни единой пробоины! Горе-стрелок не знал, куда деваться от стыда... Вот и родилась у меня мысль — обфокусить это дело. Как видите — публика поняла. Или вот с каской. У нас ефрейтор Бычкин есть. Он меня надоумил «неисчезаемую каску» показывать.
— Он что, тоже манипулятор? — с тревогой в голосе спросил заслуженный артист.
— Нет, просто у него с маскировкой не ладится. На последних учениях он задание сорвал: никак замаскироваться не мог. В конце концов с горем пополам приспособил себя под рельеф, а про каску забыл. Кругом песок, и каска на ярко-желтом фоне отлично просматривалась. Посредник объявил Бычкина «убитым». Вот этот номер я и посвятил ефрейтору. Ну, а разборка карабина всякому понятна: все новички так себя ведут. То одна часть пропадет, то другая. И обнаруживают затвор где-нибудь в кармане или под столом. Это сюжет, как говорится, вечный...
— Это я понял, — задумчиво проговорил фокусник. — И ваши другие сюжеты — тоже. Но ведь так можно работать только в подготовленной, специфической аудитории. Обычная концертная публика не вполне оценила бы ваши номера. Если б я выступал только перед военными, то я, наверное, пошел бы по вашим стопам, коллега.
Представляете! Заслуженный артист и сержанту Ковригину такие слова: «коллега»! У другого бы голова тут же закружилась от комплиментов, но Вася продолжал наступление на безыдейного манипулятора.
— Есть же темы и ситуации, которые интересуют всех, — сказал он. — Например, я бы решал номер с жареной курицей сатирически.
— Ну, ну, — заинтересовался артист. — Очень любопытно! Как?
— Может быть, таким манером: подают в ресторане жареную курицу. Выходит ассистент в костюме официанта. Свидетели убеждаются, что курица жареная. Вы говорите официанту: «Мне кажется, она недожарена». Тот отрицает. Вы настаиваете. Наконец берете нож, собираетесь отрезать кусок, но только лезвие касается «жаркого», как курица с криком вскакивает с блюда, и все видят, что она действительно... живая и даже неощипанная. Официант поражен, разводит руками: «Недожарил!»
Очень эта мысль понравилась артисту, он ее сейчас же в блокнотик заприходовал. А Вася несется дальше: людей, которые перелетают из одного ящика в другой, перекрестил бы в «летунов», а на ящиках предложил написать названия учреждений каких-нибудь. Весь номер назвать «Сокращение штатов» или что-то в этом же роде.
— Получится сатира на то, как некоторые учреждения производят штатные манипуляции, — сказал он.
И так далее — целую творческую программу развил Ковригин перед иллюзионистом.
— Вы ведь все равно говорите на сцене много, так используйте голос на все сто процентов — не просто разговаривайте с публикой, а подавайте содержательный текст. А то ведь ловкость рук ради ловкости рук — занятно, но забывчиво. Да и отвлекать внимание зрителя сюжетным текстом легче, чем просто разговорчиками... Ведь если идти в иллюзионном деле по сатирической дорожке — это же непочатый край работы! Объектов для критики у нас пока еще, к сожалению, хватает. И семейные дела можно прихватить, и страстишки различные мелкие, и пережитки. А гадалок! А бездельников! Да ведь вы сами все прекрасно понимаете. С вашей техникой, мастерством — вы можете целые иллюзионные ревю-обозрения закатывать! В трех отделениях! Со сквозным сюжетом! А то ведь получается: как в восемнадцатом веке работаем. На тех же принципах!
И так артист благодарил Васю Ковригина — просто любо-дорого было смотреть.
— Обязательно, — говорит, — возьму сейчас творческий отпуск на подготовку новых аттракционов и буду обсуждать ваши идеи.
А через некоторое время получает клуб портрет фокусника с этой вот удивившей меня надписью: спасибо, мол, за урок и привет сержанту Ковригину.
— А где сейчас Ковригин? — спросил я начальника клуба. — Демобилизовался уже? На эстраде, наверное, выступает?
— Службу в армии он, верно, кончил, — усмехнулся начальник клуба. — Но в артисты не пошел. Он ведь по гражданской специальности — агротехник. Ну и вернулся к себе на родину, в колхоз. Письма нам пишет: «Придумал я один «агрономический фокус», уже на полях показываем — урожай в два раза увеличили! Никаких иллюзий — все абсолютно научно. Приезжайте — продемонстрируем».
ВЕЩЕСТВЕННОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
#img_21.png
За жизнерадостность и неутомимость Евграфыча на селе зовут «дедом Непоседом».
Деда уважают. Он за свою храбрость еще во время первой мировой войны георгиевским кавалером стал. За какой конкретный подвиг — этого никто не знал. Одни говорили, что он единолично роту врагов в плен взял, другие — что роту из окружения вывел, от плена спас. Зато все знали, почему у деда рядом с георгиевской ленточкой орден Славы красуется. Эту награду дед, можно сказать, на глазах всех колхозников заслужил во время войны с гитлеровцами, в партизанском отряде. Смекалистый старик придумал хитрый способ борьбы с врагом. Он бродил, прося подаяние, по дорогам и, улучив момент, переставлял немецкие указки направлений. Если, к примеру, указка показывала, что в село Никольское дорога идет направо, а налево — болото, то дед Непосед переворачивал ее, и село Никольское оказывалось слева. Много крови испортил дед фашистам!
— У меня, — смеялся дед, — особая специальность: указчик!
За то время, пока партизанил, Николай Евграфович отрастил роскошную бороду. Большая, по пояс, темно-коричневая, с проседью, она была известна всему району и считалась колхозной достопримечательностью.
— Ох, и хороша! — смеялись девчата. — Лучше любой чернобурки!
— Вот когда внучка моя меньшая будет свадьбу играть, — отвечал дед, — я ей эту бороду на воротник подарю!
Борода характером вся в деда — с норовом, ни минуты себя спокойно не ведет. Когда дед садится есть, борода пытается попробовать еду раньше ложки. Если Евграфыч хочет поцеловать подвернувшегося под руку внука, то борода, словно ревнуя, начинает так щекотать малыша, что тот не может устоять на месте и, захлебываясь от смеха, убегает. А однажды, когда дед Непосед пришел на занятие кружка юных пожарных и пытался надеть противогаз... Впрочем, об этой эпопее надо рассказывать отдельно. Кстати, в колхозе, да и в районе, пожалуй, не найдется человека, который бы не хотел рассказать про деда Непоседа какой-нибудь занимательной истории. Поэтому, когда я встретил недавно заведующего клубом из Верховья, он мне первым делом сообщил, что Евграфыч овладел новой профессией — стал экскурсоводом.
Дело было так: в колхоз заехали иностранные туристы. Состав группы был разнородным: и рабочие, и крестьяне, и представители буржуазии. Недоброжелательностью отличался один состоятельный старичок неизвестной партийной принадлежности. Его другие туристы так и прозвали: «Типичный скептик». И вот этот скептик ходил по колхозу и ехидно улыбался. Все время жевал — так ему московские конфеты «Золотой ключик» понравились, что американскую резинку, на которой он, так сказать, воспитан был, сменял на наши ириски, — посмеивался и только одно слово, как попугай, повторял: «Пропаганда!» Гидростанцию увидел — «пропаганда»; плотину на реке Дзыбе — «пропаганда»; ясли, школу, больницу, радиоузел — «пропаганда».
Вечером после осмотра колхоза гости пришли в правление. Ужин, конечно, чаек, то да се, началась общая беседа. Разговор сразу повелся на таких скоростях, что переводчика в жар вогнали. И в самый разгар этой дружеской беседы скептик говорит:
— Все, что мы видели сегодня, самая типичная коммунистическая пропаганда, как говорится у вас: «Своим глазам не верь». Я могу доказать это! Прошу минуту внимания!
И достает из своего кармана старый путеводитель издания 1930 года для туристов, едущих в СССР, написанный каким-то англичанином.
— Нам сказали, что мы находимся в селе Верховье, — продолжал старичок, жуя очередную ириску. — А на самом деле это село никакого отношения к настоящему Верховью не имеет. Это одно из тех рекламных сел, которые специально показывают туристам и каждый раз называют по-другому.
Даже переводчик, видавший на своем веку немало иностранцев такого типа, и тот опешил. А колхозники просто дара речи лишились, услышав такие нехорошие слова.
Первым пришел в себя дед Непосед. Он подсел к переводчику и сказал:
— Вы ему переведите: пусть отвечает за свои слова, доказательства представит...
Тут и туристы, которые из рабочих и крестьян, потребовали от своего соотечественника доказательства.
— Пожалуйста, — сказал скептик и ехидно улыбнулся. — Скажите, ваше село именуется официально Верховье Дзыбинского района?
— Да, — ответил Сергей Иванович Гарбузов, председатель правления колхоза.
— А вот в этой книге, — показывая на путеводитель по СССР, продолжал скептик, — есть фотография села Верховье Дзыбинского района и описание его окрестностей. Там сказано следующее: «Село лежит в живописной долине, изрезанной оврагами, на берегу речки Дзыби». Что же нам показали сегодня? Как у вас говорится: «А у наших у ворот идет все наоборот». Стоящее на холме село, без оврагов, и никакой живописной долины... Реки и той нет. Вы же не посмеете утверждать, что озеро, которое граничит с селом, это и есть речка Дзыба, хе-хе-хе... А расположение села? На фотографии мы видим одно, на самом деле — совсем другое. Если даже учесть, что выстроено семьдесят пять процентов новых построек за эти двадцать пять лет, то и тогда должно же сохраниться что-то из старого. А из тех сорока домов, которые можно разглядеть на фотографии, мы ни одного не видели...
Колхозники посмотрели на фотографию в английском путеводителе и рассмеялись.
— Да это же снято с чердака мельника Гриценко, — сказал председатель колхоза Гарбузов Сергей Иванович. — Оттуда такой вид открывался!
— Точно! — подтвердил дед Непосед. — Я считаю, товарищи, что гостям надо показать старое Верховье, а то мы за эти годы таких дел натворили, что действительно поверить трудновато...
— Ну вот, — захихикал скептик, чуть не подавившись ириской, — слышите? Теперь нам, господа, собираются показать настоящее Верховье! Следовательно, то, что мы сегодня смотрели, как я и доказал, было не действительностью, а пропагандой! Как это у вас пословица: «Я как в воду глядел», а?
— Сегодня вы осмотрели Верховье, — сказал дед, — и завтра, если будет ясный безветренный день, тоже увидите Верховье. То и другое — настоящее, в чем вы сможете убедиться. Я буду вашим экскурсоводом! Предъявлю вам, граждане и господа, так сказать, вещественные доказательства...
— Начинаются русские сказки, — усмехнулся скептически настроенный старичок. — За одну ночь нам выстроят старую деревню! Вот что значит знаменитое русское гостеприимство — все для гостя! Но предупреждаю вас, господа, это будет пропагандой скоростного строительства — и только! Нас не сагитируешь такими штучками!
Председатель колхоза Сергей Иванович толкнул деда Непоседа под столом ногой: мол, думай, что говоришь! Но дед только бороду погладил да глазом моргнул успокаивающе: дескать, все будет в порядке, скептик будет посрамлен!
...Утром, к величайшему сожалению ехидного старичка, никаких «старорусских» построек на селе обнаружено не было. Все было по-новому, как прежде. Кончился завтрак, пришел дед Непосед в новом пиджаке, при всех регалиях. Он повел гостей на пристань Дзыбинского водохранилища, или, как называли его в районе, Дзыбинского моря. Там туристов ждали две моторные лодки и три баркаса. Посадка экскурсантов прошла по всем дипломатическим правилам — в обстановке взаимопонимания и обоюдного доверия, — после чего флот «отдал концы» и вышел в открытое море.
Евграфыч лежал на носу флагманской моторки и смотрел на дно. Черно-бурая борода деда время от времени касалась водной поверхности.
Кругом на солнце сверкала водная гладь, чайки кружились вокруг баркасов, нежный, ласковый ветерок скользил над морем, такой ласковый, что вода оставалась невозмутимой, ни единой складочки не появлялось на ее голубовато-зеленом челе.
— Стоп! — приказал Евграфыч. — Глуши моторы! Экскурсия начинается!
Дед сел на носу своей моторки. С бороды капали крупные, как горошины, капли и, сверкнув на солнце, падали в лодку. Глаза у деда были веселые-веселые — казалось, они искрятся.
— Так вот, дорогие гости, насчет старины нынче стало трудно... Ее на дне морском искать приходится — вот, прошу смотреть вниз, под воду, стало быть. Перед вами, вернее — под вами, село Верховье, каким оно было двадцать лет назад!.. То есть до постройки плотины на реке Дзыбе, в результате чего и получилось это водохранилище. Вы, товарищ переводчик, там по пути подшлифовывайте меня, а то, сами понимаете, я еще экскурсовод молодой... так сказать, экскурсовод-ученик...
Переводчик улыбнулся.
— Вы себя недооцениваете, Николай Евграфович! — сказал он. — Продолжайте действовать в том же духе!
И Евграфыч продолжал:
— Село мы вновь построили, конечно, с помощью государства, на новом месте, — там, где вы его видели, а старое Верховье — то, что у вас под ногами, — осталось на дне да в путеводителе вашем. Если бы нам сейчас еще раз переезжать, мы бы с собой почти все теперешнее хозяйство забрали, вот как на Цимлянском водохранилище переезжали станицы или во времена создания Московского моря... А тогда нам не было смысла в новую жизнь старье тащить — избенки да хибары древние: к чему они? То, что могло в хозяйстве пригодиться, захватили, а остальное — рыбам...
Яркие солнечные лучи освещали дно. По мере того как глаза привыкали к зеленоватому сумраку подводья, перед экскурсантами метрах в трех-четырех от поверхности вырисовывались обросшие водорослями, полузасыпанные песком кровли, срубы домов, стволы деревьев, дворовые постройки.
— Здесь, вот в этом омуте, я родился, — сказал дед, отжимая бороду, — тут еще такой сарайчик стоял, да весь развалился, и теперь яма... Сом, говорят, прописан в яме той... А вот, видите, налево избенка? В ней жила семья Шатовых, Евдокии Григорьевны, нынешней Героини Социалистического Труда. Вон, смотрите, в ее окна сейчас стая рыб заплыла... Да ведь вы, гражданин, у Шатовой в доме сегодня ночевали! Как ее теперешние хоромы, понравились? Как спалось? Какие сны снились?
— Пропаганда! — ответил скептик.
— Значит, все было очень хорошо! — улыбнулся дед, и все гости засмеялись.
— Кстати, Евграфыч, — сказал моторист, — в кулагинской избе, в печке, налим-постоялец объявился! Никак выманить не могу. Рыбина сама в печь зашла, а зажарить некому — вот положение! Давай сюда после экскурсии заедем, обмозгуем это дело, а?
— Что ж, заедем! Вы насчет налима не переводите, — сказал Евграфыч переводчику, — не вмешивайте иностранных туристов в наши внутренние дела! А теперь, граждане гости, давайте пройдемся вдоль главной улицы села! Посмотрите, как мы жили в доколхозную пору, запустение наше бывшее понаблюдайте, бедность!
Флотилия поплыла вдоль улицы.
— Можете свериться по вашей фотографии! — сказал дед Непосед. — Сейчас мы находимся на той точке, откуда фотограф снимал село — тут раньше стоял дом мельника Гриценко... Ну что, верно снято старое Верховье? Точно! Значит, все в порядке, никакой пропаганды, сплошной исторический факт! Сегодня вы видите наш вчерашний день так же, как вчера видели наш сегодняшний день, и спасибо вам, граждане, и вашему путеводителю за полезную идею... Теперь вы действительно в воду глядели!..
— За что он меня благодарит? — испугался старичок, от волнения проглотив, не разжевывая, очередную ириску. — Может, я что-нибудь сделал... такое... хорошее для колхоза?.. Тогда я буду иметь большую неприятность!
— Был такой грех, — сказал дед, выслушав перевод, — сделали вы полезное дело: натолкнули нас на мысль открыть при колхозном клубе филиал — музей старого быта: «Верховье доколхозного периода». Я буду экскурсии водить — тут уже скептикам придется плохо: все экспонаты в натуральную величину! Итак, осмотр музея продолжается! Мы находимся на главной улице, возле питейного заведения, которое в старые времена заменяло клуб, читальню и школу...
И дед Непосед продолжал показ подводного Верховья. Скептик держал язык за зубами, а под конец, когда лодки повернули к берегу, выкинул свой путеводитель за борт.
...После этой поездки деда Непоседа и стали звать экскурсоводом. А в «музей старого крестьянского быта» теперь ездят часто — и школьники и приезжие. Евграфыч начинает свои экскурсии так:
— Экспонаты руками прошу не трогать, а также не нырять и вообще не мутить воды! Спасательные круги и книги жалоб и предложений находятся у экскурсовода! Итак, предлагаю вашему вниманию старое Верховье! Начнем с околицы...
ПЕРЕКРЕСТОК
#img_22.png
Бензозаправочный пункт, которым командует Миша Римов, расположен на перекрестке пяти дорог. Недаром на строительстве шутят: «Все дороги ведут к Римову». На перекрестке легче всего поймать попутную машину, и в уютном домике бензозаправщиков всегда много ожидающих оказии «транзитников».
Но сегодня утром у Римова пока один-единственный пассажир — директор поселковой столовой Ксения Ивановна. Ее пышные с проседью волосы усеяны разноцветными кружочками конфетти: она едет с праздничного вечера новоселов.
Гудит машина. Миша Римов, высокий черноглазый юноша в синем — мехом внутрь — комбинезоне, исчезает. Тихо. Потом дверь открывается, и Ксения Ивановна видит перед собой двух... котов в сапогах, вернее — в валенках.
— Со школьными каникулами вас! — говорят коты и смеются, глядя на удивленное лицо директора столовой.
Когда коты снимают маски, Ксения Ивановна узнает их: черноволосый худощавый бригадир монтажников Николай — на ужин он обычно берет биточки, коренастый белокурый Илья электрик предпочитает сосиски.
— Едва не провалили сегодняшнее выступление, — вздыхает Николай. — Наша Красная шапочка выпила холодного шампанского и охрипла. Пришлось Илью переквалифицировать с Зайки-зазнайки на роль второго кота в сапогах.
— Новаторство, — смеется Илья, — два кота сразу! Умоляю вас, Ксения Ивановна: никогда не пейте перед спектаклем холодного шампанского! Из-за этого напитка мы чуть-чуть не нарушили свое слово: обещали быть в подшефной школе на празднике сказок и вот — опаздываем.
— У Гриши, сына моего. — говорит Ксения Ивановна, — тоже чуть было неприятности не произошли вчера: слово-то дал, а сдержать едва смог.
ТЫСЯЧА НОВОСЕЛИЙ В ОДНУ НОЧЬ
— Дома Гриша мой частенько не ночует — в конторе остается. Я его даже спросила как-то:
«Может, твою кровать соседям отдать? К ним племянник приехал, моряк демобилизованный, так он в гамаке спит».
«Правильно, — смеется, — отдай. У меня, мама, в конторе диван мягкий!»
Видимся мы чаще в столовой, чем дома. И вот на днях Гриша обедает, я к нему подсаживаюсь. Накануне он свое строительство сдал: поселок на тысячу квартир и клуб. Кругом о нем разговор хороший идет: «Тысячу новоселий будем одновременно праздновать!» А он сидит за обедом мрачный, ну, прямо Суховей Суховеич!
Материнское сердце не выдержало, стала я его расспрашивать.
«Попал я, мама, — говорит он и улыбается, — в безвыходное положение. В постройкоме был — даже там помочь не могут».
Тут я чувствую, у меня брови дыбом встают от ужаса.
Оказывается, когда Гриша новоселам ключи от новых квартир вручал, то его на радостях каждый к себе на новоселье приглашал. Поселок сдали в течение недели, и получилось так, что новоселье-то у всех на один день назначено: на первое число! Ну, Гриша сперва пообещал некоторым заглянуть на минутку, а потом спохватился, да уже поздно — остальные обижаются: что ж, мол, к одним идешь, а к нам нет? Хоть на чуток загляни — поднимешь тост за нашу жизнь на новом месте. Гриша не смог отказать и наобещал всем: дескать, постараюсь и так далее.
«Вот теперь и подсчитай, мама, — говорит, — ведь квартир тысяча, в каждой минимум по пяти минут посидеть нужно, это же больше восьмидесяти трех часов получается!»
«Выходит, Гришенька, — спрашиваю я, — ты слово-то свое нарушишь?*
А сама в уме другой расчет произвожу: в каждой семье согласно обычаю минимум по сто граммов поднесут — попробуй откажись. Это же получается: тысяча раз по сто?! Нечего сказать, попал мой непьющий сынок в переплет!
Тем временем, смотрю, Гриша что-то карандашом по бумажной салфетке чиркает. Всю салфетку исписал! Мне спросить неудобно — может, какая-нибудь строительная тайна? Но когда он ушел и салфетку эту на столике оставил, то я ее прибрала. Вверху там стояло число новых квартир — 1 000. Потом — 5 м, пять минут, значит. И между ними знак умножения. Дальше — значки, формулы какие-то... «Не иначе, — думаю, — Гришка какой-нибудь реактивный прибор конструировать будет для молниеносных посещений».
А вчера получаю записку: «Мама! Праздник строителей, посвященный окончанию работ, мы с тобой встречаем в новом клубе. Целую. Григорий». Встретились мы за праздничным столом, только подняли бокалы, выпили, смотрю — а рядом стул уже пустой. «Ну, — думаю, — побежал сынок по квартирам, дай бог ему здоровья!» Жутко мне стало, как я сто граммов на тысячу множить принялась. Вдруг радио заговорило. Гришин голос! Поздравляет с окончанием строительства, желает успехов. И потом рассказывает, в какое затруднительное положение он попал. Короче говоря, решил он сделать новоселам подарок — на месяц раньше срока радиофицировать поселок.
«Радио, — говорит, — теперь дает мне возможность лично, как я обещал, поздравить каждого из вас с новосельем, вместе с вами поднять тост за наши трудовые успехи!»
Возвращается Гриша на место, я ему показываю ту самую салфетку, что он в столовой оставил.
«Если ты тогда уже насчет радио все придумал, — говорю, — так зачем же ты квартиры на минуты множил? Чтобы мать ввести в заблуждение?»
«Это, мама, — смеется он, — расчет провода для радиофикации поселка. И минуты здесь ни при чем — буквой «м» метры обозначаются!..»
* * *
В окна видны машины, идущие через перекресток. Вот мчится 25-тонный «МАЗ» — грузовик Минского автозавода. Вот ползет «автопурга» — снегоочиститель. Вот сворачивает к бензозаправочной колонке голубой автобус.
— Кинохроника! — говорит Илья. — Интересно, что они сегодня снимали? Сейчас спросим, сюда Константин Петрович идет — старший оператор.
— Кинохроника, — улыбается Ксения Ивановна, — больше всего любит украинский борщ и компот по-челябински.
Дверь распахивается, и клуб морозного воздуха вваливается в «зал транзитных пассажиров». В первое мгновение нельзя из-за тумана разобрать, где кончается холодный воздух и где начинается Константин Петрович. Потом становится виден белый полушубок, широкие плечи, веселые голубые глаза.
— Привет, Коты Котовичи! — басит оператор. — Вас на самом деле двое, или это у меня все еще отголоски вчерашнего банкета? Двое? Тогда все в порядке! А я только что из школы — снимали Праздник сказки. Чудесное зрелище — ну, прямо панорамное кино!
— Весь наш драмкружок, наверное, там давно, — говорит Илья, — а мы вот машину ждем. Утром выступали в детсаду, задержались из-за охрипшей Красной шапочки!
— Мне бы ваши заботы, — вздыхает Константин Петрович. — Такой позор, сказать стыдно. Операторов много, а «белое пятно» одно — и никак не можем его ликвидировать...
«БЕЛОЕ ПЯТНО»
— Кинохроникеры «белым пятном» называют Александра Гладышева. Да, да, того самого, знаменитого машиниста шагающего экскаватора. Кажется, при чем здесь «белое пятно», символ неизвестности? Сейчас поймете. Мы снимаем кинолетопись стройки. Лучших стахановцев, новаторов, изобретателей, важнейшие этапы строительства, знаменательные события. Через несколько лет все это будет исторической ценностью. Ведь эти кадры войдут во все фильмотеки коммунизма! А вот исторические кадры с участием Гладышева — «белое пятно» нашей кинолетописи. Учебный фильм о работе Гладышева мы сняли, по нему учатся на всех стройках, а вот, например, первый кубометр грунта из котлована — его Гладышев вынимал — мы не смогли снять... И конец работы на водохранилище, так сказать «последний ковш», тоже не сняли. Все Гладышев виноват. Приезжаем на участок.
«Когда начинаете рыть котлован? — спрашиваем. — Двадцатого числа? Хорошо».
«Но ведь у нас есть некоторое перевыполнение плана?» Уточняем, что рытье может начаться семнадцатого.
«На всякий случай, загляните шестнадцатого, — говорит начальник участка, — не ошибетесь».
Заглядываем точно шестнадцатого. Как нас увидели в конторе — смех начался. Оказывается, Гладышев уже 15-го утром первый кубометр грунта вынул!
Ладно, думаем, отыграемся на последнем ковше. Хороший кадр: конец земляных работ на котловане и так далее. По плану конец двадцать девятого числа, мы договариваемся на двадцать шестое, но для страховки прибываем двадцать четвертого. И первого, кого мы встречаем, — Гладышева, преспокойненько шагающего рядом со своим экскаватором: все работы кончил и перегоняет свою «шагалку» на новое место. А в котловане уже бетонщики возятся!
Тут я рассвирепел.
«Из-за вас, товарищ Гладышев, — кричу, — мы сорвали дело большой государственной важности! Вы подводите советскую кинематографию! Это безобразие, это недостойно!» И так далее.
Помню, грозился даже, что буду жаловаться в партком.
А потом, прямо среди монолога, меня вдруг смех разобрал. «Что же, — думаю, — я на него кричу?» На каком основании? Ведь это он может на меня кричать, что мы ему своими съемками работать мешаем! Он план перевыполняет, шагает впереди времени, а я ему сцену у экскаватора закатил!
Мы оба посмеялись над создавшейся ситуацией и договорились, что в следующий раз я буду внимательнее наблюдать за темпами и не допущу опозданий. И вот, товарищи, нынче я ликвидирую «белое пятно»! Сегодня я Гладышева сниму в исторический момент: начало работ по прокладке соединительного канала! Понимаете? Степь, целина, крупным планом — стальные зубья вгрызаются... И так далее.
Дверь распахивается, и в комнату влетает Миша Римов.
— Граждане пассажиры! — объявляет он. — Производится посадка на курьерский самосвал маршрутом Перекресток — село Никитское. Вам, Ксения Ивановна, тоже можно этим составом ехать — у поселка выгрузитесь. Эх, и машину я вам подобрал: первый сорт — третья скорость. Помчитесь — словно ветер!
Транзитники встают. Коты надевают маски (в руках нести — помнутся, в карман — не засунешь, а так и сохранность гарантирована и лицу вроде как бы теплее).
— Да, новость, — говорит Миша. — Сейчас шофер с четвертого участка приехал, рассказывает: там монтажники сегодня досрочно новый шагающий экскаватор смонтировали. А Гладышев его испытания проводит. Работают, как десять богов сразу!
— Гладышев? — настораживается Константин Петрович. — Сегодня работает? Где?
— Начал соединительный канал рыть, — поясняет Миша.
— Соединительный?! — вскрикивает оператор. — Начал рыть?!
— «Белое пятно», — в отчаянье шепчет Константин Петрович и в бессилье прислоняется к дверному косяку, — «белое пятно»! — затем стремительно, забыв попрощаться, выскакивает из дома.
— Трудно им приходится, — смеется Миша. — Наши машинисты шагают уж больно здорово — не догонишь!
Коты и Ксения Ивановна направляются к дверям.
ПЕРВЫЙ МИЛИЦИОНЕР
К транзитникам, ожидающим, когда попутный самосвал возьмет горючее, подходит один из шоферов. Его «МАЗ», с двумя красными звездочками на дверце кабины (каждая звезда означает, что машина прошла сто тысяч километров без аварий и капитального ремонта), стоит в очереди на заправку.
— А-а, Шура! — приветствует его Ксения Ивановна. — Что случилось? Когда час назад ты меня сюда вез, у тебя такого счастливого выражения на лице не было!
— Веселое дело произошло, — отвечает Шура. — Радостное событие, можно сказать: у меня едва-едва права не отобрали. Хорош бы я был — бесправный двухсоттысячник!
— Какая уж тут радость, — усмехается Илья, поправляя сползающую бороду, — чуть не опозорился — и доволен!
— Эх ты, борода липовая! — говорит шофер. — Ты ведь не знаешь, как дело-то было! Еду я по поселку строителей, слышу — свист. Такой красоты трель — описать невозможно. Прямо между небом и землей жаворонок вьется! Так только милиция в больших городах столичного значения свистеть умеет! «Ну, — думаю, — или кажется мне, или шутит кто». Продолжаю следовать своим маршрутом. Опять свист. Тогда я сворачиваю к кювету, даю тормоза. И тут мне будто видение является... кто вы думаете? Милиционер! Понимаете: первый регулировщик в нашем поселке. Я на него смотрю, как на произведение искусства — глаз оторвать не могу, честное слово! Весело мне стало: ведь что было на месте нашего поселка всего год назад? Пять кустов, три зайца и сто сугробов. А сейчас одних жителей, наверное, тысяч сорок!
«Товарищ водитель, — говорит мне милиция, — согласно постановлению поселкового Совета с сегодняшнего дня вводятся городские правила уличного движения. Попрошу вас предъявить права — вы нарушили постановление поссовета: ехали по главной улице с превышением скорости. Положено сорок километров, а вы давали минимум пятьдесят».
«Стоят ли разговора, — говорю я, — какие-то десять лишних километров? Мелочь!»
«Вот именно этой мелочи, — отвечает милиционер, — вам и не хватает до полной сознательности. Прошу права!»
Отдал я ему права, смотрю вокруг себя и улыбаюсь: вместо прежнего полуголого пространства самый настоящий город передо мной. И на месте большого оврага — Яловой балки — появились правила уличного движения в лице данного симпатичного гражданина с полосатым жезлом!
«Вы чего смеетесь?» — спрашивает милиция.
Ну я рассказал ему все свои мысли. Он меня без греха отпустил.
«Только смотрите, в следующий раз не попадайтесь», — говорит. И тон у него такой внушительный — я сразу себя так почувствовал, будто в Москве по улице Горького еду. А милиционер-то, оказывается, действительно из столицы: специально отпросился на стройку.
— Поехали! — зовет Миша. — Грузись, Котофеичи. Ксения Ивановна, пожалуйста, в кабину!
— Будь здоров, Миша!
— До скорого свидания!
Миша машет уезжающим, а в это время новая партия транзитников соскакивает с подошедшей машины.
— Здорово, хозяин перекрестка! Принимай пассажиров!
— День добрый! Прошу в зал ожидания! — отвечает Миша. — О посадке будет объявлено особо! Докладывайте: кому куда ехать? Кому какие поручения даны для перекрестка?
И через несколько минут транзитники уже шагают в домик бензозаправщиков — погреться, побеседовать в ожидании оказии.
А через перекресток по всем пяти дорогам мчатся машины.
ЗАКОЛДОВАННЫЙ ДУДИКОВ
#img_23.png
Этот рассказ я услышал от крановщика Пети, одного из лучших передовиков завода. Мы сидели под самыми стропилами цеха, в будочке крана. Шел обеденный перерыв, и кран отдыхал вместе со всеми. Внизу мелькали спецовки и комбинезоны рабочих. Петя аппетитно хрустел бутербродами и неутомимо запивал еду чаем из краснобокого термоса.
— Вон видите, — сказал он мне, — зеленый комбинезон между станками мелькает? Это заколдованный Дудиков из четвертого цеха. Неуемная личность. Большой человек!
Я поинтересовался, кем, когда и зачем «заколдован» Дудиков.
— Вот послушайте, — завинтил термос Петя. — Замыслили Дудикова перевоспитать. Кто замыслил? Мастер его участка, инженер да заместитель начальника цеха. У Дудикова характер очень агрессивный. Вот если бы, к примеру, на курсах повышения квалификации ввели предмет «Как наживать себе врагов», то Дудикова наверняка назначили бы преподавателем по этой дисциплине. Критика-самокритика — вещь полезная, но к ней многие с трудом привыкают. А Дудиков, что ни день, то фельетон в стенгазете на-гора́ выдает или, на худой конец, листовку-«молнию». Из-за него председатель цехкома четвертого цеха раньше времени на пенсию ушел, честное слово! Вот какой у этого неуемника характер. Вы только посмотрите, как его зеленый комбинезон внизу мелькает: с реактивной скоростью. И так всегда. Люди отдыхают, питаются, кислородом дышат или в шашки играют, а он ни минуты спокойно на месте постоять не может.
А насчет колдовства все получилось очень просто. Мастер, инженер по БРИЗу и замначальника цеха — дружки закадычные. Как говорится, пивом не разольешь. Решили Дудикова ославить. Но производственник он хороший, это его критике силу придает. А ежели парня отстающим сделать? Кто тогда к нему прислушиваться будет? Вот как задумано было! Перво-наперво меж себя порешили сделать так, чтоб Дудиков плана не выполнил. Дали ему наряд на детали повышенной сложности, а норму оставили прежнюю — сорок штук за смену. Понятно, Дудиков за день всего сорок процентов вытянул. А тут как раз очередное собрание. Мастер так и рассчитывал: дать неуемнику жару публично. Выступал первым. Разгром учинил парню на сто пятьдесят процентов. Дудиков словно этого только и ждал. Берет слово, да не о себе речь держит, а о больших принципах: о практике распределения нарядов в цехе вообще и на их участке в частности. И почему приятели мастера всегда имеют легкие наряды и заниженные нормы и отчего не учитывается опыт других цехов по рациональному распределению нарядов на каждой станочной линии... Да как пошел-поехал — все диву дались, когда он успел так подробно вопрос подготовить! Понятно, ничего не получилось у мастера и его дружков. Выскочил Дудиков сухим и чистым из их грязной водицы!
Погодили они немного, затем вторую мину под Дудикова подвели. Подсунули ему для работы детали со скрытым браком, чтобы потом парня обвинить. Расчет был таков: как только Дудикова бракоделом нарекут — вся прыть с неуемника сойдет. Какое у него будет моральное право других задирать, раз сам в хвосте?
Но ведь и у Дудикова друзья имеются. Узнали про заговор, сообщили.
«Вот и хорошо, — говорит Дудиков, — я всегда мечтал получить для работы такой именно брак».
Пошел он перед сменой к начальнику БРИЗа — инженеру, который рабочим изобретательством ведает. С инженером этим у него старая «дружба»: Дудиков его и в газете песочил, и в карикатурах, и на каждом собрании воспитывал.
Приходит он в БРИЗ. Инженер встал, выгнул, как кот, спину дугой, шипит:
«Что вам нужно? Я занят!»
«Дайте мне тот прибор для определения скрытого брака в деталях типа 65-1, который вы полгода маринуете! — просит Дудиков. — Иногда ведь в металл бывает труднее заглянуть, чем в человеческую душу. Это я не про вас, гражданин хороший, потому вас лично вижу насквозь. Короче: прошу выдать прибор для эксперимента».
Инженер на дыбы: дескать, не лезьте не в свое дело, а Дудиков не поленился, за парторгом сбегал. Пришлось прибор выдать.
И Дудиков в присутствии всей цеховой общественности девяносто деталей из ста этим прибором забраковал!
«Вот как, — говорит, — нас обеспечивают работой!
Убил он сразу трех зайцев: прибор пошел в ход, мастер схлопотал выговор, а приемку деталей решено было пересмотреть во избежание подобных случаев.
Вот отсюда и пошло его прозвище — смекаете? Словно заколдовали парня — ему неприятность подготавливают, а он ее так каждый раз оборачивает, что его «дружкам» еще тошнее становится. А утвердилось прозвище накрепко после того, как Дудиков воскресный субботник сорвал. Он возьми да и заяви накануне, что это безобразие устраивать пятый субботник за месяц.
Тут уж и мастер, и инженер БРИЗа, и замначцеха просто расцвели от восторга: представляете, такое заявление?
«Антиобщественные настроения! Вражеская агитация! — чего только они про него не говорили. — Сейчас мы его, милого, расколдуем! Немедленно созвать собрание!»
И в тот же день — собрание. На повестке дня — вопрос о Дудикове и его настроениях.
А он сам в бой рвется.
«Я против таких воскресников, — говорит. — Наш председатель цехкома слишком легко дает дирекции согласие на работу в выходной день. Неправильно это. В цехком все время идут сигналы о ненормальном планировании работ, об авралах, о неиспользованных возможностях. А вместо принятия мер комитет идет проторенной дорожкой — воскресник, субботник, сверхурочные задания. Ведь это же порочная система! Следует, товарищи, раз и навсегда решить: если дирекция считает, что нужен воскресник, поставьте вопрос о нем на общее собрание. Тут уж мы выясним: почему у нас отнимают день отдыха? Кто в этом виноват? И меры примем, чтобы так больше не случилось!»
Короче говоря, воскресник не состоялся, а вместо этого начали перестраивать график работ. И опять Дудиков цел и невредим, и репутация его при нем!
Мастер с инженером вскоре перевелись на другой объект. А замначцеха сказал:
«Каюсь, буду прислушиваться к критике, принимать меры и делать выводы! Против Дудикова пойдешь — голову свернешь! И кто только тебя заколдовал, паря?!»
«Советская власть, — ответил Дудиков. — Я — за нее, а она — за меня. Вот и все».
БУМЕРАНГ
#img_24.png
Секретарша была монументальна: бронзовые волосы, оранжевое от курортного солнца лицо, блестящая, как новенький лимузин, курточка из красной лакированной кожи. Первичные посетители театральной дирекции принимали ее за отлитый из меди памятник музе театрального искусства — Мельпомене.
Казалось, воздух в приемной настоен на телефонном звоне. Краснокожая женщина разговаривала по двум аппаратам сразу, а два других в это время орали нетерпеливо и оглушительно. Физиономия секретарши, взятая в скобки телефонных трубок, была двулика. Одна половина улыбалась — разговор налево был приятен, другая половина сохраняла следы полной невозмутимости — беседа направо была официальной.
Неожиданно в дверях появился молодой человек. Отложив трубку в сторону, девушка взглянула в его веселое круглое лицо, и острый секретарский взгляд мгновенно распознал в посетителе начинающего драматурга.
— Здравствуйте, Флора Фауновна! — вежливо поклонился пришедший.
— Комедия? — спросила секретарша.
— Лирическая, но с познавательными моментами.
— Смешная?
— Знакомые смеялись.
— Веселые знакомые! — молвила секретарша. — Впрочем, репертуар переполнен.
— Я, видите ли, пришел уже за ответом, — сказал круглолицый автор. — Моя фамилия Жигарев.
— Ах да, — вспомнила краснокожая женщина, — вашу рукопись я передала товарищу Трембитову, как вы хотели... Он сейчас здесь, но занят.
— Ничего, — сказал Жигарев, — я подожду.
...В эту минуту рукопись лирической комедии лежала пред светлыми очами самого главрежа Трембитова.
— Вот, — произнес Трембитов, обращаясь к завлиту, — вот, друже, текстик по твоей части. Некто Жигарев. В трех актах. «Бумеранг» называется. Прочти и дай отзыв. Комедия! Да, кстати, ведь сегодня совещание молодых драматургов? Поедешь?
— Не уверен... Да и скучно там будет, — ответил завлит. — А по поводу данного текстика я могу отозваться. Хоть сейчас.
— Уже прочел?
— Стану я всякую зелень читать! — обиделся завлит, и вещие блики заиграли на стеклах его очков. — Итак, все известно: начинающий автор, следовательно, вещь незрела, недоношена, нетехнична... При чем тут, например, бумеранг? Орудие дикарей! Экзотическая палка о двух концах! Ходят слухи, что ежели ее с умом бросить, то она возвращается назад и легко прибирается к рукам. А где современность?! Актуальность?! Что такое бумеранг по сравнению с атомной гранатой? Так сказать, вперед — к доисторическому человеку! Нет, я — против. А решайте вы. Как сказал поэт: «Раз ты главреж, семь раз примерь, один — отрежь».
— Ну что ж, — устало согласился Трембитов, — для экспромта довольно бодренько. Я присоединяюсь к твоему мнению...
И, выдрав листок из именного блокнота, стал писать отзыв:
«Уважаемый товарищ! Ваша комедия «Бумеранг» театру не подошла, несмотря на то, что наряду...»
В дверь постучали. На пороге кабинета появился молодой человек. Завлит взглянул в его веселое круглое лицо, и нехорошее предчувствие оседлало его театрально-критическую душу.
— Здравствуйте, — сказал вошедший, — моя фамилия Жигарев.
Главреж и завлит переглянулись.
— Очень рад! — заявил Трембитов, — а мы только что кончили разбор вашего произведения.
Круглолицый автор радостно улыбнулся.
— Понравилось?
— Как вам сказать... В общем ничего. Три акта. Но смеху маловато. Сюжетик примитивен. Нам не подошло. Надо, дорогой мой, больше читать, изучать классиков. Вы не смейтесь, товарищ Жигарев, я говорю вполне серьезно.
— Как вы можете говорить серьезно, товарищ Трембитов, — сказал автор, беря со стола свое детище, — когда бы моей комедии не читали?!
— То есть как? — опешил главреж. — Не только я, но и заведующий литературной частью...
— Никто ее не читал! Не могли вы ее читать! — И Жигарев раскрыл рукопись.
Кроме первого, титульного листа и перечня действующих лиц, все остальные страницы представляли собою невспаханную пером бумажную целину.
Жигарев, улыбаясь, наблюдал растерянно-изумленные физиономии главрежа и завлита.
— Смеха действительно маловато, — сказал он, захлопывая папку. — И сюжет этой истории примитивен — моя комедия побывала у вас однажды. Вы, товарищ Трембитов, дали ей отрицательную оценку. По вашему отзыву я догадался, что вы моей вещи не читали. Тогда я и придумал «Бумеранг».
— Вот это здорово! — хором вскричали театральные деятели. — Вы талант! Самородок!
— У вас есть это самое, — воскликнул главреж, — которое... Ну, вообще... как его... да, дарование! Приносите, дорогой мой автор, свои вещи. Читать будем! Обсуждать будем! Ставить будем! Я рад, что мы с вами познакомились поближе!
— Я тоже рад! — сознался автор.
Лакированная секретарша едва не лишилась чувств, когда увидела, что главреж распахнул двери своего кабинета перед молодым драматургом.
— Флора Фауновна, — великолепным басом произнес главный режиссер. — Когда бы мой друг... э-э... данный автор не пришел ко мне — пускать без всяких докладов.
Завлит, подхалимски поблескивая очками, бежал сбоку и хихикал.
— Ну, дорогой мой, ну, дорогой мой Жигарев, эта очаровательная шутка останется между нами, не правда ли?
Когда в вестибюле отгрохотали жигаревские шаги, главреж вежливо сказал хранительнице своего покоя:
— Флора Фауновна! Имейте в виду, моя прелесть, если сюда еще раз прорвется кто-нибудь из начинающих...
— Клянусь, — отвечала секретарша, положив руку на телефонную трубку, — если и прорвется, то только через мой труп!
Вернулся завлит. Он был измучен, даже стекла его очков вспотели, стали сизыми и походили на два нуля.
— Обнародует или не обнародует? — шептал завлит, все еще по инерции продолжая приятно улыбаться. — Обнародует или не обнародует? Хорошо бы позвонить Маскарадову и Корневильскому-Колоколову, предупредить насчет коварства...
— Нет уж, уволь, — злорадно проговорил Трембитов, — пускай они на своей шкуре испытают! Куда же ты, друже?
— Через пять минут начнется совещание молодых драматургов, — сказал завлит, влезая в плащ. — Мне пора.
— Что значит — тебе пора! — обиженно возразил Трембитов. — Подожди, я возьму трость.
— Да, — спохватился завлит, — совсем забыл! Флора Фауновна, дайте мне те пьесы, которые я вам вчера передал для возврата авторам. Я там где-то позабыл один важный листок.
— Может, я его найду? — недогадливо предложила Флора Фауновна.
— Боюсь, — лукаво произнес Трембитов, — что это он сможет сделать только лично.
Через минуту в приемной среди путаницы телефонного трезвона осталась одна краснокожая секретарша. Лакированная курточка придавала ее фигуре обтекаемую форму: вблизи она походила на свежевычищенный ботинок, а издали напоминала бронзовый памятник на могиле музы театра — Мельпомены.
ВЫ — МНЕ, Я — ВАМ!
#img_25.png
Иван Иванович Голубчик, когда в трамвае берет билет, всегда многозначительно подмигивает кондуктору и говорит конфиденциальным шепотом:
— Дорогуша, устройте мне парочку билетиков на Трубную площадь!
А если кто-нибудь из пассажиров случайно выронит монету, то Иван Иванович посмотрит презрительно на уронившего и произнесет:
— Эх, молодой человек, молодой человек! В ваши годы Иван Голубчик даже пятачка никогда не выпускал из рук!
Когда к нему приехал из колхоза племянник Петя, то по этому поводу было выпито, и дядя, придя в хорошее настроение, сказал:
— Сейчас, Петр, я тебе покажу феноменальную вещь. Уникум! Своими руками создал!
И Голубчик развернул перед племянником бумажную простыню. Сверху, как девиз, красовались цветные буквы «Вы — мне, я — вам». Простыня представляла собою грандиозную таблицу. Она была разбита на отделы — по буквам алфавита. Например, отдел «Г» состоял из подотделов — «Гаражи», «Гарнитуры», «Гречка» и т. д. В свою очередь, подотдел «Химия» включал в себя рубрики: «Нейлон, мех», «Синтетические товары», «Газбаллоны» и т. д. Вокруг каждого названия «роились» маленькие клеточки, в которых вписаны были имена, отчества, фамилии, телефоны, адреса и всякие прочие полезные сведения.
— Здесь, — торжествующе заговорил Иван Иванович, любуясь стройными рядами клеточек, — здесь помечены все мои знакомые и все знакомые моих знакомых. Как говорят мои друзья: земля вертится не на оси, а на знакомстве и связях! Я, дорогуша, эту таблицу всю жизнь составлял!
— А ты, дядя, оказывается, того, гусь порядочный! — сказал вдруг Петя. — Как говорят мои друзья, блатмейстер. Самый такой натуральный блатер и доставало.
— Мальчишка! — закричал Голубчик, с некоторой робостью поглядывая на медали племянника. — Жизни еще не знаешь, а на дядю бросаешься! Я, братец, старый воробей! Меня словами не прошибешь!
— Тебя бы с этой табличкой на недельку к нам, — перебил его Петя, — мы бы тебе жизнь показали. Ведь ты же настолько приспособился к блатмейстерской жизни, что отвык от всякого труда, даже позабыл свою профессию... Но вот, представь, блат умер. Куда ты денешься?
Иван Иванович с испугом поглядел на племянника.
— Очень даже не остроумно! — растерянно пробормотал он. — Как это вдруг он умрет? Как это — куда я денусь? — и Голубчик задумался.
Петя давно ушел, а дядя все еще сидел, погруженный в непривычное раздумье. Голова его склонилась на пухлую ручку мягкого кресла, и он заснул.
...Стены в комнате были прозрачные, словно сделанные из стекла. Иван Иванович увидел, что он лежит в постели, а кругом стоят люди в белых халатах.
— Ну вот, уважаемый, вы и проснулись, — сказал старичок в толстых очках. — Вы спали почти семь лет...
«Господи, — подумал Голубчик, — всю семилетку проспал!»
— Теперь вы быстро поправитесь, — продолжал старичок, — и дня через два выйдете на работу.
«Интересно, как будет с бюллетенем, — снова подумал Иван Иванович, — все-таки столько лет... Как бы неприятностей не вышло. Надо Кузькину позвонить, он где-то по больницам работает, поможет в случае чего...»
В эту минуту Голубчик заметил подходящего к нему Петю.
— Ну, как дела? — бодро спросил племянник.
— Все в порядке, — улыбнулся Иван Иванович, — надо пробуждение отпраздновать. Ты, дорогуша, свяжись кое с кем из моих, они такого вина достанут — закачаешься! Коллекционного! Позвони Трошкину!
— Зачем Трошкину? — удивился Петя. — Ах да, ведь ты не знаешь! Теперь, дядя, просто приходи в любой ларек и покупай любые напитки.
— То есть как приходи и покупай? — рассердился Голубчик. — Опять ты со своими штучками! Ты у меня такое поверхностное отношение к родственникам брось!..
Первые дни Иван Иванович не отходил от телефона. Он распластался над волшебной таблицей, исследовал клеточку за клеточкой и набирал номер за номером. С каждым телефонным разговором настроение Голубчика ухудшалось. Одни знакомые уже давно переменили места службы или просто исчезли, другие забыли его фамилию, а третьи просили Ивана Ивановича больше им не звонить, ибо теперь они стали честными людьми.
Голубчик ставил на таблице один крест за другим. К началу третьих суток бумага напоминала план кладбища — черные кресты не оставили ни одного свободного квадратика. Таблица-уникум была похоронена.
Иван Иванович не знал, как начать новую жизнь, — старые привычки наполняли его до краев. Окружающих он чурался — ему казалось, что каждый из этих веселых, работающих людей в конце концов непременно скажет: «А вы что умеете делать, гражданин?»
Голубчик часами сидел в библиотеке над старыми годовыми комплектами «Крокодила». Он читал о своем добром, старом времени, о блате, про розничных ловкачей и про оптовых жуков. Но удовольствия от воспоминаний Иван Иванович не получал.
— Тогда это что! — шептал он. — Вы бы попробовали сейчас!
Однажды Петр застал своего дядю, державшего за руку знакомого дворника.
— Хотите, устрою для вас на завтра мелкий дождик? — шептал Голубчик. — Или можно два дождика — тогда вам не надо будет улицу поливать? Или, по знакомству, солнечное затмение — только для вас?
Увидев Петю, дядя выпустил дворника, отбежал к воротам и крикнул:
— Полное или частное — согласно договоренности! Очень даже просто: чик-чик — и готово! Вы — мне, я — вам!
Поймали Ивана Ивановича возле билетного автомата в метро.
Голубчик занимался тем, что опускал в автомат монеты, приговаривая:
— Я — вам, — и, подхватив билет, добавлял: — вы — мне. — Потом снова опускал деньги: — Я — вам, вы — мне! Я — вам, вы — мне!
Снова оказался Иван Иванович в комнате с прозрачными стенками. Опять у его ложа стоял профессор в толстых очках.
— Вам, уважаемый, — сказал профессор, — надо снова заснуть. У вас, знаете ли, навязчивые идеи...
— Я вам навязчивые идеи, — прошептал Голубчик, — а вы мне...
На этом месте сон оборвался. Проснувшийся Иван Иванович вскочил со своего мягкого кресла и замер посреди комнаты, как памятник самому себе.
— Ух! — наконец вздохнул он, отирая холодный пот со лба. — Хорошо, что это сон! Ничего не поделаешь, нервы начинают пошаливать! И так нашему брату туго приходится, а тут еще Петька масла в огонь подлил! Пока не поздно, надо на всякий случай завести какую-нибудь запасную профессию. Обязательно займусь этим делом! Вот только подлечу нервишки...
И гражданин Голубчик наклонился над уникальной таблицей, разыскивая в подотделе «медицина» рубрику «невропатолог».
Я ВАС ЛЮБЛЮ!
#img_26.png
Нины сегодня замечательное, весеннее настроение. Весь день, колеся по дорогам с сумкой, набитой журналами, газетами и письмами, почтальон пел. В основном лирические песни. Не были, разумеется, забыты и некоторые арии типа «Я вам пишу, чего же боле» и «Ах, мой милый Руслан, я навеки твоя». Много — ох, как много! — потерял Глеб Бандура, руководитель колхозной самодеятельности, что не слышал этого пения...
Вдали показались первые дома Верховья, антенна радиоузла. Педали велосипеда завертелись быстрее. Нине хотелось скорее увидеть Пашу — свою лучшую подругу, ей первой рассказать, что вчера...
Парикмахер Завалишин считался самым красивым парнем в Верховском районе. К нему девичий взгляд примерзал — не оторвешь. Кудри у парня светлые, вьются, глаза с огнем, плечи богатырские — ну, вылитый Добрыня Никитич в молодости! И вот вчера, когда Нина занесла газеты в парикмахерскую, Завалишин сказал:
— Нина, я вас давно люблю!
Девушка прекрасно знала легкомысленный завалишинский характер. Знала, что Леша даже в любви может объясниться так, между прочим, в шутку. Но «зачем скрывать, зачем лукавить» — приятно услышать, что тебя «давно любят», да еще от такого красивого парня, как Алексей!..
...Нина въехала на улицу Верховья... Солнце катилось уже по самому горизонту. Развесистые кусты сирени наполняли воздух буйным ароматом. Все дома в сиреневой дымке, сирень пенилась, выплескивалась через заборы на улицу, пахла так сильно, что у Завалишина в парикмахерской никто не просил «освежить». Зачем? Стоило сунуть голову в ближайший куст, и от вас целый день струится тонкий аромат самой настоящей белой сирени.
Репродукторы, установленные на перекрестках, пели: «Любви все возрасты покорны...»
Нина ехала по селу, и ее толстая сумка постепенно худела — уходили к подписчикам газеты и журналы. На крыльце клуба почтальона остановили девчата.
— Ты сейчас на радиоузел поедешь? — загадочно улыбаясь, сказала птичница Таня Никишина. — Так узнай у Паши, в кого она влюбилась!
Девчата засмеялись.
— Верная примета, — сказала Таня, грозя репродуктору веткой сирени. — Раз Паша целый день сегодня лирические песни транслирует — непременно влюбилась.
«У любви, как у пташки крылья...» — запел репродуктор.
— Слышишь? — усмехнулась Таня. — Сплошная любовь над селом льется! Интересно, девочки, из-за кого мы все это слушаем?
...Нина вошла в радиостудию как раз в то мгновение, когда Паша объявила перерыв на десять минут и выключила микрофон.
Подруги расцеловались так, словно не виделись тридцать лет, а не тридцать часов. Потом вышли на крыльцо и сели на ступеньки. Сумерки сгущались, и сирень пахла особенно сильно.
— Знаешь, Паша, — сказала Нина, — он вчера взял мою руку в свои и сказал: «Я вас давно люблю...» Ой, я такая счастливая, такая счастливая, просто ужас!
— А сегодня утром, — сказала Паша, пряча лицо в мохнатую сиреневую гроздь, — он мне встретился у самого радиоузла. «Панечка, — говорит, — разве вы не видите, как я по вас сохну?..»
— Ведь я-то думала, он за Таней Никишиной ухаживает, — улыбнулась Нина. — Шел на селе такой разговор, помнишь? Но, оказывается, Леша меня давно любит...
— Таня? Леша?.. Постой, — Паша заглянула в глаза подруги. — Но ведь это мой Леша за Таней ухаживал...
— Завалишин? — тихо спросила Нина.
— Завалишин, — вздохнула Паша.
Подруги замолчали.
— Никого-то он не любит, трепач парикмахерский, — произнесла Паша, вытирая глаза сиреневой гроздью. — Обещал сегодня ко мне на узел зайти, во время московской трансляции. На порог не пущу!
— Наоборот, пусть приходит, мы ему очную ставку устроим, — решительно сказала Нина. — Пускай-ка он повертится!
...На полевых станах зажглись огни, осветились улицы села, и рогатый месяц выполз на середину неба.
«Говорит радиоузел колхоза «Большевик»! — сказали репродукторы хором. — Начинаем трансляцию из Москвы. Будет передаваться спектакль «Коварство и любовь». Зал театра включим без особого предупреждения!»
Несколько минут радио молчало, потом послышался скрип двери, и чей-то приятный баритон произнес:
«Добрый вечер, Панечка!»
«А-а, Леша! — сказала Паша. — Добрый вечер!»
— Забыла микрофон выключить! — схватился за голову председатель колхоза. — Частные разговорчики сейчас начнут транслировать! Безобразие!»
— Вот это да, — ахнули в клубе. — Гляди, куда наш Завалишин завалился! Сейчас, ребята, слушайте радиолекцию «Как разбивать девичьи сердца с одного удара»! Никакой любви, сплошное коварство!
«Эх, Панечка, — лился из репродукторов баритон парикмахера, — если бы вы знали, как я вас люблю! Как только я вас увидел, сразу мне стало ясно, что вы и есть та единственная девушка, которую я смогу по-настоящему, всем сердцем, полюбить, потому что...»
Послышался скрип двери.
«Здравствуй, Леша!» — раздался женский голос.
«Приветствую вас, Ниночка, — смущенно забормотал Завалишин. — А я вот... зашел, значит... чтоб это... насчет Пашиной прически... Новый фасон, так сказать...»
На улице возле репродукторов собирались колхозники, рассаживались на скамейках, закуривали.
— Эх, телевизора у нас в селе еще не установили! — жалели девчата. — Интересно было бы сейчас на завалишинскую физиономию поглядеть!
— Беспорядок! — продолжал негодовать председатель колхоза. — Типичный беспорядок! Строгий выговор я этой Паше объявлю: чтоб не забывала микрофон выключать! А вообще, конечно, Завалишина давно проучить следует... Тоже мне, рекордсмен по разбитым сердцам!
«Ой, мамочка! — воскликнула Паша. — Мне ж аккумуляторы проверить надо! Вы тут побудьте минутку, только ничего не трогайте, а то еще микрофон, не ровен час, включите...
Дверь хлопнула.
«Ниночка, — сказал Завалишин. — Если бы вы знали, как я вас люблю! Как только я увидел вас, сразу мне стало ясно, что вы и есть та единственная девушка, которую я смогу по-настоящему, всем сердцем, полюбить...»
— Вот все как-то не обращали на парня внимания, — вздохнул председатель колхоза. — И вырос у нас на глазах типичный пережиток!
— Всех парней позорит. Какой донжуан в нашем Верховье объявился! — возмущались ребята в клубе. — Ну, мы еще с ним поговорим.
— Так его, легкомысла, — сказал старик Евграфыч, — давно следовало пропесочить с микрофончиком!
Заскрипела дверь, и взволнованный голос Паши произнес:
«Микрофон-то включен! Нас весь колхоз слышит!»
Звонко щелкнул выключатель, и репродукторы замолчали.
Колхозники, стоящие возле радиоузла, увидели, как на крыльцо выскочил Алексей Завалишин. Парикмахер поглядел на черную воронку репродуктора, потом перевел взгляд на улыбающиеся лица колхозников и схватился за голову.
— Здорово ты в любви девушкам объясняешься! — сказала Таня Никишина. — Врешь, врешь и не оборвешься!
Завалишин перепрыгнул через изгородь и помчался вдоль улицы.
На каждом углу возле репродукторов стоял народ и смеялся, глядя на бегущего «сердцееда».
— Как дела, красавец? Дали тебе девчата жару? — спрашивали его.
Леша прибавил скорость. Но разве от смеха убежишь?
— Как самочувствие? — загораживая дорогу, спрашивали девушки. — Мы вас так любим, так любим! Как только первый раз увидели, так сразу и поняли, что вы и есть тот единственный...
Завалишин сворачивал на другую улицу.
— Если тебе валерьянка нужна, — кричали ему, — то амбулатория за углом, можешь завернуть, там тебе окажут первую помощь...
«Вот попался, — на бегу думал Завалишин, — позор то какой! А что, если и звукозаписывающий аппарат был включен? Если меня на пленку записали?! Эх, влип, как кур во щи...»
Если вам придется когда-нибудь побывать в селе Верховье, то непременно вечером зайдите в клуб. И если вы встретите там высокого широкоплечего блондина, который настолько скромен, что, даже приглашая девушку танцевать, краснеет до корней волос, то знайте: это и есть бывший «сердцеед» Алексей Завалишин.
СТАРОЖИЛ НЕ ВИНОВАТ!
#img_27.png
Когда прочтешь подряд несколько рассказов о необычных явлениях природы, то начинает казаться, будто старожилы существуют только для того, чтобы не помнить какого-либо события.
«Такого дождя и старожилы не упомнят», — вздыхает автор «Заметок фенолога».
«Даже старожилы не припомнят столь активного кваканья лягушек в первые дни августа», — уныло сообщает любитель натуралистических сенсаций, скрываясь под псевдонимом «Старый природовед».
И таких примеров можно привести великое множество. Старожилы, судя по этим заметкам, только вздыхают, ахают и удивленно разводят руками, признавая свое отставание от жизни и сожалея об ушедшей молодости.
Но седобровый дорожный мастер, который ехал с нами в грузовике, все великолепно помнил, был весел и меньше всего думал о своих сединах. Он полсотни лет прожил здесь, на Чайском тракте, знал его вдоль так же хорошо, как и поперек: «На каждой колдобине, детушки, по сто раз ноги сбивал».
Десять месяцев назад уехал мастер в Одессу — плохо стало со зрением, грозила слепота. Врачи спасли старику глаза, но почти год продержали его сначала в больнице, а потом в санатории в Крыму.
И вот сейчас, возвращаясь в родные края, старик радовался, как ребенок, каждой природной приметности, перед каждой сопкой срывал с головы кепку и кричал:
— Здравствуй, матушка! Привет тебе от родственников с Черного моря! Тетя Медведь-гора поклон прислала!
Он сам смеялся своим шуткам, и его мохнатые седые брови, похожие на усы, забавно елозили.
В кабине мы сидели втроем: шофер, я и старик.
Шофер, молодой красивый парень, виртуозно вел грузовик. Только почтение к его мастерству и заставляло старика сдерживаться: вот уже сто пятьдесят километров он и шофер находились на пороге крупной ссоры.
Началось с того, что шофер сказал:
— Вы сколько, батя, не были на Чайском тракте? Десять месяцев? Считайте, что вы на нем никогда не были. Сейчас, батя, такие времена пошли — один год пятидесяти равен. Знание местности, батя, не только от возраста жителя зависит.
Тон молодого водителя был так снисходительно-обиден, что старик, как говорится у шоферов, «завелся с пол-оборота».
— Это кому ты произносишь такие бессовестные слова? — запетушился он. — Да я, может, этот тракт самолично трактом сделал! Да я...
— Грузитесь, батя, — раскрывая дверцу кабины, пригласил шофер, — по дороге доругаемся!
Старик демонстративно сел подальше от водителя. Мне пришлось примоститься посредине.
В пути спор принял утонченно-вежливые формы.
— Эх, водички бы испить холодной, — мечтательно сказал шофер.
— Сейчас Гульбинская сопка будет, — как бы между прочим сообщил мастер. — А от нее, метров двадцать, родничок бьет из-под камня. Вода — что шампанское.
— Нет там родничка, — бездумно, из духа противоречия возразил шофер. — Сопка, верно, есть, а родничка нет. Иссяк еще до революции.
— Придется останавливаться, — вмешался я, беря на себя роль судьи. — Проверим, кто прав.
Старожил выиграл — точно на предсказанном месте исправно журчал родничок.
— Один ноль, — подытожил я. — Едем дальше.
Теперь уже шофер высказывался осторожнее, с оглядкой.
— А сейчас справа нора пяти сусликов, — говорил старик, шевеля бровями-усами. — Там, в этой норе, древние монеты найдены были... И новая трешница. Где ее суслики взяли — загадка природы.
Шофер не реагировал.
Так продолжалось километров шестьдесят. Но когда повеселевший старик заявил, что нужно ехать осторожно, потому что будет трудный брод, то шофер нарочно погнал машину на полной скорости. Старожил заволновался. Я-то знал, что водитель наверняка сравняет счет: вот уже два месяца как в строй вступил мощный красавец мост, на котором можно в четыре ряда ехать, да и то еще место останется.
— Один — один, — объявил я.
Километров через двадцать старожил снова покачал бровями и, хитро покосившись на водителя, предсказал сторожку, в которой живет очень красивая девушка.
— Нет там никакой девушки, батя, — уверенно заявил водитель. Он сказал это так убежденно, будто вчера только женился на ней и перевез ее в город.
— Есть девица-красавица, есть, — засмеялся старожил.
Остановились. Дорожный сторож оказался родичем нашего старика, и они долго лобзались, хлопая друг друга по плечам. Затем вышла из горницы дочь сторожа, очень красивая девушка, о приезде которой в гости, как выяснилось, сторож писал мастеру в Крым.
— Вот так ездишь-ездишь, — лукаво подняв бровь, сказал старик шоферу, — счастья своего и не примечаешь... А оно, может, рядом, на пути твоем находится.
— Два — один, — объявил я, и мы помчались дальше.
— Сопочка по имени Безымянная будет сейчас за поворотом, — предсказал старожил. — Акурат за ней речка.
Машина лихо выписала поворот, и шофер нарочно притормозил, чтобы насладиться эффектом.
Сопки по имени Безымянная не было на месте!
Дорожный мастер покрутил бровями, оглянулся по сторонам и обомлел: сопка высилась на том берегу реки.
— Считайте, — сказал шофер голосом боксера, который нокаутировал своего противника.
— Два — два, — констатировал я и объяснил старику: сопку только на днях перенесли с помощью направленного взрыва на тот берег, чтобы выпрямить тракт и ликвидировать десятикилометровый объезд.
— Сто тонн взрывчатки, — уважительно уточнил шофер, — как один грамм. Точная работа. Вместо сопки гладь, хоть паркет настилай. Исправление пейзажей и ландшафтов! И в других местах тоже рвать собираются. Вот специальность! Завидую!
Километров через двадцать старик пришел в себя, кепочкой отер вспотевший лоб и нанес сильный удар:
— Вот вы известь за сто верст возите, а здесь, в расщелине, этого полезного ископаемого миллион тонн.
— Нет там, батя, миллиона, — усмехнулся водитель.
— Может, миллиона и нет, — согласился старик, — а на всю Европу хватит и Азии еще останется.
— Конечно, — снова хохотнул водитель, — все, как слепые, вокруг ходят, а тут — здрасте! — известь на весь мир! Скажешь тоже, батя, половину негодного!
— Тормози! — закричал старик, воинственно закручивая кончики бровей. — Стопорь машину! Докажу, кто правый, а кто виноватый. Это я лично тут известь открыл. В Академию наук писал. Комиссия приезжала. Мне премию дали. А работать до сих пор не начали. Позор и стыд со срамом! Природное ископаемое само в руки дается, а к нему с волокитой относятся!
Минут десять мастер водил нас вдоль расщелины, показывая известковые осыпи, демонстрировал аккуратно хранимые в бумажнике справки и выписки, заверенные Академией наук.
— Три — два, — сказал я, влезая в кабину.
Водитель молчаливо кивнул в знак согласия.
— Ты, слышь, поторапливайся, — сказал старик, когда машина набрала скорость, — а то мне до дому километров пятьдесят осталось всего. Не успеешь ничью сделать.
— Мне и пяти минут хватит, — отозвался водитель, — отыграюсь.
Старик только улыбнулся: дескать, и нахал же ты, братец!
Мы попетляли еще немного, а потом выскочили на участок тракта, который шел параллельно железнодорожному полотну.
Железная дорога была километрах в двух. Далеко впереди навстречу нам шел поезд.
Водитель замедлил ход, начал посматривать то на часы, то в сторону идущего состава
Волнение его передалось и старику: тот тоже поглядел на поезд, затем испуганно вскинул брови и заорал:
— Стоп! Тормози, паря! Кому кричу стой!
Шофер остановил машину, старик сноровисто выскочил из кабины прямо на землю и помчался к железной дороге, размахивая кепкой и крича что-то. Он спотыкался, попадая сапогами в норы сусликов, и, наконец, перешел на шаг.
— Батя, вернитесь! — крикнул шофер. — Экономьте свое здоровье!
И только тут я понял, в чем дело: с другой стороны тоже шел поезд. Казалось, что два тяжелых состава мчатся на полных скоростях навстречу друг другу! А ведь вторую колею здесь построили в ударном порядке за последние полгода. Старожил, разумеется, был уверен, что тут, как прежде, только один путь, и решил: сейчас произойдет катастрофа, столкновение! Вот он и побежал к линии, надеясь предотвратить беду, даже позабыв о том, что на равнине машинисты и без его вмешательства великолепно увидели друг друга.
— Ничья, — тяжело дыша, сказал старик, возвращаясь к машине. — Три — три... Выкрутился ты, сынок... Но если б и дальше мы с тобой ехали...
— Батя, — нежно сказал шофер, — я с детства люблю упрямых людей. В следующий рейс специально заеду за вами и прокачу по другому участку тракта. И там вы тоже, между прочим, убедитесь, что эти десять месяцев мы здесь без вас не только в «козла» играли... Короче: продолжим наше соревнование. И в случае моего выигрыша вы меня, батя, официально знакомите с той девушкой из сторожки!
Старика мы довезли до порога его домика, душевно простились.
— Старожителям сейчас сложно, — нарушил молчание шофер, когда мы уже отъехали километров пятьдесят от дома дорожного мастера. — Уехал человек всего на триста дней и ночей, а вернулся — и чуть в родных сопках не заплутался!
И я подумал: бедная литературная традиция! Ведь теперь если старожилы чего и не помнят, то не по своей вине. Разве прежде переносили с места на место, как мебель, древние сопки? Разве раньше взлетали спутники, расщеплялся атом? Что ж, чем больше в мире совершается хороших, добрых дел, которых «не упомнят старожилы», тем отраднее.
Это значит, что и сами старики живут лучше, чем прежде.