Когда Юрий вошел в квартиру Тимофея Калинкина, съемка была в разгаре. Казалось, что десять минут назад тут состоялось землетрясение в одиннадцать баллов. Обеденный стол лежал на боку, протянув ножки. Кушетка в углу стала на дыбы. Посреди комнаты, развернутый в три четверти, высился шкаф. С него свешивались ноги Благуши.

— Вот она, та точка, которую я шукаю уже целый час! — раздался из поднебесья голос Мартына. — Левее. Опять правее. Нет, опять левее. Фиксируйте эту позу! Внимание! Начали! Пошли!

Аппарат дал короткую очередь.

Юрий обошел шкаф. Перед ним за маленьким столиком в окружении книг сидела Вера Калинкина. В руках она держала толстый том.

— Ага, — сказал Юрий. — Кадр номер семьдесят восемь. Вера — член научного студенческого общества лингвистов. Дома она погружена в подбор цитат для своего доклада. Какова же тема доклада?

— Я… я не помню, — зардевшись, сказала Вера. — Но что-то захватывающее.

— Надо, Юра, внимательно читать сценарий, — нервно бросил Мартын с высоты своего положения.

— Верочка, скажите положа руку на книгу: когда вы были в последний раз на заседаниях этого уважаемого общества?

— Это было давно, — вздохнула Вера.

— Она же записана в это общество, значит, все в порядке, — вновь раздался голос сверху, и Мартын спрыгнул со шкафа. — Перейдем к следующему эпизоду, — продолжал он, двигая шкаф на место. — Съемка на кухне. Учтите — вы готовите на газовой плите ужин брату, воротившемуся с собрания актива работников торговли.

Юрий взял в руки толстую книгу, которую Вера старательно читала при съемке. «Производство макарон в древней Хиве (по воспоминаниям современников и литературным источникам). Издание научно-исследовательской лаборатории экспериментального института вермишельной промышленности».

— Тема вашего доклада, — догадливо сказал Юрий, — макаронизмы древневосточных языков?

— Книгу дал я, — вмешался Мартын, ставя кушетку на место. — Я нашел этот реквизит под шкафом, и он мне сразу сподобился своей солидностью. Я думал, это какой-нибудь словарь.

Послышался скрип двери. Из-за шкафа донесся голос Пелагеи Терентьевны:

— Ну, кончили спектакль? Можно домой возвращаться? — и она поставила на стул сумку с покупками.

— Вы застали нас в переходный период, — сказал Мартын. — Мы переходим к варке ужина.

— А потом, — сказал Юрий, — раз мы решили строго придерживаться сценария, мы вас отобразим в кресле с вязаньем в руках… Такой свежий, новаторский кадрик.

— Верочка, наденьте передник, — распорядился Мартын, — вы будете хозяйничать.

Пелагея Терентьевна испытующе посмотрела на операторов:

— Передник? Откуда он у нее? И потом что ты, Вера, можешь приготовить?

— Чайник поставить могу, — уклончиво ответила Вера. — На примус.

— Примус — это первая половина двадцатого века, — сказал Мартын. — При чем здесь керосин, когда есть газ? Вот плита.

— Плиту-то нам поставили, — ответила Пелагея Терентьевна, разбирая покупки, — а газ все еще не подвели.

Этим заявлением Мартын был выбит из седла. Лихорадочно перелистав сценарий, он несмело сказал:

— Значит, вы, Вера, в принципе что-то делаете к приходу брата и в принципе газовая плита есть? Тогда возьмите полкило бульбы. Вы ее начистите и будете поджаривать.

Вера с печалью освидетельствовала свой фиолетовый маникюр.

— Для экрана я готова на все жертвы… Но чистить картошку не могу. От корнеплодов портятся руки.

— Жарьте мясо, — вздохнул Мартын.

— Отличный кадр, — поддержал Юрий: — справа — вы, слева — сковородка!

— Кстати, мясо я принесла, — сказала Калинкина-старшая. — Вот, пожалуйста. Только, Вероида, не забудь его помыть и разрубить на части.

— Все что угодно, — сказала Вера, — но не мясо Это умеет только мама.

— Мама умеет все, — авторитетно заявила Пелагея Терентьевна. — Но жарить она сейчас не будет: ей положено сниматься в кресле… Ах, Вероида! Скоро ты станешь женой, хозяйкой, а мясо поджарить не можешь. А ведь Альберт такие бифштексы-рамштексы с тебя потребует, что держись… У него вкус тонкий и кровь голубая… Недаром он столько невест побросал.

— Оставьте, мама, ваши колкости. Он меня любит! Он готов на все… Он благороден и, слава богу, свою жену чистить картошку не заставит… А что касается гнусной записки, которую притащила из парка моя благоверная сестрица, так Бертик вам же сказал, что это подлог.

— Дай срок, я сама вас с этой Лелей сведу. Наговоришься всласть.

— Ах, мама! Это просто смешно. Вы меня пугаете какой-то несуществующей Лелей, точно букой. А вы-то ее сами видели? Надежда, наверное, две пары каблуков сносила, рыская по всему Красногорску.

— А ты не огорчайся, Вероида. Разыщем. Жаль, Надежда в парке промашку дала — у студентов адреса не прознала. А пришли мы в институт — все на каникулы разбежались… — Она помолчала и после паузы добавила: — Но ужин за тебя я все-таки готовить не буду. Вот и весь сказ.

И Пелагея Терентьевна рассерженно удалилась на кухню.

— Придется тебе, Мартын, самому возиться с картошкой и мыть мясо, — предложил Юрий. — Это будет оригинально: оператор-стажер за чисткой корнеплодов.

— И почищу, — решительно сказал Мартын. — Бульба — мое любимое блюдо.

Вера пошла переодеваться, а он отправился на кухню, налил котелок воды, засучил рукава. Пелагея Терентьевна подала ему кривой и длинный, как ятаган, нож и с интересом стала наблюдать.

Юрий осторожно расчехлил свою съемочную камеру и увековечил друга за приготовлением «любимого блюда». Услыхав жужжание аппарата, Мартын оглянулся. Но было уже поздно. Ему оставалось только скорбно улыбнуться в объектив.

Пелагея Терентьевна поправила пенсне и долго разглядывала Мартына. Оператор поежился.

— Вот вам такую жену, как Вероида, — заплакали бы. Всю жизнь у плиты простоите — снимать некогда будет… Может, оно и к лучшему? Вы же не делом сейчас занимаетесь… Если бы я была вашей матерью… — и Пелагея Терентьевна, резко сорвав пенсне с носа, ушла в комнату.

— Съемка продолжается, — раздраженно сказал Мартын. — Картошка есть, кастрюля имеется, вода тоже кипит от нетерпения… Нет только главного действующего лица. Вера, вы готовы?

— Чистите, чистите, я сейчас! — крикнула Вера.

— Подлог продолжается, — заметил Юрий. — Об ужине я уже не говорю, но ты газифицируешь город раньше, чем это догадался сделать горсовет.

— Пока фильм выйдет, газ будет. Я верю в коммунальные темпы. А кроме того, у меня сценарий, утвержденный и подписанный. Что ты все лезешь в мои дела, товарищ Можаев? Вера, вы скоро?

— Ах, до чего нетерпеливы работники искусств! — проворковала Вера. — Сейчас иду!

Юрий закурил трубку.

— Не сваливай всей вины на Бомаршова. Учти, Март, что по делу о лжесценарии ты проходишь как соучастник.

Вера вышла в новом платье.

Его раскраска напоминала перья павлина, а может быть, даже и жар-птицы.

— Ну как? — спросила Вера, делая поворот «кругом». — Вам нравится? Моя подружка Вика говорит, что точно в таком платье Бетти Грэйбл готовила обед в фильме «Мой бэби».

— Ах, как жаль, что у нас не цветная пленка! — вскричал Юрий.

— М-да, — неуверенно произнес Мартын. — Сейчас я проверю точки съемки, освещение. Встаньте вот здесь. Смотрите на картошку любящим взглядом. Возьмите кастрюлю.

Благуша закончил съемку домашних кадров и собирался скоро уйти вместе с Верой.

— Следующий эпизод — в магазине, — без воодушевления объяснял Мартын. — Закупки ширпотреба! Демонстрация роста материального благосостояния! Вы покупаете пылесос, холодильник, запасное колесо для автомобиля, — во всяком случае, что-то в этом роде. Идемте, Верочка. Вы остаетесь, товарищ Можаев?

— Так надо же кому-нибудь снимать фильм! — самоотверженно сказал Юрий.

Мартын молча вышел вслед за Верой на лестницу.

— Насовсем ушли или временно? — появляясь в комнате с бумагой в руках, спросила Пелагея Терентьевна.

— Благуша совсем.

— Слава богу! — вздохнула Калинкина. — А ведь мне дружок ваш показался вначале симпатичным. И вот, пожалуйте, тоже начал… это… ну, как…

— Инсценировать, — подсказал Юрий.

— Спасибо… Вот об этом как раз я и написала сейчас вашему киноначальнику. По-нашему, по-колхозному, это все называется дутыми трудоднями. Вот что… Нет, не хотела бы я иметь такого сына, как ваш Благуша.

— Пощадите, Пелагея Терентьевна! Это такая система съемки. Мы снимаем ряд кадров два раза — в порядке творческой дискуссии, так сказать. С учебно-производственной целью. Как надо и как не надо. Он сейчас снял как не надо, а теперь я буду снимать как надо. Так что письмо посылать пока не стоит… Но я хотел бы его показать Марту — из педагогических целей… Спасибо… А теперь я все-таки хочу немного вас помучить. Ужин-то вы иногда готовите, верно? Вот я вас и сниму за варкой, жаркой и паркой! На чем будете готовить?

— На газовой плите…

— Нельзя быть такой злопамятной, Пелагея Терентьевна. Ведь я же знаю, что газ-то еще не включен!

— Плита у нас вместо бывшего кухонного стола — ставим керосинку на газовую плиту… А дальше все по-старому… Картошку-то начистили? Хоть за это спасибо.

— Я так буду снимать, — пояснил Юрий: — керосинка на газовой плите, и все газовые краники открыты — пусть зритель видит, что работает и что нет. Скажите, Пелагея Терентьевна: а правду говорят, что из картошки можно сделать две тысячи блюд?

Калинкина сняла пенсне и, подняв высоко над головой чищеную картофелину, произнесла:

— Знаете ли вы, что кушать любят все, а готовить умеет только несколько процентов населения?..

Пелагея Терентьевна, оседлав любимого конька, прочла целую лекцию о вкусной и здоровой пище, а Юрий, будучи человеком любознательным, почерпнул из нее массу полезных сведений; конечно, шеф-поваром его не взяли бы даже в станционный буфет, но в любом ресторане он мог уже кушать вполне сознательно.

Проводя инструктаж, Калинкина демонстрировала приготовление блюд из картофеля. Юрий успевал задавать наводящие вопросы и одновременно делать свое операторское дело. Когда час спустя Можаев вышел на улицу, голова его была нафарширована сотней образцовых кулинарных советов, жизненно необходимых каждой молодой хозяйке. А в кассетах лежало несколько кусков пленки, снятой не по Бомаршову…

Можаев побрел к центру. Раскаленная сковорода солнца, висела над Красногорском. Город раскинулся в истоме.

Недалеко от «Тянь-Шаня», возле комиссионного магазина, стояла толпа.

— В чем дело? — спросил Юрий у одного из зрителей, пожилого человека с пылесосом в руках. — Дешевая распродажа античных ценностей?

— Нет, — сказал пылесосовладелец, — киносъемка идет, — вот он, их ответственный киносъемщик, чуть в витрину не залез.

Пробравшись в передний ряд увлеченных зрелищем горожан, Юрий увидел взлохмаченного Мартына, стоявшего на двух огромных уникальных самоварах. Мартын священнодействовал.

— Уберите эти два рояля! Они отражают свет! — кричал. Благуша. — А статую Венеры поверните в профиль! А то у нее чересчур античные формы. Так, хорошо!

— Простите, я на съемку, — сказал Юрий швейцару, стоявшему на пороге магазина. — Видите, аппаратура.

— Он к нам! — крикнула Вера, увидев Можаева. — Пропустите его, дядя Митя!

Вера сидела у прилавка и копалась в пестрых фарфоровых болванчиках. Мартын лазил по полкам, выбирая точку съемки. Продавцы и еще какие-то люди стояли в стороне. А по магазину, не реагируя на иронические улыбки обслуживающего персонала, металась женщина в дымчатых очках и соломенной шляпке-нимбе, состоящей из одних полей. Под нимбом качались серьги величиной с сибирские пельмени. В одной руке женщина держала статуэтку, в другой — пучок десертных ножей.

— Я покупаю этот «Копенгаген»! — кричала она. — Он создан персонально для меня. Сплошной люкс! Март, вы не жалеете, что я привела вас сюда? Если бы не я, вы бы снимали сейчас универмажный ширпотреб! А тут — пассаж, Эрмитаж, шик-модерн!

Юрий в недоумении остановился.

— Какая очаровательная минута! — увидя аппарат в руке Можаева, воскликнула женщина со статуэткой. — Столько операторов сразу! Чувствуешь себя как в столице! Будем знакомы — Вика Закусил-Удилова! Мой муж — ответственный работник Кудеяровского горсовета.

— Можаев, — без энтузиазма представился Юрий.

— Можаев? Блестяще! Мне знакомо ваше лицо. Вы не лауреат?

— Кандидат.

— Но за этот фильм вы наверняка будете лауреатом. Вас ждут впереди персональные машины и должность главного режиссера. Это, кажется, номенклатурное звание? Ах, как это заманчиво! Ваша жена будет счастливой.

Юрий окинул взглядом свою собеседницу. Она была одета так воздушно, что в эту сорокаградусную жару около нее казалось прохладнее.

— Все в полном порядке! — сказал Мартын. — Можно пускать публику— съемка окончена! — и слез с полки.

Вика порхала от прилавка к прилавку.

— Подберите-ка мне кожаный реглан. Хочу сделать мужу подарок. Только чтобы реглан был с блеском. Люкс!

— Размер? — с готовностью спросил продавец.

— Пятьдесят шестой, рост пятый…

— Ваш муж — большой человек…

— Конечно, это знают все, он видный работник, — ответила польщенная Вика.

— Едва ли подберем, — загрустил продавец. — Редкий размер.

— A y вас не бывают подушки-думки? У меня теперь новая страсть. Я уже купила одиннадцать штук! И среди них есть одна персидская и две сиамские. Ах, они очаровательны! Я не понимаю, почему музей изоискусств не коллекционирует думки?!

— Думок не держим, — с ударением сказал продавец.

Получив приказ «пускать», швейцар дядя Митя отступил на заранее подготовленные позиции, и покупатели вошли в помещение. Окружив тесным кольцом Вику и Веру, они с любопытством обозревали участников съемки.

— А здорово вы играли эту буржуазную штучку! — восхищенно улыбаясь, произнес гражданин с пылесосом. — Разрешите от имени, так сказать, общественности поблагодарить!

— Фуй! — сказала Вика. — Разговоры, как в универмаге! — и, растолкав толпу, вышла на улицу.

— Вот молодец! — завистливо заметила девушка с томиком Станиславского в руке. — Как она вжилась в образ!

— Так вжилась, что ее оттуда никак не выживут, — сказал кто-то. — Это же жена кудеяровского Закусил-Удилова. А вы уж и прослезились — «актриса», «образ»…

От хохота зазвенели стекляшки люстр в отделе ламп и абажуров.

Операторы и Вера вышли на улицу. Вика стояла у машины..

— Ах! Сколько еще сталкиваешься с некультурностью публики! — сказала она, презрительно поглядев в сторону магазина.

— Что ты, Вика? — почему-то покраснела Вера. — Разве так можно?

— Ах! Они же обо мне говорят нехорошие вещи… Впрочем, какой кокетливый денек! — переменила тему Закусил-Удилова. — Вы знаете, у нас под Кудеяровом — избранное местечко. Сплошь виллы, персональные дачи. Спросите дачу Закусил-Удилова — каждый покажет. Приезжайте к нам в воскресенье. К сожалению, на неделе мы будем заняты: меняем квартиру.

— Что, лучшие условия, больше площадь? — спросила Вера.

— Нет, менее роскошная, чем прежде, но зато в доме, где живут одни ответственные работники… Ну как, приедете?

— Благодарствую, — пробормотал Мартын, — работы много, не знаю, удастся ли выкроить время…

— Тимофей снимает дачу рядом, — сказала Вера, — вы же все равно там будете.

— Приезжайте, — проворковала Вика и дотронулась до руки Мартына. — Вы будете чувствовать себя у нас как дома. А ваш приятель какой-то бука… Молчит и смотрит, смотрит и молчит. Впрочем, есть сорт мужчин, которые, увидя меня, немеют.

— He нахожу слов, — сказал Юрий, — лишился дара!

— Острота — высший класс! — воскликнула Вика и, сделав глазки Можаеву, подхватила Веру под руку. Женщины зашагали по тротуару.

Лимузин Закусил-Удилова, как хорошо воспитанная собачка, шел у Викиной ноги, не обгоняя и не отставая.

— Пойдем питаться! — сказал Юрий.

Мартын поглядел на Можаева затуманенными очками:

— Мне почему-то сегодня не хочется есть!

— Таинственное явление природы, — усмехнулся Юрий. — Впервые в жизни Благуша отказывается от обеда. Может быть, ты тайно ел сырую картошку у Калинкиных? Была не была: знаешь, что сказала Пелагея Терентьевна? Что не хотела бы иметь такого сына, как ты. Ясно почему? Не совсем? Ну, тогда почитай письмо, которое она хотела отправить на студию. И молись на меня за то, что я ее отговорил это сделать. Чем не поступишься ради друга, даже принципами… Как это у вас говорят в Виннице? Любишь смородину, люби и оскомину? Так, да?..

Мартын молча прочел письмо и закручинился. Ему было явно нехорошо. Хотелось остаться одному… умчаться куда-нибудь, где нет ни сценариев, ни киноаппаратов, ни Калинкиных, ни Умудренских, ни комиссионных магазинов, ни иронических улыбок покупателей…

— Кстати, Март, Пелагея Терентьевна собирается ехать к Бомаршову. Поедем вместе, а? Есть возможность дать бой нашему сценаристу. Едем!..